Андрей ВОЛОС
      
      Все, что я могу сообщить о себе, укладывается в несколько строк. Родился в Душанбе, окончил там школу. Учился в Нефтяном институте… стал геофизиком, с тех пор работаю… даже некоторое время геофизиком работал… В молодости писал стихи. Иногда их печатали. Долго занимался стихотворными переводами с таджикского языка. Первый рассказ был опубликован примерно… уже и не упомнить, сколько лет назад — десять? двенадцать? Потом появилась книжка прозы… В общем, жизнь идет. И далеко не вся она посвящена литературе. Должно быть, именно поэтому приятели говорят про меня: “А, это который еще и пишет!..”
      Надо отметить, что с годами желание стать — а потом и быть — писателем почти пропало. Достаточно определенным оно было только в ранней юности. В кругу друзей дома встречались самые разные люди — геологи, охотники, химики, рыболовы, филателисты… Дела, которыми они занимались, были ясны и вовсе не романтичны. А вот ни одного писателя среди них не нашлось. Поэтому образ писателя формировался в информационном вакууме под воздействием необъяснимой убежденности в том, что человек, умеющий расставлять слова на бумаге в таком порядке, чтобы их было интересно читать, заведомо превосходит других по всем параметрам.
      С годами я стал понемногу понимать, что писатели в жизни заметно отличаются от тех, что бытовали в моем воображении. Оказалось, это обычные люди, затравленные финансовыми затруднениями и долгостроем воздушных замков. Лучшие из них сознают, насколько они не соответствуют своему высокому званию. Когда их называют писателями, они смущаются, краснеют и не смотрят в глаза. Понял я и то, что пылкость моей давней юношеской любви — исключение, поскольку подавляющее большинство народонаселения относится к ним довольно прохладно, вовсе не склонно боготворить и, напротив, всегда готово к пренебрежению, насмешке или напрасной зависти. Можно услышать и самые крайние мнения на их счет. Так, знавал я человека, который для всех писателей чохом требовал высшей меры или, в качестве неслыханной милости, пожизненного заключения. “Трутни! — говорил он. — На машинке-то и я бы мог стучать, а вот ты хоть что-нибудь путное сделай!..”
      Кроме того, стало очевидно, что писатель вовсе не совершает подвига тем, что имеет обыкновение писать. Действительно, совершает ли подвиг птица (пусть это будет ворона, дабы не навевать романтических ассоциаций) тем, что каждодневно машет крыльями, или собака — тем, что без конца бегает и лает? Писатель тоже не может не писать — это его нормальное состояние, состояние обыденности, а не подвига.
      Это свойство может приносить бесконечные радости, а может и многие печали. Давно доказано, что все писатели — графоманы в клиническом смысле этого слова, то есть люди, подверженные болезненной склонности к письму. Но почему-то в результате болезненной склонности одного рождаются страны, времена, события и люди, а итогом точно такой же в клиническом смысле склонности другого является вечно набитая редакционная корзина, нищета, несчастье и жизнь, рассыпанная на никому не нужные буквы. Да и вообще случаются времена, когда этим свойством лучше было бы не обладать. Но что делать! точно так же растет дерево: ему наплевать, какая на дворе эпоха. Оно растет, потому что не может не расти, — лил бы изредка дождь да светило солнце. Его можно долго увещевать, уговаривать по-доброму, разъясняя, что лучше бы ему для его же пользы прекратить это дело, поскольку красивый индустриальный пейзаж будет вот-вот непоправимо испорчен. Но увы — оно растет. И тогда его буднично срубают.
      Если смотреть на вещи здраво, придется заключить, что рассказы, повести, романы и даже стихи — это всего лишь побочный продукт жизнедеятельности писателя. Пчелы тоже жужжат и собирают нектар не потому, что этого хочет пасечник, и не для того, чтобы в магазинах продавался мед, разлитый в баночки. Они никогда не смогут поставить частоту трепетания крылышек в зависимость от плана заготовительской конторы. Тем не менее, подобная независимость еще не является поводом для того, чтобы посыпать их дустом. Пусть пчелы жужжат, а писатели пишут — и те, и другие создают нечто такое, что кому-то кажется ненужным баловством, кому-то — любимым лакомством, и наверняка найдется кто-нибудь, для кого это — последнее лекарство.

октябрь 90 — апрель 97

      На сервере представлен работами:

Андрей ВОЛОС. Свой
Андрей ВОЛОС. Чужой
Андрей ВОЛОС. ХУРРАМАБАД. Роман-пунктир.