Галина Щербакова о себе

       Я родилась в пору великого украинского голода. Чтоб сохранить дитя, бабушка отнесла в торгсин г. Бахмута свои обручальные кольца и купила на них манку. “Потому ты жива”.
      Совсем в другое время моя тетка сказала мне, что все это чепуха. Во-первых, не было никакго голода. Во-вторых, откуда могли быть кольца в семье скромного и многодетного бухгалтера.
      В связи с этим естествен вопрос: родилась ли я? Если нет целого и главного, разве может существовать малая толика? Видимо, отсюда иногда моментами возникает ощущение отсутствия меня в этом мире. Бабушка в таких случаях взмахивала на меня полотенцем, а дочь щелкает у меня перед глазами пальцами: “Ты меня слышишь?”. Еще как слышу, дочь моя. Лучше, чем обычно. Но зачем ей об этом знать? До радости иного присутствия — синоним отсутствия — она дойдет своим путем. Или не дойдет… Как ей ляжет карта.
      Когда пришли немцы, мама не отдала меня в школу из чувства глубоко здорового патриотизма. В результате мои однолетки учились грамоте и арифметике, а я смотрела сквозь штакетник, как они идут в школу. Благодаря этому поняла, что значит быть не как все. Потом пришлось перешагивать через класс, чтобы догнать сверстников, и с ходу нарываться на винительный падеж, который не давался пониманию. Он был как капля воды именительным.
      В семье тогда возникла тревожная мысль: не тупа ли я? Но женскую тревогу рубил на коню мой дедушка, который считал меня “умницей и красавицей” независимо от правил склонения. С тех пор я люблю егт больше всех. Сейчас, когда я сама бабушка и бываю не уверена в способностях внучки, уже ее дедушка говорит, что она “умница и красавица”. В эти минуты во мне что-то радостно трепещет. И я наконец понимаю, почему разошлась с вполне хорошим первым мужем: я инстинктивно выбирала своим внукам дедушку. На районной комсомольской конференции я под треск барабанов выносила знамя школы. Это было ужасно-прекрасно, тем более, что на меня смотрел один одноклассник, который потом, вечером, снимал с меня варежку и до боли жал мою бедную голую руку. Лучшего в любви не было никогда.
      Я рано, на втором курсе университета, выскочила замуж. Молодого, с иголочки мужа-философа направили на работу из Ростова в челябинск. И я, как принято у русских женщин, тронулась вселб за ним на верхней полке плацкартного вагона. А у меня была вероятность поехать далеко-далеко другим маршрутом. Видите ли, я сочла для себя возможным вступить в переписку с самим товарищем Сталиным. Я написала ему резко и нелицеприятно, что нецелесообразно использовать выпускников философских факультетов в качестве преподавателей ПТУ. Думайте же, товарищ Сталин, своей головой, скзала я ему в письме. Кто же забивает гвозди микроскопом? Товарищ Сталин мне не ответил, но другие ответили мгновенно. Мне ответили, что товарищ Сталин знает, как поступать с кадрами и со всем остальным. И его решения обсуждению не подлежат. В семье зашевелился страх. Дело в том, что за “длинный язык” уже сидел мой дядька по 58-й статье. “Куда ж тебя черти несут!” — кричала на меня бабушка.
      Странно, но когда через полгода великий и ужасный умер, я плакала горючими слезами.
       боялась, что начнется война.
      Недавно мне об этом своем страхе напомнила моя старая подруга. “Ты всегда боялась войны, а я этому удивлялась”. Сейчас я могу сказать точнее: я боюсь войн, потому что это мы любим их развязывать. Это нам самое то. Я боюсь и стыжусь за целое, частью которого я являюсь.
      …Я работала в школе учительницей русского языка и литературы. Была горда своим предметом, и мне нравилось “объяснять”. Если бы школа состояла только из уроков, я бы могла из нее никуда не уйти. Но идиотии в школе было до самого верху, и я спрыгнула в газету. Если бы газета состояла из информаций, очерков и застолий, я бы сроду из нее не ушла. Но идиоьтии в газете было выше верха. Главная идиотия называлась обкомом. Я не нравилась этому органу, и иногда он говорил мне это прямо в глаза. Обком: Ты не будешь работать в печати никогда! Мы перекроем тебе кислород! Я: На вас не кончается власть! Я напишу Хрущеву!
       Нет, я не написала Хрущеву, но каков сам вскрик! Какова степень недоразвитости! Видимо, манка г. Бахмута не содержала всего комплекса витаминов. Ребенок вырос-таки “дураковатым”. Чем это могло кончиться? Тем, что однажды я осталась дома и стала выяснять свои путаные отношения с жизнью на чистом листе бумаги. Десять лет муж — уже другой, не тот, которого обидел Сталин, — один кормил меня и двоих наших детей. Рукописи из издательств регулярно возвращались в почтовый ящик, сапоги уже не подлежали починке, а в моей голове заполошно билась мысль: детям вредно иметь мать неудачницу. Это хуже любой болезни.
       И тогда случилось чудо — взлетела лежавшая под спудом в “Юности” повесть “Вам и не снилось…”, а кинорежиссер Илья Фрэз позвонил и сказал: “Имейте в виду — я первый”.
       С теп пор я держусь на воде. Временами совсем хорошо. Временами совсем плохо. Как на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз.. Зато когда наверху, уже знаешь, что обязательно ухнешь вниз, когда внизу — знаешь, что взлетишь непременно. Сапоги покупаются впрок.
       Как-то пришел малюсенький китаец, мой тамошний поклонник и переводчик. Я кормила его и жалела — такой у него был бедный китайский вид.
       Мне казалось, что это мой сын, причудливо, не от меня родившийся там.
      Я думала, что ему лет восемнадцать.
      Когда он уходил — я его почти несла на руках до лифта, — выяснилось, что ему 57. Я его уронила, а то, что он не разбился, это заслуга прочной китайской природы.
       Открытие это сбило меня с радости, что меня читают так далеко. Исчезла радость и от писем из Австралии. “Дорогая г-жа Щербакова!” — начиналось письмо. Михаил Сергеевич тогда еще спокойно сидел в Ставрополе, и за “дорогую госпожу” вполне можно было схлопотать. Поэтому тогда мне все это было приятно. Теперь — увы! От господ спасения нет. Ими кишмя кишит, и хочется зваться иначе.
       Не живу ли я как-то неправильно и мимо? Очень может быть… С точки зрения австралийцев — так вообще вверх ногами. В силу нервности моих поступков — то школа, то газета, то смена мужа прямо на переправе — я чуток припозднилась. Лет на десять… Или пятнадцать… Значит надо исхитриться прожить на столько же больше. Тем более, что иначе нельзя. Не успеть сделать, что надо. А надо вот что… Пять лет назад мой умница и красавец старший сын вместе с умницей и красавицей невесткой размешали в ведре славянской крови — украинской, русской, чешской — флакончик еврейской. Перемешав все это, они эмигрировали. Теперь у меня за границей трое красавцев внуков: Алекс, Майкл и Даниэль. Они мало знают свою бабушку, и, не будь у меня, кроме трех богатырей, еще и царевны-лягушки, внучки, которую мне подарила местная дочь, я бы, может, и спятила. А так — стою, сижу, бегу, а главное, пишу. Держу в голове роман “История вашей бабушки”, в которой я дам им всем прикурить. Чтоб знали про Бахмут…
      …Про то, что не надо писать письма вождям и прочим разным…
      …что хорошо бы пожить какое-то время на севере, где девочки носят варежки…
       что ни за что и никогда не надо учиться стрелять и убивать…
       …что они — умницы-красавицы — иногда, неожиданно будут улетать на небо. Такое у них славянское свойство.
       Да мало ли что там я еще напишу, меня ведь определенно занесет… Недавно со своей подругой еще по |Челябинску мы бродили по старой Москве и хохотали как ненормальные. Мы вспоминали, как ходили вместе в баню с портновским сантиметром и измерядли друг другу стати. Похохотав, мы по закону качелей обе повыли в голос над тем, как быстро молодость прошла.
      А потом снова смеялись, вдруг сообразив, что у нее, у еврейки, внук — православный христианин, а у меня, православной украинки, внуки — иудеи.
       Ну разве не стоило ради такого сюжета сдать в торгсин кольца в пору великого голода?
       Жизнь прекрасна и удивительна. А если Бог будет милосерден, то можно будет пережить еще и еще много всякого разного. Например, причуды двадцать первого века… Или как мы всем миром в очередной раз наступим на грабли. Это-то случится непременно! Или счастье рождения правнуков…
       Ах, как хорошо и вкусно жить!
       Спасибо вам, кольца, спасибо тебе, манка.

Галина Щербакова.