Памяти Владимира Турунтаева (1930–2021)
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2021
«Работник и воин» — это, как читатель знает, сказано давно и о другом. Но мне кажется, очень точно, без зазоров, укладывается в эту формулу долгая и беспокойная жизнь в литературе Владимира Федоровича Турунтаева.
Работник? Я имею в виду, что он никогда, даже в мечтательной юности, не предавался иллюзиям относительно своей избранности, не предвкушал нечаянной удачи, вследствие которой засияет вдруг звездой его литературная судьба. Десятки его книг и журнальных публикаций — результат усидчивого и во всех деталях осмысленного труда.
Он с детства дышал трезвящим воздухом промышленного Урала; инженер-конструктор Федор Георгиевич Турунтаев, его отец, приехавший в 1938 году из Томска, чтобы участвовать в создании турбинного производства в Свердловске, в ночь с 15 на 16 мая 1941 года повернул штурвал стопорного клапана, пустив пар в проточную часть самой первой турбины, смонтированной на испытательном стенде Уралтурбозавода.
В тот момент сын его Володя оканчивал третий класс, и литература, конечно, не была главной темой в доме и целью его устремлений.
Но, как Владимир Федорович вспоминал более полувека спустя, еще и в седьмом классе он получил единицу за сочинение на свободную тему, которое просто не стал писать. А в девятом-десятом, грустно улыбнулся он в тех же воспоминаниях, изводил школьную литераторшу 50-страничными рефератами о «лишних людях» проклятого прошлого и «простых советских людях», которые «повсюду творили чудеса». Но то не были примерки «шинели Гоголя»: просто вдумчивый подросток пытался, разговаривая сам с собою на бумаге, что-то понять в этой непростой жизни. А когда окончил школу — подал заявление, конечно же, не в Литинститут, а в УПИ: а куда бы еще поступать сыну главного энергетика (к тому времени) Турбомоторного завода?
Однако тут в его душе произошел перелом, который сам Турунтаев не объясняет. Просто сообщает, что год проучился в УПИ и «понял, что не там мое место, и подался в университет, на отделение журналистики». Ну, и я строить догадки не стану.
Диплом журналиста Турунтаев получил в 1954 году — и с распределением ему, я считаю, повезло. Направили его в молодежную газету «На смену!», вокруг которой тусовалась тогда литературная молодежь города. Мало того, ему практически сразу дали редакционное задание, которое пришлось и по уму, и по сердцу.
Летом того года на восточной окраине Свердловска начали строить завод ЖБИ, и это было началом технологического прорыва в жилищном строительстве. На его конвейерах в ближайшие годы родятся кварталы пятиэтажек из сборного железобетона, которые заполнят все пустыри и торфяные болота, окаймлявшие уральскую столицу1. Позже их станут «через губу» называть «хрущевками», а вы представьте себе, какими дворцами казались эти аскетичные коробки, оборудованные, однако, минимальным набором бытовых «удобств», для переселенцев из бараков или переполненных общежитий?
Так что это был не только технологический, но и социальный прорыв! В представлениях тех лет — шаг в будущее. И потому с самого начала повышенный интерес к стройке проявил обком комсомола. Курировать строительство завода конвейерных домов поручили инструктору обкома Александру Тизякову — тому самому Тизякову, которому позже предстоит стать одним из руководителей, а затем и генеральным директором Свердловского завода имени Калинина (ЗИКа); а потом он будет избран президентом всесоюзной научно-промышленной ассоциации с полномочиями заместителя председателя правительства и в этом статусе войдет в число членов пресловутого ГКЧП. Но все это случится десятилетия спустя, а осенью 1954 года Тизякову шел 28-й год, у него был богатый жизненный опыт: семь лет армейской службы (призван был еще в военном 1943 году, служил шофером в химзащите на Дальнем Востоке), затем последовала череда рабочих профессий на свердловских заводах, учеба на вечернем отделении УПИ (диплом инженера-металлурга он получит лишь в 1958 году) и комсомольская работа.
Похоже, именно Тизякову первому пришла в голову идея объявить строительство завода ЖБИ комсомольско-молодежной стройкой. Ее поддержали и молодые строители, и руководство. А в октябре соответствующее постановление принял обком ВЛКСМ, оно было опубликовано в газете «На смену!». Инициатору, как это обычно бывает, пришлось самому, засучив рукава, взяться за реализацию своей инициативы: Тизякова избрали комсоргом стройки. А начинающему журналисту Владимиру Турунтаеву руководство газеты поручило отслеживать и освещать ход молодежной стройки, поэтому, как он вспоминает в автобиографической заметке в коллективном сборнике «Автограф» (2000), работать ему пришлось в тесном контакте с «Сашей Тизяковым». Представляю, насколько интересно было наблюдать за перипетиями реального социально-экономического эксперимента недавнему автору 50-страничных умозрительных рефератов о жизни.
А тут еще подвернулся Семен Буньков, окончивший журфак тремя годами раньше и уже заведовавший отделом партийной жизни газеты «Уральский рабочий»: давай, дескать, напишем книжку об этой стройке. Книжка получилась небольшая — всего-то 55 страниц, очень незатейливая по полиграфическому исполнению. Да и по литературному уровню, честно говоря, тоже. Но в ней четко прослеживается советский духоподъемный сюжет — как руками поверивших в хорошую идею людей жизнь преобразуется к лучшему. Роль Тизякова в ней не педалируется, но чувствуется, что многое от него зависит, и Сашей он там не называется — всегда более официально: «Александр», но без отчества.
Сам Владимир Федорович началом своей литературной биографии эту книжку не считал, но я сейчас, заглянув в интернет, чтоб уточнить сведения о ЖБИ, вдруг увидел ее — истрепанную, зачитанную — на нескольких фотографиях в руках очень пожилых, как мне показалось, людей: для них она литературный памятник гораздо более значимый, нежели иные громко нашумевшие и наглухо забытые романы… Думаю, прочным кирпичом, пусть и неосознанно, легла она и в основание творческой позиции Турунтаева, ибо с опытом строительства ЖБИ пришло к нему понимание того, что может советская власть, если ее возможности реализуются такими людьми, как Александр Тизяков.
Буньков и Турунтаев написали в соавторстве еще три или четыре книжки — уже рассказы и повести. Заметным событием ни литературной жизни Урала, ни творческой биографии кого-то из соавторов ни одна из них не стала. А потом Семен Иванович, поработавший еще и заместителем главного редактора только что учрежденного журнала «Урал», уехал из Свердловска, и творческий тандем распался навсегда. Причем Буньков без соавтора подступаться к прозе, по-моему, просто не решался, а вот в литературной судьбе Турунтаева случился непредвиденный, неожиданный для него самого поворот.
Осенью 1961 года Владимира Федоровича пригласили поработать внештатным литсотрудником в редакцию «Урала» (Бунькова там уже не было) — посидеть на «потоке», то есть поразбираться с рукописями, приходившими по почте от неизвестных авторов. Тем самым решалась острая для редакции проблема: утвержденные властями штаты были рассчитаны на выпуск шести номеров в год, а журнал, по решению тех же властей, был ежемесячным. То есть двойная нагрузка для сотрудников была запрограммирована в самих учредительных документах. При этом профессия писателя считалась в те годы престижной, поэтому «самотек» был громаден, и жемчужины таланта просверкивали в нем крайне редко, однако ответить, по советским правилам, нужно было даже очевидным графоманам, причем вежливо и доказательно. Как относились к этой работе штатные сотрудники редакции, легко понять. Так же легко понять, от каких физических и нервных перегрузок избавлял коллег внештатный Турунтаев. Одно казалось непостижимым: как ему удавалось в этом мусорном потоке не упустить, разглядеть те самые жемчужины. А объяснение, по-моему, простое: никогда личные литературные амбиции не заслоняли для Владимира Федоровича обстоятельств общей литературной жизни; чуть переиначив известную фразу, можно сказать, что он любил не себя в литературе, а литературу в себе. И когда кто-то из еще не вполне созревших, не раскрывшихся в слове авторов поднимал планку ожиданий, Турунтаеву это доставляло не меньшую радость, нежели он сам бы создал шедевр. Вот почему, я думаю, Анатолий Курчаткин, известный писатель и один из первых «крестников» Турунтаева, по сей день с благодарностью вспоминает Владимира Федоровича, называет его (в письме автору этих строк) человеком доброжелательным и радостным.
А с Александром Филипповичем связана у Турунтаева и вовсе неординарная история. Прочитав рукопись, извлеченную из очередного конверта, литконсультант был настолько взволнован, что отправился по обратному адресу искать совершенно неизвестного ему автора. Выяснилось, что рассказ «Ёж», в котором нестандартно была повернута чуть ли не шаблонная для советской прозы той поры сюжетная коллизия (авария, аврал), побывал уже в двух-трех других редакциях и везде был категорически отклонен. В «Урале», между прочим, тоже не сразу оценили находку своего внештатного сотрудника; чтобы добиться публикации рассказа, Владимиру Федоровичу пришлось повоевать.
Вот я и говорю: не только «работник», но и «воин». Не тот, кто, как трактует словарь, «несет воинскую службу», а тот, кто умеет отстаивать свои убеждения, бороться за правое дело, даже если шансы на победу иллюзорны. Без такой способности не было бы Турунтаева-публициста, а публицистика — не только жанр, в котором он был особенно успешен, но и самый дух его творчества, пронизывающий и его прозу.
К публицистике Владимир Федорович, по собственному признанию, обратился совершенно случайно: не собирался он в первые годы литературной работы ею заниматься. В июле 1962 года Виктор Александрович Стариков, тогдашний зам главного редактора «Урала», уговорил внештатного сотрудника съездить в командировку на оренбургскую целину: «Проветришься, а заодно напишешь для журнала очерк».
Вообще-то о поездке за материалом для очерка об уральской целине журнал договаривался с Н.Г. Никоновым, под него и командировочные деньги добывали; но Николай Григорьевич некстати заболел. А может, и кстати: ну, никак не его это был жанр — очерк на злободневную тему. Но почему Турунтаев, с его журналистским дипломом и газетным опытом, поначалу от этой поездки категорически отказывался? Думаю, в таком редакционном задании ему виделось как бы возвращение к газетной юности, с комсомольским ЖБИ и «Сашей Тизяковым», а у него (правда, с соавтором) к тому времени уже было пять книжек прозы, причем одна даже вышла в Москве, — иные притязания, иные перспективы. Но порядки в журнале были демократичнее, нежели в газете, а Виктор Александрович был мудрый человек, и он нашел подход: «Ну, не напишешь и не напишешь, вот беда. Хоть целину посмотришь да нам расскажешь, что там сейчас и как».
И Турунтаев поехал. Недели две, наверно, он провел в той командировке; его рассказ о ней полвека спустя в «мемуарном повествовании» «Ностальгия по осенним дождям» (Урал. 2013, № 9–10) — настоящая остросюжетная проза. Коллизии, за которые тогда зацепился его «незамыленный» взгляд потомственного горожанина, выглядели, по его же оценке, «непридуманным сюжетом для плохого романа». На самом деле, разве в хорошем романе может так быть, чтобы директорша совхоза вступила в острый конфликт с первым секретарем райкома партии, — и, представьте себе, его пленум райкома подверг суровой критике и освободил от должности, а ее единогласно избрал на эту должность! А директор другого совхоза сбежал от журналиста, чтобы не объясняться с ним по поводу причин успехов своего хозяйства. Ибо, в принципе, они сводились к тому, что руководство совхоза хозяйствовало вопреки «Рекомендациям», которые разработал Оренбургский обком, поддержал ЦК (причем главному разработчику даже было присвоили звание Героя Соцтруда), а выполнение их жестко контролировали райкомы. Обходить «рекомендации» удавалось под прикрытием высоких производственных показателей (хороша «маскировка»!), но раскрыть этот секрет журналисту — значило вести антипартийную линию, что не прощали и директору преуспевающего совхоза.
В «мемуарном повествовании» Владимир Федорович назвал эти оренбургские сюжеты «симптомами серьезной хронической болезни, которой страдало все наше государство и которая в недалеком будущем явится одной из причин развала Советского Союза». Конечно, в 1962 году его оценки не были столь радикальны; он лишь почувствовал, что коснулся каких-то глубинных тенденций, тревожных и важных для жизни и самосознания тогдашнего советского общества. Подтверждением тому была растущая популярность «деревенской темы» в литературе, от новомирских Овечкина и Померанцева (в поддержку которых Турунтаев даже когда-то писал письмо Хрущеву) до Василия Белова и Распутина (имена которых громко прозвучат лишь лет пять спустя). В его очерке (объёмом более 20 журнальных страниц мелким шрифтом, полноценная повесть) эти «симптомы» не выводятся на социально-политический уровень, они трактуются на уровне морали, что подчеркивается даже и заголовком: «Люди, которых я полюбил». Не знаю, было это изначально авторское название, или поосторожничал и В.А. Стариков, оберегая молодого очеркиста от чрезмерно пристального внимания партийных кураторов.
Так или иначе, оренбургский очерк очень понравился редакции, без осложнений миновал цензурный барьер и задал тон творчеству Турунтаева на ближайшие годы. Вот собственные свидетельства Владимира Федоровича из книги «Автограф»: «На следующий год поехал в Курганскую область, потом опять в Оренбургскую… Помимо “Урала” печатался в “Огоньке” и “Сельской молодежи”, выходил в эфир на Всесоюзном радио. Опять же писал Н.С. Хрущеву, на этот раз в защиту непослушного агронома. Все кончилось хорошо: бывший опальный агроном стал делегатом очередного партийного съезда, а его всесильный враг лишился Золотой Звезды». Такой результат молодого писателя, конечно, воодушевил: «Наивно полагал, что своими публикациями поспособствую скорейшему решению хотя бы части насущных проблем». Не он первый «к штыку приравнял перо».
Но в партийных органах работали отнюдь не наивные люди. Они достаточно скоро почувствовали, что за морально-нравственным слоем отношений на селе, который с пристрастием разрабатывается очеркистом, довольно явственно угадывается социально-политическая подоплека, повышенное внимание к которой чревато… В отделе пропаганды обкома «оргмерами» не пугали, но «внимание обращали».
Помнится занятный сюжет на эту тему. После публикации в «Урале» очередного проблемного очерка Турунтаева нас (я был тогда главным редактором журнала) решил «повоспитывать» секретарь обкома В.Н. Романов, ведавший сельскохозяйственным производством области. Нужно отдать ему должное: Валерий Николаевич не был «менеджером-монетаристом» в современном духе; он окончил сельскохозяйственный институт, почти десять лет успешно работал в совхозах Свердловской области: дело знал. Как заметил очень «продвинутый» аграрник из числа хороших знакомых Турунтаева, если бы Романов пошел в науку, он мог бы стать крупным ученым, но по какой-то причине он предпочел партийную карьеру. На мой взгляд, вполне вероятно, что хотел воспользоваться более действенными рычагами влияния на отрасль, требующую радикальной перестройки. Но те рычаги уже плохо работали…
Кстати, после упразднения КПСС Валерий Николаевич не потерялся: уже в 1992 году защитил кандидатскую диссертацию по экономике, а в 1993 году в екатеринбургском Доме художника прошла первая персональная выставка его живописных работ; нынче его знают по преимуществу как профессионального художника-живописца.
И вот этот разносторонне талантливый человек, пребывая еще в ранге большого партийного чиновника, принял нас: Владимира Федоровича, редактора отдела публицистики А.И. Гущина, готовившего к печати очерк Турунтаева, и меня, — в своем просторном кабинете на 16-м этаже «Белого дома». Разговор продолжался — вы не поверите! — больше четырех часов, причем был он на удивление бессодержательным. И Турунтаев, и Гущин (не только редактор, но и очеркист, успешно работавший и в «деревенской» теме) хорошо знали предмет, их трудно было уличить в неточностях. Я, как главный редактор, не мог взять в толк, почему обком в лице Романова недоволен тем, что на страницах журнала появляются аналитические материалы о серьезных проблемах, которые нуждаются в неотложном решении. Думаю, Валерий Николаевич то и другое прекрасно понимал и не рассчитывал нас в чем-то переубедить, а просто исполнял свой служебный долг. И чем мог закончиться такой разговор: поговорили и разошлись? Вот и говорили ни о чем до полного изнеможения.
Прошло почти тридцать лет. Владимир Федорович опубликовал в «Урале» упомянутое выше «мемуарное повествование» «Ностальгия по осенним дождям», где в живой и убедительной форме, можно сказать, систематизировал свой опыт изучения практики партийного руководства сельским хозяйством. Конечно, сведение счетов с прошлым, но это прошлое — как недогоревший костер: сверху пепел, а чуть копни — раскаленные угли, готовые полыхнуть открытым пламенем. Редакция иногда устраивает публичные обсуждения наиболее значимых своих публикаций с привлечением компетентных специалистов. «Повествование» Турунтаева обещало захватывающе интересный разговор, тем более что была надежда пригласить для участия в нем В.Н. Романова: то-то была бы дуэль!.. Увы, от участия в этой дуэли Валерий Николаевич сразу же и решительно оказался. Его можно понять.
«Симптомы» обернулись диагнозом, диагноз был поставлен, когда лечить было уже поздно… Пала советская власть, ушли в прошлое и райкомы, навязывавшие рожденную в чиновных кабинетах агротехнику, и агрономы, умевшие вырастить большой урожай вопреки партийным установкам; заросли кустарником и дурнотравьем поля, на просторах которых не только шла борьба за урожаи, но и прокладывались пути к будущему страны. Вот и получили будущее без перспективы.
Иллюзий относительно «рыночной демократии» у меня не было с самого начала, а Владимиру Федоровичу хотелось верить, что все устроится более разумным образом. Но на передний план вышла проблема выживания. Турунтаев много сделал, чтобы сохранить в городе, снова ставшем Екатеринбургом, дееспособную писательскую организацию: в 1991 году он принял на себя хлопоты по юридическому оформлению и обустройству местного отделения Союза российских писателей и пять лет возглавлял наше отделение, а потом до конца дней в меру физических возможностей работал в его правлении.
Ну, а как с литературной работой? По собственным его словам, «сельская тема “вышла из моды”», и он «переключился на уголовный розыск».
Добавлю от себя: дела с новой темой у него пошли хорошо, ибо тут он снова, как в былые времена, соприкоснулся с механизмами мироустройства теперь уже «другой», как любили подчеркивать безответственные новые политики, России; «криминальный Екатеринбург» (увы, этот эпитет плотно приклеился тогда к бывшему «работнику и воину»; напомню тем, кто забыл: это Маяковский о Свердловске сказал) давал писателю даже более богатую «информацию для размышлений», нежели оренбургские и курганские поля и фермы. В 1990-е, когда бывшая советская литература растерялась при столкновении с новой реальностью, книги Турунтаева исправно выходили и в Екатеринбурге, и в Москве, они находили читателя.
Но все эти годы писателю не давали покоя и загадки старой социальной болезни, симптомы которой он рассмотрел за тридцать лет до «летального исхода». Конечно, запоздалый диагноз не может что-то изменить в прошлом, наивно рассчитывать также, что опыт прошлого может предупредить от совершения подобных ошибок в будущем: история не ходит по кругу, а новый виток спирали всегда требует и новой мудрости. Но Владимир Федорович утверждал, что, «с какими бы проявлениями человеческой деятельности [он] ни сталкивался, [его] прежде всего интересовали люди, их характеры и взаимоотношения». В таком вот человековедческом аспекте коллизии ушедшего времени остаются интересными и поучительными сегодня, они будут волновать и завтра. Подтверждением тому может послужить последняя прижизненная публикация Турунтаева в «Урале» — роман «Гордиев узел» (2018, № 11). Его персонажи пришли из проблемных очерков писателя, будораживших умы в 1960–1970-х годах; к тем же временам относятся коллизии, вокруг которых построен сюжет. Даже название романа повторяет заголовок очерка, опубликованного «Уралом» в 1967 году. Но главные герои этого произведения — такие же «работники и воины», каким на протяжении всей жизни, до последнего вздоха, был сам Турунтаев; такие характеры нужны обществу, чтобы в чем-то изменить строй жизни — хоть советский, болезни которого исследовал писатель, хоть антисоветский, в который он поначалу искренне хотел поверить…
Владимир Федорович Турунтаев умер 19 августа 2021 года, ему шел 92-й. Не берусь предсказывать, как долго будут востребованы его романы, повести и очерки: нынче грозят и Толстого исключить из школьных программ. Однако нормы жизни, о которых он мечтал и за которые боролся, останутся актуальными — в том числе и благодаря его усилиям — надеюсь, надолго, до тех пор, как люди остаются людьми. Это и будет след пребывания его на этой земле.
1 Этот рывок можно выразить и цифрами: если раньше в Свердловске возводили 60–65 тыс. кв. метров жилья в год, то на второй года после введения в строй завода ЖБИ возвели 650 тыс. «квадратов».