№ 1
Олег Хафизов. Феодор. Роман. Опубликовано в журнале «Новый Мир», № 8, 2020
https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2020/8/feodor.html
Перед нами третий роман цикла, который Олег Хафизов посвятил Федору Ивановичу Толстому по прозвищу Американец. Стремясь к вечной жизни в памяти потомков, авантюрист и дуэлянт сделал ставку на дружбу с поэтами и не прогадал. В итоге он появляется в комментариях сразу к нескольким литературным произведениям, входящим в школьную программу. Минус, однако, в том, что всюду он персонаж хоть и узнаваемый, но эпизодический — достоверно о нем ничего не известно.
Хафизов пытается исправить ситуацию, создавая цикл произведений о Толстом Американце с единым сюжетом. В романах Хафизова характер Федора Толстого, с одной стороны, обладает устойчивыми чертами, которые заслуживают внимания и обсуждения, с другой, со временем все же под воздействием жизненных обстоятельств все же меняется, и эта эволюция тоже имеет для человека русской культуры глубокий смысл.
Поясним в чем, по нашему мнению, в чем заключаются неизменные черты характера Американца в произведения Хафизова.
Федор Иванович Толстой у Хафизова воин, даже рыцарь. Он персонифицирует качества, которые являются полной противоположностью тому, что принято называть ресентиментом. Конечно, Федор Толстой свиреп, страшен, смертельно опасен. Его руки по локоть в крови. Но он не испытывает к своим врагам затаенной застарелой ненависти. Ему несвойственно сводить с ними счеты спустя годы, наносить удары исподтишка и т.п. К примеру, Толстой Американец так и не стал стреляться с Пушкиным, автором крайне оскорбительной для Федора Ивановича эпиграммы, после возвращения поэта из многолетней ссылки.
Ресентимент – то чувство, которое помогает находить сторонников революционерам и, так скажем, некоторым национальным лидерам. Неудивительно, что для предельно далекого от ресентимента Толстого Американца квазидекабрист Шацкий (вымышленный персонаж из романа «Дуэлист») становится врагом.
Теперь о том, как ФедорТолстой у Хафизова меняется
Поначалу (роман «Дикий Американец») подвиги графа на государственной службе выглядят как молодецкая забава, проявление некой природной тяги к поединкам и сражениям. Это что угодно, только не кантовская добродетель, которая не должна приносить радости, потому что заключается в исполнении долга, а не собственных желаний. Однако во второй части «Дуэлиста» неоднократно разжалованный за дуэли и годами мечтавший попасть в действующую армию Федор Толстой в 1812 году отправляется на такую войну и с такой миссией, что назвать это можно только выполнением воинского долга и подвигом смирения.
Федор Толстой продолжает меняться и далее. В романе «Феодор» мы читаем о частной, точнее даже — семейной жизни, о событиях скрытых от публики и заставивших Американца в очередной раз пересмотреть свою лихую молодость. Хафизову удается перенести читателя, так сказать, в шкуру стареющего графа, заставить кожей затылка ощутить дыхание бездны, ради которой уже не нужно ехать на край света, потому что она в соседнем крыле твоей любимой усадьбы под Тамбовым.
Как известно, дочь Федора Толстого вышла замуж за Василия Перфильева, будущего московского генерал-губернатора. В финале «Васенька» рассуждает у Хафизова о том, что государство в России единственный европеец, и что нигилисты своими злодеяниями остановят прогресс. Спустя двести лет, будучи частью общества, разъеденного разными видами ресентимента, где начисто дискредитированы не только революционные идеи, но и республиканские добродетели, а внятная идея прогресса нигде не прощупывается, читаешь об этом со сложными чувствами.
«Анета достала из коробки огромного страшного паука, которых она так же мало боялась, как я мышей. Мое сердце бешено колотилось. Так чувствует себя человек, которому должны вырвать зуб, если не хуже. Я села на пенек, превращенный для меня в кресло пыток, и жалостно попыталась улыбнуться. Анете, наверное, передался мой ужас, и она объявила, что и так готова мне поверить, что я люблю паука, но такая подтасовка никак меня не устраивала. Ведь если бы я обманула себя, то и моя вечная жизнь получилась бы такой же фиктивной!
— Куда сажать – справилась Анета.
— На самое лицо.
Мое мучение при этом превзошло все границы терпимого. Я чувствовала, словно в моем мозгу быстро сжимается и разжимается крошечный алый кулачок. Анета посадила мне на голову паука, и тут плотина лопнула. Какой-то горячий поток хлынул в мою голову. Я увидела, что меня зачем-то поднимают с земли, опрыскивают водой, подносят к моему лицу нюхательный флакончик, трут мои виски. Мне было ужасно неприятно видеть вокруг меня лица этих людей, назойливо вглядывающихся в меня и пытающихся вернуть меня из приятного небытия в мучительную явь».
№ 2
Ангелина Злобина. Шняга. Роман. Опубликовано в журнале Урал, № 9, 2020.
https://magazines.gorky.media/ural/2020/9/shnyaga.html
Одним прекрасным летним днем жители глухого села Загряжье после оползня обнаруживают на берегу реки вход в подземный бункер, обладающий поистине удивительными свойствами.
Он словно живой и готов помогать загряжцам в их повседневных незатейливых трудах и заботах самыми удивительными способами. Окажутся ли они на высоте? Что вынесут из этого контакта? Сюжет этот уже достаточно хорошо разработан, если не сказать — избит. Однако Злобиной безусловно есть, что сказать. В итоге, мы получаем не только кондиционную фантастику, но и живую, психологически точную, остросоциальную деревенскую прозу:
«Старуха Иванникова, прослышав об этих чудесах, принесла на берег пятилитровую канистру первача и оставила её у стены Шняги, сразу за железной дверью. Пройти дальше внутрь старуха побоялась и, едва избавившись от ноши, пустилась наутёк. Всю дорогу она оборачивалась в сторону Поповки, крестилась и сбивчиво бормотала молитвы.
За сутки мутный первач превратился в прозрачную, изысканно-мягкую водку.
Воодушевившись, Иванникова извела полугодовой запас сахара, пустила на брагу все застоявшиеся в погребе варенья и через полторы недели выгнала почти пятьдесят литров вонючей жидкости, цветом напоминающей старый огуречный рассол.
Целый день Иванникова ковыляла под берег и обратно, возила в колёсной сумке полные самогона пластиковые бутыли и канистры. Ночью над Загряжьем витал грубый сивушный дух и навевал сельчанам замысловатые сны. Что-то под берегом скрипело, вздыхало, вдруг начинал дуть тёплый хмельной ветер, из-под обрыва раздавалось печальное завывание.
Те, кому не спалось в эту ночь, усмехались:
— Ишь, гадина, напилась и поёт!
Иванникова ещё день ходила, перепоясанная пуховым платком, охала и держалась за поясницу. За самогоном не пошла, решила — дольше постоит, чище будет. Только на третьи сутки старуха сподобилась спуститься под берег, войти в Шнягу и отвернуть пробку с одной бутыли. Потом с другой. Потом с третьей… Во всех канистрах и бутылях была изумительной чистоты и прозрачности холодная вода. Посрамлённая самогонщица плакала и посылала проклятия Шняге, называя её чёртовой дырой и проклятой железкой».
№ 3
Владимир Перц. Лестницы. Маленькая Повесть. Опубликовано в журнале «Звезда», № 9, 2020
https://magazines.gorky.media/zvezda/2020/9/lestniczy.html
В Журнальном зале яркий дебют. Повесть Владимира Перца посвящена блокадному быту ленинградского художника Николая Коробкина, который несмотря на холод, голод и бомбежки продолжает работать в своей мастерской. В известной степени он сам уже давно персонаж собственной картины, изображающий лестницу, которая в эту мастерскую ведет. В картине остается какая-то загадка, что-то ускользающее даже от автора, хотя до итогового восхождения уже недолго.
«Конечно, есть хотелось все время, и только работа в мастерской могла этот голод на какое-то время утолить. Но воспоминания его не оставляли. Так что, сидя в предвоенные годы под левым крылом полотна, Николай Августович, намазывая хлеб горчицей, видел краем глаза свою темную кепку и плечи, обтянутые стареньким пальто цвета хаки (они располагались в нижнем углу полотна, у самого его края). Выше полотно отблескивало, и картина читалась плохо. А там было на что посмотреть. Лестница освещалась двумя высокими окнами с шестичастными рамами и широченным подоконником. В верхнее окно просматривался типичный питерский двор-колодец с однообразными стенами дворовых флигелей, выкрашенных какой-то непонятной красноватой краской и зеленью жестяных крыш. Но выбор неизвестного маляра очень соответствовал охристому цвету стен и серым ступеням лестничной клетки. Николай Августович был на лестнице не один: по следующему маршу в сторону окна спускалась пожилая женщина в беретке; еще ниже под пролет уходила фигура неизвестного, а дальше, в глубине лестничного колодца, в свете, лившемся из открытой во двор двери, заметна была еще одна крохотная фигурка выбегавшего человека»