Рассказы
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2024
Об авторе | Евгений Александрович Шкловский — постоянный автор «Знамени». Книги прозы: «Испытания» (1990), «Заложники» (1996), «Та страна» (2000), «Фата-моргана» (2004), «Аквариум» (2008), «Точка Омега» (2015).
Предыдущая публикация в журнале «Знамя» — «Закат» (№ 4 за 2023 год).
СВАДЬБА
Юноша стоял в уголке залы возле барной стойки, по возрасту, пожалуй, ровесник новобрачных. Синяя флисовая толстовка с капюшоном, несмотря на жару, темные брючки и белые кроссовки. Прикид совсем не праздничный. Лет двадцати, может, чуть больше, невысокого роста, крепко и ладно скроенный. Судя по всему, из их круга, свой. Но держался особняком, так что, может, и не совсем свой. На груди профессиональная камера — навороченная, с большим объективом.
Все уже давно расселись за длинные столы, расставленные буквой «п», новобрачные и родители, естественно, во главе, а он продолжал дежурить возле барной стойки, которую избрал своим наблюдательным пунктом, однако незаметно было, чтобы он фотографировал. Если все-таки да, то это высший пилотаж, так как даже при нынешнем уровне техники быстрота реакции и, главное, незаметность съемки — свидетельство высокого профессионализма. Раньше надо было что-то крутить, отводить затвор, теперь же почти все автоматически, энное количество кадров в минуту, скорость… А потом уже можно выбирать наиболее удачный. Или тот, который нужен заказчику. В общем, на любой вкус.
За стол он почему-то не садился, хотя его не раз окликали. Я, человек на этом празднике достаточно случайный, всего лишь приятель отца жениха, проходя мимо него, тоже не удержался:
— Старина, вроде как звали.
Он чуть улыбнулся и тихо, но твердо сказал:
— Попозже.
Раз пригласили фотографировать именно его, значит, дело свое знал, несмотря на молодость. Вроде как друг новобрачных. Но весь его вид, начиная с темной полуспортивной одежды, подчеркивал отдельность. В лице вежливая отстраненность и как бы незаинтересованность, можно сказать, безучастность, будто торжество, ради которого он здесь, ему абсолютно до лампочки. Дескать, веселитесь на здоровье, а я тут тихо постою, никому не мешая. Ну, может, парочку кадров сделаю, когда посчитаю нужным, больше мне ничего не надо.
Что ни говори, свадьба — событие разудалое, жизнеутверждающее, тут и выпить не грех, и полакомиться всякими вкусностями, да и поплясать вволю. Столы ломились от разнообразных яств, а он, единственный из всех (не считая официантов), выпадал — словно считал ниже своего достоинства. И это, хотел он того или не хотел, сильно его выделяло.
Еще он время от времени выходил покурить, сквозь стекло было видно, как он разговаривает по мобильнику, и тогда возникало ощущение, что он здесь вообще случайно. Но он возвращался к барной стойке, при очередном тосте вскидывал голову и пристально разглядывал говорившего, словно пытаясь понять, заслуживает ли тот быть запечатленным.
Не знаю почему, но мне нравилось, как независимо он держится, как поправляет длинные, изящно спадающие на плечи русые волосы, как курит, щурясь от дыма, и разговаривает, зажав мобильник между ухом и приподнятым плечом. Все выходило как-то очень солидно, основательно, хотя передвигался он как тень, как ниндзя, непросто и уследить.
Когда волна первых тостов схлынула и люди стали вставать, прогуливаться по залу, выходить в парк, где августовское солнце уже клонилось к закату, нежно подсвечивая рассаженные везде крупные яркие розы и флоксы, я случайно оказался рядом с ним. Мы познакомились, его звали Сергей.
— Ну как, получается? — задал я, наверно, не слишком уместный вопрос.
Профессионала такой вопрос мог и обидеть. Но Сергей ничуть не смутился, только слегка качнул головой и, прямо глядя мне в глаза, сказал:
— Получаться-то получается, только не так, как хотелось бы.
— То есть?
— Есть вещи, которые не зависят от тебя. Ты фотографируешь одно, а на снимке совсем другое. Свадьба — это вроде как любовь, чувства, надежды и прочее, не так ли?
— Ну да, — озадаченно кивнул я. — И что?
— А в кадре все так, да не так, верней, не совсем так. — Он помолчал, как бы решая, можно ли мне довериться, потом сказал: — Я предварительно быстро проглядываю, что получилось, вот и теперь. Не знаю, но все как-то, — он помялся, — без изюминки, что ли. Скучно…
— Вы говорите так, будто не от вас зависит.
— В том-то и дело. — Он усмехнулся. — Хотелось бы… Я уже достаточно кадров сделал, а не могу схватить что нужно. Вы видели, как улыбается невеста?
— Разумеется.
— А как смотрит на жениха?
— Ну…
Он поджал губы.
— То-то и оно.
— А что вас смущает? — недоуменно спросил я.
— Меня ничего не смущает, я заинтересован только в том, чтобы съемка удовлетворила заказчика. Чтобы все было ярко, празднично, фейерверк красок, фонтан чувств и море счастья. Чтобы потом, оглядываясь, люди думали, что именно так оно и было.
— И что?
— А вот взгляните, — он пододвинул мне камеру. На дисплее был кадр, наверно, получасовой давности. Очередное «горько», нежное объятие, слияние губ и…
Наконец до меня дошло. Да, это могла ухватить только камера: напряженный, ускользающий взгляд невесты. Я, вероятно, как и все, видел в то мгновение совсем другое.
— Это еще ни о чем не свидетельствует, — сказал я. — Тут может быть усталость от всех приготовлений, гостей, плохое самочувствие, да что угодно…
— А если они почти все такие?
— Почти, но ведь, наверно, не все?
Он с сомнением покачал головой.
— Да ладно, — сказал я, — профессионалу это должно быть под силу — сделать как надо. Не мне вам давать советы. Сделайте больше кадров, чтобы было из чего выбрать. Вам же не надо экономить пленку. Техника позволяет.
— Позволяет… — Он чуть сощурился в мою сторону, но быстро отвел глаза. Не исключено, что пожалел о своей откровенности.
— Все у вас получится, — ободрил я его.
— Да дело не в этом… — Он махнул рукой.
После застолья все разбрелись по парку, а жених и невеста вместе с фотографом удалились в расположенную неподалеку от банкетного зала деревянную беседку и там продолжили фотосессию. Новобрачные принимали разные выразительные позы, в лицах, несмотря на некоторое утомление, азарт, вокруг огромные красные розы, еще какие-то цветы, короче, фон что надо, так что и снимки должны получиться запоминающиеся, не всем так везет с погодой и антуражем.
Сергей кружил вокруг новобрачных в поисках лучшего ракурса, подправлял конфигурацию, о чем-то просил, что-то предлагал, камера щелкала, щелкала, щелкала… Потом были съемки в окружении близких и родных, отдельно среди друзей. Солнце уже заходило, не слепило глаза, на всем лежал нежный розовый закатный свет, создавая особую романтическую атмосферу. Что говорить, все очень удачно.
Молодожены действительно были друг другу под стать, оба высокие, стройные, он блондин, она шатенка, даже казалось, что внешне похожи, а разве это не говорит, что выбор вовсе не случаен. Возможно, счастливые браки и вправду совершаются на небесах.
Когда все закончилось, Сергей отошел в самый угол парка, присел на скамейку и, окутанный табачным дымом, просматривал на дисплее снятые кадры.
— Ну что, все удачно? — снова полюбопытствовал я.
Он вскинул бровь и, помедлив, кивнул.
Не знаю уж, что он там видел, только взгляд его снова скользнул куда-то в сторону, а в лице появилась отрешенность.
ПРИВЕТ, КЛЁПА!
Яков (или как все его называют — Яша) чувствует в ней нечто человеческое.
Собственно, когда любишь животное, иначе и быть не может. Каждое движение, каждая поза, каждая ухватка подразумевают именно то, что собака (или кошка) не просто животное, а нечто большее, что в ее поведении есть некая человеческая осмысленность, которую улавливаешь шестым чувством и сразу начинаешь толковать на свой лад.
Теперь представим ее — Клёпа, Клеопатра, если полностью, рыжая с белым дворянка, довольно крупная, морда — острая вытянутая, большие стоячие уши, черный влажный нос и пушистый загибающийся кверху хвост. Шерсть густая и мягкая, хочется запустить в нее руку, потрепать, погладить. Не случайно так назвали — милейшее существо, заглядеться можно, встречные останавливаются, любуются, любопытствуют, какой же породы такая красотка. Возможно, кто-то из ее родителей лайка: на белок она делает стойку и готова подстерегать очень долго, приклеиваясь к одному месту и по-охотничьи приподняв переднюю лапу. Правда, ни разу не было, чтобы она белку поймала, а вот загубленных мышей на ее совести немало: внезапный стремительный прыжок — и мыши нет. Есть она их не ест, но ловит не хуже кошки.
Хотя Клёпа и неведомо кто по происхождению, но повадки вполне аристократические.
Во-первых, никогда не хватает зубами то, что ей предлагаешь из рук, а между тем зубы серьезные, клыки большие, белые, острые. Сначала она издали принюхивается, потом сокращает дистанцию и, когда нос совсем близко от протянутой руки и ее все устраивает, медленно и осторожно, словно делая одолжение, берет вкусняшку — так деликатно, как будто опасается случайно задеть пальцы. Даже если лакомство ну очень привлекательное. Если же речь о костях, то Клёпа легко справляется с огромными мослами, сгрызая их почти полностью — такая вот сила челюстей.
Во-вторых, Клёпа никогда не будит Якова, даже если ей утром очень хочется на прогулку. И проявлять активность начинает, только если слышит какие-то звуки, свидетельствующие о том, что он проснулся (а Яша любит поспать подольше, потому что часто засиживается за полночь у телевизора). Тогда она предупредительно встряхивается, фыркает и приближается к кровати, на которой он сидит, не до конца пробудившись, и даже может позволить себе в порядке приветствия лизнуть его руку или голую коленку, опять же очень тактично, как бы мимоходом, на что Яков отвечает ей сонным зевком и ленивыми словами «Привет, Клёпа!».
Еще Клёпа почти никогда не лает. То есть это вовсе не значит, что не умеет. Умеет еще как. Но делает это она крайне редко и в каких-то особых случаях, предвидеть которые бывает не всегда просто. Но если она все-таки производит звук, то это вполне грозный низкий рык или лай, как у большинства крупных собак, предупреждающий о готовности к атаке. Особые случаи — это в первую очередь модные ныне у состоятельных людей квадроциклы или скутеры, на которых обычно раскатывают подростки. Вот эти громко ревущие механизмы она точно невзлюбила и бросается на них с яростным лаем, так что Яков больше боится за нее, чем за водителя.
Еще она любит подремать и спит очень тихо, лишь изредка вздыхая или сладко всхрапывая, а то временами тихонько повизгивая и перебирая лапами, как будто бежит. Что-то ей, вероятно, снится в эти минуты.
Один серьезный недостаток у Клёпы все-таки есть, если это можно назвать недостатком. Она страшно боится выстрелов и вообще всякой канонады, в том числе и праздничной, и особенно раскатов грома. Сразу паника, она готова лететь стремглав куда угодно, не разбирая дороги, но только не домой. В такие мгновенья замкнутое пространство пугает ее больше всего, в дом ее приходится буквально затаскивать. К тому же она бывает иногда довольно упряма и если чего-то не хочет, то просто садится, расставляет для упора передние лапы — и ее не сдвинуть.
Яков не раз задумывался, что же в Клёпе эдакого: вроде обычная дворовая собака, но нет, что-то в ней было помимо привлекающей всех милоты. Кто-то довольно точно заметил: не собака, а лань, такая трепетная. Кто-то удивлялся ее аристократизму и даже некоторой царственности — ну это потому, что Клеопатра. Про смышленость Яша и сам знал, поскольку собака иногда так все правильно понимала, что просто диво. И все в округе ее знали, местные собачники ею восхищались и при встрече говорили своим питомцам, чтобы те вели себя пристойно (а среди тех были внушительные собаки — немецкие овчарки, алабай, московская сторожевая и кавказец). С кобелями Клёпа была сдержанна и дружественна, предпочитала брюнетов, которых приглашала поиграть и побегать, на иных, особенно нахальных, случалось, порыкивала, собачьих же дам они всегда старались обходить, потому что тут все непредсказуемо — могли и поцапаться. Возможных соперниц она не очень жаловала, хотя первая агрессию не проявляла.
Разговоров с соседями про Клёпу бывало немало. И о том, что ненавязчива и почти не лает, что может улепетнуть при каком-нибудь раскате, что очень самостоятельна и вольнолюбива — может рвануть куда-нибудь в неведомом направлении и неизвестно когда вернуться, что, конечно, плохо, хозяева волнуются, а еще она ловко ловит мышей и делает стойку на белок. Ну и постоянные гадания, какие же все-таки породы в ней смешались.
Надо оговориться, что собака вовсе не Якова, а соседская, но так уж получилось, что Яша к ней прикипел, сам не зная почему. Может, потому, что та тоже к нему благоволила. Стоило увидеть его, как Клёпа сразу начинала радостно крутить хвостом, прижимала уши и семенила к нему, а он нагибался, запускал ей в густую шерсть руки, приобнимал, почесывал за ухом, словом, всячески обласкивал. Приходил же он нередко, поскольку пожилые соседи, хозяева Клёпы, бывало, звали его на помощь — копать, пилить, косить, что-то подправлять по хозяйству, короче, дело находилось…
В детстве он мечтал о собаке — как та будет встречать его после школы, как будут играть в мяч, бегать вместе, и все в округе будут знать, что у Яшки есть прекрасный пес.
Возможно, это была мечта не просто о собаке, а о преданном друге, потому что в детстве ему частенько бывало одиноко, хотя приятели у него были. Скорей всего, подростковая меланхолия, но случалось, что прихватывало крепко, и он не знал, как с этим справиться. Воспоминания эти почти стерлись, но что-то давнее все-таки пробуждалось, особенно когда Клёпа ему радовалась. Видимо, какая-то связь возникла, что бывает не только между людьми, но и между человеком и зверем. И не то чтобы Якову это льстило, однако некую признательность к Клёпе за ее радушие он все-таки испытывал.
Когда Клёпа во время очередной грозы снова убежала, а хозяевам нужно было срочно уехать в город и времени на ее поиски у них не оставалось, они как обычно обратились к Яше. Тот сказал, что, конечно же, поищет, нет проблем, только пусть оставят поводок, миску и корм.
Едва хозяева уехали, Яков взял поводок и отправился на поиски Клёпы. Бродил он долго. Обойти все окрестности, понятно, невозможно, мало ли куда ее понесло, может, в лес, может, в соседнюю деревню, а может, на дальнюю ферму… Но он тем не менее обошел большое поле, примыкающий к их дачному поселку хиленький лес и уже собирался направиться в деревню, как вдруг заметил вдалеке желтый пушистый хвост. Приметила его и Клёпа, которая, видимо, подустав после своих блужданий, теперь медленно брела в сторону поселка. На его оклик она встрепенулась, высоко подняла голову, приветливо замахала хвостом и ускорила шаг.
— Вот молодчина, хорошая собака… — потрепал Яша ее по холке и пристегнул карабин поводка. — Набегалась?
Присев на корточки, он внимательно осмотрел собаку. Во время таких паник животное легко может себе что-нибудь повредить, лапу или хвост, а то и, наткнувшись на ветку, глаз… Он это знал от тех же хозяев Клёпы, которым не раз приходилось общаться с ветеринарами. Потом они вместе пошли к Яше на участок, и Клёпа долго и жадно пила налитую в миску воду. Грозовые раскаты отдаленно еще звучали, поэтому Яша привязал поводок к ручке железной калитки, но Клёпа, похоже, так устала, что и не собиралась никуда удирать. Она раскопала неглубокую ямку возле забора и с протяжным вздохом улеглась в нее.
Так они соединились, Яша и Клёпа.
Хозяева должны были вернуться только через неделю, и Яков утром и вечером, а иногда и днем, после обеда, водил Клёпу на прогулку. С поводка он ее не спускал, опасаясь побега, но собака хорошо гуляла и так, тем более что поводок довольно длинный, метров восемь, не меньше. Особенно Яков ее не стеснял, не дергал, если она надолго зависала над каким-нибудь кустиком или ямкой, ее заинтересовавшими, или подпитывалась приглянувшейся травкой, с хрустом откусывая самые вершки («Как коза», думал Яков), раскапывала мышиную норку или просто завороженно вглядывалась вдаль, как будто видела там что-то интригующее. Так же она застывала, если где-нибудь в поле замечала другую собаку, могла и заскулить, видимо, выражая желание познакомиться («Эмоциональная», думал Яков).
Каждое действие Клёпы восхищало его осмысленностью и как-то им истолковывалось. Что касается собаки, то она тоже внимательно следила за Яковом, кося карими темными глазами и как бы предугадывая его действия. Оно и понятно: все-таки он был для нее сравнительно новым человеком, надо было еще приладиться, а Клёпа явно предпочитала согласие, нежели конфликты. Яков часто называл ее хорошей собакой (так и говорил: «хорошая собака»). Судя по всему, она и хотела быть такой, тем более что он обращался с ней крайне деликатно — подносил миску с водой прямо к месту, где она пряталась от солнца, угощал всякими вкусняшками, а однажды даже купил на ближнем рынке увесистый мосол, с которым Клёпа возилась часа три, пока почти весь не сгрызла.
Она же в благодарность за такую заботу почувствовала свою ответственность и принялась охранять Яшин участок. Стоило ей услышать или заметить за забором что-то подозрительное, как она вскакивала и начинала громко и басовито рявкать («Умеет же, когда захочет», удовлетворенно думал Яков, так как все-таки странно, если собака почти не лает).
За неделю, пока хозяев не было, Яков очень привязался к Клёпе, хотя прекрасно понимал, что собака все-таки чужая и неминуемо придется с ней расстаться. Наверно, он и сам мог завести пса, взять из приюта или раздобыть в деревне какого-нибудь бесхозного щенка, самому растить его, дрессировать, а это давало бы явные преимущества. Он бы обучил пса всяким командам, ну и, главное, не бояться грозы и выстрелов… Только вот именно Клёпа с ее внешностью, нравом и повадками как-то уж очень крепко легла ему в душу, так крепко, что другую собаку рядом он и представлял с трудом. Знал за собой это странное редкое свойство: если уж привязывался к кому-то или чему-то, то накрепко.
Вот и после смерти жены он никак не мог прийти в себя: другие женщины для него, можно сказать, не существовали. Любил он ее, конечно, по-своему, но все-таки, наверно, любил — так это вроде называется. Жизнь в одиночестве если и угнетала его, то не настолько, чтобы снова с кем-то всерьез сойтись. То есть у него бывали контакты, как он сам это называл, но мимолетно. И всякий раз он испытывал чувство вины перед покойной женой.
Понятно, собака не человек, но с Клёпой это утверждение становилось не таким уж безусловным. Только все это не имело особого значения: собака чужая и не надо тут ничего придумывать. Яша ни на что и не рассчитывал, хотя, конечно, расставание с Клёпой не было бы для него таким уж легким. Все когда-то кончается, и жизнь, увы, тоже. Причем необязательно естественным образом. Он достаточно навидался в горячих точках, где это часто случалось, люди гибли, причем нередко после тяжелых ран и мучений. Ему и самому пришлось побывать в госпитале с довольно тяжелой контузией, а там он лежал рядом с тяжелоранеными, и лучше бы об этом не вспоминать.
Вообще не вспоминать. После демобилизации его признали инвалидом, и жизнь как бы переломилась. Прошлое затянулось туманом, он предпочитал туда по возможности не оборачиваться. Ни к чему. Жив, и ладно, можно считать, повезло, руки-ноги целы, физически он по-прежнему силен и крепок. С головой бывают проблемы, но не критично. Могло быть хуже.
Что говорить, приятно сидеть на крылечке и смотреть на лежащую перед домом Клёпу, встречаться с ней глазами. А та словно чувствует его взгляд, мгновенно реагируя на него, — вскидывает голову или просто вопросительно косится, как бы спрашивая, не требуется ли от нее что-нибудь, не собирается ли он на прогулку и вообще какие у Яши намерения. Скучала ли она по хозяевам, сказать трудно, наверно, скучала, потому что иногда грустно вздыхала и подолгу глядела в сторону соседнего участка. Вероятно, думал Яша, она сейчас в режиме ожидания, а как животные понимают время, неведомо. И человек-то еще не решил эту загадку: почему оно иногда тянется нестерпимо долго, а иногда бешено несется.
Погода стоит хорошая, но все равно лето заканчивается, впереди времена года уже не такие комфортные, особенно здесь, в дачном поселке. Зимой все занесет снегом, придется лазить по сугробам, тишина кромешная, потому что никто здесь зимой, кроме Яши, не живет. Он-то как сторож привык, вокруг своего дома периодически разгребает, а вот обходить поселок трудновато, снег глубокий, забивается в валенки. Его это, впрочем, не сильно напрягает, потому что именно жизнь — мирная, спокойная, а он видел и другое, нередко всплывающее в ночных кошмарах. Тогда он вздрагивает, вскидывается в холодном поту, сердце лихорадочно бьется… А главное — непонятно, почему и зачем это все было. Раздрай в душе. Хотя вопросами он, как и прежде, старается не задаваться. От них только хуже.
Конечно, одному нередко тоскливо, тогда он идет в соседнюю деревню, где у него есть знакомые, ему там тоже подкидывают работенку — помочь по хозяйству, опять же разгрести снег, что-нибудь по строительству или ремонту, платят немного, ну и ладно, пенсии по инвалидности с ветеранской надбавкой хватает. Могут угостить обедом, рюмочкой. Он, правда, старается воздерживаться — быстро сносит крышу и потом запросто можно замерзнуть по дороге. К тому же тянет продолжить, остановиться трудно.
Ладно, до зимы еще далеко, а ранней осенью здесь красиво, листья золотые, бордовые, всякие, он топит печку, так что в доме тепло. Позже поселок пустеет, а к зиме почти совсем никого. Сумрачно и уныло. Чужие сюда лезть не рискуют — знают, что поселок охраняется, знают, наверно, и кто охраняет, вряд ли с ветераном рискнут связываться. У него и припугнуть есть чем — охотничье ружье висит в прихожей, даже и патроны к нему есть. Но это так, на всякий случай. Иногда, правда, Яша не прочь пострелять по консервным банкам, проверить, не утратил ли навыка. Сбивает легко — значит, не утратил.
А вот при Клёпе он бы этого делать не стал, зачем пугать? Впрочем, он и сам не выносит всяких фейерверков, петард, которыми некоторые даже очень увлекаются. От всей этой безбашенной канонады и трескотни он свирепеет, вздрагивает при каждом хлопке, тяжело дышит, глаза наливаются кровью. Ему хочется схватить со стены охотничье ружье и пойти разобраться. Нет, ну правда, что за дела? Что за странная дурь, которая и к пожарам может привести, и людей поранить, причем именно тех, кто этим балуется? Так что он хорошо понимает Клёпу, которую в такие минуты начинает колотить дрожь.
У Яши случаются приступы настоящей ярости, когда сносит крышу без всякой выпивки и не сознаешь самого себя. В такие минуты лучше держаться от него подальше, лицо становится неузнаваемым, почти безумным: зубы оскалены, как у дикого зверя, глаза навыкате, голова трясется… До госпиталя таким он себя не помнил. Может, с некоторых пор вообще что-то в нем сдвинулось. Не исключено, что такое лицо у него бывало при серьезных стычках. И не у него одного. В него стреляли, он стрелял. Над головой свистело. Рядом рвалось. Близко он это все видел. Лица у ребят были еще те, маской и каской не скроешь! Работой называли отстраненно. Да уж, работа!
Приходится как-то справляться, с собой справляться. Если что, лекарства наготове, врач выписал, но он старается химию лишний раз не потреблять.
Странное чувство, ему непривычное: эту собаку он боится напугать или обидеть. При неожиданном резком движении, взмахе руки или наклоне, она шарахается, и вид у нее такой, что Яша испытывает неловкость и даже вину, хотя движение было непроизвольным. Видимо, за ее испугом бездомная пора, когда она скиталась невесть где. Могли ведь и обидеть — пнуть или ударить палкой, кинуть камень или даже выстрелить.
Хозяйка рассказывала, что в самом начале, когда они ее приютили, Клёпа хвостиком ходила позади нее — боялась всего и вся. Про ее прошлое было известно, что вроде жила вместе с другими приблудными собаками где-то при конюшне в Подмосковье, а когда конюшню забросили, собаки там еще оставались, бегали по округе в поисках пропитания, устраивали переполох, пугали народ. Тогда кто-то пришел из поселка неподалеку и пострелял их. А вот Клёпе удалось улизнуть, что и неудивительно при ее сообразительности.
Особенно она опасалась мужчин и, когда видела какого-нибудь приближающегося незнакомца, прижималась к хозяевам или отбегала в сторону, насколько позволял поводок. Даже к мужу хозяйки она поначалу относилась очень настороженно, стараясь держать дистанцию. Мало-помалу такая опасливость стала исчезать, Клёпа становилась все приветливее, охотно принимала ласки даже от незнакомцев, если те изъявляли желание ее погладить. Минуло уже несколько лет, так что прошлое, видимо, постепенно забывалось, собака стала доверчивей, отзывалась на ласковый голос и радовалась чужому вниманию. В первую очередь это касалось маленьких детей, к которым она была особенно расположена.
Однако Яша по себе знает, что пережитое так просто из памяти не стирается — прячется где-то в тайных недрах души, в какой-то миг норовя прорваться, это больно и муторно, поэтому он старается быть с Клёпой по возможности максимально внимательным и даже, если так можно выразиться, деликатным — опасается случайно наступить на лапу или даже слишком резко окликнуть.
Мы забыли сказать еще про одну привычку Клёпы, которая озадачивала Яшу.
Иногда собака садилась где-нибудь и так оставалась довольно долго — вид сосредоточенный, отсутствующий, как если бы она медитировала. Правда, странно. Яша внимательно наблюдал за ней, не приближаясь и стараясь не потревожить. Себе он в эти минуты задавал вопрос, о чем может думать собака. Или она не думает, а просто прислушивается к шелесту листьев, шуму ветра, каким-нибудь дальним звукам, как это делает часто он сам? Он тоже любил присесть где-нибудь — на крылечке или на пеньке — и слушать, слушать, слушать, глядя на плывущие в небе облака, на колеблющиеся под ветерком листья и траву, на порхающих бабочек и пролетающих птиц… Ощущать что-то объемное, всеохватное, надмирное.
Возможно, то, что он так напряженно прислушивался, всего лишь следствие глуховатости, а был миг, когда после раздавшегося рядом грохота наступила полная тишина — он оглох намертво, только по движению губ мог догадаться, что ему говорят. К счастью, слух начал постепенно возвращаться и вроде бы в конце концов наладился, хотя и не полностью. Это, впрочем, Яше не мешало. Слова других он различал хорошо, правда, не так четко, как раньше, мог и переспросить, если все-таки не дослышал. А вот просто слушать окружающую природу, ее разнообразные звуки — трели, щебет, шуршание, перестуки, весь этот тайный, объемлющий гул — это у него неплохо получалось. Или казалось, что получается. Завораживало его. И тогда, глядя на медитирующую Клёпу, он быстро впадал в похожее дремотное состояние, так что они предавались этому вслушиванию сообща, а Яков еще и радостно, словно собака приоткрывала для него окно в другое измерение, для человека в полной мере, при всех его технологических и научных достижениях, недоступное. И еще благодаря ей он острей чувствовал связь с природой — в другом объеме и с другой полнотой. Все проникало в него какими-то иными путями и откликалось в душе иначе.
Известно, что животные могут лечить человека — кошки, собаки, для Яши это не было новостью, и сейчас он сам чувствует что-то подобное, потому что в памяти стали слабеть те страшные наплывы из пережитого, которые мучили по ночам, а иногда даже и днем. Все, что он хотел бы забыть, но не мог.
Как-то к Яше наведалась знакомая, с которой у него с некоторых пор сложились близкие отношения, правда, встречались они довольно редко и в основном по ее инициативе: женщина была замужем, хотя и говорила, что с мужем давно не живет. Появившись у Яши и неожиданно встретив Клёпу, спросила едва ли не с подковыркой:
— Собакой обзавелся?
Яша, сделав вид, что ничего не заметил, простодушно объяснил:
— Собака, да, соседи попросили, пока они в отъезде.
Женщина смело, по-хозяйски потрепала Клёпу по холке.
— Хорошая, — то ли утвердительно, то ли вопросительно.
— Добрая, — сказал Яша. — Не лает совсем. Красивая.
— Да, красивая, — согласилась знакомая. — Все-таки повеселей тебе.
— Это точно, — сказал Яша.
— Жениться бы тебе, — сказала знакомая.
Он промолчал.
— А я вот тебе пироги принесла и бульон. Небось одной картошкой с селедкой питаешься. Консервами. — Она выложила из сумки пакет с пирогами и стеклянную банку с желтым наваристым бульоном. — Бульон неплохой получился, вкусный.
Что правда, то правда, бульон был отменный, да и пироги на славу. Яков как раз любил с капустой.
А вот дальнейшее никому не принесло радости. То ли настроения не было, то ли еще что. Как оба ни старались. Вроде ничего такого, что могло бы помешать, а вот нет. Клёпа, дремавшая неподалеку, застенчиво удалилась в сени и там время от времени шумно вздыхала.
Женщина закручинилась, да и Яше неловко. Не отработал пироги и бульон.
Перед дверью, обернувшись, она зачем-то снова повторила:
— Жениться тебе надо, Яков. Понимаешь? — по-матерински.
Когда женщина ушла, Клёпа вернулась в комнату, поводила носом и со вздохом улеглась на привычном месте.
Однажды Яша, гуляя с Клёпой в поле и видя, что собаке хочется побегать на воле, что она натягивает поводок и вопросительно оглядывается на него: дескать, отпусти, дай побегать, не выдержал, подозвал ее и отстегнул карабин. Нужно же ей размяться, нюхнуть всяких земляных запахов, как без этого? Поводок — та же неволя, тоска…
Клёпа, словно не веря удаче, некоторое время потопталась возле него, а потом, радостно взбрыкнув, точно застоявшийся жеребенок, понеслась в поле. Пусть побегает, пусть, не убежит, успокаивал себя Яков, хотя тревога не оставляла: все-таки он не настоящий хозяин, может, она и не захочет возвращаться, а станет искать своих. Это уже потом пришло в голову, стоило только Клёпе исчезнуть в высокой траве. И звал он ее напрасно. Собственно, что и требовалось доказать.
Побродив какое-то время вокруг и зычно окликая собаку, Яша понял, что зря надрывает горло. Захочет — придет, не захочет — не придет, надо просто ждать и не дергаться. Он прошелся еще разок вдоль поля и повернул к дому. И вот, когда он уже был возле калитки, Клёпа неожиданно вынырнула из густых зарослей высокого розового кипрея и, опередив его, юркнула на участок.
Что тут сказать? Отлегло от души.
Только вот все оказалось не так, как бы ему хотелось. Потрепав Клёпу по шее, он вдруг заметил на ее желтой мягкой шерсти что-то похожее на кровь. Присев на корточки, он чуть сдвинул шкуру возле этого места. То, что открылось, заставило буквально ахнуть. На шее собаки алела овальная рана, огромная и страшная на вид, сочившаяся сукровицей. Поразительно, что Клёпа не выказывала никакого беспокойства, словно не чувствовала ее, а если и чувствовала, то не так чтобы ей было очень больно и хотелось пожаловаться. Хотя странно — уж слишком устрашающе это выглядело.
Яша сразу понял: беда, надо срочно что-то делать, но как и что, он из-за собственного стресса (почувствовал по приливу крови к голове, сердцебиению и легкому туману в глазах) сообразить не мог. Впрочем, он видел и не такое, но то было и быльем поросло, да и он был другим. Ему самому такую рану йодом или зеленкой не обработать, тут нужен профессиональный ветеринар, тем более что все надо было делать под наркозом, с соответствующими медикаментами. Короче, нужен был стационар, а ближайший только в соседнем городке.
Решение было принято мгновенно. Быстро собравшись и достав из укрома всю имеющуюся наличность, поскольку наверняка придется раскошелиться, он завел свою старенькую, многократно ремонтированную, но не раз выручавшую «Ниву» и бросил на заднее сиденье кусок брезента. В машину Клёпа полезла не очень охотно, Яше пришлось осторожно подсадить ее.
Поздний вечер уже был, на дороге темно, так что Яша старался сильно не гнать, еще не хватало попасть в аварию. Собака лежала спокойно, уткнув морду в лапы и прижав уши, казалось, она дремала. Яков тоже немного успокоился. Это все равно как выполнить приказ. Взял под козырек и — вперед. Тут сам организм подбирается, мобилизуется, так сказать, Яков давно это заметил, еще в пору службы.
Клинику он нашел быстро. Небольшой кирпичный дом в два этажа. В трех окнах на первом горел свет. Потом он будет думать, что им с Клёпой крупно повезло: на месте оказались дежурный доктор — полная женщина с тихим приятным голосом, хирург — невысокого роста молодой мужчина в очках и анестезиолог, совсем молодая девчонка с рыжими огненными волосами. Только что закончилась их смена, и они уже собирались закрываться. Однако приняли их очень доброжелательно: ах, какая красавица приехала и что же у такой красавицы не так? Однако, заметив гримасу напряжения в лице Якова, быстро взяли собаку на осмотр. Ну а дальше покачивание головой: ай-яй-яй, и где это псина так себя уделала, как ее угораздило, но ничего, и не такое латали, заживет как на собаке, еще что-то полушутливо-ободряющее.
Ну и все, увели Клёпу, которая еще оглянулась на него, как бы недоумевая, что происходит, а Яша со сжатым спазмом горлом отправился ждать в машину, чтобы зря не отсвечивать. И пока он там сидел, вернее, полулежал, чуть откинув сиденье, в голове вертелась единственная мысль: только бы все обошлось, только бы… и Клёпина морда перед глазами в то мгновенье, когда она обернулась, и вроде как упрек ему, что устранился, отдал неведомо кому. А может, и не было никакого упрека, и врачи у нее не вызвали недоверия, хорошая у них была аура, Яша это почувствовал. Хорошие доктора, приветливые. По себе знал, как это важно. И еще он думал, как теперь будет отчитываться перед хозяевами. Сам же виноват, не надо было отпускать собаку.
Домой они вернулись ближе к утру, Яков даже успел подремать в машине, так как докторша их не отпускала, пока Клёпа совсем не отойдет от наркоза, хотела держать под контролем, — лишнее свидетельство профессионализма и… доброй души. Напоследок еще сказала, что, если бы чуть выше пришлось, там, где вена или что-то там связанное с веной, он не запомнил, могло быть гораздо хуже. Что такое хуже — это Яше понятно.
Обошлось, Бог миловал. Ну и урок запомнился.
Пусть уж собака гуляет на поводке, чем устраивает такое себе и ему. После контузии и смерти жены все давалось с нервами, так что он старался во всех случаях сохранять спокойствие, будто это все не с ним происходит, а с кем-то другим. Иногда удавалось, иногда нет, но в общем более или менее. Да, пусть лучше это будет не он, а кто-то, чтобы без пережитого. Без эмоций. Без стрессов. Без вопросов.
В субботу утром неожиданно позвонили хозяева Клёпы и сказали, что обстоятельства складываются так, что им предстоит еще одна срочная отлучка и не согласится ли Яша взять собаку на время их отсутствия, которое, правда, может затянуться неизвестно на сколько. Не бесплатно, разумеется.
Такого поворота Яша, честно говоря, не ожидал. Приютить Клёпу на более долгий срок, тем более за деньги — это ли не подарок?
Не раздумывая, он дал согласие. И только потом сообразил, что ведь через какое-то время они все равно вернутся. А впрочем… А впрочем, он привык жить, не заглядывая далеко. Там будет видно.