Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2022
Об авторе | Владимир Рецептер — поэт и прозаик, художественный руководитель Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 5, 2021.
* * *
Л. К.
Где ты, балетная дива?..
Что замолчал телефон?..
Ты танцевала правдиво,
словно про собственный сон.
Из повседневной работы
с зеркалом и у станка
ты извлекала красоты,
будто пушинка легка.
Чьё это было заданье
без перерывов и льгот —
вечное недоеданье?..
Талия, а не живот.
Эти пружинные ноги,
дивные руки-крыла…
Эти порывы, тревоги
и убеганья от зла…
О, ты не нашего круга!..
Горд безупречный поклон…
Где же ты, лебедь, подруга?..
Медленный танец про сон?..
* * *
Дрёма — это лучший отдых.
Дрёма — это полусон,
и целительный, как воздух,
и свободный от препон.
Поклонившись честной лени,
ты себе добавишь дней,
и с тобой сольются тени
от софитов и огней,
от лучей, тобой зажжённых,
от прищуренных лучин,
от полётных, озарённых,
привлечённых балерин…
* * *
Г. В. Р.
Это была любовь, Гюзель,
такая была любовь.
Ты — моя московская цель,
я рвался к ней вновь и вновь.
Там носил тебя на руках,
падал с тобой в постель.
Ты была — мой бесстрашный страх.
Затишье. Восторг. Метель.
Я думал бросить и всё, и всех,
жить одною тобой.
Ведь это была и любовь, и грех.
Мирской и мужской прибой.
В любви всегда крупица греха,
иначе она суха.
В любви слышна музыка стиха
или она глуха.
Нас тайна высила выше всех
условий. Крутой секрет
завёл за грани известных вех,
нас пестовал верхний свет.
Любовь — оплот и за всё ответ.
Любовь — это наш балет.
Это была любовь, Гюзель,
наша с тобой купель…
* * *
Засыпет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Б. Пастернак
Сегодня ночью выпал снег,
такой же, как у Пастернака.
Мой укороченный ночлег
не подал мне другого знака.
А днём перед моим окном,
на скате крыши, что напротив,
встал тёмный чистильщик углом,
меня вспугнув и озаботив.
«Верны ль крепленья у него,
чтоб смело действовать лопатой?
Ему сегодня каково?..
Кто соблазнил, какой зарплатой,
чтоб рисковать и сыпать вниз,
на огороженную тропку,
переполняющий карниз
вчерашний снег, за сопкой сопку…»
Я про себя прочёл слова
о возвышающей любови,
и слёзы, взяв свои права,
глаза наполнили, как внове…
* * *
Мы влюбились весной нелегально,
но взрывно, и светло, и фатально.
И поймав левачка ввечеру,
ускользали в её коммуналку,
в ночь любви, нам же ночи не жалко
на такую крутую игру.
Да, вы правы, она — балерина.
И, вину признавая безвинно,
понимала, что я — семьянин,
но брала то, что ей доставалось.
Малость, скажете?.. Вовсе не малость,
раз семья — из разлук и кручин.
А в ночи мы вставали с постели,
выходя на балкончик без цели,
и смотрели на город в огнях,
на огромный ковёр с верхотуры.
Обнажённые наши натуры
обретали себя в облаках.
И опять с видового балкона
мы сходились в постели бессонно,
обретая рассветный кураж.
Мы держались друг друга так крепко,
словно в сказке, где дедка и репка,
пошатнув тот девятый этаж…
О, любовь!.. Слепота… Любованье…
Друг-читатель, прости мне признанье.
Жизнь — и крайность, и та красота,
без которой не знаешь и жизни
в горделивой бескрайней Отчизне.
У костра… У черты… У креста…
* * *
Чувство близости мгновенной,
вмиг обоих сбившей с ног,
обнажённой, откровенной,
даже на кратчайший срок,
ничего ещё не знача,
но стремительно летя,
безоглядная отдача —
счастья, может быть, дитя…
— Это ты? — зовёт открытка.
— Это я! — поёт ответ.
Может, от переизбытка
давних чувств и давних лет.
— Помнишь? — Помню, не забуду.
— Так же? — Так же!.. И сильней!..
— Это было равным чуду.
— Чуду… Жаль, немного дней…
* * *
Мы живём до последнего вздоха,
пуще глаза храня номера
телефонов, ведь каждый — эпоха —
верил в то, что ему не пора.
Помоги тебе Бог, дорогая.
Помоги тебе Бог, дорогой.
Держим связи, хоть превозмогая
боль и слабость под гиблой пургой.
Слава Господу за пропитанье.
Слава ангелам и докторам.
Нет — политике, нет — воспитанью,
открывайтесь, архивы, как храм…
Лишь пером восстановлены были.
Заработана правда горбом…
Сёстры, братья, мы так вас любили,
оживайте у нас под пером…
* * *
На что нам времени не жалко?
На баню, пар и чистоту…
Шумит кастрюля-скороварка,
чтоб подогреть твою мечту.
Ведь впроголодь — не до мечтаний,
все мысли тянутся к еде,
и поглупеешь, пролетарий,
по кухне шаря; быть беде.
Как жить не зверем — человеком,
в грязи, в окопах, на войне,
лья кровь, борясь с увечным веком,
забыв о собственной вине,
своём грехе и святотатстве,
о захлебнувшейся мечте,
о дружбе, о любви и братстве…
О том, кто умер на кресте,
чтобы, воскреснув, возродиться,
своею смертью смерть поправ,
во славу будущих традиций
создав Божественный устав…
* * *
Вновь женился я в Киеве,
видно, ждавшем меня,
вдруг возьми да и выяви,
где моя западня.
Сам Владимир крестителем,
глядя из-за Днепра,
подсказал нам как зрителям:
«Вам, ребята, пора».
И остались лишь в Питере,
чтобы лет сорок пять
в нашей общей обители
и любить, и пахать.
Нас несло, хоть нечаянно,
споловинив подряд,
золотое венчание —
драгоценный обряд…
А пою в одиночестве,
где застигнет строка,
помолясь о пророчестве,
может быть, на века…
* * *
Тьма ждёт прозрачности, и глаз послушен ей,
настраиваясь на просмотр теней,
полутеней и прежних трудодней,
рождённых полной тьмой, то бишь её началом.
Она зовёт тебя как будто бы домой,
чтоб научить довольствоваться малым.
Да, скромности… И кто же будем мы,
боящиеся преходящей тьмы,
её каймы?.. Ведь за её каймою
я, как и ты, бродячий свет открою
и выйду на него, как Гамлет из тюрьмы.
Россия с Данией роднятся тесным миром
для меланхоликов, не рвущихся во власть,
но жаждущих добра, чтоб, наконец, упасть
и светом медленным светить родным эфирам…
Прощёное воскресенье
Тем, кто молод, мы не интересны.
Умирают, с кем дружили век.
День прощёный, стало быть — воскресный,
нас несёт в свой солнечный парсек.
Виноватость вспыхивает жарко,
достигая, прожигая нас,
каждого живого перестарка,
славящего свой иконостас.
Я тебе простил, и ты мне — тоже,
велено, назначено прощать…
В добрый день, свои грехи треножа,
обретаем Божью благодать.
Но, снискав желанное прощенье,
вновь грешим и на вечер, и в ночь
словом, делом или же забвеньем…
Прочь соблазны!.. И сомненья прочь!..