Рассказ
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2022
Об авторе | Вардван Варжапетян родился в 1941 году в Уфе. Первая книга «Баллада судьбы» вышла в 1983 году, за ней последовали еще двадцать. Издавал армяно-еврейский журнал «Ной» (1992—1997). Предыдущая публикация в «Знамени» — «Книга сказок» (2012, № 7).
Как умер Найденов? А так вот и умер… Но сперва, конечно, пожил.
Фамилию его правильно писать через «е», а не «ё». Хотя все почему-то говорят, как неправильно. И в паспорте записали «Найдёнов» — это в 1957-м было, когда в Москве фестиваль молодежи устроили, — тогда Найденов впервые увидел негров, японцев, индусов и детей разных народов, как каждый день по радио пели.
В паспортном столе сказали, что сейчас не до него, пусть после фестиваля приходит, ничего с ним не случится, если походит так, как написано. Но он не со своей фамилией ходить не собирался и весь всемирный праздник молодежи ходил, добивался справедливости. Дошел до центрального паспортного стола со всякими справками, метриками, аттестатом зрелости.
Пожилая паспортистка, обиженно поджав губы, весь аттестат внимательно прочитала, а там одни «тройки», только по астрономии «четверка».
Покачала из стороны в сторону начесом выбеленных перекисью волос. Буркнула, словно булькнула странное слово, которое Найденов на всю жизнь запомнил:
— Эмблематика.
Он много раз уговаривал себя потом, что ему просто послышалось, — таких слов не бывает. Но как может послышаться то, чего ты не знаешь? А он даже и не пытался узнать, что это слово значит, да и есть ли оно вообще. Неинтересно ему было. Он неизвестные слова не любил. Не потому, что иностранные, — он никогда не употреблял и самое известное русское слово из трех букв, и не менее известное — из четырех. И из пяти. Просто не употреблял. Хотя все вокруг употребляли, даже пацаны во дворе. А он не употреблял.
Если бы кто-нибудь потрудился составить словарь языка Найденова, подобно «Словарю языка А.С. Пушкина» в четырех томах, у того грамотея это занятие много времени бы не заняло — день-два, не больше. Хотя, конечно, некоторые слова наружу и тогда бы из Найденова не высунулись, — очень редко он их употреблял, для этого его сильно надо было обидеть. Он больше помалкивал. А когда говорил, слова брал простые, ясные, короткие. А много, не много слов накопил, он не считал. Чего их считать? Не аванс, не получка.
Когда Найденов окончил школу в 1958-м, с таким аттестатом, как у него, на хорошем заводе не брали в ученики токаря или фрезеровщика, — в слесари брали, да. А на целину мать его не пустила: мал еще. Он промолчал, хотя мог бы ответить, что отец в 1941-м добровольцем ушел на войну, а был ведь моложе сына — приписал себе лишний год. Найденов отца никогда не видел, он пропал без вести: в мае 1945-го выписался из госпиталя в Берлине, а в воинскую часть не прибыл.
Работать Найденов пошел на обувную фабрику «Парижская коммуна», его туда за руку соседка привела. Тут как вышло… Соседка, старая партийка Шапиро, на кухне картошку варила в мундире, а мать Найденова картошку жарила.
И между прочим Шапиро спросила:
— Анна Петровна, а твой сынок так и будет без дела болтаться?
— Дак… Не знаю, куда пристроить. Он ведь не лентяй, вот табуретку починил. И вам тоже полку прибил. Он у меня рукастый.
— Давай так сделаем… — Шапиро протерла подолом юбки очки. — Сейчас что, пятница? Вот в понедельник пойдем его на работу устраивать. Пусть аттестат возьмет, паспорт, комсомольский билет…
— А он не комсомолец.
Анна Петровна смутилась, сердито сняла сковородку с конфорки. Газ только в этом году провели, а раньше печку топили, да на керосинках, керогазах, примусах все готовили, детей купали в корытах тут вот, на кухне. А раз в неделю шли в Кадашевские бани со своими тазами. Очереди дожидались часа три, а то и больше, дети так млели, что даже газировке с сиропом не радовались. Пацанов лет до восьми матери с собой в женское отделение вели.
— Как же, не комсомолец? — удивилась Шапиро.
— А картошка ваша сварилась, снимайте, — подсказала Анна Петровна бестолковой соседке. — Вы сначала горячую воду слейте. Да не так! Крышкой прикройте, а то руки обварите.
Шапиро и забыла про картошку. Опять трет подолом очки, словно впервые видит соседку.
— Да как же так вышло, что не в рядах комсомола?
— Бог его знает. Никто не звал, а он не просился.
С комсомолом на фабрике все обошлось. И аттестат кадровичка только взглядом мазнула, вернула Найденову. А паспорт внимательно перелистала. Переспросила адрес.
— Калерия Осиповна, я ручаюсь за мальчика, — строго сказала Шапиро. — Не лентяй, соседям помогает. И мать работящая. Вот столяром хочет стать.
В столярный цех и оформили — учеником столяра.
Цех был просторный, с большими окнами, пол бетонный. У каждого — свой верстак, шкаф для инструментов и для спецовки, душевая, уборная, а в столовую почему-то никто из столяров не ходил, с собой приносили поесть. Настоящих столяров было человек шесть, не больше, все пожилые, серьезные, жилистые. А остальные — плотники. Да ведь и заказы цеху — какие? Изготовить дверные коробки, двери с филенками, оконные рамы, табуретки. Табуретка и была экзаменом, чтоб получить третий разряд. На четвертый — однотумбовый стол, на пятый — двухтумбовый или шифоньер. А на высший, шестой, Найденов даже не знал, что надо сработать. Может, избу срубить? Шестой был только у двух стариков — Семенова и Афиногена Данилыча, к которому приставили Найденова в ученики, пока не пройдет техминимум и не получит разряд.
Три месяца шло ученичество. Потом стало легче: зарплата больше, а времени свободного больше. Найденов даже хотел записаться в школу водолазов на набережной, недалеко от фабрики, но нужны были медицинские справки, анализы… Записался в духовой оркестр в фабричном доме культуры. Просился учиться играть на трубе, но на трубе желающих было много. Найденову дали тубу. Нотам стали учить. Музыкой занимались после работы. Три месяца отзанимался Найденов — и без толку. Ничего у него не получалось с тубой, хотя дул изо всех сил. Ушел из духового кружка. Зато там с Зоей познакомился. Она на конвейере работала, клеила стельки к туфлям. Жила в общежитии. У нее с музыкой тоже не получилось, — только на флейте. Зато она хорошо танцевала. И Найденова научила: вальс, танго, летка-енка. И целоваться научила — до этого он не умел, чмокал куда попало. Зато он ей такую табуретку сделал, что даже Афиноген Данилыч похвалил, показал ученикову работу Семенову, и тот похвалил: «Ну, молодец!».
Когда Найденов показал Зое повестку из военкомата, она заплакала, обещала три года ждать. Даже четыре — если во флот заберут.
К счастью, ждать ей не пришлось: медкомиссию Найденов не прошел — обнаружились шумы в сердце. И уж одно к одному: дом в Голутвинском переулке (кирпичный, в четыре этажа, сложенный еще до революции под общежитие для работниц ткацкой фабрики) заняло министерство и всех жильцов готовились расселять. И опять старуха Шапиро надоумила Анну Петровну: пусть сын скоренько женится и жену пропишет к себе, тогда точно Найденовы получат двухкомнатную квартиру.
Так и сделали.
Зоя ладила со свекровью. Когда Анне Петровне исполнилось пятьдесят, невестка с сыном устроили ей настоящий праздник. Пригласили единственную подругу Анны Петровны — санитарку Анну Ивановну — тяжелую, одышливую, но веселую. Звали, конечно, Анну Ивановну с мужем, но ее Григорий по квартире-то на костылях передвигался: танкист, весь израненный, да еще диабет.
Юбилей Анны Петровны отмечали в комнате молодых. Зоя всего наготовила, как на Новый год. Сама купила вино кагор, четвертинку водки (для мужа Анны Ивановны, если бы он пришел), арахисовый торт и духи «Красная Москва» — чтобы Найденов своей маме вручил подарок от них обоих. Анна Ивановна подарила подруге китайский термос с драконами.
Очень хорошо все получилось. А когда приготовились чай пить с тортом, Зоя вышла из-за стола и объявила, как конферансье:
— Товарищи, минуточку внимания!
И достала из шифоньера с зеркалом в рост деревянную вешалку с зимним пальто, сшитым в ателье заранее на заказ из синего габардина, на ватине, подкладка — серый шелк (с незаметным кармашком на молнии), воротник — лиса-чернобурка, заветная мечта Анны Петровны.
Вешалку Зоя мужу передала, а сама с пальто подошла к свекрови:
— Ну-ка, примерьте.
Помогла свекрови руками в рукава попасть, одернула сзади, застегнула крупные черные пуговицы.
— Мам, да ты не на Анну Ивановну гляди, а в зеркало.
А у Анны Петровны от радости ноги отнялись. Плюхнулась на табуретку и в голос заплакала.
— Сыми…
Найденов и Зоя не поняли, а Анна Ивановна поняла: слезы могут попортить материал. Но раздевать подругу не стала, дала ей свой носовой платок — высморкаться и глаза утереть.
Провожать подругу до автобусной остановки Анна Петровна пошла в старом пальто, новое постеснялась надеть.
Изредка Анна Петровна все же пальто с лисой надевала — когда одна оставалась в квартире. Долго стояла перед зеркалом шифоньера в домашнем платье, тапочках на босу ногу и в синем пальто с лисой; казалось, что и лиса черными бусинками глаз смотрит в зеркало. А на улицу, кажется, только один раз в нем и вышла — лет через семь, на похороны своей подруги Анны Ивановны.
Трудные это были годы. Найденов и Зоя работали на фабрике. В детской больнице, где Анна Петровна трудилась нянечкой, ее проводили на пенсию. Уговаривали остаться, но уж очень далеко было добираться до службы: раньше-то, из Голутвинского переулка, села она на троллейбус и через полчаса уже в своем отделении — в белом халате, с ведром и тряпкой, начинает влажную уборку палат. А из новой квартиры — натерпишься, пока доберешься: автобус, электричка, метро, троллейбус; как ни крути, меньше, чем за полтора часа, в один конец не доберешься. И с работы домой — столько же.
Год она вытерпела сидеть дома, потом устроилась — в соседнем доме открыли книжный магазин, пошла туда уборщицей. Благодать! А чего ж тогда невеселая? Внуков ждала. Но их не было. Три раза сын увозил Зою в роддом, но ребеночки там и оставались, чуточку только пожив. А после внематочной беременности невестка и сама еле живой осталась. И больше уже не беременела. Хотели молодые из детдома взять девочку или мальчика. Спросили Анну Петровну, как она к этому отнесется. На кухне сидели, чай пили. Воскресенье, никому на работу идти не надо.
— Мама, а вы как скажете? — Зоя свекровь называла на «вы» и «мамой». Анна Петровна втайне гордилась таким к себе уважением.
— Я что… Вам жить, вы и решайте.
А потом молодые и сами вроде как передумали. Вместо ребеночка взяли котенка, тоже ничейного — в подъезд подбросили. Анна Петровна хотела по привычке строго губы поджать от такого самоуправства, а они сами в улыбку распустились. Кот оказался. Назвали его длиннее, чем он был сам, — Тимофей. А выбрал он себе жить в комнате Анны Петровны — на лоскутном половичке в углу, под столиком с телевизором.
Хотя квартировал Тимофей у Анны Петровны, не отходил от Найденова. Когда подрос, отзывался только на полное имя, никаких Тимка, Тимочка, Тимулечка, строго себя поставил. Не одобрял, когда от Найденова пахло пивом или когда Анна Петровна делала в телевизоре звук громче. Во двор редко просился, хотя жили на первом этаже, — сядет на подоконнике, как копилка, и в окно смотрит, особенно летом, когда окно настежь. Всех воробьев отвадил, а раньше Зоя им всякие крошки вытряхивала.
На лицо Найденов тоже был с «е», а не с «ё». То есть без разного лишнего: усы, бородка, да хотя бы очки. Стригся «под бокс», волосы темно-русые, курносый, как мать, зубы редкие, передний зуб вверху сколот — хотел поймать ртом стальной шарик от подшипника, перед девчонками покрасоваться. Вот и поймал. Еще хорошо, что шарик в желудок не попал. Это когда первый год вместе с девчонками стали учиться — 1954-й, 8-й класс. Найденов боялся, что за партой придется сидеть с девчонкой, но их с Булкиным не рассадили, так и оставили.
За лето Булкин еще вырос и растолстел, толкался, спихивая Найденова, и все время жевал что-нибудь. Его и звали с первого класса Булкой. А Найденова все почему-то звали только по фамилии. Он не обижался.
В 6-м классе Булкина чуть не исключили из школы. Первым уроком по расписанию был немецкий.
Вдруг вместо квадратного преподавателя Третьяка, всегда ходившего во флотском кителе, в класс вошла завуч Фаина Львовна и тихо сказала:
— Мальчики, сегодня занятий не будет…
— Ура! — завопил Булкин.
— Умер товарищ Сталин, — закончила предложение Фаина Львовна.
Булкина из школы не исключили, он сам в другую школу перешел. Целую четверть Найденов сидел один, но после зимних каникул к нему подсадили новенькую — Чивиличкину, ее семья в тот год в Москву переехала из Игарки, где служил ее отец-майор. Чивиличкина сразу стала отличницей, давала Найденову контрольные списывать. Только по немецкому помочь не могла — она учила английский. Половина девчонок учила английский, их же из разных школ перевели в 582-ю. И на уроках труда занимались отдельно: девочки занимались кройкой и шитьем, мальчишки изучали автодело; говорили, что даже можно будет сдать экзамен на водительские права. Брехня оказалась.
Первым что-то неладное с Анной Петровной почувствовал кот: словно чего понимает, прыг на кровать, устроится поверх одеяла, поперек Анны Петровны и мурлычет. А чего не мурлыкать? Вырос, отъелся, стал с лису-чернобурку, только рыжий, а щеки белые, как в сметане. Анна Петровна его уже поднять на руки не могла, как раньше, когда зимой кота себе в ноги клала — дом бетонный, да еще первый этаж, тепло сквозняки выдувают. Раньше, когда Тимофея на кровать укладывали, он фыркал, спрыгивал и на свой коврик ложился. А теперь сам забирался к Анне Петровне.
— Мама, болит что? — спросит Зоя свекровь.
— Ничего не болит, озябла просто.
Жаловалась, что кисло во рту. Не вставала чуть свет, как раньше, а подолгу лежала, закрыв глаза.
Умерла Анна Петровна в тот год, что и Брежнев, — в ноябре 1982-го. В больнице сказали: рак желудка. А вечером того дня, когда Найденов и Зоя приехали из крематория, Тимофей исчез.
Предлагали знакомые котенка или щенка. Один военный поинтересовался, не примут ли соседи к себе его хомячка — не насовсем, а всего на два месяца, — его в Афганистан командируют. Но другого кого Зоя взять в дом не захотела.
— Какой он нам сосед? — Зоя даже вроде обиделась, когда Найденов сказал про военного. — Мы на первом живем, а он на четвертом.
Ну, сосед не сосед, а купил кровать Анны Петровны. И шифоньер. Корыто. Из посуды много. Он дачу строил где-то на Клязьме. Ему все было нужно. Пальто же синее с чернобуркой Найденов хотел сдать в комиссионку, но Зоя сама продала кому-то. Не сказала, кому, за сколько. Зато разрешила мужу из пустой комнаты сделать мастерскую. Самое трудное было вывезти из цеха дубовый верстак с чугунными тисками, как бы доставшийся Найденову после Афиногена Данилыча, — самим покойным мастером сработанный, когда он, демобилизованный солдат, с войны вернулся на фабрику. А инструмент в Германии Данилыч такой себе подобрал, что даже краснодеревщики завидовали.
Долго Найденов ломал голову насчет верстака. Ленин помог. Конечно, не сам Владимир Ильич, а ленинский субботник: в апреле на предприятиях собирали металлолом, всякий мусор и с территории вывозили. Найденов договорился с секретарем цехового профкома (он отвечал за субботник), что верстак Данилыча спишут на дрова. Обошлось это Найденову в три поллитровки, да еще одну — шоферу грузовика. Водку и вино тогда москвичам давали по талонам. Без талонов продавали только на похороны, и то по предъявлению справки о смерти. Когда Анна Петровна умерла, сынок хорошо отоварился. Вот и пригодилось.
Верстак, понятное дело, пришлось разобрать — так бы он в подъезд не пролез. Инструменты Найденов рассовал в мешки со стружками: два рубанка, фуганок, шерхебель, струбцины, стамески. Да у него и самого кое-что дома имелось. Ну, доски, фанера — таскать приходилось со строек или если ломают деревянный дом. Небольшого размера дощечки, фанерки продавали в магазине «Пионер» на ул. Горького, там можно было подобрать фанеровку и много чего полезного. Столярный клей плитками Найденову выносил с мебельной фабрики знакомый алкаш. Да теперь Найденов мог сам изготовить мебель на любой заказ.
А военный с четвертого этажа из командировки вернулся не скоро, чуть не через год: хмурый, прихрамывающий, подсушенный, и не загорелый, а обожженный, как глина. И сразу майором, как Юрий Гагарин из космоса. И седой; туда командировали шатеном, а оттуда вернулся седой. Скоро женился. Всегда здоровался первым, когда встречался с Найденовым в подъезде или на улице. Найденов заикнулся было пригласить его на серебряную свадьбу, — все-таки двадцать пять лет они с Зоей вместе прожили… Неловко как-то одним, без гостей, сесть за стол и самим угощаться, будто они от людей прячутся.
— А принесут щенка или котенка, тогда что?
На этот вопрос жены Найденов возразить ничего не сумел. Так и не отпраздновали торжественную годовщину.
А до золотой свадьбы Зоя не дожила. Очень много не дожила. Даже на пенсию выйти не успела. Сердце. Из овощного магазина шла и перед подъездом упала. А ведь никогда она на сердце не жаловалась.
Когда привезли гроб из похоронного магазина, Найденов сильно обиделся: нет уж! Мать пришлось класть в сырой гроб, и этот такой же: сырая сосна, доски не обструганы, — видно, что сразу с пилорамы пустили их в дело, хоть бы рубанком для вида прошлись… концы гвоздей не заделаны, как положено, порвали обивку… Всю ночь Найденов мастерил гроб, — слава богу, все под рукой было. Больше всего намучился с крышкой. Но к утру успел. Наряжать в красный ситец новый гроб не стал, — отделанное дерево, оно же красивее всякой ткани.
Он подмел пол, убрал инструмент, и все гладил гладкие доски гроба, как будто Зою, и казалось ему, что она теперь довольна, не сыро ей, не тесно, гвозди не ранят.
Магазинный гроб Найденов распилил на куски, вместе с кумачом сложил в два мешка и затолкал в мусорные баки. Никогда не курил, а тут нестерпимо курить захотелось. И стрельнуть в такую рань не у кого. Подобрал на автобусной остановке два окурка поаккуратней и чуть не бегом к себе, за спичками. С того дня он начал курить.
В марте 1997-го, чуть не день в день, как год назад умерла Зоя, Найденова послали в бухгалтерию — ставить новые рамы. Прямо с утра. Дело нехитрое, но одному, без помощника, неудобное. А ученик, которого к Найденову прикрепили, как назло, заболел. Толковый парень, только не поймешь, что у него в голове, — из колонии недавно освободился. Вспомнил Найденов, как старая большевичка Шапиро привела его в отдел кадров, велела взять с собой аттестат зрелости… А этот восьмой класс не кончил, ограбил с приятелями ларек с мороженым, ну и в колонию.
К обеду Найденов почти закончил рамы, осталось одно окно. Посмотрел на женщину, чей стол ближе всех к подоконнику: что-то считает, хотя не на счетах (они сбоку стола, на гвозде): в очках, волосы туго назад зачесаны, и свитерок тугой — с оленями на груди. Подумал попросить отодвинуть стол, чтобы стремянку поставить, а кто-то за его спиной крикнул: «Светлана Васильевна, к Ефимову!», и женщина сложила бумаги в папку, вышла из-за стола.
— Товарищ, вы не уходите, я скоро. У меня нижний ящик стола плохо выдвигается.
Сказала — и к двери. Найденов обратил внимание на ее ноги: стройные, легкие, стучит каблучками. А ведь немолодая, точно за сорок, а ишь какая быстрая.
Ящик стола он поправил. И стул под бухгалтершей укрепил — расшатался. Весь обед в бухгалтерии провозился. Светлана Васильевна вышла из комнаты вместе с ним: он — со стремянкой, плотницким ящиком, она — с ридикюлем на ремешке, таким же, как лодочки, черным, лакированным.
— А можете мне стол отпилить? Он круглый, много места занимает. Надо с двух сторон лишнее отпилить.
Найденов усмехнулся, даже не стал отвечать, — неужели ж не сможет?!
Договорились в пятницу после работы встретиться у Доски почета и вместе поехать в Сокольники к Светлане Васильевне.
Пока ехали от «Павелецкой» до «Сокольников», Найденов весь взмок, — так его притиснули к спутнице сперва на кольцевой, потом на радиальной… И не отодвинешься!
От метро шли молча.
Три рубля за работу Найденов взял, но за стол не сел, постеснялся. Так и объяснил:
— Неловко. Первый раз пришел — и за стол.
Она засмеялась.
— А с какого же раза садиться?
— Ну… с какого…
— Вы знаете, странное совпадение у меня из головы не выходит: вы столяр, а моя фамилия Тышлер, Светлана Васильевна. Горохова — это я по первому мужу. — Внимательно посмотрела на Найденова. — Вы понимаете?
— Понимаю, в школе учил немецкий. Не забыл еще… «дер тыш», «дер тышлер». А я Найденов.
— А имя-отчество у вас есть?
— Никанор. Можно без отчества.
— Никанор… Надо же. Первый раз встречаю мужчину с таким именем.
Через месяц Горохова и Найденов подали заявление в загс. Но решили пока не съезжаться.
Горохова, хотя три раза была замужем, целоваться по-настоящему не умела. Не знала даже, что целовать можно везде. Найденов брал ее на руки, относил на кровать, гасил свет, сам рядом ложился. Учил целоваться. Светлана Васильевна дрожала и прижималась к нему. Лицо от слез было соленым.
Съехались летом; она перебралась нему в Медведково, хотя предупредила: я здесь жить не собираюсь, что-нибудь придумаю.
Думала почти год — каждое воскресенье ездила в Банный переулок, где толкались маклеры, обменивающиеся жильцы и непонятно кто, но тоже по жилплощади. И ведь добилась своего: двухкомнатную квартиру Найденова в Медведкове и свою двенадцатиметровку в Сокольниках обменяла на двушку в Оружейном переулке — в одном дворе с Оружейными банями, пятый этаж, с лоджией. В метраже, конечно, сильно потеряли, зато центр, метро рядом — и радиальная (Маяковская), и кольцевая (Новослободская). Кино «Москва» неподалеку. Музей музыки совсем близко, концерты бывают, но Найденов туда не ходил. Да и в кино очень редко, даже не помнил, какую картину последний раз смотрел. А жена ходила — и в кино, и в музей; одна или с кем — молчок. А он и телевизор-то редко включал.
Ели на кухне. Большая комната была общей, там стол накрывали по праздникам. Спальня была владеньем Светланы; Найденов туда дверь открывал, когда жена начинала за ужином слишком часто вздыхать и крашеные губы язычком облизывала. Если он намеки не понимал, сама крепко брала за руку и вела к себе. Очень ей понравилось целоваться.
А Найденов хозяйничал на лоджии: собрал там верстак, инструменты разложил, доски, кастрюльку со спиртовкой — клей варить, ну и разное всякое для ремонта по дому. Даже хотел устроить себе постель под верстаком, но Светлана велела ему спать на тахте в большой комнате.
На этой тахте он и умер. Врач «скорой», которую вызвала перепуганная Горохова, только пожал плечами — медицина тут не нужна. А ведь Найденов даже не знал, где поликлиника. И не старый совсем, всего полгода пенсию получал.