Алексей Иванов. Крестословица, или Прогулки с тенью диктатора. «Дружба народов», 2024, № 8–9
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2025
Алексей Иванов. Крестословица, или Прогулки с тенью диктатора. — «Дружба народов», 2024, № 8–9.
Сразу скажу, что роман Алексея Иванова «Крестословица» я прочитал с огромным интересом (кстати, это не тот Алексей Иванов, который «Географ глобус пропил», «Сердце Пармы» и недавний роман «Вегетация», это его тезка, постарше). Есть у меня тайная читательская страстишка: я обожаю читать произведения, в которых писатели пишут о писателях, о том, как все устроено в мире высокой литературы. Таких книг, к сожалению, не очень много. Из зарубежных — «Лестница в небо» Джона Бойна, «Автор Исландии» Хатльгима Хельгасона или совсем недавно изданный в России «Джозеф Антон» Салмана Рушди — перечисляю только те книги, которые были переведены и вышли в России в последние год-два. Впрочем, про иностранные литературные нравы читать не очень интересно. Там у них сплошной мир чистогана: литературные агенты скрывают доходы, алчные издатели требуют от измученного автора немедленно написать новый бестселлер, безумные поклонники могут, если что, и ножичком пырнуть, а скромные и тихие ученики нет-нет, да уведут сюжетец, а то и рукопись отожмут.
То ли дело в отечественной литературе, да еще в советской! Читать откровенные истории «писателей о писателях» — утонченное наслаждение, поверьте. «Козленок в молоке» Юрия Полякова. «Хромая судьба» братьев Стругацких. Незабвенная «Шапка» Владимира Войновича. «Жена поэта» Виктории Токаревой. «Поэты и джентльмены» Юлии Яковлевой. И теперь в этом ряду — «Крестословица, или Прогулки с тенью тирана» Алексея Иванова.
В загородном доме творчества где-то под Ленинградом томится некто Константин Елагин — писатель, как рекомендует его автор, «средней руки и среднего таланта». При этом активно, как принято сейчас говорить, индоктринированный в литературную тусовку: всех-то он знает, является членом редколлегии литературного журнала «Нева», опять же путевку в дом творчества кому попало не дадут…
Выписывать упоминания ленинградских писателей из текста романа — это отдельная радость. Тем более, Алексей Иванов не стал придумывать нелепые псевдонимы, как это сделали, например, Владимир Войнович или братья Стругацкие в своих сатирических произведениях о литературе. Все действующие лица названы по именам и фамилиям. И мы узнаем, что вот «Толя Найман забегал денег занять». Или видим, как Бродский курит, сидя на столе машинистки Ирэны Каспари лицом ко входу. А критика Самуила Лурье писатель Елагин, главный герой романа, называет Саша — они приятели, и Лурье жалуется Елагину, что никак не издают его «Литератора Писарева» (сейчас эту книгу уже издали, и не раз).
Как же много тут этих литераторов! «Геннадий Самойлович Гор был очаровательнейшим старым евреем, блестящим писателем и членом редколлегии журнала “Нева”»; «Лауреат и орденоносец (Федор) Абрамов, набравшись спиртного… принялся, по обыкновению, задираться»; «— С Игорем ты знаком ведь. — Шкляревский слегка обернулся, кивнул, бормотнул что-то вроде «здорово». — Про Глеба не спрашиваю, а это Коля Рубцов, с Вологды»; «Гостями, случайно оказавшимися с Катериной в лифте, а потом и на площадке возле двери, были уже хорошо клюнувшие Володя Уфлянд с женой», «Что вы улыбаетесь? — повторил Перов. — Не согласны? — он помолчал, внимательно разглядывая Елагина. — Мы недавно приблизительно на эту тему с Виктором Викторовичем Конецким разговаривали, тоже пришлось подсказать ему кое-что…».
Перед нами проходит целая галерея известных и не очень героев того времени — это где-то конец 60-х, учитывая, что Рубцов, например, еще жив. Помимо писателей в романе появятся и другие знаковые персонажи. Статный пожилой военный в приемной врача окажется маршалом Рокоссовским, случайный знакомый — актером Иннокентием Смоктуновским. А вот присмотритесь, узнаете? — «Елагин уже пожимал странно тяжёлую руку «того самого» Туманова, бывшего политзека с восемью побегами и полной реабилитацией, ныне артельщика-золотодобытчика» — Вадима Туманова мы помним как одного из ближайших друзей Высоцкого.
Плотность литературных «звезд» и прочих литературных работников сопровождается и разными байками и анекдотами из писательской жизни, иногда довольно остроумными: «На рабочем столе Саши Шарымова стояла фотография Ленина. Но, как всегда у Матвеича, как звали его близкие, в портрете была тайна: на фото был не Ильич, а отец Александра Матвеевича, известный провинциальный актёр в гриме Вождя. Сходство было поразительное».
Впрочем, надо сказать о сюжете. А он таков. В руки писателя Елагина попадают фотокопии воспоминаний старой большевички Ольги Шатуновской, которая возглавляла комиссию по расследованию сталинских злодеяний. Материалы комиссии осели где-то в партийных кабинетах, а воспоминания Шатуновской распространялись в самиздате. И это был не просто самиздат, а один из самых запретных, который полагалось читать только в одиночестве и прятать при любом неожиданном визите (что Елагин постоянно делает).
Читая воспоминания старой большевички, Елагин задумывает написать роман о Сталине. И тут ему начинают приносить все новые и новые документы о Сталине — письма, протоколы допросов, газетные вырезки. Иногда документы доставляют целыми чемоданами. Мистика какая-то — ведь Елагин пока только вынашивает замысел романа, никем с ним не делится, но вот несут и несут. И немалый объем романа занят пространными цитатами из этих документов.
И вот это горячечное вдохновение, когда роман уже зреет в воображении писателя Елагина, но он еще не вырос, не сформировался, не написан, и сам писатель все думает и думает о нем, и словно тень тирана сопровождает его во время прогулок. Есть в его творческом томлении поистине библейские мотивы: «Неужели именно тогда и пришла безумная мысль написать книгу о тиране? Это какой-то катакомбный Рим! Талантливейшие люди встречаются в гнусной, пропахшей всеми запахами тления, распада, разврата «мастерской», где кот прячется от крысиных полчищ, запрыгивая на руки хозяину, а тот, не отвлекаясь от работы, швыряет в угол башмак и пишет, пишет уродливо-сумасшедше-красивые портреты, райские пейзажи, где пасутся скорбные коровы с человечьими глазами, а голуби мира с орлиными когтями, вцепившись в холки коров, выклёвывают мозг, где писатель, известный всему миру, пьёт, заливая водкой бессилие изменить страшный римский порядок, а тот, в ком есть силы бороться, смотрит на эти катакомбы с презрением пророка?»
Но от того, чтобы бросить все и засесть писать, все время что-то отвлекает. Всякая бытовая суета, текучка, литературные будни. То назначат заседание редколлегии, то придется присутствовать в ЦДЛ на юбилейном вечере, куда заявится писатель Владимир Солоухин и предложит поднять тост за Сталина. А его в ответ назовут провокатором и вытолкают взашей! А любимой жене предстоит сложнейшая операция — до Сталина ли тут? Все не то, не то, не то. В конце упоминается несколько страничек, написанных рукой Елагина, — это даже не фрагмент романа, а очередные наброски. (Примечание: там есть маленький, но досадный косячок — про зэка Козырева он пишет «Этапирован в Норильск. Доходил на лесоповале». В Норильске был металлургический комбинат, куда этапировали заключенных, а лесоповала там не было и быть не могло, там голая тундра. Просто я сам из Норильска, знаю.)
«Крестословица» — хорошая история, как один писатель хотел-хотел написать роман, да не написал. Может, понимал, что опубликовать его не дадут, нет смысла тратить силы и время. Может, просто не успел. История обрывается как-то внезапно. А может, и не нужен такой роман. Кто сегодня будет читать роман о Сталине? А вот за истории о писателях и очерки литературных нравов советской эпохи Алексею Иванову спасибо.