Григорий Аросев, Евгений Кремчуков. Святые рыбы реки Вспять. Легендарий. — «Звезда», 2022, № 12
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2023
Григорий Аросев, Евгений Кремчуков. Святые рыбы реки Вспять. Легендарий. — «Звезда», 2022, № 12.
Рецензию начну с отсылок к словарям. «Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка» А.Н. Чудинова (1910) звучное слово «легендарий» толкует лаконично: «Собиратель легенд». Собственно, это единственное разъяснение подзаголовка, что находится в открытом доступе в Сети.
Еще в интернете встречается однокоренное слово «легендариум». Согласно справочнику «Объяснение 25 000 иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык, с означением их корней» (Михельсон А.Д., 1865), так в английском языке называлась литературная коллекция легенд или сказок. Справочник сообщает, что слово пришло из латыни, где в средние века значило тексты легенд о жизни святых. Википедия уточняет, что с тех пор слово «legendary» превратилось из существительного в прилагательное. Единственный, кто «реанимировал» архаичную форму «legendarium» в современности, был Джон Рональд Руэл Толкин в сказаниях о происхождении Средиземья. Писатель не только обратился к изначальному смыслу понятия, но и ввел его в новый английский язык. После чего «legendarium» стали называть уж сами сочинения Толкина. Но Толкин, думаю, тут ни при чем.
Наукообразная преамбула нужна, чтобы объяснить жанровую принадлежность текста. «Святым рыбам…» наиболее подходит жанровая дефиниция «легендариума» в коренном значении — свода легенд о жизни святых. На что и заглавие прозрачно намекает и «святыми», и сакральным знаком рыбы. Более привычные жанровые определения не годятся. В тексте 12 глав (как апостолов?). В каждой главе возникает новая сюжетная линия и новые действующие лица, в том числе реально существовавшие в прошлом. Но для романа повествование коротковато, а действующие лица в разных пейзажах и исторических эпохах ведут как будто бы все один и тот же разговор о Боге и его отношении к людям, то есть сюжетная линия прослеживается лишь одна. Да и «сюжетной» её, по гамбургскому счету, именовать сложно: событий в повествовании куда меньше, чем диалогов. Признать сочинение повестью не дает отсутствие типичных признаков: завязки, развития сюжета, кульминации и развязки. Составные части текста в основном — сценки без начала и исхода, словно бы выхваченные лучом прожектора из процесса, происходящего где-то вне поля зрения читателя. То есть легенды, несущие единый подтекст: толкование Священного писания разными людьми в разные эпохи. Означает ли «легендарий» собирателя легенд (может, в этом образе писатели отразили свой творческий союз?), или это модернизация «легендариума»? На этот вопрос ответить затруднительно. По моим ощущениям, речь все же о своде преданий: давно сформировавшихся, сакральных, но неподтвержденных. С ними возможно не эмоциональное, а лишь рациональное взаимодействие, на мой взгляд.
Аросеву и Кремчукову не впервой предлагать читателям роман-загадку. Говоря об их предыдущем романе, «Деление на ночь» («Урал», № 8, 2020), я придумала формулировку «роман-квест». Текст «Деления…» тоже был густо замешан на Священном писании. Процитирую себя: «В своеобразный квест выстраивается происходящее в романе, где преподаватель философии Борис Павлович Белкин… получает от старика Владимира Ефремовича Воловских просьбу, от которой… не может отказаться… все <действующие лица романа> так или иначе лгут добровольному «сыщику» — и становятся этапами квеста». Тот квест был дислоцирован географически, развивался в многочисленных путешествиях героев книги. Легендарий же развивается не столько в пространстве, сколько во времени. Его уместнее сравнить не с квестом, а с текстом ЕГЭ по истории: угадай по описанию событие или героя. Далее в рецензии — то, что я угадала. Может, и неправильно.
Двенадцать глав уходят «вспять» от плюс-минус наших времен до средневековья. В первой легенде, «Нож в горло», журналист беседует с неким Эйгесом (не путать с известным предпринимателем!), урожденным Нейгаузом, чьё имя, отчество и фамилию заставили поменять репрессивные механизмы России ХХ века. Во второй, «Бог и пишущая машинка», дело происходит в ГДР в год последнего пришествия кометы Галлея (1986), а также дается экскурс в хронику появлений этого небесного тела в виду землян: «Тысяча девятьсот десятый. Прусский парламент отверг право голоса для женщин. Умерли Лев Толстой, Марк Твен и О. Генри. Тысяча восемьсот тридцать пятый. Открыт первый участок железной дороги в Германии. Умер Вильгельм Гумбольдт. Родился Марк Твен — вы же знаете, что его жизнь продлилась от кометы до кометы? Тысяча семьсот пятьдесят девятый. Умер композитор Гендель». Главка «День рождения» развивается в еврейской семье в год смерти Отца народов. Дальнейшие исторические вехи — начало «красного террора», изобретение эсперанто, Крымская война и конец жизни Николая Лобачевского, создание «Союза благоденствия», житие иконописца Алексея Антропова, одного из первых в России начавшего писать «светские» портреты, первые годы после смерти Петра Великого. Далее идет осуждение Казимира Лыщинского, польского религиозного философа, сожженного на костре за атеистические воззрения и трактат «О несуществовании бога» (это произошло 30 марта 1689 года, авторы показывают Казимира в ночь перед казнью). Завершает легендарий таинственное исчезновение из мира живых расстриженного Никоном и сосланного в новгородский Хутынский монастырь коломенского епископа Павла, почитаемого староверами как первого мученика-старообрядца (1656 год). Смерть пастыря таинственна до сих пор, но слывет делом рук приспешников Никона.
Географический расклад в «Святых рыбах реки Вспять» тоже есть. События, составившие фон и проблемное содержание одиннадцати глав, происходили на территории СССР, Российской империи, смежных государств (Речи Посполитой) или так называемого «соцлагеря». Может быть, речь идет не просто о святых, а о русских святых, о русском понимании Бога и святости, о торжестве истинной веры?.. Но в ряду «святых» много иноверцев (тот же изобретатель эсперанто Лейзер-Людвиг Заменгоф). А яркая глава «Двое на жакаранде» рисует Лиссабонское землетрясение 1 ноября 1755 года. Катаклизм произошел в День всех святых и не только причинил Португалии гигантские разрушения и демографическую катастрофу, но и заронил в души прежде благочестивых католиков неизбежный вопрос о «жестокости Бога» и взволновал мыслителей той эпохи, включая Иммануила Канта. Открыватель шести доказательств Бытия Божия откликнулся на катастрофу не религиозным, а научным трактатом о первопричинах землетрясения (видел таковыми обрушения огромных подземных пустот). Таким образом, Кант стал одним из основателей сейсмологии, которая и зародилась в результате португальской трагедии. Но эта же глава говорит, что жители разных территорий земного шара в моменты потрясений одинаково взывают к Богу — и готовы отвергнуть Его за причинённые им бедствия.
Порой установить «прототипы» персонажей легендария удается. Порой же убедительные совпадения с реальностью не устанавливаются, что заставляет задуматься: а нужно ли это вообще для понимания месседжа писателей?.. Имеют ли герои художественное либо идейное значение?.. Попытавшись посмотреть шире, приходим к выводу, что важна скорее не конкретика, а общая мысль. В книге действует весь род людской, спорящий с Господом, который выступает как его антагонист. Ведь именно Бог посылает людям серьёзные испытания — а тем остается лишь рассуждать о причинах его глобального замысла (либо отрицать оный) и о собственном поведении в условиях «проверок на прочность». Значимые исторические деятели фигурируют в тексте, видимо, потому, что обыватели привыкли на них смотреть как на обладателей некоего тайного знания или особых добродетелей. Или же потому, что легенды, в том числе церковные, всегда связаны с персонами нерядовыми. Но в чем же святость в этом легендарии?
Святыми в глазах авторов оказываются как раз не те, кто слепо соблюдает религиозные постулаты. А те, для кого Бог есть любовь. Такая мысль проведена в приключениях собеседника Павла Коломенского Матвейки — возможно, подразумевался иконописец Матвей Авдеев, а возможно, просто собирательный образ человека, спасенного промыслом Божиим и пережившего потрясение-откровение: «Очнувшись и поднимая голову, Матвейка встречает глазами очи разглядывающего его сверху. Отеческой, и сыновней, и братской любовью полон неотводимый, немигающий взгляд. От резкости этого виде´ния на глаза наворачиваются слезы». Поэтому я позволила себе обыграть в заглавии рецензии название известной книги о. Тихона Шевкунова 2011 года. Та была тоже собранием рассказов — об обычных людях, деятелях церкви и мирянах, стремящихся к Богу и поэтому обладающих святостью. Формально между произведениями Шевкунова и наших соавторов есть перекличка. Идейно же последние скорее идут от противного. Итог, однако, один: в фокусе повествования несвятые святые.
Наконец, об изложении. Авторы легендария используют некоторые ходы для расцвечивания текста. Например, сквозной образ рыбы, от живой до фаршированной. Главки «отражаются» друг в друге, и взаимосвязь проявляется тоже «вспять», от последней к первой. В главе «Атеист и Варфоломей» (о Казимире) говорится: «Они сами низвергают своего Бога, они гасят свет разума, пытаясь все представить следствием одной только веры. Каким бы искренним и благочестивым ни был архиепископ, если на него нахлынет огромная волна, он утонет», — а в истории «Двое на жакаранде», стоящей через одну к началу, едва не тонет лиссабонский архиепископ, низвергнутый толчком земной тверди прямо во время проповеди. Авторский слог в повествованиях о разных эпохах различается, имитируя язык описываемого времени, причем достаточно бережно и убедительно. И при всем этом книга не дает читателю возможности сопереживания героям, важнейшего признака вчувствования в происходящее. Нельзя даже «встроиться» в их диалоги о Боге и миропорядке (хотя, может быть, на то авторы и надеялись). Диалоги содержательны и умны, но умозрительны для стороннего наблюдателя. Сложность в разгадывании собеседников вносит свою лепту. Полагаю, камень преткновения — именно в форме легендария. Как уже говорилось выше, легенды вневременны и статичны, их можно только принимать на веру — но вряд ли сочувствовать. В общем, в новой книге соавторов философия доминирует над художественностью. Если это был эксперимент, надеюсь, писатели на нем не остановятся.