Петр Ротман. Истинное сияние чистого ума. — «Дружба народов», 2021, № 3
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2021
В «нулевые» годы вошли в моду групповые поездки паломников по святым местам. Автор этих строк совершила несколько вояжей по внутрироссийским маршрутам, набравшись впечатлений от поведения паломников. В Дивееве одна дама (всю дорогу потихоньку жевавшая колбасу из припрятанного пакетика) спросила, будут ли надевать им на головы горшок преподобного Серафима. Ей кто-то рассказал, что есть и такой обряд, и она была к нему готова… И я задумала написать статью под названием «Благодать в розлив» о психологии «нашего человека» в походе по святым местам. О том, что люди относятся к духовному опыту как к походу в магазин: хотят получить за свои деньги полный комплект соприкосновений и взаимодействий со святынями. Отстоять службы, исповеди, причастия, приложиться к мощам, окунуться в источники, напиться и запасти святой воды, приобрести все крестики-иконки-брошюрки и сувениры с символикой — и, увозя весь этот багаж, считать себя «очистившимися».
Редактор сказал, что тема прекрасная и статья может выйти, только рассказываться в ней должно о доходах РПЦ и способах побочного заработка священников — от сельских приходов до крупных монастырей. Столь масштабное расследование не входило в мои планы, и статья осталась ненаписанной. Хотя актуальности не потеряла. В обоих ракурсах.
Похоже, Петр Ротман написал свою версию статьи «Благодать в розлив» в виде повести «Истинное сияние чистого ума». В тексте речь идет о россиянине Игоре, увлекшемся буддизмом и решившем «на ретрит поехать… в монастырь в Северный Таиланд». Англицизм «ретрит» («уединение») означает уход от мира, чтобы посвятить время самопознанию. Практика принята во всех мировых религиях и культурах. По-русски ретрит частенько реализуется в виде паломничества по святым местам — по принципу «дешево и сердито», особенно для не самых богатых и просвещенных обывателей. Повесть Ротмана базируется на личных впечатлениях: под текстом обозначено время и география его создания — «Чанг Май — Санкт-Петербург — Берлин, 2019—2020». И герой повести Игорь слега напоминает своего создателя: Пётр Ротман — кандидат социологических наук, сотрудник Высшей школы экономики, а Игорь — работник «одного из лучших российских университетов», автор множества научных статей, участник статусных международных конференций. Но автор не разделил полностью судьбу своего героя.
Игорь — не среднестатистический россиянин и твердо об этом знает. Повесть начинается с его разговора в кафе за «шарлоткой и американо» с однокашником. Игорь делится: «На днях Ленку встретил с нашего курса… Бегает сейчас по парам в двух каких-то непонятных конторах по печати дипломов, да еще и репетиторствует… она и говорит: «Мне бы вот хоть год пожить твоей жизнью, все бы отдала!» А я даже, чтобы… не выглядело это совсем уж бесстыдным хвастовством, половину рассказал только». Но, несмотря на то что Игорь «весь в шоколаде», он вечно чем-то недоволен, от мелочей (в кафе нет брауни, шарлотка вчерашняя, карты не принимают) до глобального — он не получает радости от жизни. При этом сознает, что секрет «в принятии этого мира с его несовершенством, в меньшей злости, раздражительности… в большей осознанности — своих поступков… в свежести восприятия, в получении радости от привычных вещей…». Чтобы обрести эти способности, он и собирается в Таиланд.
Игорь бросает приятелю фразу: «И главное, ну, для меня по крайней мере, верить ни во что не надо, просто медитируй, и все». После этих слов повесть вроде бы можно и не читать: очевидно, что ничего у Игоря не получится, потому что он не верит и верить не хочет. Правда, эта фраза не так уж бросается в глаза в его ноющем монологе… И не исключено ведь, что она — ловкий прием, заманивающий читателя в сети интриги, из которой и герой, и наблюдатель выйдут преображенными?.. В общем, чтение я продолжила.
Особых литературных экзерсисов в «Истинном сиянии чистого ума» не встретится до самого финала. Ротман к ним и не стремится. Повесть развивается линейно и в большинстве фрагментов напоминает травелог: описание монастыря, его территории и покоев, учителей-аджанов и главного аджана — настоятеля, обрядов, книг, буддийских священных предметов и статуи улыбающегося Будды — своего рода сердца обители.
В описаниях Ротман бывает многословен. Обилие слов, видимо, служит компенсацией бедности событий и внешней их «мелкости». Сюжетных потрясений в повести крайне мало. Внимание автора сосредоточено на попытках духовного перерождения героя, на его стремлении к истинному сиянию чистого ума. Тех откровений, которых ждал мой давний редактор, — о доходах монастыря или «потайной жизни» буддийского духовенства, — здесь всего два, и оба пустяковые. Во-первых, «хотя убийство любого живого существа грех, в Таиланде монахи беспрепятственно наслаждаются плодами чужих преступлений — едят мясо». Во-вторых, монахи поддерживают себя во время молитв и медитаций газировками, энергетиками и сладкими сиропами, чтобы обойти запрет на принятие твердой пищи. Зато автор приводит много подробностей о процессе ретрита: «Игорь узнал, что медитация тоже измеряется в часах, как налетанное время у летчиков». Цифра «1» означает «от 0 до 200 часов», низшую степень приобщения. Технические детали «сидячей» и «ходячей» медитации тоже даются досконально.
Но от того, чтобы повествование превратилось в пособие по медитации, спасает взгляд автора — по большей части он саркастический. Он не забывает сам и не позволяет забыть читателю, что его персонаж не способен достичь вожделенного результата в силу характера, заставляющего снова пережевывать обиды или гордиться успехами. Тот и сам сознает, насколько несовершенен: «Господи, сколько во мне всякого говна», — тяжело вздыхал Игорь». Все, что с ним происходило, Игорь воспринимал как испытание на прочность — на возможность сохранить себя прежнего, резонерствующего, придирчивого. Он не мог избавиться от комплексов: все видят, как он плохо метет двор; правильно ли он медитирует? Другие люди и вещи ему мешали: аджан равнодушен к его стараниям, хипстер занял его место для медитации, отбойные молотки тарахтели… В европейской культуре ад — это другие. Восточная культура открывает иное понимание рая: это состояние, когда тебе на других наплевать.
Поначалу у Игоря кое-что начало получаться. После первого дня напряженных медитаций он удивлялся: «…что-то тут правда такое есть, что привычные законы не работают, — спал мало, а привычной ломоты от недосыпа в теле ни следа, накануне устал как собака, а проснулся абсолютно свежим, объелся за завтраком, а никакой тяжести». Игорь совершал шаги по пути чистого ума: «Мир вокруг стал какой-то чужой, отстраненный, чего-то в нем не было. Внутри ничего не откликалось — не было ассоциаций, не было того, чтобы что-то нравилось, а что-то не нравилось, внешний мир превратился в простую совокупность сигналов, фиксировавшихся организмом. В НЕМ НЕТ МЕНЯ, — вдруг осознал Игорь». Со временем и с новыми сеансами медитации он научился расслабляться и «забивать» на то, что его раньше раздражало. В повести много и вдохновенно говорится о счастье принятия себя: «И внезапно из неведомых глубин поднялась мысль: Я ПОЗВОЛЯЮ ВЕЩАМ БЫТЬ, и тут же: Я ПОЗВОЛЯЮ СЕБЕ БЫТЬ. И все его существо пронзила острая радость — вот оно, вот что означает быть свободным!» «Так вот что означает «здесь и сейчас», вот что означает «осознанность»!» Он справился с мучившими его с детства психическими атаками, избавился от веры в таблетки — ибо стал слышать внутри себя «говорок с южной ленцой», разрешавший ему просто не обращать внимания на то, что казалось жизненно важным. Но преображение Игоря шло по классической формуле: шаг вперед — два шага назад. То он был в эйфории принятия себя — а то мелочь вроде «отнятого» места так выбила его из колеи, что медитации перестали получаться, упражнения вызвали адскую боль в теле, и он чуть было не сорвался из монастыря ночью. Уже бежал собирать вещи, да упал в темноте, потерял тапок, содрал кожу на ноге — и решил потерпеть до утра. А потом увидел обращенную к нему улыбку молодого монаха — и снова расчувствовался, ощутил расслабление, «сладостную усталость и лень»… Вернулся на праведный путь.
Почти все художественные произведения, в которых герой мечется и колеблется, не в силах принять правильное решение, кончаются одинаково: волей автора и богом из машины. Повесть Ротмана — не исключение. За два дня до окончания ретрита Игорь заболел — думал, что простыл под тропическим дождем, нарушил распорядок, пытался медитировать в келье. Когда к больному вызвали врачей, выяснилось: у него не бронхит, а острый мелиоидоз — опасное заболевание, по симптомам схожее с пневмонией. Заразился Игорь, зайдя со ссадиной на ноге в канаву со стоячей водой искать тапок.
Умирающий Игорь смотрел на статую Будды и понимал: «на самом деле все это время Будда не улыбался ему, а насмехался над ним, как он — чужак — здесь своими нелепыми ужимками, дыхательными упражнениями, дурацкой шагательной гимнастикой пытается… обмануть его, Будду». Будда заговорил тем самым голосом, что звучал в голове персонажа, но был уже не ленивым, а жестоким. Он обвинил Игоря в ложной цели ретрита: «Вы приехали не за лекарством, а за его побочными эффектами — блаженством, счастьем, которые только мешают нам достичь цели», — а европейских популяризаторов буддизма — в извращении учения. И выдал ему главную истину: «ИСЧЕЗНОВЕНИЕ, ПОЛНОЕ И ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ, — ВОТ РЕЗУЛЬТАТ ИСТИННОГО СИЯНИЯ ЧИСТОГО УМА!» После этого герою не осталось ничего, кроме как умереть.
Можно понять печальный исход повести и как месть Будды за совершенный героем неверный выбор, попытку уйти из монастыря, бросить ретрит на полдороге. Я снова вспоминаю главный посыл своей несостоявшейся статьи: в любой религии невозможно достичь духовного просветления, только соблюдая ритуалы и даже полностью принимая их. Игорь в начале повести признался, что он не верит в бога. Ни в какого. Следовательно, та фраза действительно была ключом к пониманию текста. Без веры в божественное начало мира молитвы и медитации — не более чем гимнастика, а поклонение священным предметам — благодать в розлив. А эгоистичная мотивация Игоря — преобразиться, чтобы проще стало жить, — выглядит как еще один повод для гнева богов. Но богам свойствен мрачный юмор: ведь брюзгу действительно избавили от мелочных страданий. Через его призму главная мысль повести смотрится убийственно: смысл физического бытия — в исчезновении. Но с этим законом не поспоришь…
Если я что-то не так поняла в повести, то ведь я и не уходила в ретрит и не достигла просветления.