Кирилл
Кобрин
Русская муза
на Германской войне
Жаркое, сухое лето
1914 года. Июль. Австрийский
ультиматум Сербии, русский
ультиматум Австро-Венгрии,
германский ультиматум России. На
Дунае уже грохочут первые пушки
первой мировой. Выходит в свет
сдвоенный, шестой с седьмым, номер
петербургского
литературно-художественного
журнала “Аполлон”. Самое
эстетское издание того времени
открывается не обычным рекламным
листом, а “Обращением от
Петроградского общественного
управления”: “Граждане! Великие,
страдные дни переживает ныне
Россия!” На обороте – “Объявление
Скобелевского комитета по открытию
госпиталя-санатория для лечения
воинов”. Но это все проза. А что же
поэзия, что же Русская Муза в эти
жаркие дни начала европейской
войны?
Русская Муза
наигрывает на лире военные марши.
Поэтический раздел, открывающий
летний выпуск “Аполлона”,
прямо-таки звенит литаврами, ухает
медью, стрекочет барабанами. Больше
всего, естественно, достается
врагам – немцам и венграм, а также
несостоявшимся союзникам –
болгарам. Сергей Маковский грозит:
Да будет!
Венгра и тевтона
Сметут крылатые знамена
Ивановских богатырей!
В другом
стихотворении он грозно
предупреждает:
Болгары!
Кровь зовет к ответу…
Предательства не утаить.
Славяно-русскому завету
Ужель не быть?
Достается немцам
и от Георгия Иванова:
Насильники в
культурном гриме,
Забывшие и страх и честь,
Гордитесь зверствами своими,
Но помните, что правда есть.
Не правда ли, с
точки зрения простейшего
художественного вкуса “культурный
грим” насильников довольно
аляповат…
И совсем уже
странным выглядит всплеск
национальной ненависти у весьма
тихого поэта Бориса Садовского.
Садовской, лирический стихотворец,
стилизатор, наследник фетовской
линии, вдруг воспевает, нет-нет,
даже не геройства русской армии в
боях с супостатами, а банальный
погром германского посольства,
устроенный питерской толпой,
погром, завершившийся низвержением
с крыши здания скульптурных
всадников, ведущих под уздцы своих
скульптурных коней:
…И лица
дерзкие нахмуря,
Коней держали два врага…
…Когда же вспыхнул пыл военный
В сердцах, как миллион огней,
Они низринулись мгновенно
С надменной высоты своей…
…Пади, германский гладиатор!
Останови коней, Тевтон!
Процитированное
творение своим литературным
шапкозакидательством вызывает в
памяти официозные патриотические
частушки, появившиеся в то же время:
У союзников
французов
Битых немцев целый кузов.
А у братьев англичан
Драных немцев целый чан.
Или несколько
более жеманные:
Отвалилось у
Вильгельма
Штыковое рыжеусие,
Как узнал лукавый шельма
О боях в Восточной Пруссии.
Вообще же, сочиняя
стихи “на военный заказ”, почти
все русские поэты решительно
дурнели, теряли мастерство,
элементарный здравый смысл. Михаил
Кузмин сочинил нечто вроде
“садистских куплетов”:
Мой знакомый
– веселый малый,
Он славно играет в винт,
А теперь струею алой
Сочится кровь через бинт.
А Сергей
Городецкий предвосхитил
знаменитое через поколение “на
поле танки грохотали” таким
опусом:
Пролив белел
в ночном тумане,
И чайки подымали крик,
Когда взлетели англичане
И взяли курс на материк.
Хотя, конечно, не
все так просто. Анна Ахматова одной
из первых расслышала в грохоте
победной меди настоящие звуки
войны – плач и рыдание:
Можжевельника
запах сладкий
От горящих лесов летит.
Над ребятками стонут солдатки,
Вдовий плач по деревне летит.
Может быть,
потому, что тогда она сама стала
“солдаткой”? Поверх барьеров
литературных течений и группировок
солдатке Ахматовой подает руку
пацифист Хлебников:
Русское мясо!
Русское мясо!
………………………………
Сыны!
Где вы удобрили
Пажитей прах?
Ноги это, ребра ли висят на кустах?
Таких стихов в
эстетском, “европейском”
“Аполлоне” не печатали. Впрочем,
напечатали другие. Вот как
заканчивается стихотворение
Мандельштама “Европа” из того же
выпуска “Аполлона”:
Европа
цезарей! С тех пор как в Бонапарта
Гусиное перо направил Меттерених –
Впервые за сто лет и на глазах моих
Меняется твоя таинственная карта!
Напророчил
европейскую судьбу русский поэт.
Спустя четыре года из пяти империй,
начавших войну, выжила лишь одна.
Таинственная карта Европы стала
совсем другой.