Рец. на: Чигрин Е.М. Невидимый проводник. Стихотворения. М.: ИПО «У Никитских ворот», 2018.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 10, 2019
Бывают стихи, подобные молнии, резкие, опрокидывающие наши устоявшиеся представления о поэзии. Бывают похожие на дождь — со своеобразными прихотливыми ритмами. А бывают — подобные реке, когда хочется просто довериться её потоку и плыть вниз по течению медленной плавной речи, в которой давно слились классическое и современное, небесное и земное.
…Из Хаммамета, а может из гавани Суса
Лето прислали. Такая жара в Третьеримске,
Что нагишом прилетает прекрасная муза:
Светишься ей и — включаешь любимые диски.
И говоришь, точно сетуя: хочется ветра,
Хочется, чтоб появились туманные дали,
То есть другого, как минимум, хочется спектра
Ну и немного классической лёгкой печали (с.95).
Все поэты и критики, которые писали когда-либо о Евгении Чигрине, неизменно ставили перед собой один и тот же вопрос – о литературной генеалогии поэта и месте его на карте современной российской поэзии. Вопрос оказался заковыристым. Иные из критиков ответили на него признанием принципиальной невозможности ответа.
«Евгений Чигрин, — некогда писал Евгений Белов, — поэт настолько самостоятельный, самобытный и современный, что его не причислишь ни к одному литературному направлению, ни к одной поэтической тусовке, ни к одному клану»[i]. Евгений Рейн в своём предисловии к книге Чигрина «Погонщик» написал, что Чигрин — это поэт, который появился, когда «кончены пути авангарда, реализма, модерна», из чего естественным образом вытекает, что поэт не следует ни по одному из них. Подобную же мысль высказывал некогда и Андрей Битов.
Впрочем, имели место и иные мнения на этот счет. «Редкий для нынешней поэзии случай, — пишет литературный критик Кирилл Анкудинов, — генезис творчества поэта можно вывести достаточно легко»[ii]. Родословную Чигрина критик выводит из акмеизма и постакмеизма, особенно от Гумилева с его любовью к экзотическим названиям и краскам.
Действительно, этот вывод напрашивается. Экзотичность и живописность стихов Евгения Чигрина вроде бы и не предполагают иного источника. Но мы попробуем ещё раз ответить на этот вопрос, тем более что и повод подходящий – спустя шесть лет после дебютного «Погонщика» вышла четвёртая книга поэта «Невидимый проводник».
В первую очередь, при чтении этого сборника обращает на себя то, что, в отличие от акмеистов, присягающих на верность реальному миру, взгляд поэта Евгения Чигрина недолго задерживается на окружающей экзотике. Он поднимается выше, в мир, где краски и звуки теряют свою силу.
Сплошная сарабанда от Маре:
Бемольный свет, прикосновенье пауз…
За окнами в тончайшей полумгле
Бездомье снега и рекой арт-хауз
Тех призраков, которые везде…(с.16).
Многие стихотворения сборника представляют собой такой путь от мира реального к «миру призраков». Причём в разных стихотворениях прослеживается общая технология такого перехода.
Первичный толчок к путешествию дают явления земного мира. Их в лирическом мире Евгения Чигрина несколько. Все восемь частей сборника как раз и концентрируются вокруг одного из таких вот явлений, отталкиваясь от которого поэт начинает свое восхождение к незримому. В «Старом кочевнике» роль такого катализатора играет музыка, в «Демонах водостока» – архитектура и вообще города, в «Барочном морфии» – море, в «Лампе над морем» – острова и маяки (важнейший у поэта образ), в «Музыке с листа» – литература, словесность во всём её разнообразии, от сценария до поэзии, в «Летающем мальчике» – осень, в «Сплошном сюжете» – сны и видения наяву, причём не всегда получается разобраться, где что. В «Мойрах глиняных флейт» таким источником является борьба зимы и весны, причём к образу весны примыкает и образ любви, поданный с тонким, почти не ощущаемым эротизмом.
Сейчас весна и словосочетанье
«Совместно жили» стёрто до предела,
Но даже в этом прячется желанье
Вдохнуть весну в невидимое тело (с.166).
Разграничение по темам между разделами книги, конечно, условно – мотивы путаются и всё норовят залезть не в свой раздел, – но основной мотив всегда прослеживается. По сути, каждый из разделов мог бы вырасти в самостоятельную книгу, но поэт предпочёл такую вот сложносоставную конструкцию.
Это происходит не случайно. Потому что, по сути, от чего именно оттолкнулся поэт, не имеет принципиального значения. В любом случае вокруг центрального образа начинается нагнетание метафор, эпитетов, грамматических оборотов, что приводит к тому, что читатель очень быстро теряет логику поэтической речи и начинает слушать одну её музыку.
В связи с этим, кстати, справедливо мнение Кирилла Анкудинова, что музыка экзотических названий в лирике акмеистов, а также у наследующего им Евгения Чигрина была неким аналогом зауми — особого, утратившего смысловое значение, языка, явления, скорее музыки, чем поэзии. Но это – только один из приёмов, которые использует Чигрин для достижения этого эффекта.
Впрочем, окончательно в заумь поэт не впадает, что отделяет его от суггестивной поэзии. Сама насыщенность его поэзии, этот свободный стиховой поток словно бы вводит читателя в некий транс, чтобы он мог услышать там новую музыку. И вернуться обратно. Подобно шаману, который для своих слушателей является проводником в мире духов, поэт в данном случае в прямом смысле слова — «невидимый проводник».
Конечно, не в каждом стихотворении этот путь проходится до конца. Иногда поэт останавливается на пороге неведомого, тёмного и страшного, остро ощущая его присутствие в жизни. Но это не доминирующий мотив. Парадокс поэта Евгения Чигрина на самом деле состоит в том, что при всём его стремлении к миру горнему это очень жизнелюбивый поэт. От книги прямо веет страстью и удовольствием, с которыми он описывает эти храмы и мосты, города и море, музыку и любовь. И это, конечно, не может не привлекать читателя. Весь сборник – прямо-таки сгусток жизненной энергии, радости жизни.
И в какой-то период поэт словно бы замыкает цепь, соединяя незримую музыку и краски мира земного. Так рождается слово, поэзия – единственное явление, относимое сразу к двум мирам. Роль поэта в поэтическом мире Евгения Чигрина очень важна. Он – «переводчик музыки в слова», тот единственный, кто способен соединить оба мира.
В пол-Мандельштама музыка и снег,
В треть Гумилёва лунная Сахара… (с.156).
При этом словесное искусство, поэзия у Евгения Чигрина становится словно бы объективным свойством мира реального. Поэт не выдумывает стихи, а кажется, находит их в окружающем воздухе.
Ибо пахло апрелем – и шляпы, и кепки деревья
Одевали всерьёз и надолго, и птицы опять
Понимали анапест, и выдула дактиль деревня,
Что лепилась к поместью, которое не отыскать (с.170).
Картиной этого нового, преображённого словом мира завершается сборник. Но поэт вновь покидает его. Чтобы снова услышать новую музыку и новые слова.
В коротком отзыве, помещённом на обложке книги, поэт Юрий Кублановский написал, что поэзия Евгения Чигрина «сфокусировала в себе традицию, которая у нас прежде витала в воздухе, но была размыта», уточняя, что имеет в виду «нашу лирику, непосредственно предшествующую Серебряному веку времён расцвета». Вне контекста не очень понятно, что имел в виду Кублановский, но если считать периодом расцвета Серебряного века период акмеизма и футуризма, то традиция, предшествующая ему, становится понятна – это символизм. И если Юрий Кублановский имел в виду его, то с ним приходится согласиться.
Это довольно парадоксальный вывод, особенно учитывая частоту упоминания в творчестве Евгения Чигрина имён великих акмеистов. Но делать нечего. Вопреки всем акмеистическим канонам, он отрывается от земного и осязаемого мира и поднимается в мир условный и бесплотный.
И домолчаться до условных знаков
Из мира параллельного, когда
Текут к созвездьям сны архипелагов,
Консервной банкой смотрится звезда (с.195).
Стремление ощутить то, что нельзя ни услышать, ни почувствовать, является необычайно важным для этого поэта. Из акмеистов подобное мы можем сказать разве что о Мандельштаме, с которым у Евгения Чигрина явное поэтическое родство и отзвуки стихов которого постоянно звучат в его стихах. Но не меньшее родство у Евгения Чигрина и с символистами – с В. Соловьёвым, с Блоком. Впрочем, и черт, общих с поэтикой Гумилева, это не отменяет. Вот и задумаешься, как при таком раскладе бедным критикам определять, к какой из поэтических традиций относится столь противоречивый поэт, как Евгений Чигрин?
Но ему важно и то, и другое. И земное, и надмирное. И слово, способное их объединить.
В Хвалынске Россию хоть ложкою ешь,
Хоть музыку Волги смыкай
Неправильной рифмой, стоящею меж
Словами, глядящими в рай,
Где длится Купание красного… Где
Сливаются мальчик и конь,
И прячутся рыбы в зелёной воде,
А в синим — закатный огонь… (с.193).
Потому что только благодаря слову, благодаря встрече потусторонней музыки и земной красоты возможно преображение этого мира. Возможно чудо.
Будем верить в него.
[i] Игорь Белов. Вызывающе другой. О книге стихов Евгения Чигрина «Погонщик» // День и ночь. 2012, № 4.
[ii] Кирилл Анкудинов. Евгений Чигрин. «Погонщик» // Зинзивер. 2012, № 4 (36)