Из заметок переводчика. Эссе
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2022
Кисть от писанья сводит,
Клюв у писала жаден,
Как жучки на тропинке,
Буквы блестят в тетради.
Мудрости ток струится
Из-под руки усталой,
Падуб вечнозеленый
Дал на чернила ягод.
Взгляд по страницам рыщет,
В мысленных дебрях бродит,
Ищет уму добычу:
Кисть от писанья сводит.
Когда я переводил цикл Шеймаса Хини о Колум Килле (Святом Колумбе), я уже достаточно знал об этом знаменитом святом, чье ирландское имя означает «Голубь Церкви». Более того, я уже перевел для ирландской антологии то же самое стихотворение Is scith mo chrob on scribainn, что и Шеймас. Итого я перевел его дважды: сначала с древнеирландского оригинала по двуязычному изданию Ричарда Мерфи «Ранняя ирландская лирика», а потом еще раз — с английского перевода Хини. Вот как звучат первые строфы этих двух вариантов:
1.
Рука писать устала
писалом острым, новым;
что клюв его впивает,
то извергает словом.
(Анон. XI в.)
2.
Кисть от писанья сводит,
Клюв у писала жаден,
Как жучки на тропинке,
Буквы блестят в тетради.
(Ш. Хини)
Мы видим, что сравненье букв с жучками, на которых нацелился клюв монашеского «писала», придумано Хини, в оригинале клюв только пьет чернила и извергает их наружу буквами и словами.
Замечательно третье стихотворение цикла Хини — о покидающем родину беглеце, в последний раз оглядывающемся на ирландский берег.
Он обернется с лодки,
Взглядом холмы окинет.
Этот берег ирландский
Он уже не увидит.
Отчего же Колум Килле покинул родину? Считается, что он оказался невольной причиной кровопролитной битвы при Кул-Дремне, в которой погибло много славных воинов. Навсегда покинув Ирландию, он основывает знаменитый монастырь на острове Айона (Iona), с братьями-монахами, отправляется в Шотландию, где обращает в христианство пиктов и скóтов, участвует во многих миссионерских путешествиях на континент.
Слава о монастыре Святого Колумбы разошлась широко, на небольшой островок (площадью всего восемь квадратных километров) издалека приплывали паломники. Здесь была создана знаменитая «Книга из Келлса», шедевр ирландского средневекового искусства. Но в IX веке монастырь был разрушен викингами. Однако и после этого остров почитался как святой, и здесь погребали многих древних королей Шотландии и Ирландии, в том числе «шекспировских» Дункана и Макбета.
Несколько лет назад я познакомился с шотландским поэтом Стюартом Сандерсоном. Он был совсем молод, но по-настоящему талантлив и притом свободно владел классическими формами стиха. Я перевел несколько его стихотворений, в том числе этот сонет:
АЙОНА
Быть может, здесь, под мерный плеск волны,
И я б во что-нибудь поверить мог, —
Где скалы, как застывшие псалмы,
Где на уступах влажных — бурый мох;
Где ветер в грудь толкает, как стихи,
Где неба неоглядные края
Внушают мысль о вечности стихий.
Безбрежность — море. Остров — это я.
И может быть, тогда из пустоты
И одиночества создать я мог
Свою доктрину — версию мечты —
Пусть хрупкой, словно утлый тот челнок,
Что влек святых скитальцев на восток…
Хотя бы горстку слов. Хотя бы слог.
Те лирические стихи, что приписываются Колум Килле, на самом деле написаны спустя несколько столетий, в XI и XII веках. Например, такое:
ДУМЫ ИЗГНАННИКА
Боже, как бы это дивно,
славно было —
волнам вверясь, возвратиться
в Эрин милый,
в Эларг, за горою Фойбне,
в ту долину —
слушать песню над Лох-Фойлом
лебедину;
в Порт-на-Ферг, где над заливом
утром ранним
войско чаек встретит лодку
ликованьем.
Много снес я на чужбине
скорбной муки;
много очи источили
слез в разлуке.
Трудный ты, о Тайновидец,
дал удел мне;
век бы не бывать ей, битве
при Кул-Дремне!
Там, на западе, за морем —
край родимый,
где блаженная обитель
сына Диммы,
где отрадой веет ветер
над дубравой,
где, вспорхнув на ветку, свищет
дрозд вертлявый,
где над дебрями Росс-Гренха
рев олений,
где кукушка окликает
дол весенний.
Три горчайших мне урона,
три потери:
отчина моя, Тир-Луйгдех,
Дарроу, Дерри.
Шеймас Хини прекрасно знал, что значит быть беглецом. Он родился и вырос в североирландском графстве Дерри. Война за независимость Ирландии закончилась в 1923 году, но здесь на севере, в Ольстере, оставшемся в составе Соединенного Королевства, она продолжалась — в форме взаимных террористических актов — почти до конца века, то затихая, то разгораясь. Шеймас принадлежал к католическому меньшинству, но был против насилия и террора, в том числе, против методов Ирландской республиканской армии. Он попал в список «враждебных лиц» одной из групп боевиков — за недостаточный патриотизм; добрые люди настоятельно посоветовали ему срочно уехать из Северной Ирландии и увезти семью.
Он поселился в уединенном домике в графстве Уиклоу, к югу от Дублина, где несколько лет жил с женой и двумя детьми, стараясь особенно не светиться. Там он написал книгу «Север» (North), разошедшуюся неправдоподобным для стихов тиражом. В заглавном стихотворении этого сборника мертвые викинги, полегшие у стен ирландских городов, в своей «запоздалой печали» говорят поэту, что их ярость была растрачена напрасно:
Молот грозного Тора —
о стыд, о бесчестье! —
откачнулся к торговле,
блудодейству и мести,
к лицемерью в совете,
заросшему жиром,
к передышкам резни,
величаемой миром.
Так заройся, певец,
в свою норку, свернись там
мозговитым клубком,
горностаем пушистым.
Сочиняй в темноте,
где живут только тени.
От полярных сияний
не жди озарений.
Зренье не оскверни
светом ярким и желтым,
доверяйся тому,
что на ощупь нашел ты.
Там, в Уиклоу, в своем невольном уединении, Хини впервые серьезно занялся переводческим трудом. Он выбрал средневековую ирландскую повесть о безумном короле Суини; выбор был, конечно, не случаен. По его собственным словам, «тут была большая доля отождествления себя с героем, поэтического эгоцентризма, ибо повесть рассказывает о короле, который бежал с поля битвы и скитался по Ирландии. Этот король правил на Севере, в местах очень близких к тем, откуда я родом. Напрашивалась аналогия: вот я здесь, в Уиклоу, бежавший с Севера от крови и насилия»[1].
Я спросил у Шеймаса: «А правда же, бывают ситуации, когда поэт предпочитает говорить не от себя, а как бы устами другого поэта, чтобы лучше объяснить то, что происходит лично с ним? Объяснить не впрямую, а посредством аналогии или параллели. Короче говоря, когда хочется зашифровать свои мысли».
«Именно так, зашифровать, — согласился Хини. — Хотя Суини и Хини хорошо рифмуются, верно? Но иной раз хочется что-то сделать просто из естественного сочувствия. Не в этом ли главная прелесть перевода, чтобы бескорыстно вдохновиться и сказать: “Поглядите, какое чудо! Такое непохожее и такое прекрасное! ”»
Таким непохожим и неотразимо прекрасным для меня с первого знакомства стала древнеирландская поэзия. Она возникла в далекие дохристианские времена. Поэты-филиды почитались в Ирландии наравне со жрецами-друидами. С приходом христианства в V веке наступила письменная эра; но христианская традиция с языческой не враждовали. В маленьких монастырях и скрипториях ученые монахи не только копировали богослужебные книги, но и записывали ирландские мифы и предания, а также жития святых и всякие необыкновенные истории.
Так называемая «монастырская поэзия» возникла там же — как бы случайно и между делом. Это были стихи, которые записывали где-нибудь на полях или на последних пустых страницах кодекса, — и не придавали им большого значения. Но многие из них — настоящие жемчужины средневековой поэзии. Это не только свежие и непосредственные зарисовки природы — удивительные для той эпохи, когда лирика природы в европейской литературе еще не существовала. Их тематический и эмоциональный спектр необычайно широк. Мы слышим, как монах жалуется на свои грешные мысли, мешающие ему сосредоточиться во время молитвы:
Мысли неподобные,
Горе мне от вас;
Где вас ветры злобные
Носят всякий час!
Мы видим, как, вынеся свою тетрадь и чернильницу из кельи в лесок, он наслаждается весенним воздухом и пеньем птиц:
МОНАХ В ЛЕСОЧКЕ
Рад ограде я лесной;
За листвой свищет дрозд;
Над тетрадкою моей
Шум ветвей и гомон гнезд.
И кукушка в клобуке
Вдалеке будит лес.
Боже, что за благодать —
Здесь писать в тени древес!
Кстати сказать, именно в ирландской поэзии впервые в Европе стала широко употребляться рифма, а также была разработана весьма изощренная система стихосложения. Рифмы были не только концевые, но и внутренние, зачастую конец одной строки рифмовался с серединой следующей. Как в вышеприведенном стихотворении, в котором первая строка рифмуется не с третьей, а с серединой второй строки: лесной — листвой, и так же в третьей и четвертой строках рифма: моей — ветвей. То же самое во втором куплете: клобуке — вдалеке, благодать — писать[2].
Я переводил эти стихи, в основном, по упомянутой мной двуязычной антологии Ричарда Мерфи, но сверял со всеми доступными мне английскими переводами; помогали и беседы с Сергеем Шкунаевым, выдающимся кельтологом, переводчиком ирландских саг и просто редким умницей и всезнайкой.
Удивительно стихотворение, которое в оригинале называется «Криног», что значит по-ирландски: «старая-молодая». В ней автор объясняется в любви подруге юности, с которой много лет делил ложе и кров, но судьба разлучила их — и вновь соединила спустя целую жизнь:
С тех пор спала ты с четырьмя,
Но дивны Божии дела:
Ты возвратилася ко мне
Такой же чистой, как была.
На самом деле, адресатом этих строк является не женщина, а книга! При первой публикации стихотворения, найденного в старинной рукописи, о том не сразу догадались. Предполагали, что речь идет об одной из так называемых «тайных дев» (virgines subintroductae), сопровождавших странствующих монахов, — ведь в ранней ирландской церкви не было правила целибата. Лишь спустя двадцать лет было доказано, со ссылками на параллели в средневековой литературе, что речь тут идет вовсе не о женщине, а о книге — вероятно, Евангелии или Псалтыре.
Особый интерес представляют стихи, в которых христианская традиция сталкивается с языческой. Таков монолог Старухи из Берри, вспоминающей молодые годы и жалующейся на постигшую ее старость. По легенде, под конец жизни она раскаялась и стала монахиней. В ее стихах явно больше языческого, чем христианского. Она сравнивает доблестных королей и воинов, которых когда-то любила, и нынешних молодых — явно не в пользу последних:
Вы, нынешние, — сребролюбы,
живете вы для наживы;
зато вы сердцами скупы
и языками болтливы.
А те, кого мы любили,
любовью нас оделяли,
они дарами дарили,
деяньями удивляли.
Описывая свою жалкую старость, она достигает настоящего пафоса, величия в горе. Цикл Безумной Джейн у Йейтса, безусловно, берет начало отсюда. Ключевая строфа, которая, на мой взгляд, прямо соотносит Старуху из Берри с евангельской Марией Магдалиной, возникает как бы ненароком и без связи с предыдущими:
Когда бы знал сын Марии,
где ложе ему готовлю! —
немало гостей входило
под эту щедрую кровлю.
Ранняя ирландская лирика уникальна по своему тонкому чувству природы. Для друида, поэта-жреца архаической эпохи, характерно почитание деревьев, древобожие. Недаром само слово «друид» происходит от древнеирландского doire, что значит «дубовая роща». Монахи и святые отшельники зачастую выходили из среды друидов. Мы вспоминаем это, читая песню Морбана-отшельника, славящего свою лесную жизнь:
Тис нетленный —
мой моленный
дом лесной;
дуб ветвистый,
многолистый —
сторож мой.
Яблок добрых,
алых, облых —
в куще рай;
мних безгрешен,
рву с орешин
урожай.
Но самое известное из всей «монастырской лирики», наверное, — стихотворение о коте Пáнгуре.
В нем монах обращается к своему любимому коту по имени Пангур, который скрашивает ему часы усердных трудов. По-ирландски стихотворение называется «Pangur Bán». Bán значит «белый», а Pangur, вероятно, «сукновал» по-ирландски. Как валяли сукно до изобретения сукновальных машин, мы с вами не знаем, но, по-видимому, манера этого котика валяться на полу напоминала его хозяину движения работающего сукновала. Это лучшее предположение, которое я могу сделать.
Стихотворение переведено более чем на двадцать языков; в 2017 году в Дублине была издана книжка, где все эти переводы собраны вместе. Вот перевод на русский, он ритмически довольно близок к оригиналу, который представляет собой семисложник на основе хорея.
Messe ocus Pangur Bán,
cechtar nathar fria saindán…
МОНАХ И ЕГО КОТ
С белым Пангуром моим
вместе в келье мы сидим;
не докучно нам вдвоем:
всякий в ремесле своем.
Я прилежен к чтению,
книжному учению;
Пангур иначе учен,
он мышами увлечен.
Слаще в мире нет утех:
без печали, без помех
упражняться не спеша
в том, к чему лежит душа.
Всяк из нас в одном горазд:
зорок он — и я глазаст;
мудрено и мышь споймать,
мудрено и мысль понять.
Видит он, сощуря глаз,
под стеной мышиный лаз;
взгляд мой видит в глубь строки:
бездны знаний глубоки.
Весел он, когда в прыжке
мышь настигнет в уголке;
весел я, как в сеть свою
суть премудру уловлю.
Можно днями напролет
жить без распрей и забот,
коли есть полезное
ремесло любезное.
Кот привык — и я привык
враждовать с врагами книг;
всяк из нас своим путем:
он — охотой, я — письмом.
В последнем куплете у переводчика отсебятина — надеюсь, что уместная. В ирландском тексте сказано только: «Он мастер своего привычного дела, а я своего: сводить трудность к ясности». Но поскольку все построено на параллелях — «мудрено и мышь споймать, мудрено и мысль понять», то я подумал, что неплохо бы закончить самой напрашивающейся тут параллелью. Ведь монах, извлекая мудрость из книг, воюет с невежеством, и Пангур тоже занимается тем же, но по-своему — он ловит мышей, грызущих рукописи: «Кот привык — и я привык / враждовать с врагами книг».
Стихотворение «Pangur Bán» было обнаружено в библиотеке старинного монастыря в Восточных Альпах, на юге Австрии. Оно вписано в рабочую тетрадь безымянного ирландского монаха и датируется началом IX века. Известно, что ирландские миссионеры сыграли важную роль в распространении христианства в Европе. Они перебирались через Альпы, плыли вдоль берегов Балтики, добирались даже до славянских земель. Сложись чуть-чуть по-другому — и они могли принести крещение в Новгород; тогда русская церковь оказалась бы исторически связанной не с Византией, а с Ирландией.
Впрочем, ничего нельзя отрицать. В житии Святого Колумбы, написанном в XI веке монахом и поэтом Мак-Ойгом из Лиснора, есть любопытное стихотворение, которое я перевел специально, чтобы прочесть на фестивале «Коломенские яблоки».
Колумба в веке жил шестом,
Гонял он голубей шестом,
Но Бог позвал его в дорогу,
Чтоб в отдаленные места
Нести учение Христа,
И инок покорился Богу.
Шотландию он навестил,
Драчливых пиктов просветил
И, доброе зерно посеяв,
Сказал сопутникам «адье»
И отбыл в кожаной ладье
В далекий край гипербореев.
Так в долгих странствиях своих
Приплыл боголюбивый мних
К большой реке, рекомой Óка,
Глядит — на берегу народ
Сидит и яблоки жует,
И варит пастилу из сока.
Там он устроил свой привал,
Обитель Божью основал,
Но исказил народец темный,
Между собою говоря,
Название монастыря,
Вот так Колумба стал Коломной.
Но коломенский эпизод не прошел даром ни для города, над которым доселе витает какой-то особый дух святости, ни для ирландской поэзии. По-видимому, с этого момента образ яблока проник в ирландское поэтическое сознание и стал ведущим мотивом лирики, начиная со строк Марбана-отшельника, описывающего свою жизнь в лесу: «Яблок добрых, алых, облых в кущах — рай…» и вплоть до Уильяма Йейтса с его знаменитым образом в стихотворении «Песня скитальца Энгуса»:
The silver apples of the Moon,
The golden apples of the Sun.
Вот как всё переплетено в этом лучшем из миров.
[1] Шеймас Хини. Боярышниковый фонарь.
[2] Это стихотворение приводится как пример ирландского стихосложения в книге М.Л. Гаспарова «Очерк истории европейского стиха» (1989); но с тех пор я улучшил рифму во втором куплете.