Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2020
Ольга Розенблюм (РГГУ; доцент историкофилологического факультета Института филологии и истории; кандидат филологических наук)
Olga Rosenblum (RSUH; assistant professor, Institute of philology and history, Faculty of History and Philology; PhD)
Ключевые слова: открытое письмо, общественная рефлексия, общественная дискуссия, общественность, советские диссиденты, 1960-е
Key words: open letter, public reflection, public discussion, public sphere, Soviet dissidents, the 1960s
УДК/UDC: 75.03+74.01/.09+93
Аннотация: В статье рассматриваются типы открытых писем, созданных в кругу советских диссидентов. Особое внимание уделено периоду становления в конце 1960-х годов этой формы публицистики, выполнявшей функции общественной дискуссии о переоценке сталинского прошлого и противостояния современным политическим репрессиям. Анализ эволюции имплицитных адресатов и обусловленных ими типов открытых писем («открытые», «полузакрытые» и др.) позволяет автору рассматривать характерные для них и провоцируемые ими способы ведения публичной дискуссии.
Abstract: The article examines the types of open letters written in the Soviet dissident circle. Special attention is given to the late-1960s rise of this form of opinion journalism, which functioned as public dicussion on the reevaluation of the Stalinist past and opposition to current political repressions. An analysis of the evoluation of implicit addressees and the resulting types of open letters (“open,” “semi-closed,” etc.) allows the author to examine their characteristics and the methods of conducting public discussion that they provoked.
Открытые письма 1960—1980-х годов стали основным способом сообщения новостей об арестах, судах и т.п. и продолжили общественную дискуссию о переоценке сталинского прошлого, начатую и прерванную в литературе, публицистике и кино. Открытые письма можно было слушать по «голосам», особенно доступны были Би-би-си и Deutsche Welle — до 21 августа 1968 года, до вторжения в Чехословакию, когда глушить стали не только Радио «Свободу», но и другие радиостанции. В эти первые два с небольшим года существования открытых писем как некоего публицистического поля они, как и другие тексты, попадавшие в самиздат и на зарубежное радио, могли быть легко записаны с «голосов» на магнитофон и напечатаны заново — и распространялись таким образом по всей стране [1]. В этот период возможностей для подключения к прочтению открытых писем общественности — а это второй, имплицитный, их адресат, mitlesende Öffentlichkeit (читающая общественность — нем.), наличие которого является критерием, позволяющим причислить письмо к открытым [Essig 2000: 15], — было гораздо больше, чем впоследствии. Свидетельство Павла Литвинова:
…весь в то время политический, общественный самиздат был связан либо с делом Синявского и Даниэля, либо с вопросом цензуры, сталинизма. Это не различалось, это все воспринималось как один поток. Дискуссий не было: все воспринимали 100%, я бы сказал… [2]
Ко времени появления открытых писем диссидентского характера этот жанр, значимый и для Серебряного века, и для 1920-х годов, для авторов и читателей газет прочно ассоциировался с одной из постоянных форм публицистики 1930— 1950-х годов, имитирующей общественное мнение и общественную активность.
Памятно было так и не появившееся зимой 1953 года в «Правде» письмо «Ко всем евреям советского союза», «полностью» одобрявшее «справедливые меры партии и правительства, направленные на освоение евреями просторов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего севера» [Этингер 2001: 122— 123]. Подписавший это письмо В. Гроссман заставит героя своего романа «Жизнь и судьба» физика Штрума подписать письмо, которое неприлично подписывать. Ошибочной, постыдной могла казаться подпись под письмом, как бы полемизировавшим с западными писателями, возмущенными «подавлением восстания венгерского народа» [3] в 1956 году, — а ее поставили не только Шолохов, Марков, Кочетов, но также Каверин и Паустовский, за два года до того, в преддверие второго съезда советских писателей, инициировавшие публикацию в «Литературной газете» «Открытого письма товарищам по работе» [4] о необходимости реформирования союза писателей и сокращения его структур [5]. Вполне традиционная для газеты форма «предсъездовской дискуссии», именно в порядке дискуссии авторам письма резко ответил с позиции одного из руководителей Союза писателей В. Ажаев — предложением создать еще одну структуру, Московское отделение Союза писателей (которое и было вскоре создано). В этом случае открытое письмо, пусть и не спущенное им сверху, а инициированное самими подписантами, также не привело к настоящей дискуссии — лишь к ее имитации.
На этом фоне личное «закрытое» письмо руководителям государства и партии могло восприниматься как более достойное. Илья Эренбург, полагавший, что он предотвратил депортацию евреев своим письмом Сталину [Эренбург 2000], впоследствии говорил о письмах своему литературному секретарю Юлии Мадоре, «что еще по сталинским временам помнит, что индивидуальное лучше коллективного» [6].
В сталинские годы коллективное письмо могло тянуть на сговор, а индивидуальное предполагало форму просьбы или совета [Fitzpatrick 1996; Тихомиров 2013] (будучи одновременно поступком, требовавшим мужества [7]), и письма защитников Бродского 1963—1965 годов в ЦК, к генеральному прокурору и в другие инстанции, хоть и содержали, помимо просьбы, также возмущение, несогласие, риторически продолжали эту традицию писем, помогающих общему делу (разобраться в судебной ошибке).
В марте 1966 года, в начале поры «подписантства», в письмах в инстанции мы находим примеры и осторожно советующего письма [8], и выражения несогласия — теперь уже не с конкретными недобросовестными людьми и их публикациями, но с высказыванием в газете от имени всех, в том числе от имени пишущего сейчас это письмо. 1—2 марта 1966 года, через две недели после суда над Синявским и Даниэлем, Владимир Тендряков пишет секретарю ЦК КПСС по вопросам идеологии, истории и культуры П.Н. Демичеву о том, что писателя, даже если его творчество вызывает возмущение, нельзя подвергать судебному преследованию.
Почему Владимир Тендряков написал письмо Демичеву, но не подписал появившееся через пару недель «письмо 62-х», авторы которого просили разрешить им взять Синявского и Даниэля на поруки? Предположим: индивидуальное письмо в инстанции, по сравнению с коллективным письмом в инстанции, предполагало личную ответственность и потому давало больше свободы в выборе интонации:
Может кто-то и хочет возврата в мрачное прошлое тридцать седьмого? Тогда этим товарищам хотелось бы заявить, что они действуют непоследовательно и слишком робко: единичными арестами погоды не сделаете <…>.
<…> И нужно ли говорить в заключение, что с письмом секретариата Союза Писателей, по сути тоже анонимным, без подписей, с письмом безответственно говорящим от лица всех писателей, я согласиться не могу, как не могу согласиться с редакционной статьей в «Правде» [9].
И вторая причина: открытое письмо вообще — как и именно «Открытое письмо в редакцию “Литературной газеты”» от 19 февраля 1966 года, о котором идет речь, — автором этих строк все еще воспринималось как непрозрачная, неблагородная форма публичной коммуникации. Сообщая о своем несогласии с открытым письмом секретариата Союза писателей, ссылающегося «на активную поддержку» тоже безымянных «миллионов и миллионов граждан» (цит. по: [Белая книга… 1967: 354]), Тендряков отмежевывался от заявленной секретариатом позиции.
Задача отмежевания от какой-то огромной расплывчатой общности станет одним из основных рычагов и протеста вообще, и многих открытых писем, и в частности — письма Лидии Чуковской к Михаилу Шолохову: первого открытого письма, реабилитировавшего саму эту форму, после нескольких предыдущих попыток, и содержательно, и этически не вполне однозначных [10].
Автор «закрытых» писем в недавнем деле Бродского, теперь она тоже начала с «закрытого» письма, но на этот раз именно в газету: после снятия Хрущева стало важным обсуждение газетных статей, возвращающих к сталинским репрессиям, сравнение с ними — отличительная черта писем, отправленных в ответ на опубликованную еще до суда, но уже обличающую подсудимых статью Д. Еремина и последовавшую за ней публикацию откликов возмущенных Синявским и Даниэлем читателей [11]. Письмо в «Известия» Лидии Чуковской и Владимира Корнилова [Корнилов 1996], как и письма Юрия Левина и Юрия Герчука [Цена метафоры 1989: 29—37], с формальной точки зрения вряд ли еще можно отнести к открытым, скорее к обычным письмам читателей:
Уважаемый товарищ редактор!
В номере 10 Вашей газеты от 13 января 1966 года помещена статья Дм. Еремина «Перевертыши».
Молча пройти мимо этой статьи мы не можем [Цена метафоры 1989: 36].
Эти письма, как и письма Елены Ржевской и Ирины Роднянской [12], должны были стать моральным протестом, о факте и содержании которого знает лишь ближний круг, — но буквально сразу авторы некоторых из них уже искали пути для опубликования своего письма на Западе [13]. Самиздат, о достаточности которого Лидия Чуковская как раз в эти месяцы писала в своей книге-плаче о Фриде Вигдоровой, по каким-то причинам ей не подошел: в каталоге, отражающем собрание документов самиздата [14], нет этого ее письма. Видимо, искали иностранных журналистов, которые помогут с передачей текста письма по радио: в первые недели после суда над Синявским и Даниэлем западное радио уже воспринимается как возможная трибуна, с которой можно произнести то, что прозвучит альтернативой публикациям отчетов о суде в советских газетах [15]. Запись от 28 февраля 1966 года:
Крупицы сопротивления. Все отказываются выступить по радио, даже Соболев. Но и найти того, кто прочитает вслух письмо ЛК <Лидии Чуковской>, пока не можем. Так что же, нас семеро или тысяча? [Орлова 2018]
Но западное радио, видимо, не было готово подхватить письмо в «Известия», да и самой Чуковской в этот момент уже была нужна обозначенная языком и содержанием письма дистанция между теми, кто «против суда», и теми, «кто судит»:
Лидия Корнеевна о языке нашего письма (ей не нравится выражение «взять на поруки»): «Это доказательство того, насколько близки те, кто протестует против суда, к тем, кто судит».
Как подписывали письмо. У Эренбурга — собачехвостизм 25-летней давности. По его счету Мартынов выше Корнилова, а по-моему, наоборот.
Напрасно мало возражала. Письмо составлено плохо, правили Эренбург и Аркадий <Анастасьев> [Орлова 2018] [16].
Размышляя об этом письме писателей к готовящемуся XXIII съезду КПСС с просьбой разрешить взять Синявского и Даниэля на поруки и иронизируя при этом по поводу значения, которое Эренбург придает своему письму Сталину в феврале 1953 года, Орлова в свою очередь больше ценит не литературные статусы и достижения, а общественные — лишь с этой точки зрения подпись Владимира Корнилова, совсем недавно вступившего в союз писателей, но в последние месяцы участвовавшего в создании трех защитных, антисталинских писем, может быть значительнее подписи одного из поэтических мэтров — Леонида Мартынова (его подписи под письмом нет). С обеих точек зрения, и Эренбурга, и Орловой, статусы и иерархия при составлении этого письма представлялись значимыми: имена мэтров — Чуковский, Эренбург, Шкловский, Антокольский, Славин, Каверин, Дорош — в нем выделены графически.
Письмо Эрнста Генри к Эренбургу было — и это несколько раз подчеркнуто его автором — разговором внутри одного общего поля. «Письмо 25-ти», подписанное преимущественно лауреатами Ленинской и Государственной премий, по инициативе Эрнста Генри обратившихся к первому секретарю ЦК ленинской партии со словами о недопустимости реабилитации Сталина (14 февраля 1966 года), как и письмо в президиум ЦК КПСС присоединившихся к ним еще тринадцати деятелей науки, литературы и искусства (25 марта 1966 года) тоже были письмами внутри одного поля, хотя постепенно обретали и «имплицитного адресата», и задачу формирования общественного мнения. Просьба шестидесяти двух писателей разрешить им взять Синявского и Даниэля «на поруки» на уровне риторики тоже не означала обособление, но отсылала к привычным понятиям «коллектив», «исправление» и т.д. «Письмо 62-х» продолжало традицию писем в инстанции от просящих, но и высказывающих государственные соображения граждан.
Отправлено письмо было, вероятно, до 25 марта [17], а 1 апреля с трибуны съезда на него ответил Шолохов, подтвердив, что и этот способ заявить о существовании в обществе несогласных с приговором не ведет ни к открытому обсуждению проблем, ни к досрочному освобождению Синявского и Даниэля:
Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью все самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается брать их под защиту, чем бы эта защита ни мотивировалась. (Продолжительные аплодисменты.)
Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осужденных отщепенцев. (Бурные аплодисменты.) [XXIII съезд… 1966: 357, 358].
Вениамин Каверин напишет в «Эпилоге», что единственным ответом на «письмо 62-х» «был протокол секретариата МО ССП от 25 мая 1966 года, в котором было выражено “глубокое сожаление, что группа московских писателей, в том числе и члены партии, сочли возможным поставить свои подписи под документом более чем сомнительного свойства”» [Каверин 2006: 412]: вероятно, именно этот документ объясняет дату, стоящую под письмом Лидии Чуковской Шолохову, — 25 мая 1966 года [Чуковская 2001: 512], — хотя, судя по датировке в «Белой книге», написано оно было еще в апреле. Ее письмо, переполненное символами, обращалось и к более-менее узкому кругу писателей, знавших о протоколах Союза писателей, и в целом к интеллигенции.
Ответив по пунктам на цитировавшееся в газетах выступление Шолохова, Чуковская заявила о существовании другой литературы и другой общественности, помимо тех, которые он представлял, — и отказалась от риторики нескольких только что прозвучавших обращений, построенных на декларации единого поля советской общественности. Впервые за последнее время адресат письма не был в той или иной мере случаен, но не мог быть никем иным. Ни Демичева, ни Брежнева в письме к ним нельзя было показать символом чего-либо. С иронией ли (М. Розанова), с гневом ли (Л. Богораз) [Белая книга 1967: 64—67, 78—80] в инстанции обращались авторы писем, эти письма все равно оставались наследниками многолетней практики писем-просьб в инстанции. Чуковская же обратилась к человеку, которого она могла сделать символом чуждого ей общественного поведения и образа мыслей — и от которого она могла дистанцироваться, пригласив читателей последовать ее примеру.
То, что второй адресат этого письма — читатели — важнее основного адресата, подчеркнуто самой его адресацией. «Михаилу Шолохову, автору “Тихого Дона”» — это название письма, из перечня адресатов Чуковская Шолохова исключила, дав понять: она не хочет разговаривать с ним напрямую, только через газету (в адресной строке их пять), информируя о разногласиях во взглядах на общественное поведение литератора и различные отделения Союза писателей (в адресной строке их три). Она предлагала определиться. Газетам: печатать или не печатать? Литераторам: с какой из традиций русской литературы они себя ассоциируют? Чехов, Короленко? Шолохов? Интеллигенции: захочет ли она поддержать ее, как когда-то поддержали Золя?
Следуя образцу Золя и Герцена, Чуковская от риторики убеждения (весь смысл писем-просьб в инстанции был в поиске аргументации, способной убедить адресата) перешла к риторике обличающей, предлагающей, заявляющей, декларирующей, разоблачающей своего адресата, обильно его цитирующей — но не вступающей в дискуссию. Риторика размежевания не допускала дискуссии. И такое письмо уже было рассчитано на западные радиостанции и издания [18], ждавшие появления оппозиции в СССР и восстановления «славной традиции» не только «советской», но и «досоветской русской литературы» [19].
По примеру Чуковской, к Шолохову обратились Юрий Галансков (1966, альманах «Феникс») и А.Е. Костерин (июль 1967 года). Их письма, гораздо более пространные, теряющие иногда необходимые для открытого письма характеристики [20], по форме были ближе статье, чем открытому письму. Будучи, однако, названы именно открытыми письмами, упоминая предыдущие, они создавали традицию написания открытых писем, утверждали их как важную форму публицистики. На утверждение открытых писем как значимой формы публицистики работала и публикация нескольких из них под одной обложкой «Феникса» [21].
Письмо Чуковской Шолохову стало моделью и с других точек зрения: «человеку-институту», говорящему от имени всей литературы / всего общества и т.д., могут ответить другие их представители; осужденных советским судом нужно поддерживать независимо от степени их вины; возмутительное публичное выступление, будь то слова с трибуны или газетная статья, требует ответа. Так, ответом на публикации «Литературной газеты» о «процессе четырех» от 27 марта и 3 апреля 1968 года станут семь писем к ее главному редактору А.Б. Чаковскому, собранные в 1969 году в единую 24-страничную брошюру [22] и сообщающие таким образом о существовании возникшей на каких-то новых началах общественности (одинаковая инициатива незнакомых друг с другом людей).
Сама же Чуковская в это время начинает борьбу внутри «либерального лагеря»:
3/XI 67
В Новом мире № 9 стихи Алигер. О том, что счет «оплачен и оплакан». Руки чешутся написать ей — или в Новый мир — письмо…
1/XII 67
Писала письмо к Алигер. <…> Два дня назад Саша [23] отвез и вручил это письмо Марг. Иос. Другие экземпляры готовы, но я решила ждать еще дня 3, никому не показывая, чтобы дать ей возможность как-то поступить <…> Этого своего письма я боюсь. Оно гораздо страшнее, чем Шолохову, п. ч. гораздо более по существу. Мне не хочется, чтоб оно широко распространялось, чтоб оно попало за границу. Быть ошельмованной на весь мир — этого Алигер не заслужила. <…> Это — размежевание внутри «либерального лагеря». Оно нужно — но м.б. не столь звонко. <…>
4/XII 67
Никакого ответа от Алигер нет. Друзья велят ждать. Жду. Кончила 2-е письмо к Алигер, советуюсь, не уверена… И писать ли ей кроме всего лично? Я написала — но посылать ли?
14 декабря 67
<…> Оно служит размежеванию, а сейчас, говорят мне все, нужна, наоборот, консолидация…[Сарнов].
4 февраля — в письме к отцу:
Дорогой дед,
посылаю тебе мои два письма к М.А. Алигер. <…> Если захочешь, покажи своим друзьям, но не выпускай из рук, чтоб никто не переписывал. А то, упаси бог, залетит куда не надо. И отдай Люше. [Чуковский, Чуковская 2003: 482].
И снова в дневнике:
13 февраля 68
Окончила работу над «Не казнь, но мысль…», все лежит готовенькое, чисто переписанное — но что делать далее — ума не приложу.
22 февраля 68
А я снова переделала Не казнь, но мысль, отказавшись от милого Колокола и сделав подзаголовок: К 15-летию со дня смерти Сталина. Так конечно спокойнее. Но все равно — очень тревожно. Пошлю в Известия… [Сарнов].
Очень насыщенные записи, свидетельствующие о поиске формы. Письмо не частное — это обсуждается обеими сторонами. «Писать ли лично?» Чуковская, в течение недели после отправки письма Маргарите Алигер ждавшая ответа и не распространявшая его копии (через неделю «из дому ушли 2 экземпляра»), пишет Алигер личное письмо — и не отправляет его. Получив ответ Алигер, снова пишет личное письмо — и снова не отправляет, но в отосланной ею версии ответа отстаивает свое право писать не частные письма («…частные письма следует писать от руки и в одном экземпляре» — «…мое письмо к Вам не частное, и написано далеко не по частному поводу») [Чуковский, Чуковская 2003: 491, 491, 490, 485]. Алигер замечает, что первое письмо Чуковской к ней не частное и по форме («неестественная для частного письма громогласность, неуместное красноречие, прокурорский тон ») — точность этого замечания показывает и сравнение этого письма с неотправленным «личным» письмом Чуковской, где она старается в чем-то убедить Алигер («Попробуйте почитать их <стихи> разным людям и спросите, как поняли. О чем идет речь?»), сообщает о себе что-то личное, говорит о своем самоопределении («Вы лирический поэт, я не поэт вообще, я публицист») [Там же: 490, 491, 491]. Личное письмо оказывается пространством дискуссии, спора, открытое и даже «полузакрытое» — нет.
25 января 1968 года (в те же дни, когда Чуковская работала над письмом к Алигер) было написано еще одно не вполне личное и не вполне открытое, но «полузакрытое» письмо, тоже распространявшееся автором в близких кругах, — письмо Вениамина Каверина к Константину Федину, который «решительно высказался против» публикации «Ракового корпуса» Солженицына — и набор романа был рассыпан [24]:
Мы знакомы сорок восемь лет, Костя. В молодости мы были друзьями. Мы вправе судить друг друга [25].
Это письмо, конечно, предназначено для прочтения не только Фединым, которому Каверин опустил его в почтовый ящик [Каверин 2006: 444]. Но, в отличие от «Не казнь, но мысль. Но слово» Чуковской, не только способ распространения, но и сам текст письма уже подразумевал ограниченный и очень конкретный круг читателей. Сближающие открытое письмо со статьей многочисленные детали, предназначенные «имплицитному адресату», здесь отсутствовали — это письмо должно было остаться внутри «писательских кругов», в которых «широко известна» «общественная деятельность» Федина: перечисленные эпизоды ее для посторонних не поясняются [26]. О двойной адресации своего тоже «полузакрытого» письма к Федину пишет и Твардовский, замечая в дневнике, что в его письме «больший смысл, чем в письме непосредственно наверх, — оно все равно там будет <…>» [Твардовская 2007: 194] (письмо датировано 7—15 февраля).
«Полузакрытые» письма, — письма, автор и адресат которых часто были связаны когда-то близкими, дружескими отношениями, — будут появляться и на рубеже 1980—1990-х, став к этому времени привычным, естественным способом ответа на публичное высказывание, вызвавшее резкое несогласие. Таково письмо Ирины Уваровой к Александру Воронелю по поводу его предисловия «Право быть услышанным» к эссе Сергея Хмельницкого «Из чрева китова» в 1986 году [27]; таково письмо Вадима Борисова к Солженицыну в 1992 году, отвечающее на обвинения в присвоении гонораров за публикацию «Архипелага ГУЛАГ» [Борисов 2017: 269]. Публичное оскорбление требовало ответа, хотя бы и полупубличного, — отсутствие ответа подразумевало, что обвиняющий прав: за 20—25 лет открытые письма стали уже привычной, ожидаемой формой ответа на газетную клевету — объяснений в своем кругу («на кухне») оказывается недостаточно. Письмо, даже и распространяемое лишь на тех же кухнях или дачах, обретало статус «литературного факта», «события», текста, к которому можно было апеллировать, которое вставало рядом с другими текстами, формировавшими общественное мнение, — с открытыми письмами.
Возможность личного обращения к «имплицитному читателю» и тем самым переведения его в какой-то другой ранг показали разосланные Солженицыным по личным адресам писателей экземпляры его открытого письма от 16 мая 1967 года к IV съезду писателей [Cолженицын 2018: 176—177] о необходимости упразднения цензуры: получив копию письма к довольно большой общности (все — делегаты съезды), писатель тем самым приглашался ответить — но не автору письма лично, а съезду [28] или всем, тоже публично.
На письмо Солженицына писатели ответили общим письмом за считаные дни до начала работы съезда. предположим, что составлено оно было бывшими соредакторами «Литературной Москвы» Паустовским и Кавериным, когда-то вместе работавшими над «Открытым письмом товарищам по работе» [29], причем авторы этого «письма 80-ти» уже не «просили», как в «письме 62-х», но «сообщали свою точку зрения съезду» [30]. Как и за год до того, при сборе подписей явно учитывались иерархия и статусы подписантов.
Это письмо и сопутствовавшие ему личные открытые письма писателей, гораздо более острые [31], — самый пик «подписантства» в среде литераторов. Наиболее резкое и известное — письмо Георгия Владимова, написанное за день до завершения работы съезда, когда уже было ясно, что обсуждения письма Солженицына не будет [32]. Это был момент, когда публичная дискуссия, открытая, в зале, где все друг друга видят, дискуссия, отчет о которой будет напечатан в газете, была наиболее возможна — но не состоялась. Меньше чем через год писатели будут ставить подписи в защиту осужденных на «процессе четырех», но уже не как представители «корпорации», а как «диссиденты» от нее.
Переход от обращения в инстанции (или к их представителю) или к коллегам к обращению к рядовым представителям общества или сообщества (членам союза писателей, гражданам и др.) произошел не внутри литературной среды, где люди теснейшим образом были связаны профессионально и даже в ситуациях протеста придавали большое значение статусам, так или иначе понятым, но в диссидентской среде — поскольку сам разговор о правах человека уравнивал всех граждан СССР (и других стран), субъектов этих прав.
Пик «подписантства» в области защиты прав произошел через полгода с небольшим, зимой 1968 года, достигнув, по подсчетам Андрея Амальрика, в общей сложности 738 подписей [Амальрик 1970: 12]. Ключевым стало письмо «К мировой общественности», написанное 11 января 1968 года накануне приговора на «процессе четырех» и вызвавшее письма поддержки его авторов, Ларисы Богораз и Павла Литвинова. Письмо было обращено не к инстанциям, а к людям; к людям, не разрозненным, но составляющим общественность, причем на иных основаниях, нежели «вся советская общественность»; к людям, включенным в мировую общественность:
…у нас двоих было ощущение, что нужен следующий этап, при котором мы обращаемся прямо, без каких-либо экивоков, — к общественности. Это было советское слово, которое широко использовалось в советской пропаганде — «общественность». <…> было ощущение, что мы больше не можем обращаться только к советским органам, а только к каждому человеку внутри России и вне России [33].
Через полгода в открытом письме в защиту арестованного Анатолия Марченко (в том числе с подписями Ларисы Богораз, Павла Литвинова, Людмилы Алексеевой, Натальи Горбаневской) не будет ни адресации, ни обращения, оно будет сообщать о причинах ареста — всем заинтересованным [34]. Открытое письмо, уже несколько лет по форме довольно близкое статье [35], теперь сблизилось и с такими формами обращения в инстанции, как «жалоба» [36] и «заявление» [37]. Тенденцией этого времени становится превращение «имплицитного адресата» в основного, главного, эксплицитного: адресация обозначена прямо — «люди» [38] (все, способные к нравственному сопротивлению), «граждане Советского Союза» [39] (все, кто разделяет так понимаемый автором марксизм), «деятели науки, культуры и искусства» [40] — или же через заголовок открытого письма (см. открытое письмо И.А. Яхимовича под названием «Призрак бродит по Европе, призрак катастрофы», в сентябре 1968 года осудившее оккупацию Чехословакии [41]); другим примером этой тенденции становятся письма, заявленный адресат которых легко мог бы быть заменен на другого [42]. Теперь уже не с ним ведется разговор, за которым допущена наблюдать широкая общественность, но, напротив, — разговор идет со всеми представителями общества, а принимающие решения инстанции приглашены к созерцанию этого процесса и должны реагировать на него.
Открытые письма литераторов отражали процесс размежевания внутри одного четко определенного сообщества. Но открытые письма правозащитного характера символизировали объединение там, где необходимых для этого профессиональных рамок не было. Обращаясь к символически значимым людям в присутствии всех слушателей радио или ко всем слушателям радио в присутствии наблюдающих за этим инстанций, отсылавшие друг к другу авторы открытых писем, а в большей мере уже не авторы, но сами безымянные открытые письма, неизвестно, кем написанные, но поддержанные зачастую достаточно длинным списком подписавших их, утверждали существование не круга несогласных, но именно достаточно репрезентативной части общества, к которой приглашали присоединиться. Открытые письма — жанр, присущий определенному кругу и поддержанный смежными кругами, — оказался формой, позволявшей увидеть сообщество, «круг» (студенческие компании, сотрудники научного института, кухни и т.п.) как «общество».
Открытое письмо, переданное по радио или перепечатанное на машинке, создавало впечатление общности, которая могла существовать лишь на бумаге и в эфире: подписанты могли не знать, кто еще подписал письмо, под которым они поставили свою подпись [Цинман 2014] [43], они могли отказываться позже от самой подписи или от сознательности этого поступка. Текст жил своей жизнью, отдельной от той, что происходила на собраниях в институтах, прорабатывавших подписантов, и для читателей самиздата важен был той общностью, которая на самом деле не существовала или же, напротив, была шире (см. описанный с. Чуприниным случай, когда подписи под одним и тем же письмом собирали дважды, во второй раз не привлекая «молодых, обоих членов семьи, перспективных ученых» и др. И снизив количество подписей с нескольких сотен до нескольких десятков [Чупринин 2019]). Эти подписи под письмом оказывались результатом иногда действительно встречи (подписи, собранные во время «процесса четырех» непосредственно перед зданием суда), но чаще, если подписей было много, если письма начинали претендовать на бóльшую репрезентативность, — символической встречи, псевдовстречи — и, напротив, символического разрыва людей, продолжавших в реальности существовать в едином пространстве, кругу, сообществе и т.п. [44]
Псевдовстречи согласившихся друг с другом по какому-то одному вопросу, отсутствие дискуссии с адресатом полемики (на практике и на уровне риторики открытых писем), не-встреча на едином, физически конкретном и ощутимом поле обсуждения поднятых в открытых письмах вопросов — вот характеристики того образа публичного поля (the public), которое создавалось открытыми письмами, в свою очередь возникшими из реальных дискуссий — в домах, на шумных днях рождения или в небольшом кругу (the publics). Если понимать публику как людей, видящих друг друга [Arendt 1998: 26] и вступающих в открытый и для самих дискутирующих, и для зрителей обмен мнениями, готовых убеждать и быть переубежденными [Schmitt 1926: 45—47], то открытые письма конца 1960-х годов позволяют нам говорить не о существовании публичной сферы, а о развитии различных ее признаков: письмо, собравшее несколько сотен подписей, может быть понято как совместное действие, но лишь как совместное действие, осуществленное не только вне процесса дискуссии, но и помимо открытой коммуникации.
«Дискуссий не было»: в конце 1960-х годов их не было не только в смысле отсутствия разногласий внутри одного круга или смежных кругов по вопросам самиздата (оценка Павла Литвинова), их не было также и в том полемическом пространстве, которое создавалось открытыми письмами. Полемика с недостойными ее адресатами в открытых письмах диссидентского круга оказалась столь же номинальной, как и дискуссия в открытых письмах, широко публиковавшихся советскими газетами. В 1970-е, с развитием эмиграции и появлением эмигрантских периодических изданий, открытые письма обретут больше возможностей для полемики внутри (бывших) единомышленников, сохранив при этом и тенденцию к декларативности, которая не предполагала поля для спора [45].
Библиография / References
[Амальрик 1970] — Амальрик А. Просуществует ли советский союз до 1984 года? Амстердам: Фонд имени Герцена, 1970.
(Amal’rik A. Prosushchestvuet li Sovetskiy Soyuz do 1984 goda? Amsterdam, 1970.)
[Белая книга… 1967] — Белая книга по делу А. Синявского и Ю. Даниэля / Сост. А. Гинзбург. Frankfurt am Main: PossevVerlag, 1967.
(Belaya kniga po delu A. Sinyavskogo i Yu. Danielya / Ed. by A. Ginzburg. Frankfurt am Main, 1967.)
[Борисов 2017] — Борисов В. Статьи, документы, воспоминания. М.: Новое издательство, 2017.
(Borisov V. Stat’i, dokumenty, vospominaniya. Moscow, 2017.)
[Вронский] — Вронский Борис. Дневник] // http://prozhito.org/notes?date=%221966-01-01%22&diaries=%5B393%5D.
(Vronsky Boris. Dnevnik] // http://prozhito.org/notes?date=%221966-01-01%22&diaries=%5B393%5D)
[Гладков 2014] — Гладков А. Дневник / Публ. М. Михеева // https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2014/11/dnevnik-12.html.
(Gladkov A. Dnevnik / Publ. by M. Micheev // https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2014/11/dnevnik-12.html)
[Гладков 2015] — Гладков А. Дневник / Публ. М. Михеева // https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2015/5/dnevnik-13.html.
(Gladkov A. Dnevnik / Publ. by M. Micheev // https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2015/5/dnevnik-13.html)
[Каверин 2006] — Каверин В.А. Эпилог. М.: Вагриус, 2006.
(Kaverin V.A. Epilog. Moscow, 2006.)
[Корнилов 1996] — Корнилов В. Бесстрашная // http://www.chukfamily.ru/lidia/biblio/vospominaniya-biblio/besstrashnaya.
(Kornilov V. Besstrashnaya // http://www.chukfamily.ru/lidia/biblio/vospominaniya-biblio/besstrashnaya)
[Мень 2007] — Мень А. О себе…: воспоминания, интервью, беседы, письма. М.: Жизнь с богом, 2007.
(Men’ A. O sebe…: vospominaniya, interv’yu, besedy, pis’ma. Moscow, 2007.)
[Орлова 2018] — Орлова Р. «Родину не выбирают…» Из дневников и писем 1964— 1968 годов / Публикация, вступление и комментарии М. Орловой // Знамя. 2018. № 9 (http://magazines.russ.ru/znamia/2018/9/rodinu-ne-vybirayut.html).
(Orlova R. «Rodinu ne vybirayut…»: Iz dnevnikov i pisem 1964—1968 godov // Znamya. 2018. № 9.)
[Орлова, Копелев 1990] — Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. 1956—1980. М.: Книга, 1990.
(Orlova R., Kopelev L. My zhili v Moskve. Moscow, 1990.)
[Реабилитация 2003] — Реабилитация: как это было. Документы президиума ЦК КПСС и другие материалы. Том II: февраль 1956 — начало 80-х годов / Сост. А.Н. Артизов и др. М.: МФД, 2003.
(Reabilitatsiya: kak keto bylo. Dokumenty prezidiuma ZK KPSS i drugie materialy. Tom II / Ed. by Artizov et al. Moscow, 2003.)
[Сарнов] — Сарнов Б. Скуки не было. Третья книга воспоминаний. [Глава «Старуха-хулиган»] // https://7books.ru/benediktsarnov-skuki-ne-bylo-978-5-5321-0778-6/.
(Sarnov B. Skuki ne bylo. Tret’ya kniga vospominaniy // https://7books.ru/benedikt-sarnovskuki-ne-bylo-978-5-5321-0778-6/)
[Солженицын 2018] — Солженицын А.И. Бодался теленок с дубом // Солженицын А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 28. М.: Время, 2018.
(Solzhenitsyn A.I. Bodalsya telenok s dubom // Solzhenitsyn A.I. Sobr. soch.: In 30 vols. Vol. 28. Moscow, 2018.)
[Твардовская 2007] — Твардовская В. В. А. Каверин в «Новом мире» Твардовского // «Каждая книга — поступок»: Воспоминания о В. Каверине. М.: Б.С.Г.- ПРЕСС, 2007.
(Tvardovskaya V. V.A. Kaverin v «Novom mire» Tvardovskogo // «Kazhdaya kniga — postupok»: Vospomimamiya o V. Kaverine. Moscow, 2007.)
[Тихомиров 2013] — Тихомиров А. А. «Режим принудительного доверия» в советской России, 1917—1941 годы // Неприкосновенный запас. 2013. № 6. с. 98—117.
(Tichomirov A.A. «Rezhim prinuditel’nogo doveriya» v Sovetskoy Rossii, 1917—1941 gody // Neprikosnovenny zapas. 2013. № 6. P. 98—117.)
[Цена метафоры 1989] — Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. М.: Книга, 1989.
(Tsena metafory, ili Prestupleniye i nakazaniye Sinyavskogo i Danielya. Moscow, 1989.)
[Цинман 2014] — Цинман Л. Похождения рядового подписанта — после «письма 99 математиков» // https://snob.ru/profile/28809/blog/81277.
(Tsinman L. Pochozhdeniya ryadovogo podpisanta — posle «pis’ma 99 matematikov»// https://snob.ru/profile/28809/blog/81277)
[Чуковская 2001] — Чуковская Л. Михаилу Шолохову, автору «Тихого Дона» // Чуковская Л. Сочинения: Т. 2: Публицистика. М.: Издательство «Арт-Флекс», 2001. C. 507—512.
(Chukovskaya L. Mikhailu Sholokhovu, avtoru “Tikhogo Dona” // Chukovskaya L. Sochineniya: T. 2: Publitsistika. Moscow, 2001. P. 507—512.)
[Чуковский, Каверин 2004] — Переписка К.И. Чуковского и В.А. Каверина // www.chukfamily.ru/kornei/prosa/pisma/perepiskakichukovskogo-s-vakaverinym.
(Perepiska K.I. Chukovskogo i V.A. Kaverina // www.chukfamily.ru/kornei/prosa/pisma/perepiskakichukovskogo-s-vakaverinym)
[Чуковский, Чуковская 2003] — Чуковский К., Чуковская Л. Переписка: 1912—1969. М.: Новое литературное обозрение, 2003.
(Chukovsky K., Chukovskaya L. Perepiska: 1912— 1969. Moscow, 2003.)
[Чупринин 2019] — Чупринин С. У черты. Опыт и уроки раннего подписантства // http://znamlit.ru/publication.php?id=7232.
(Chuprinin S. U cherty. Opyt i uroki rannego podpisantstva //http://znamlit.ru/publication.php?id=7232)
[Шаламов] — Шаламов В.Т. — Эренбургу И.Г. // https://shalamov.ru/library/24/76.html#t4.
(Shalamov V.T. — Erenburgu I.G. // https://shalamov.ru/library/24/76.html#t4)
[Эренбург 2000] — Письмо И.Г. Эренбурга к И.В. Сталину. К проблеме депортации советских евреев в Сибирь в 1953 году // Вестник АПРФ. 2000. 14 марта (www.vestnik.com/issues/2000/0314/koi/erenburg.htm#1a).
(Pis’mo I.G. Erenburga k I.V. Stalinu. K probleme deportatsii sovetskikh evreev v Sibir’ v 1953 godu // Vestnik APRF. 2000. March 14 (www.vestnik.com/issues/2000/0314/koi/erenburg.htm#1a).
[Этингер 2001] — Этингер Я.Я. Это невозможно забыть. М.: Весь мир, 2001.
(Etinger Ya.Ya. Eto nevozmozhno zabyt’. Moscow, 2001.)
[XXIII съезд… 1966] — XXIII съезд коммунистической партии Советского Союза. 29 марта — 8 апреля 1966 г. Стеногр. отчет: В 2 т. Т. 1. М.: Политиздат, 1966.
(XXIII s’ezd kommunisticheskoy partii Sovetskogo Soyuza. Moscow, 1966.)
[Arendt 1998] — Arendt H. The human condition. 2nd ed. Chicago: The University of Chicago Press, 1998.
[Essig 2000] — Essig R.-B. Der Offene Brief. Geschichte und Funktion einer publizistischen Form von Isokrates bis Günter Grass. Würzburg: Königshausen & Neumann, 2000.
[Fitzpatrick 1996] — Fitzpatrick Sh. Supplicants and Citizens: Public Letter-Writing in Soviet Russia in the 1930s // Slavic Review. 1996. Vol. 55. № 1. P. 78—105.
[Schmitt 1926] — Schmitt C. Die geistesgeschichtliche Lage des heutigen Parlamentarismus. München, Leipzig: Duncker & Humboldt, 1926.
[1] Беседы автора с П. М. Литвиновым, 25.01.2019, 14.03.2019.
[2] Беседа автора с П. М. Литвиновым, 25.01.2019.
[3] Видеть всю правду! // Литературная газета. 1956. 22 ноября. Подписи присоединившихся к этому письму, в том числе подпись Эренбурга, — в номере от 24 ноября 1956 года.
[4] Открытое письмо товарищам по работе // Литературная газета. 1954. 26 октября.
[5] Черновики письма с более или менее радикальными предложениями авторов сохранились: РГАЛИ. Ф. 2285. Оп. 1. Ед. хр. 84.
[6] Цитата Ю. Мадоры по: Беседа автора с А.Л. Осповатом, 22.02.2019.
[7] См., например, письмо от 18 июня 1939 года, отправленное В. Кавериным Берии в защиту арестованного Ю.Г. Оксмана (комментарий к письму Каверина к Чуковскому летом 1965 года): [Чуковский, Каверин 2004].
[8] 23 марта 1966 года, перед съездом КПСС, К. Симонов обратился к Брежневу с письмом против «канонизации Сталина» и «антиисторических попыток возвращения к его методам действий» [Реабилитация 2003: 490]. В эти дни, после антисталинского «письма 25-ти» (а через два дня появится поддержавшее его «письмо 13-ти»), антисталинское письмо в инстанции казалось гораздо меньшим риском, чем письмо в защиту Синявского и Даниэля.
[9] Тендряков В.Ф. [Письмо Демичеву]. Л. 2—3. (Архив семьи. За возможность ознакомиться с черновым вариантом письма благодарю М.В. Тендрякову.) Отпечатано на машинке 1 марта, рукописная правка — 2 марта.
[10] Объектом критики одного из самых ранних открытых писем (А. Е. Краснов-Левитин, 6 марта 1960 года), о чрезмерной резкости которой позже писал о. Александр Мень, стал сам Тендряков [Мень 2007: 126]. См. также отклик В. Шаламова в письме к Эренбургу от 28 апреля 1966 года на открытое письмо Э. Генри, в котором тот упрекал Эренбурга в «сплетении “зла и добра”» при упоминании Сталина в его мемуарах: «Эрнст Генри — не из тех людей, которые имели бы право делать Вам замечания, наскоро сколачивая “прогрессивный” капитал» [Шаламов].
[11] Статью Д. Еремина «Перевертыши» («Известия», 13 января 1966 года) и отклики на нее («Известия», 18 января 1966 года) см.: [Цена метафоры 1989: 21—29].
[12] См. запись в дневнике Раисы Орловой от 23 февраля 1966 года: «В “Известия” кроме ЛК и Володи (Владимир Корнилов. — О.Р.) написали Лена Ржевская и Ирина Роднянская» [Орлова 2018]. Письмо Ирины Роднянской от 1 февраля 1966 года не в «Известия», но в президиум Верховного совета СССР с копией в «Литературную газету» см. в: [Цена метафоры 1989: 47—49].
[13] Благодарю С.И. Чупринина (письмо от 25 марта 2019 года), уточнившего у И.Б. Роднянской подробности об этом ее письме: оно было передано автором, через третьи руки, корреспонденту Би-би-си и вскоре прозвучало по радио.
[14] См.: samizdat.memo.ru на основе 30-томного «Собрания документов самиздата» из архива Радио «Свобода»: Архив «Международного Мемориала» (в дальнейшем — ММ). Фонд 158.
[15] Прецедент — выступление Ларисы Богораз по «Голосу Америки», о котором Раиса Орлова делает запись 23 февраля.
[16] Запись сделана 22 марта 1966 года. споры вокруг составления письма см.: [Орлова 2018] и [Орлова, Копелев 1990: 202—203].
[17] Этим днем датирована запись в дневнике Орловой о звонке Галича, рассерженного, «почему его обошли»: [Орлова, Копелев 1990: 203].
[18] Опубликовано в: Русская мысль. 1966. 29 нояб.; Грани. 1966. № 62. С. 131—135. См. отклики на передачу письма по радио в дневнике Бориса Вронского от 5 декабря 1966 года [Вронский] и на распространение его в самиздате в дневнике Александра Гладкова от 27 августа 1966 года [Гладков 2014].
[19] ММ. Ф. 158. СДС. Т. 4. АС № 221. Л. 2—3.
[20] См., например, статистику, подробный пересказ текста, изложение событий, а также обращение не к Шолохову, а к «читателю» в письме Галанскова: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 4. АС № 232. Л. 3.
[21] ММ. Ф. 158. СДС. Т. 1. АС № 25.
[22] ММ. Ф. 158. СДС. Т. 5. АС № 350.
[23] А.Л. Осповат, в то время литературный секретарь Л.К. Чуковской.
[24] Там же. Л. 5—6.
[25] Там же. Л. 1
[26] ММ. Ф. 158. СДС. Т. 1. АС № 32. Л. 1.
[27] Уварова И.П. Открытое письмо А.В. Воронелю о его предисловии к воспоминаниям C.Г. Хмельницкого «Из чрева китова». Варианты // РГАЛИ. Ф. 3276. Оп. 1. Ед. хр. 451.
[28] По сведениям В. Каверина, съезд получил «около пятисот писем», о чем было упомянуто на Секретариате ССП [Каверин 2006: 418].
[29] Подпись Паустовского идет первой, за ней — подписи Каверина и Тендрякова, передававшего письмо съезду: [Гладков 2015].
[30] ММ. Ф. 158. СДС. Т. 3. АС № 171.
[31] П.Г. Антокольский, май 1967 года: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 3. АС № 172; Д.Я. Дар, 19 мая 1967 года: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 3. АС 184; В.В. Конецкий, 20 мая 1967 года: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 3. АС №183; С.П. Антонов, 24 мая 1967 года: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 3. АС №185; Г.Н. Владимов, 26 мая 1967 года: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 3. АС № 173. Помимо писем, были отправлены телеграммы. Телеграмма В. П. Катаева: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 3. АС № 177; телеграмма В. Войновича, В. Корнилова, Ф. Светова: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 3. АС № 185.
[32] ММ. Ф. 158. СДС. Т. 3. АС № 173. Л. 3, 4.
[33] Беседа автора с П.М. Литвиновым, 10.01.2018
[34] ММ. Ф. 158. СДС. Т. 1. АС № 78. Л. 4.
[35] См. еще одно, также подробно излагающее суть событий, открытое письмо — Вадима Делоне о демонстрации на пушкинской площади 22 января 1967 года: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 1. АС № 49. Л. 8.
[36] См., например, жалобу Б. В. Талантова Генеральному прокурору СССР Р.А. Руденко о преследовании церкви в Кировской области от 26 апреля 1968 г.: ММ. Ф. 158. СДС. т. 1. Ас № 58.
[37] См. заявление матери и жены А.С. Есенина-Вольпина: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 1. АС № 47. Л. 1.
[38] См. обращение Валентина Комарова (Леонарда Терновского) без указания жанра в связи с оккупацией Чехословакии от 30 сентября 1968 года: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 1. Ас № 69. л. 14.
[39] Открытое письмо Геннадия Алексеева (Г.В. Гаврилова) от 22 сентября 1968 года см.: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 1. АС 80.
[40] См. открытое письмо И. Габая, Ю. Кима и П. Якира: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 1. АС № 14.
[41] ММ. Ф. 158. СДС. Т. 1. АС № 79. Л. 1.
[42] Один из примеров — письмо Александра Даниэля к Грэму Грину (конец 1969 года) об условиях содержания Ю. Даниэля и В. Ронкина во Владимирской тюрьме, начинающееся и заканчивающееся извинениями перед адресатом письма за то, что он выбран в этом качестве: ММ. Ф. 158. СДС. Т. 4. АС 290. Л. 1, 4, 5.
[43] А.Д. Вентцель, подписывая то же письмо, не видел других подписей, в том числе не знал, что письмо подписала его сестра (беседа автора с А.А. Раскиной и А.Д. Вентцелем, 15.01.2019).
[44] См., например, символически противопоставленные друг другу внутри «Белой книги» «письмо 62-х», одним из редакторов которого был А. Н. Анастасьев, и письмо в редакцию «Литературной газеты» «нет нравственного оправдания» от имени профессоров и преподавателей филологического факультета МГУ, подписанное в том числе женой Анастасьева Е.П. Любаревой [Белая книга 1967: 385—387, 341—344].
[45] См. открытое письмо Лидии Чуковской от 25 января 1981 г. в журнал «Континент» и ответ Натальи Горбаневской // Континент. 1981. № 27. С. 377—381.