Роман. Продолжение
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 318, 2025
Продолжение. Начало см.: НЖ, № 317, 2024.
МÜNCHEN. РОМАН НИКОЛАЕВИЧ ОЛОНЕЦКИЙ
Князь Олонецкий-старший отложил в сторону «Возрождение» – умер князь Кудашев (вздорный был человек, хотя многие так не счи- тали), князь Голицын отказывается от дуэли с Полем де Касаньяком, тот в ответ ругается в газете… Господа, полно! Как можно…
Вот у него сегодня серьезный разговор с незнакомым человеком. Человека прислал Роману Николаевичу генерал Бискупский. В письме сообщалось, что бывший красный командир авиационной части бежал два месяца назад на самолете в Польшу, откуда смог перебраться в Германию. Генерал просил побеседовать с перебежчи- ком. Его уже допросили и поляки, и немцы, он рассказал всё, что знал. Но генералу интересно мнение князя – как независимого наблюдателя, а значит, объективного.
Хотя какая может быть объективность от беседы с человеком с той стороны? У нас у всех предвзятое отношение к ним – или в сто- рону восторга (они – антибольшевики, значит, они с нами!), или в сторону подозрения (еще один агент ГПУ!).
И вот они сидят в русском ресторане, в углу, – пожилой эмигрант и относительно молодой, лет 35-40, новый эмигрант.
– Что будете пить? – с улыбкой интересуется князь, заранее зная ответ. И не ошибается.
– Водку, если позволите.
– Позволю, – кивает головой Олонецкий и делает заказ подошед- шему официанту.
Графинчик? – уточняет тот. – Да, конечно, – а сам ловит себя на мысли, что водку он не пил давно.
Непросто передать в двух словах все сложные и бесчисленные впечатления, которые охватывают князя при первом знакомстве с человеком, пришедшим «оттуда». Наверно, у собеседника впечатле- ния тоже не просты. Они охватывают всю гамму чувств, от изумления до горечи отчаяния. Стоя на пороге «того» мира, который еще свеж перед глазами, хочется выразить свои впечатления скорее, пока будни повседневной жизни еще не сгладили резкой смены ощущений. Они могут быть достаточно интересны и эмигрантам, а может быть, даже и полезны.
– Будьте здоровы, – чокаются собеседники.
– Селедка хороша, – замечает князь.
– Огурчики – как у нас дома, – отмечает перебежчик.
– Ну-с, какое ваше первое впечатление от нашей эмиграции, гос- подин Ильин? – вытирает рот салфеткой Олонецкий.
Ответ готов:
– Раньше мне казалось, что эмиграция активно борется с комму- низмом…
Олонецкий улыбается.
– А теперь?– А теперь я вижу, что борьба против коммунизма не составляет «первой необходимости».
Улыбка сходит с лица князя.
– «Не составляет необходимости»? А почему она должна состав- лять первую необходимость?
– Вот-вот! – оживляется собеседник. – Эмигранты уже более десятка лет по условиям своей жизни не видят коммунизма «над своей кроватью». Для нас же, «советских», как называют себя бес- партийные советские граждане, – это ощущение покрывает всё остальное.
– Почему?
– Потому! Там теперь нельзя жить ни минуты, не остерегаясь, не защищаясь от вездесущего «коммунизма»… а получение пищи, сохра- нение жилища, воспитание детей! – всё это связано с необходимостью «обойти» какой-нибудь «закон» или «постановление» власти, или нарушить «коммунистический образ мыслей». И тем самым всё насе- ление, все «советские», от мала до велика, чтобы не погибнуть (ибо коммунистическая власть не интересуется сохранением жизни своих граждан), должны находиться постоянно настороже, постоянно в борь- бе против того или иного закона или действий власти. Вы позволите?
– Да, пожалуйста.
Ильин наливает и опрокидывает содержимое рюмки, пьет – как воду.
Закуска съедена. Олонецкий подает официанту знак.
– Сейчас принесут рассольник с грибами. Я люблю его, потому заказал. Вы не против?
– Нет-нет! Так о чем я? Да! Здесь – в эмиграции – отсутствие необходимости борьбы (или защиты) ясно ощущается. Оно приводит к совершенно непостижимой для нас, «советских», высокой полити- ческой оценке эмигрантами самого «состояния в эмиграции». Эмигранты сам факт эмиграции рассматривают как фактор, опреде- ляющий борьбу с коммунизмом.
– Вы так считаете?
– Да! Я три месяца в Европе, но уже видал множество людей, гордых своей «политической ролью», гордых сознанием, что «они никогда не служили большевикам» – как будто отсутствие этой «службы» может что-то дать для настоящего. Что значит для борьбы с коммунизмом сегодня ваше далекое прошлое? И не является ли сама непрерывная ссылка на это прошлое лишь огромной ширмой, прикрывающей пассивность сегодняшнего дня?
От супа шел аппетитный пар.
Ильин продолжал, словно читал доклад:
– Эмигранты не видят, что теперь коммунизм имеет совсем иную форму, чем двенадцать лет назад, что он ведет борьбу на иных путях. Коммунисты стараются очистить свой государственный аппарат от инакомыслящих, видя в каждом некоммунисте на государственной службе ослабление своей позиции. Коммунисты должны построить аморальное «коммунистическое общество». Но русский человек «там» вовсе не строит коммунистическое общество, и строить его не станет, да и не может. Именно потому коммунисты принуждены ссы- лать сотни тысяч непокорных крестьян, непрерывно «чистить» совучреждения, арестовывать и расстреливать.
– Вы ешьте, ешьте, господин Ильин. Я внимательно слушаю. И как советские люди относятся к нам, к эмигрантам?
Ильин откладывает ложку.
– Как к счастливцам! Эмигрант – словно счастливец, который выиграл двадцать тысяч и может спокойно спать каждую ночь, не ожидая стука в дверь, он не должен страшиться каждого сказанного им вчера слова…
Олонецкий тоже откладывает ложку.
– Счастливец… Ну-ну…
– Да, счастливец! Счастливец потому, что избавленный от еже- дневного гнета коммунистической системы, от сыска, наблюденья, провокации и предательства, может свободно располагать своей мыслью, своим словом, своей энергией и всеми бесконечными воз- можностями (по сравнению с русскими людьми «там»), которые дает ему пребывание в цивилизованном и культурном миpе – в том числе, для борьбы против коммунизма… А как эмигранты пользуются сей- час этим счастьем?..
Князь вместо ответа принимается за суп. Он любит такой суп. Собеседник следует его примеру. Наверно, суп нравится и ему. А почему бы и нет?
– Видите ли, – произносит князь, – всё, что вы говорите, – пра- вильно. Но далеко от реальной жизни. Эмигрант – живой человек, ему надо работать, чтобы получать деньги, платить за квартиру, обучать детей в гимназии… И совершенно естественно, что лица, уже достиг- шие обеспеченного положения, прежде всего имеют общение с людьми своего круга, то есть с теми, кто тоже достиг какого-то положения. С того момента, как вы начнете зарабатывать – скажем… 1000 фран- ков, – вам придется бороться уже со следующим слоем…
– В каком смысле? – не понимает перебежчик.
– В том, что борьба пойдет не с коммунизмом, а за хорошие квар- тиры, обеды в хорошем ресторане, новые автомобили…
– Вы делите эмиграцию по тому уровню жизни, которого она достигла…
– А как иначе?
– Вы позволите?.. – с дрожью в голосе спрашивает Ильин, берясь за графинчик.
– Наливайте, наливайте. Я давно не пил водки и пью ее с удо- вольствием. Вот нам уже несут жареную утку. Здесь ее готовят отменно.
Они снова выпивают и принимаются за птицу.
– Очень вкусно, – хвалит Ильин.
Олонецкий только кивает головой, занятый едой.
Ильин смотрит на князя и думает, что вот сидит перед ним ста- рый человек, не иначе «белой акации цветок эмиграции», типичный старорежимный чиновник, и в его лице смотрит старый мир, мир 1912-13 годов, мир, не знающий еще коммунистической революции, ГПУ, советской каторги, «социалистического строительства» и «кол- лективизации».
Как будто бы теперь уже не появились в Европе посредники, предлагающие для анатомических музеев черепа расстрелянных в подвалах ГПУ; как будто бы в России не вырыты и не опорожнены цинковые гробы для пополнения ресурсов «пятилетки»; как будто бы зерно, заваливающее иностранные рынки, не всходит на костях и трупах сотен тысяч сосланных крестьян, как будто бы людей не аре- стовывают за упоминание Христа Спасителя, а Симонов монастырь еще не взорван динамитом… И в этот момент «делить» людей по их материальному положению и думать о «борьбе» за франки, динары, прибыли и проценты..
Но князь прекрасно понимает своего неожиданного собеседника.
– Вы еще мало живете в Европе. Пройдет какое-то время, и вы убедитесь, что «здесь» действительно прежде всего существует ука- занное мной «деление» и идет почти исключительно борьба за мате- риальное благополучие сегодняшнего дня. Всё остальное – на «вто- ром плане». Кстати, мы не боимся большевиков. В статье одного талантливого русского публициста мне попалось соображение о том, что «человек, скопивший 1000 франков и положивший их в сберега- тельную кассу, уже не может быть коммунистом».
Ильин отрывается от утки.
– Какая страшная ошибка! У нас «там» дело понимается как раз наоборот: человек, дорожащий своим материальным положением или своим положением вообще, уже рассматривается его товарищами- антикоммунистами с подозрением, ибо гораздо легче, чем другие, может быть подкуплен властью. Ведь коммунистическая партия сегодняшнего дня – это вовсе не группа «карбонариев» или «комитад- жей», ищущих, где бы что экспроприировать. Это огромная многомил- лионная организация, крупнейшая рабовладельческая «компания», какую только знала история; это трест преступников, располагающий огромными ресурсами России.
– И что же? – любопытствует князь, гадая, кто же его собеседник – наивный офицер или агент ГПУ.
– А то, что в глазах московских партийцев эмигранты, ищущие материального благополучия, в крайнем случае представляются
«вышедшими из игры» – потерявшими свое политическое лицо, в худшем же – людьми, с которыми можно дела делать.
Олонецкий хмыкает – ну и загнул!
– Буду откровенным. На меня первое столкновение с бытом эмиграции произвело глубокое впечатление. Как бы из могилы (для нас это действительно – «из могилы») встала прежняя российская действительность. Люди того же прежнего «петроградского» облика, помещенные на улицы европейских городов, те же разговоры – о закупках, праздниках, семейных неудачах и успехах, которые для нас сохранились только в невозвратном прошлом. А здесь какое-то болез- ненное стремление «воссоздать» прежнюю российскую действитель- ность, сейчас, здесь, за границей, любой ценой, любыми средствами. Но русский быт, с его многими особенностями, нельзя восстановить полностью, без «помощи» России, т. е. без какой-то «связи» (пускай невольной) с ее поработителями. «Марья Ивановна, бегите скорее в магазин… – услышал я однажды, – наконец, прибыли настоящие русские грузди… Уж возьмем побольше – ох, как я свое русское люблю, как же и не купить…» И грузди – а за ними клюква, балычок, икорка – приобре- таются для «восстановления» здесь российской действительности….
Олонецкий нахмурился.
– Чем же плохи грузди? К водочке в самый раз…
– К водочке – да. Я не о том. Всего этого «русского» не существу- ет в природе. Русские грибки, соленья, варенья, икорка – не суще- ствуют. Существуют только продукты советского экспорта. Продукты, которые силой оружия и угнетения коммунистическая власть отбирает у русского народа и вывозит за границу для получе- ния валюты, необходимой Коминтерну, ГПУ, Разведупру. Там сотни русских людей идут под расстрел и в ссылку, чтобы сократить этот экспорт, здесь сотни и тысячи русских людей – так же ненавидящих коммунизм – ищут этот товар, поднимая его цену, способствуя его сбыту, вовлекая иностранцев – только теперь по-настоящему привык- ших к икре, балычкам и т. п. И в то время, как эмигрантские газеты призывают иностранцев не покупать советскую нефть, советский уголь и лес – продукты каторжного труда, дающих силу компартии и за границей, и внутри СССР, – эмигранты-обыватели «восстанавли- вают» для себя былую российскую действительность, судорожно ищут на рынке настоящие русские грибки, маринады, икорку…
Олонецкий слушал внимательно, отложив нож и вилку. Он пытался понять собеседника. Ильин был в ударе:
– Для нас, «советских», истинная картина не теряется – и, прохо- дя мимо магазинов, торжественно возвещающих «русские» продук- ты, я никогда не смогу забыть «тамошней» картины – страдания людей, эти продукты «для советской власти» принужденных добы- вать… На икре, конечно, нельзя вырезать надписи, как то делают советские подневольные люди там на бревнах, но эта «надпись» – пускай несуществующая – перед глазами каждого русского человека должна всегда стоять.
«Точно, агент ГПУ. Очень складно излагает, собака, как заучен- ный доклад», – думал Олонецкий.
МОСКВА, КРЕМЛЬ
– Не получилось с высылкой эмигрантов в 32-м году, когда орга- низовали дело Горгулова, устроим из Югославии, их там очень много, и они чертовски активны, – надо, чтобы схватили за руку русского эмигранта, тогда будет прецедент. У короля Александра мало сторон- ников, а если его не будет, то новый король – малолетний Петр, за ним стоит регент. А регент – сторонник сближения с СССР. Он установит дипотношения с Москвой. И тогда мы уже сможем югославянскими руками давить эмиграцию. Ведь у нас будет договор!
– Да, – мечтательно произнес собеседник. – Такой бы договор с Францией…
– Будет, – пообещал Литвинов. – Теперь там у власти социали- сты. А это почти наши меньшевики, то есть договориться с Леоном Блюмом можно.
Хозяин черного стола встал и произнес задумчиво:
– Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы.
ПРЕССА
Вчера с Северного вокзала, в 8 час. 5 мин., И.А. Бунин с супругой, В.Н., отбыл в Стокгольм для участья в торжествах по поводу получения премии нобелевскими лауреатами. Проводы И. А. Бунина не носили официального характера. На вокзал приехали ближайшие друзья отъезжавшего.
Впрочем, была представлена и парижская русская общественность М.М. Федоровым и двумя представителями национальной организации скаутов. Поднося В.Н. и И.А. Буниным цветы, юная «герл-гайд» и скаут-мастер выра- зили им пожелания счастливого пути, благополучия и скорого возвращения.
И.А. Бунин, видимо, весьма тронутый, произнес короткое слово и поце- ловал юных скаутов.
В группах, приехавших проститься с В.Н. и И.А. Буниными были: Б.К. и В.А. Зайцевы, баронесса Врангель, М.А. Алданов, Б.А. Лазаревский, П.А. Ни-лус, Н.Я. Рощин, М.А. Струве, Л.Ф. Зуров, профессор Ельяшевич, Н.И. Кульман, В.В. Руднев и др.
«Возрождение» (Париж), 4 декабря 1933
В защиту Димитрова, Торглера, Попова и Танева
Международный комитет по оказанию помощи жертвам фашизма опубликовал в «Юманите» воззвание в защиту лейпцигских обвиняемых.
Комитет призывает создать немедленно мощный международный единый фронт для борьбы с преступной фашистской юстицией.
В воззвании говорится: «Необходимо организовать собрания и демонст- рации во всех странах и местностях. Необходимо при помощи многочислен- ных писем, телеграмм и делегаций выявить волю масс, как это сделано в САСШ. 19 декабря должны быть проведены везде международные демонстрации. Для подготовки демонстраций созданы комиссии во всех странах».
С другой стороны, Комитет борьбы за освобождение 4 невиновных революционеров призывает трудящихся подписаться 10 декабря под пети- циями, требующими их освобождения. Вчера уже получены 43 списка с 1500 подписями. 14 декабря в Парижском районе состоятся 20 митингов в защиту лейпцигских подсудимых.
М. Кольцов «Правда» (Москва), 10 декабря 1933
Чудовище озера Лох-Несс
Свидетельство Гудбоди
Известный шотландский спортсмен Гудбоди подтверждает своим сви- детельством существование какого-то диковинного зверя в водах Лох-Несса. Гудбоди рассказывает: 30 декабря, в сопровождении своих двоих доче-
рей, он ехал на автомобиле в двух километрах на восток от порта Аугустус (северная часть) с надеждой увидеть чудовище. Вскоре после полудня Гудбоди, к величайшему удовлетворению, увидел что-то на поверхности воды: ему показалось сперва, что это поплавки громадной рыбы, передви- гающейся в сторону, т.е. на север. Потом в великолепный полевой бинокль, который был при них, свидетель и его дочери совершенно ясно рассмотрели что-то, что они принимали за поплавки, – в действительности горбы.
Странное существо, находившееся на расстоянии 400 или 500 метров от берега, внезапно наполовину повернулось. Гудбоди убедился, что внешность чудовища никоим образом не совпадает с описаниями, появлявшимися до сих пор в газетах. Шотландец насчитал по крайней мере 8 горбов, а одна из его дочерей утверждает, что их девять. Голова животного маленьких разме- ров. Она, точно на палке, торчала над водой – на длинной тонкой шее.
Гудбоди считает, что часть животного, которую он видел, имела прибли- зительно 5 метров в длину.
Чудовище сфотографировано?
Объяснения очевидца подтверждает также лудильщик Ивернеса, кото- рый увидел животное около Юкихкастля. Наконец, три жителя Глазго, служащие «Шотландского кинематографического общества», заявляют, что им удалось сфильмовать чудовище вчера и что они собираются демонстриро- вать снятый фильм в двух кинематографах Глазго на этой неделе.
Капкан
В том месте, где был снят слепок со следа, оставленного в болотистой почве, по предположению, чудовищем, скрывающимся в водах Лох-Несса, Весерель и его сотрудники поставили капкан, в который, однако, странный зверь не попался.
И в Испании свое чудовище
В газете «Энтразижан» помещена телеграмма из Мадрида от 1 января о двойнике знаменитого чудовища из Лох-Несса, появившемся на побережье Средиземного моря, около Валенсии. Его видели в разных странах и, в конце концов, поймали посредством крюка. Чудовище, похожее на кита, – громад- ная рыба длиной в 4 метра, принадлежащая к породе, до сих пор неизвестной. Пленница послана в океанографический музей Мадрида, где будет подверг- нута внимательному обследованию.
* * *
Экспедиция газеты «Дейли Мэйл» нашла на берегу озера еще один след допотопного чудовища, привлекающего в Шотландию многие тысячи тури- стов и оживившего до небывалого уровня торговые дела всех селений в районе Лох-Несса. След этот найден одним местным чиновником, который поспешил сообщить об открытии следопытам из экспедиции газеты. Новый след зверя совершенно совпадает по своей форме и размерам с другими, найденными дней десять назад.
Специалисты его осмотрели и утверждают, что след естественного происхождения. Они считают эти отпечатки отпечатками допотопного животного, диплодока. Таков результат сравнения с лапами животных, находящихся в естественно-историческом музее в Лондоне.
Впрочем, директор лондонского зоологического сада придерживается иного мнения. Он убежден, что в шотландском озере нет никакого доисториче- ского животного, а туда какими-то путями попал просто-напросто большой морж.
«Возрождение» (Париж), 1934
PARIS. 6 ФЕВРАЛЯ 1934. МИШЕЛЬ
О, какое счастье – мой, мой личный автомобиль! Мой собственный, я его выкупил и езжу не на хозяйском, а на своем! И какая эко- номия – я теперь плачу только за место в гараже.
А те деньги, что раньше уходили на кредит, теперь можно откла- дывать на отпуск, поедем с Жанной к морю, не на Ла-Манш, а в Кольюр, – недавно пассажиры говорили, что это самое хорошее место на побережье; мы четыре года не были на море, последний раз ездили в Туке, там много русских отдыхает, несколько генералов, но Жанна тоже хочет поехать в Кольюр: она прочитала о нем в женском журнале; поедем на собственном автомобиле, снимем комнаты – зна- комый шофер, который отдыхал в прошлом году, дал адрес, рассказы- вал – очень теплое море в сентябре. А стоянка для машин? Конечно, конечно, и комнаты снимите в домике на берегу – метров двести от моря, засыпать под шум прибоя…
Ага, первый клиент моего собственного автомобиля. Куда везти? Вокзал. Хорошо. Садитесь. Едет куда-то. Воскресный отдых, не иначе. Или к подружке. Опасается, что опоздает на поезд. Не дрейфь, друг, не опоздаешь, моя машина имеет хорошую скорость. Тьфу, как по-русски правильно? У моего хорошая скорость. Тьфу, что за чепу- ха! У автомобиля хороший новый мотор, вот как бы надо сказать. Чего он волнуется? Нервы никуда не годятся. Воскресные поезда на всех парижских вокзалах отходят каждые двадцать минут. Три поезда в час. Вот он, твой вокзал. Спасибо, мсье.
Новый клиент. Куда везти? Монмартр. Поехали. Куда конкретно? Не знаю такой улицы, они все узкие, короткие, запутанные, у меня есть карта, посмотрим, если сразу не найдем.
…Какой-то иностранец останавливает его.
– На площадь Согласия! – тоном приказа требует он. Мишель качает головой.
– Там стреляют, мсье. Там опасно.
– Я журналист! Плачу по двойному тарифу!
Шофер пожимает плечами – кто устоит против таких предложе- ний?
На площади действительно что-то происходит. Конные гвардей- цы в стальных шлемах расчищают сквер. В центре за обелиском горит автобус. На другой стороне, у Тюильри, собралось несколько тысяч человек. Журналист исчезает в толпе.
Мишель вылезает из машины, запирает ее и прислушивается к крикам. Оказывается, это не фашисты, а коммунисты. Когда полицей- ские теснят их вниз, они начинают забрасывать полицию камнями и кирпичами. Мост через Сену, ведущий от площади Согласия к парла- менту, запружен огромным количеством конных гвардейцев, щелкав- ших затворами винтовок, за ними стоят полицейские и пожарная команда.
А тут кто? Несколько групп пытаются продвинуться к мосту по набережной от Лувра, но два пожарных шланга вынуждают их обра- титься в бегство.
Около восьми часов пара тысяч ветеранов войны из Union Nationale des Combattants строем выходят на площадь и маршируют от Рон-Пуан к Елисейским Полям. Они идут стройными рядами под огромными трехцветными флагами. У моста их останавливают, лиде- ры начинают переговоры с полицейскими чинами.
Площадь заполнена людьми. Первые выстрелы Мишель не слы- шит. Но стоящая недалеко женщина падает с окровавленным лицом. Потом он слышит стрельбу, доносящуюся с моста и противополож- ного берега Сены. Кажется, стреляют из пулемета. В ответ толпа вры- вается на площадь. Вскоре вся площадь в огне, из министерского здания идет густой дым. В ход пустили пожарные шланги, но люди стоят слишком плотно, чтобы их можно было рассредоточить.
Стрельба продолжается, пока конная гвардия не одерживает верх. Несколько раз площадь Согласия переходит из рук в руки, но ближе к полуночи полиция уже контролирует ситуацию. В какой-то момент – около десяти часов – толпа, которая к этому времени еще в ярости, но, очевидно, осталась без лидеров, пытается штурмом взять мост. Часть народа пробирается по набережным, где деревья служат хорошей защитой, часть бешено атакует площадь.
«Если они пройдут по мосту, – подумал Мишель, – они перебьют всех депутатов Национального собрания.» Но смертельный огонь – снова пулеметный – остановил толпу, и через несколько минут люди бросились врассыпную.
Вскоре доносится лишь редкая стрельба, и через десять минут Мишель возвращается к своему автомобилю. Вовремя – трое подо- зрительных типов в надвинутых кепках стоят возле машины.
Когда Мишель открывает дверцу и садится на сидение, они исчезают в темноте.
Даладье, строивший из себя сильного человека, ушел в отставку. Он сделал заявление: «Правительство, на котором лежит ответствен- ность за порядок и безопасность, отказывается обеспечивать их исключительными мерами, которые могут привести к дальнейшему кровопролитию. Оно не желает использовать солдат против демонстрантов. Поэтому я вручил Президенту Республики заявление об отставке кабинета министров».
Представьте себе Сталина или Муссолини, или Гитлера, не ре- шающихся бросить войска против толпы, которая пытается свергнуть их режим. Возможно, что непосредственной причиной вчерашнего ночного бунта и вправду явился скандал с финансистом Стависким. Но мошенничество Ставиского просто продемонстрировало разложе- ние и слабость французской демократии. На самом деле Даладье и его министр внутренних дел Эжен Фро выдали U.N.C. разрешение на демонстрацию. А обязаны были отказать. Они должны были еще рано вечером иметь под рукой достаточное количество конных гвар- дейцев, чтобы рассеять толпу и не дать ей набрать силу. Но уйти в отставку сейчас, подавив мятеж правых – а мятеж был именно правых, – это либо полнейшее малодушие, либо глупость.
«Интересно, каким образом коммунисты оказались этим вече- ром по одну сторону баррикад с явными фашистами?» – думает Мишель. Он вылезает из машины и идет по набережной – интересно, что на другой стороне? Почему парижане продолжают волноваться?
Шум и крики заставляют обернуться. Первое, что он видит, как неизвестные люди толкают его автомобиль к воде. Они кричат, смеют- ся и продолжают толкать машину к краю набережной. Неужели…
Мишель подбегает к краю набережной – задние колеса автомоби- ля висят над водой. Хорошо, что здесь неглубоко, – мелькает в голове. Его хватают за плечи, оттаскивают от воды, разворачивают к набе- жавшей толпе. Озлобленные лица, перекошенные рты. Местный заводила и смутьян Поль Гранже.
Мишель отталкивает его от себя.
– Руки прочь! – громко говорит тот.
Нападавший оборачивается за поддержкой к толпе.
– Он не захотел вступить в наш профсоюз! – кричит Поль. – Я знаю таких – он фашист, он белый! Они все фашисты!
– Какой белый! О чем ты?
– Он белый, он воевал против красных. Против коммунистов. Он за фашистов. Он против Советского Союза, я знаю.
– Погодите! – раздается в толпе. – Я его тоже знаю! Он шофер.
– Какой он фашист? Он живет в соседнем доме.
– Да, шофер, – огрызается Поль. – Шоферы тоже бывают фаши- стами. Он не вступил в наш профсоюз. Он не дал денег на помощь революционерам. Он не хочет помогать борцам против фашизма. Значит, он вместе с ними!
Мишель стоит как оплеванный и тупо смотрит на обступивших его работяг.
Все слова пропали. И французские, и русские. Слов не осталось в его голове.
– Ты, Гранже, бездельник… Ты нигде не работаешь, ты только кричишь… А я – рабочий, – растерянно произносит он. – Шофер – не буржуй и не фашист, а такой же рабочий человек. Я десять лет выплачивал кредит за машину. А теперь вы ее столкнули в Сену. Вы враги людей. Машина – мой кусок хлеба. А вы отняли у меня мой кусок хлеба.
PARIS. 7 ФЕВРАЛЯ 1934. АРТУР
Я старательно записывал события этого странного и историче- ского дня, поэтому могу точно рассказать всё, что было, – видел своими глазами.
Демонстрации, происходившие в Париже, к началу ночи приня- ли характер восстания.
19 часов.
На площади Согласия собралось 10000 человек. Со всех концов собраны полицейские силы и Республиканская гвардия для охраны Палаты депутатов. Демонстранты опрокидывают два автобуса и под- жигают один из них. Республиканские гвардейцы в конном строю атакуют толпу. Много раненых. Бригадир тяжело ранен ударом ножа. Демонстранты ранят лошадей гвардейцев, подрезая им жилы. Среди демонстрантов – коммунисты, которые явились первыми, члены крайне правых организаций и бывшие комбатанты.
19 час. 40 мин.
300 демонстрантов, собравшихся в район Риволи-Севастополь, бьют стекла магазинов и валят фонарные столбы.
20 часов.
500 демонстрантов, собравшихся на ступенях Большой Оперы, разогнаны полицией. 100 членов «Французской солидарности» двигаются от района Ришелье-Друо к Большой Опере. Они остановлены на пути полицейским заграждением. В то же время на площади Согласия полицейское заграждение снесено демонстрантами. Раздаются предупредительные сигналы горнистов. Республиканские гвардейцы в конном строю с саблями наголо атакуют толпу.
Одновременно 500 демонстрантов идут со стороны Дворца Правосудия из Латинского квартала. На бульваре Сен-Жермен происходят крупные столкновения. Производятся многочисленные аресты. Среди арестованных – депутат Десар, которого освобождают после того, как выясняется его личность.
Демонстрантам удается установить баррикаду на Елисейских Полях из скамеек, деревьев и решеток. Конные республиканские гвардейцы вновь с саблями наголо атакуют толпу, чтобы освободить подступы к мосту на площади Согласия. Пожарные готовят помпы, чтобы облить толпу, если ей удастся прорвать заграждения.
К этому времени ранено не менее 200 полицейских.
20 ч. 10 м.
Демонстрантам удается принудить к отступлению республиканских гвардейцев у моста площади Согласия. Демонстранты прони- кают на мост, они бросают камни в полицейских и наносят им удары. Демонстранты занимают половину моста. Устанавливается наскоро новое заграждение перед Палатой депутатов. Полиция и жандармы открывают стрельбу из револьверов по демонстрантам. По-видимому, среди полицейских царит растерянность. Четыре демонстранта ранены, из них один смертельно; он перевезен в госпиталь Божон. Ранено также много полицейских.
Полицейские власти официально сообщают, что демонстранты у площади Согласия стреляли первыми и что силы, охраняющие мост, открыли стрельбу лишь в ответ на выстрелы толпы. Всего у моста площади Согласия было произведено не менее 200 выстрелов. Директор муниципальной полиции Маршан, руководивший защитой Палаты депутатов, тяжело ранен в голову куском железа, брошенным одним из демонстрантов. Его перенесли в лазарет Палаты депу- татов.
20 час. 35 мин.
Полицейские заграждения в районе улиц Бельшасс, Гренелль прорваны колоннами бывших комбатантов, число которых достигает не менее 2000. Бывшие комбатанты направляются к Палате депутатов.
В районе Отель де Вилль полицейским силам удается оттеснить демонстрантов.
21 час.
Демонстранты поджигают второй автобус на площади Согласия. Все полицейские силы сосредотачиваются вокруг Палаты депутатов для ее защиты. Демонстранты поют «Марсельезу».
21 час. 45 мин.
14 грузовиков перевозят на Кэ д-Орсэ отряд колониальной пехоты. В районе улицы Бургонь демонстранты прорывают заграждения.
Новые конные атаки с саблями наголо. Демонстранты оттеснены.
Лишь только закончилось заседание Палаты, во всем здании дворца потушили электричество. Депутаты, журналисты и лица, быв- шие в Палате, вышли через задние двери.
1 час. 15 мин.
Толпа атакует морское министерство. Демонстранты поют «Марсельезу». Сбивают фонарные столбы. Пытаются выломать ворота. Засевшие в министерстве пожарные обливают нападающих из насосов.
Группа демонстрантов направляется на улицу Сен-Флорантен. Демонстранты ударяют в двери министерства на этой улице сбитыми ими фонарными столбами. Демонстранты бросают через разбитые окна нижнего этажа куски горящего дерева. В министерстве вспыхи- вает пожар, который, однако, быстро удается потушить.
Демонстранты опрокидывают автомобили пожарных.
22 час. 30 мин.
Республиканские гвардейцы с саблями наголо атакуют толпу на улице Руаяль и после упорной схватки оттесняют ее на площадь Согласия. На улице Руаяль происходит крупное столкновение. Много раненых, все – в ноги.
По последним сведениям, во время столкновения убито 15 человек и ранено несколько сотен.
Поздно ночью председатель совета министров Даладье обратился с кратким воззванием к народу. Сообщив о происшедших вчера в Париже демонстрациях и беспорядках, он отдал должное самоотвер- женности защитников порядка и призвал население к сохранению спокойствия и к выдержке. В воззвании он подчеркнул, что первые выстрелы из револьверов были сделаны из рядов демонстрантов. Поздно ночью распространился слух, что сегодня в Париже будет объявлено осадное положение.
На улицах Парижа
По телеграфу.
На том месте, где некогда стояла гильотина и свалилась голова последнего Людовика, выстроились сейчас «королевские молодчики». Один из них пронзительно кричит: «Да здравствует герцог Гиз!», другие затягивают «Марсельезу». Дело не в гербах и не в названиях. У этих рыцарей бурбон- ской лилии вполне прозаичный лозунг: «Да здравствует префект Киапп!» По улице Руаяль идут толпы «патриотической молодежи». Маменькины сынки с руками в лайковых перчатках поджидают автобус, а потом начинают резать бритвами ноги лошадей, на которых смутно покачиваются неуклюжие тени национальных гвардейцев.
На углу молодой рабочий запел «Интернационал». Минуту спустя он уже лежит с рассеченной головой. Супруга г-на Киаппа позирует перед фотографами с христианской улыбкой: она перевязывает раны полицейским.
Буржуазия давно готовилась к этому. Подвернулся некто Ставицкий, «красавец Саша», по профессии финансист, по убеждениям – патриот, по несчастью – разоблаченный жулик. В очередном финансовом скандале оказались замешанными несколько депутатов радикальной партии. Тогда фашисты стали наспех разучивать роль оскорбленных пуритан. Покровители Устрика и прочих мошенников, опытные рецидивисты, продажные редакторы десятков газет, которые продаются по полосам и по строчкам, – вся эта проворная братия завопила: «Долой воров!».
Две ночи подряд люди стреляли из револьверов, ломали деревья, строили баррикады, били себя в грудь, а других по голове. Впереди шли члены
«Союза бывших участников войны». Председателем этой благородной организации до недавнего времени состоял один из сподвижников Ставицкого Анри Росиньоль. Но газеты стыдливо молчали о Росиньоле. Инвалиды кричали: «Мы хотим, чтобы страной управляли честные люди». Инвалиды были в размолвке с жизнью. Они потеряли на войне то руку, то ногу, то глаз. Другие выиграли на войне миллионы. Инвалиды оказались сором, который забыли подмести. Они храбро шли штурмовать Палату депутатов. Они не подозревали, что каждый их шаг продиктован всё теми же старыми приятелями – фабрикантами пушек, газов и самолетов.
На улице бесновалась буржуазная чернь. Один за другим они сожгли автобусы, они ломали скамейки, фонари. Нарядная дамочка в меховом пальто визжала: «Долой воров! Да здравствует Киапп!» Это происходило возле обувного магазина Пине. Кто-то из защитников поруганной морали своевре- менно разбил витрины. Дамочка увидала туфли. В ней проснулась великая стихия воровства, и с криком «Долой воров!» она засовывала под свое меховое пальто краденые туфли.
Еще пусты вечером улицы. Закрыты многие театры и кино. Прохожие нерешительно останавливаются возле разбитых витрин или поваленных деревьев. Только один дом освещен. У подъезда – вереница прекрасных авто- мобилей. На фасаде изображен сфинкс. Это огромный дом терпимости, и здесь храбрые вояки, гордые победители в нежных объятиях отдыхают от боевых трудов.
Илья Эренбург. «Вечерняя Красная газета» (Ленинград)
Советское глумление над жертвами 6 февраля
«Красная газета» от 10 февраля 1934 печатает сообщение «На улицах Парижа» с подзаголовком «по телеграфу». Несмотря на понятную брезгли- вость, мы всё же приводим это «сообщение по телеграфу» в части, касающей- ся французов, – полностью, как документ, свидетельствующий о совершенно разнузданном и до крайности наглом советском глумлении над Францией, над французами и над жертвами 6 февраля в Париже:
Можно ли гаже и подлее оклеветать французов, бывших 6-го на париж-ских улицах, во главе с «Союзом бывших участников войны»? Лучшие сыны Франции, ее честные фронтовые солдаты, те из них, кто пал под пулями в день прискорбных событий 6 февраля, оказываются только «сором, который забыли подмести».
Вся эта печатная мерзость свидетельствует, разумеется, только о паскудстве самих советских тварей. Она свидетельствует также о неподдельных чувствах советчиков к своей новой «союзнице» Франции и к французам.
Любопытно вместе с тем, что автор этого «сообщения по телеграфу» – мелкая советская потаскуха Илья Эренбург – судя по тому, что сообщение подписано «Париж, 9 февраля», продолжает благополучно пребывать во Франции до сегодняшнего дня.
«Возрождение» (Париж)
Чудовище озера Лох-Несс
Чудовище озера Несс впервые показалось перед публикой в ночные часы. По-видимому, лунный свет гонит допотопного зверя на прогулки. Под Новый год его видели несколько человек, находившихся в доме священника Росса. Вот что рассказывает он сам об этом явлении: «Я видел большое животное на поверхности всего в десяти метрах от берега. При лунном свете его черное тело блестело. Оно шевелилось и, по-видимому, опускало голову на длинной шее в воду. К несчастью, один из моих гостей удивленно и громко вскрикнул и испугал монстра, мгновенно скрывшегося под водой».
Вчера в Локзон прибыл запечатанный ящик, содержащий в себе отпечатки следов допотопного зверя и камень с царапинами от его когтей. Он передан профессору Кальману, хранителю зоологического отдела естественно- исторического музея. Эти следы будут изучены специальной комиссией ученых. От их заключения будет зависеть отношение властей к вопросу о чудовище: если ученые найдут, что след действительно принадлежит живому доисторическому существу, тогда правительство ассигнует нужные сред- ства и снарядит экспедицию на озеро Несс. Об этом официально заявил сэр Джофрей Коллинс, министр по делам Шотландии.
«Возрождение» (Париж)
* * *
В связи с появившимися во французской печати утверждениями, будто группа лиц разной национальности, арестованных в Париже по обвинению в шпионаже, занималась им в пользу СССР, ТАСС уполномочен заявить со всей категоричностью, что эти утверждения являются ни на чем не основан- ным клеветническим вымыслом.
«Правда» (Москва), 30 марта
PARIS. КРАСИЛЬНЯ ПРОЦЕНКО
Варфоломеев пришел в красильню раньше всех и уселся за стол, чтобы в ожидании товарищей изучить свежее «Возрождение». Не успел дочитать до конца передовую Семенова, как пришел Кальчужный.
– «Возрождение» изучаешь?
– Изучаю, – согласился друг и товарищ. Кальчужный переодевался в рабочую блузу.
– Про советских шпионов изучаешь? Про баронессу Шталь, наверно? – он подмигнул.
Варфоломеев усмехнулся.
– Про нее, совдеповскую паскудину. Хитрованка! Наверно, кра- сотка…
Кальчужный подошел с фартуком, у него каждый раз возникали проблемы с застежками.
– Помоги.
Варфоломеев помог застегнуть фартук. Кальчужный взял газету.
– Ну и что ты думаешь об этой бабенке? Жаль, нет фотографии…
– Ты знаешь, я готов согласиться с поклонниками госпожи Шталь (есть и такие), что она просто симпатичная путешественница и вечная студентка. Очень образованная, очень знающая и увешанная диплома- ми, как старые русские швейцары увешаны медалями. Такое впечат- ление может сложиться у наивных людей. Но только до тех пор, пока следствие не подойдет к сейфу «вечной студентки». Тут картина сразу меняется, и из сейфа сами собой выскакивают «недоуменные вопро- сы»: откуда деньги? откуда сбережения? откуда тысячи и десятки тысяч? Лидия Шталь так отвечает на эти вопросы: «Я была замужем за богатым крымским виноделом и помещиком. Я развелась с ним в Константинополе в 1921 году, и у меня осталось 100 тысяч франков и на 50 тысяч драгоценностей. С этими деньгами я приехала в Париж».
Кальчужный согласно кивнул:
– Тут, конечно, не всё верно. Допустим, муж при разводе пода- рил 100 тысяч и брильянты. Это редко бывает, но все-таки бывает…
– Случается. Но вот что сомнительно: развод состоялся в 1921 году в Константинополе. В это время «богатый крымский винодел и помещик» уже не был ни виноделом, ни помещиком, ни богатым, а был беженцем в Константинополе. – Варфоломеев потряс газетой. – Допустим, что беженец Шталь подарил бывшей жене 100 тысяч и брильянты, и с этими деньгами бывшая жена приехала в Париж. Ну, а дальше? В Париже она училась, жила, платила за квартиру, путеше- ствовала и из этих же денег у нее осталось в сейфе 10 тысяч. Может ли так быть или не может?
– Думаю, что не может. С 1921 года одна квартира обошлась
тысяч в семьдесят, да издержки на жизнь, да образованье, да путеше- ствия… Каким же образом «еще осталось»?
Варфоломеев засмеялся:
– Вот-вот! Сама Лидия Шталь как будто чувствует, что арифметика не на ее стороне, и спешит добавить: «Я давала уроки. Мне покровительствовала массажистка. Я преподавала гимнастику, я вышивала по шелку, я переводила, я была дам де компанн»…
– Словом, тысяча профессий, и все из самых почтенных, эмиг- рантских. Целая тьма занимается этими ремеслами, но велики ли заработки переводчиков, массажисток, белошвеек и преподаватель- ниц гимнастики? И можно ли, даже не путешествуя, а работая день и ночь, относить десятки тысяч сбережений в банк? Пусть ответят на этот вопрос наши беженцы и эмигранты,
– Я позволю себе коснуться другой стороны дела, тоже очень интересной. Обрати вниманье, какая цепь случайностей выпала на долю вечной студентки и беззаботной путешественницы. Можно ска- зать, не жизнь, а тысяча и один случай. – Варфоломеев стал загибать пальцы. – Случайно разоренный винодел остался богатым. Случайно подарил 100 тысяч. Случайно вечная студентка познакомилась на лек- циях с профессором Мартэном, который случайно оказался перевод- чиком морского министерства. Случайно студентка сделалась любов- ницей профессора…
– Да, любовницей, но не содержанкой!
– Пусть так. Но! Случайно свои случайные сбереженья она хра- нила в одном сейфе со сбережениями профессора.
– Словом сказать, случайность так преследует Лидию Шталь, что даже при своей случайной поездке в Гельсингфорс она случайно познакомилась и сошлась с дамой, которая тоже…
– Случайно!
– Именно! Случайно оказалась шпионкой… Как хотите, а это слишком. Перебор, дорогой. Это уже нечистая работа. И почему вме- сто всех этих случайностей не допустить одну: Лидия Шталь случай- но сделалась советской шпионкой?
Проценко, слушавший диалог, только захлопал в ладони.
– Я думаю, друзья, она еще и шлюшка хорошая… Но теперь – за работу!
ОБЕД С ГЕНЕРАЛАМИ. АВГУСТ 1934
Роман Николаевич Олонецкий уже стал забывать об обществе АУФБАУ, в котором состоял десяток лет назад и которое распалось после смерти Шойбнера-Рихтера. Однако его бывшие члены не забы- вали князя, он это понял, получив приглашение на обед в одном из мюнхенских ресторанов.
Он пришел вовремя, его ждали – Бискупский, полковник Грюневальд из Генштаба и некий фабрикант, имя которого князь, признаться, забыл.
Роман Николаевич хмыкнул – штатский среди вояк.
С опозданием появился герой прошлой войны генерал Леттов- Форбек, он вошел пружинистой походкой бывшего и бывалого кавале- риста.
– Привет, тезка, – фамильярно приветствовал промышленника. Полковник, один из бывших подчиненных Леттов-Форбека,
разумеется, в другом чине, ныне служил в штабе то ли Фрича, то ли Бломберга и был в курсе всех последних новостей.
– Ну что решили делать с этими болванами штурмовиками? – намекая на то, что вопрос решался наверху, поинтересовался Леттов- Форбек, заправляя салфетку за воротник.
– Ничего, – пожал плечами полковник.
– Но их два миллиона!
– Поменьше. Объединят с армией. После ликвидации Рема это вопрос не актуальный…
– Ну, разумеется, Рем пытался вместо рейхсвера организовать «народную армию», что нарушало существующее равновесие фактических властных группировок. А Гитлер всё время напоминает о том, что он – простой солдат.
– Ефрейтор.
– Пусть ефрейтор. Это позволяет ему поддерживать ореол создателя народного немецкого государства, в котором он установил классовый мир.
– Но как же Версальский договор?!
Полковник с генералом переглянулись, и оба улыбнулись.
– Ну, Версальский договор нарушается уже не первый день… Леттов-Форбек ухмыльнулся.
Когда в 1914 году в Европе началась война, английские и французские войска приступили к захвату четырех немецких колоний на африканском континенте. Особо жестокими были бои в бывшей Германской Восточной Африке. Полковник фон Леттов-Форбек, кото- рый командовал немецкими частями, сделал упор на партизанскую войну. Для транспортировки оружия, боеприпасов и продовольствия были рекрутированы 200 тысяч носильщиков из местного населения, и полковник не проиграл ни одного сражения. Когда он вернулся в Германию, то мог смотреть на всех с высоты своего седла: они проиграли, а он – нет. Они потерпели поражение, а он был вынужден сложить оружие. Его не победили англичане. Потому он с некоторой долей презрения поглядывал на тех, кто произносил: «мы воевали».
Новая власть произвела его в генерал-майоры. Отношение к ней у Леттов-Форбека оставалось нейтральным. Ну, власть и власть. Ну, социал-демократы. Завтра будет партия центра. Послезавтра еще кто- то. Нацисты же делали вид, что забыли о его существовании.
Заговорили о перспективах грядущей войны. Полковник считал, что главной движущей силой ее станут секретные агенты. Благодаря современной технике они располагают всевозможными приспособле- ниями и механизмами. Сигнализировать они будут инфракрасными и ультрафиолетовыми лучами. Шпионы-резиденты могут подавать сигналы самолетам, поместив источник ультрафиолетовых лучей, скрытый в виде какой-нибудь безобидной посудины, вроде горшка, в глубине дымовой трубы. Посредством инфракрасных лучей можно среди бела дня, из гущи расположения неприятеля, подавать сигналы, види- мые за много миль.
Специальные предприятия, руководимые артистами своего дела, которых в отдельных случаях придется освободить из тюрем, будут выпускать всё, начиная от фальшивых неприятельских денежных зна- ков, государственных бумаг и займов, до зажигательных снарядов. Будут изготовлены патроны с вложенными в них пробирками с бацил- лами или пустотелыми пулями, начиненными бациллами, которыми можно будет издалека обстреливать водные резервуары, заражая их возбудителями эпидемических болезней.
Вредители и шпионы-боевики вполне осведомлены о степени опасности порученного им дела. Многие из них будут пойманы, другие сумеют совершить порученное, но всё же будут пойманы и казнены. Некоторые из них сами покончат с собой, другие, пойманные на месте преступления, станут жертвами разъяренной толпы.
– Война формально объявлена не будет, так как внезапность нападения является необходимейшим условием ее успешности. Это считается так же более «гуманным», если рассматривать внезапность нападения как средство сократить срок войны. Внезапное нападение – быстрый и «почти безболезненный» удар ножом в спину – сократит сроки военных действий.
– Мало того, уменьшит испытания, которые предстоят гражданскому населению, и сократит огромные расходы, требуемые современной войной.
– Механизированной войной, – уточнил полковник.
В такой час начальник службы разведки должен быть достаточ- но умен, чтобы не забывать о неприятельской контрразведке.
Что уже известно неприятелю? Каковы его собственные слабые места?
В течение многих лет полковник оплачивал предателей неприятельской разведки – людей, которым та сторона вполне доверяет. В этой игре, основанной на продажности, может ли он быть уверен в своих ближайших сотрудниках? Он никогда слишком не доверял им, но всё же с некоторыми пришлось быть вполне откровенным. Он понимает, что новая бойня вызовет огромное возмущение во многих частях света. Только немедленный, явный успех, победа над противником и экономические достижения смогут уменьшить враждебную на войну реакцию. Кампания пропаганды будет заранее подготовлена его специалистами: тщательно подобранные слова, выдернуты все белые нитки, целый водопад газетных сообщений, которые вскоре смогут восстановить «моральный фронт» войны.
– Если удастся провести основные операции и удары, то ничего не подозревающий неприятель в течение 48 часов будет разбит почти на 20-40 процентов. В этом внезапном нападении должны принять участие воздушный флот и наиболее подвижные части армии. Произойдут одна-две крупных битвы, в которых решающую роль должно сыграть разрушение неприятельских путей сообщения и последующее расстройство транспорта и мобилизации.
– Всё это может казаться весьма жестоким и бесчеловечным. Тем не менее в недалеком будущем все эти действия будут рассматриваться как методы «современной» войны и для них найдут те же оправдания, какие были найдены для всяких других видов ведения прошлых войн.
– Может и так, но я не вижу пока большого желания…
– О?
– Да, не вижу у новой власти желания привлекать старые испытанные военные кадры.
– Себя имеете в виду, конечно?
– Кого же еще? В первую очередь себя.
– Всё впереди. К тому же почти все они воевали.
– Господин Геринг – летчик. Маловато для оперативного мышления. Обзор – с высоты полета аэроплана. Ха-ха. А у ефрейтора тоже не может быть стратегического мышления. Хотя допускаю, господа, что личная храбрость… но это еще не всё…
– Говорят о планах…
– Говорят пока только о походе на Восток. Воевать с русскими? Еще Бисмарк предостерегал от подобного шага. И Великая война доказала его правоту.
– И что же?
– Надо возвращать колонии. Да-да! Наши колонии в Африке.
– Ну, тут вы специалист.
– Да! Я не стесняюсь оставаться специалистом по Африке. Я четыре года воевал в Африке с англичанами и не проиграл войну! Я знаю Африку и африканцев так, как мало кто знает. Знаю, как там бороться с любым противником.
– И в результате…
– В результате новая власть пока не заявляет, что хочет восстановить колонии. Заигрывают с англичанами. А Альбион всегда славился коварством. Обманут! Обязательно обманут.
– Но новая власть, как я понимаю, отрицательно относится и к идее возвращения императора.
– Увы! Впрочем, нам должно быть всё равно, что за окном, – монархия ли, республика, диктатура ли…
– Да, разумеется. Законно избранная власть. Национальные социалисты получили большинство в рейхстаге, а не захватили власть, устроив очередной путч.
– Как в двадцать третьем году.
– Да-да! Помните, князь?
– Как не помнить. Помню даже, как господин нынешний рейхсканцлер сбривал свои знаменитые усы моей бритвой.
Разговоры за обедом с Леттов-Форбеком и другими бывшими чле- нами кружка АУФБАУ разбудили воспоминания о семнадцатом годе.
– Видите, рейхсканцлер наводит порядок. Перестреляли головку этой коричневой шпаны… – заявил полковник.
– Но и генерала Шлейхера застрелили, и Бредова, – заметил Леттов-Форбек.
– Издержки производства, – ухмыльнулся фабрикант. – Зато и левых, коммунистов…
Полковник кивнул.
– А могло произойти обратное. Если бы победили коммунисты, то они не только коричневых, но и нас с вами поставили бы к стенке. Коммунисты оказались слабее. Коричневые сделали свое дело и стали требовать от Гитлера оплаты долгов. Они считали себя оплотом новой власти. Считали, что они привели национал-социалистов в рейхстаг. А он не посчитал необходимым расплачиваться.
Генерал фыркнул.
– Почему же? Он расплатился. Только другой валютой. Присутствующие усмехнулись как по команде – острота понравилась.
– Да-да! Расплатился. Они ожидали министерских постов, государственных назначений, дотаций, пенсий, акций реквизируемых предприятий… Не знаю, о чем еще они мечтали! Мечтатели! А он расплатился с ними свинцом.
– Это хорошая валюта.
– Надежная.
– Действует замечательно. И на мечтателей, и на смутьянов, и на просто дураков.
– А как вы думаете, генерал, как подействует…
– Никак не подействует. Все останутся довольны.
– Не знаю, не знаю…
– Вы имеете в виду провинцию?
– Именно. Это в Мюнхене или в Берлине все довольны, а там…
– Настроение провинции очень интересно. И важно знать, как она реагирует на последние события. Не хотите ли узнать?
– Кто – я? Вы предлагаете устроить опрос населения? Как в Америке делает институт Гэллапа?
– Зачем опрос, просто поговорите с людьми в провинции. С разными людьми, разных классов.
ПИСЬМО ЖАБОТИНСКОГО АРТУРУ
Дорогой Артур, вернемся к нашему разговору в бистро «Для приятелей»: можно ли, как ты надеешься, совместить активную деятельность в пользу сионизма с последовательным служением коммунизму. Если это возможно – нет никаких противоречий, но если нет, тогда…
Давай посмотрим беспристрастно на действительность, забудем, что пишущий эти строки не только против коммунистических методов, но и против коммунистического режима; более того, забудем об отношении коммунистов к сионистам в странах, где их преследуют.
Выразим свое мнение о коммунизме на основе двух его основополагающих принципов.
Отношение к капиталу: финансирование строительства в Палестине исходит на девяносто процентов из кармана людей среднего класса. Все фабрики в Палестине созданы на их деньги. Деньги на строительство Тель-Авива дал средний класс. И самые старые в стране сельскохозяйственные поселения созданы на деньги мелкой буржуазии и большого капитала, другая группа поселений, более поздняя (Месха, Седжера и другие), – на деньги барона Гирша; новые поселения – на деньги Керенга-Есод (Основного фонда). И снова – это деньги буржуазии. Факт этот может быть неприятным или нет, но факт налицо. А одним из ведущих принципов коммунизма является классовая борьба против буржуазии, и цель ее – покончить с буржуазией, после победы пролетарской революции, реквизировать всю ее собственность, большую и малую.
А это означает уничтожить единственный источник капитала для строительства Израиля. Коммунизм в силу своей природы стремится настроить народы Востока против европейских стран. Он видит европейские страны как «империалистические и эксплуататорские» режимы. Совершенно ясно, что коммунисты станут натравливать народы Востока против Европы. И сделать это они могут только под лозунгом национального освобождения. Они говорят им: «Ваши страны принадлежат вам, а не чужим». То же они неизбежно скажут и арабам, особенно арабам Палестины. Ибо в соответствии со стратегическим законом нельзя пренебрегать никакой армией, никаким борющимся движением, нужно бить противника в его слабом месте. Евреи слабее англичан, французов и итальянцев.
И снова я хочу подчеркнуть: я не говорю, что коммунизм злонамерен. Наоборот, я знаком с несколькими русскими коммунистами, которые питают симпатию к сионистам. Но симпатия не может изменить объективного отношения к сионизму. Принципиально коммунизм против сионизма.
Коммунизм не может не подкапываться под сионизм и не предоставить арабам возможность превратить Палестину в часть большого арабского государства. Он не может вести себя по-другому. Коммунизм стремится подточить и уничтожить единственный источник строительного фонда – еврейскую буржуазию, ибо основа его – принцип классовой борьбы с буржуазией. И поэтому оба эти движения несовместимы даже теоретически. Тот, кто хочет служить сионизму, не может не бороться против коммунизма. Весь процесс строительства коммунизма, даже если он происходит где-то там, на другом конце планеты, в Мексике или в Тибете, наносит ущерб строительству Земли Израиля. Каждый провал коммунизма – в пользу сионизма. Редко встречаются в жизни два так резко несовместимых движения.
Нет места понятиям «прежде» и «после». Если мы хотим прежде всего создать еврейскому народу государство по обе стороны Иордана, мы не можем оставаться нейтральными.
Как человек не может дышать в воде (любит он воду или нет), так сионизм не может существовать в атмосфере коммунизма. Если сионизм занимает в сердце первое место, нет в нем места прокоммунистическим тенденциям, ибо для сионизма коммунизм как удушающий газ, и только как к таковому можно к нему относиться. Или – или.
У каждого интеллигентного человека можно обнаружить массу всяких взглядов и вер. Поэтому посиди, подумай и выбери, какую из них ты предпочитаешь, какой хочешь служить, а ко всем остальным отнесись, как советская власть к идее пацифизма: если можно дать ему ход, почему бы и нет, если нет – создает сильную армию; склони голову перед одним идеалом. Человек может жить и без идеала – заработкам это не мешает, но с двумя идеалами может мириться только болтун.
Если ты выбрал коммунизм институт Гэллап иди с миром; если еврейское государство на земле Израиля – то твоя симпатия к коммунизму лишена смысла, и ты должен бороться с этим, покончить с этим, как и я.
Но я это делаю с удовольствием, а ты с сожалением, вот и все различия между нами. Есть только две возможности. Третьей не дано.
PARIS. АПРЕЛЬ. ВАРЛОФФ
Проверка отца Жоржа показала, что он действительно является бывшим армейским сержантом, работавшим в военном министерстве заведующим канцелярией. Варлофф запросил у Центра разрешение приступить к операции и ускорить вербовку. Он поручил Короткову оплатить покупку обручального кольца для невесты француза и пообещать ссудить деньгами в долг, что дало бы возможность молодой чете вступить в брак.
Варлофф самонадеянно ожидал из Москвы «добро» на начало операции, как вдруг один сотрудник «Сюрте женераль», который был советским информатором до предыдущего года, когда он не поладил с «легальной» резидентурой, решил возобновить контакт со своим советским куратором. Будучи начальником отдела по борьбе с наркотиками, он имел доступ к секретным служебным архивам. Это он сообщил советским о продажном министре юстиции и передал полицейские протоколы о похищении Кутепова.
А теперь этот информатор раздобыл еще один материал: «Сюрте женераль» получила от своего тайного агента из французской компартии сведения о том, что некий чехословак, проживающий в Париже и обучающийся в Сорбонне, является советским гражданином и агентом НКВД. «Сюрте» поручила одному молодому сотруднику записаться на тот же курс антропологии и познакомиться с подозреваемым советским агентом.
Как только Москва переслала Варлоффу сообщение «легального» резидента, он в мгновение ока понял, что «Сюрте» осуществляет контрразведывательную операцию. Впоследствии он признал, что она была «блестяще задумана».
Центр распорядился прекратить вербовку француза и временно выслать Короткова из страны. Как оказалось впоследствии, операция с целью избежания хитроумно расставленной ловушки стала последним делом Варлоффа во Франции в качестве нелегала. Судьба вмешалась в ход событий и не позволила ему пробыть в Париже достаточно долго для выполнения задания по внедрению во «Второе бюро» французского Генштаба.
Он не успевает пройти и десяток шагов, как сзади раздается крик.
– Лева!
Варлофф не вздрагивает – многолетняя привычка дает себя знать: он никакой не Лева, а американский гражданин Уильям Гольдинг, – но голос нагоняет.
– Лева, да погоди!
Его хлопают по спине.
– Ты что же, не узнаешь старых друзей?
Варлофф лихорадочно роется в памяти – хотя какая лихорадки, никакой лихорадки, просто забыл, чей голос… оборачиваться или нет…
Он поворачивается.
Тьфу, хочется плюнуть. Неряшливо одетый незнакомец, без головного убора… Нет, знакомый. Это Верник, который работал пять лет назад в торгпредстве мелким клерком (как это по-русски?) и был постоянным собутыльником Праслова. Он знал Варлоффа как Льва Николаева, советника советского торгпредства, и не имел понятия о его настоящем имени, звании и положения в полпредстве.
Верник считался любимым собутыльником Юрки Праслова, резидента ГПУ. Но про Праслова он знал только, что тот – заместитель торгпреда, добрый и веселый пьяница.
– Хм… тебя трудно признать, – тянет время Варлофф.
– Да я Верник!
Варлофф кивает.
– Теперь точно признаю тебя, но ведь ты…
Верник шмыгает носом, кивает головой.
– Да, Лева, я сделал большую глупость – решил остаться в Париже, отказался вернуться в Союз, сделался невозвращенцем.
Глядя на его небритое лицо, Варлофф понимает, что жизнь Верника не баловала с тех пор, как он покинул свою работу.
– Может быть, по старой дружбе угостишь меня стаканчиком вина и мы поболтаем, – предлагает Верник с надеждой в голосе.
– Пойдем поболтаем, – соглашается Варлофф.
– А ты по-прежнему в торгпредстве, – утвердительно говорит Верник, заглядывая спутнику в глаза.
– Да, всё там же, – согласно кивает Варлофф. «Едва ли Верник знает, что я – нелегал и американец, наверно, думает, что Николаев всё еще официально числится работником торгпредства.»
– Ну, заказывай, – разрешает он Вернику, когда они оказываются у стойки.
Тот обрадованно поворачивается к бармену.
Во время двадцатиминутного натянутого и трудного разговора Верник жаловался на свою жизнь. Теперь, по его словам, он убедился, что совершил ошибку, порвав с Советским Союзом, и умолял Вар-лоффа помочь ему вернуться на родину и устроиться там на работу. Чтобы поскорее отделаться от старого знакомого, тот пообещал помочь. Затем распрощался, сославшись на неотложное деловое свидание.
Спеша уйти подальше от старого знакомого, Варлофф понял, что его работе в качестве нелегала во Франции нанесен смертельный удар. Побег Верника не мог не привлечь внимания «Сюрте» и, вероятнее всего, Верник стал информатором. Следовало, не теряя времени, укладывать чемоданы и уезжать из Парижа.
Flashback
ПАРИЖ. 7 ЛЕТ НАЗАД
О, история Праслова многому научила начинающего шпиона Варлоффа!
Праслов был первым советским «нелегальным» резидентом, работавшим во Франции. «Он был надежным сотрудником службы, направленным туда работать под прикрытием коммерческой деятельности», – рассказывал Варлофф через много лет, вспоминая расследование, которое проводил в 1926–1927 годах, когда был резидентом в Париже и работал под «крышей» торгпредства.
Праслова направили в Париж с латвийским паспортом и легендой бизнесмена, чтобы создать во Франции экспортно-импортную фирму. Варлофф вспомнил, что Праслов сидел в роскошно отделанном помещении. С ним работал во Франции другой агент, по фамилии Боговуд. Он-то и донес на Праслова, в результате чего Центр решил расследовать обстоятельства коммерческой деятельности Праслова.
Варлофф обнаружил, что, несмотря на многочисленный персонал, Праслову не удалось ни заключить ни одной выгодной сделки, ни завербовать хотя бы одного агента. Он обратился тогда за помощью к своему другу, торгпреду Михаилу Ломовскому. Тот согласился помочь Праслову, передав в его ведение большой объем товаров, экспортированных из Советского Союза, за которые Праслов немедленно получил большие комиссионные. Но тесная деловая связь между мнимым гражданином Латвии и русскими вызвала интерес у французской контрразведки. За фирмой Праслова «Сюрте женераль» установила столь тщательное наблюдение, что это мешало проводить какую-либо шпионскую деятельность.
Тем временем, благодаря большому объему операций, проходивших через торгпредство, в распоряжении Праслова оказались десятки миллионов франков. Варлофф потребовал на просмотр бухгалтерские книги фирмы. Праслов признался, что спустил девять миллионов франков в казино и что он готов для расстрела вернуться в Москву. Его несомненно ликвидировали бы по возвращении, если бы не личное обращение начальника ИНО Трилиссера к Сталину. Трилиссер оказался зятем одного из приспешников «Большого Хозяина», просьба которого подвигла Сталина на нехарактерный для него акт великодушия: он приказал заключить бывшего резидента в концлагерь на пять лет. Позже, вероятнее всего, его шлепнули в родном подвале.
Варлофф, основываясь на личном опыте, понимал, что советские разведывательные операции являются по-любительски неэффективными. Это ощущение подтверждалось целой цепью провалов весной 1927 года, которые выявили слабые места в разведоперациях ОГПУ за рубежом.
Варлофф знал всех своих начальников и их заместителей, метивших на место начальника. Его не боялись, но уважали, ибо он знал свое место. Начальство ценит таких людей. Он знал Артузова, которого считал средним разведчиком, но хорошим контрразведчиком, ибо Артузов пришел в разведку по приказу Политбюро из ГПУ. А его сменщик Слуцкий был хорошим мужиком, но всё время оглядывался на наркома и на Политбюро, то бишь на Сталина. Шпигельглаз, которого упорно двигали в руководители? – Тьфу, холодный убийца, не больше, ничтожество. Кто там еще? Да никто! Х-й в пальто, как говорит шпана московских подворотен. Опыта ни у кого в управлении. А без опыта – какой ты начальник разведки?
Вообще, в руководстве советской разведки Варлофф не видел никого, кто мог бы понять масштаб и грандиозность задач, которые открывались перед ними. А он видел.
«Значит, только я или какой-нибудь варяг, которого пришлет Политбюро.»
Он шел по улице, привычно выхватывая то или иное лицо, пока на другой стороне улицы не выхватил знакомое – и еще какое! Лицо резидента, сменившего Валовича, – Кислова-Косенко.
Тот тоже заметил Варлоффа, но ни один мускул не дрогнул, лишь повел из стороны в сторону глазами – дескать, привет, Варлофф, я тебя увидел. Я тебя не видел.
«Какой молодец, – подумал Варлофф, – хороший профессионал. А мне придется бежать из Парижа; не уезжать, а просто бежать, сегодня же вечером, не позднее. И дело не в глупом пьянице Вернике, а в той игре, которую местная контрразведка затеяла с ним, выйдя на Короткова.» Того уже отправили дожидаться шефа в Швейцарии.
ПРЕССА
Шайка советских шпионов во Франции
Вчера судебный следователь вызывал содержащегося под стражей чиновника морского министерства Луи Мартына. В его присутствии снимались печати, которыми опечатаны многочисленные документы, забранные на его квартирах. Среди бумаг имеется четыре письма, написанных на иностранных языках. Морское министерство уведомило следователя, что четыре письма морского министерства имеют значение для национальной обороны.
Чудовище озера Лох-Несс
Экспедиция, организованная «Дэйли Мэйл» для поимки чудовища Лох-Несса, пока не дала положительных результатов. Однако, видимо, принимаются меры, чрезвычайно энергичные. В официальном сообщении экспедиции говорится, что знаменитый охотник Вессерель производит систематическое исследование берегов озера. Этот охотник пришел к выводу, что обнаруженные на берегу следы – не следы чудовища. Это, однако, не обескуражило его. Установлена особая «фотографическая западня» в том месте, где зверь чаще всего появлялся. Лишь только зверь снова появится в этом месте, автоматически будет сделан с него снимок. Одновременно измышляются всевозможные способы, чтобы изловить чудовище живьем.
Советским летчикам
Из страны, где нет улыбки
И не встретишь девы статной,
Где уже никто на скрипке
Не играет в час закатный, <…>
Где прекрасных побороли
Злые самые на свете,
Где в безмолвном ожиданьи
Распростерлись руки нищих,
Где надгробное рыданье
Не смолкает на кладбищах. <…>
Из страны, где нет поэтов
С вольным духом в вольном теле
Из неволи злых Советов
Вы на волю прилетели.
Посмотрите ж и сравните
И рассмейтесь голосисто,
Если только можно выйти
Вам без Рыжего Чекиста
На парижские бульвары,
Полюбуйтесь в кратком бреде
На базары, на товары,
На Монбланы жирной снеди,
И на женщин, взгляд их ясный
Золотым весельем колок,
К ним приравнивать напрасно
Ваших мрачных комсомолок,
На Париж на разный прочий,
На дворцы великих банков
И на то, как ест рабочий
Свой обед за восемь франков.
И когда обратно в небо
Вы умчитесь в путь икаров,
Не забудьте горы хлеба
Наших радостных амбаров.
Валентин Горянский
Перед съездом писателей
В Москве, сообщают «Известия», 6 августа закончен прием в Союз советских писателей. Была подана тысяча заявлений. Принято 500 человек в члены Союза и 200 кандидатов. Из принятых в члены Союза 250 обладают литературным стажем свыше 15 лет.
Из 500 членов Союза 219 беллетристов, 74 поэта и 60 критиков. Собрание Московской организации Союза Писателей избрало на Всесоюзный съезд 75 делегатов с решающим голосом.
«Возрождение», 9 августа
PARIS. ЮРИЙ ОЛОНЕЦКИЙ
– Есть, есть у меня для вас, князь, машинистка. Отличная машинистка. Она перепечатала мою книгу стихов. Ту самую, что я вам подарил.
Олонецкий в поисках машинистки обратился к знакомому поэту Ладинскому, который служил телефонистом в редакции милюковских «Последних новостей».
– Дорого берет?
– По-божески, князь. К сожалению, не в нашей редакции обитает, а у конкурентов – в «Возрождении».
– Молодая женщина? – поинтересовался Юрий.
– Очень приятная, князь. У таких женщин нет возраста, но я думаю… – он на секунду задумался, – ей лет тридцать–тридцать пять.
Юрий хмыкнул и хамски заметил.
– Мой любимый возраст.
– Вы смотрите, Георгий Романович, она – женщина серьезная и отказала самому Семенову, как говорят, – артикулировал сплетни телефонист Ладинский.
– Как? Самому редактору?
Ладинский кивнул головой.
– Да. Она женщина гордая, и главное – незаменимая. Иначе ее Семенов просто бы уволил.
– Да не может быть! Взяли бы другую на ее место.
– Не скажите, не скажите. Она отличная машинистка, как раньше говорили – пишбарышня, печатает с голоса, в тексте правит ошибки… Притом может печатать и по старой, и по новой орфографии.
В голосе телефониста слышалась гордость – дескать, вот каких машинисток я знаю, пусть они и работают в конкурирующей газете.
– Спасибо, Анатоль, я воспользуюсь вашей информацией, – поблагодарил Олонецкий.
Ирина Каземировна оказалась сорокалетней спокойной дамой, которая курила сигареты, вставляя их в перламутровый мундштук. Рядом с машинкой, на которой значилась фирма «Ремингтон», стояла стеклянная пепельница. Поздоровавшись с Юрием, женщина вытряхнула пепел в корзину для бумаг, стоящую рядом с ее столом. Она знала себе цену, ибо прошла перипетии Гражданской войны и беженского быта, эмигрантского существования – смерть сына от скарлатины, уход мужа к молодой сопернице, случайная и временная работа… Она ожесточилась, человеческие слабости ей были органически ненавистны. Опять же – ввиду того, что она испытала за время своего беженства.
Она имела какие-то навыки машинописи и начала работать у Струве – печатала ему книгу. Потом он взял ее на работу в «Возрож- дение». У нее сложилась клиентура из писателей, которые справедли- во считали, что перепечатанная на машинке повесть или поэма имеют больше шансов попасть на глаза редактора, чем рукопись. Повышался не только уровень произведения, но и престиж самого автора. И потому какой-нибудь поэт мог небрежно процедить за кофе в «Ле Болле»:
– Я вчера был у своей машинистки, и она рассказала мне пикантную историю, господа…
Юрий не соврал Ладинскому: ему действительно нравились женщины зрелые (если так можно их назвать), лет сорока–пятидесяти. Нравились они ему чисто эстетически, потому что его романы – краткосрочные или более-менее длительные – проходили с дамами гораздо моложе, чаще с ровесницами или даже младше.
Ирина Каземировна не бедствовала, хотя работать приходилось много. В своей маленькой квартире у площади Бастилии – комната и кухня да крошечная передняя – она смотрела на Олонецкого как на временное увлечение. И он понимал их связь как временную. Хотя искренне увлекся этой женщиной, в которой был непонятный шарм и безусловный сексуальный опыт, чего не хватало юному представителю княжеского семейства.
– Жора, – как-то сказала женщина, встречая его в передней, – у меня сломалась машинка, каретка прыгает…
– Что значит «прыгает»? – не понял Юрий. – Это же не балерина.
Женщина кивнула.
– Верное замечание – не балерина. Но прыгает. Пропускает буквы… Не могли бы вы ее починить?
– Ха, – откликнулся Юрий, – машинку! Я похож на механика?
– Я не могу найти механика, второй день я без дела, машинка не работает, – пояснила Ирина Каземировна, глядя тем взглядом, который выдержать он не мог.
Он вздохнул.
– Хорошо, я попробую, но, честное слово, ничего не обещаю. Где агрегат?
Они поехали в редакцию. Было воскресенье, редакция не работала, но у машинистки имелся ключ.
Олонецкий с опаской рассматривал «Ремингтон». Ирина Казе- мировна постучала по клавишам, и он увидел, как каретка проскаки- вает несколько делений и дальше не идет. Он спросил, не осталось ли инструкций, – Ирина Каземировна ответила: нет. Он перевернул тяжелую машинку, чтобы разглядеть механизм снизу, потом сбоку – и что-то блеснуло, всмотрелся – скрепка! Обычная канцелярская скрепка застряла внутри. Может, в ней причина блокировки каретки? Но как ее достать? Неужели разбирать машинку?
Он повернулся к женщине, та ждала объяснений. Юрий спро- сил, нет ли с ней косметички, а в ней пинцета, которым женщины обычно выщипывают брови. «Есть пинцет, – призналась Ирина Каземировна, – но брови я не выщипываю.» – «Прекрасно, – обрадо- вался Юрий, – вот сейчас мы им…» Скрепку он вытащил после нескольких безуспешных попыток. Попросил подождать и отправился к знакомому сторожу в гараже, совсем рядом, возле станции метро, и попросил пузырек машинного масла – оставил знакомцу два франка, хотя тот отказывался – да что вы, Георгий, такая мелочь… Вернулся в редакцию и аккуратно смазал машинку, а потом тупо выстукивал по клавишам – каретка мягко и легко ходила по рельсам, и машинистка захлопала в ладоши и на радостях сказала, что Олонецкий может тре- бовать от нее, чего хочет. Он потребовал отдаться ему сейчас же, здесь, в редакции. Женщина удивилась, заметила, что лучше этим заняться в ее квартире, но Олонецкий настаивал, и она свое обещание выполнила.
На другой день вся редакция ходила в комнату Ирины Каземировны любоваться отремонтированным «Ремингтоном».
– Машинка как новая! – объявляла она. – Жора починил ее бук- вально за полчаса. У меня никогда не было такой машинки! Вы послушайте, как она ходит, как тихо и легко!
Циник, поэт-телефонист нашептывал Олонецкому:
– Теперь эта женщина ваша, Георгий Романович. Какая женщина устоит перед мужчиной, который превратил ее бездействующий рабочий инструмент в действующий?
Юрий улыбался на подобные речи, но ему становилось скучно.
Он не мог понять, откуда взялась эта скука.
Редакция газеты «Возрождение» производила на Олонецкого кошмарное впечатление. Шум, беготня, крики из закрытых и откры- тых дверей, выпученные глаза сотрудников. Вот тебе и орган монархической мысли, как хихикали в «Последних новостях». Впрочем, он считал, что просто попадал в такие часы – сдача номера в печать или рядовой редакционный скандал. В редакции «Иллюстрированная Россия», с которой он сотрудничал, всё было по-другому. Но когда бы он ни заходил в редакцию, всегда оказывался не вовремя, Ирина Каземировна всегда занята – в ее комнате кто-то диктовал, или сам редактор Семенов, или Парчевский, а как-то раз и Ходасевич свой четверговый литературный обзор, а она отвечала дробью «Ремингтона». – Здравствуйте, Жора, – кивала ему, – извините, у меня много работы, – и тут же диктующему: «В самый обычный дом…» Дальше! – и махала Олонецкому рукой – дескать, уйдите, до встречи у меня дома. Поначалу Ирина Каземирована сидела в отдельной комнате, потом взяли вторую машинистку, поставили для нее машинку другой конструкции. Они поладили. Впрочем, когда в 1936 году газета из ежедневной превратится в еженедельную, машинистку уволят, а Ирину Каземировну оставят как старого сотрудника, которая работала еще при Струве. Но это случится даже не завтра, а послепослезавтра. Позднее Юрий догадался, что надо приходить к ней – а точнее, за ней – в первой половине дня, перед самым обедом. Когда все уходят в ближайшие кафе и рестораны, в двенадцать, ибо тогда начинает- ся обед во всех французских учреждениях и длится два часа. На всякий случай он спрашивал сидящего внизу дежурного: я вовремя? Тот понимающе кивал головой – «вовремя, вовремя, князь», и по-хамски подмигивал – дескать, знаем, куда ты идешь, к бабе своей идешь. Юрию давно было наплевать и на хамские ухмылки, и на ужимки, на амикошонство – жизнь под мостом научила многому. Он равнодушно проходил мимо, похлопав дежурного по плечу.
Юрию даже не приходило в голову попытаться заработать в «Возрождении» – здесь требовалось что-то строгое, консервативное, очень серьезное – то, чего избегали в «Иллюстрированной России»; там считали, что читателя надо развлекать и отвлекать от трудностей эмигрантской жизни. Он и поставлял требуемый материал редактору Миронову, который каждый раз сокрушался:
– Ну что за подпись – Железная маска? Если бы князь Олонецкий – читатели выли бы от восторга: титулованные особы поставляют нам самые свежие новости!
– Сплетни, – уточнял Юрий.
– Ах, Георгий Романович, какая разница? Никакой. Поверьте мне, старому и опытному газетному волку. Никакой!
Летом Ирина Каземировна сообщила: у нее отпуск и она уезжает.
– Куда? – полюбопытствовал Олонецкий. – В Туке?
– Может быть и туда, – неопределенно ответила женщина. По тому, что машинистка не предложила сопровождать ее, Юрий понял, что уезжает не одна.
– Прекрасное место. Вы, наверно, знаете, как это место переводится? Ле-Туке-Пари-Плаж – Париж на море. Курорт основал лет шестьдесят назад владелец «Фигаро». В прошлом месяце там отдыхал мой приятель…
– Я, может, поеду в Кольюр. Юрий кивнул с видом знатока:
– Чудесное место на юге, там отличное вино. Ну замечательно, Ирина Каземировна, отдыхайте, черкните мне оттуда пару строчек.
И она черкнула пару строчек, из которых он догадался, что их роман заканчивается на той самой ноте, на которой и должен был закончиться: когда их ничего не связывало, кроме постели, которая тоже не общее место.
В том месяце Олонецкий заработал небольшие деньги, которые тут же ушли в оплату квартирных и прочих долгов, и один малозна- комый приятель –
ох, каких только знакомцев у нас нет –
и полузнакомые, и малознакомые,
и подозрительные знакомые,
и знакомые знакомых,
и чужие знакомые, с которыми вас знакомили, –
а этот из тех, который – всем приятель, со всеми на «ты», в кармане – всегда деньги, и непонятно откуда –
то ли в «Сюрте» подрабатывает,
то ли на рю Гренель к т-щу Довгалевскому бегает –
вдруг признался, что ездил в Гавр, где подбирал своему родственнику – русскому капитану – команду на небольшой пароход для рейсов из Гавра в итальянские порты, и не хочет ли Олонецкий заработать…
– Требуются два механика, одного нашел – ты знаешь Сырова – ну, бывшего артиллериста, который на спор бутылку водки выпивает, а второго механика – нет, просто нет как нет! Не пойдешь ли механиком? Знаю, ты в машинах разбираешься, мне ребята говорили, что в редакции «Возрождения» пишущую машинку починил, было такое?
– Да, Ирине Каземировне он машинку починил, нехитрое дело «Ундервуд» исправить, тем более – какие-то отношения еще сохранились…
– Не тушуйся, Сыров когда трезвый – умница и чудодей, он тебя подучит на механика, ему так или иначе помощник нужен, ты только ему пить не давай, пока обучение идет, и аванс я тебе выдам, ты же грамотный, гимназию закончил, университет в Париже…
…И весь рейс Сыров учил его машинной премудрости.
И следующий рейс тоже.
А третьего не получилось – запил Сыров, и капитан Никита Катин списал в Неаполе его на берег.
– Трезвым будешь, Сыров, рад видеть на борту, не забывай, что мы здесь через три недели.
– Да пошел ты, Никита, со своим тарантасом! – обиделся Сыров и отправился в портовые дебри.
Пароход действительно оказался старым, и всё в нем было не новым, и работы тоже оказалось много. И когда Юрий остался один, без опытного Сырова, даже струсил. Да и как не струсить?
Когда обогнули Италию, капитан решил сэкономить и идти в Марсель через пролив Святого Бонифация, между Корсикой и Сардинией. Спустя несколько часов после выхода из пролива начался знаменитый в северо-западной части Средиземноморья мистраль, притом сильный. Свирепый ветер поднимал неравномерную крутую волну, которая обрушивалась на палубу сотнями тонн, укладывала пароход на бок, стремительно вздымала и снова укладывала так, что даже опытным морякам трудно было стоять на ногах.
Мистраль заставил капитана лечь на другой курс, уменьшить ход, идти навстречу громадным волнам. Море, которое считается самым синим и ласковым в мире, колыбелью европейской культуры и источником вдохновения поэтов, было далеко не приветливым.
Прошло три дня, шторм не прекращался. Корабль дрожал, скрипел, но машина выдержала.
«Обошлось», – с облегчением думал Олонецкий.
Они вернулись в Гавр, где Георгия ждало письмо Зуева с заманчивым и фантастическим предложением.
ЗУЕВ. ПАРИЖ. ВЕСНА 1934
Как-то заговорили об азартной игре. Олонецкий спросил приятеля: существует ли беспроигрышная система, можно ли постоянно, изо дня в день, выигрывать?
– Мне рассказывали, в Монте-Карло есть целая категория профессионалов, которые ежедневно что-то такое выцарапывают из кассы казино. Но мне кажется, это болтовня. Если бы можно было действительно выигрывать наверняка, игорные притоны кончали бы банкротством.
Зуев согласно кивнул.
– Над рулеткой бились многие ученые, в том числе и знаменитая Софья Ковалевская, – задача признана неразрешимой. Формула движения шарика не найдена. А почему ты спрашиваешь?
Олонецкий покраснел.
– Не подумай, что я снова решил сыграть с судьбой… Нет, Кока, одного раза мне достаточно. Ты же помнишь, как я тогда пал, стал клошаром… И если бы не ты…
Тут уже смутился Зуев.
– Ну, будет, будет, кто старое помянет… А в Монте-Карло всегда есть люди, которые пристраиваются к игрокам. Никаких секретов рулетки они не знают, а просто пускают пыль в глаза неопытным игрокам, изображая профессионалов, живущих за счет рулетки.
Зуев вспомнил разговор, увидев знакомые двери клуба. Раньше он часто с сотней франков получал в выигрыше тысячу, потом с тысячью шел в другой клуб и выигрывал две-три тысячи…
Он решительно открыл дверь.
День выпал неудачным: Зуев проиграл во всех комбинациях, во все игры – в рулетку, в баккара, в «трант и карант». В сущности, когда так не везет, лучше бросить совсем, подумал Николай, но подошел к другому столу «трант и карант». «С моими копейками можно попробовать играть на чужое счастье – выследить какого-нибудь счастливого игрока и идти за ним. Это тоже своего рода система, или, вернее, – полное ее отрицание.»
И тут Зуеву не повезло: такого устойчивого счастья не было ни у кого из крупно и заметно игравших за столом. Его внимание сосредоточилось на высокой черноволосой даме, которая всё время проигрывала: куда ни поставит – бито, без перерыва.
Опытным глазом он видел: окончательно потеряла самообладание – красные пятна на щеках, шляпка сдвинулась на бок, торчит прядь сбившихся волос, нервно кусает губы, увеличивает и увеличивает ставки, мнет в руке крупные купюры – совершенно ясная и определенная жертва сегодняшнего дня: сегодня она, бедная, неизбежно проиграет решительно всё, что еще осталось в ее объемистом саке.
Он сел напротив дамы и начал делать ставки на обратные комбинации: если она ставила на черное табло, то Зуев – на красное, если она на чет, он – на нечет. Конечно, иногда проигрывал, но в общем – это было триумфальное шествие вперед. Он стал выигрывать и выигрывать, как по волшебству. Он начал ставить максимумы и очень быстро отыграл весь сегодняшний проигрыш, и уже перешел в значительный плюс.
А бедная визави всё проигрывала. К ней подошел какой-то приличного вида господин – по-видимому, муж, и они заговорили по-испански.
– Невозможно, немыслимо играть, – жаловалась она, почти плача: – Я проигрываю последнее, я не знаю, что дальше делать… А есть же люди, – прибавила она вполголоса, – которые играют прямо-таки наверняка: вот, например, этот левантинец, что сидит напротив, – куда ни поставит – берет…
– Так чего же проще, – посоветовал муж, – играй за ним.
– И в самом деле, – обрадовалась она. – Буду выжидать его ставок. Может быть, тогда отыграюсь.
Вот так комбинация! Зуев понял, что игра на сегодня закончена. Уменье и счастье исчерпаны.
Он вышел из клуба и вытер пот со лба.
«Эти шальные деньги надо немедленно потратить на что-то хорошее, не на девок и не на гулянку, а на какую-нибудь… ох, у меня же сегодня день рождения! Вот почему удача шла в руки! Поеду к Олонецкому… или к Леониду в красильню, хочется с приличными людьми посидеть…»
Зуев зашел в знакомую русскую лавку и купил:
нежинские огурчики,
ревельские кильки,
керченскую сельдь,
малосольную двинскую семгу,
икру – зернистую,
ачуевскую,
паюсную,
кетовую,
балыки – белорыбицы и осетровый,
эриванский компот,
пирожки с капустой,
две бутылки русской горькой
и бутылку французского коньяка
(им в русской лавке не торговали, но желание клиента – закон, хозяин послал мальчика, и тот принес из французского винного магазина любимый Зуевым «Camus»).
Покупки аккуратно запаковали в две корзины, которые именинник погрузил в поджидающее его русское такси.
– Вы нас разбалуете, Николай Лексеич, – улыбался довольный хозяин, – в кои-то веки на три сотни накупили!
Зуев ему подмигнул – дескать, лови момент, приятель!
– И откуда у вас, любезный хозяин, такие разносолы? Я с довоенных времен в России не видал.
Хозяин с той же стандартной улыбкой ответил:
– Надо знать нужных людей, Николай Лексеич, тогда и нужный товар завсегда на прилавке будет.
Зуев согласно кивнул, а сам снова задумался: что же это за нужные люди, которые икру привозят? Икра-то, чай, только на Волге обитает. Правда, у персов может быть, по ту сторону Каспия… Но не у персов же он покупает икру? А впрочем, почему и нет? И вообще, какое твое дело до коммерческих тайн русских лавочников?
Вот и такси. Ох ты, Боже мой! За рулем Михаил, старый знакомый…
PARIS. КРАСИЛЬНЯ. ВЕСНА 1934
Мне теперь ни цензов, ни акцизов,
ирландский виски и ямайский ром,
вам где-то там, в притонах Сан-Франциско,
лиловый кафр целует красный рот.
– Пам-пам-пам! – подал голос Кальчужный. – Гениально. Это лучшее, что ты написал. Правда, строчку у Вертинского своровал…
– Не своровал, а процитировал, – насупился поэт. – Это реклама – и мне, и ему. А ты чего такой…
– Какой? – не понял приятель.
– Возбужденный.
– А! – Кальчужный махнул рукой. – Чепуха. Одним словом, что-то плохо с моим отцом. Мать прислала письмо, просит приехать.
– Ничего себе чепуха! Куда ехать? В Югославию? Надолго?
– Да. В Белград. Не знаю, как долго. Может, две недели, а может, и месяц. Я мало что понял из письма.
Ехать ему явно не хотелось. Он понимал, в чем дело: отец боится потерять место кельнера в известном ресторане «Пти Пари» и, пока суть да дело, больница и операция, а следом – больничный покой и домашние лекарства, – чтобы на его место не взяли другого, почему бы сыну не поработать вместо родителя…
Конечно, он поехал, все-таки отец – один и, как бы ты с ним ни ссорился в свое время, как бы ни расходился во мнениях, как бы скептически он ни относился к твоему творчеству, – отец есть отец.
Да и по матери, честно говоря, он немного соскучился.
– А почему «целует красный рот»? – вдруг спросил он, возвращаясь к песне.
Варфоломеев вздохнул.
– Потому что губы намазаны помадой, неужели не понятно? Тебе деньги нужны?
Кальчужный поморщился.
– На дорогу есть. Там – посмотрим. В случае чего дам телеграмму, пришли на дорогу… Не нравится мне…
Варфоломеев откликнулся.
– А что может быть хорошего в болезнях?
Кальчужный согласно кивнул.
ХОРВАТИЯ. ВЕСНА 1934
Начальник югославской разведки Милич имел своих собственных агентов, которых тщательно оберегал. Недавно двоих убили в Хорватии. Убийцы принадлежали к запрещенной хорватской организации «усташи» (повстанцы). Организация боролась за отделение Хорватии от Югославии, против центрального правительства в Сараево. Ее лидер адвокат Анте Павелич жил в Австрии. Финансовую помощь усташам оказывал Муссолини.
Чтобы быть ближе к столь опасному человеку, Милич перебрался в Вену. Он знал, что Павелич арендовал на имя Августа Перчеца большое имение в Венгрии – Янка Пуста, находящееся близ югославской границы, и основал там школу террористов. посылая на обучение революционно настроенных молодых хорватов.
Югославская разведка, понимая опасность подобной школы, решила в нее проникнуть, чтобы получать точную и полную информацию о всей работе.
Весной в скромном венском кафе «Незабудка» на свидание с Миличем пришла высокая молодая женщина. Ее звали Мария Погорелец, она была одним из лучших агентов Милича. За руку Мария держала девушку лет двадцати, очень похожую на нее.
– Это моя сестра Ёлка, – пояснила Мария. – Она впервые в Вене, а живет в имении на венгерской границе, очень скучает, приехала отдохнуть и развлечься в Вене.
Девушка улыбнулась Миличу.
Улыбка просто замечательная!
– А это господин Бошкович, студент, мой друг, я тебе о нем рассказывала, – добавила она, обращаясь к сестре.
Объяснения ее были излишними: Милич отлично знал, что двоюродная сестра Марии, Ёлка Погорелец, живет в Янко Пусте, она любовница Перчеца, руководителя школы террористов. Он знал, что отдельные обученные группы террористов время от времени проникали в Югославию и убивали людей, приговоренных Павеличем к смерти. Среди их жертв – Тони Шлегель, редактор «Загребских новостей», хорват, ратовавший за полное и фактическое объединение сербов и хорватов в одну дружную семью. Шлегеля убила банда, ворвавшаяся в редакцию среди бела дня и бесследно исчезнувшая после совершения убийства.
Такое неожиданное знакомство внушило Миличу подозрение, он даже засомневался в искренности Марии. Но решил не упускать случая и посвятить Ёлке время, дабы полностью разгадать ее намерения.
– Раз вы не знаете города и никогда не были в Вене, я покажу вам самое интересное – все театры, развлечения и всё что захотите.
Ёлка с радостью согласилась. Несколько дней подряд они разъезжали по всем увеселительным заведениям и постепенно сблизились. Милич чувствовал, что девушку что-то гнетет и нервы у нее совершенно расстроены. В один из вечеров они перешли на «ты».
– Что тебя гнетет, что на тебя давит? Я же вижу, что с тобой что-то происходит, – вырви это из себя, скажи мне – тебе будет легче.
– Я боюсь тебе рассказать, ты будешь меня презирать.
– Что ты, что ты! Ты мне очень нравишься, я не буду тебя презирать; мне хочется, чтобы тебе, такой красивой девушке, стало спокойно.
– Девушке, ха! Ну, раз ты такой, раз уж так на меня напал, ты такой хороший, никакая я не девушка, я – любовница Перчеца, ты его не знаешь? – И слава Богу, что не знаешь, он страшный человек
– Если он страшный человек, что может быть у вас общего?
– Он даже мой родственник…
– Родственник?
– Ну да, какой-то троюродный, пятиюродный брат…
– Ну это же инцест, кровосмешение…
– Ах, никакого кровосмешения, что ты придумываешь, у вас в университете все такие умные; наверно, такие штуки придумывают…
– Придумывают, так что?
– Я жила в деревне, вдруг приезжает он, из города, – представляешь, весь из себя такой, из Сараево или из Загреба, ты не представляешь, такой красивый!
– Дальше можешь не рассказывать, ты в него влюбилась, а он тебя соблазнил и бросил. Расскажи.
– Приблизительно так и было.
– Да, судьба простой девчонки… Зачем она ему нужна…
– Нет, не так. Он уехал и прислал письмо – приезжай в Янка Пуста.
– Янка Пуста? На границе, в Венгрии?
– Да. Там целое поместье – и Павелич.
– Павелич?
– Ну да.
– Какой-то адвокат…
– Адвокат! Да ты что! Он у них главный, он против всех!
– Как против всех? И против Бога?
– И против Бога, он такой. Они поймали одного человека, стали его бить. Павелич подошел и воткнул в него нож. И стал что-то ему говорить. Тот отвечал, но стал падать. А Павелич держал его на ноже, а потом вырвал нож и еще раз ударил. В сердце. Я видела. Ты не знаешь, как это страшно.
– А Перчец твой?
– А… Перчец… Он его слушается во всем, Перчец у него, считай, на побегушках.
Она стала говорить, говорить быстро, с жаром, сама себя перебивая, как бы боясь что-нибудь важное, существенное забыть или пропустить.
Янка Пуста, по ее словам, – школа профессиональных убийц. С утра до вечера в округе слышалась стрельба из револьверов, взрывы ручных гранат и адских машин. Везде были расставлены мишени в виде бюста короля Александра или его фигуры во весь рост – по этим мишеням усташи практиковались в стрельбе стоя, лежа, на ходу, в движении – одним словом, во всех положениях, какие могут представиться.
В Янка Пуста железная дисциплина, поддерживаемая Перчецом при помощи особо доверенных людей. При малейшем подозрении в измене или в попытке к бегству подозреваемого подвергали жестоким пыткам, которые заканчивались расстрелом виновного. Среди учеников Янка Пусты оказалось несколько молодых хорватов, завлеченных туда под предлогом обучения их политграмоте. Когда они поняли, что их обманули и из них готовят профессиональных убийц, хотели покинуть лагерь. Но заплечные мастера Перчеца всех ликвидировали.
Выслушав от Ёлки ее исповедь, Милич сообщил свое настоящее имя, служебное положение и цель пребывания в Вене.
– Кстати, Ёлка, ты давно зарегистрирована у нас как соучастница Павелича. Но если ты мне поможешь, то сможешь вернуться на родину. К тому же ты получишь хорошее вознаграждение,
– Я согласна, –сказала она.
Осенью 1933 года пришло известие, что король Александр в декабре посетит Загреб. Павелич и Перчец решили, что это будет самый подходящий момент для убийства короля. Муссолини ассигновал дополнительные 500 тысяч лир на покушение.
В Янка Пуста составили две группы. Одна под командой Петра Ореба, а другая – под командой Хенричича. Знакомый хорват в Загребе предоставил свой дом под штаб-квартиру террористов.
Ёлка уведомила Милича обо всем в мельчайших подробностях с указанием дня перехода террористами границы, паролей при встречах и документов, которыми они были снабжены. Сообщение от Ёлки пришло с некоторым запозданием и поймать террористов на границе было уже невозможно. Милич немедленно вызвал шефа загребской полиции к телефону, требуя окружить ночью дома, где находилась штаб-квартира усташей, и арестовать всех прибывших.
Но Милич не знал, что шеф полиции Врагович оплачивался Муссолини и ему дополнительно была обещана огромная сумма за убийство короля.
– Что за неуместные шутки! – ответил он по телефону.
– Это не шутки, – возразил Милич. – Я требую, чтобы вы выполнили мое распоряжение.
Врагович заявил, что у него нет свободных людей.
– Есть они или нет, но дом должен быть сегодня же ночью окружен и все, кто в нем, арестованы. Выполняйте или я сейчас позвоню министру внутренних дел.
– Ладно, – согласился шеф полиции. – Всё сделаем.
Как говорит пословица: обещать не значит жениться.
Врагович, разумеется, ничего не сделал. Ночью полиция дом не окружила, а провела операцию только утром, когда Ореб со своими людьми уже вышел к вокзалу для выполнения задачи.
Хенричич со второй группой оставался в доме. Его группа имела приказ в случае провала Ореба идти в соборную церковь и там во время торжественного богослужения застрелить короля.
– Ореб, наверно, добрался до места, – в раздумье произнес Хенричич.
Террористы встали.
– Выходим? – спросил один из них.
Один из бандитов, Христо, похлопал себя по карманам.
– Я, кажется, забыл наверху свой бумажник, – признался он.
Все рассмеялись:
– Да кто же забывает бумажник!
– Бумажник надо держать в кармане!
Христо взбежал на второй этаж, бросился к кровати. Так и есть, бумажник лежал под подушкой. Он положил его в карман брюк и пошел к лестнице. На ходу посмотрел в окно и вздрогнул – у калитки стоял полицейский и делал кому-то знаки.
Христо посмотрел в соседнее окно – по дороге от улицы к калитке осторожно крался полицейский. За ним шли еще двое. На улице показались и другие.
Христо скатился с лестницы, буквально съехал по перилам:
– Полиция!
Хенричич посмотрел в окно.
«Неужели наш план раскрыт?» – мелькнуло в голове.
– К оружию, – скомандовал он.
Все вздрогнули.
– Много?
– Человек восемь. – ответил Христо.
Хенричич усмехнулся:
– И ты испугался восьми полицейских?
– Я не испугался, – ответил Христо. – У меня две гранаты. Чего мне пугаться? Но они идут.
– Всех перестреляем!
– Это точно, – согласился Христо и вынул из карманов обоймы к «вальтеру».
Хенричич сплюнул на пол и растер каблуком:
– Нас шесть человек. Мы их перестреляем, как уток.
– Точно, – кивнул лохматый боевик и вынул гранату.
– Правильно, – Хенричич скомандовал: – Открывай дверь. Как только подойдут – бросай гранату, потом бросаю я в оставшихся. И все стреляют.
Первая граната ошеломила полицейских, двое закричали от попавших в них осколков, один упал на землю. Вторая граната вызвала среди них панику, а стрельба из дома заставила бежать – они не ожидали не только атаки, но и простого сопротивления.
– Огонь! Огонь! – кричал Хенричич, подбадривая самого себя.
Залпом из дома уложили троих, остальные бросились бежать; вслед им полетели гранаты.
– Через черный ход уходим! – крикнул командир.
Владо Черноземский неожиданно для себя задумался над своей дальнейшей судьбой. Убить короля? Нет проблем. Он – первоклассный стрелок с обеих рук. У него два заряженных браунинга и граната. Но сможет ли он уйти после покушения? Пятьдесят на пятьдесят. Если наши закидают толпу бомбами и гранатами, создадут панику, то уйти он сможет.
В это время Ореб в спортивном костюме, с лыжами в руках, окруженный усташами, стоял на Зриньевце. Королевский поезд уже подошел, и толпы народа заняли площадь перед вокзалом. Королевский открытый автомобиль медленно двигался по направлению к Верхнему Городу.
Ореб должен был бросить перед автомобилем лыжи и, воспользовавшись неизбежным замешательством шофера, кинуть в машину ручную гранату. Но Ореб не мог протиснуться через густую толпу к мостовой, где ехал автомобиль. Физически не мог – толпа его стиснула, не пошевелиться – не то что вынуть пистолет из-за пазухи или бросить бомбу. Восторженная толпа, которая приветствовала короля, не давала даже сунуть руку в карман. Ореб решил бежать в штаб-квартиру и сообщить о неудаче. В действие вступал второй план – убийство короля в соборе.
Подбежав, запыхавшись, к дому, он увидел полицейских, всё понял и бросился к вокзалу.
Первый поезд шел в Австрию, Ореб надеялся попасть туда раньше, чем власти опомнятся. Не доезжая границы, он соскочил с поезда и хотел перейти ее пешком, но по всей линии стояли усиленные патрули сербских жандармов.
Что делать? Надо немедленно скрыться… Он зашел в цыганское село и в первом же доме попросил разрешения отдохнуть.
– Я турист, – пояснил он, – устал после длительной прогулки.
Не прошло и часу, как жандармы нашли его и арестовали.
На суде Ореб полностью во всем сознался и был приговорен к смертной казни через повешение.
Павелич, взбешенный провалом акции и под угрозой Муссолини прекратить финансирование, вызвал в Болонью Перчеца, который и приехал туда, ничего не подозревая.
Между тем Ёлка, предчувствуя недобрый конец, бежала из Янки Пусты и, снабженная Миличем крупной денежной суммой, вернулась в Югославию, поселившись в Сараеве вместе с сестрой.
Перчец же по прибытии в Болонью был посажен в усташескую тюрьму в подвале дворца Павелича. Там в присутствии начальника тайной полиции Муссолини Эрколе Конти Павелич лично провел допрос Перчеца. Тот доказывал свою невиновность и утверждал, что он и понятия не имел о возможной измене Ёлки.
Павелич приказал сломать Перчецу обе ноги и руки, затем сам вырвал у Перчеца глаз, другой, – после чего прикончил Перчеца тремя выстрелами из револьвера.
В 1941 году коммунисты застрелили Враговича. В том же году усташи поймали Ёлку и Марию. Их привезли в Загреб в тюрьму, где Павелич их допрашивал более трех часов, после чего лично пристрелил обеих. В отместку цыганам, выдавшим Ореба, Павелич в 1941 году приказал ликвидировать всех цыган в Хорватии, что и было приведено в исполнение.
Документы
Сообщение секретаря Оргкомитета ССП СССР П.Ф. Юдина И.В. Сталину о просьбе писателя Е.И. Замятина о приеме в члены Союза советских писателей
14 июня 1934 г.
Тов. Сталину.
Писатель Замятин прислал из Парижа в Ленинградский Оргкомитет заявление (телеграмму) с просьбой принять его в члены Союза советских писателей.
Заявление Замятина вызвало сильную поддержку и удовлетворенность этим поступком у беспартийных писателей Конст. Федина, Ал. Толстого, Н. Тихонова, М. Слонимского, Б. Пастернака и др.
Поскольку прием Замятина в члены Союза связан с вопросами, выходящими за пределы Союза писателей, прошу Ваших указаний.
Документы
5 августа 1934 г. в 8 часов утра в Красноперекопские казармы Московской пролетарской стрелковой дивизии на Сухаревской площади в Москве прибыл в пешем строю артиллерийский дивизион Московского городского лагерного сбора Осоавиахима под руководством начальника штаба этого дивизиона Нахаева Артема Сергеевича.
Дивизион, в котором насчитывалось более 200 бойцов, был беспрепятственно пропущен часовым на территорию части. Дивизион в основном состоял из гражданских лиц, призванных на сборы.
Во дворе казармы, выстроив бойцов, Нахаев обратился к ним с воззванием, в котором призвал красноармейцев выступить с оружием в руках против советской власти.
В своей речи он заявил о том, что все основные завоевания Октябрьской революции 1917 года утеряны. Фабрики и заводы не принадлежат рабочим, земля не является собственностью крестьян. Всё находится в руках государства, а кучка людей управляет этим государством. Государство порабощает рабочих и крестьян, в стране отсутствует свобода слова. Свое выступление он закончил словами: «Долой старое руководство, да здравствует новая революция, да здравствует новое правительство». С частью бойцов Нахаев попытался захватить караульное помещение, чтобы вооружить красноармейцев боевыми винтовками, но был схвачен.
В процессе следствия выяснилось, что Нахаев критически оценивал внутреннюю политику руководства (коллективизация, низкий уровень жизни рабочих и крестьян).
В знак протеста против исключения из партии лидеров оппозиции в 1927 г. он вышел из партии. Затем после окончания Ленинградской артиллерийской школы им. Красного Октября демобилизовался из армии.
Однако попытка организовать вооруженное выступление против советской власти была связана и с его тяжелым материальным положением. После демобилизации он не смог найти работу, которая давала бы ему моральное и материальное удовлетворение. С 1931 г. Нахаев стал слушателем вечерней Военной академии, после окончания которой надеялся улучшить свое положение. Бедность и отсутствие жилья (вместе с женой Нахаев снимал угол в 4 квадратных метра у крестьянина в селе Жулебино) подтолкнули его к своеобразной форме протеста против власти.
Для расследования данного факта была создана комиссия Политбюро во главе с Л.Кагановичем и В.Куйбышевым, которой было поручено изучить все вопросы, связанные с выступлением Нахаева. Прежде всего, Сталина волновал вопрос о низком уровне караульной службы. «Надо бы выяснить, – писал он Кагановичу, – есть у нас устав караульной службы или нет, а если есть, почему не соблюдается?» Были организованы массовые проверки состояния охраны военных учреждений Московского гарнизона, в результате которых проверяющие спокойно посещали военные академии, казармы частей РККА.
По итогам проверки 22 августа 1934 года были приняты постановления Политбюро «О состоянии охраны казарм Московского гарнизона», «О работе Осоавиахима». Вместе с тем невозможно было игнорировать проблему отсутствия жилья у военнослужащих.
Этот вопрос нашел отражение в постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) «О квартирном вопросе начсостава 819 Московского гарнизона». Было принято решение вывести из Москвы некоторые части. В декабре 1934 г. Политбюро постановило предать А.С. Нахаева суду Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР, решением которой он приговорен к расстрелу.
Документы
Записка заместителя начальника секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР Г. Люшкова наркому внутренних дел СССР Г.Г. Ягоде об обнаружении подпольной листовки на Всесоюзном съезде писателей
20 августа 1934 г.
Генрих Григорьевич.
Прилагаю копию листовки, распространяемой среди участников съезда путем пересылки по почте. Пока обнаружено 9 экз. Написана листовка карандашом под копирку печатными буквами.
Не исключено, что это делается кем-либо из участников съезда. Проверяем почерк по анкетам делегатов. Принял все оперативные меры к выявлению авторов.
Люшков
Подпольная листовка, перехваченная сотрудниками секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР
Мы, группа писателей, включающая в себя представителей всех существующих в России общественно-политических течений, вплоть до коммунистов, считаем долгом своей совести обратиться с этим письмом к вам, зарубежным писателям. Хотя численно наша группа и незначительна, но мы твердо уверены, что наши мысли и надежды разделяет, оставаясь наедине с самим собой, каждый честный (насколько вообще можно быть честным в наших условиях) русский гражданин. Это дает нам право и, больше того, это обязывает нас говорить не только от своего имени, но и от имени большинства писателей Советского Союза. Всё, что услышите и чему вы будете свидетелями на Всесоюзном писательском съезде, будет отражением того, что вы увидите, что вам покажут и что вам расскажут в нашей стране! Это будет отражением величайшей лжи, которую вам выдают за правду. Не исключается возможность, что многие из нас, принявших участие в составлении этого письма или полностью его одобрившие, будут на съезде или даже в частной беседе с вами говорить совершенно иначе. Для того, чтобы уяснить это, вы должны, как это [ни] трудно для вас, живущих в совершенно других условиях, понять, что страна вот уже 17 лет находится в состоянии, абсолютно исключающем какую-либо возможность свободного высказывания. Мы, русские писатели, напоминаем собой проституток публичного дома, с той лишь разницей, что они торгуют своим телом, а мы душой; как для них нет выхода из публичного дома, кроме голодной смерти, так и для нас… Больше того, за наше поведение отвечают наши семьи и близкие нам люди. Мы даже дома часто избегаем говорить так, как думаем, ибо в СССР существует круговая система доноса. От нас отбирают обязательства доносить друг на друга, и мы доносим на своих друзей, родных, знакомых… Правда, в искренность наших доносов уже перестали верить, так же как не верят нам и тогда, когда мы выступаем публично и превозносим «блестящие достижения» власти. Но власть требует от нас этой лжи, ибо она необходима, как своеобразный «экспортный товар» для вашего потребления на Западе. Поняли ли вы, наконец, хотя бы природу, например, так называемых процессов вредителей, с полным признанием подсудимыми преступлений, ими совершенных? Ведь это тоже было «экспортное наше производство» для вашего потребления.
Вы устраиваете у себя дома различные комитеты по спасению жертв фашизма, вы собираете антивоенные конгрессы, вы устраиваете библиотеки сожженных Гитлером книг, – всё это хорошо. Но почему мы не видим вашу деятельность по спасению жертв от нашего советского фашизма, проводимого Сталиным; этих жертв, действительно безвинных, возмущающих и оскорбляющих чувства современного человечества, больше, гораздо больше, чем все жертвы всего земного шара, вместе взятые, со времени окончания мировой войны…
Почему вы не устраиваете библиотек по спасению русской литературы – поверьте, что она много ценнее всей литературы по марксизму, сожженной Гитлером. Поверьте, ни итальянскому, ни германскому фашизму никогда не придет в голову тот наглый цинизм, который мы и вы можете прочесть в «Правде» от 28-го июля 34 г. в статье, посвященной съезду писателей: крупнейшие писатели нашей страны показали за последние годы заметные успехи в деле овладения высотами современной культуры – философией Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Понимаете ли вы всю чудовищность подобного утверждения и можете ли сделать отсюда все необходимые выводы, принимая во внимание наши российские условия.
Мы лично опасаемся, что через год-другой недоучившийся в грузинской семинарии Иосиф Джугашвили (Сталин) не удовлетворится званием мирового философа и потребует по примеру Навохудоносора, чтобы его считали по крайней мере «священным быком».
Вы созываете у себя противовоенные конгрессы и устраиваете антивоенные демонстрации. Вы восхищаетесь мирной политикой Литвинова. Неужели вы действительно потеряли нормальное чувство восприятия реальных явлений? Разве вы не видите, что весь СССР – это сплошной военный лагерь, выжидающий момент, когда вспыхнет огонь на Западе, чтобы принести на своих штыках Западной Европе реальное выражение высот современной культуры – философию Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.
То, что Россия нищая и голодная, вас не спасет. Наоборот, голодный, нищий, но вооруженный человек – самое страшное…
Вы не надейтесь на свою вековую культуру, у вас дома тоже найдется достаточно поборников и ревнителей этой философии, она проста и понятна может быть многим…
Пусть потом ваши народы, как сейчас русский народ, поймут всю трагичность своего положения, – поверьте, будет поздно и, может быть, непоправимо!
Вы в страхе от германского фашизма – для нас Гитлер не страшен, он не отменил тайное голосование. Гитлер уважает плебисцит… Для Сталина – это буржуазные предрассудки. Понимаете ли вы всё, что здесь написано?
Понимаете ли вы, какую игру вы играете? Или, может быть, вы так же, как мы, проституируете вашим чувством, совестью, долгом? Но тогда мы вам этого не простим, не простим никогда. Мы – проститутки по страшной, жуткой необходимости, нам нет выхода из публичного дома СССР, кроме смерти. А вы – 919[ii] Если же нет, а мы верим, что этого действительно нет, то возьмите и нас под свою защиту у себя дома, дайте нам эту моральную поддержку, иначе ведь нет никаких сил дальше жить…
БЕЛГРАД. АВГУСТ 1934
На одной из главных улиц Белграда проживал в роскошной квартире Ермано Бахман, представитель фабрики «Вермут» в Турине. Он разъезжал по столицам балканских государств и удачно продавал свой вермут. Его даже прозвали Вермут-Бахман.
Как-то он получил письмо от своего приятеля из Италии. Приятель сообщал, что его хороший знакомый, подданный княжества Монако, Роланд Аббиат, владелец большого отеля на южном берегу Франции, заинтересован открыть первоклассный ресторан европейского стиля в Белграде. Аббиат уверен, что в столицах балканских государств таких ресторанов почти нет, на что жалуются приезжающие иностранцы, туристы и дипломаты. Аббиат намерен открыть ресторан в Белграде, а затем в Софии. Приятель просит Бахмана подыскать подходящую квартиру для Аббиата и его невесты.
Вскоре приехал сам Аббиат. Для него была приготовлена очень уютная квартира в три комнаты со всеми удобствами. Это, собственно говоря, не отдельная квартира, а часть квартиры владельца гостиницы, которую хозяин умело выделил и отлично обставил для приезжего богатого иностранца.
Аббиат и его невеста остались довольны. Им понравился уют нового жилища, тишина и спокойствие в доме.
Аббиат – человек небольшого роста, лет 38-40, с темными волосами, среднего телосложения, не толстый и не худой. Документы у него в полном порядке, и он без труда получил разрешение на открытие ресторана.
Белградские власти обрадовались приезду Аббиата. Иностран-ные дипломаты неоднократно жаловались на отсутствие в Белграде увеселительных заведений, где можно провести вечер и хорошо поужинать. Все предприниматели, пытавшиеся до сих пор открыть подобные заведения, не имели успеха и скоро прогорали. Итальянец Ди Франко даже застрелился, потеряв весь свой капитал.
Аббиат знал всё это, но трудности его не пугали. Сведения о Белграде у Аббиата – самые точные, и всем ясно, что он прекрасно осведомлен, если решился открыть свой ресторан. Его невеста происходила, по-видимому, из совершенно другого круга общества, но она дала понять, что дело Аббиата ее очень интересует и она готова в него вложить крупную сумму денег. В полиции она прописалась под именем баронессы Бригитты фон Колас, шведской подданной, 27 лет. У нее оказалось огромное количество багажа – больше шестидесяти чемоданов внесли в квартиру, но она точно знала содержимое каждого чемодана, как утверждал квартирный хозяин.
Бахман ввел Аббиата в торговые круги. Тот говорил только по-итальянски и по-французски, но с удивительной быстротой выучил сербский язык и довольно скоро стал говорить на нем сравнительно свободно, осталась только чуть заметная известная мягкость в произношении, свойственная… русским. О своем прошлом говорил Аббиат мало, но в узком кругу его новых знакомых стало известно, что он начал свою деятельность поваром в Париже в большом ресторане, потом открыл свой ресторан, дело пошло с успехом и, после ряда лет неустанной работы, он приобрел отель в Жуан ле Пин, где сейчас оставил управляющего, решив попытать счастья в Белграде.
Спустя несколько недель после приезда Аббиат нашел подходящее помещение для своего нового предприятия. Это ресторан Дрина на углу двух очень оживленных улиц в дипломатической части города. Несколько предыдущих арендаторов ресторана потерпели неудачу, но Аббиата это не смущало. В короткий срок неопрятное закопченное помещение превратилось под умелым руководством Аббиата и его невесты в первоклассный европейский ресторан, имеющий все преимущества ночного увеселительного заведения с площадкой для танцев и с артистической программой варьете.
Стены помещения были обложены ценным деревом, мебель обита плющем. Двери, отделяющие эту часть ресторана, покрыты тяжелой материей, изолирующей всякий звук. Здесь Аббиат намеревался организовать игорный клуб, но только для избранных гостей.
Еще до открытия ресторана Аббиат с Бахманом посетили белградскую полицию. Аббиат обратился с просьбой помочь ему в выборе служебного персонала. Он – иностранец, никого не знает и боится, что к нему проникнет коммунистическая или советская агентура, а потому он просит разрешения сообщать полиции имена людей, коих он намерен принять, для тщательной проверки всех кандидатов. Этим заявлением он завоевал абсолютное доверие полиции.
Кельнеров Аббиат набрал из среды русских эмигрантов, ставя условием знание нескольких языков и хорошее происхождение.
Баронесса нашла, что надо изменить название, – так появилась с большим вкусом сделанная вывеска «Пети Пари».
Старания Аббиата вскоре увенчались полным успехом. «Пети Пари» стал местом встреч белградского высшего света. Офицеры Генерального штаба, военного министерства, дипломаты, представители высшего общества – все бывали у Аббиата.
К тому же «Пети Пари» находился напротив британского посольства, в нескольких шагах от итальянского, болгарского и французского, а немного дальше – здание Великой Ложи Вольных Каменщиков Югославии. Оттуда тоже приходили посетители и становились постоянными клиентами Аббиата. Все чувствовали себя у него хорошо – Аббиат умел каждому оказать внимание.
Артисты из Вены и Будапешта показывали блестящую и интересную программу; увеселительный и артистический персонал постоянно менялся, только одна певица выдающейся красоты и обладательница редкого голоса, выступающая под псевдонимом Донна Франсе, участвовала в программе от начала до конца существования «Пети Пари».
Многие богатые торговцы, банкиры, дипломаты, офицеры добивались ее любви, но она никому не отдавала предпочтения, оставаясь со всеми мила и любезна. Позже удалось случайно узнать, что она морфинистка, морфий поставляет ей Аббиат, и она дарит свою любовь только по указанию Аббиата, преследующего собственные цели.
Кульминационным моментом каждого вечера было появление красавицы баронессы Бригитты. Одевалась она всегда по последней парижской моде с особенно изящной прической и редкими драгоценностями. Она всегда умела выбрать подходящий момент для наиболее эффектного появления в зале, привлекая всеобщее внимание.
Очень скоро Аббиат и Бригитта вошли в высшее белградское общество. В других больших городах Югославии, как Загреб, Сараево, Любляна, это было бы почти невозможно. Эти города, каждый в силу своей истории, были очень сдержаны к новоприбывшим иностранцам. В Белграде же уклад жизни и обычаи походили на восточнославянские, отличающиеся гостеприимством, в особенности по отношению к иностранцам.
Бригитта любила путешествовать и часто ездила в Вену и Будапешт. Аббиат же всецело посвящал себя работе в «Пети Пари», а главное, в игорном клубе.
Не прошло и года, как Аббиат и Бригитта были приняты всеми. Аббиат приглашался на свадьбы, празднования крестин и везде сорил деньгами. В городе стало известно, что он великодушен, добр и является дальновидным предпринимателем. В своем игорном клубе он охотно дает взаймы деньги молодым дипломатам и офицерам. Дает просто, по-отечески:
– Вы – представители молодой генерации, – говорил он, – будущее государства. Я – предприниматель и думаю далеко вперед; я хочу еще много лет работать в Белграде. Может быть, завтра или послезавтра мне понадобится ваша протекция, когда вы будете уже в чинах, тогда я буду гордиться знакомством с вами.
В сравнении с этим пара тысяч динар – просто ничто. При этом посетители не замечали, что Аббиат умело расспрашивает их о различных вещах и завлекает в огромную паутину, из которой выхода нет…
Бригитта также вращалась в высшем обществе, посещая дамские кружки, журфиксы; ей удалось проникнуть в круги, близкие ко Двору. Там она получала последние новости о жизни королевской семьи, о намерениях короля, о предстоящих его поездках, о действиях оппозиции, сепаратистов и т. д. Она знала, что король занят планом создания в Европе Священного Союза для свержения коммунизма в России, для этого он планировал объехать ряд стран Европы.
Донесение агента «Институтка» в Москву
Сообщаю следующее:
Официальные торжества по случаю государственного визита состоятся в Париже. Встречать в Марсель поедут Барту и генерал Жорж.
По декрету, подписанному 21 мая 1932 года президентом Лебреном, ответственность за поддержание порядка и безопасности возлагается на «Сюрте Насьональ», а именно на генерального контролера Систерона.
Александр сойдет на берег в Марселе. После выполнения первых пунктов церемониала Александр и его спутники Барту и Жорж направятся в открытом автомобиле из Старой Гавани (Вьё Пор) к префектуре.
При следовании по городу автомобиль проедет по главной улице Марселя Ла-Канебьер и по улице Сен-Ферреоль. Перед префектурой состоится торжественная церемония, Александра будет приветствовать народ.
Путь следования кортежа разбит на участки, на которых для обеспечения порядка и безопасности будут использованы лишь полицейские наружной службы численностью около 1300 человек.
Поскольку торжественная процессия будет продвигаться медленно, охрану с участков, по которым автомобиль уже проедет, будут снимать и перебрасывать вперед для усиления охраны следующих участков.
Армия для охраны порядка не привлекается. По словам де Лафоркада, предусмотренный ранее эскорт мотоциклистов будет отменен. Об этом я сообщу дополнительно.
ПРЕССА
Фотография чудовища Лох-Несса
Капитан Фрейзер, известный африканский охотник, с группой других лиц нанят недавно английским богачом сэром Эдуардом Маунтеном для розысков чудовища озера Несс. Он был снабжен кинематографическим аппаратом специальной конструкции. У аппарата телескопическая линза, она может производить самые подробные снимки мелких предметов на расстоянии полутора-двух километров. Фрейзер изо дня в день дежурит на шлюпке посреди озера. Вчера ему удалось увидеть Чудовище, которое появилось на поверхности озера на расстоянии нескольких сот метров от него. Фрейзеру удалось сделать снимок. Непроявленный фильм отправлен в Лондон в распоряжение Зоологического музея. Охотник говорит, что он видел спину животного с двумя горбами. Головы он не заметил. Таким образом, вновь всплыла легенда озера Несс, хотя еще недавно все газеты обошло сообщение о том, что водолазы обнаружили в этом шотландском озере корпус разбитого во время войны немецкого дирижабля.
«Возрождение», 18 сентября 1934
Телохранитель Троцкого
Берлинский народный суд приговорил к трем годам принудительных работ бывшего личного телохранителя Троцкого, немецкого коммуниста по имени Вернер Юрра. Он осужден за соучастие в подготовке к государственной измене. Три других человека приговорены на более короткие сроки. Все осужденные принадлежали к коммунистической организации «Красной Помощи», которая, по утверждению прокурора, финансируется Москвой.
«Возрождение», 19 сентября 1934
* * *
Последнее время между Москвой и Парижем установилось регулярное телефонное сообщение. Вызов из Парижа стоит дорого, но зато москвичи за 10 обесцененных советских рублей могут вызывать своих родных и знакомых, живущих в Париже. Многие этим воспользовались.
Недавно произошел такой забавный случай. Часов в 10 утра кабаретную артистку З. разбудил телефонный звонок; барышня со станции сказала:
– С вами хотят говорить из Москвы.
Артистка равнодушно взяла трубку, решив, что звонит кто-то из директоров ресторана «Москва». Наверное, предложение выступить. Но что за свинство: знают, что работать приходится целую ночь! Могли бы позвонить попозже, после полудня! Не дают спать!
– Алло! Вы слушаете? Говорит Москва! Слушаю.
– Это ты, Варя? Варя, Варя, деточка!
– Послушайте, если это по делу, так говорите. А если вы меня интригуете и собираетесь говорить глупости – я немедленно брошу трубку. Вы меня разбудили!
– Варя, да неужели ты не узнаешь моего голоса?!
Было в этом вопросе что-то трагическое, что заставило артистку насторожиться… Она прислушалась. Как будто знакомый голос… Но чей? Мало ли у нее знакомых в Париже…
– Варя, да ведь это говорит твой отец, из Москвы!
И тут Варя узнала дорогой голос, которого она не слышала уже 15 лет. Несчастный отец, вероятно, долго не мог понять, о каком ресторане «Москва» говорила ему дочь по телефону…
* * *
«Железная Маска» собирает коллекцию самых замечательных объявлений, печатаемых в эмигрантской печати.
Коллекция эта недавно обогатилась таким объявлением:
«Намажьте лицо нашим кремом, и даже родные вас не узнают!»
* * *
Пишущий эти строки приехал недавно на такси в Палату депутатов. Шофер дал сдачу, получил франк на чай и вдруг сказал:
– Господин депутат, нельзя ли провести какой-нибудь закон, чтобы избавить нас от иностранцев?
– А в чем дело?
– Да, знаете, совсем русские шоферы одолели! Вы посмотрите, сколько их в Париже. Мы и без того плохо работаем, а тут еще русские.
Длинная пауза. Я отвечаю:
– Вот что, старик. Во-первых, я не депутат. А во-вторых – я русский. Так вот, имейте в виду, что если русские шоферы с вами конкурируют, то русские клиенты, вроде меня, дают вам заработок. Так что жаловаться нечего.
Шофер засмеялся и покрутил головой:
– Как это меня угораздило так неудачно попасть!…
Поднял флажок и поспешно отъехал. Я думаю, этот не скоро будет требовать высылки русских.
«Иллюстрированная Россия», 1934
БЕЛГРАД. СЕНТЯБРЬ. 1934
В конце сентября 1934 года в Белграде идут приготовления к поездке короля во Францию.
В ресторане у Аббиата также приподнятое настроение. Сам хозяин проявляет известную нервозность, что отражается и на всех служащих. Аббиат объясняет, что он ожидает посетителя из Болгарии, который должен привезти ему проект открытия ресторана в Софии, после чего надеется еще больше развить свое дело.
«Пети Пари» открывается обычно в семь часов вечера, но весь конец сентября два лакея обязаны дежурить в ресторане с полудня, так как можно ежедневно ожидать приезда болгарского гостя. Сам Аббиат непрерывно сидит в своем кабинете, куда приказано немедленно провести гостя в случае его приезда.
Наконец, гость приезжает и его проводят к Аббиату.
Кельнер Кальчужный уже полгода работал у Аббиата, замещая тяжело заболевшего отца, он хорошо говорил по-французски и по-немецки. Часа через два после приезда посетителя Виктор решил пройти к Аббиату, чтобы договориться о некоторых подробностях вечерней программы. Приблизившись бесшумно по мягкому ковру к кабинету Аббиата, он, к своему удивлению, услышал громкие голоса, но что его еще больше удивило, разговор шел на чистом русском языке. Он слышал голос Аббиата, говорящего по-русски без всякого акцента – в то время, как тот уверял, что по-русски ничего не понимает и всегда говорил с Виктором по-французски.
Из услышанного разговора становилось ясно, что Аббиат находится в подчиненном положении по отношению к приезжему. Приезжий говорил повышенным тоном и, очевидно, он чем-то очень недоволен. Аббиат же виноватым голосом оправдывался. Смысл разговора трудно понять, но отдельные фразы врезались в память Виктора (позднее их внесут в полицейский протокол, но, увы, поздно, короля тогда уже не будет в живых). Виктор ясно слышал, как гость из Софии, повысив голос и отчеканивая каждое слово, сказал:
– То, что вы сообщаете, товарищ Аббиат, совершенно недостаточно. Мне не нужны придворные сплетни, мне нужны точные данные о мерах охраны, которые будут приняты во время путешествия. Если вы действительно уверены, что вы их получите в ближайшие дни, пошлите срочно с Бригиттой по обычному адресу.
Виктор – очень корректный служащий, он не хотел подслушивать разговор шефа и бесшумно удалился. Но ломал себе голову, почему Аббиат скрывает знание русского языка и, по-видимому, русское происхождение. Тем не менее, войдя через полчаса в комнату шефа, Виктор ни одним словом не выдал своих мыслей. Он знал, что одна неосторожная фраза – и он может потерять службу, где так хорошо зарабатывает.
МАРСЕЛЬ. ОСЕНЬ
24 сентября 1934 года в венгерский город Надьканижа, в дом № 23 по ул. Миклоша Хорти, в котором жили усташи, прибыл один из лидеров организации. Он привез распоряжение от Павелича, согласно которому требовалось выделить троих человек для выполнения важной задачи. Брошенный жребий пал на Краля, Райича и Поспишила.
28 сентября они, Владо Черноземский, а также Кватерник, возглавлявший группу, собрались вместе в Цюрихе и выехали в Лозанну. На следующий вечер на пароходе пересекли Женевское озеро и высадились на французском берегу.
Чтобы не вызывать подозрений, Кватерник разделил группу надвое. Поручив Райичу и Черноземскому выйти в Эвиане, сам он с остальными сошел на берег в Топоне. На разных станциях они сели в один и тот же поезд, в восемь отправлявшийся в Париж.
По приезде в столицу Франции Кватерник собрал усташей в своем гостиничном номере. Кроме них присутствовал неизвестный им человек, как они догадывались – действительный руководитель операции. Это был Аббиат, усташам назвавшийся Петром.
Петр разложил деньги на столе. Каждому – по стопке.
– Владо – центральный, – произнес он.
Бандиты разобрали деньги и сумрачно рассматривали незнакомца. Тот не обращал внимания.
– Значит, как договорились: вы прикрываете бомбами, создаете панику. Владо – первый выстрел, прямо в короля.
Краль скривил рот.
– Почему Владо?
– Не твое дело. Так решили.
Тот повел носом.
– А ты кто такой?
– Не твое дело, – как плюнул Аббиат-Петр. – Твоя работа кинуть бомбу в толпу.
– Я думаю, надо с другой стороны площади, я ходил туда, смотрел.
– Думать ты будешь потом, – оборвал его Владо. – С той стороны заслон в переулке.
– А ты кто такой? – снова напыжился бандит.
– А это тоже не твое дело – кто я такой. Ты получил деньги?
– Получил.
– Иди и выполняй свою работу.
Краль показал ему пистолет.
– Лучшее оружие в таких делах! Крупный калибр.
Владо кивнул – дескать, согласен.
Петр продолжил.
– Владо кончает короля, вы кидаете в толпу бомбы. Владо уходит в переулок. Будет суматоха. А ты прикрываешь его отход.
Краль снова шмыгнул носом.
– Я не расслышал, как тебя зовут?
– Не твое дело, как меня зовут. Не слишком ли много ты спрашиваешь?
Владо тоже удивился.
– Эй! Ты не ракию пьешь с бабой, а дело делаешь. Ты чего хочешь? Стрелять в короля?
Тот испуганно откинулся назад на стуле.
– У меня сорвалось. Я ничего не хочу. Владо лучший стрелок из нас.
Молчащий до этого высокий с длинными усами бандит подал голос.
– А документы?
Петр кивнул.
– Обязательно уничтожьте. Вот вам новые, – он достал из бокового кармана пиджака паспортные книжки. – Вы все – чехи. Выучите, как каждого зовут.
8 октября Кватерник, Черноземский и Краль и Петр отправились в Марсель с целью досконально изучить маршрут, по которому на следующий день должен был проследовать кортеж Александра. Здесь ими было установлено точное место покушения и окончательно составлен план действий, согласно которому Владо должен непосредственно убить короля из револьвера, а Краль – бросить в толпу несколько бомб, чтобы вызвать панику и дать второму заговорщику возможность скрыться.
В тот же вечер Кватерник, давший последние указания своим подопечным, отбыл обратно в Швейцарию.
9 октября Черноземский и Краль выехали в Марсель, имея при себе по два пистолета с нужным количеством патронов и по одной бомбе.
ПРЕССА
9 октября.
Ровно в 16 час. 10 минут король Александр прибыл в Марсель. Обе подводные лодки, стоявшие в порту, отдали салют. Матросы трижды прокричали «Ура!» Министр иностранных дел Барту приветствовал короля. Король и министр обменялись любезностями. Затем король несколько минут беседовал с югославским посланником и представителями югославской колонии, выехавшими на встречу. Толпа была чрезвычайно радостно настроена. Раздались звуки югославского национального гимна. Кортеж двинулся по Каннебьер. Тогда-то и произошла трагедия.
Марсель, 9 октября.
Гофмаршал Александр Дмитриевич, который выехал навстречу своему Государю в Марсель, был ранен одной из пуль, выпущенных в короля Александра. Гофмаршал скончался от полученного ранения.
Базель, 9 октября.
Королева Мария Югославская прибыла в 14 час. в Базель в сопровождении министра Двора и небольшой свиты. Королева тотчас же выехала в Париж.
Дижон, 9 октября.
Королева Мария Югославская, которая должна была в Дижоне встретиться с королем Александром и вместе с ним ехать в Париж, оповещенная о происшедшей трагедии, отбыла в Марсель. Специальный поезд, везший королеву, изменив маршрут, направился в Марсель.
Как скончался Барту
Марсель, 9 октября. Раненного в руку министра иностранных дел Барту, перенесли в Отель Дье. Хирурги признали, что рана сама по себе не представляет опасности, и решили тотчас же произвести операцию по извлечению пули. К несчастью, однако, в то время, как хирурги производили операцию, под хлороформом у Барту произошло кровоизлияние. Врачи тотчас же решили произвести переливание крови. Однако после переливания крови силы министра ослабели и он скончался в 17 час. 40 мин. Морской министр Пьетри, префект Жуанно, директор «Сюрте Насиональ» Бертон, генерал Бутэ, адмиралы Бертело и де Линьи пришли поклониться праху покойного.
Кончина генерала Жоржа
Вскоре после получения известия о кончине Барту было получено известие, что один из виднейших генералов французской армии, член Верховного военного совета, генерал Жорж, который был назначен состоять при особе короля, тоже скончался от полученного раненая.
Отъезд президента республики
Президент республики Альбер Лебрен вчера в 21 час 50 мин специальным поездом выехал из Парижа в Марсель в сопровождении министров Эррио и Тардье, чтобы поклониться праху короля Александра Югославского и праху министра иностранных дел Луи Барту.
КРАСНОФЛОТЕЦ С «МАРАТА» СЕРГЕЙ ВОРОНКОВ
Меня часто спрашивают: почему я, краснофлотец с линкора «Марат», променял жизнь советского моряка на трудную судьбу эмигранта в чужой стране. Что заставило принять такое решение?
Я родился в 1910 году в крестьянской семье, отец мой был крестьянином и хозяйничал на 30 десятинах земли в Самарской губернии. Жили мы хорошо, имели достаток. После революции нас дважды «раскулачили». Первый грабеж отцовского имущества я вспоминаю смутно – был еще ребенком,
Во время НЭПа семья оправилась от первого грабежа. Отец имел кузницу, занялся торговлей. Ходил я в сельскую школу, но грамота давалась плохо. Да и не до грамоты.
Второе «раскулачивание» нас доконало – когда начали насильно гнать крестьян в колхозы. Вторично ограбили и семью нашу зачислили в «лишенцы», лишили права где-либо работать и что-либо получать. Продуктовых карточек не выдали, пособие по безработице не дают, из собственного дома выселяют…
Начали мы голодать. В лесу собирали ягоды и грибы, тем питались. Хлеба не видели месяцами. А уже осень наступила, дожди, холода. Что же делать? Выход один – бежать из деревни в город, попасть на производство. Просто сказать – бежать. А как убежишь? И дальше как быть? Мы же всего лишены. Как лишенец, я не мог надеяться на то, что меня куда-либо примут. И как без документов жить? Но свет не без добрых людей. Слава Богу, нашлись люди, помогли: получил я от сельсовета бедняцкую справку, то есть удостоверение, что я сын бедняка, – и уехал из родных мест.
С бедняцким удостоверением добрался до Донбасса, кирпичи подносил на стройке. Потом работал на шахтах, под землей, и рубщиком, и откатчиком, и вагонетки грузил, и вагоны на поверхности нагружал. Боялся, что раскроется мой обман со справкой. Поэтому несколько раз менял место работы. Получал около трех рублей в день. Жить можно было, но впроголодь. Обед в рабочей столовой стоит около двух рублей: суп 40 копеек, мясное блюдо 1 рубль 50 копеек. Так весь заработок проедал, но сыт никогда не был. Жил в бараке, имел койку с матрацем, подушкой и одеяло из шинельного сукна. Жить можно, но холодно и грязно. Газет не читал, ими не интересовался. Все рабочие жили между собой мирно, но друг другу не доверяли – доносчиков много.
Связь с семьей потерял сразу, как уехал в Донбасс. Потом узнал, что отец скончался, а мать и брат умерли от голода два года назад. Много тогда народу помирало, особенно на Украине.
В церквах я не бывал, но знаю, что церкви там есть и народ в них бывает. У нас в губернии церкви почти все закрыты. Коммунисты собирали сходы, голосовали за закрытие церквей поднятием рук. Посмотрят, говорят: большинство. Вот церковь и закроют. Батюшка один живет в частном доме, приходят к нему, крестить детей приносят, но много детей и некрещеных.
Во флот попал по набору. Как «лишенец», я не имел права служить ни в Красной армии, ни во флоте, но числился я бедняком, и меня взяли.
Во флот я не просился. Привезли в Ленинград, оттуда в Кронш-тадт, заперли в казармах, никуда не выпускали, учить начали. Сначала заставили имена и звания «вождей» заучивать: Ленина, Сталина, Кагановича, Ворошилова… Это надо наизусть знать. Потом учили, как на корабле отдельные части различать и как они называются.
Только после учения меня назначили на «Марат». Я назывался – матрос 4-й башни линкора «Марат». Матросов на корабле – больше тысячи человек. О «Марате» говорили нам, что корабль старый, но большевики его переоборудовали. Раньше он имел имя «Петропав-ловск». Линкор большой, четыре башни с пушками, торпедные аппараты. В прошлом году во время учебных стрельб загорелся порох во второй башне, 68 матросов погибли. Боялись взрыва боекомплекта, пришлось срочно затопить пороховой погреб.
Дисциплина на корабле строгая: каждое приказание надо было немедленно исполнять, а за ослушание грозила кара. Командиры требовали, чтобы им козыряли и на корабле, и на берегу, но только своим. Чужим командирам флотским и всем красноармейским не козыряли совсем. Среди командиров много нерусских. Краснофлотцы друг на друга доносят и товарищества никакого между ними нет.
Есть среди командиров во флоте старые офицеры, но они только кораблями командуют и никакой другой власти не имеют, а приставлены к ним «комполиты». Иногда на занятиях политграмотой краснофлотцы спрашивали командира, ведущего занятия, почему одних старых офицеров уничтожили, а другие в Красном флоте служат, но этот вопрос всегда оставался без ответа.
На берег в увольнительную выпускали только в Кронштадте. Развлечений никаких для моряков не устраивали. Если кто знаком с девчонкой, то «гулял» с нею. Остальные на берегу пьянствовали – и командиры, и краснофлотцы, хотя за пьянство наказывали. Перед заграничным походом многих с «Марата» списали, в том числе всех, кто пьянствовал на берегу. Матросы любят водку пить. А я ее не люблю. И какой с нее толк, с водки-то? Только тоски еще больше. В Ленинград краснофлотцев первого года службы не отпускали совершенно, только иногда водили в строю в клуб и сразу из клуба обратно на корабль, так что за 10 месяцев службы во флоте я ни разу один в городе не был.
Да если бы и пустили, то нечего в городе делать, так как денег у моряков нет. Жалованье получает краснофлотец в течение первого года службы по 8 рублей в месяц, в следующем году по 12 рублей, а в третьем году по 15, но за эти деньги купить что-нибудь очень трудно, так как товаров нет. Ни в Кронштадте, ни в Ленинграде папирос не получить. Курили махорку, крутили папиросы из газетной бумаги.
О том, чтобы в церковь пойти или помолиться, на корабле и заикнуться невозможно. О политике между собой матросы никогда не разговаривали… На Пасху водили краснофлотцев в кинематограф, а перед представлением раздавали антирелигиозную литературу.
Кормили на корабле неплохо. На обед давали рыбный суп и кашу, утром и вечером чай, по полтора килограмма сахара в месяц на человека, хлеб без ограничения. Не голодали матросы. После того, как питался на шахте, на судне я не голодал. Но краснофлотцев волновали письма из деревни, в которых сообщалось о голоде. Возникала ненависть к командному составу, завидовали его обеспеченности и особенно тому, что семьи командиров сыты.
Тут я случайно узнал, что родители мои умерли. От голода. Там, в нашей деревне. Умерли и никого у меня не осталось. Где-то жили дальние родственники, но я их не знал. Значит, ничего меня теперь не держало. И такая тоска накатывала, волком вой. Но я не выл.
В июле 1934 года, за два месяца до самого плавания, началась проверка личного состава. Ее проводили Особый отдел (ОО), политаппарат кораблей и политорганы флота. Сначала ОО и политорганы собирали компрометирующий материал по своим каналам, с последующим оформлением именного списка. В нем указывались лица, которых, по мнению ОО, не следовало брать в загранплавание.
Перед заграничным походом многих списали на берег. Отбирали надежных людей и учили их, что говорить на берегу при разговорах с поляками, – что у нас в России, дескать, всё хорошо, хлеба вдоволь, колхозы растут. Выдали новую форменную одежду. В Гдыне перед спуском на берег отобрали советские деньги и выдали по 9 польских злотых каждому отпущенному на берег матросу.
Как в Польшу пришли, то тут… Даже не знаю, с чем сравнить! В магазинах чего только нет, лавки полны жратвы и вещей, смотришь на витрины – и слюни текут от зависти. И каждый может это купить – никаких карточек, никаких спецталонов. У нас же всё начальство, все командиры по спецпайкам, по распределителям, где их семейки кормятся. А здесь всё есть… Наши ребята, матросы, как увидели, мать честная, – колбаса! Некоторые колбасы раньше не видели, в Красном флоте разве только самое важное начальство колбасу имеет.
Командиры в Гдыне покупали, главным образом, женскую обувь, и это тоже вызывало зависть матросов.
В первый день меня не выпустили, другую группу выпустили на берег, они вернулись и рассказывали, не могли скрыть своего восхищения заграничными порядками. Перед походом нам говорили, что в капиталистических странах рабочих бьют, что буржуи ездят на них верхом по фабрикам и на улицах, и многие матросы понимали буквально. Тем большим было их удивление при виде нарядной толпы, переполненных съестными припасами лавок и т. п.
Меня во второй группе выпустили на берег. Я решил – или сейчас, или никогда. Никому ничего не говорил, знаю: скажу – донесут.
Мы зашли за угол, я прыг в подворотню, а там проход, я сразу заметил, а за ним магазинчик, лавка. За прилавком тетка в платочке, касса, мужик в шляпе что-то выбирает на полке. Я к ней по-русски:
– Помогите мне, куда мне пойти, я хочу остаться, что мне делать?
А она испугалась, в сторону шатнулась, наверно, приняла меня за вора и по-польски что-то говорит, а сама дрожит, я вижу, но ничего по-польски не понимаю.
Но тут мужик, который выбирал, подошел и говорит:
– Я понимаю по-русски, господин. Вы матрос?
– Да, краснофлотец.
– С корабля, который вчера пришел?
– Да, с линкора «Марат».
– Что вы хотите? Хотите здесь остаться?
– Да! Да! – кричу. – Не хочу возвращаться. Хочу здесь жить!
Он усмехнулся.
– Здесь жить…
– Да, не хочу возвращаться! Друг, можешь помочь? Помоги!
– Помогу, – говорит, – пошли со мной.
Потом повернулся к тетке за кассой и что-то сказал.
Она сразу обмякла – поняла, что я не вор и не налетчик. И перекрестила меня.
Встреченный человек не только укрыл меня у себя до ухода «Марата», но даже отвел в полицию, оформил документ и дал работу в своем предприятии – у него механическая мастерская.
Почему я не вернулся? Что же заставило остаться за границей?
Страх перед разоблачением. В Красный флот я, как «лишенец», попал нелегально. Мне вскоре предстояло идти в отпуск, и во время отпуска все мои документы были бы подвергнуты проверке. Обман с моим «бедняцким» происхождением раскрылся бы, и за «незаконное» поступление в Красный флот мне угрожал расстрел. Я предпочел бежать с корабля, чем дожидаться верного расстрела в случае возвращения. К этому мне прибавить нечего…
Ах, да, забыл рассказать. По существующим в Польше правилам прежде, чем польские власти разрешили мне остаться в Польше, приехал представитель советского посольства из Варшавы.
Он в присутствии польских властей расспрашивал о причинах ухода с «Марата». А что я могу ему сказать? Я и рассказал то же, что сейчас рассказал вам.
Советский выслушал, пожал плечами: «Что же тут разговаривать, всё ясно» – и вышел из комнаты.
Документы
СТАЛИН – ЖДАНОВУ, ЯГОДЕ, АКУЛОВУ О МАТРОСЕ-НЕВОЗВРАЩЕНЦЕ
[14 октября 1934 г.] (не позднее) Тт. Жданову, Ягоде, Акулову
Недавно стало известно, что один из матросов линкора «Марат» в бытность последнего в Гдыне не вернулся в СССР и остался в Польше. Выходит, что этот матрос совершил преступление, предусмотренное последним законом об измене Родине. Необходимо узнать и сообщить мне незамедлительно:
1) Арестованы ли члены семьи этого матроса и, вообще, привлечены ли они к ответственности. 2) Если нет, то кто отвечает за проявленное бездействие власти и наказан ли этот новый преступник, нарушающий таким образом закон об измене Родине.
Привет!
И. СТАЛИН
ЖДАНОВ – СТАЛИНУ. ОТВЕТ НА ШИФРОВКУ О НЕВОЗВРАЩЕНЦАХ
14 октября 1934 г.
Тов. Сталину
Согласно расследованию, произведенному НКВД по получению сообщения о дезертирстве Воронкова, у него нет членов семьи, подпадающих под действие закона об измене Родине, так как у него нет ни отца, ни матери, ни жены и детей и вообще проживающих с ним или находившихся на его иждивении членов семьи.
После Вашего письма мы организовали дополнительное расследование на его родине (Башмаковский район Средневолжского края), о результатах которого сообщу Вам незамедлительно.
ЖДАНОВ
МИЛИЧ. ОСЕНЬ 1934
Милич вошел в комнату и, не останавливаясь, обратился к арестованному.
– Ты напрасно упираешься, – презрительно произнес он, – твой приятель нам всё рассказал. Вы приехали из Марселя.
Страх исказил лицо сидящего за столом.
– Мы никогда не были в Марселе! – крикнул он. – Это были не мы! Мы – запасная группа…
Он понял, что проговорился, но Милич нажал ему на плечо, сажая на место.
– Рассказывай. Кстати, как зовут твоего друга?
– Он не мой друг. Я его не знаю. Первый раз вижу.
Милич скривился.
– Брось врать – первый раз вижу! – передразнил он. – Посиди в камере – подумай. Если умеешь думать, – добавил он. – Уведите. Где следующий?
В соседней комнате на скамье у стены сидел мужчина с мрачным выражением лица. У дверей наблюдали за ним два жандарма.
Милич встал напротив.
– Твой приятель сознался. Он всё рассказал. Твоя кличка Дидо. Так? Молчишь. Ну, ну. Может, ты не понимаешь по-сербски?
Милич повторил свой вопрос по-болгарски, потом по-хорватски. Мужчина вздрогнул.
Ага, хорват и, конечно, усташ, понял сыщик.
– Так на каком языке будем беседовать – на болгарском или на хорватском?
Мужчина поднял голову. На сыщика смотрела сама ненависть. И тут же это лицо выплыло из памяти фотографией на газетной полосе.
– Я знаю тебя. Ты – Звонимир Поспешил. Ты застрелил Тони Шлегеля и двух полицейских в Загребе.
В тот же момент Поспешил вскочил и бросился на сыщика. Он схватил его за горло, но не учел, что Милич прекрасно владеет джиу-джитсу, и был брошен на пол. Жандармы, стоящие у дверей, схватили бандита и после короткой борьбы надели наручники.
(Окончание следует)
[ii] * Так в оригинальном архивном тексте. ЦА ФСБ РФ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 56. Л. 160–163. Копия. Машинопись. (Ред.)