Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2024
Галина Климова – поэт, прозаик, редактор. Родилась и живет в Москве. Публикации в журналах «Дружба народов», «Вестник Европы», «Арион», «Интерпоэзия», «Иерусалимский журнал» и др. Заведует отделом поэзии журнала «Дружба народов».
ОТ АВТОРА
Жанр поэтических посланий – ровесник самой поэзии – один из самых распространенных и любимых в мировой и русской литературе. Его история грандиозна, и если крупными мазками, то – от библейских посланий пророков и апостолов, «Писем с Понта» Овидия, посланий Пушкина «друзьям единых муз», стихов Брюсова “Urbi et Orbi”, «обериутского» и «пролетарского» посланий до «Писем римскому другу» Бродского и интернет-постов современных поэтов.
Дружеское послание – неканонический жанр с большой степенью свободы, что вдохновляет поэтов и завораживает читателей. В послании позволено и уместно многое: шутка, ироническое подтрунивание, застольная песня или тост на «дружеской пирушке», притча, панегирик, упрек, признание и воспоминание с бытовыми или иными зашифрованными подробностями, понятными лишь автору и адресату. Очень важно, КТО и КОМУ пишет: их личности, характеры и взаимоотношения, определяющие интонацию, лексику, поэтику и даже сюжет стихотворения.
Инсайт дружеского послания – разлука. И срочно нужен разговор с другом, может, монолог или мысленный диалог с тем, кого нет рядом. Если не разговор, то письмо вслед – эпистола.
По выражению поэта Виктора Кривулина, дружеское послание – это «человекотекст», где сходятся личность автора и голос, составляющие единое целое с его стихотворением.
Дружеское послание обычно пишут и посвящают тем, кого любят и помнят, по ком грустят (но без элегического уныния и трагизма), с кем радостно общаться и ощущать духовное родство. Именно так появились эти мои послания дорогим друзьям-поэтам.
* * *
Сергею Надееву
1.
Вот и семейное деревце зацветает:
сплошь междометия на уроке зимы,
а всё казалось, тепла не хватает
и вроде бы стыдно попросить взаймы.
Ведь ни мне, ни тебе отдавать нечем,
и вдруг – зацветает,
растительный вызревает свет
лепестками,
тычинками,
возгласом человечьим…
Только речи о нас еще нет.
2. РЕКА СЕРЁЖА В НИЖЕГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ
Река Серёжа – кроткая река,
на мокром месте путь ее до Волги,
досрочного призыва облака
доносят:
матушка добра издалека,
да только вётлы солоны и волглы.
Река Серёжа – стремная река.
В ней стрежень – стержень,
первая строка.
Но, засмотревшись в зорких вод зерцало,
всю правду про себя вдоль русла расписала.
Река Серёжа – правая река,
и по весне волнением легка
до златоустья разлилась,
до красноречья.
Зато зимой, как в рот воды набрав,
молчит, молчит (известный нрав!)
и ждет –
откликнется ли ей чехонь по-человечьи.
ОБЛАКА
Михаилу Письменному
Пришлые варяги – ушлые, как греки,
облака в полнеба, тучи знатные
шли на дело ратное,
в форменные ватные
в новые одеты телогрейки
не заморского армейского сукна,
серо-синие, но красная цена,
шли в затылок, и макушка лета
брита-стрижена под ноль
того же цвета.
Помнишь, звезды в телогрейках и луна?
Помнишь, как мы взапуски с ветрами
зимними слетались вечерами
в куртках легких на стакан вина?
И стихи бубнили, как молитвы,
веруя безбожно все подряд,
в пресный рай,
в остросюжетный ад,
где военный театр и сцены битвы…
Телогрейки по небу летят,
рукавами ангельскими машут.
Никакие не варяги…
Наши!
* * *
Владимиру Салимону
В праздничном сари из детской простынки,
в правом ухе сережка,
сама – босоножка,
кручусь перед ней
с хрипотцой патефонной пластинки,
стараюсь донельзя:
страна родная Индонезия…
Глаза – соленой воды алмазы,
циновка в прихожей – малая сцена.
– Здрасьте, тетя Флора,
богиня Флора с картины Пуссена,
я не сфальшивила ни разу!
Гжельской вазочкой для варенья
до краев наполнила мой день рожденья
и горло проверила сразу:
тетя Флора – серьезный врач.
О сыне, о сыне вила свою речь
всю в лианах – не общие фразы.
Хотелось ей дочку родить по весне,
ей, теплолюбивой Флоре,
укоренившейся не вполне
в коммуналке на Чистых,
в резко континентальном сне
с авоськой худого московского лета.
И в сыне своем она угадала поэта.
ЧИСТЫЕ ПРУДЫ
Андрею Грицману
1.
По пьянке выкомаривая танцы,
каналья Амстердам вихлялся на катке.
Все население – как малые голландцы,
там Ханс и Гретель в шерстяном платке,
на деревянных чурках и сестра, и брат,
и грезят о коньках не в лад.
Москва чудит сильней, чем Амстердам,
ей даже черт не брат,
а мне – как мать родная.
«Снегурки», валенки…
Трамваи обгоняя,
в ушанке времени померклой
бегом по Чистым вскользь прудам,
по зеркалам
проворной водомеркой.
Метелит вальс. Продрогли огоньки.
Здесь где-то Гретель, где-то Ханс,
веселый, на тебя похож.
– И кто б тебя узнал?
– Кто помнит Мэри Додж,
ее «Серебряные коньки»…
2.
Обуреваемый прытью и плотью,
не прибит к берегу
и не пришпилен к платью,
ты не строй из себя боевую варяжскую лодью,
выходя на простор камуфляжной гладью
или рябью – по Чистым прудам – стежками,
ты дерзко себя усмиряешь стихами,
на свет выводишь, не зная броду,
на чистую воду, как на природу.
Оттого на Москве такая погода,
и ты здесь – ветер без перевода,
во облацех и во языцех свободный
на все четыре сезона,
двоякодышащий, земноводный,
ты – русский ветер с Гудзона.
* * *
Алексею Алёхину
Чернорабочие родной литературы
истопники, ночные сторожа,
все правду-матку режут без ножа,
мастеровые цеха редактуры,
иду на ты – кранты…
Пока ведет судьба,
хоть кол теши, но не стирай со лба
е-мейлы, имена отъявленных талантов –
их небо как ремейк с оглядкой на атлантов,
их беспризорных книжек худоба,
неоперившиеся плечи,
аскеза речи…
Редактор,
раб своих галер,
для рифмы не нарвись на рифы, например,
на точку невозврата…
Узнай сестру иль названного брата
по голосу из горних сфер.