С переводчицей русской классической и современной прозы Анн Кольдефи-Фокар беседует главный редактор журнала “Иностранная литература” Александр Ливергант
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2023
С переводчицей русской классической и современной прозы Анн Кольдефи-Фокар (Франция) беседует главный редактор журнала «Иностранная литература» Александр Ливергант.
Александр Ливергант. Анн, добрый вечер. Задавать буду вполне стандартные вопросы — в надежде на нестандартные ответы. Ваш первый перевод?
Анн Кольдефи-Фокар. В 1973 году, еще студенткой-старшекурсницей, я перевела сборник рассказов Бориса Пильняка «Быльё»; русский текст я добыла в ИМКА-Пресс. Тогда я училась на последнем курсе, и это была моя дипломная работа. Мой руководитель, профессор-русист Жак Катто, специалист по Достоевскому, переводчик, вместе с Жоржем Нива, «Петербурга» Андрея Белого, а также «Конармии» Бабеля, вел у нас в Сорбонне семинар по художественному переводу. Когда я сказала профессору, что собираюсь в качестве дипломной работы переводить Пильняка, он высказался против: счел, что я «не потяну». Я переводила Пильняка целый год и «потянула». Жак Катто остался доволен и предложил мне, несмотря на мой вполне еще юный возраст, этот перевод опубликовать; что же касается переводческого семинара, то он передал мне его много лет спустя, когда ушел на пенсию.
А. Л. Ваш самый тяжелый перевод?
А. К. Ф. «Теллурия» Сорокина, этот роман я перевела несколько лет назад. В романе 50 глав, и в каждой главе свой стиль, свое содержание, свои герои. Ужасно с этой книгой мучилась, хотя, конечно, было очень интересно. Перевод похвалили, к самому же роману критика отнеслась прохладно: французы не привыкли к гротеску. В отличие, кстати, от немцев: в Германии Сорокин пользуется огромной популярностью, издается большими тиражами. Кроме «Теллурии» я перевела – это было уже совсем недавно, в 2010 году, — ранний роман того же Сорокина «Роман». За другой роман того же автора «Манарага» я получила в 2018 году франко-российскую премию «Русофония». Тяжело мне далось – и это не удивительно — и «Красное колесо» Александра Солженицына. Этот огромный, очень сложный роман я, вместе с еще четырьмя переводчиками, начала переводить очень давно, почти полвека назад, в 1975 году, – восемь томов как-никак, и каких томов! За эту работу наша команда получила премию — Института перевода и Фонда Ельцина “Read Russia” («Читай Россию») в 2016 году.
А. Л. Кстати о Солженицыне. Как вам с ним работалось?
А. К. Ф. Мы, переводчики «Красного колеса», задавали Солженицыну вопросы, очень много вопросов, и посылали их в США, в штат Вермонт, где он тогда жил. И ответы – четкие, исчерпывающе ясные – приходили буквально через сутки. Переписка наша, само собой, велась на русском языке. А мое личное знакомство с Солженицыным и его женой Натальей Дмитриевной произошло спустя несколько лет (уже была перестройка) в Париже; издатель пригласил чету Солженицыных, трех переводчиков «Колеса» и меня в том числе, а также Никиту Струве на ужин. Солженицын был очень мил, вежлив, обходителен, внимателен (что бы там о нем ни говорили), интересовался, кто из переводчиков что перевел. И, помнится, мы прекрасно провели тот вечер. Солженицына часто называли человеком тяжелым, неуживчивым, даже иной раз грубым, у меня же о нем совершенно другое впечатление: очень теплый, отзывчивый, радушный человек. И необычайно ответственный, надежный.
А. Л. Ваш самый любимый перевод?
А. К. Ф. Когда я переводила автобиографическую «Повесть о пустяках» художника и писателя-эмигранта Юрия Анненкова (все помнят его замечательные портреты Чуковского, Ходасевича, Ахматовой, Блока, многих других знаменитостей Серебряного века), мне все время хотелось, где бы я ни была, поскорей вернуться домой – переводить! Это повесть, где Анненков вспоминает совсем не пустяки — войну с Японией, русскую революцию, Первую мировую. «Повесть о пустяках» Анненков написал под псевдонимом, отправил ее Михаилу Осоргину, и тот решил, что автор – Евгений Замятин.
Кроме Анненкова я получала огромное удовольствие от перевода «Заволжья» того же Пильняка, а также известного поэта Алексея Апухтина. Нет, стихов я не перевожу; Апухтин, оказывается, писал и прозу, ему принадлежат три таких великолепных рассказа, как «Архив графини Д.», «Между смертью и жизнью», «Дневник Павлика Дольского». Я, как теперь выражаются, «вышла» на Апухтина по рекомендации замечательного поэта и переводчика французской поэзии Натальи Стрижевской. И — продолжаю выражаться на молодежном сленге, которым, вообще говоря, пользуюсь редко, — на него «запала».
А. Л. Самый любимый автор?
А.К.Ф. Гоголь. Я заново перевела «Шинель», «Нос», лет пятнадцать назад переперевела «Мертвые души (только первый том, правда). И у меня была, как теперь выражаются, мотивация. Предыдущие переводы – а их во Франции за два века собралось немало — были всем хороши, вот только французский читатель не смеялся… Критик и писатель Мишель Крепю сделал мне комплимент, сказав: «Как будто раньше никогда Гоголя не читал!» Кроме того, переводчики, даже вполне профессиональные, имели обыкновение сокращать оригинал: первый французский «Обломов» чуть ли не вдвое тоньше русского. Кстати говоря, существует, и давно, полный перевод «Мертвых душ» Любы Юргенсон, она приехала во Францию из России, но настолько хорошо овладела французским, что переводит русских авторов на французский и даже пишет по-французски собственные книги.
А. Л. Да, у нас то же самое. Я недавно перепереводил «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», и предыдущий перевод (кстати, 1904 года) «худее» оригинала едва ли не вдвое, причем по какому принципу делались сокращения, не всегда понятно. Та же история с «Лунным камнем» Уилки Коллинза. И беда в том, что эти «неполноценные» переводы постоянно переиздаются…
А. К. Ф. Если говорить о любимых авторах, то это еще и Достоевский, конечно. Мы с Жаком Катто перевели на пару всю переписку Достоевского; шесть лет переводили.
А. Л. Стало быть, вы переводчик и современной, и классической русской литературы?
А. К. Ф. Да, причем в такой вот причудливой последовательности: начала с литературы 20-х годов (Пильняк), потом увлеклась русской прозой ХХ века (Солженицын), потом современной русской прозой (Сорокин), а уж потом взялась за классику (Достоевский).
А. Л. Вы переводите только с русского языка?
А. К. Ф. Да, только с русского. Читаю по-чешски (раньше могла и говорить), по-английски (говорю очень плохо, как у вас выражаются: «через пень-колоду»). Учила иврит: с детства мне внушали, что мы все принадлежим к иудейско-христианской культуре. Уточню, иврит я стала учить, потому что считала, что еврейская доля моего воспитания недостаточна.
А. Л. И переводите только прозу или и поэзию тоже?
А. К. Ф. Нет, только прозу, поэзию переводить не умею, но очень ее люблю. Знаю наизусть многие главы из «Евгения Онегина», люблю Цветаеву, Бродского, да мало ли кого…
А. Л. Вы же еще и преподаватель, насколько я знаю.
А. К. Ф. Да, но уже не преподаю: во Франции нельзя преподавать после 65 лет. Какие курсы я читала в Сорбонне, где после защиты диссертации «Борис Пильняк и организация хаоса» преподавала 12 лет? Историю русской литературы, вела для магистрантов семинары по литературному переводу, а также курс упражнений по переводу, у нас такой курс называется version. А начала со школы, где преподавала 13 лет… Всегда очень любила студентов, но сейчас преподавать, даже если было бы можно, не стала бы – от преподавания, даже когда очень любишь свой предмет и студентов, очень устаешь, так что без преподавания не скучаю.
А. Л. А профессия издателя, редактора вас не интересовала?
А. К. Ф. Очень даже интересовала. После работы в школе я в восьмидесятые годы десять лет проработала редактором в издательстве, а вернее — в трех издательствах. Впрочем, вас это удивит, но во Франции нет редакторов, как таковых; есть корректоры. Рукопись читают разные люди, бывает, что и директор издательства, но такой «профессиональной единицы», как редактор, повторяю, не существует. «Я сам себе редактор», говорим мы — писатели и переводчики. Иной раз просим коллег прочесть то, что мы перевели. Так мы работаем, к примеру, с Любой Юргенсон, о которой уже шла речь.
А. Л. Да, и мы тоже идем этим путем, институт редакторства становится и у нас чем-то довольно экзотическим.
А. К. Ф. Одно время я хотела даже открыть собственное издательство и в 1993 году открыла его – это “L’Inventaire”, – по-русски что-то вроде «Выдумщика», «Изобретателя», «Искусника». Так что сейчас я тружусь одновременно в двух издательствах; второе – в Москве, это небольшое русско-французское издательство, выпускающее книги разных жанров на русском и французском языке, называется оно «Под новым углом» (“Nouveaux angles”). Иногда мы выпускаем билингвы, недавно у нас вышла антология современной русской прозы с параллельным французским переводом, называется этот сборник «Восемь миллиардов Золушек», мотив большинства рассказов — мир после пандемии.
А. Л. Как вы работаете?
А. К. Ф. В принципе я – ночная птица, раньше работала допоздна, но теперь перестроилась, работаю только с утра. В середине дня, выполнив «домашнее задание» (обычно, в среднем три страницы) останавливаюсь: чувствую, что начинаю портить.
А. Л. Да, моя покойная мать, художница, говорила то же самое. Переводите сразу начисто?
А. К. Ф. Нет, никогда, сначала не совсем дословно, но очень близко к тексту, потом «прихорашиваю» черновой вариант. Часто прошу кого-то из друзей, которые не знают русского, перечитать мой французский текст. Корректуры читаю в обязательном порядке. Как правило, печатаю перевод сразу на компьютере, но иной раз, когда текст оригинала очень труден (Солженицын, Гоголь), пишу от руки. Потом написанное от руки сама перепечатываю на компьютере и таким образом правлю. Само собой, даю переведенному тексту «отлежаться».
А. Л. И — в заключение. Что сейчас?
А. К. Ф. Совсем недавно перевела замечательную книгу Марии Степановой «Памяти памяти» (“En memoire de la memoire”) для издательства “Stock”. Работаю над рассказами Пильняка для издательства «Вердье»: готовится большой том прозы Пильняка (рассказы, очерки, «Машина и волки» и роман «Голый год» — перевод есть, но он оставляет желать лучшего).
А. Л. Спасибо, дорогая Анн. Успехов!
А. К. Ф. Спасибо и вам.