Перевод с венгерского и вступление Юрия Гусева
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2023
Должен признаться, в какой-то момент я задумался: почему в необозримом море современной венгерской поэзии (статистики в этой сфере, очевидно, не существует, но я твердо уверен, что в Венгрии людей, обладающих поэтическим даром и поэтическим слухом, гораздо больше — «на душу населения», так сказать, — чем в любой другой стране), — почему мое внимание задержалось на имени Лауры Янку? Имя это — не из самых громких и не из чаще всего упоминаемых; ну да, звучит непривычно, больше по-румынски, чем по-венгерски, — но это же еще не причина…
Задумался — и, кажется, нашел причину. Она вот: стихи Лауры Янку как-то особенно цепляют, когда в них погружаешься, и не хотят отпускать. Они могут быть и очень простыми, как проста, незамысловата народная песня, и довольно трудными для восприятия; но главное, они — упрямо держат тебя. Держат прежде всего свежестью, нестандартностью, неожиданностью поэтической логики: даже если ты не сразу понимаешь, чем обусловлен переход от одного образа к другому (а иногда не понимаешь этого и до конца), глубоко запрятанная, очень субъективная связь интригует, будоражит читательский интерес.
Лаура Янку родилась в Трансильвании (Румыния) и принадлежит к одному из венгерских субэтносов, чанго, живущих в Восточных Карпатах, на территории Румынии, Молдавии, Венгрии. Чанго (или чангоши, как их называют в некоторых источниках) многие столетия существовали изолированно от Венгрии, а потому сохранили венгерский язык в его архаическом виде; при этом они довольно сильно румынизировались (в этом — объяснение «румынской» фамилии нашей героини). Обособленность языка и образа жизни «чангошей» — одна из причин необычности, нестандартности поэтического мышления Лауры Янку. Но, разумеется, причина далеко не главная: эта женщина — яркий пример врожденной разносторонней одаренности. Она пишет не только стихи, но и прозу, очерки, публицистику; она преуспела и в науке: педагогике, этнографии, социологии, даже еще и в теологии (опубликовала интересные исследования о религиозных воззрениях своего родного народа — чанго).
Поэзии Лауры Янку присуща сдержанная грусть. Конечно, это — субъективная особенность; но мне в этой грусти слышится и нечто очень характерное для данного региона и для данного времени — времени, когда очень нелегко быть оптимистом… Оптимистом нелегко быть в любое время, скажут мне. Да, наверное; но нам-то в это время выпало жить.
Заклинание
Хоть поздно вечером, хоть ночью, но приди…
Карпат бока снегами запорошены,
лишь стужа, лишь морозы впереди,
Карпат бока снегами запорошены.
Хоть поздно вечером, хоть ночью, но приди!
Плоскости
Тихий дождь моросит. Воскресенье, спускается вечер;
вижу, в соседнем дворе хозяин приехал домой.
Седьмой день, седьмой день пытаюсь
фразу эту продолжить — и никак не могу.
Он, должно быть, с поминок. Скорбь в глазах —
будто лунный свет на сугробах.
Не поймешь, что там, в этом мерцании тусклом.
Сказать бы простыми словами, что у меня на душе.
Улица тянется вдаль, памятью о тебе переполнена,
любви моей плети бесплодные
твое оплетают лицо.
Кто знает, есть ли у него еда на ужин?
Верит ли все еще он в потусторонний мир?
Выйдет ли утречком на крыльцо, как всегда выходил,
посмотреть на рассветное небо?
Еще бы денечек тебе подождать,
пока я фразу эту закончу…
Ангел
Зимним утром в тишине
зябко плачет ветер…
Заглянул бы ты ко мне —
ангела бы встретил.
Третий день его кормлю
жидкой кашкой снежной.
Ночью песенку пою
баюкаю нежно.
Плачет ангел, как чужой:
холодно ему со мной.
Песня
Околица в весенней хляби тонет.
Христос распятый зябнет на кресте.
Босая женщина псалмы поет и стонет,
Моля земного счастья во Христе.
А тоненькая яблонька поодаль,
Напружась, почки тянет к небесам.
И кто-то замер: ох, не рано ль роды?
Ведь — боль! И ночью — иней, не роса…
Господь с небес, сложив устало руки,
Глядит сквозь хмарь: несладок путь земной,
Щепоть — блаженства, горы — боли, муки.
И ангел, долетев, доклад приносит свой:
Всевышний! Тыщи лет — все те же звуки,
Все тот же плач к Тебе во мгле ночной…
Отныне
Мысленно вижу: усталой походкой
матушка вечером с поля идет.
Мне бы с тобою, понурой и кроткой,
так бы хотелось шагать до ворот!
Вёсны капризны в эрдейских долинах:
с утречка — вёдро, и вдруг — снегопад.
Я бы нас вместе укрыла, накинув
теплый, тобою подаренный плат.
Крепко меня обними у калитки
и помолись обо мне перед сном…
Мама, пока твои живы молитвы,
будет рассвет наступать за окном.
Осенью
В общем-то радости тоже были, грех отрицать.
Пышно цвели хризантемы; ты, выходя из калитки,
обернулся и посмотрел на меня.
Помню по сей день: тучи неуклюже толкались,
чтобы тебя проводить хотя б до угла.
С тех пор я научилась забывать.
Теперь я каждому закату оставляю
пригоршню погребальной скорби.
Слышу, бушует лес. Ни пяди не осталось
покоя в нем. Неправда,
что безграничен мир…
А в октябре луна, как прежде, влюблена.
Таясь в листве опавшей, в переспелом винограде,
она в лунатиках желанье пробуждает…
Уж сколько дней я не молюсь — седею молча.
Волхвование, или Будапешт
Тот, кого ты родил, оказался незрячим, –
ты нежданно его ясновиденьем стал.
Кто тебе посвятил жар души нерастраченный, –
ты тому запечатал навеки уста.
Сбой программы творенья?
Гримаса истории?
Как ни силься понять, не поймешь все равно…
Пост Великий настал. Голубые, просторные,
небеса над тобой – словно в вечность окно.
По Дунаю
от круч и руин Вышеграда,
скрежеща, громыхая, идет ледоход.
Божий храм обступило язычников стадо,
кто спасения ищет, кто взыскует награды,
и, тоскуя, гадает: грядет, не грядет?..
Я тебе свое сердце открываю с любовью,
я с горячей мольбою обращаюсь к тебе:
научи их, убогих, жить и ладить с тобою,
чтить все то, что сберег ты в непосильной борьбе!
Много было нас, сирых, готовых смириться,
видя дым, закрывавший ночами луну.
Я готова взлететь древней огненной птицей
и гортанно кричать, полыхая зарницей:
просыпайся, приветствуй весну!
[1] © Iancu Laura, 2014
© Юрий Гусев. Перевод, вступление, 2022
Публикуется с любезного разрешения автора.