Перевод с французского Людмилы Пружанской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2023
Людмила Пружанская. Господин Лио, в Вашей книге “Ожесточенно ваш“ (2005), имеющей подзаголовок “Дневник интерактивного чтения ‘Мемуров’ Сен-Симона», вы пишете о том сильном впечатлении, которое произвелa на вас характеристика, данная Клодом Анри де Сен-Симоном Петру Первому. Находящийся в Париже российский царь очаровал выдающегося французского философа своей “статью и непосредственностью”. В том же 2005 году в Париже вышла ваша книга “Натали Палей. Княжна в изгнании”, выдержавшая впоследствии два переиздания и переведенная на русский язык. Откуда у вас интерес к российскому прошлому?
Жан-Ноэль Лио. Я заинтересовался русской культурой в отрочестве. Когда мне было пятнадцать лет, я прочитал “Мадам Бовари”, но, представьте, роман меня не тронул. Его героиня Эмма показалась мне невыносимой: глупая, унылая, вечно ей все “не так”. И в то же самое время я прочел “Идиота” Достоевского. Это был взрыв, ослепление! Я открыл для себя сильные женские характеры, полные страсти: Настасья Филипповна, Аглая, генеральша Епанчина!.. До чего же был велик контраст между этими двумя книгами, написанными почти в одно время, их всего-то разделяли тринадцать лет: “Мадам Бовари” вышла в 1856 году, а “Идиот” — в 1869 году. И каждый раз, когда я перечитываю “Идиота” я испытываю все тот же трепет. “Она чрезвычайно русская женщина, я вам скажу”, — это слова Гаврилы Иволгина о моей любимой Настасье, которая мне чрезвычайно близка. “Она всё зналась с какими-то бедными и смешными чиновницами, знала двух каких-то актрис, каких-то старух…” — пишет о ней Достоевский. Я догадываюсь, что́ стоит за этой фразой, поскольку, как и Настасья Филипповна, питаю слабость к эксцентричным, сумасбродным натурам. А если говорить о более легком жанре, то вот еще одно важное воспоминание: подростком я проводил много времени в парижской “Синематеке Шайо”, где посмотрел, в частности, фильм Бориса Барнета “Девушка с коробкой”. Он навсегда запал мне в душу. В нем есть юмор и романтизм — два, на мой взгляд, важнейших компонента настоящего кинематографа. И как же мне тогда понравилось изображение Москвы 1920-х годов! Позднее, когда я погрузился в изучение российской истории, я понял, что действительность была иной. Как бы там ни было, Россия буквально ворвалась в мою жизнь, чтобы остаться в ней навсегда, и я лишь сожалею, что так и не освоил ваш язык. При этом я не перестаю обогащать мой русский репертуар. Недавно, благодаря вам, дорогая Людмила, я открыл для себя рассказы и сказки Мамина-Сибиряка, в которых животные одухотворены и полны поэзии.
Л. П. Как вы, видный французский писатель и прекрасный переводчик английской литературы, определили бы место русской литературы XIX — начала XX века в европейской словесности? Что, по-вашему, русская литература, с одной стороны, заимствовала в Европе и что, с другой, ей принесла? В чем ее особенность?
Ж.-Н. Л. На мой взгляд, русская литература XIX — начала XX века занимает важное место в литературном пантеоне. Господи, как описать счастье, которое я испытал при чтении “Евгения Онегина”, “Войны и мира”, “Мертвых душ”, “Вешних вод”?.. В сравнении с ними наша повседневность представлялась мне тусклой и пресной. Русская литература открыла Европе свою мощь, лиризм и ощущение безмерности…
Л. П. Кто из русских писателей Вам особенно близок?
Ж.-Н. Л. Толстой и Достоевский, которых я не устаю перечитывать с отроческих дней. В этом я, конечно, не оригинален, но они оба — боги, коим нет равных. Здесь уместно сослаться на посвященную их творчеству работу Рудольфа Штайнера. Он утверждает, что для того, чтобы понять личность собеседника, ему достаточно его ответа на вопрос: “Кто вам ближе: Толстой или Достоевский?”. Этот выбор отсылает нас к двум противоположным толкованиям человеческой души, к двум разным метафизикам. В первом случае речь идет о поэте эпоса, рационалисте и христианине. Во втором — о трагическом писателе, провидце и язычнике. Что же касается меня, то должен признаться: я до сих пор не определился с выбором!
Л. П. В предисловии к “Эльзе Триоле и Лиле Брик” вы пишете, что план перекрестного портрета созрел у вас после беседы с вашей приятельницей и супругой знаменитого фотохудожника Анри Картье-Брессона, Мартиной Франк. Она была знакома с Лилей Брик. Что Мадам Франк вам о ней рассказала?
Ж.-Н. Л. Мартина Франк была очаровательной женщиной, талантливой и оригинальной. Она рассказала мне, как cнедаемая страхом Лиля спросила, не могут ли они, супруги Картье-Брессон, тайком вывезти из СССР великолепные коллажи и фотомонтажные работы Александра Родченко. Лиле представлялось, что за ней следят. Она также боялась, что после ее смерти ее архивы могут быть потеряны. Она думала, что может таким образом сохранить эти воистину музейные эскпонаты во Франции. Однако Мартина и ее муж Анри Картье-Брессон отказали в просьбе. Им совсем не хотелось иметь дело с бравыми советскими таможенниками, которые бы тщательно обыскивали багаж и искали в чемоданах второе дно. Мартина призналась, что она тогда просто струсила и что позднее корила себя за это. “Так вот она, отправная точка для книги!” — подумалось тогда мне. В рассказе Мартины оказалось достаточно деталей, чтобы разбудить художественное воображение.
Л. П. Ваша библиография к “Лиле Брик и Эльзе Триоле” впечатляет. Как шла работа? Что показалось вам наиболее интересным или сложным в процессе сбора материала и написания книги?
Ж.-Н. Л. Я интенсивно работал. Прочел по-французски и по-английски все, что было написано об Эльзе и Лиле, опросил их друзей и свидетелей того времени и с большим вниманием отнесся к переписке сестер, из которой многое можно было понять, в том числе из того, что находилось “между строк”. Самым сложным для меня было сохранять невозмутимость, быть объективным и взвешенным в трактовке темы, чтобы избежать нежелательной карикатурности, которая порой сопровождает описание той эпохи.
Л. П. В последние три десятка лет в России мы стали свидетелями некоего парадокса: образ Лили, музы Владимира Маяковского, к счастью, был извлечен из долгого забвения, в то время как роль Эльзы как французского писателя и литературного переводчика, напротив, отошла на второй план. В своей книге вы восстанавливаете историческую справедливость. Но как обстоят дела в сегодняшней Франции с памятью о первой женщине — лауреате Гонкуровской премии и жене великого поэта Луи Арагона, воспевшего “глаза Эльзы”?
Ж.-Н. Л. Во Франции Эльзу Триоле, прежде всего, чтут как музу Луи Арагона, а уже потом как писателя в полном смысле слова. И мне в этом видится несправедливость, особенно когда идет речь о ее романе “Белая лошадь” (1943), который я высоко ценю. И давайте не забывать, что она написала эту книгу по-французски, в то время как он не был ее родным языком, а такая работа, по-моему, — настоящий подвиг. Но правда состоит и в том, что Эльза много всего опубликовала, может быть, слишком много, и что в ее творчестве не все равноценно.
Л. П. Кто из сестер (столь разных, но столь верных друг другу) вам ближе? Или они занимают одинаковое место в вашем сердце?
Ж.-Н. Л. Из двух сестер мне, определенно, больше импонирует Лиля. Она неотразима! Но я — не слепец и знаю, что она была монстром. “Священным монстром”, как бы сказал Жан Кокто. Эльза всю жизнь жаловалась на обстоятельства, проявляла недовольство, а это, знаете ли, малоприятно. А Лиля — удивительно солнечная, я восхищаюсь ее жизненной силой. И до чего же эксцентричной дамой она оставалась до самой смерти! Ее манера одеваться заставляет вспомнить слова Анри Мишо из его книги “Варвар в Азии”: “Одежда — это способ заявить о нашем понимании самих себя”. Интересно, что думали о Лиле москвичи, когда она появлялась на вечерних театральных премьерах 1960-1970-х годов в своих невероятных нарядах? Не будем забывать, что Лиля родилась в ноябре 1891 года. До чего же великолепной была эта пожилая дама! Ее всегда отличали любознательность и увлеченность. И еще — она была отважным человеком, что проявилось в ее неколебимой поддержке Сергея Параджанова. Да, я мог бы в нее влюбиться!
Л. П. Какие чувства вы испытали, когда ваша книга была удостоена премии Французской академии в номинации “Лучшая биография”. Ведь конкуренция в парижском литературном мире огромна!
Ж.-Н. Л. Я пришел в волнение, когда узнал, что мой перекрестный портрет Эльзы и Лили заслужил столь высокую премию. Но мне неизвестно, почему выбрали именно эту книгу.
Л. П. Вы создали целую галерею литературных портретов необыкновенных женщин: Карен Бликсен, Мадлен Кастен, Эдмонда Шарль-Ру, Мари-Клер Повель и других. Кто следующая в этом необычном списке?
Ж.-Н. Л. Моя следующая книга, которая выйдет в начале будущего года, будет посвящена еще одной невероятной женщине: ее зовут Гаятри Деви (1919-2009), махарани из Джайпура. Она была самой известной женщиной Индии в своем поколении: ученица великого бенгальского поэта Рабиндраната Тагора, Гаятри Деви вошла в историю в качестве основателя первой женской школы в Раджастхане и тем самым способствовала высвобождению своих современниц из пожизненного заточения. Но на этом я пока остановлюсь, так как о ее невероятной судьбе слишком много можно рассказывать.