Перевод с английского и вступление Марины Бородицкой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2022
Рут Фэйнлайт, «примадонна поэзии из Ноттинг-Хилла» (так назвала ее газета «Индепендент»), родилась в Нью-Йорке, но с пятнадцати лет живет в Англии. Она известна и как автор пьес, рассказов и оперных либретто, и как переводчик испанской, португальской и (правда, с подстрочников) современной русской поэзии, но прежде всего — как яркий и самобытный поэт с поистине античным темпераментом.
В стихах Фэйнлайт каждодневное запросто уживается с космическим, грохот стихий — с уютным английским пейзажем. В них живут сивиллы, около четырех десятков: одни — полумифические персонажи древней истории, другие, кажется, обитают на соседних с нами улицах. Вот одна из моих любимиц, Фригийская:
На языке, древнейшем из людских,
со скального плато, откуда родом
Кибела, мать бессмертных и богиня
пещер и диких тварей, — языке,
что ныне евнухам, ее жрецам
одним лишь ведом, — каждый год, весною,
когда на смену плачу и стенаньям
и крови жертвенной приходит радость
рожденья Бога, — каждый год Сивилла
Фригийская благословляет Землю:
лозу и семя, реки, табуны,
любовников, и обещает всем —
от имени Праматери — все то же:
жизнь вечную.
В поэме «Царица Савская и Соломон» (публиковалась в моем переводе в «Новой юности» 2003, №5), где с диковатой, резкой, чувственной мелодикой разыгрывается известная история про волосатые ноги, на первом месте недаром стоит именно она, Шеба. Последнее слово тоже останется за ней.
В поэме «Цвет сахарной бумаги» («Иностранная литература», 2003, № 4) «раскапывание» собственных корней (мать и тетка Рут были «откуда-то с Буковины») переплетается с острой тоской давней не-встречи с Анной Ахматовой в Ленинграде — и вырастает в совершенно космическую жажду «сгрести в кучу всю боль уходящего века, / сгустить ее в один черный камешек, / плотностью равный нейтронной звезде — / тысяча миллионов тонн на кубический дюйм, — / и, завернув его в синюю сахарную бумагу, / бросить в самую сердцевину черной дыры…»
Рут Фэйнлайт дружила с Робертом Грейвзом, Сильвией Платт и пятьдесят лет была замужем за известным писателем Аланом Силлитоу (1928–2010). В 2005 году она и Алан приезжали в Москву по приглашению Британского совета и были гостями нашего журнала.
Второго мая 2021 года Рут исполнилось девяносто лет. В честь этого события друзья и коллеги — поэты, художники, критики — издали небольшим тиражом красочный сборник посвящений: стихотворных, прозаических, графических и живописных. Мне хочется процитировать поэта Майкла Лонгли: «От чтения ее стихов такое ощущение, словно прячешься от дождя под густым деревом и где-то вдали рокочет гром».
Время, его течение, перекаты и повороты — вот та стихия, в которую пристально вглядывается сегодняшняя Рут Фэйнлайт. Предлагаемая вашему вниманию подборка взята из ее недавнего сборника «Так далеко отсюда» (“Somewhere Else Entirely”, Bloodaxe Books, 2018), состоящего целиком из новых стихотворений и эссе.
МОЕ ВРЕМЯ
Мое время — геологическое.
Пять тысяч лет для меня
одно мгновение ока.
Я не букашка, я из породы скал.
Мое время — космологическое.
Я на ты с эонами и парсеками,
мне вполне уютно в темной материи
и понятно: космос — не пустота.
Мое время — биологическое:
темная мякоть тканей, мышечное
волокно, поблескивающие жилы —
я животное. Смертная тварь.
ВСЕ ПРОДОЛЖИТСЯ
Я буду жить вечно.
Уж не знаю, сколько выдержат кости
и другие органы — это неважно,
я буду жить вечно.
Я узнала это сегодня утром,
совершенно точно, еще в постели.
Почему? И откуда я это знаю?
Просто знаю, и все.
Нет, ни Бог, никакие высшие силы
или жизнь после смерти тут ни при чем.
Все продолжится так, как было. Конец немыслим.
Невозможен. Непредставим.
ЭТО БЕСИТ
Сколько помню себя, все та же мысль
перечеркивает желания, гасит радость:
делать, ехать, смотреть — зачем?
Для чего все это,
если вечно жить не дадут?
РОМАШКА
Для пчелы с ее ультрафиолетовым зреньем
сердцевина ромашки окрашена алым,
а не желтым. Мой вариант неверен,
у цветка изначально иная цель.
И тут у меня возникают вопросы.
Вот, скажем, природа и красота:
какой они тайной связаны с древней силой,
что явлена нам в метафорах? И еще:
пчела пчелой, а наши картины мира —
они хотя бы похожи, твоя с моей?
МЫСЛЕФОРМЫ
Форма — сосуд для мысли.
По движению мышц и костей,
перемене в мимике, жестах
я могу лишь гадать о твоей душе:
что ни мысль, то новый сосуд.
ЭЛЕМЕНТАРНО
I
Ураганы Землетрясения Пожары Потопы:
смертоносные воплощения четырех стихий.
Ветерок, лужайка, очаг и садовый пруд:
их домашние, благодушные отраженья.
Суть любой стихии,
во всяком ее обличье —
это дух, что носится по волнам
и ревет из печного нутра
или вздыбливает земные пласты
под зыбучим дном океана.
II
Элементарно, дорогой мой Ватсон,
лишь человек в своей гордыне может
не видеть неизбежной катастрофы.
Переезжай из центра поскорей,
пока не смыло дамбы и в тоннелях
не забурлили реки сточных вод.
Все так и будет, уж поверь мне. Книги —
наверх, на полки. Золото и камни —
в ячейку, в банк. Меха — на склад. А дальше
жди худшего. Оно не подведет.
ЧТО НЕВЕСЕЛ, САНТА-КЛАУС?
Что невесел, Санта-Клаус,
что повесил нос?
Не простуда ли подкралась,
дедушка Мороз?
Хорошо в торговом центре,
чисто и тепло,
за работу деньги платят —
в общем, повезло.
Не дури, надень улыбку,
бородищу взбей,
сядь на трон и ту малышку
подзови скорей.
В ухо — влажный и горячий
перечень чудес…
А вон тот сейчас заплачет.
Струсил? Нет, залез.
Вечер дня и вечер года,
снова Рождество.
Целый месяц есть работа —
Санта, ты чего?
МАТЬ
Она была уже в возрасте. В каком? В материнском,
то есть без возраста. Матери не бывают
молоды или стары, у них и время другое,
чем у детей, летящих сквозь настоящее
к вожделенному будущему. Дети вечно меняются,
а матери меняться не должны.
И стоит нам заметить перемены:
морщинки, седину — какой обман!
Предательство! И что с ней вдруг — устала?
уменьшилась? Нет, матери сильны
и выдержат всё то, что мы творим
с собой и с ними. Им запрещено
пугать нас грустным, безучастным видом
и признавать, что раньше нас умрут.
РАЗНИЦА
Подшивая подол
аккуратной елочкой, почти
невидимыми стежками,
как та женщина,
что часами горбилась
при свете дымной,
коптящей дампы,
вышивая к утру
подвенечный наряд принцессы,
я сижу на кровати
в послеполуденном свете,
в пальцах вспыхивает игла,
а потом, шинкуя зелень петрушки
мелко-мелко, так, что не стыдно
украсить блюдо для короля, —
размышляю: швея, кухарка
знают только одну свободу —
оттачивать мастерство.
Впрочем, глупости. Я сама
выбираю, чем заниматься.
Я свободна.
Хотя у нас
есть и общее: эта дрожь, когда
ремесло обернется искусством,
благодарная дрожь, — и все же
мне понятно, в чем разница:
я делаю что хочу.
[1] © Ruth Fainlight, 2018
© Марина Бородицкая. Перевод, вступление, 2022