Легенда. Перевод с английского Ольги Сиротенко
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2022
К озеру, к громаде скал
Жаворонок не летал,
Но прокрался к круче той
Кевин, молодой святой.
Томас Мур[1]
Кто не читал сказаний о святом Кевине, чье имя Томас Мур воспел в стихах, а позднее — в необузданных и страстных «Ирландских мелодиях»? В прекрасной балладе, откуда и взят эпиграф к этой истории, поэт возвестил миру о том, что жаворонок в долине Глендалох не нарушает покой утра ликующей трелью, а также поведал о роковой страсти, которую святой внушил деве Кэтлин, о «коварной синеве» ее очей и печальной участи, постигшей героиню (поскольку святой был «непривычен к нежной грусти»). Всем памятен скорбный финал, в котором является призрак отверженной:
…вот душа ее плывет
над потоком темных вод.
Так, в рамках одной лишь баллады Мур изложил целых два предания долины Глендалох, которые иначе едва ли дошли бы до читателя. Но к счастью для тех, кто берется за перо вслед за ним, есть еще предание, им не изложенное — оставленное для
руки более недостойной.
Однако здесь вниманию читателя будет предложена грубая проза, отнюдь не стихи — рассказ почти дословный, записанный со слов знаменитого краеведа Джо Ирвина, который ведет родословие от древних королей Ирландии и непременно предупредит вас о том, что «на свете полно мошенников, которые наводят тень на плетень и втирают честным людям, что звать их Ирвин — ведь им, разбойникам, известно, что слава Джо Ирвина, знатока этих мест, разлетелась по свету; но вы им не верьте, они только пыль в глаза пускают». Я обещал, что верить буду ему одному, и, потешив самолюбие старого шельмы, отправился в его сопровождении осматривать долину Глендалох.
Мы добрались до увитых плющом развалин какой-то, очевидно, древней постройки на юго-восточном берегу озера. Мой провожатый сделал важное лицо и провел меня через дверной проем, образованный двумя каменными столбами, на которых покоился длинный плоский валун, — подобных сооружений немало по всей Ирландии.
— Это, сэр, — произнес он, принимая торжественный вид, — часовня Короля О’Тула. Вы о нем, верно, слыхали?
— Никогда не слышал, — ответил я.
— Ну и ну! — воскликнул он. — Неужто не слыхали? А я-то думал, весь белый свет о нем слыхал! Ну и ну! Живи да удивляйся невежеству людскому. Если так, сэр, то расскажу вам, раз вы не слыхали, что жил когда-то в этих краях король О’Тул — старый добрый король. Правил он давным-давно, в стародавние времена. Тогда и Церкви, и все земли вокруг были его владения.
— Неужели, — удивился я, — церкви построили так давно?
— О нет, ваша честь, что вы. Как вы, впрочем, верно заметили, места эти зовутся Церкви, но церкви тут выстроили уже потом, при святом Кевине, отсюда и название пошло; я потому и сказал, что Церкви — то есть эти самые земли — ему принадлежали, и что в этом странного, сэр, ведь уродился он королем и владел ими по праву в те древние допотопные времена. И значит, король наш был малый что надо — любил веселье как саму душу свою, и особенно охоту; только солнышко встанет — он шасть в седло, и за оленями. А времена тогда были славные, и оленей было в достатке — побольше, чем теперь овец; и король наш охотился от первых петухов и до последней трели малиновки.
У нас говорят, — добавил он, понизив голос и как бы делая отступление, — что малиновка — Божья птица, и если кто убьет ее, не будет ему счастья.
Вернув голосу прежнюю силу, он продолжил:
— Значит, жил король припеваючи, пока был здоров; но пришло, понимаете, время, король состарился, и косточки его стали поскрипывать. Годы-то брали свое, сердечко стало пошаливать, и не смог он больше охотиться. Загоревал, значит, затосковал наш король. И решил для потехи завести себе гусыню.
— Забава достойная короля, — не сдержал я улыбки.
— Можете смеяться сколько угодно, — произнес Джо уязвленно, — только это сущая правда. И значит, стала гусыня его потешать. Плавала она по озеру, ныряла, форель себе ловила (и не было в Ирландии чудесней форели, чем та форель), а по пятницам и самому королю приносила рыбок, а потом над озером летала, кувыркалась, потешала беднягу-короля, а он глядел на ее кувырочки и так потешался, что бока надрывал от смеха. И стала гусыня самой большой его любимицей и величайшей проказницей. С утра до вечера гусыня потешала короля, и король зажил припеваючи. Стали они жить-поживать. Но пришло время, и гусыня состарилась, как сам король, и косточки у нее стали поскрипывать, и она перестала потешать короля. Загоревал наш король. Не знал он, где отрады искать в целом свете. Некому было его потешить, у гусыни-то прыть была уже не та.
Значит, страшно король затосковал. Но вот как-то утром гулял он по берегу озера, оплакивал горькую свою долю, размышлял, не утопиться ли ему, бедному, безутешному, и тут откуда ни возьмись — юноша, видный такой, идет ему навстречу.
— Приветствую тебя, — обратился к нему король (он же воспитанный был человек). — Приветствую, — говорит он юноше.
— И тебе мой привет, — отвечает юноша, — приветствую тебя, король О’Тул.
— Верно, — говорит, — я, — говорит, — король О’Тул, полномочный властитель всех этих земель. Но как узнал ты об этом?
— Неважно, — говорит святой Кевин.
Потому что, понимаете, — с таинственным видом пояснил старина Джо, снова понизив голос, — это был не кто иной, как святой Кевин собственной персоной, только переодетый.
— А ты кто будешь, о смелый юноша?
— И это неважно, — говорит святой Кевин, — тебе пока, — говорит, — не надобно это знать. Но ты, король О’Тул, еще узнаешь, кто я такой, прежде чем мы распрощаемся.
— Узнать это, мил человек, будет честь для меня, — говорит король очень учтиво.
— Что же, ты это верно сказал, — говорит святой Кевин. — А теперь позволь спросить, король О’Тул, как поживает твоя гусыня?
— Разрази меня гром, — говорит король, — как ты узнал про гусыню?
— Неважно, — говорит святой Кевин. — Мне сообщили.
— Вздор, — говорит король, — мы с гусыней друзья не разлей вода, — говорит, — и никто наших тайн не знает, не ведает — разве только феи.
— Изволь тогда знать, — говорит святой Кевин, — что феи тут ни при чем, и вообще, — говорит, — с этой шушерой я не вожусь.
— А может, и напрасно, мил человек. Им-то легче легкого тебе шепнуть, где закопан горшочек с монетами, а бедняку от них нос воротить не стоит.
— А может, я и сам раздобуду монет, — говорит святой. — И способ знаю получше.
— Чтоб мне провалиться, — говорит король, — как ты их разбудишь? Или ты их чеканишь?
— Презренное ремесло, — говорит святой Кевин важно. — Чеканить — вот еще.
— Тогда какое же, — говорит король, — у тебя ремесло, что тебе денежки, как ты говоришь, легко достаются?
— Я честный человек, — говорит святой Кевин.
— И какое, честный человек, твое ремесло?
— Я старое делаю новым, — говорит святой Кевин.
— Чтоб я ослеп, ты старьевщик? — говорит король.
— Нет, — говорит святой. — Вовсе нет, король О’Тул, ремесло у меня иное. У меня, — говорит, — есть дело получше, чем старьем торговать. А что ты мне скажешь, если твою старушку-гусыню я снова сделаю молодой?
Милейший мой сэр, при этих словах у короля прямо глаза на лоб полезли.
— Ну, — говорит, — если сумеешь, — говорит, — даю тебе честное слово, что заплачу столько монет, сколько ты сосчитать не сможешь, и почту себя твоим должником за такую услугу.
— Не надо мне презренных твоих монет, — говорит святой Кевин.
— Да брось, тебе денежки пригодились бы, — говорит король, хитро глядя на его старенький балахон.
— Я дал обет, — говорит святой, — поклялся, — говорит, — на книге, что не буду при себе иметь ни золота, ни серебра, ни меди.
— Но немножко-то можно, на самый крайний случай? — говорит король очень хитро, и смотрит ему прямо в лицо.
— Нет, — говорит святой Кевин, — денег я не приму, — говорит, — но принял бы в дар пару акров земли, если ты на это согласен.
— Всей душой согласен, — говорит король, — если исполнишь то, что обещал.
— А ты сам погляди, исполню или нет, — говорит святой Кевин. — Позови, — говорит, — свою гусыню.
Король свистнул — и вот, глядят они: бедняжечка гусыня, будто дряхлая гончая, идет вперевалочку, подходит к хозяину — и король наш, старичок, и гусыня-старушка похожи как две капли воды. Святой глядит на гусыню и говорит:
— Король О’Тул, я за работу берусь!
— Право же, — говорит король О’Тул, — если так, то скажу, что умней тебя нету юноши во всех семи приходах!
— Ну, — говорит святой Кевин, — тебе еще кое-что прибавить придется. Я же не настолько на голову слаб, — говорит, — чтобы омолодить твою гусыню совсем задаром. Что дашь мне за работу? Ты вот это скажи, — говорит святой Кевин.
— Все, что попросишь, — говорит король. — Ну что, по рукам?
— Идет! — говорит святой. — Такой уговор мне по душе. Значит, — говорит, — вот о чем, король О’Тул, мы с тобой условимся. Согласен ли ты отдать мне всю землю, которую облетит твоя гусыня, когда вновь станет молодой?
— Согласен, — говорит король.
— А слово назад не возьмешь? — говорит святой Кевин.
— Не возьму, честное королевское! — говорит король О’Тул, подняв кулак.
Тут старина Джо, прикрыв рот рукой, произвел шумный звук (вроде «тьф!») и поднял кулак, иллюстрируя действие.
— Если королевское, — говорит святой Кевин, — тогда уговор, — говорит. — Поди-ка сюда! — говорит он старушке гусыне, — поди сюда, бедная болезная старушка, и я, удалец-молодец, верну тебе былую прыть!
И с этими словами, любезный мой сэр, он благословляет ее крестным знамением., за крылышки берет, «оп-ля» говорит и пиночком подбрасывает.
И тут, милейший мой сэр, она как полетит, словно орел, как закувыркается, будто ласточка перед ливнем. И вот она полетела вон туда, и дальше мимо склона, и над ложем святого Кевина (то есть там, где оно теперь, тогда его не было, потом святой Кевин там укрывался, чтоб женщины его не донимали), и дальше, над тем концом озера, и вон туда, где водопад (хотя теперь это вовсе не водопад, а так, жалкая струйка; но кабы вы зимой его увидали, потешили бы сердце — шум стоит оглушительный, пена белая как снег, и вода валуны катает, да так легко — будто дети в камешки играют); и дальше над шахтами (то есть теперь там шахты, а раньше не было, свинец тогда еще не нашли, а во времена святого Кевина там добывали одно только золото).
Ну вот, гусыня преспокойно облетела шахты, обогнула вон то озерцо возле церквей (то есть теперь там церкви, а тогда их не было, святой Кевин потом их построил), пролетела над тем вот высоким холмом — и дальше, над ущельем (в том месте Финн Маккул рубанул огромным мечом, а тот меч выковал для него кузнец из Радрама, кровный родственник ему, чтобы ему биться с великаном, который вызвал его на бой в Кара-о-Килдэр; и сперва он рубанул мечом скалу, и проломил ее, как и по сей день видать; да то же угощенье досталось великану: он р-р-раз — и рассек его, словно картошку, чем прославил себя и Ирландию); ну вот, пролетела она над ущельем и дальше над лесом (где мы, помните, видели славный такой водопад, и, кстати сказать, в прошлый четверг был год с тех пор, как одна барышня, мисс Рафферти, упала в этот самый водопад и чуть не потонула, так и была бы утопшей по сей день, да юноша один прыг за ней, а парень-то пригожий, говорят, жил на Фрэнсис-стрит; и вот он повадился ее навещать, а там они обручились, и на днях, говорят, поженились — прекрасная, знаете, пара). И вот, как я уже сказал, гусыня пролетела над лесом — так, шутки ради — и опустилась у ног короля, свежа как маргаритка, будто с ветки на ветку только перескочила, а меж тем она все владения его облетела.
И до чего же, любезный мой сэр, отрадно было видеть короля, он стоял, открыв рот, и смотрел, как бедная гусыня его летает, да так легко, словно жаворонок. И вот она к нему возвращается, он ее по голове гладит и говорит:
— Душечка, — говорит, — ты у меня самая золотая на свете.
— А мне что скажешь? — говорит святой Кевин.
— Право же, — говорит король, — таких искусников, как ты, я в жизни не видывал.
— И ничего не прибавишь?
— Прибавлю, что я твой должник, — говорит король.
— А землю мне отдашь, которую твоя гусыня облетела? — говорит святой Кевин.
— Отдам, — говорит король О’Тул. — И с радостью, — говорит, — хотя все до последней пяди теперь твое.
— И от слова своего не откажешься? — говорит святой.
— Не откажусь, — говорит король, — видит Небо.
Святой посмотрел на него очень строго.
— Хорошо, — говорит, — что ты так сказал. Иначе бы тебе несдобровать — и тебе, и твоей гусыне, — говорит святой Кевин.
— И не надо смеяться, — сказал старина Джо, слегка обиженно, различив тень улыбки, которую я попытался скрыть. — Нечего смеяться, я же вам сущую правду рассказываю.
Значит, король сдержал свое слово, и святой Кевин остался им очень доволен. Тогда-то он королю и открылся.
— Теперь я вижу, — говорит, — что ты, король О’Тул, человек честный. А ведь я для того и пришел, чтобы тебя испытать. Только я замаскировался[2], потому ты меня не узнал.
— Это верно, — говорит король, — правда, я и не приметил, что ты выпивши.
— Нет, я совсем не о том, — говорит святой Кевин. — Понимаешь, я обвел тебя вокруг пальца, и на самом деле я — это вовсе не я.
— Разрази меня гром! — говорит король. — Кто ж ты такой тогда, если не ты?
— Я святой Кевин, — говорит святой и осеняет себя крестным знамением.
— Царица Небесная! — говорит король, осеняя чело крестом и падая на колени. — Выходит, — говорит, — я вот так запросто болтал с великим святым Кевином! И что ж, — говорит, — ты и правда святой?
— Да, — говорит святой Кевин.
— А я-то думал, ты просто добрый малый, — говорит король.
— Но теперь ты знаешь, что не просто, — говорит святой. — Я святой Кевин, величайший из всех святых.
Потому как святой Кевин — вы, сэр, наверняка знаете, — добавил Джо, потчуя меня очередным отступлением, — святой Кевин считается величайшим из святых, потому что учился в школе с Иеремией пророком.
Ну вот, дорогой мой сэр, так и случилось, что все эти земли попали в руки святого Кевина. Гусыня-то все владения короля О’Тула облетела, не оставила ему ни пяди, потому что святой Кевин, хитрец, ее подучил. Обобрав короля до нитки во славу Божию, святой Кевин остался королем доволен, и они стали друзьями не разлей вода (старина король, тот и вовсе души в нем не чаял); к тому же гусыня потешала короля до конца своих дней. И святой, сделавшись, как я уже говорил, хозяином королевских земель, кормил и поил короля до самого дня его смерти — каковой наступил, впрочем, довольно скоро. Потому что бедная гусыня как-то в пятницу ловила форель, но, милейший мой сэр, сплоховала: угря схватила, а не форель — коварного, огроменного, и право же, не довелось гусыне словить форель на ужин королю! Этот угорь словил гусыню, и я его не виню. Однако убить-то он ее убил, а вот съесть — не съел, не посмел набить брюхо тем, что лично святой Кевин благословил.
А король наш так от горя и не оправился, хоть и повелел изготовить гусыню в лучшем виде, то есть не с луком или картошкой — он чучело повелел изготовить, и хранил ее потом в стеклянном сундуке, смотрел и утешался. И что примечательно, умер бедный король в том же году на Михайлов день. Честное слово, говорю вам сущую правду. И когда он усоп, святой Кевин устроил ему достойные поминки и знатные похороны; и сверх того, мессу отслужил за упокой его души, и гусыню помянуть не забыл.
[1] Перевод А. В. Подкидова. (Прим. перев,)
[2] О человеке в состоянии опьянения говорят, что он замакировался. (Прим. автора.)