Перевод с польского и вступление Никиты Кузнецова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2022
ЛЕГКОСТЬ, ЧУВСТВЕННОСТЬ, ГЛУБИНА
Стихи Барбары Грушки-Зых — это внимательный взгляд на простые, очень земные, порой будничные вещи, приоткрывающий их глубинное значение. Чеслав Милош, которого поэтесса считает своим учителем, когда-то определил движущую силу своего творчества так: «Нас вело любовное стремленье к сущности дуба и горной вершины, осы и цветка настурции. / Чтобы они, запечатлевшись, подтверждали наш гимн против смерти». У Милоша это желание добраться до сути проявлялось многообразно: он анализировал философские и религиозные учения, исторические события, закоулки человеческой души, но очень часто начинал свои поэтические изыскания с того, что, казалось бы, лежит на поверхности. Грушке-Зых свойственна та же тяга к открытию главного, однако выражается она несколько иначе, по-женски, а ее стремление еще больше, чем в случае Милоша, заслуживает того, чтобы называться любовным. Обращение к повседневности характерно и для нее, не даром польский нобелиат в конце жизни написал о ее ранних сборниках: «Я испытываю слабость к этим стихам, потому что они уделяют внимание повседневности, которую нынешние молодые поэты упускают из виду». И еще: «Очень смелая женская поэзия, не стыдящаяся своей женственности, которая заключается в том, чтобы впитывать в себя мир прежде всего чувствами».
Чувственное познание действительности как отправная точка творчества в самом деле характерно для стихов Барбары. Острое ощущение своей телесности и материальности окружающего мира позволяет ей прикоснуться к самой себе, к другому человеку, к природе, к хорошо знакомым неодушевленным предметам. А значит, стихотворение может начаться с ночных рубашек старух, лежащих в больнице, с чахлых деревьев на краю поля, со вздувшейся жилки на руке, с холодного пива в кафе, с изъеденного короедами старого распятия, с трусов, сушащихся на веревке, со щеки любимого или с сумки, которую он помогает нести, с птиц, поющих на заре после бессонной ночи. Но такое прикосновение — вполне физическое — ведет к очень естественному и ненавязчивому проникновению в невидимую реальность, которая за всем этим стоит, к мыслям о любви и страдании, красоте и бренности, загадочной близости между людьми и их не менее загадочной отчужденности, о присутствии в мире Бога и смерти.
Еще одна черта поэзии Грушки-Зых — внимательность к деталям, порой таким, которые, кроме нее, мало кто замечает. Это обусловлено личной, человеческой, женской восприимчивостью автора и в то же время тем, что уже много лет силезская поэтесса живет на пересечении двух сфер деятельности: пишет стихи и занимается журналистикой. Почти все ее репортажи (в том числе и те, которые переросли в отдельные книги) — о людях. Ее герои и собеседники могут быть всемирно признанными мастерами (такими как Милош, Занусси, Киляр, святой брат Альберт) или личностями никому не известными, но все они способны восхитить — прежде всего, красотой своей души. В творчестве Барбары Грушки-Зых поэзия и журналистика взаимно поддерживают друг друга, помогая читателю проникать вглубь повседневности и возносить ее, а точнее, видеть ее высоту.
Среди авторов, особенно сильно повлиявших на нее, Барбара выделяет Милоша (которого называет «мой поэт»), а также Ружевича, Норвида, Цветаеву, Ахматову, Бродского, Рильке, Хартвиг и Загаевского. Отвечая на вопрос об истоках ее поэзии, она часто приводит фразу Евгения Рейна из интервью, которое когда-то у него взяла: стихи рождаются в то мгновение, когда жребий брошен, мосты сожжены. «Горит мой порог», как назвала она один из своих сборников. «Для меня — говорит поэтесса, — писать стихи — это удивляться тому, что меня восхищает. К счастью, такое по-прежнему происходит. Это задумываться, из чего я состою, помимо тела, волос и угадываемой, хоть и неуловимой души. Это пытаться осознать, чтó из внешнего мира остается в нас, и в то же время настойчиво искать утешения». Удивление, которое со времен Платона справедливо считается началом философии, у Барбары Грушки-Зых выливается в поэзию. Несмотря на свою внешнюю простоту, поэзия эта задается самыми серьезными философскими вопросами и — как философия у Боэция — служит утешению, действительно превращаясь в «гимн против смерти», как бы часто смерть ни становилась ее темой.
Так уж получилось, что стихи Барбары стали первыми, которые я начал переводить, после того как много лет работал исключительно с прозой, эссеистикой и публицистикой. Перевод этой поэзии всегда радует, порой изумляет, иногда дается очень просто, а иногда сопряжен с серьезными трудностями. Дело в том, что Грушка-Зых, пишущая в основном верлибры (как подавляющее большинство современных польских поэтов), — автор, которому тем не менее свойственно разнообразие. У нее встречаются рифмованные стихотворения (одно из них присутствует в представленной подборке), а кроме того, она, хотя и сторонится головоломных языковых экспериментов, часто прибегает к игре слов, которая, ввиду языковых различий, в некоторых случаях бывает почти непереводима. Много стихов, основанных на такой игре, вы найдете в избранном, которое выйдет в этом году в издательстве «Балтрус» при поддержке польского Института литературы. Например, в стихотворении о птицах, улетающих осенью на юг, используется слово «klucze», которое означает, с одной стороны, ключи, «открывающие наши уши для бесконечности», а с другой — птичьи клинья. В переводе пришлось «вбивать» клинья в уши, чтобы открыть их, — к польскому читателю не понадобилось применять столь радикальных мер. Зато российский читатель без труда узнает в одном из публикуемых здесь стихотворений отсылку к песне «Аквариума» — в Польше ее поймет не каждый.
И в заключение несколько слов о том, как возникает поэзия Барбары Грушки-Зых. По ее словам, стихотворение может прийти к ней при пробуждении, за утренним кофе, на прогулке. Впрочем, несколько раз мне самому доводилось быть свидетелем рождения стихов — обычно это случалось во время переписки в чате, когда Барбара вдруг на некоторое время замолкала, а затем в окошке чата появлялись только что написанные строки. Иногда они потом дорабатывались и редактировались, иногда были готовыми сразу. Но всякий раз меня не оставляло ощущение чуда, к которому мне было дозволено прикоснуться. Надеюсь, что чтение стихов Барбары Грушки-Зых позволит и российскому читателю проникнуться ощущением такого чуда.
***
роза сомкни свои веки
когда нас здесь не будет
кончится мир
останется твой запах
проникший в наши ноздри
на все рассветы и ночи
когда ты стоишь раскрывшись
светла как наши тела
во власти лунного света
ты превращаешься в губы
шепчущие ароматом
слова каких не услышат
ни птица ни прохожий
мы сами переходим
из венчиков в шелест песчинок
в страну песочных часов
куда утекает время
к тихим жестоким ножам
для срезания стеблей
***
не полетим мы в Порту или в Пуэрто-Рико
не будем есть эскимо среди толпы многоликой
и не найдем друг для друга общего мгновенья
в постели в воде озерной другие скрасят нам время
заменят сойдут с небес и себе присвоят
те чувства что теперь испытываем мы двое
простые уравнения что нужно решать доныне
женщине и мужчине
луга
ночные рубашки старых женщин
цветут вместо них в больничных коридорах
и между белыми лугами кроватей
где вместо жара кости ломит холод
они еще не стынут словно кровь в жилах
и учат врачей как можно спасаться
от смерти они мастерицы жизни
портнихи кроящие так чтобы хватило
еще на день хотя бы короткий
как ночная рубашка выше колена
***
я пишу для тебя
мои слова не меняют мир
но меняют твои глаза
***
чахлые деревья в поле
и вдруг тень как будто тьма
на мгновенье объяла землю
сухая трава а под ней
зеленая робко гадает
что сказать откуда взялась
откуда уверенность берется
что мне без тебя не жить
и в зенице твоего ока
я как мышь копаю ход
туда где со свежей травой
начинается надежда
***
Иисус источенный
короедами влагой дождем
с Ним хотят покончить
но древо породившее Бога
расцветет
***
эти птицы начали петь
над свечами на нашем столе
хор небесных птиц
встречающих новый день
вместе с нами без боли ночи
ибо в наших глазах
горел негасимый свет
отпугивавший тьму
вдвоем мы были моложе
чем каждый из нас отдельно
краткость летней ночи внушала
что нельзя закрывать глаза
когда не можешь их оторвать
от тебя как поет «Аквариум»
и от меня как говоришь мне ты
клинья
птицы дивные птицы улетают
в небесах крики диких гусей
словно деревянными крыльями
они молотят воздух выбивая
из тайн полета зерна метафизики
и еле слышное ночью
мерцание нашей тоски
в руках Бога их теплые клинья
вбиваются в наши уши
открывая их для бесконечности
мы как глиняные черные фигурки
слушаем великое небо
от которого отделяются
обрывки разговоров
и не ведаем каким чудом
нас к ним допустили