Воображаемое путешествие от северо-востока Германии до написания романа
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2022
Один из въездов в городок Jüterbog (Йютербог) на северо-востоке Германии, расположенный не более чем в часе езды от Берлина на поезде, но в долгих часах, если ехать в старинном экипаже. Сейчас ворота выглядят неплохо, но они ни для кого не страшны, тем более днем. Я решаю перенести понравившуюся мне арку с башней в мой придуманный город. В романе нужно будет описать эти ворота ночью и снова замостить булыжником мостовую. И, конечно, убрать дорожные знаки. В связи с последним соображением у меня возникают метафизические сомнения: превышала ли высота обычного немецкого экипажа, например, двухместной кареты, максимально допустимую высоту в три метра семьдесят сантиметров? Проверим. Нет таких непредвиденных обстоятельств, которые не пошли бы на пользу роману.
Вид сбоку на Kloster Zinna (монастырь Цинна) в той же Земле Бранденбург, название которой пародирует мое несуществующее княжество Вандернбург. Поскольку монастырь находится в нескольких километрах от городка, я еду туда на велосипеде и убеждаюсь в трех истинах: что в июне жарко даже в Германии, что я не рожден для побед в “Tour de Prusia” (“Тур де Пруссия”2) и что из-за особенностей ландшафта красивейшее здание монастыря немного кренится назад. Этот факт наводит меня на мысль, которую я записываю в блокнот, пока, счастливый и потный, паркую велосипед: собор Святого Николауса в моем придуманном городе будет сильно крениться, но вперед. Словно задумав в один прекрасный день рухнуть, как подкошенный. Словно его подталкивает земная история. Я убеждаюсь в том, что наблюдение за реальностью дает повод для конкретной выдумки.
Nuthe (Нуте) – так называется река, протекающая через Jüterbog и его окрестности. Я собирал о ней материалы, изучал ее историю, она снилась мне долгими месяцами. И теперь, когда я наконец ее увидел, она меня разочаровала. Бедняжка ничего собой не представляет: узкая, мелкая, с грязной водой. Обращая неудачу во благо, я принимаю решение описать несуществующую реку с предельно усиленными характеристиками Nuthe. Это будет – записываю я в своем блокноте – анемичная, почти стоячая река, которая течет по равнине, словно взывая о помощи. Ниточка, вздох. Не река, а скорее воспоминание о реке. В романе я не смогу назвать ее Nuthe, потому что она будет совсем другой. Но название мне нравится, и в голове смутно маячит английское слово “беззвучный” (“mute”), имеющее, кстати, еще одно значение: “сурдина”. Я дам ей имя “Нульте” – смесь из названий трех существующих рек (Nuthe, Mulde и Elba – Нуте, Мульде и Эльба) в самом подходящем, как мне кажется, сочетании для реки. Приветствую вас на берегах Нульте! В честь этого события, прежде чем сесть на велосипед, я орошаю ее двумя каплями мочи.
Век Просвещения был веком тьмы. Если бы не кино, мы даже представить себе не могли бы (представить себе всегда стоит труда) жизнь среди полумрака, тлеющих огоньков и дрожащих язычков пламени. Хотя моя история разворачивается немного позже, в первой трети XIX века, но газовое освещение и тогда еще не проникло во все города, особенно в такие отдаленные и архаичные, как придуманный мною город. Поэтому, бродя по улицам, я прикрываю глаза и стараюсь смотреть на них с неуверенностью пешехода, который пробирается от одного случайного масляного фонаря к другому в постоянном страхе споткнуться или стать жертвой нападения. Чтобы избежать грубых ошибок, я изучил различные типы свечей, фитилей, волокон, керосиновых ламп и фонарей. Но мне интересна не столько техника старинного освещения (ведь роман не энциклопедия), сколько предоставляемый им обзор и навеваемое им настроение. На ночных фотографиях ничего толком не разберешь, поэтому я выхожу на улицу в сумерки. И, чтобы самого себя увлечь, фотографирую против света.
Я останавливаюсь, привлеченный заметным отличием трех домов, одинаковых по высоте, но очень разных по характеру. Первый (справа) – без сомнения самый старый и единственный, в котором сохранилась характерная для этих мест архитектура. Не случайно в нем и окна самые большие. Два века назад именно таким образом в Cеверной Германии добивались максимального естественного освещения, которое ценилось на вес золота, особенно зимой. Такое обилие окон, безусловно, располагало к подсматриванию за ближним. Я представляю себе неясные силуэты, то задергивающие, то отдергивающие занавески, шпионящие за улицей, распускающие сплетни. Когда не было телевидения (и антенн на крышах), Старшим Братом были мы все. Я пользуюсь отсутствием на улице машин, чтобы прихватить эти окна домой.
Готическая церковь Святого Николауса в Jüterbog привлекает меня двумя своими асимметричными башнями. Я подмечаю всякую мелочь, которая поможет мне выстроить необычный, непредсказуемый, лабиринтообразный город. И пытаюсь смотреть вокруг таким же несимметричным взглядом, как эти две башни: одним глазом фиксирую то, что вижу, а другим – словно проектирую перекошенные декорации, как в киноэкспрессионизме3. Если бы при описании Вандернбурга я мог совместить филигранную точность романов XIX века с энтузиазмом немецких романтиков и сновидческой тревожностью “Кабинета доктора Калигари”! Я отправляюсь на поиски какого-нибудь фантастического вымысла. Подойду к собору, но не совсем для исповеди.
Бродя вокруг церкви Святого Николауса, я замечаю дерево, разделенное солнечным светом на две половины. Я вижу в этом не столько Божье чудо, сколько подарок случая, всегда щедрого к тем, кто прогуливается не спеша. Подобные мелочи стимулируют воображение. Птицы предпочитают солнце или тень? Сколько света остается дереву? Или у этого дерева два времени, как у некоторых садов Магритта: одно – дневное, другое – ночное? Я чувствую себя вознагражденным и благодарю за это удачный день.
В своих заметках для романа я отметил, что в центре моего выдуманного города будет башня. Пугающая, одинокая, остроконечная башня, вокруг которой будут витать призрачные образы Вандернбурга. На ее шпиле я вижу скрипучий флюгер: он вертится, как безумный, едва не срываясь со своего штыря, не указывает ни на какую сторону света. Я назову эту башню Ветряной. Не найдя нужных башен в Jüterbog, я еду на велосипеде до ближайшего городка Luckenwalde (Луккенвальде). В нем слишком много машин, и он, безусловно, уродливее предыдущего, но – вот подарок! – посреди одной из площадей мне на глаза попадается башня с флюгером и с необычными квадратными часами черного цвета. Я принимаю решение похитить эту башню из Luckenwalde, переделать ее на свой лад и возвести на центральной площади Вандернбурга. К счастью, художественной литературе не нужны ни ипотека, ни ремонт, ни имущественная оценка.
На углу такой типичной рыночной площади странник из романа, Ханс, познакомится с шарманщиком, из-за которого будет каждый раз, когда надумает уехать, опаздывать к экипажу. На противоположной стороне площади я поставлю Ветряную башню, но сначала ее надо придумать. Честно говоря, я не нашел (и так и не найду) площадь, похожую на ту, которую себе представляю. Этот факт доказывает, что вымысел собирает материал не столько из реальности, сколько из наших ожиданий и видений. Поскольку на сфотографированной площади нет ни души, я убеждаюсь в том, что Вандернбург должен быть городом немного фантастическим. Зато на фотографии отлично видно красивое здание муниципалитета, и я добавляю его в свою книгу. Здесь, на торжественном приеме, Ханс познакомится с отцом Софи, второй героини книги. Когда она появится в романе, вся его архитектура взлетит на воздух, и ни Ханс, ни я не будем знать, что делать.
Крутя педали по краю шоссе и стараясь не свернуть себе шею, я одной рукой фотографирую окрестные луга. Это один из немногих получившихся неразмытыми снимков. Мне нравится его мятежное небо, словно фейерверком приветствующее утро. Иногда пейзаж сюрреалистичней самого пейзажиста. Чтобы придумать для Вандернбурга какую-нибудь правдоподобную экономическую деятельность, я приглядываюсь к сельскохозяйственным посадкам в тех местах, куда собираюсь поместить свой город. Во время экскурсии я замечаю пшеничные поля. Дополнительная домашняя работа: проверить фазы созревания пшеницы, методы ее возделывания и наиболее приспособленные к немецким зимам сорта. Забавно, что, сочиняя роман, с удовольствием изучаешь то, что ненавидел в школе. Нужно по возможности не попадать в истории, подобные той, что произошла с одним поэтом в саду. “А что это за симпатичные растеньица на воде?” – спросил поэт. “Маэстро, это лилии из ваших стихов”, – ответил его почитатель.
Иногда в искусстве одно пришедшееся кстати пиво становится источником идей. Если следовать этой логике, то два пива становятся… двумя источниками идей? Карта на столе – это план Берлина. Я отмечаю на нем некоторые музеи и библиотеки, которые пригодятся мне для сбора материала. А заодно и некоторые пивные в районе Kreutzberg (Кройцберг). И магазины с музыкальными дисками. И кафе с ночными концертами. Все ради искусства.
Музей старинных инструментов в Берлине. Я, не выспавшийся и толком не причесанный, после того как нашел, наконец, шарманку, которую искал для своего старика-шарманщика. Шарманка с этой фотографии изготовлена Джованни Бачигалупо в 1913 году в его берлинской мастерской. Инструмент в романе будет основываться на этом, но с небольшим поэтическим отклонением: чтобы усилить его красоту и хрупкость, он будет не трубчатый, а струнный; поэтому сделают его не в Германии, а в Италии; и дата его изготовления, в соответствии с требованиями сюжета, перенесется на предыдущий век. Мне нужно будет посетить еще один музей. И, возможно, немного подстричь шевелюру.
Вернувшись домой, я раскладываю фотографии и переписываю заметки в чистовик, который скоро тоже превратится в черновик. На одном из пюпитров полыхает небо Фридриха4, моего “настольного” немецкого художника. На картине женщина с двумя детьми возвращается домой по полю, пока вокруг опускаются сумерки. На заднем плане смутно видны две башни – прежде я их не замечал. Мне приятно думать, что в этой картине заключена такая же маленькая и бесконечная тайна, как и в устройстве USB, на котором записаны эти слова.
1 Опубликовано в воскресном приложении к газете «Эль Периодико», № 354 от 28 июня 2009 г.
2 Видимо, по аналогии с “Тур де Франс”, многодневной шоссейной велогонкой, проводимой уже более ста лет во Франции.
3 Направление в немецком кинематографе в 1920–1925 гг., отправной точкой которого стал фильм “Кабинет доктора Калигари” (1920) режиссера Роберта Вине (1873–1938). В фильме использовались деформированные, предельно стилизованные декорации.
4 Каспар Давид Фридрих (1774–1840) — немецкий живописец эпохи романтизма.