Беседа с Педро Пабло Герреро
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2022
Педро Пабло Герреро. Боланьо сказал, что ранняя писательская зрелость не является главным свойством твоего таланта, но все-таки отметил ее2. Чем ты ее объясняешь? Стремлением поскорее опубликоваться?
Андрес Неуман. Стремление, если и было, то в основном к сочинительству. К процессу сочинительства. Это мне больше всего нравится в жизни, и это единственное, что я умею делать. Я говорю не о рынке и не об издательствах. Я говорю только о своем призвании, которое обнаружил в детстве. И не вижу в этом никакой проблемы. Механизм предельно прост, почти примитивен: я пишу книгу, правлю ее и пытаюсь опубликовать, чтобы сбыть с рук и ощутить потребность написать другую. Слова Кортасара кажутся мне очень верными3.
П. П. Г. Почему тебя так увлекли песни Шуберта из “Зимнего пути”, ты даже перевел их текст — стихи Вильгельма Мюллера — на испанский, а затем, отталкиваясь от них, написал роман?
А. Н. Эта история почти мистическая. Почему нас вплоть до одержимости захватывает какая-то музыка, какое-то повествование? Можно ссылаться на разные причины, начиная с магии и кончая Фрейдом. Я слушал эти песни на протяжении всего детства, не представляя, что в них говорится. Но понимал их, не понимая. Удивительно, что, повзрослев, я прочитал слова и отождествил себя с историей, которую они излагают. В песнях говорится о страннике: он выходит из дома и отправляется в путь, сам не зная куда. Это неисправимый бродяга, и нигде он не чувствует себя уютно. Но однажды он встречает шарманщика: старику на голову падает снег, на него лают собаки, никто его не слушает, но кажется, что он совершенно счастлив. И тогда странник спрашивает себя: как такое возможно? Он чувствует соблазн составить старику компанию. На этом месте музыка Шуберта заканчивается. И начинается роман.
П. П. Г. Твои родители были профессиональными музыкантами? Где они играли? Помимо Шуберта, каким был их “домашний”, если можно так сказать, репертуар? И какое, на твой взгляд, влияние оказало на тебя музыкальное воспитание?
А. Н. Да, они были профессионалами. Мы всегда по этому поводу немного смеялись, потому что, когда я в детстве говорил кому-то, что моя мама играет на скрипке, мне отвечали: да, это хорошо, но кем она работает? Мама играла в филармоническом оркестре театра Колон в Буэнос-Айресе. Папа был гобоистом в оркестре имени Филиберто в театре Сервантеса, тоже в Буэнос-Айресе. Им обоим очень нравилась камерная музыка, они предпочитали интимность нескольких инструментов величию музыки симфоний. У нас дома звучали последние квартеты Бетховена и Дворжака, квинтеты Моцарта и Шуберта. И Бах, его кантаты и партиты. Как это на меня повлияло? Понятия не имею. Я очень люблю классическую музыку, но и рок тоже. Я бы не смог жить без “Битлз”, “Пинк Флойд”, “Кинкс”, “Кинг Кримзон”, “Квин” и Боуи. Мне больше по душе семидесятые. Для скрипки я оказался «настоящей катастрофой», и моя святая мама утешала меня, говоря: это потому, что музыка получается у тебя из слов. Бедняжка! Короче, как знать. Возможно, синтаксис — это своего рода нотный стан.
П. П. Г. Ты сказал, что смерть твоей матери долго не позволяла тебе закончить книгу.
А. Н. Естественно, ее смерть стала горем, из-за которого застопорилось все: моя жизнь в целом и роман в частности. “Странник века” вообще долгая история. Я два года собирал материал, вел записи и находился где-то примерно посредине книги, когда мамы не стало. Я едва не забросил роман, мне казалось, что нет смысла корпеть над вымыслом, если реальность отняла у меня человека, которого я любил больше всех на свете. Потом я понял, что основной смысл дописывания романа состоял в том, чтобы посвятить его маме. Придумывать истории — это достойный способ защититься от смерти. Герои книги воскресают каждый раз, когда мы ее открываем.
П. П. Г. В романе шарманщик сравнивает музыкальное исполнение с литературным повествованием. Писатель — это шарманщик?
А. Н. Идея приблизительно такая. Мы все испытываем потребность рассказывать истории, они объясняют нам жизнь и готовят к смерти. Пока художественный вымысел продолжает крутить ручку своей шарманки, мир продолжает вращаться. Изломанный, грязный, несовершенный. Но он вращается.
П. П. Г. “Мне претит мода на исторические романы”, “Я думаю, что прошлое должно служить нам не развлечением, а лабораторией для анализа настоящего”, — заявляет главный герой романа.
А. Н. Я хотел говорить не о прошлом, а об истоках настоящего. Мы все знаем, что научная фантастика создает придуманное будущее, чтобы отойти на некоторое расстояние от настоящего и таким образом лучше его анализировать. Наверно, что-то похожее можно сделать и в обратном направлении, перемотав научную фантастику назад. Я ничего не имею против жанра исторического романа (“Воспоминания Адриана”4, “Война и мир” — каждый, по-своему, тоже могут считаться историческими романами), но я против многих его литературных воплощений. Язык этих книг обычно безлик, примитивен, почти лишен новаторства. Мне же хотелось написать историю XIX века, используя возможности современной стилистики и аудиовизуального мира: кинематограф, зэппинг.
П. П. Г. Что подтолкнуло тебя к написанию романа, действие которого происходит за пределами твоего века?
А. Н. Прежде всего, любопытство. И смиренное восхищение перед мастерами романа XIX века, способными создавать могучие конструкции, которых мы теперь избегаем, и придумывать героев, настолько же неисчерпаемых, как человеческая душа, чего мы, боюсь, делать не умеем. И, конечно, желание не повторяться, не допустить, чтобы ресурсами предыдущей книги решались проблемы следующей. Мне кажется, что каждая очередная книга — это новая возможность учиться писать.
П. П. Г. Почему ты поместил свое повествование в 1827 год?
А. Н. 1827 год — это дата подразумеваемая, я использую ее условно, и для чтения романа она не имеет значения. Поэтому я ее даже не упоминаю. Я выбрал ее только потому, что в этот год были опубликованы стихи, на которые Шуберт написал “Зимний путь”.
П. П. Г. Ты знал, что Европа Меттерниха и Реставрация вызывали особый интерес у Киссинджера5?
А. Н. Понятия не имел, хотя, к сожалению, меня это не удивляет. Выражаясь по-варгасльосски: в какой момент испаскудился Запад? Вероятный ответ: в XIX веке, после Наполеона. Да он и сам тому поспособствовал.
П. П. Г. Интересна установленная тобой связь между художественным переводом и эротикой.
А. Н. Переводить означает трансформировать одно вербальное тело в другое через вожделение к слову. И в любви есть многое от перевода: желание понять и недопонимание. Кроме того, мне казалось, что намного занятнее смешивать сексуальные сцены со сценами перевода, чем разделять их, как будто секс и литературная теория не имеют ничего общего.
П. П. Г. Ты переводишь с немецкого? Можешь вспомнить, какое первое произведение ты перевел с этого языка?
А. Н. Перевел один-единственный раз и приложил огромные усилия для того, чтобы понять стихи Вильгельма Мюллера и дружески обнять Шуберта. Начал я с оригинального текста и переводил его по слову, а потом сопоставил результат с разными версиями на французском и английском. Я бы затруднился повторить такой опыт. Это была литературная прихоть. Мой долг перед Шубертом и маминой скрипкой. Ничего больше.
П. П. Г. Что ты имел в виду, сказав, что книга “написана на испанском языке, характерном для каких угодно земель, никаких конкретно”? Будучи аргентинским писателем, как ты решил тему “восео”6? Тебе помогла жизнь и работа в Испании?
А. Н. Я имел в виду, что мы, многие эмигрировавшие писатели, прошли через опыт обучения родному языку как иностранному. Кем был, в конце концов, Боланьо? Чилийцем, жившим в Каталонии и написавшим великий мексиканский роман. В тех, кто эмигрировал в детстве, это различие, возможно, еще заметнее. Ты учишься в школах двух стран, которые по-разному используют один и тот же язык, и начинаешь понемногу понимать, насколько непредсказуемы и случайны диалекты. Исходя из этого, я и пишу. Конечно, кроме тех случаев, когда сюжет разворачивается в совершенно конкретной стране. Тогда я ими безусловно пользуюсь. Так было с романом “Барилоче”, который написан на двух диалектах. Нейтрального языка не существует. Разве что язык, не совпадающий ни с каким диалектом, франкенштейн, вскормленный разными землями, никакими конкретно. Такой кастильский койне7 мне действительно был бы интересен. Если бы в нем присутствовала творческая идея. Именно этим я и пытаюсь заниматься, когда сюжет не привязан ни к какой конкретной местности, как в случае со “Странником века”.
П. П. Г. Ты ездил специально в Германию, чтобы собрать материал?
А. Н. Я ездил на пару недель, чтобы на велосипеде исколесить ту местность, в которой предположительно должен был находиться Вандернбург. Но собирал я не материал, а скорее образы. Я искал не столько знание, сколько вдохновение от знакомства с какими-то обстоятельствами. Под конец я, на манер Итало Кальвино, перемешал города, которые видел, с городами, которые придумал. Все остальное пришлось изучать при помощи очерков, фильмов, романов, писем, дневников. У меня нет немецких предков, в этом и состояла увлекательность моей затеи. Придумать город в малознакомой стране. Которая, так или иначе, является осью современного Запада, как в хорошем смысле, так и в плохом.
П. П. Г. В книге присутствует критика противоречивой немецкой склонности к культуре и к насилию. В романе появляется высокообразованный профессор, лютеранин и антисемит. Но и семейная пара Левин оставляет малоприятное впечатление о местной еврейской общине.
А. Н. Совершенно верно. Германия олицетворяет все лучшее и худшее в Европе. Передовую философию, превосходные технологии, индустриальный прогресс, неистощимое искусство. А с другой стороны — непримиримый национализм, империалистические устремления, дух воинственности. Мне было интересно остановиться на этом противоречии. Но я не хотел впадать в манихейство, поэтому постарался, чтобы Левины из романа, будучи жертвами антисемитизма, сами вовсе не были безупречны. В них тоже присутствует гнильца. Как в каждом человеке.
П. П. Г. Почему ты считаешь йенских романтиков (Шлегелей, Новалиса, Клейста) “скрытым источником литературного модернизма, постмодернизма и всего чего угодно прочего”?
А. Н. Я подозреваю, что если мы перечитаем афоризмы, фрагментарные очерки, мечтательные стихи, гибридные рассказы и экспериментальные романы немецких романтиков, то почувствуем себя очень старомодными.
П. П. Г. Какой скрытый смысл ты вкладываешь в постоянное упоминание романа Шлегеля “Люцинда”?
А. Н. Изменение роли полов. Насколько я знаю, это первый роман своего времени, в котором на примере семейной пары затрагивается тема мужской женственности и женской мужественности, горизонтальной, эгалитарной любви. В романе она сформулирована почти как историческая утопия, но она в нем присутствует и, конечно, вызвала серьезную бучу. Двести лет назад. Мы двигаемся медленно.
П. П. Г. Роль странника в немецком романтизме интересует тебя и с точки зрения твоей биографии тоже?
А. Н. Романтический странник — в отличие от современного туриста — никогда толком не знал, куда и для чего он идет. Он выстраивал свою задачу и цель уже в дороге: приключение заключалось в том, чтобы проделать путь, двигаться куда-то, как в “Итаке” Кавафиса. Возможно, потомки иммигрантов, которым снова довелось эмигрировать, имеют сходное представление о родине.
П. П. Г. Получив похвалы Боланьо, получил ли ты также возможность познакомиться с ним лично? Что ты думаешь о его суждениях, которые теперь цитируются в твоих книгах? Почему ты считаешь, что его так сильно волновало будущее молодых писателей? Какие писатели из списка “Богота 39”, по твоему мнению, сумеют себя обессмертить?
А. Н. Боланьо был выдающимся писателем, сложным и противоречивым человеком, как и все интересные люди. Я познакомился с ним после вручения премии “Эральде 99”, когда вышел в свет “Барилоче”. С тех пор и до своей смерти он всегда был очень добр ко мне, за что я могу его только благодарить. Его суждения категоричны, но в то же время нет смысла считать их сакральными, включая те, что касаются меня. Он никогда не произносил их как завет или аксиому. А что до бессмертия, я в бессмертие не верю. Зато верю, что о каждом можно судить по тому, во что он верит.
1 Интервью опубликовано в чилийской газете “Эль Меркурио” (El Mercurio) 5 июля 2009 года.
2 Роман А. Неумана “Барилоче” стал финалистом премии “Эральде”, когда автору было двадцать два года.
3 Видимо, имеются в виду слова из рассказа Х. Кортасара “Танго возвращения”: “Мне нравится сочинять для себя, исписывать тетради одну за другой, сочинять стихи и даже целый роман, мне нравится сам процесс, и, завершая его, я чувствую освобождение, как после любви, когда приходит сон, а на другой день уже что-то новое стучится в твое окно…”. Перевод А. Борисовой.
4 Исторический роман французской писательницы Маргерит Юрсенар (1903–1987), изданный в Париже в 1951 году издательством «Плон».
5 Видимо, речь идет о докторской диссертации Генри Киссинджера “Peace, Legitimacy, and the Equilibrium (A Study of the Statesmanship of Castlereagh and Metternich)”.
6 Принятое в некоторых странах Латинской Америки употребление слова «vos» вместо «tú» (ты).
7 Первый надрегиональный диалект Греции, возникший в постклассическую античную эпоху.