Non-fiction c Алексеем Михеевым
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2015
Словарь
в последние пару десятилетий из разряда жанров, для художественной литературы
несколько экстравагантных, перешел в разряд если не традиционных, то вполне
привычных. В начале 90-х для нашего читателя откровением стал
“Хазарский словарь” Милорада Павича:
оказалось, что роман вполне может иметь нелинейную структуру, то есть строгая
последовательность отдельных частей становится необязательной. И если в случае Павича форма словаря была, по сути, только заявлена, то
вскоре стали появляться книги, совершенно точно воспроизводящие эту форму:
словник (упорядоченный по алфавиту) и некий соответствующий каждому слову
текст. Впрочем, словарной здесь была именно форма, потому что содержательно в
качестве статьи выступало не академическое толкование, а субъективное эссе на
заявленную тему.
Вот и
нобелевский лауреат 1980 года Чеслав Милош еще в 1997 году (в возрасте 86 лет) выпустил
книгу “Азбука Милоша”, а уже в следующем, 1998-м,
продолжил ее “Другой азбукой”. В 2001-м повилась
еще одна книга Милоша, которая называется просто
“Азбука”, и именно она вышла в конце прошлого года в издательстве Ивана Лимбаха (пер. с польского Никиты Кузнецова.— Санкт-Петербург, 2014.
— 608 с.). В этой “Азбуке” около двухсот статей, и она
получилась более чем пестрой: здесь слова, обозначающие конкретные предметы и
абстрактные понятия — от “Автомобиля” до “Эфемерности”, чередуются с
персоналиями (прежде всего друзьями и знакомыми автора, но не только) — от
издателя довоенного вильнюсского журнала “Пшеглёнд Виленский” Людвика Абрамовича до
Роберта Фроста и Артура Шопенгауэра.
Понятно,
почему “Азбуки” эти сложились у Милоша уже на склоне
лет: они представляют собой своего рода мемуаристику,
подводят своего рода итог насыщенной и плодотворной жизни. Содержательно это,
конечно же, фрагменты биографии — но если обычно биографию развертывают во
времени (детство, отрочество, юность, зрелость…), то здесь (как, собственно,
и в человеческой памяти) воспоминания о разных событиях и людях соседствуют
друг с другом одномоментно — то есть в любой момент настоящего может быть
востребован и зафиксирован любой фрагмент прошлого. Для меня
в “Азбуке” Милоша особо интересными оказались
персоналии: именно статьи, посвященные отдельным личностям, дают в совокупности
обобщенный и многомерной образ истории, где каждая частная судьба каким-то
особым образом “выламывается” из привычных стереотипов той истории, в которой
действуют “народные массы” и господствуют те или иные идеологические доктрины.
Порой
эти стереотипы ломаются непредсказуемым и даже шокирующим образом. Вот,
например, фрагменты статьи о знакомом Милоша
Станиславе Пясецком, польском националисте, издававшем в 30-е годы журнал
“Просто з мосту”: “В тогдашней Европе казалось, что будущее за правыми
авторитарными режимами. Действовал пример Салазара в
Португалии, Муссолини в Италии, а вскоре и Гитлера. <…> В конце
тридцатых казалось, что проект окружить себя на востоке государствами с
подобной идеологией был близок к осуществлению. <…> Станислав Пясецкий
и его товарищи выдвигали приблизительно такую же программу, какую вскоре начали
осуществлять в Хорватии Павелича, то есть логичен был
бы союз с Гитлером и, вероятно, совместный поход на Россию”. И завершает этот
абзац своего рода резюме: “Однако историю Польши не измерить аршином логики”.
То есть оказывается, что “умом не понять” не только Россию.
В первой
же статье своей “Азбуки” (которая называется “А все-таки…”) Милош пишет: “Всю жизнь мы создаем свои мифологии, но те,
что сохранились с раннего детства, запечатлеваются в нас сильнее всего. Чем
дальше меня заносило (а Калифорния, надо полагать, достаточно далеко), тем
больше я искал связующую нить с прежним собой, с мальчиком из Шетейнь и Вильно. <…> Возвращение спустя полвека в мои
родные места и в Вильно замкнуло круг”. Действительно, теме Вильно (Вильнюса) в
книге уделено очень много внимания, причем помимо эмоционально-ностальгических
мотивов особое место занимают здесь культурологические размышления о городе, в
котором сошлись три культуры: польская, литовская и еврейская. Отношения между
ними не всегда были простыми — особенно в предвоенное время (когда бывшее
польской окраиной Вильно стало литовской столицей Вильнюсом) и, конечно же, в
годы Второй мировой с ее ужасами Холокоста. Однако Милош
все-таки делает акцент на позитивном аспекте межкультурных отношений, на том,
что именно в пространстве культуры рождается плодотворное творческое
взаимодействие и происходит взаимное обогащение; в то время как в пространстве
политики верх берут тенденции скорее конфронтационные, направленные на
разобщение и вражду.
Вслед
за книгой Милоша в том же издательстве Ивана Лимбаха вышел сборник публицистики литовского поэта и
филолога Томаса Венцловы
“Пограничье” (пер. с литовского, польского и английского. — Санкт-Петербург,
2015. — 640 с.). Венцлова — младший
современник Милоша, и их судьбы чем-то перекликаются
(оба вынужденно покинули польско-литовскую родину в эпоху “железного занавеса”
и оба смогли вернуться — оставшись “гражданами мира” — после его падения).
“Глобальный опыт — сплошное пограничье, — пишет Венцлова.
— Жизнь на этом пограничье заставляет постоянно пересекать рубежи, не покладая
рук работать с изоляцией. <…> Мы знаем, что пограничные ситуации могут
быть плодотворными, но в них же могут возникать и споры, и даже непримиримая
ненависть, и стремление укреплять старые стены и возводить новые. <…>
Но этому можно противостоять”. Особое внимание стоит обратить на опубликованную
в сборнике переписку (70-х годов) Венцловы с Милошем под показательным названием “Вильнюс как форма
духовной жизни”; а соседствующая с ней статья Венцловы
называется “Чеслав Милош:
отчаяние и благодать”.
Сборник
“Пограничье” скомпонован не по хронологическому принципу (тексты 70-х
соседствуют с текстами уже нынешнего века), а по некоему
тематически-ассоциативному — то есть здесь присутствует попытка выстроить
последовательную содержательную структуру. А вот в “Азбуке” порядок статей
складывается случайно, в соответствии с произволом алфавита (по причине чего русский
перевод книги Милоша имеет совершенно другую
структуру, нежели польский оригинал). Что ж, и в этом (казалось бы, сугубо
формальном) отношении две эти книги прекрасно друг друга дополняют.