Из писем к дочери. Перевод с французского, вступление и примечания С. Райского
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2015
Мадам де Севинье (Мари де
Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье; 5 февраля 1626, Париж — 17 апреля 1696,
Гриньян, Прованс).
Отец, Сельс-Бенинь де Рабютен,
барон де Шанталь, погиб в сражении с англичанами через год после ее рождения,
мать умерла в 1633 году. Юная сирота воспитывалась родственниками матери и
получила превосходное по тем временам образование. Она прекрасно владела
итальянским языком, в меньшей степени латынью и испанским.
В 1644 году
вышла замуж за маркиза Анри де Севинье (1623-1651). После гибели на дуэли
ветреного мужа посвятила себя воспитанию детей, дочери и сына. Жила преимущественно
в Париже, с 1677 года в отеле Карнавале квартала Маре.
В 1669 году
дочь, которую она страстно любила, вышла замуж. Два года спустя она покинула
Париж, так как ее муж, граф де Гриньян, королевским указом был назначен
наместником в только недавно ставший частью Франции Прованс. Желая заглушить
тоску, вызванную разлукой с дочерью, маркиза де Севинье начала переписку,
которая и обессмертила ее имя.
Зиму 1695-1696
года маркиза проводила в замке дочери в Гриньяне, где скончалась от скоротечной
горячки. Была похоронена в Гриньянской церкви. Во время Великой французской
революции могила ее была вскрыта, останки уничтожены.
Удивителен феномен писем маркизы де
Севинье: многие в России о них слышали, многие о них знают, даже могут
припомнить, что это письма любящей матери к любимой дочери, но никто их не
читал, ибо последний, далеко не полный их перевод был сделан в далеком уже 1903
году. А между тем письма маркизы некогда были хорошо известны. В своих
произведениях, дневниках их неоднократно упоминали и цитировали друг А. С.
Пушкина А. И. Тургенев, Владимир Набоков, Ирина Одоевцева, Евгения Гинзбург,
Марсель Пруст, Александр Дюма, Проспер Мериме, Франсуа Мориак и многие другие.
Альфонс де Ламартин в свое время назвал маркизу “Петраркой прозы” во
французской литературе.
По всей вероятности, в XIX веке и в
начале XX в России эти письма были гораздо шире известны по причине отсутствия
надобности в переводе. Так, в статье “Эпистолярная литература”
Энциклопедического словаря Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона (1890-1907) мы
читаем: “…переворот сделан письмами г-жи Севинье, которая умеет быть сильной
без преувеличений, наивной без кокетства; она вполне овладела тайной
естественности”.
В
России XVII века жанр частного письма представлен лишь немногими известными
источниками, к примеру, перепиской Антиоха и Марии Кантемир (кстати, на
новогреческом и итальянском языках), личным архивом казненного Петром I
стольника Андрея Ивановича Безобразова, да двумя небольшими собраниями частной
корреспонденции известных военных и политических деятелей XVII века князей А.
И. Хованского и В. В. Голицына. Во Франции же этот век обильно представлен
блестящими эпистоляриями самого Людовика XIV, кардиналов де Ришелье и де Реца,
Сен-Симона, Бюсси-Рабютена, маркиза де Ларошфуко, госпожи де Лафайетт,
мадемуазель де Лавальер, мадам де Ментенон, Нинон де Ланкло и многих других.
Однако письма маркизы де Севинье выделяются и в этом ряду.
В чем же
особенность и интерес писем г-жи де Севинье для сегодняшнего читателя?
Маркиза де
Севинье — это прежде всего писатель поневоле. Она и подумать не могла, что ее
личная переписка с дочерью когда-нибудь может стать достоянием общественности.
Ее письма — это не взвешенный анализ происходящего вокруг в расчете на
вдумчивого и заинтересованного читателя, не наблюдения и заметки избалованной и
скучающей представительницы высшей родовой знати, но глубоко личные, полные
искреннего чувства послания любящей матери к дочери. Они писались только для
одного адресата, одних глаз и могли появиться лишь в той, особой, атмосфере,
которая связывала этих женщин. Как неоднократно говорила сама маркиза,
переписка с дочерью составляла смысл всей ее жизни. Это какой-то льющийся сам
по себе нескончаемый разговор, зачастую понятный лишь им одним, когда из
соображений безопасности (перлюстрация по воле короля уже тогда была обычным
явлением) опускаются имена, события и персонажи маскируются литературными
аллюзиями и прочее. В условиях острого в ту пору дефицита информации
(еженедельная “Французская газета” начинает выходить только в 1631 году, а
“Галантный Меркурий” выходит лишь раз в месяц) и повышенного спроса на новости
из Парижа, из королевских резиденций в Версале либо в Сен-Жермене частная
переписка во многом помогала заполнить этот вакуум.
Ни одно из писем
не было издано и не попало в чужие руки при жизни г-жи де Севинье. Все письма к
дочери писались сразу же набело, без черновиков, что было немыслимо в жестких
рамках века классицизма. Совершенно очевидно, что у маркизы никогда не было
намерения опубликовать их, именно поэтому после себя она не оставила ни копий с
подлинников, ни черновиков, ни даже общего их перечня. Признание и успех к
маркизе де Севинье пришли сами, вопреки ее собственному желанию и по воле
немыслимого стечения бесчисленных, но счастливых обстоятельств.
Самим же наличием
этих писем мы обязаны прежде всего почтительности, любви и аккуратности дочери,
которая бережно и до самой своей кончины хранила у себя в замке письма матери.
По решению Полины де Симиан, дочери графини и внучки маркизы, первое, очень
неполное, собрание писем вышло в свет лишь спустя пятьдесят лет после кончины
их автора. Трудами скрупулезного издателя оно было приведено “в соответствие с
духом времени” (то есть тщательно отредактировано и выверено). По желанию
заказчика, подлинники писем тогда же были преданы огню. И всего лишь последние
пятьдесят лет, благодаря поискам и работе исследователей, мы имеем возможность
читать эти тексты (по крайней мере, большую часть из них) в том виде, в котором
они некогда были написаны. Первое полное собрание писем маркизы в трех томах с
подробным комментарием и аннотациями появилось лишь в 1953-1963 годах в
“Bibliothèque de la Pléїade”. Наиболее же удачной считается
следующая их публикация в том же издательстве “Галлимар” в 1974 году под общей
редакцией Роже Дюшена.
С течением
времени и в отсутствие переводов имя маркизы де Севинье превратилось в избитый
символ слепой материнской любви и преданности. Однако, вчитываясь в строчки
писем, вдруг отчетливо понимаешь, что это прежде всего диалог двух зачастую
плохо совместимых темпераментов, двух совершенно по-разному сложившихся женских
судеб. Дочь до болезненности застенчива и скрытна, мать порой игрива и даже
кокетлива, первая склонна поступать по зрелому размышлению, вторая же
предпочитает полагаться на случай, мать полна оптимизма и жизнелюбия, дочь
больше склонна к мечтательности, уединенности, маркиза умна, остра на язык,
тяготится условностями и вечно сомневается в ответных чувствах дочери. Графиня
столь же умна, но при этом, напротив, сдержанна, отдает должное приличиям и
соображениям респектабельности и разрывается между любовью к мужу и нежной
привязанностью к живущей вдалеке матери. Одной отмерено семьдесят лет земного
бытия, а ее любимой дочери на целых тринадцать лет меньше.
После того как
Франсуаз-Маргарит, дочь маркизы, в 1669 году выйдет замуж за дважды к тому
времени овдовевшего тридцатисемилетнего графа де Гриньяна, им с матерью
предстоит прожить еще целую четверть века, и более восьми лет из этой четверти
— в разлуке. За это время дочери будет написано около 1000 писем, то есть по
одному каждые три дня, два письма в неделю, и так на протяжении восьми лет.
Первое из этих писем было написано 1 июня 1669 года, когда автору едва
исполнилось 45 лет, а последнее — 20 декабря 1695-го, за год до ее кончины.
Дочь, надо сказать, отвечала с такой же регулярностью, однако ее писем время не
пощадило.
К слову сказать,
маркиза вовсе не была любительницей коротать время за написанием писем. Число
ее адресатов за всю жизнь едва перевалило за тридцать.
В чем же
прелесть и необычность этих писем? Дело в том, что в них, как и в самой жизни,
есть все: тревоги, заботы, мелкие радости, наблюдения за окружающими, за модой,
ценами и нравами эпохи. В них можно найти практические советы, скажем, о пользе
и рецептах приготовления какао, о том, как похудеть, как избавиться от боли в
суставах, где купить подешевле отрез ткани по случаю. Все это перемежается
анекдотами, путевыми заметками, рецептами снадобий, рассказами о пророчествах
модного тогда Нострадамуса, светскими сплетнями, рассказами о литературных
новинках и прочем. Но за всем этим то и дело наталкиваешся на философские
обобщения, точные и острые свидетельства очевидца о событиях, которые с
течением времени стали историей Франции: судебный процесс над всемогущим Никола
Фуке, трагическая гибель лучшего, по признанию Наполеона, французского
полководца всех времен маршала де Тюренна, самоубийство легендарного кулинара
Ваттеля, истории о нашумевших убийствах, эпидемиях, отравлениях и прочем. А
чего стоит повседневная жизнь, в которой задействованы кардинал де Рец,
Мадемуазель де Монпансье, графиня де Лафайетт, Жан де Лафонтен, герцог Франсуа
де Ларошфуко, маркиз де Помпонн, госпожа де Ментенон и многие, многие другие.
При этом письма буквально пропитаны сильными чувствами и переживаниями:
тревогой и страхами за близких, заботами о дочери и внуках, почтительным и
временами ироничным уважением к зятю, любовью и преданностью к сыну и близким
ей людям, точными, иногда нелицеприятными наблюдениями и оценками. И все это
написано на одном дыхании, легко и непринужденно, настолько, что порой не
обращаешь внимания на некоторую синтаксическую утяжеленность, встречающиеся
стилистические огрехи и даже грамматические ошибки, на которые потом
неоднократно будут указывать многочисленные исследователи эпистолярного
наследия маркизы.
За четыре века
своего существования многое из этих писем разошлось на бессмертные цитаты. Чего
стоят хотя бы вот эти: “Чем больше я познаю людей, тем больше люблю собак”,
“Неверность могут простить, но не забыть”, или “Чтобы понять, как мы
надоедливы, достаточно вспомнить, какими занудами бывают другие, когда говорят
с нами”, или “Мы всегда готовы стоически переносить несчастья ближнего”, или
“Долгие надежды ослабляют радость так же, как долгие болезни ослабляют боль”,
или “Нет таких наслаждений и радостей, которые не теряли бы этого названия,
когда они достаются легко и во множестве”.
Господствующий
доныне взгляд на это наследие — историографический. В нем отыскивают
характерные черточки, детали эпохи, отголоски и свидетельские показания о тех
или иных событиях далекой уже истории. Именно в силу этих причин переводы писем
зачастую так неполны и фрагментарны. Но сами французы ценят эти письма, в
первую очередь, за их непосредственность, добросердечие, благорасположенность к
роду человеческому, а также легкость и искренность слога. Маркиза в своих
письмах кто угодно: любящая мать, заботливая бабушка, ворчливая теща, верный
друг, но уж историограф — в самую последнюю очередь. Для французов вся прелесть
переписки не в событиях, а во взаимоотношениях дочери с матерью.
Естественный
вопрос: а почему выбраны именно эти письма? На наш взгляд, эта подборка
способна дать некое представление обо всем собрании в целом. Так, она
охватывает значительный период (пять из восьми с половиной лет в разлуке),
письма написаны в разных условиях и из разных мест: из Парижа, из деревни, с
дороги. Они различны по объему: от нескольких строчек до нескольких страниц,
написанных в течение двух-трех дней. Кроме того, большая их часть представлена
в хронологической последовательности, что позволит читателю обратить внимание
на архитектонику переписки.
Полных переводов
на русский язык этих писем не существует.
Г-жа Севинье неодинакова во всем,
вплоть до глаз и век. У нее разноцветные глаза, а глаза — зеркало души.
Темперамент у нее холодный… У нее весь жар заключен в уме.
Бюсси Роже де Рабютен,
член Французской академии, кузен маркизы де Севинье
Мадам де Севинье — первая во всем
своем столетии по эпистолярному стилю, даже пустячки она излагает с грацией
невероятной!
Франсуа-Мари Аруэ Вольтер
Случайно раскрыл томик де Севинье и
ахнул: “Ces beaux jours de cristal du début de l’automne…” * Ведь это
же тютчевский “день как бы хрустальный”, и не может быть ни малейшего сомнения,
что Тютчев этот образ у мадам де Севинье заимствовал! О совпадении не может
быть и речи.
Георгий Адамович Из записных книжек,
1947 г.
Госпоже де
Гриньян
Париж, пятница,
10 апреля 1671 г.
В среду я
отправила Вам письмо почтой, вчера утром еще одно — с Магалотти, сегодня утром
— снова почтой, однако одну роскошную оказию вчера вечером все-таки упустила.
Отправилась погулять в Венсенн со своими домашними и со всеми своими Трошами1.
Там повстречалась мне цепь галерников на Марсель2. Через месяц они
будут там — чем тебе не оказия. Но подумалось тогда о другом: вот бы и мне с
ними. Среди них есть некто Дюваль3, судя по его речам, он неплохо
образован. Представляю, как Вы бы их увидели, стали бы вглядываться в лица и
вдруг с изумлением узнали бы меня в толпе бредущих за цепью женщин. Хочу, чтобы
Вы знали, как ласкают отныне мой слух эти имена: Прованс, Марсель, Экс, вот
только Рона, пожалуй, эта треклятая Рона, да еще Лион мне не по нутру. А
Бретань и Бургундия теперь, что полярные страны, есть они, нет их — все одно.
Остается только повторить за Куланжем4:
От недугов,
самых злых,
Орвиетан людей
больных
Исцелит чудесно
сразу…5
Это так мило с
Вашей стороны, дорогая моя, упрашивать нашего аббата запретить мне делать Вам
подарки. Что за причуды! Как так! О каких подарках речь? Разве только о Газете6, которую я Вам периодически посылаю. Воля Всевышнего и
без того смиряет мои желания, так что ни аббат, ни кто другой не в силах
заставить меня отказаться от подарков для Вас. Это такое счастье, так что в
следующий раз лучше за меня порадуйтесь. Большей благодарности мне и не надо7.
Ваши
письма восхитительны, готова побожиться, что они написаны не с голоса местных
дам. Сдается мне, что, в довершение ко всему, тут снова не обошлось без г-на де
Гриньяна, он один, похоже, способен Вас понять и проявить дружеское участие.
Охраняйте же его добросердечие Вашей душевной кротостью, однако знайте: если бы
Вы оба вдруг вздумали разлюбить меня, пусть и каждый по-своему, то я почла бы
это черной неблагодарностью. Нынешнее мнение об отсутствии в мире этого чувства
в силу причин, которые мы с Вами живо обсуждали, проистекает, на мой взгляд, из
учения Декарта, а обратное — от Аристотеля. Вам известно, что взгляды
последнего мне ближе; и на вопрос о неблагодарности в том числе8. Те
же, кто оспаривает ее наличие в мире, получаются истцами и судьями
одновременно. В этом случае, моя милая, Вы могли бы выставить себя маленькой,
неблагодарной девочкой; но, к счастью и мне на радость, этого не случилось, и
только поэтому я позволяю себе лишний раз засвидетельствовать свои чувства к
Вам таким вот необычным образом.
Прощайте же, моя
разлюбезная, пора заканчивать. Вечером напишу еще, расскажу, как пройдет день.
Мы не теряем надежды найти желающих снять Ваши комнаты; когда это касается Вас,
то я, заметьте, ничего не забываю. Это для меня, как для иных — личная корысть.
1. Мари Годд де
Ла Перьер Ла Трош — дочь советника парламента в Бретани, подруга г-жи де
Севинье. Так как ее отец был служащим, то ее не приглашали в дома знати, в
частности, к г-же де Лафайетт, что порой вызывало размолвки подруг.
2. Марсель —
главный город Прованса, место стоянки галерного флота. Приговоренные к галерам
обычно сковывались цепью в единую вереницу, численность которой могла
колебаться от 4 до 5 тысяч человек.
3. Дюваль —
слуга Принцессы де Монморанси (1594-1650), супруги принца де Конде, к которому
Принцесса одно время испытывала сердечную привязанность. Он же, в свою очередь,
возненавидел ее пажа Жана-Луи де Рабютена, дальнего родственника г-жи де
Севинье, к которому Принцесса давно питала нежные чувства. Однажды между
соперниками вспыхнула ссора, и они схватились за шпаги. Принцесса, пытаясь их
разнять, получила легкое ранение. Дюваля арестовали и приговорили к галерам
(именно о нем г-жа де Севинье упоминает в письме), но еще до прибытия в Марсель
он был отравлен. Юному Рабютену удалось скрыться.
4. Кристоф
Куланж (1607-1687) — Добрый Друг, дядя маркизы де Севинье, ее советчик и
ближайший наперсник во всех деловых вопросах. С 1624 году настоятель аббатства
в Ливри. Маркиза называет его наш аббат.
5. Строка из
комедии Мольера “Любовь — целительница” (акт II, сцена VII. Перевод Р.
Венгеровой). Вероятно, намек на строчку из песни своего кузена,
Филиппа-Эммануэля де Куланжа, с пародией на Мольера. Орвиетан — модный в то
время лечебный препарат на основе опия.
6. Газета — “La
Gazette” — французская газета, издававшаяся с 1631 года. Традиционно считается
первой европейской газетой, отвечающей современным стандартам. Издателем “La
Gazette” был парижский врач Теофраст Ренодо, получивший от Людовика XIII
специальный патент на распространение новостей на территории Франции. “La
Gazette” являлась важным инструментом общественно-политической жизни Франции.
Так, отдельные статьи, посвященные важнейшим событиям международной и
национальной политики, писал сам Король. Тираж “La Gazette” составлял свыше
1000 экземпляров, газета печаталась типографским способом. Прекратила свое
существование в 1915 году.
7. Маркиза в
письмах часто упрекает дочь за нежелание принимать от нее подарки.
8. Г-жа де
Севинье не делает точных ссылок на Декарта. Предпочесть Аристотеля Декарту —
значит для нее отдать предпочтение устоявшемуся мнению в противовес новым
веяниям.
В пятницу вечером, 10 апреля
Запечатываю это
письмо у г-на де Ларошфуко, который шлет Вам сердечный поцелуй. Он в полном восторге
от Вашей отповеди этим каноникам и отцу Демару1. Мне нравится писать
Вам про всякие мелочи, Вы так живо на них отзываетесь. Он просит передать, что
Ваш светлый образ так и стоит у него перед глазами. Обещает написать, если
узнает что-нибудь достойное Вашего внимания. Утратив всякую надежду встать на
ноги, он не покидает своего особняка. Когда его выносят в гости или до кареты,
чтобы подышать свежим воздухом, то для него это настоящий праздник. Он
поговаривает о поездке на воды; я советую ехать в Динь2, другие — в
Бурбон. Обедала в Болтадене3, было до уморительности невинно. За
столом все словно языки проглотили, так что удалось только поболтаденить,
серьезного разговора, как в прошлый раз, не получилось. Была у Мадмуазель4,
она все еще нездорова.
Дня три-четыре
назад Бранка5 перевернулся в канаву. Сам он этого даже не
почувствовал и все спрашивал у сбежавшихся на помощь, в чем дело. Все стекла
вдребезги, а голове хоть бы что, благо она более удачлива, нежели умна. Это
событие ничуть не нарушило его всегдашней мечтательности. Сегодня утром я
послала ему записочку, где рассказала, как его карета угодила в ров, и как сам
он при этом едва не сломал себе шею, и что, как водится, узнает об этом
последним; я не могла не засвидетельствовать своего беспокойства, теперь вот
сижу и жду ответа.
Г-жа графиня и
г-н де Бриоль6 шлют Вам тысячу приветов.
Прощайте
же, бесценное мое дитя, пора запечатывать пакет. Верю, у Вас нет сомнений в
моей искренней привязанности, поэтому о ней сегодня умолчу.
1. Демар Туссен
(1599-1687) — отец-ораторианец, знаменитый прорицатель.
2. Динь — город
с термальными источниками, расположенный недалеко от Экса. Источники Бурбона
неподалеку от Ла-Рошели в те времена пользовались большей популярностью.
3. “Сходить в
▒Болтаден’” — значит для маркизы обменяться новостями, поболтать с подругами. В
данном случае это означает зайти поболтать к г-же де Лаварден. Разница смыслов
между глаголами “поболтаденить” (поболтать) и побеседовать для г-жи де Севинье
совершенно очевидна.
4. Мадмуазель —
титул незамужних племянниц и двоюродных сестер короля. Великая Мадмуазель —
Анна-Мария-Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье (1627-1693), дочь Гастона,
герцога Орлеанского, брата Людовика XIII, и его первой жены Марии де Бурбон,
герцогини де Монпансье. Кузина Людовика XIV и Месье. От матери она унаследовала
огромное состояние. Была вдохновительницей и активной участницей второй Фронды
(1649-1652). Г-жа де Фиеск и г-жа де Монгла из свиты принцессы были близкими
подругами маркизы де Севинье. Сама маркиза в круг приближенных Мадмуазель не
входила, но они были знакомы через кардинала де Реца и Бюсси. В 1665 г. маркиза
де Севинье в сопровождении своей подруги г-жи де Лаварден осмеливается нанести
визит опальной Мадмуазель в ее замке Сен-Фаржо неподалеку от города Оксер, что
нашло отражение в мемуарах Мадмуазель.
5. Граф Шарль де
Бранка (1618-1681) — младший сын герцога де Виллар-Бранка. Был очень близок к
Фуке, а его жена называлась в числе дам, которых скомпрометировала их переписка
с Фуке: во время процесса над ним эта переписка стала достоянием гласности. Их
дочь вышла замуж за принца д’Аркура, дальнего родственника графа де Гриньяна.
6. Граф Габриэль
де Бриоль (на самом деле Бриор) — сын одного из секретарей Великого Конде, его
первый шталмейстер. Впоследствии посол в Савойе, затем в Голландии. По словам
Сен-Симона его отличали обостренное понятие чести, здравый смысл, толика ума и
обилие друзей.
Париж, воскресенье, 26 апреля 1671
года
Сегодня
воскресенье, 26 апреля; это письмо уйдет только в среду, скорее даже не письмо,
а изложение предназначенного для Вас рассказа Морёя1 о происшествии
с Вателем2 в Шантийи. В пятницу я уже писала Вам, что он заколол
себя кинжалом; теперь про то же, но с подробностями.
Король прибыл в
четверг вечером. Охота, светильники, лунный свет, прогулка, застолье под
открытым небом посреди моря нарциссов, все честь по чести. Отужинали. Кое-где
не хватило жаркого, потому что из-за наплыва гостей пришлось в спешке накрывать
дополнительные столы. Ватель принял все это близко к сердцу. Он то и дело
повторял: “Я обесчещен, такого позора мне не снести”. Потом подошел к Гурвилю3:
“Что-то голова кружится, двенадцатую ночь подряд не смыкаю глаз. Помогите мне
распорядиться”. Гурвиль чем мог помог ему. Однако эта история с нехваткой
жаркого не за королевским, а где-то там за двадцать пятым столом, видимо, не
шла у него из головы. Гурвиль поставил в известность Господина Принца. Тот
лично поднялся к нему в комнату: “Ну же, Ватель, все хорошо, Король более всего
остался доволен ужином”. А тот опять за свое: “Монсеньор, Ваша доброта убивает
меня окончательно; я-то знаю, что жаркого4 не хватило на двух
столах”. — “Пустяки, — возразил Господин Принц, — забудьте про это: все
хорошо”. Пришла ночь. Фейерверк не удался; откуда-то наползли тучи. Обошелся
он, кстати, в шестнадцать тысяч франков. В четыре утра Ватель снова на ногах;
мечется туда-сюда — все еще спят. Тут на глаза ему попадается кто-то из мелких
поставщиков с двумя корзинами утреннего улова; он спрашивает его: “И это все?”
Тот отвечает: “Ну да, сударь”. Откуда ему было знать, что Ватель разослал
заказы по всему побережью. Время идет; никто ничего не везет. В голове у него
помутилось; он решил, что подвоза больше не будет. Тогда он бросается к
Гурвилю: “Сударь, этого позора мне уж точно не пережить, моя честь, доброе имя
— все прахом”. Гурвиль возьми еще да и пошути в его адрес. Ватель идет в свою
комнату, упирает рукоять шпаги в закрытую дверь и направляет клинок себе в
сердце, но пронзает его только с третьего раза, так как два первых были
неудачными, и падает замертво. А тем временем со всех сторон тащат морскую
снедь. Все спрашивают Вателя, ждут указаний. Поднимаются в комнату. Дверь не
открывается, ее взламывают и в луже крови видят Вателя. Тут же докладывают
Господину Принцу, тот в отчаянии. Господин Герцог залился слезами; его выезд в
Бургундию строился в расчете на Вателя. Господин Принц с глубокой печалью
рассказал обо всем Королю. Решили, что таким манером Ватель попытался защитить
свое доброе имя; к этому все отнеслись с пониманием. Ему воздавали должное и
одновременно проклинали за решительность. Король заявил, что именно из опасения
доставить ненужные хлопоты он пять лет воздерживался от приезда в Шантийи. И
что в этот раз просил господина Принца не накрывать более двух столов, а об
остальном не беспокоиться; он поклялся, что впредь не потерпит от господина
Принца подобного непослушания. Но, увы, бедному Вателю этим уже не поможешь.
Гурвиль изо всех сил старался восполнить утрату Вателя: и у него это
получилось. Обед удался на славу, потом полдничали, ужинали, гуляли,
забавлялись, немного поохотились. Повсюду витал аромат нарциссов, и все было
как в сказке. Вчера, в субботу, история повторилась. Под вечер Король отбыл в
Лианкур5, где заказал себе medianoche6, сегодня он,
должно быть, еще там.
Вот все,
о чем поведал мне Морёй, дабы передать это Вам. Тут и сказке конец, что было
дальше, мне неведомо. Г-н д’Аквиль, видимо, сам как очевидец опишет Вам
подробности, однако, зная наперед, что, не в пример мне, он сделает это как
курица лапой, я решила рассказать все сама. Делаю это весьма подробно, ибо
случись нам поменяться местами, мне была бы интересна любая деталь, поэтому и
пишу Вам про всякие мелочи.
1. Альфонс де
Морёй, сеньор де Лиомер. В 1685 г. займет место главного управляющего дома
Конде. Описание обстоятельств смерти Вателя в его мемуарах полностью совпадает
с описанием маркизы де Севинье.
2. Франсуа
Ватель (урожденный Фриц Карл Ватель, 1631-1671) — французский метрдотель
швейцарского происхождения на службе у Николя Фуке, затем у принца Конде;
покончил самоубийством из опасения, что к столу приглашенных принцем Конде
именитых гостей в Шантийи (фамильный замок семейства Конде в Пикардии) не
поспеет свежая морская рыба. Сегодня его имя превратилось в символ бескорыстной
преданности кулинарному искусству.
3. Жан-Еро де
Гурвиль родился в 1625 г. в замке Ларошфуко, где поначалу служил лакеем, а с
1646-го — управляющим. Затем служил у Мазарини, потом у Фуке, а позже был
назначен главным интендантом Великого Конде. Не исключено, что именно это
обстоятельство могло послужить истинной причиной самоубийства Вателя, служба
которого могла оказаться не совсем бескорыстной. Всю жизнь хранил верность
Ларошфуко, на одной из сестер которого, как поговаривали, был тайно женат.
4. На двух из
шестидесяти. А поначалу для гостей планировалось накрыть лишь двадцать пять
столов.
5. Лианкур —
фамильный замок семейства Ларошфуко в Пикардии.
6. Поздний
мясной ужин, полуночное разговенье после поста (исп.). Лианкур находился в нескольких лье от Шантийи.
Начато в Париже, в понедельник, 27
апреля 1671 г.1
Ваши приступы
слабости очень мне не по душе. Вечно у меня, о чем ни подумаю — все сбывается,
а думается про плохое; похоже, и на этот раз угадала. Милая моя девочка, если я
не ошиблась в худших своих опасениях, то позаботьтесь, прежде всего, о себе.
Срок ранний, постарайтесь, чтобы Вас не растрясло во время поездки в Марсель;
пусть бы все немножко устоялось. Помните, что здоровье у Вас хрупкое и что в
прошлый раз все закончилось благополучно только потому, что Вы были благоразумны,
и только поэтому. Я неспокойна уже потому, что мой отъезд в Бретань нарушит
привычное течение нашей переписки. Коли Вы и впрямь забеременели, то поверьте,
что нет у меня других помыслов, кроме как исполнить любое из Ваших желаний;
любую Вашу прихоть я почту для себя руководством к действию, а все свои
возражения и увещевания отложу на потом2.
Надеюсь, что
новости о братце Вас позабавили. У него сейчас передышка. С Нинон они
продолжают видеться ежедневно, но только как друзья. Недавно они зашли с ней в
какое-то местечко, где за столиками сидели пятеро или шестеро мужчин. По
выражению лиц было ясно, что ее приняли за содержанку. Она тут же поспешила
заявить: “Напрасно Вы так, господа, между нами ничего нет, поверьте, мы не
более, чем брат и сестра”. Вот уж, действительно, фрикасе3. Я
забираю его с собой в Бретань, где попробую укрепить его дух и привести в
порядок тело. Мы с Ла Муссом4 позаботимся, чтобы он отмолил все свои
грехи.
Г-н и г-жа де
Виллар вместе с крошкой Сен-Жеран накануне своего отбытия шлют Вам приветы. Они
хотят заказать копию с Вашего портрета, что стоит на камине, чтобы взять ее с
собой в Испанию5. Малышка моя6 в своих восхитительных
кружевах целый день пробыла со мной в комнате, освящая своим присутствием тот
самый дом, где все наполнено воспоминаниями о Вас и где ровно год назад Вы
изнывали словно пленница; ныне все приходят его смотреть, восторгаются, но хоть
бы кто захотел снять7.
Недавно я
ужинала у маркизы д’ Юксель, где были еще маршальша д’ Юмьер, г-жа д’Арпажон,
де Беринген, де Фронтенак, д’ Утрелез, Раймон и Мартен8. Вспоминали
про Вас.
Заклинаю Вас,
доченька, честно писать мне про свое самочувствие, про планы, про то, чем я
могу помочь. Ваше состояние приводит меня в уныние; боюсь, что и Вам не слаще.
Только и видится, что тысячи возможных осложнений, а мысли так и роятся в
голове, не давая покоя ни днем ни ночью.
1. Письмом
считается все то, что доставлялось одним курьером. Таким образом, это “начато”
в середине письма на самом деле является продолжением письма с рассказом о
самоубийстве Вателя.
2. Речь о
различии во взглядах матери и дочери на проблему деторождения.
3. Маркиза
цитирует Нинон де Ланкло, любовницу сына, которая называла его “фрикасе из
мороженой тыквы”.
4. Пьер де Ла
Мусс — прелат и доктор теологии, почитатель Декарта. Был учителем г-жи де
Гриньян. Ходили слухи, что он приходился внебрачным сыном г-ну де Куланжу, во
всяком случае, после смерти де Куланжа он получил в наследство пожизненную
ренту.
5. Маркиз де
Пьер Виллар (1623-1698) — генерал-лейтенант, посол в Вене и трижды — в Испании,
в Савойе, Дании. Война помешала г-же де Виллар выехать к мужу в Испанию, ибо
тот был отозван во Францию.
6. Речь о Мари
Бланш, первой дочери супругов де Гриньян, родившейся 15 ноября 1670 г.
7. Маркиза де
Севинье и чета де Гриньян с 1 апреля 1669 г. сняли на три года дом на улице
Торини. После отъезда графини они хотели сдать первый этаж в поднаем до конца
срока аренды, чтобы частично оправдать расходы.
8. Все, кто
собрались в тот день к ужину, были либо родственниками, либо ближайшими
друзьями г-жи де Севинье.
Ливри1,
среда 29 апреля
С того момента,
как я принялась за это письмо, довелось мне совершить одно приятнейшее
путешествие. Из Парижа я выехала накануне рано утром. К обеду думала поспеть к
Помпонну2. Наш добрейший старикан уже ждал меня3; я рада
каждой возможности лишний раз с ним увидеться. Меня поразила его
просветленность; чем ближе могила, тем более от него света. Движимый одной лишь
заботой и любовью, он со всей серьезностью отчитал меня за нежелание следовать
истинной вере, обозвал при этом сумасбродной, премиленькой язычницей; сказал,
что в Вашем лице я сотворила себе кумира; что подобное идолопоклонство не менее
опасно, чем любое прочее, хотя мне самой оно не кажется столь уж
предосудительным; что мне, наконец, самое время подумать и о себе.
Все это он
говорил с таким напором, что мне и слова не удалось вставить. Наконец, после
шести часов этой милой и вместе с тем серьезной беседы я покинула его и
приехала сюда, где уже вовсю торжествует май.
Соловей,
кукушка, славка
В лесах весну
встречают сладко.
Тут я весь вечер
и прогуляла в полном одиночестве. Снова вернулись все мои тревоги, но про них
лучше умолчу. Сегодня утром принесли Ваши письма от 22-го числа этого месяца.
Из какого же далека добираются они в Париж! После обеда села за письмо прямо в
саду, где не то три, не то четыре соловья совсем вскружили мне голову. Вечером
вернусь в Париж, тогда и запечатаю пакет прямо перед отправкой.
В тот момент,
когда я повстречала галерников, моей привязанности к Вам, должно быть, не
хватило толики пыла. Тогда бы я пошла с ними, чтобы повидать Вас, вместо того
чтобы думать про одни только письма; и я сама себя корю за это. То-то бы Вы
изумились, завидев меня в Марселе в столь славном окружении! Вы там, надо
думать, все время в паланкине? Ох уж эти Ваши причуды! Мне казалось, что эти
носилки Вам по душе, только когда они прочно стоят на земле; Вы очень
переменились. Теперь я понимаю тех, что злословят на сей счет; клянусь честью,
не покинь Вы меня в свое время, ни за что Вам не пришло бы в голову взойти в
подобный экипаж, а г-н де Гриньян пусть бы и сидел в своем Провансе. Как же
раздосадовало меня это Ваше положение, хоть я и знала, что так оно и случится!
Берегите же себя, дорогая моя. Хочу напомнить, что наша краса Гизардия, будучи наперед уверена в счастливом разрешении, так
оступилась, что три дня была на волосок от смерти; это ли не лучшее
предостережение!4
Г-жа де
Лафайет по-прежнему побаивается, как бы Ваши прелести не обернулись угрозой для
жизни. Она с готовностью уступает Вам подле меня первое место. Когда у нее все
хорошо, она откровенничает, что идет на это скрепя сердце, зато теперь все как
надо; за одно это второе место должно быть по праву отдано ей. Она его и
получает; Ла Торш от этого только что не умирает5.
У меня
все своим чередом; свой черед и для поездки в Бретань. Это время нам придется
прожить по-разному. Для меня оно будет омрачено заседаниями местных штатов в
Витре в конце июля; все это мне в тягость. К тому времени Вашего братца уже и
след простынет. Милая моя, Вы с такой радостью торопите время. Вы не ведаете,
что творите; не успеете оглянуться, как оно и Вас за собой потянет. Поначалу
оно будет казаться таким покладистым, но, вздумав однажды его остановить, Вы
вдруг поймете, что не властны над ним. Когда-то давно я тоже наделала всех этих
ошибок; теперь вот раскаялась; и пусть ко мне время оказалось более участливым,
чем к кому иному, но те тысячи и тысячи приятных мелочей, которых я по его
милости лишилась, наглядно показывают, сколь разрушительна его поступь.
Итак, вы
полагаете, что Вашим актерам достанет духа читать со сцены Корнеля? От его
строк, кстати, порой прямо дух захватывает. Я захватила с собой один томик и он
весьма скрасил мне вчерашний вечер. Неужели в присланных мною книжках Лафонтена
не отыскалось пяти-шести басен на Ваш вкус? Мы недавно у г-на де Ларошфуко
прямо-таки упивалась ими. А строчки про обезьяну и кота даже заучили наизусть:
…Для двух
пройдох теплее нет местечка,
Ни брат, ни сват
обоим не указ.
Им лакомый кусок
достанься на утеху:
Соседей, родичей
не созовут на пир:
Мартышка спрячет
все, а кот же, вот потеха,
Охоте на мышей
предпочитает сыр.
Ну и так далее.
Как это точно. А про Тыкву? А про Соловья? Все они достойны войти в первый
том6. Я совсем из ума выжила — писать про такие мелочи; это Вам моя
праздность в Ливри отливается.
Вы написали
Бранка очаровательное письмецо. Он вчера
исписал для вас целую десть7 бумаги, довольно неплохая
рапсодия8 получилась. Нам с г-жой де Куланж он прочитал все вслух. Я
попросила его: “Может, Вы закончите к среде и дадите мне?” А он в ответ, что и
пальцем-де не пошевелит, что вовсе не желает, чтобы это дошло до Вас, что все
это глупо и мелко. “А за кого же Вы нас принимаете? Нам-то Вы прочитали”. —
“Да, а ей — не хочу”. Вот и все, иных пояснений не последовало. Таким полоумным
я его раньше не видела. А недавно умудрился направить ходатайство во вторую
следственную палату: дело же его слушалось в первой. Подобное чудачество весьма
позабавило сенаторов; не удивлюсь, если из-за одного этого он и выиграл
процесс.
Милая моя
девочка, как Вам нескончаемость моего письма? Будь моя воля, я бы писала и
писала до завтрашнего утра. Берегите же себя, бесценная Вы моя, и в этом вся
канитель-ритурнель. Постарайтесь не оступаться; побольше лежите. Коли мне
удалось отыскать для малышки кормилицу из времен Франциска I, то Вам, думаю,
стоило бы быть повнимательнее к моим советам. Вы уже для себя решили, что в
нынешнем году мне к Вам не собраться? Действительно, все задумывалось по-иному,
и прежде всего из любви к Вам, но из-за этих носилок придется все передумывать
по-новому; как тут не примчаться к Вам еще до конца года, в особенности, если и
Вы хоть чуточку этого хотите? Увы! Должна признаться, что отныне единственное
для меня пристанище — только подле Вас.
Ваш портрет
торжественно водружен на каминную полку, Вам теперь поклоняются и в Провансе, и
в Париже, и при дворе, и в Ливри. За все это, милая моя, Вам не расплатиться,
придется с этим смириться и прослыть должником, а как же иначе? Обнимаю Вас и
люблю, и без конца буду это повторять, ибо так оно и есть. Поцеловала бы и
этого шалуна де Гриньяна, не будь я на него сердита.
Мастер Поль9
умер неделю назад; сад наш пребывает в печали.
1. Ливри,
аббатство в пятнадцати километрах к Северо-Востоку от Парижа, где маркиза де
Севинье часто проводила жаркое время года.
2. Маркиз Симон
Арно де Помпонн (1618-1699) — дипломат, государственный секретарь по
иностранным делам, государственный министр. Друг маркизы де Севинье.
3. Речь о дворце
Фрэн. Стариканом г-жа де Севинье называет Арно д’ Андийи, отца своего друга
Симона Арно де Помпонна, которому в ту пору было восемьдесят два года.
4. Краса Гизардия — это г-жа де Гиз, у
которой случился выкидыш, после того как она неловко оступилась в Версале. Это
событие повлекло за собой еще более тяжкие последствия. Ее муж, отец единственного сына, умер в июле
1671 г. В 1675 г. умирает и его малолетний сын. С его смертью род де Гизов
прервался.
5. Речь идет о
ревнивых чувствах обеих.
6. Речь о
шеститомнике “Избранных басен”, изданном в 1668-м. Г-жа де Севинье цитирует по
памяти, допуская ряд неточностей.
7. Десть —
торговая мера бумаги, равная 24-м листам; 20 десть составляли стопу.
8. Рапсодия — от
греч. бессвязный стихотворный
отрывок.
9. Садовник в
Ливри.
Госпоже де
Гриньян
Маликорн, суббота
23 мая 1671 г.
Приезжаю сюда1
и нахожу Ваше письмо, стало быть, мои хлопоты по поводу переписки оказались не
напрасны2. Написала Вам в понедельник, перед тем как покинуть Париж.
С той самой минуты, дитя мое, во власти непереносимой печали и неотступной череды
воспоминаний, я все дальше и дальше удаляюсь от Вас, сознавая, что столь
мрачное расположение духа делает меня порой воистину несносной. Перед самым
отъездом сунула в сумку Ваш портрет и теперь частенько на него любуюсь. Мы с
ним так сжились, что друг без друга никуда; Вы на нем чудо как хороши. В голове
у меня только Вы, а в сердце одна бесконечная к Вам нежность. Так вдвоем мы и
коротаем время в трех сотнях лье от Вас.
Жара нас
измучила. Из чудной семерки моих лошадей одна дотянула только до Палезо3,
остальные пока держатся. Трогаемся обычно затемно, часа в два утра, чтобы
уберечься от нещадного зноя. Вот и сегодня зарю мы встретили под сенью леса,
чтобы поскорее увидеть наконец Сильвию4, то бишь Маликорн, где уже
завтра я наконец-то смогу перевести дух.
Повидала обеих
девчушек, нахохленных, с печалью на лице
и голосом Мегеры. Сказала им: то
детишки друга нашего, оставим их в покое. Словом, чем червячка морить, уж лучше отобедать5. Никогда прежде я не ела с таким аппетитом и мне не было
столь приятно в доме. Чтобы хоть немного отойти после недельной жары, я выпила
чуть ли не всю воду в доме. С нашим аббатом все в порядке; сынок и Ла Мусс изо
всех сил стараются отвлекать меня от грустных мыслей. Мы вслух перечитали
кое-что из Корнеля, с наслаждением пробежались еще раз по любимым строчкам. А
еще мы захватили с собой последнюю книгу Николь6. Это суть то же,
что Паскаль и “Воспитание Принца”,
только размах побольше; с ним не заскучаешь7.
27-го будем в
Роше8, где меня должно уже дожидаться Ваше письмо. Увы! Теперь это
единственная моя радость. Кстати, Вы теперь можете ограничиться одним письмом в
неделю, все равно из Парижа они отправляются к нам только по средам, иначе я
стану получать их парами9. Пишу и словно бы добровольно отказываюсь
от половины своего имущества; при этом мне от этого хорошо, потому что ровно на
столько же снимется и Ваша усталость, что в нынешнем положении немаловажно.
Должно быть, я прихожу в себя, если предлагаю Вам такое. Только заклинаю,
доченька, если Вы меня хоть чуточку любите, бога ради, поберегите себя. Ох, как
же, милая моя, мне Вас жалко! Неужто Вам на роду написано не знать передышки?
Стоит ли разменивать жизнь на бесконечные недомогания? У г-на де Гриньяна своя
правда, но любовь к женщине и участие в ней — это зачастую одно и то же.
Итак, мой веер
пришелся весьма кстати. Не правда ли, премилая штучка? Увы! Это всего лишь
безделица! Не лишайте же меня этого невинного удовольствия и, коли впредь
случится оказия, лучше разделите мою радость, пусть даже и по столь пустячному
поводу. Держите меня в курсе Ваших новостей, сейчас это крайне важно. Да,
каждую пятницу я буду получать Ваше письмо, но каково же мне при этом не иметь
возможности видеть Вас, сознавать, что между нами тысячи лье, что Вы беременны,
что Вам нездоровится. Только представьте… хотя нет, лучше не надо, я додумаю
все сама, когда буду бродить в тени длинных аллей, усугубляя свою грусть
разлитой в них печалью. Но бесцельны будут мои искания, не получится снова
обрести того, что так скрашивало последнее мое пребывание здесь10.
Прощайте же, драгоценное мое дитя, Вы так мало рассказываете о себе.
Внимательно
помечайте даты моих писем. Впрочем, что от них теперь проку?
Сыночек мой
тысячекратно Вас целует. Он меня очень забавляет, все норовит подольститься. Мы
с ним читаем, ведем беседы, Вам ведь все это так знакомо.
Ла Мусс уверенно
ведет свою партию, а лучше всех наш аббат, которого мы все обожаем уже за то,
что он обожает Вас. Наконец-то он успокоился, переписав на меня свое имущество11,
а то был прямо сам не свой. Только не говорите никому про это, а то
родственники разорвут его на части, но, право слово, любите его, да и меня
тоже. Обнимаю этого плутишку де Гриньяна, несмотря на все его злодейства.
1. Маликорн —
местечко в 32-х км от Манса по направлению к Анже. Там находился родовой замок
Лаварденов.
2. Письмо,
полученное в Маликорне, было написано в Эксе 12 мая. Для того чтобы сохранить
сложившийся порядок переписки и как можно быстрее получать письма дочери, г-жа
де Севинье обратилась с ходатайствами как на самый верх, к Ле Телье,
суперинтенданту по делам почты, так и к рядовому служащему Дюбуа, который в
итоге и помог ей решить все проблемы с доставкой.
3. Палезо
находится по дороге в Шартр в 20-ти км от Парижа.
4. Именем
Сильвии (женское имя, птичка славка; этимологически восходит к silva “лес”) в
то время принято было именовать возлюбленную.
5. Свободное
цитирование строчек из басни Лафонтена “Орел и сова” У Лавардена от первого
брака было две дочери, старшая из которых, Анн-Шарлотт, родилась в 1668 г.
6. Пьер Николь
(1625-1695) — французский философ и теолог.
7. Г-жа де
Севинье многократно будет возвращаться к этой новой книге, которая войдет в
первый том “Опытов о морали”; во второй войдет произведение Мариво “Воспитание
Принца”, вышедшее из печати годом раньше.
8. Роше —
поместье маркизы в Бретани. Усадьба с небольшим готическим замком была
построена в XV веке предками Анри де Севинье, мужа маркизы. До наших дней аллеи
прилегающего парка сохранили названия, данные им маркизой. В настоящее время —
собственность дальних потомков маркизы де Севинье.
9. Речь о двух
письмах от г-жи де Гриньян, написанных в среду и воскресенье. (Первое
доставлялось в Париж слишком поздно, поэтому не успевало отправиться дальше в
Бретань с субботним курьером, чтобы прибыть в Роше в понедельник. Таким
образом, оно ждало своей очереди до среды, где его догоняло уже следующее
письмо графини, которое приходило из Прованса либо в среду утром, либо накануне
вечером. И тогда оба письма вместе попадали в Роше в пятницу.) Г-жа де Гриньян,
тем не менее, продолжала писать дважды в неделю, опасаясь, как бы случайная
пропажа одного из писем не оставила маркизу на целую неделю без известий.
10. Предыдущие
поездки г-жи де Севинье в Бретань относятся к лету и зиме 1666 г. Она приезжала
туда вдвоем с дочерью.
11. Аббат
отписал свое имущество г-же де Севинье 16 мая. Впрочем, близкие, а это
остальные племянники и племянницы аббата де Куланжа, также не будут забыты, как
того опасалась маркиза.
Госпоже де
Гриньян
Роше,
воскресенье, 31 мая 1671 г.
Наконец-то, доченька,
мы в нашем богом забытом Роше. Разве можно без грусти вновь видеть эти аллеи,
вензеля, этот крохотный кабинет, книги и эту спальню? Вспоминается одно
приятное, а многое до того трепетно и ярко встает перед глазами, что душа
замирает, именно так помнится все, связанное с Вами. Вам, наверное, сложно
представить, что может твориться в таком сердце, как мое?
Если Ваше
здоровье, дитя мое, не подкачает, то я приеду повидаться только на следующий
год: Бретани с Провансом не сойтись никак. Престранная все-таки штука эти
дальние выезды. Если бы то состояние души, в котором пребываешь по приезде в
новые края, оставалось неизменным, то, верно, впредь не хватило бы духу сняться
с насиженного места. Но Провидение дало нам дар забвения, тот самый, что столь
целителен для всякой роженицы. Забвение это угодно Богу, дабы не прервался род
людской и можно было съездить в Прованс. Грядущая поездка в ваши края сулит мне
величайшую на свете радость, однако как подумаешь, что пребыванию Вашему там
еще конца-края не видно, так такая тоска наваливается! Ваша мудрость все более
и более радует меня и вызывает любование. И хотя, сказать по правде, разлука
меня крайне удручает, однако она же, надеюсь, позволит нам обеим многое увидеть
в другом свете. Так давайте же уповать на это, не будь этого утешения,
оставалось бы только в петлю. Во время прогулок по окрестным лесам на меня
порой такие мрачные видения наваливаются, что я домой будто после приступа
лихорадки добираюсь.
Судя по всему, в
Марселе Вы не скучали. Не забудьте написать, как Вас встретили в Гриньяне. Тут
по случаю прибытия моего сыночка устроили целый парад. Вайян поставил под ружье
тысячи полторы мужиков, всех их принарядил, выдал каждому по новому шейному
платку. Целой колонной они вышли нас встречать за целое лье от Роше. Бывает же
так: господин Аббат загодя известил всех о нашем приезде во вторник, а дальше
про это и думать забыл. И эти бедолаги, прождав целый день, только после десяти
вечера, печалясь и недоумевая, разошлись по домам, мы же являемся в среду, не подозревая,
что кому-то вздумается снарядить целую армию по случаю нашего приезда. Эта
неувязка нас очень раздосадовала, но что тут поделаешь? Так вот все и началось.
М-ль дю Плесси1
со времени Вашего отъезда ничуть не переменилась. В Витре она обзавелась новой
подружкой, которой весьма гордится, ибо у той светлая голова, куда вместились
все романы, а еще она получила целых два письма от самой принцессы де Тарант2.
Я, конечно же, не утерпела и через Вайяна не без злого умысла дала понять, что
эта новая ее привязанность вызывает у меня ревнивые чувства, которые я, конечно
же, не стану выставлять напоказ, но что укол пришелся мне в самое сердце; все
сказанное ею в ответ достойно пера Мольера. Зато теперь так уморительно
наблюдать, с какой тщательностью она меня обхаживает, как ловко переводит
разговор, дабы не упоминать при мне имени соперницы; я же, как ни в чем не
бывало, продолжаю ломать комедию.
Деревца мои
красивы на удивление. Трудами на диво усердного Пилуа3 они вымахали
чуть не до небес. Все кругом красиво, однако ничто не может сравниться с
прелестью аллей, которые были заложены на Ваших глазах. А знаете, я тогда
придумала девиз, который как нельзя лучше подходил Вам4. А для
сыночка по случаю его возвращения из Канди5 я велела повесить на
дереве: vago di fama6, неплохо для простого
приветствия? А вчера в честь всех ленивцев приказала дописать: bella cosa far niente7.
Увы,
дочь моя, такие вот диковатые у меня выходят строчки! Где те времена, когда я,
наряду со всеми прочими, только и писала что про Париж? Отныне все новости
будут про меня одну, но мне почему-то верится, что они Вам более по душе, чем
все прочие.
Здешняя компания
весьма меня устраивает. Аббат наш учтив как всегда, сынок и Ла Мусс со мной
ладят, впрочем, как и я с ними. Мы стараемся больше времени проводить вместе, а
когда дела мои нас все-таки разлучают, то они досадуют и потешаются, не
понимая, как столбцы стихов Лафонтена можно променять на столбики расчетов
какого-то фермера. Все они Вас просто обожают; думаю, они скоро Вам напишут.
Сама же я делаю это сейчас, терпеть не могу беседовать с Вами в общей суете.
Доченька моя, пусть Ваша любовь греет меня денно и нощно. В Вашем дружестве —
вся моя душа, вся моя жизнь. Я про это уже писала, но оно одно — источник всех
моих страданий и радостей. Должна сознаться, что другая часть моей жизни
протекает под пологом сумерек и печали, ибо она полна сожалений о том, что мне
так часто предстоит коротать ее вдалеке от Вас.
1. М-ль дю
Плесси — дочь местного бретонского дворянина дю Плесси.
2. Принцесса де
Тарант (1625-1693) — германская принцесса, дочь Вильгельма V, ландграфа
Гессен-Кассельского, состоявшего в родстве со всеми монархическими домами
Европы, соседка и наперсница маркизы де Севинье в Роше.
3. Жак Пилуа в
“Счетной книге аббата Раюэль” числится “наставником и руководителем
вспомогательного персонала”. Овдовев, г-жа де Севинье захотела украсить Роше,
заложив там ряд аллей, линии которых угадываются еще и сегодня.
4. По всей
вероятности речь о девизе из коллекции Клемана, интенданта при дворе герцога де
Немура, известного собирателя гербов и девизов: “Il più grato nasconde”
— “Сокровенное — всегда тайна”.
5. Канди — город
на Севере острова Крит (Гераклион), более четырех веков находился под властью
Венеции. В 1646 г. был осажден турками. Франция, будучи католической державой,
направила против неверных свои войска под папскими знаменами. Они понесли
тяжелые потери и вынуждены были в сентябре 1669 г. ретироваться.
6. Vago di fama — это начало сонета Менажа
к м-ль де Ла Вернь: Vago di fama,et
cupido donore (“Влюбленный в славу и вожделеющий почестей”) (итал.).
7. Bella cosa far niente — “Нет ничего
слаще праздности” (итал.).
Госпоже де
Гриньян
Париж, пятница 2 августа <1675>
Доченька, мысли
о боли и потрясении, которые Вы испытали при известии о смерти г-на де Тюренна,
не дают мне покоя. Кардинал де Буйон1 воистину безутешен; эту
новость он узнал от одного дворянина из окружения г-на де Лувиньи, тому не
терпелось первым выразить свое сочувствие. Он остановил карету кардинала, когда
тот возвращался из Понтуаза в Версаль. Из его витиеватой речи кардинал поначалу
ничего не понял. А этот дворянин, заподозрив, что тот еще ничего не знает,
бросился бежать. Кардинал — за ним и таким образом узнал об этой ужасной
кончине; с ним тут же случился обморок. Его срочно доставили назад в Понтуаз,
где двое суток пребывал он в слезах и стенаниях, отказываясь от пищи. Г-жа де
Генего и Кавуа2, безутешные как и он сам, заезжали его проведать.
Мне показалось уместным отправить ему короткую записку3 с
соболезнованиями; в ней я загодя поведала ему о Вашей печали, вызванной
сочувствием к нему самому и глубочайшим почтением к нашему герою. Вы уж
напишите и сами. По моим наблюдениям, Вам легко пишется по любому поводу, ну а
тут уж сам бог велел. Большинство благородных семейств, да и весь Париж,
глубоко потрясены сей невосполнимой утратой.
Все в оцепенении
и ждут вестей из Германии. Отступающий Монтекукули4, без сомнения,
не преминет развернуть фронт и попытается воспользоваться столь благоприятным
стечением обстоятельств. Рассказывают, что крики и рыдания солдат разносились
на два лье в округе; они оставались глухи к любым доводам. Требовали немедленно
вести их в бой, чтобы отомстить за своего отца, командира, защитника и
покровителя; они кричали, что с ним они ничего не боялись, что их сердца
переполнены яростью и что они рвутся в бой, чтобы поквитаться с врагом. Обо
всем этом нам стало известно от одного благородного господина из свиты г-на де
Тюренна; он специально прибыл, чтобы обо всем поведать Королю. Всякий раз,
повторяя свой рассказ об изложенных выше событиях и о смерти своего Господина,
он не мог сдержать слез.
Тело г-на де
Тюренна буквально разорвало пополам: понятно, что ранение было смертельным, и
он рухнул с коня. Однако с последним проблеском сознания он все-таки подался вперед
и судорожно сжал пальцы в кулак. Потом на него набросили плащ. Ле Буа-Гюйо (тот
самый благородный господин) не отходил от него ни на шаг, пока тело в полной
тишине не перенесли в ближайший дом. Г-н де Лорж находился в полумиле от места
трагедии; его отчаяние можно понять. Он разом потерял все и принял на себя
основную тяжесть удара, ибо именно ему отныне предстоит нести ответственность
за армию и грядущие события вплоть до прибытия Господина Принца, которому для
этого нужно сделать целых двадцать два дневных перехода. Тысячу раз за день
возвращаюсь я мыслями к шевалье де Гриньяну5 и не могу представить,
как можно сохранить ясность рассудка после столь тяжкой утраты. Все, к кому
благоволил г-н де Тюренн, достойны самого искреннего сочувствия.
Сообщая о
назначении восьми новых маршалов Франции, Король вчера сказал: “Будь у г-на де
Гаданя чуть больше терпения, он тоже был бы среди них. Но ему не терпелось
выйти в отставку, что сделано, то сделано”. Ходят слухи, что граф д’Эстре
подумывает о продаже должности; он относится к числу отчаявшихся получить
маршальский жезл. Угадайте, чем занимается г-н де Куланж; без тени смущения, он
слово в слово переписывает все новости, которые я Вам сообщаю. Я уже
рассказывала, что Главнокомандующий стал герцогом; роптать ему недостает
смелости. При первой оказии он, конечно же, получит свой жезл, ибо то, как с
ним говорил Король, значит намного больше, чем оказанные ему почести. Его
Величество велел ему сообщить Помпонну свои титулы и перечень заслуг. “Сир, —
ответил он, — я позволю себе передать ему жалованную грамоту моего деда,
достаточно будет снять с нее копию”6. Его ответ, право же, выше
всяких похвал. Г-ну де Гриньяну тоже не стоит на них скупиться, даже для
вероятных своих врагов7 из числа тех, что упиваются словом монсеньор и слышать не хотят ни о какой
справедливости.
Г-н де Тюренн,
прощаясь с г-ном кардиналом де Рецем, оказывается, произнес (д’Аквиль вспомнил
об этом только два дня назад): “Сударь, я не умею красиво говорить, но прошу
поверить, что, не будь всех этих важных дел, требующих моего постоянного
участия, я бы следом за Вами удалился от мира. Даю слово, если мне суждено
вернуться живым, то я не стану дожидаться смерти, коротая время на сундуке8,
а вслед за вами найду чем заняться в ее преддверии”. Г-н кардинал де Рец будет
потрясен этой утратой. Доченька моя, мне кажется, что Вы без устали готовы
внимать рассказам об этом печальном событии; мы ведь с Вами, помнится,
говорили, что бывают в жизни случаи, где ни одна подробность не может быть
лишней. Целую г-на де Гриньяна. Я бы пожелала вам обоим приезда кого-нибудь из
гостей, с кем можно было бы поговорить о г-не де Тюренне.
Виллары от Вас
без ума. Сам Виллар уже дома, но Сен-Жеран и пробитая голова все еще там; его
супруга надеялась, что хоть кто-нибудь проявит участие и поможет доставить его
домой. Думаю, что Лагард уже дал знать о своем желании Вас проведать. Мне не
терпится поскорее проводить его в дорогу; мое же путешествие, как Вам известно,
пока откладывается. Надо посмотреть на последствия доблестного марша
шеститысячной кавалькады и провансальского дуэта. Г-ну де Лавардену9
не позавидуешь: заплатить четыреста тысяч франков за должность, чтобы попасть в
подчинение к г-ну де Форбену, притом что сам г-н де Шольн10
предпочитает держаться в тени. Мои буссоли ныне — это г-жа де Лаварден и г-н
д’Аруис. Дорогая моя, Вам, право, не стоит так волноваться обо мне и о моем
здоровье. Вот пройдет полнолуние, новости из Германии придут, тогда и начну
принимать слабительные.
До свидания,
дорогое мое дитятко, нежно Вас целую и люблю сильнее некуда. Если бы кто
вздумал добиваться моего дружеского расположения, то ему пришлось бы, увы,
довольствоваться всего лишь тем чувством, которое я питаю к Вашему портрету.
1.
Эммануил-Теодоз де Буйон (1644-1715) — кардинал, племянник де Тюренна.
2. Г-жа де
Генего была дружна с Тюренном, они были соседями. Шевалье Луи Оже, позже маркиз
де Кавуа, родившийся в 1640 г., был приятелем детских игр Людовика XIV. Тот
произвел его в главные распорядители королевского имущества, а в 1677-м женил
на м-ль де Кётлогон.
3. Написать
записку (billet) — значило написать письмо без официального обращения. Это
допускалось в отношениях равных по рангу друзей.
4. Раймон де
Монтекукули (1609-1680) — итальянец по происхождению, генералиссимус
австрийской императорской армии.
5. Шевалье Жозеф
де Гриньян (первое имя Адемар) (1641-1713) — один из младших братьев графа де
Гриньяна.
6. Франсуа де
Дайон — дед графа дю Люда, также имел королевскую грамоту на герцогство,
которая так и не была зарегистрирована Парламентом. Граф оставался
генерал-лейтенантом на протяжении двадцати лет. Звание маршала он получит
только в 1681 г. Ответ, вероятно, имеет целью подчеркнуть поспешность и
некоторую легковесность пожалованного повышения.
7. В это время
шли ожесточенные споры о том, должен ли маршал Франции в письменном обращении
именоваться монсеньор. Гриньян, будучи назначен Королем генерал-поручиком в
Прованс, выступал против, считая, что таким образом офицеры короны получают
преимущество перед дворянами на ответственной государственной службе.
8. “Я отдал богу
душу на сундуке в ожидании своего господина” (Тристан в своей эпитафии).
Сундуки в приемных служили местом для дежурных слуг.
9. Анри-Шарль де
Бомануар, маркиз де Лаварден (1644-1701) — генерал-поручик Бретани (первый заместитель
губернатора), сын ближайшей подруги маркизы де Севинье.
10. Шарль
д’Альбер д’Айи, герцог де Шольн, — губернатор Бретани, близкий друг маркизы.
Госпоже де
Гриньян
Париж, понедельник,19 августа <1675>
Милая моя, я
принимаюсь за письмо и, прежде чем добраться до точки, мне надобно поведать Вам
пропасть всяких вещей. Для разминки хочу поделиться мудрыми замечаниями нашего
Короля, услышать которые уже само по себе было большим удовольствием. Он
отлично понял, чем чревата гибель г-на де Тюренна, и когда, погружаясь в
глубокие раздумья, уходит в себя, то именно это событие считает причиной
последней неудачи1. Кто-то из его фаворитов заикнулся было о
ничтожности понесенного урона и был немедленно одернут просьбой о
недопустимости впредь подобных высказываний, а все происшедшее было коротко и
ясно определено им как полный разгром. Кто-то дерзнул было заступиться за
маршала де Креки. Признавая его личную отвагу, Король не преминул отметить:
“Более всего мне досадно, что войска мои были биты людьми, славными
исключительно успехами в басете2”. Этот герцог Цельский и вправду
молод и азартен; что ж, для начала совсем неплохо. Когда кто-то из придворных
заметил было: “И зачем только маршалу де Креки надо было затевать это
сражение?”, Король ответил, весьма кстати припомнив старую присказку про
герцога Веймарского3. Во время пребывания его во Франции, старый
Парабер4, кавалер голубой ленты, в беседе о недавно проигранном
сражении поинтересовался: “Сударь, а зачем вообще Вам надо было в него
ввязываться?” — “Милостивый Государь, — ответил ему герцог Веймарский, —
единственно для того, чтобы победить”. Отойдя немного в сторону, он тут же
поинтересовался: “А кто этот болван с голубой лентой?” Памятливость его
пришлась весьма кстати. Герцог де Лоррен5 ранее посчитал ниже своего
достоинства внять доводам юного герцога Целльского, брата герцога Ганноверского6,
а этот юнец, у которого под началом была целая армия, возьми да и реши
действовать на свой страх и риск; в выигрыше оказались оба. О маршале де Креки
после истории с лодкой больше ничего не слышно. Я полагаю, что его уже нет в
живых.
Шевалье де
Лоррен, позабытый всеми, сидит безвылазно в своем аббатстве7.
Сейчас, право, не лучшее время для пустяшных новостей. Все Ваши письма я
отправила. Про монсеньора попробую
поговорить с г-ном де Помпонном. А пока суд да дело, думаю, что у г-на де
Вивонна8 с отпускным свидетельством все в порядке, и коль скоро он
полагает, что ссориться с ним не в Ваших интересах, то я попробую написать
записочку, где его и порадую, назвав монсеньором.
Со всеми другими придется выкручиваться на манер Беврона, Лавардена и прочих:
вместо них письма пишут их сестры и матери. Подобная изворотливость мне
понятна, они пытаются выждать. Похоже, что д’Амбр9 спасует-таки
перед маршалом д’Альбером, а потом это станет нормой. В ближайшие дни свое
слово по этому поводу должен сказать Король.
А теперь
перехожу к вашему повару. Известие о его уходе следом за интендантом ужасно
меня опечалило. По правде говоря, я не собиралась подыскивать Вам кого нового,
разве что попалась бы уж такая восточная жемчужина10, за которую
потом уж точно не пришлось бы краснеть. Так оно и случилось. Мой нынешний повар
настолько превосходит мои притязания, что мне, право, за него обидно. Надеюсь,
что не я отвадила его от ремесла. Это не тот, угодливый, что боялся огня и все
собирался в монахи; речь о другом, представляете, его обучал сам почитаемый
Вами мэтр Клод. Он служил в хороших домах, сам мэтр Клод и помог мне переманить
его от первого председателя гренобльского парламента11, который до
сих пор не может утешиться по этому поводу. Сейчас безо всякой выгоды для себя
я уступила его г-ну де Лагарду за двести пятьдесят ливров содержания. Вы
присмотритесь к нему у себя в Гриньяне, пусть потрудится, а там решайте, нужен
ли он Вам. Если он Вам приглянется, а Вы — ему, и то и другое важно, тогда
пусть остается. Если нет, пусть возвращается с Лагардом, а так как при нем он и
числится, то у Вас нет никаких обязательств. Мне жаль расставаться с ним, он
нам здесь такое рагу из говяжьего филе с огурчиками готовит, лучше не бывает.
Мне очень по душе его вкус к натуральности. Вот и все, что я могу Вам сказать,
моя милая, по этому распрекрасному поводу.
1. Поражение
французской армии под Консарбрюком 1 августа 1675 г.
2. Басет —
азартная карточная игра, модная при дворе Людовика XIV. Запрещена в 1680 г.
3. Бернард
Саксон-Веймарский посещал Париж в 1636-м и 1637 г. Этот военачальник умер в
1639 г. в возрасте тридцати пяти лет.
4. Анри де
Бодеан, граф де Парабер — губернатор Пуату, рыцарь ордена Святого духа (голубая
муаровая лента через плечо) — умер в 1653 г.
5. Карл IV,
герцог де Лоррен (Лотарингский, 1604-1675) — полководец, утратил свои владения
в 1663 г. С 1652 г. на службе у короля Испании.
6. Иоанн-Фридрих
де Брауншвейг Люнебург-Цельский, герцог Ганноверский — брат герцога Цельского,
которому в то время был пятьдесят один год. Называя его юнцом, маркиза позволяет себе иронию в адрес Карла IV, герцога де
Лоррена, которому на тот момент исполнилось семьдесят два и который скончался
месяц спустя.
7. Шевалье
Филипп де Лоррен (1643-1702) — брат графа д’Арманьяка, принадлежал к дому
принцев Лотарингии и именовался “Лотарингским кавалером”, так как его должны
были посвятить в рыцари Мальтийского ордена. Оба брата славились при дворе
своими интригами и распутным поведением. Речь идет об аббатстве
Сен-Жан-де-Винь.
8. Луи-Виктор де
Рошешуар, герцог де Вивон (1636-1688) — брат г-жи де Монтеспан. С 1641 г. —
первый дворянин при королевских покоях, позже — генерал галерного флота, с 1679
г. маршал Франции. Друг Бюсси, кузена маркизы де Севинье.
9.
Генерал-поручик верхней Гиени, обязанный своим назначению маршалу д’Альберу,
губернатору этой же провинции. Считалось хорошим тоном высказывать
признательность в письменном виде. В итоге он подчинился этому требованию.
10. Долгие
отлучки графини де Гриньян расхолаживали слуг, после возвращения она часто
вынуждена была подыскивать новых. Перл Востока (восточный жемчуг), в отличие от
его иммитации, воплощал в то время идею совершенства.
11. Дени де ла
Гу де ла Бешер — председатель парламента в Гренобле с октября 1653-го по август
1679 г.
Понедельник, вечер
Мы добрый час
проговорили с г-ном де Помпонном и г-жой де Вэн1. Говорили о том,
что у всех сейчас на устах; досталось, между прочим, и вашему Провансу2;
он говорит, что если выбор прокурора поручат ему, то им станет г-н де
Сен-Андиоль3. Ахинея, которую несет господин де Марсель4,
никаким образом не помешает ему склонить г-на де Пейруиса5 на свою
сторону, да тому и самому это на руку. Г-н де Помпонн находит, что тот весьма
лояльно и уважительно настроен к г-ну и г-же де Гриньянам. Далее я затронула
тему монсеньора. “О Господи,
сударыня, — воскликнул г-н де Помпонн, — ради Бога, пусть г-н де Гриньян
забудет про своего месье, иначе это
может выйти ему боком! Король по поводу маркиза д’Амбра высказался однозначно,
так что, хочешь не хочешь, а тому придется подчиниться. Да еще маршал де Грамон
со своим диким акцентом твердит на каждом углу, что граф де Гиш6 —
де вовсе не какой-то там проходимец без роду и племени и что он лично никогда
не оспаривал титула монсеньор для
маршалов Франции. Умоляю вас, постарайтесь убедить г-на де Гриньяна последовать
моему совету”. Это его подлинные слова; слово в слово. Не упрямьтесь вы с этим
г-ном де Вивонном. Можно, конечно, вовсе никому не писать, но уж коли придется
взяться за перо, тогда уж делайте как надо. Четыре дня назад в пользу этого
высказался Король, да и нотации маршала де Грамона подлили масла в огонь. Г-жа
де Вэн просила передать Вам искренние
уверения в своей дружбе и особом, исключительном к Вам уважении вопреки ее в
целом скептическому отношению к людям. Вскоре после окончания нашей беседы
приехали г-жа де Виллар7 с г-жой де Сен-Жеран8. Последняя
поведала, что дерзнула обратиться к Королю с просьбой о губернаторстве для
своего мужа на место Вобрена9. Поначалу ее трясло так, что она слова
не могла выговорить, потом ничего, разошлась; кто знает, может у нее что-то и
получится.
Господин
коадъютор с блеском огласил едва ли не самое прекрасное свое обращение к
Королю. С несравненной ловкостью и изяществом ему удалось обыграть поправки,
внесенные в самый последний момент; придворных больше всего впечатлило именно
это; позаимствовать у Вуатюра10 его манеру, чтобы не докучать Принцу
своими посланиями, и очень к месту распорядиться ею с таким же блеском — это
ведь так необычно. Король остался доволен и не преминул заметить Дофину: “Вы не
находите, что стоит приложить старание хотя бы ради того, чтобы изъясняться
столь же блистательно, как г-н коадъютор?” Тут вступился г-н де Монтозье11:
“Сир, нам до этого еще далеко; мы пока только учимся отвечать на вопросы”.
Министры и все присутствующие были искренне восхищены речью коадъютора, особо
отметив изящество и благородство языка. Хочу поблагодарить Гриньянов за
внимание и недавно полученные от них приветы: один — из Германии, а второй — из
Версаля. Мне бы хотелось, чтобы и старшего не обошла благосклонность двора,
тогда можно будет надеяться и на третий привет — из Прованса.
Г-н де Ла Трусс
прислал супруге весточку. Он в плену у своего друга маркиза де Гранá.
Жив-здоров, ни единой царапины. Пребывает вне себя от счастья; последние
события только поспособствовали его славе. Пишет, что недавно ему подтвердили,
что г-н де Санзеи мертв; я склонна этому верить, ибо, не говоря о том, что от
него уже давно нет известий, он действительно из тех, кто первым бросается в
атаку, заметив нерешительность подчиненных. Скоро все прояснится.
Про ваших
Белльевров и Мирпуа12 я лучше умолчу. Если соберусь в Бретань, мое
путешествие придется как раз на судебные каникулы и на предварительное
рассмотрение, где мне участвовать не обязательно, а как только подойдет пора
действовать, я буду на месте. Мы будем настаивать на ратификации через суд с
тем, чтобы далее вопрос этот решался между г-ном де Мирпуа и г-жой дю Пюи-дю-Фу.
Выбросьте это дело из головы, оно касается меня и только меня. У нас на руках
акт, подписанный Пюи-дю-Фу, и мировое соглашение, которое выставляет этого
Мирпуа отпетым негодяем. Еще чуть-чуть — и мы вырвемся у них из лап. Пюи-дю-Фу
противится тому, что она вполне бы могла сделать и без него: стоило ей в случае
отказа в ратификации вернуть г-ну де Гриньяну десять тысяч экю13, и
Мирпуа бы быстренько зашевелился, но вместо этого она юлит, льет слезы и ни на
что не может решиться. Белльевру все-таки пришлось распроститься со своим
имуществом в пользу кредиторов. Его отказ был подписан только позавчера; все
пребывают в недоумении. Это крах полнейший, чтобы полностью расплатиться, не
хватает еще около ста тысяч экю. Они даже не подозревали, что разорены. Сестричка
под стать братцу. Из Сен-Реми14 им придется съехать. Позор-то какой!
А им хоть бы что. Мирпуа делает круглые глаза и уверяет, что ничего не знал.
Врет, он первым все отлично знал, просто ему нужен был предлог.
Ковер для Вас мы
пробуем найти с рук, так как в лавке вместе с золотисто-серебряной бахромой он
Вам обойдется в четыреста франков, не меньше. Лионский бархат вышел бы дешевле;
обдумайте, моя милая, все это хорошенько на досуге у себя в Гриньяне. Что до
крошки д’Эскар15, то будь я с вами, она вела бы себя как шелковая.
Насчет отъезда
еще ничего не ясно, все зависит от встречи у г-на де Ломо16, там
многое должно решиться. Вопреки тому, что мне сообщали ранее, прах нашего героя
в Тюренн отправлять не стали. Его доставили в Сен-Дени, где он будет покоиться
в изножии усыпальницы Бурбонов; собираются построить специальную часовню, чтобы
поднять их останки из склепа — тогда г-н де Тюренн окажется в ней первым. В
последнее время я измучилась, думая о его последнем пристанище, и вот теперь,
недоумевая, кто еще мог бы все это присоветовать, я полагаю, что было это не
напрасно. Так или иначе, но четверо великих полководцев17 ранее уже
обрели покой у ног своих властителей, но даже без этого г-н де Тюренн, я думаю,
был бы достоин стать первым. На всем пути следования скорбной процессии ее
сопровождали слезы и стенания, шествия, давка, поэтому кортежу велено было
прибыть в конечный пункт под покровом ночи; позволь они проследовать ему через
Париж днем, весь город погрузился бы в печаль.
Недавно из
одного надежного источника мне передали, как придворная братия, желая
выслужиться и занизить потери, вздумала угодить Королю известиями о новых и
новых эскадронах и даже батальонах, якобы вступающих в Тионвиль и Мец.
Заподозрив в их словах пошлую лесть и усомнившись в цифрах, наш Король с
присущей ему галантностью ограничился одним-единственным замечанием: “Вас
послушать, так их у меня стало больше, чем было”. Самый изворотливый из них,
маршал де Грамон, нашелся немедля: “Ваша правда, Сир, им достало времени
нарожать детей”. Вот и все, что показалось мне самым забавным из наших
пустячков, но это чистая правда.
Только что
объявился Ваш интендант и сообщил о возвращении повара. Говорит, что и один из
форейторов уже здесь, а лакеи приедут следом18. Он тут порассказал
такого, что к вам в Прованс ни одного управителя больше не сыщешь. А эта дикая
история с обмороком кормилицы, когда сказали, что она подхватила дурную
болезнь; и как ей пришлось оголиться, чтобы Вы своими глазами могли убедиться в
обратном. Похоже, всем досадил ваш дворецкий, который, судя по рассказу, всю
прислугу морил голодом, а сам в это время жировал со своими приятелями. Мне
самой, как Вы понимаете, все понятно, и я охотно допускаю, что все они
мошенники, но коль скоро из Гриньяна разъяснений нет, то представляю, что за
толки могут идти о Вашем доме, и вряд ли поверенный господина кардинала придет
в восторг, прослышав о порядках в доме своего родственника. Назовите же мне,
однако, хоть пару причин, кои вынудили Вас прогнать этого малого. В ваших
замках правда зачастую запрятана глубже, чем у нас при дворе.
Прибыл курьер,
который своими глазами видел в Трире маршала де Креки. Мы все снедаемы тревогой
за г-на де Санзеи; известия о нем донельзя противоречивы. Одни говорят, что он
в плену; другие — что погиб; третьи — что он в Трире вместе с маршалом де
Креки. Все это вздор. Трир по-прежнему в осаде. Король как-то высказал
господину Главному19 свое удовлетворение по поводу того, что его сын
в безопасности. “Сир, — ответил тот, — я бы предпочел, чтобы он был ранен или оказался
в плену; полное отсутствие опасности пугает меня более всего”. Король уверил
его, что тот поступил правильно. Много говорят также о выезде в Фонтенбло. При
одном воспоминании об этом чудном уголке земли мне все еще делается больно, все
там исполнено для меня сердечного трепета и грусти. Для окончательного
примирения мне надо в следующий раз встретить Вас именно там20.
Г-жа де Тоскан
затаилась у себя в Гизардии21 на Монмартре. Своему
окружению она заявила, что первые визиты отбили у нее всякую охоту выезжать, и
первой сообщила это г-же де Рарэй22. Все полагают эту аскезу
чрезмерной. Она в чем-то напоминает Диану Арльскую23, сомневаюсь,
однако, чтобы нынешний образ жизни дал ей повод улыбнуться.
Недавно у меня
был кардинал де Буйон. Он весьма тронут Вашим письмом и не сомневается в его
искренности. Глаза его по-прежнему полны слез. Я рассказала ему о Ваших
переживаниях. Он упросил меня дать ему почитать письма, где Вы об этом пишете;
я не стану противиться, большей чести и представить себе невозможно. Я покажу
ему заодно и письмо от шевалье, которое невозможно читать без слез.
У меня сегодня
было много гостей. Процедуры24 пошли мне на пользу, подруги мои ни
на шаг от меня не отходили. Предметом беседы послужил Ваш портрет; прямо на
глазах он превращается в шедевр. Это, видимо, оттого, что Миньяр25
больше не берет заказов.
Прощайте же, моя
милая, свет души моей. Распусти я язык, и чего бы я только не наговорила Вам
про свое нежное к Вам отношение? Поверьте слову, милая, кроме меня ни одна душа
не исполнится к Вам большей любви и уважения, ибо моя привязанность не знает
меры; тому можно найти уйму всяких причин. У меня вовсе не было намерения
распространяться на эту тему, просто порой не получается остановиться. На самом
деле, я хотела передать сердечный поцелуй г-ну де Гриньяну. Ему все еще не до
охоты? После моего отъезда ничего у вас не переменилось? Как там наши внучата?
Полин26 все хорошеет? Карапуз наш
шишек себе еще не набил? А моя как? Меня-то еще помнит?27 Боже мой!
Милая моя, с какой же радостью я бы всех вас расцеловала!
Заранее прошу
прощения за ошибки, которые во множестве могут встретиться в письме. Где найти
сил все перечитывать?
1. Маркиза
Шарлота Лавока де Вэн (1651-1737) — невестка де Помпонна. В 1674 г. выйдет
замуж за шевалье, позже маркиза Жана де Ла Гарда де Вэна из Прованса. Близкая
подруга г-жи де Гриньян.
2. Речь идет о
затяжном политическом противостоянии в Провансе.
3. Сен-Андиоль,
кузен графа де Гриньяна, кандидатуру которого тот поддерживал на выборах.
4. Господин де
Марсель, епископ Марсельский — в тот период посол в Польше, продолжавший
оказывать влияние на положение дел в Провансе.
5. Луи-Никола де
Венто, маркиз де Пейруис, — племянник епископа Марсельского, избранный в 1674
г. первым консулом ратуши города Экса, центра политического влияния всего
Прованса.
6. Антуан де
Грамон (1604-1678) — отпрыск незаконнорожденного сына Генриха IV, был женат на
одной из близких родственниц Ришелье. Губернатор Наварры и Беарна, пэр Франции
и автор “Мемуаров”. По свидетельствам современников, принадлежал к числу самых
изощренных и бойких угодников и льстецов. Граф де Гиш — его сын.
7. Мари Гиго де
Бельфон — тетка маршала де Бельфона, жена Пьера, маркиза де Виллара, сделавшего
блестящую дипломатическую карьеру. Одна из самых близких подруг маркизы де
Севинье.
8.
Франсуаз-Мадлен де Вариньи — с 1667 г. жена Бернара де Ла Гиша графа де
Сен-Жерана. По свидетельству Сен-Симона отличалась легким, общительным нравом и
всегда находилась в окружении друзей и подруг.
9.
Губернаторство в Филипвилле. В итоге оно было передано генерал-лейтенанту
Медайану.
10. Венсан
Вуатюр (1589-1648) — поэт, завсегдатай литературного салона в отеле Рамбуйе,
член Французской академии.
11. Шарль де
Сент-Мор де Монтозье, маркиз де Саль, впоследствии герцог, губернатор
Нормандии. В 1645 г. после тринадцати лет ухаживаний он в конце-концов женился
на Жюли д’Анженн, старшей дочери г-жи де Рамбуйе. Они оба были дружны с
маркизой де Севинье. Наследнику королевского престола, дофину, на момент
написания письма было 14 лет.
12. Речь идет о
запутанном судебном процессе, связанном с разделом наследства второй жены графа
де Гриньяна. Второй стороной на этом процессе выступал Жан-Батист де Леви де
Ломань, маркиз де Мирпуа, супруг Мадлены дю Пюи-дю-Фу, сестры второй жены графа
де Гриньяна.
13. 29622 ливра,
которые граф де Гриньян остался должен в счет наследства своей второй жены.
14. Особняк, из
которого они (брат и сестра Белльевры и г-жа дю Пюи-дю-Фу) не хотели выезжать и
который с молотка был продан за долги.
15. Одна из двух
дочерей Франсуазы-Шарлотты Бюро де Ля Рабателиер, уроженки Пуату, в 1663 г.
вышедшей замуж за Шарля д’Эскара, маркиза де Мервиля.
16. Речь идет о
деле д’Асинье, одной из родственниц Анри де Севинье, мужа маркизы. Она была
инициатором затяжного имущественного судебного процесса, в который после смерти
мужа оказалась втянутой и г-жа де Севинье. Процесс окончательно завершился в
пользу маркизы де Севинье лишь через пятьдесят лет после его начала. Этим делом
в качестве защитника маркизы занимался адвокат парламента Парижа Жак де Ломо.
17. Шарль
Мартель, Гуго Великий, отец Гуго Капета, Бертран дю Геклен и Луи Сансер.
Останки Тюренна, по указу Короля, покоились в часовне Сент-Есташ собора
Сен-Дени вплоть до 1793 г., когда их перенесли в национальную историческую
палату. Там они оставались вплоть до 1800 г., когда, по приказу Наполеона,
обрели окончательный покой во Дворце Инвалидов. Замысел короля о строительстве
новой часовни Бурбонов так и не был осуществлен.
18. Возвращение
слуг, нанятых графиней в Париже, объясняется прежде всего трудностями их
акклиматизации в Провансе.
19. Господин
Главный (главный распорядитель двора) — Шарль, герцог де Креки (1624-1687), с
1653 г. маркиз, герцог и пэр, старший брат маршала де Креки, первый дворянин
при королевских покоях двора и губернатор Парижа.
20. При отъезде
дочери из Парижа маркиза проводила ее до Фонтенбло.
21. Великая
Герцогиня Тосканская, Маргарита-Луиза, дочь Гастона, брата Людовика XIII,
Мадмуазель де Монпансье. 13 апреля 1661 г. она вышла замуж за Комо Медичи,
Великого Герцога Тосканского. Брак оказался несчастливым, и после рождения трех
детей с согласия супруга она вернулась во Францию. До своей кончины в 1721 г.
проживала в монастыре на Монмартре, где была настоятельницей. Франсуаз-Рене де
Лоррен де Гиз, ее родная тетка.
22. Г-жа де
Рарэй — гувернантка Великой Герцогини Тосканской.
23. Статуя
Венеры, найденная в 1651 г. неподалеку от Арля и в 1683 г. преподнесенная в дар
Королю. Именно он повелел называть ее Дианой.
24. Речь идет о
приеме слабительного и кровопусканиях, которые были основными методами лечения
в то время.
25. Пьер Миньяр
(1612-1695) — первый живописец Короля, сменивший Шарля Лебрёна на посту
директора королевской мануфактуры гобеленов и мебели.
26. Первое
упоминание в письмах о Франсуазе-Полине де Гриньян, будущей маркизе де Симиан.
27. Мари-Бланш
де Гриньян (15 ноября 1670-1735) — старшая дочь графини де Гриньян,
впоследствии монахиня обители Визитации в Экс-ан-Провансе, за которой г-жа де
Севинье ухаживала в 1671 г.
Госпоже де
Гриньян
Ливри, среда 21 августа <1675>
На самом деле,
милая, как было бы хорошо, окажись Вы тут рядом со мной; сегодня утром я
приехала сюда в одиночестве, измотанная вконец; Париж высосал все мои силы, и
оставаться там далее я не могла ни минуты. Нашего аббата задержали дела; меня
же до субботы ничего не держит, и вот я здесь. Завтра тихо и спокойно в третий
раз сделаю все свои процедуры. Похожу пешком; надеюсь, это пойдет мне на
пользу. К тому же будет возможность если не постоянно, то сколь угодно долго
быть мыслями с Вами; всякий уголок, всякая полянка — все будет мне напоминать,
как год назад мы бродили здесь вдвоем. Но какой контраст! Думы о Вас
переполняют меня нежностью, но Ваше отсутствие словно бы обрамляет их горечью и
заставляет сердце болезненно сжиматься; впрочем, для черных мыслей у меня будет
еще целый вечер. А сейчас так приятно придаваться беседе с Вами, сидя в
знакомом Вам крошечном кабинетике; ничто меня не отвлекает.
Я оставила г-на
де Куланжа в сильной тревоге за г-на де Санзеи1. Зато за г-на де Ла
Трусса2 он рад безмерно; лишь в милых моему сердцу романах
доводилось мне встречать столь непомерное счастье. Не случалось ли и Вам где-то
уже видеть, как некий принц бьется на поле брани, не щадя живота своего? И вот
уже некто устремляется к этому месту, желая поближе разглядеть яростно
отбивающегося храбреца. Он видит, что бой идет не на равных. Его охватывает
стыд; он приказывает своим воинам расступиться. Он приносит извинения храбрецу,
а тот, следуя законам чести, отдает ему свою шпагу, которую, сложись все иначе,
ни за что бы не выпустил из рук. Он в плену; и тут победитель узнает в пленнике
одного из давних своих друзей, с которым некогда вместе служили они при дворе
короля Августа. И вот уже тот становится ему как брат; и он готов повсюду
превозносить его добродетели. Но что это, наш пленник тяжко вздыхает, уж не
влюблен ли он? И сдается мне, что его уже готовы отпустить под честное слово;
только вот ума не приложу, в каком же краю ждет его эта принцесса; такая вот
история3.
Когда я Вам
рассказываю что-нибудь о Версале, то сама узнаю все это либо от господина
Первого4, с коим видимся мы достаточно часто то у него, то у меня,
то у г-жи де Лаварден, то у г-жи де Лафайетт, либо от господина Главного5,
либо от сына г-на де Ларошфуко. Это все серьезные люди; они просят только не
упоминать их имен всуе. А еще есть болтуны, их россказней я во внимание не
принимаю. Впрочем, не хотите ли узнать, чего там понаписали прислужники из
королевских покоев? Вы же знаете, где у нас обожают всякого рода пикантные
истории. Так вот, кто-то перечисляет свои потери: чехол, кружка, воловий
ремень, треуголка6 — и при этом добавляет: “Неразбериха там
творилась страшная. Будь я на месте генерала, ни за что не допустил бы ничего
подобного”. Другой рассказывает: “Вздумали в храбрецов поиграть. Нас было всего
семь тысяч, а приказали атаковать против двадцати шести; кто бы видел, как они
нам задали жару”. — “А мы, — рассказывает третий, — такого драпака задали, что
даже испугаться не успели”. Так что, милочка, своих мальцов из пекарни7
повсюду хватает. Только вот времени на такие глупости жалко.
Позавчера супруг
Вашей кормилицы пришел ко мне, умоляя вступиться за его жену, которую, с ее
слов, держат впроголодь, возвели на нее напраслину про дурную болезнь и
вынудили раздеться перед Вами донага, чтобы Вы лично могли убедиться в
обратном. Первым делом я ему в глаза сказала, что нахожу его жену самой
капризной, злой и неблагодарной особой на свете, которая вечно всем недовольна
и злонамеренно его науськивает против Вас, и что в Гриньяне кормилице со стола
всегда лучшие куски отдают. Дальше я обозвала его болваном и сказала, что
никогда не поверю в эту околесицу. Он разъярился и давай вопить, что честное
имя превыше всего, что только б…ь может подхватить заразу, и он-де пришел
уверить меня в обратном. На этом месте он, похоже, готов был и сам передо мной
разоблачиться. Я приказала выгнать его взашей; он подчинился, продолжая нести
всякий вздор и грозясь пожаловаться г-же де Виллар; тем все и закончилось.
Поясните же мне, что это за пикантная история8.
Вы с
таким почтением отзываетесь о кардинале де Реце и о его намерении отойти от
дел, что одного этого было бы достаточно, чтобы снискать его признательность и
дружбу. Кое-кто из моих знакомых считает, что ему все-таки стоило бы
перебраться в Сен-Дени, хотя они же первыми его потом и осудили бы. Многим бы
хотелось принизить благородство его поступка, но тут уж, будьте покойны, он
никому не даст повода усомниться в своих намерениях. Вы красиво рассуждаете о
счастливом стечении обстоятельств, но, право, лучше все-таки на это не уповать.
Отдельные места
в Ваших письмах очень хороши; многие из них я перечитываю по нескольку раз. В
ближайшие дни напишу, как тут будут восприняты Ваши слова о г-не де Тюренне.
Кардинал де Буйон порадуется либо, напротив, опечалится, ибо это вновь вызовет
у него слезы. После смерти нашего героя другой, “герой от молитвы”, предпочел
укрыться в Коммерси; в Сен-Мишеле ему так и не удалось обрести покоя9.
У первого президента палаты косвенных сборов10 есть имение в
Шампани. Однажды приходит к нему один из арендаторов с просьбой либо
значительно снизить ставку, либо дать отсрочку по договору двухлетней давности.
Начинают разбираться, дескать, это противу правил; так он возьми и ответь, что
в бытность г-на де Тюренна можно было взять в долг под новый урожай и потом
рассчитаться сполна; а вот теперь, когда его не стало, все подались в другие
края из страха, что тут все отберут враги. Такие вот обыденные вещи порой выше
всякого панегирика. Кстати, все, что Вы говорите о г-не де Лорже, лишнее тому
свидетельство. Г-н де Лагард11 все еще тут; вместе с семейством
Ларошфуко они выезжали на прогулку в Шантийи и Лианкур. Он радовался, как
пятнадцатилетний мальчишка. Я надеюсь увидеться с ним перед отъездом.
Не зовите более
меня к себе; тем самым Вы отвращаете меня от невеселых моих обязанностей. Коли
бы дать сердцу волю, то послала бы я эти дела ко всем чертям, да сорвалась бы
вместе с Лагардом в Гриньян. Оставила бы тут своего Доброго Друга, потому что
сейчас он скорее Зловредный, и денька
четыре прожила бы как хочется, повинуясь одному лишь велению души. Это же
чистое безумие смирять свои устремления в угоду рутинным делам и
обязательствам! Боже мой, кто бы сказал, что лучше? Голова пухнет от всех этих
мыслей. Увы, ныне вся моя правда — в делах, мысли же давно живут сами по себе,
и, слава Богу, у меня нет нужды мирить их меж собою. Одно лишь стремление
помочь Вам наполняет мою жизнь смыслом и составляет все мое утешение. На
каникулы отправляюсь в Бретань и пробуду там до ноября, чтобы, вернувшись по
милости этого бессовестного Мирпуа, снова погрузиться в судебные дрязги:
Презренье
смерти, торжество отмщенья —
Им предалась в
тот день я12.
Эта Пюи-дю-Фу
меня сильно раздосадовала. Если бы она и вправду любила г-на де Гриньяна, то
давно бы уже все это прекратила; мы же видели, что единственной причиною
последних ее поступков была одна лишь ярость против Мирпуа, который загнал ее в
угол этими двумя десятками подписей. По природе своей она не способна принять
ни одного взвешенного решения. Их разорение наделало много шума. Я ей вчера
прямо сказала: “Знайте же, сударыня, Ваш братец воспользовался нашим искренним
к Вам уважением и втянул нас в свои делишки. Если бы все то, что произошло
нынче, случилось тремя годами ранее, то г-н де Мирпуа не имел бы ни малейшего
основания отказать нам в ратификации под предлогом расстройства в делах”.
Только вот ответа от нее не дождешься. Побежит к дверям, не подслушивает ли
кто, убедится, что там никого, и все равно ничего путного не скажет. Жалкое
создание. Повсюду только и разговоров, что о распродаже из этого дома: то
что-нибудь из крупных вещей, то какие-нибудь мелочи. Дурная голова ногам покоя не дает — лучше не скажешь.
За военную
кампанию в Бретани страшиться не стоит. Осталось совсем чуть-чуть, поверьте уж
мне, трусихе. Думаю, что поеду туда в компании со старшим д’Аруисом.
Самочувствие мое
в порядке. Добрейший Делорм приказал отложить порошки до зимы, а пока три дня
кряду попить его отвар; лучшее средство по такой жаре. Говорит, что худшее
позади.
Штандарт13
моему сыночку вконец опостылел. Помните наше безумное увлечение Дон Кихотом?
Так вот, нынче он за сотни лье от того мыса, о котором, помните, мы ему все уши
прожужжали14. Все, что есть ныне вакантного, истребовано либо для
раненых братьев, либо для безутешных семей погибших, так что было бы
непозволительно и бесчестно вставать у них на пути без крайней нужды.
Предоставим же Провидению распутывать нити судьбы бедного нашего
штандартюнкера; я же изо всех сил стараюсь его утешить. Если все-таки соберусь
ехать, то прежде непременно сообщу адрес, который надо будет указывать на
письмах. Что ж! Это мой крест; видно, таков уж печальный мой удел.
Переправьте мне
с оказией то стеганое одеяло из дамаста; из него выйдет неплохой полог на Вашу
кровать. Если в Лионе или Авиньоне попадется что-нибудь подходящее для
занавесей, задника, спинки, подзора, рюшек и прочих милых штучек, то мы готовы
будем к ним добавить три очаровательных оборки, а то в наших краях к ним
совершенно нечего подобрать; получается, точно камзол с пустыми прорехами. Вот и
будет у Вас по сходной цене целых две кровати со всем, что полагается. А больше
Вам пока ничего не нужно. Хотим заказать для Вас ковер у королевских
ковроделов; это было бы как раз то, что нужно.
Друзья нашей путешественницы15, заметив, что их нечистая игра
разгадана, стараются обратить все в шутку и выдать за забавное недоразумение; а
коли что-то-де и было не так, так уже устроилось. За настоящее и будущее
ручаться не берусь, а за прошлое — извольте, со времен избиения младенцев в
этих краях ничего горше не случалось. Суверенитет прочен как у короля Фарамонда16.
Quanto17 в домашнем платье предается забавам в обществе дамы из дворца18, а та от
радости, что с ней считаются, млеет от счастья, готовая удалиться, будто
простая горничная, по первому же движению век. Думаю, что писем у Вас
прибавится, и рассказы малознакомых людей не окажутся Вам в тягость; все это по
моей просьбе ради моего, а также и Вашего удовольствия на время моего
отсутствия, стало быть, до пятницы, ибо я рассчитываю вернуться в Париж не ранее
полудня в субботу.
Прощайте же, мой
ангел. На сегодня достаточно. Вот уже звонят к вечерне.
Круженье колеса
моей жизни вам хорошо известно.
Стоит чудная
погода, я постараюсь больше ходить пешком, и одному Богу ведомо, с какой
бесконечной нежностью в это время я буду думать о Вас!
1. Луи Тюрпен де
Гриссе, граф де Санзеи, в 1675 г. пропал без вести в сражении под Концем.
Приходился мужем Анне-Марии де Куланж, родственнице маркизы.
2. Филипп-Огюст
Ле Арди, маркиз де Ла Трусс, — сын Генриетты де Куланж, тетки маркизы де
Севинье.
3. Этот отрывок
иллюстрирует романтическую сторону характера маркизы. Под именем короля Августа
подразумевается маркиз де Грана, губернатор Кельна, в прекрасной принцессе
угадывается г-жа де Куланж, к которой Ла Трусс, принц, испытывал в то время
нежные чувства.
4. Господин
Первый — Анри де Беринген, с 1645 г. первый конюший Короля.
5. Граф Люд Анри
де Дайон, затем герцог дю Люд (1622-1685). С 1669 г. главный начальник
артиллерии. На протяжении многих лет был влюблен в маркизу де Севинье.
6. Треуголка —
кодебек — форменный головной убор военнослужащих того времени из грубой шерсти,
который производили в г. Кодебек в Нормандии.
7. Во Франции
того времени возвратом забытых и оставленных вещей занимались “напоминалы”,
прислужники из пекарни, где покупали хлеб и выпечку, которые в восемь вечера с
криками пробегали по улицам в поисках владельцев утерянного.
8. Речь об уже
изгнанной кормилице. Ходили слухи, что это граф де Гриньян передал “нехорошую”
болезнь жене, а от нее, через ребенка, она перешла к кормилице.
9. “Герои
выходят не только из битвы, / Есть слава от правды, а есть — от молитвы”. (Ж.
-Ф. Саразен. Надгробное слово памяти Вуатюра). В 1675 г. кардинал де Рец
письменно заявил о своем отказе от сана кардинала (правда, папа официально не
удовлетворил его ходатайство), распустил прислугу, оплатил долги и простым
монахом-бенедиктинцем удалился в находившееся неподалеку от Коммерси аббатство
Сен-Мийель (называемое иногда Сен-Мишель), где аскетически начал вести
уединенный образ жизни. Иногда он посещал вверенное ему аббатство Сен-Дени близ
Парижа, где продолжал исполнять обязанности настоятеля. Во время одной из
поездок туда кардинал умирает. Г-жа де Севинье считала его отставку героическим
поступком. Для нее она сродни героизму де Тюренна на поле брани.
10. Никола Ле
Камю — генеральный прокурор, с 1672 г. первый президент палаты косвенных
сборов. Он оказывал услуги г-ну де Вандому, губернатору Прованса, и в этой
связи его имя неоднократно упоминается в переписке.
11. Лагард —
речь идет о младшем брате Огюста Тома, маркиза де Лагарда, президента
парламента города Экса. Он ссудил графу де Гриньяну значительную сумму денег.
12. Фрагмент
монолога Медеи из трагедии Филиппа Кино (1635-1688) “Тезей” (II IX).
13. Должность
штандартюнкера в полку легкой кавалерии Дофина была приобретена маркизой де
Севинье для сына 18 апреля 1670 г.
14. Королевство
инфанты Микомиконы из “Дон Кихота” — символ утраченных иллюзий и надежд.
15. Г-жа де
Ментенон. Она сопровождала Луи-Августа де Бурбона, герцога дю Мэна (1670-1736),
сына Людовика XIV от г-жи де Монтеспан на воды в Бареж.
16. Фарамонд —
мифический предок Меровингов, первой королевской династии во Франции. В то
время считался первым королем этой династии.
17. Quantova —
прозвище Франсуазы Атенаис де Рошешуар, дочери маркиза де Мортемара, в
замужестве маркизы де Монтеспан (1641-1707).
18. Королева
Франции Мария-Терезия (1638-1683).
Вечер четверга
Сделала все как
хотела, моя милая. Однако, видно, не судьба мне побыть в одиночестве. Утром я,
как пай-девочка, выпила свои два стакана сенного отвара. Причесываться не
стала; и до полудня оставалась spensierata1, дабы не нарушить
протекания естественных процессов. Только я со всем этим управилась, как на
тебе, шестерка лошадей с каретой. А у меня к обеду, кроме единственного голубя,
ничего. Оказалось, это чета де Вилларов с г-жой де Сен-Жеран и младшенькой
посланницей2; не смогли отказать себе в удовольствии по столь чудной
погоде сюрпризом нарушить мое уединение, а заодно и показать г-ну де Виллару
известные Вам сады. Можете представить, чтó тут началось. Повар тут же
принялся жарить-парить цыплят, голубей, словом, отобедали честь по чести. До
шести вечера гуляли пешком, а потом подъехал экипаж нашего Аббата, где восседал
он сам в окружении г-на де Куланжа и м-ль Мартель. Они привезли с собой
куропаток. Так что плакало мое блаженное и столь вожделенное одиночество.
От бедного г-на
де Санзеи по-прежнему никаких известий; нет его ни в списках погибших, ни среди
раненых, ни среди попавших в плен. Гийераг справился даже у Его Высочества, нет
ли у того новостей; Король милостиво ответил, что весьма опечален этим
событием, но ума не приложит, что могло с ним приключиться. Можете представить,
каково сейчас нашей бедняжке. Новости Вам пусть лучше перескажет г-н д’Аквиль.
Меня заботит только осажденный Трир; как бы сына туда не перебросили. Мне бы
толику Вашей решительности, чтобы признать, пусть уж лучше в Германии, чем на
мессе у миноритов3. Ваши соображения по этому поводу не могут не
вызывать восхищения.
Барабанщики
пробарабанили было про воссоединение обеих подруг, но не тут-то было, его так и
не случилось4. Первым среди барабанщиков был, конечно же, Бранка с
доченькой. Об этой парочке Вы и без меня все знаете. Известный Вам куплетец5
— сущий шедевр, и, кстати, то, что до сих пор никто не выболтал имени
сочинителя — это тоже своего рода шедевр.
Принц д’Аркур
потерял одного из братьев, а г-н де Гриньян — дальнего родственника6.
Право не знаю, сколь значима эта утрата лично для Вас, здесь же она сродни
иголке в стоге сена.
Еще я узнала,
что покойный Сен-Люк7 в письмах к маршалам Франции всегда ставил Монсеньор, ибо к их числу принадлежал и
его батюшка, у графа де Гиша те же резоны; для всех остальных это становится
нормой, и коль скоро приходится к ним писать, то копий по этому поводу уже не
ломают. Я согласна с г-ном де Помпонном и советую вам оставить пререкания на
этот счет с г-ном де Вивонном.
Королевские
замашки8 укоренились нынче так, что Вам и не снилось. Вставать нам
более уже не пристало, никого вокруг мы не замечаем. Недавно одна безутешная
мать, заливаясь слезами после гибели своего лучшего в мире мальчика, попыталась
было на коленях испросить у Короля разрешения сохранить за семьей его
должность. Она даже не остановилась. Тогда эта несчастная г-жа де Фруле9
со стенаниями повалилась ей прямо в ноги, взывая о милосердии. Та прошествовала
мимо и даже не замедлила шага.
Вы спрашиваете,
сильно ли расстроила г-на де Ларошфуко гибель г-на де Тюренна. Разумеется,
очень сильно. Что до его сына, так он лез в самое пекло. Можете порасспросить
Ла Гарда; он подтвердит, что второго столь же честного и неподкупного при дворе
не сыскать. Сейчас они все вместе в Лианкуре и Шантийи. Кому-кому, а ему-то
будет что Вам рассказать. У Вас тысяча причин порадоваться встрече с ним. И
курильницу он, кстати, Вашу захватит10. Господин кардинал приказал
Вам ее переправить незамедлительно, и, похоже, досадует, что я не сделала этого
ранее. Представить не могу, с чего это вдруг Вы решили, что отказаться от этой
безделицы вышло бы честнее. Либо я несу вздор и ничего не понимаю в жизни, либо
Вы собираетесь поступить до крайности неучтиво и бестактно, чего ранее за Вами
не водилось.
Письмо кардиналу
де Буйону от г-на де Гриньяна я переправила. С минуты на минуту жду Вашу
“Венгерскую королеву” и за нее заранее стократ говорю Вам спасибо11.
Обещаю поделиться с г-жой де Виллар. Ваше участие — такая прелесть. Наш аббат
вволю поторговался за Ваш ковер; он обойдется Вам в двести тридцать ливров,
хоть бахрома у него искусственная, как у г-жи де Верней. Добрейшая ЛаТрош
наконец-то успокоилась. Ходили разговоры, что братец Табины сражался, как юный Марс, и вроде бы сразил своего
противника, но все это одни разговоры12. На сегодня прощайте,
бесценное мое дитя. Все Виллары от Вас без ума. Мы с ними много говорили про
это; они просто обожают Вас и очень высоко ценят. Прощайте же, моя милая, свет
души моей. Целую дорогих моих внучат. Я очень тревожусь за малышку, зная что за
отраву ей приходится глотать13. Я определенно виню во всем одну
кормилицу, Полин тут ни при чем, а эти твари, что птицы залетные, а нам
переживай потом за бедных малышек, за то, что они всю жизнь будут себя поживой
чувствовать.
1. Бездельничая,
с пустой головой (итал.).
2. У г-жи де
Виллар было четыре дочери, самой младшей из них исполнилось в ту пору 9 лет.
3. В монастыре
францисканцев неподалеку от Королевской площади располагались казармы. Маркиза
волнуется по поводу перевода сына из Фландрии, где войска не участвовали в
активных военных действиях, в Германию, где разворачивались основные события.
4. Речь о
примирении г-жи де Монтеспан и г-жи де Ментенон.
5. В этом
куплете упоминались имена Бранка и его дочери: “Всем известно, как Бранка /
спешит стать тестем кошелька”.
6. Сезар де
Лоррен, граф де Монтлор, был тяжело ранен 27 июля и умер пять дней спустя.
Через свою бабушку Маргариту де Монтлор он приходился родственником графу де
Гриньяну.
7. Франсуа
д’Эпине, маркиз де Сен-Люк — наместник короля в Гиени, позже губернатор
Монтобана, генерал-лейтенант.
8. Речь о г-же
де Монтеспан.
9. Анжелика де
Бодеан в 1656 г. вышла замуж за Шарля, графа де Фруле, и в 1671 г. овдовела. Их
старший сын, унаследовавший должность главного королевского квартирмейстера,
был убит в сражении при Конце. Вдова просила оставить эту должность в семье для
одного из ее младших сыновей.
10. Речь об
античной курильнице, привезенной кардиналом де Рецем в подарок графине де
Гриньян. Маркиза умышленно выдавала ее за копию, чтобы графиня согласилась
принять столь дорогой подарок.
11. Вода
венгерской королевы, спиртовой настой розмарина с добавлениями лаванды, шалфея,
тимьяна и имбиря. Было известно, что этот настой чудесным образом вернул
здоровье королеве Венгрии, когда той было уже семьдесят два года.
12. Намек на
некую дуэль. Может быть, маркиза намекает на Татину, как называли Куланжи мадмуазель де Ла Трош? В этом случае
речь могла бы идти о сыне подруги г-жи де Севинье.
13. По причине
мнимого заболевания кормилицы.
Пятница, 23
августа <1675>
В нашем
“дневнике” пора ставить точку. Г-н де Куланж и м-ль Мартель уже собираются в
обратный путь; я же думаю тронуться завтра поутру. Намеревалась было с ними, но
г-жа де Пюисье любезно взяла на себя труд уговорить г-на де Мирпуа на
ратификацию1. Она исполнена желания горы свернуть, прислала мне
письмо и просит быть у нее завтра после обеда с кем-нибудь из Гриньянов или с
аббатом де Куланжем. Мне непременно нужно туда поспеть. Что до событий дня
нынешнего, то, по моим наблюдениям, г-н де Куланж имеет намерение поведать Вам
о них лично. Нежно и тысячекратно Вас целую, прежде чем уступить ему перо.
1. Попытка г-жи
де Пюисье не увенчается успехом.
Госпоже де
Гриньян
Париж,
понедельник 26 августа <1675>
Вам смешно, но я
и вправду вечно что-нибудь забываю. Вот, к примеру, забыла, что г-н Давонно от
Вашего имени просил адрес г-на д’Аквиля; в моей последней записочке1
на это, конечно же, не хватило места. Это на улице Вилледо, а пока, моя милая,
не стоит мне слать писем для передачи. Боюсь, что я получу их уже в Бретани. А
в другое время это такая радость, и было бы нехорошо с Вашей стороны лишить меня
ее. Я также написала шевалье, приложив Ваше последнее письмо.
Пришло время
доложить Вам о нашем разлюбезном Мирпуа. Итак, г-жа де Пюисье всерьез
озаботилась этим делом. В субботу утром я вернулась из Ливри. Сразу после обеда
отправилась к ней; увидела, что она вне себя от злости на г-на Мирпуа, у
которого, говоря по совести, нет никакого резона противиться ратификации, если
не считать того, что он самый бесчестный человек во всей Франции: мелкая
душонка, взбалмошный, извращенный ум, он труслив и злопамятен, панически
страшится делать людям добро и упивается возможностью довести до отчаяния всех,
кто имел неосторожность связаться с ним. Ему нашептали, что имущества г-на де
Белльевра достанет, чтобы погасить долги, и что если кто-то разоряется, то
вступает в силу шестилетний срок давности2; ни о чем другом он
теперь и слышать не желает. Толкует о каких-то расторжительных письмах; но ведь это безобразие распространяется
лишь на убогих да малолетних. Мне-то понятно, что это как раз его случай, но
судьи, по счастью, подходят к подобным ситуациям с подобающей серьезностью и
вряд ли поверят в его неосведомленность3. Он намеренно старается
свести в могилу и г-на де Белльевра, и г-жу дю Пюи-дю-Фу, которые накануне на
коленях умоляли оставить в покое г-на де Гриньяна, а все свое жестокосердие,
если ему так хочется, перенести на них одних. Как и пристало варвару, он даже
не подумал поднять их с колен и не удостоил ни единым словом. Они буквально
кипят от негодования и полны решимости как можно скорее покончить с этим делом,
ибо отлично понимают, что мы оказались втянутыми в него по причине их
нерасторопности и нашего безграничного к ним расположения. Г-жа де Пюисье не
оставляет попыток вразумить этого мужлана, а Бандей4, с которым мы
видимся ежедневно, заверяет меня, что ратификация лишь вопрос времени, и де
Белльевру просто выгодно выставлять себя жертвой, и что на исповеди у господина
коадъютора он вроде бы каялся в чем-то, а в чем, сказать не захотел, зато
обронил, что спешить не собирается, ну а стало быть, не стоит и мне. Все, что
говорит и вытворяет этот Мирпуа, прямо хоть сейчас в комедию, но коль скоро
сюжет этот омерзителен, а Мольера, который смог бы сотворить из него чудо, увы,
больше нет на свете, то я воздержусь от дальнейших комментариев. Дело это
сводится к тому, что либо г-жа де Пюисье и Бандей в течение ближайшей недели с
ним покончат, стало быть согласятся на ратификацию, либо придется судиться5.
В обоих случаях мне надо ехать и с помощью нашего аббата попытаться навести
порядок в делах, до которых за последние четыре с половиной года попросту не
доходили руки; впрочем, можете не сомневаться: дальнейшие наши планы будут
целиком зависеть от обстоятельств этого дела, ибо оно задело нас за живое.
Скандальная
распродажа имущества г-на де Белльевра произвела в Париже такую сумятицу, так
расстроила денежное обращение, что все в ужасе; будто небо вот-вот обрушится на
землю. Г-жа де Лаварден уже две недели пытается раздобыть пятнадцать тысяч
франков, чтобы окончательно расплатиться за землю (заметьте, даже для этого!),
и не может. В ответ только: “Сударыня… г-н де Белльевр!…” — и ни гроша.
Кстати, о
маркизе, она отправила Вам полный отчет и приложила к нему записочку. Она в Вас
души не чает. Не тяните с ответом, что, впрочем, не в Ваших правилах. Писать ей
надо на улицу Сен-Пэр, в предместье Сен-Жермен; она съезжает с одного места, а
мы с д’Аруисом — с другого. Куда Вам впредь адресовать письма, я сообщу позже.
Судейские вакации многим дали возможность выехать за город. Двор перебрался в
Фонтенбло. При одном упоминании о нем меня бросает в дрожь, но они-то едут туда
повеселиться6. Дай Бог, чтобы на наши головы в ближайшее время
ничего не свалилось! Трир активно отбивается; объявись пуля, коей суждено
сразить маршала де Креки, она отыскала бы его с легкостью, ибо отчаяние толкает
его в самое пекло.
Господин Принц
прибыл к войскам в Германии. Проезжая по нашим местам, он сказал одному
человеку: “Мне бы пару часов потолковать с тенью г-на де Тюренна, чтобы
проникнуть в его замыслы, понять ход мыслей и намерений относительно этих мест,
выспросить про художественную манеру этого Монтекукули”. Услышав в ответ:
“Сударь, Вы исполнены силы; Господь да хранит Вас из любви к Вам и к родной
Франции!”, он лишь пожал плечами.
Сынок сообщает,
что принц Оранжский, похоже, намеревается осадить Кеснуа, а коли это правда, то
они на пороге решительной кампании. Г-н де Люксембург спит и видит, чтобы за
него замолвили словечко в нужном месте; он безмерно счастлив, ибо роль тени
господина Принца7 ему вполне удалась. Так что со всех сторон
неспокойно.
На случай гибели
бедного де Санзеи, о судьбе которого так ничего и не слышно, я попросила у г-на
де Лувуа разрешения купить должность командира полка с правом перепродажи
штандартюнкерства8. Виконт де Марсилли выполняет при нем роль
защитника моих интересов и обещает позаботиться об ответе; я, конечно, была бы
рада получить его из рук самого г-на де Санзеи. Однако, поверьте, если у г-жи
де Санзеи будут хоть малейшие претензии на этот счет, я, конечно же, не посмею
стать у нее на пути, как из одного лишь почтения к Сент-Эрему не стала заводить
речь о полке Короля; но когда-то Король лично поручил этот небольшой полк
Санзеи, а сейчас его просто так перепоручат кому-то еще. Г-н де Куланж
полностью посвящен в эти дела. С мечтами о Пикардийском полке можно расстаться,
коли не задаваться целью разориться9 в ближайшие два года. Мало
сказать разориться, но еще и ославиться; коль скоро стоять на грани
разорения и при этом одалживаться, как это случалось ранее, ныне запрещено, то
позора не избежать. Третьего дня неожиданно воскрес второй из Шенуазов,
племянник Сент-Эрема10. Немцы взяли его в плен; вот где стоило бы
поискать г-на де Санзеи. Во время поисков юного Фруле, прежде чем опознать
бедного мальчика, обезображенного дюжиной ранений, пришлось приподнимать,
переворачивать, пересмотреть полторы тысячи тел. Безутешная его родительница
просит оставить в семье выкупленную ранее должность главного квартирмейстера;
она плачет, стенает, умоляет и не поднимается с колен. Все обещают подумать;
между тем на эту должность уже двадцать два или двадцать три претендента. По
правде говоря, всякий день только и слышишь, что ни одно из случавшихся до
маршала де Креки поражений не сопровождалось большим смятением и беспорядицей.
В субботу у г-на де Помпонна видела его жену. Ее не узнать; беспрестанно в
слезах.
Г-н де Помпонн и
г-жа де Вэн просили меня передать Вам самые дружеские приветы; думаю, что если
вдруг Вам понадобится обратиться к нему как к министру, то лучше будет в письме
поставить его имя, а адресовать его г-же де Вэн, и не потому что ей так
хочется, а потому, что так вернее.
Г-н де Помпонн
толкует мне про какую-то неразбериху в Провансе; я про это ничего не слышала.
Прошу просветить, о чем речь; он говорит, что виной всему де Кориолис,
председатель парламента, который все никак не перестанет строить из себя
истинного провансальца11. Я тогда задаю вопрос: “Ну, а г-н де
Гриньян-то при чем тут?” — “Сам-то он ни при чем, — поясняет он мне, — но ведь
у каждого из нас есть друзья, за них и хлопочут”. Не забывайте, что это
Прованс. Он поведал мне еще о какой-то депеше по своему ведомству, которую,
минуя его, адресовали напрямую г-ну Кольберу12. Мне показалось, что
такое поведение весьма его задело, и он хотел бы знать, как такое могло
получиться; пребывая в полном неведении, я попала в неловкую ситуацию. Говорю
ему: “Уверена, что г-н де Гриньян тут ни при чем”. — “Об этом и речи нет”, —
отвечает он. — “Ну, тогда, — говорю я, — это все проделки г-на д’Оппеда. И как
вам такие замашки?” — “Меня они премного позабавили”, — заключил он. Я в тот
день была явно в ударе, виданное ли дело, ни о чем не ведая, поддержать
разговор, словно ты в курсе событий. Дайте мне знать, из-за чего весь сыр-бор.
Лучше, чтобы все оказалось именно так. Ла Гард выезжает через неделю; все время
какие-то задержки. Вчера он у меня обедал; наговорились от души. Этого же желаю
и Вам с ним в Гриньяне. Он беспокоится за здоровье господина архиепископа, да и
на меня страху нагнал. Он захватит для Вас венгерской воды, башмаки и
двенадцать коробков с пилюлями.
Не думайте,
милая, что смерть г-на де Тюренна позабылась у нас столь же быстро, как прочие
известия; не проходит и дня, чтобы о нем не вспомнили и не всплакнули:
Он грезится везде,
ничто с ним не сравнится.
Эти строки как
раз про него. Вы говорите, что воистину блаженны те, кого обошла стороной столь
тяжкая утрата! Однако всеобщее внимание к ней лишний раз заставило вспомнить о
доблестях сего славного человека. Известие о том, сколь потряс Вас Сент-Илер
своим рассказом, весьма меня порадовало. Он выжил; будет теперь привыкать
управляться левой рукой. Твердость и красота души еще сослужат ему добрую
службу. Смею предположить, что известие о мелкой неудаче нашей армии изрядно
Вас удивило; с самого рождения Вы и не слыхивали ни о чем подобном13.Один
лишь коадъютор14 сумел использовать все это во благо, добавив тем
самым блеска и свежести своей торжественной речи, успех которой, по меньшей
мере в глазах придворных, составила именно эта ее часть, умные же головы
воздают ей должное целиком, от начала и до конца. В субботу они с нашим
красавцем аббатом отобедали у меня; общество любого из Гриньянов доставляет мне
несказанное удовольствие.
К слову сказать,
милая, кроме меня ни при дворе, ни по всей Франции Вам не сыскать другой такой
матери, которая бы горевала при мысли, что ее родная дочь купается в любви, и
почитала бы себя одну достойной чести коротать свои дни подле нее. Но таковы
промыслы Фортуны, они обрекают меня на смирение вопреки мукам, о коих
умалчиваю, полагаясь на Ваше во мне участие. И тогда письма наши друг к другу
есть благо, ибо они лучшее, что у нас есть. Знаю, сколь утруждают Вас ответы на
мои письма, сколь отвлекают они от соблюдения ваших светских приличий. Вы
сетуете на недостаток новостей; а каково мне дважды в неделю читать про такое.
Да ни одна книга не способна заменить этих никуда не годных, но писанных для
Вас одной писем; готова ручаться, что Вы лишь наскоро проглядываете их. Но коль
скоро Вы находите в них усладу, моя милая, то мне этого и довольно. А тут еще
наш толстяк-аббат наговорил мне всякого про Бретань. Понятно, что только
известия о смятении в рядах бунтовщиков окончательно склонили меня в пользу
того, чтобы ехать; он же уверен, что я просто решила воспользоваться оказией,
словно бы лучшей до скончания века может не представиться.
Шевалье де
Лоррен воротился к Месье как ни в чем не бывало; нашлась-таки добрая душа,
воротившая его на праведный, а может, и гибельный для него путь. На эту
незначительную новость никто и внимания не обратил; она, что пылинка, против
гибели г-на де Тюренна и всего, что за этим последовало. И если Вам вдруг
показалось, что подобные пустяки могли затмить столь значительные события, то
Вы глубоко заблуждаетесь.
Г-жа д’Арманьяк
разродилась сыном, у г-жи де Лувиньи тоже сын, а у г-жи принцессы д’ Аркур —
дочь, у госпожи Герцогини неделей раньше также родилась дочь.
Прикладываю
пакет для Корбинелли, по моим расчетам, он должен быть сейчас в Гриньяне. В нем
письмо от м-ль де Мери.
Наш кардинал все
еще в Сен-Мишеле. Сейчас ему напишу, там хорошо. Аббат де Понткарре прямо
светится от Ваших писем; он их обожает, читает очень внимательно, потом мне
пересказывает и благоговейно хранит. Вы не можете себе представить, до чего
живо и увлекательно Вы рассказываете о самых простых вещах.
Мадмуазель
прибыла на купания15; в Фонтенбло она ехать не хочет.
Сердечно
целую г-на де Гриньяна и своих внучат, но Вас, моя милая, в первую очередь. Это
все чушь, будто материнская любовь восходит по ступеням до безумного обожания
внуков; моя все так же на первом этаже, и уж коли эта малышня мне дорога, то
единственно из любви к Вам. Прощайте же, моя несравненная и самая любимая. Если
вдруг г-н де Вард все еще в Гриньяне, передайте ему привет, пишите мне больше о
Вашем житье-бытье.
1. Ироничное
высказывание о предыдущем письме, связанное с ритмичностью доставки
корреспонденции. Дело в том, что письма, написанные по пятницам, всегда были
вполовину короче писем, написанных по средам, где маркиза отвечала сразу на два
полученных к тому времени письма дочери.
2. Без
удовлетворения в этом случае оказались бы все те, кто не заявил о своих
долговых претензиях в течение предшествующих шести лет. А так как претензии
Мирпуа были зафиксированы в брачном свидетельстве сестры его супруги, второй
жены графа де Гриньяна, еще в 1666 г., то он полагал, что ему опасаться нечего.
3. Расторжительные письма, практика которых
существовала вплоть до Великой Французской революции, предоставляли судьям
право в случае обращения одной из сторон пересматривать, а при необходимости и
отменять ранее принятые в ее отношении правовые акты, если будут доказаны
несовершеннолетие или умственная неполноценность этой стороны.
4. Бандей,
поверенный Мирпуа, с которым маркиза была хорошо знакома.
5. Окончательное
решение по этому делу в пользу графа де Гриньяна будет принято лишь в 1677 г. в
результате многочисленных судебных разбирательств.
6. Когда дочь в
последний раз уезжала из Парижа, маркиза проводила ее до Фонтенбло.
7. Принц Конде
только что отбыл к войскам в Германию. Действия Люксембурга были направлены на
то, чтобы помешать слиянию армий Принца Оранжского и герцога Целльского.
8. Речь идет о
возможности карьерного роста для Шарля де Севинье, сына маркизы.
9. Пикардийским
полком командовал погибший Ла Марк, но эта должность стоила слишком дорого.
10. Его, как и
первого племянника де Сент-Эрема, командира Королевского полка, считали
погибшим.
11. Пьер де
Кориолис — выходец из семьи, которая с 1568 по 1786 гг. дала семерых
председателей парламента в Эксе и где он сам, будучи председателем, стоял во
главе фракции нотаблей. “Строить из себя провансальца” в то время означало
плести интриги, сутяжничать.
12. Так как
Прованс сравнительно недавно был присоединен к Франции, то в международных
отношениях он зависел от секретариата по иностранным делам, стало быть, от
Помпонна. Вместе с тем по финансовым вопросам необходимо было обращаться к
Кольберу, а по военным — к Лувуа, отсюда и путаница, о которой говорится в
письме.
13. Начиная с
1646 г. французские войска ни разу не испытывали горечи поражения (исключая
зарубежные экспедиции: Неаполь, Канди). Стойкость Голландии и отвод войск в
1672 г. официальная пропаганда не рассматривала как поражение французской
армии.
14. Жан Франсуа
Поль де Гонди Рец (1614-1679) — кардинал, коадъютор архиепископа Парижского,
затем архиепископ. Один из предводителей Фронды. Родственник и друг маркизы.
15. По поводу
принятия ванн в Париже пишет Франсуа де Бассомпьер в своих записках, что в Сене
купалось одновременно до 4 тысяч человек. В июле 1666 г. д’Ормессон отмечает:
“Стоит страшная жара, весь Париж с утра до вечера принимает речные ванны, среди
мужчин, нимало не смущаясь, купаются и дамы”.
Париж, среда 28
августа <1675>
По понедельникам
больше писать не стану. Ума не приложу, как меня угораздило напутать тогда в
датах. Знаю только, что писала Вам трижды: в понедельник, среду и пятницу,
чтобы было что почитать. На этой неделе все оставлю как есть, ибо в понедельник
уже писала, а потом вернусь к прежнему порядку. Если б можно было писать каждый
день, я бы только порадовалась, впрочем, я иногда так и делаю, хотя ускорить
отправку нет никакой возможности. С радостью я пишу только Вам, писать всем
остальным душа не лежит, разве что по необходимости.
Истинно, не могу
сдержаться, моя милая, чтобы лишний раз не помянуть г-на де Тюренна. Дело в
том, что г-жа д’ Эльбеф1 приехала на пару дней навестить кардинала
де Буйона, и вчера они пригласили меня к себе на обед, чтобы всем вместе
погоревать о нем. Там же была и г-жа де Лафайет. Как хотели, так и вышло; до
вечера проплакали. Она привезла с собой дивной работы портрет этого
героического человека, а скорбная процессия прибыла только к одиннадцати часам;
все они, бедные, были в трауре и плакали навзрыд. Зашли какие-то трое господ и,
взглянув на портрет, чуть было не отдали Богу душу. От их стенаний сердце
готово было разорваться в груди; никто не мог вымолвить ни слова. Камердинеры,
ливрейные лакеи, пажи, трубачи — все горько рыдали, их настрой передался и
остальным. Первый, кто обрел дар речи, взялся отвечать на наши скорбные
вопросы. Мы спросили об обстоятельствах гибели. В тот вечер он намеревался
исповедаться и тайно отдал для этого необходимые распоряжения, а на следующий
день, в воскресенье, собирался принять Святое Причастие. Он весь был в мыслях о
предстоящем сражении и, отобедав, в два часа пополудни вскочил на коня. Свою
многочисленную кавалькаду он остановил в тридцати шагах ниже на склоне, а сам
решил подняться на холм. “Дожидайтесь меня здесь, дорогой племянник, — велел он
юному д’Эльбефу, — в таком окружении меня легко могут узнать”. Ближе к вершине
он встретил г-на д’Амильтона, который сказал ему: “Сударь, выше подниматься не
стоит; вы рискуете попасть под обстрел”. — “Да, да, — отвечает маршал, — я
только на минуту. Смерть в мои планы на сегодня никак не входит; все будет
хорошо”. Тут он поворачивает в сторону Сент-Илера, который со шляпою в руке
обращается к нему со словами: “Сударь, не угодно ли Вам обратить внимание на
батарею, которую я приказал расположить вон там”. Тронув поводья, маршал едва
успевает сделать два шага вперед, прежде чем в него попадает ядро, мгновением
раньше оторвавшее Сент-Илеру руку вместе со шляпой; оно пронзает грудь нашего
героя навылет, раздробив прежде кости руки. Сент-Илер остановившимся взглядом
все еще смотрит в его сторону и видит, что он по-прежнему в седле. Конь
испуганно метнулся к тому месту, где остался юный д’Эльбеф, голова всадника при
этом ткнулась в луку седла. Конь внезапно замирает как вкопанный; тело сползает
на руки порученцев. Маршал дважды медленно поднял веки, широко открыл рот,
после чего замер навеки. Представляете, в это мгновение он был уже мертв; ядро
вырвало кусок сердца. Крики, слезы. Г-н д’Амильтон приказывает всем замолчать и
отрывает юного д’Эльбефа от бездыханного тела, в которое тот судорожно
вцепился, зашедшись от рыданий. Набросили плащ. Перенесли в безопасное место.
Замерли в молчании. Подъезжает экипаж; маршала отвозят в палатку. Едва живые от
ужаса там собрались г-н де Лорж, г-н де Руа и другие, усилием воли им удается
взять себя в руки, чтобы вспомнить о тяжком бремени, которое лежало на его плечах.
Во время
походного отпевания в лагере слезы и стенания лучше всего выражали всеобщую
скорбь. На офицерах траурная перевязь; бой затянутых в креп барабанов; пики
опущены, мушкеты прикладом вверх. Одна только неподдельная скорбь могла
сподобить целую армию слиться в едином крике. Оба родных племянника (старшему
мешает сан)2 присутствовали при прощании, и их состояние Вы можете
себе представить. Г-н де Руа, весь израненный, велел нести себя на руках, ибо
все происходило уже после отхода за Рейн. Мне кажется, что наш бедный шевалье
тоже тяжко пережил боль утраты.
После того как
армия простилась с прахом своего командира, горе выплеснулось на улицы. Рыдания
сопровождали кортеж повсюду, особо отличился Лангр. Человек двести в глубоком
трауре заняли место во главе процессии, за ними двинулась толпа народа; весь
клир в праздничных одеждах. Была заказана торжественная месса, в какой-то
момент объявили сбор пожертвований, чтобы покрыть пятитысячные затраты и
оплатить переход до следующего по маршруту города. Что скажете, это ли не
искренние свидетельства людской любви, это ли не признание величия заслуг?
В Сен-Дени
процессию ожидают либо сегодня к вечеру, либо завтра в течение дня3,
толпы людей вышли навстречу, за два с лишним лье от города. Пока не возведут
новую часовню, прах его будет покоиться в старой. В ней же пройдет погребальный
молебен, а церемония торжественного прощания состоится позже, в Нотр-Дам.
Что скажете про
такие наши развлечения? Как Вы догадываетесь, мы все-таки отобедали, а далее
горестно повздыхали до четырех часов. Кардинал де Буйон справлялся о Вас, он
уверен, что, будь Вы здесь, непременно пришли бы разделить нашу печаль. Я
рассказала ему о Ваших тягостных переживаниях. Он исполнен готовности
непременно написать Вам и г-ну де Гриньяну, а покуда велел передать уверения в
его искреннем к Вам расположении, и добрейшая д’Эльбеф — тоже, ведь они с сыном
лишились всего. Нехорошо пересказывать снова то, что Вам уже известно, но эти
подробности из первых рук так меня потрясли, что мне захотелось наглядно
показать Вам, как тут у нас “забывают” г-на де Тюренна.
Ваши планы
относительно шевалье я целиком поддерживаю4. Свой ответ пусть он
напишет Руссо5, а я предупрежу, чтобы тот немедля принес его мне; мы
напишем, что делать, чтобы Ваш переводной вексель попал кому нужно, тем более
что сам Руссо отправляется в аббатство проведать господина коадъютора, после
этого станет ясно, куда его адресовать; его братьям не советую: они почти
всегда в отъезде.
Г-н де Ла Гард,
впечатленный рассказами о доблести шевалье, недавно обмолвился, что попросил
обоих братьев приложить все усилия, чтобы при сложившихся обстоятельствах
попытаться помочь ему уже в этом году, и что оба они полны решимости и горят
желанием сделать все возможное6. Наш добрейший Ла Гард сейчас в
Фонтенбло, вернется через три дня, чтобы потом, наконец, тронуться в путь,
чего, по его словам, страстно желает; но от жизни при дворе отказаться
непросто.
Состояние бедной
Санзеи ужасно. О судьбе ее супруга по-прежнему никаких известий. Его нет ни
среди живых, ни среди мертвых, ни среди раненых, ни среди пленных; слуги,
посланные ею на поиски, молчат.
Г-н де Ла Трусс,
обронив было, что в день битвы он якобы слышал о его гибели, теперь молчит и не
пишет ни строчки ни бедной Санзеи, ни г-ну де Куланжу. Приходится согласиться,
что высокое положение с милосердием не в ладах7. Мы уж не знаем, чем
утешить бедняжку, ибо она, похоже, вот-вот потеряет всякую надежду; было бы не
по-людски не поддержать ее в такую минуту. Сама же я почти уверилась в гибели
ее мужа. Кровь и пыль могли обезобразить тело до неузнаваемости. Его вполне
могли не опознать и сразу же закопать. А может, его схватили и убили подальше
от всех, могли и крестьяне спрятать тело где-нибудь за плетнем. Столь печальное
развитие событий видится мне более вероятным, нежели все разговоры о пленении и
отсутствии возможности дать о себе знать.
Аббат полагает
наш выезд столь необходимым, что я не в силах ему противиться. Он, увы, не
вечен; и коли есть на то его добрая воля, то я хочу воспользоваться этим себе
во благо. Мы пробудем в отлучке месяца два, так что если вдруг г-жа де Пюисье,
от которой мы все еще ждем известий, так и не выдаст нам эту ратификацию, то
после Дня святого Мартина придется снова обращаться во Дворец8. Ну а
если повезет и мы добьемся успеха, то все равно вернемся, ибо здоровье нашего
добрейшего аббата оставляет желать лучшего, и ему не очень хотелось бы остаться
на зиму в Бретани, о чем он говорит совершенно открыто, мне же остается
притворяться, будто я ничего не понимаю; а вот тем, кто вздумал бы меня
обмануть, я не завидую! Знаю, что зимой навалится скука. Долгие вечера унылы,
как длинные перегоны. Однако же в ту зиму, когда Вы, моя милая, были тут подле
меня, я не скучала вовсе; Вам же при Вашей молодости немудрено было бы и
заскучать. Вспоминается ли Вам, как мы с Вами читали? И если бы мы могли тогда
отгородиться от всего, что дальше этого столика и даже от книги, то все равно
не угадали бы, чтó у нас впереди; на все воля Провидения. Я все не могу
забыть Ваши тогдашние слова: скука, она
как грязь на дороге, из нее тоже надо выбираться; никому ведь не придет в
голову замереть посередь месяца и из одного страха не попытаться прожить его до
конца. Это как со смертью; нет никого, кто бы ни пытался избежать этого финала.
В Ваших письмах встречаются порой вещи, которые не получается, да и не
хочется, забывать.
Добрались ли до
Вас, наконец, мой друг Корбинелли и г-н де Вард? Я была бы этому очень рада;
вот бы уж наговорились от души. А если Вы только и делаете, что обсуждаете
всякие мелочи да смерть г-на де Тюренна, не пытаясь представить, что же изо
всего этого выйдет, тогда что у вас, что у нас — все одно, и провинция ваша тут
ни при чем.
Вчера с нами
ужинал г-н де Барийон. Говорили только о г-не де Тюренне; он преисполнен самой
искренней скорби. Вспоминал глубокую его порядочность, говорил о его
безупречности, как ценил он бескорыстие истинной добродетели, как почитал ее
высшей для себя наградой, а напоследок заключил, что тот, кто его искренне
любит, кто отдает должное его заслугам, не может при этом сам не становиться
лучше. В его кругу не терпели плутов и двурушников, и одно это возвышало всех
его друзей над простыми смертными. К их числу он всегда причислял и нашего
славного шевалье, которого любил и почитал, а тот, как и многие другие,
боготворил этого великого человека. Такие люди приходят в этот мир далеко не
каждое столетие. Не думаю, чтобы этого не видели и не понимали, во всяком
случае, те, кого я знаю; одно сознание принадлежности к их кругу способно
возвысить нас в собственных глазах.
Попробовала
разобраться в датах. Ясно, что я написала Вам в пятницу 16-го; до этого в среду
14-го и в понедельник 12-го. Один лишь Паколе, да еще благоволение Монтелимара,
неким дьявольским способом могли бы переправить мое пятничное письмо;
посмотрите еще раз хорошенько на это чудо, а потом, чтобы снять у меня камень с
души, напишите “среда, 30 число”, а на следующем — “воскресенье”9.
Но давайте
поговорим еще чуть-чуть о г-не де Тюренне; было бы зазорно не вспомнить о нем.
Вот что вчера рассказал мне наш миниатюрный кардинал. Вы ведь знакомы с
Пертуисом10 и знаете, с каким обожанием и преданностью тот относился
к г-ну де Тюренну. Узнав о его гибели, он немедля подает прошение Королю: “Сир,
я только что лишился г-на де Тюренна. Я чувствую, что мой разум не в силах
смириться с этой утратой; будучи не в состоянии продолжать служить Вашему
Величеству, прошу освободить меня от губернаторства в Куртре”. Кардинал де
Буйон помешал передаче этого письма, однако, опасаясь, что тот объявится лично,
доложил Королю о тех последствиях, которые возымело на Пертуиса охватившее его
отчаяние. Король, в полной мере разделяя боль его утраты, уверил кардинала в
еще большем своем уважении к г-ну де Пертуису и попросил передать, чтобы тот
оставил мысль об отставке, ибо хотел бы и впредь полагаться на его честность
вне зависимости от состояния его духа. И таковы все, кто оплакивает сего
героического человека. Оставалось еще поделить сорок тысяч ренты; г-н Бушера
подсчитал, что после оплаты долгов и пошлины на наследство остается всего лишь
десять тысяч ливров: каких-то двести тысяч франков на всех наследников, да еще
при условии, что эти судейские крючкотворы чего-нибудь не придумают. Вот и все,
что удалось ему скопить за полвека службы.
А вот еще одна
история про геройство. Итак, шевалье де Лоррен надумал вернуться. Он
распахивает дверь в кабинет Месье и с порога заявляет: “Месье, г-н маркиз
д’Эффиа и шевалье де Нантуйе передали мне, что Вы высказали пожелание вновь
оказать мне честь, позволив занять место подле Вас”. Месье не стал отнекиваться,
но посоветовал выразить Варангвилю сожаление по поводу случившегося. Появляется
Варангвиль. “Сударь, — обращается к нему шевалье де Лоррен, — Месье пожелал,
чтобы я объявил Вам, что сожалею обо всем, что произошло”. — “Сударь, —
восклицает Варангвиль, — и это все, что Вы можете предложить в качестве
сатисфакции?” — “Сударь, — отвечает шевалье, — это все, что я имею Вам передать
с пожеланиями здоровья и процветания”. Месье поспешил прервать эту беседу,
более походящую на шутовство. Тогда Варангвиль пытается зайти с другого бока:
“Месье, — говорит он, — умоляю Вас попросить шевалье де Лоррена подтвердить его
уважение и дружеское ко мне участие на будущее”. Месье передает все это
шевалье, на что тот отвечает: “Ах, Месье! Это, право, слишком для одного дня!”
Таков венец всей этой истории. Вы не находите, что гнев, угрозы, возвращение,
сатисфакция — все это было рассчитано загодя? Это ли не пример полной нелепицы?
И если бы Вам хотелось, чтобы все случилось именно так, тогда Вы могли бы
радоваться от души, словно бы слышали все собственными ушами.
Прикладываю
записочку от г-жи де Пюисье, она лишний раз покажет Вам сколь приятен г-н де
Мирпуа. Перестаньте забивать себе голову всеми этими делами. Как поживает
господин архиепископ? У Вас не было мысли пригласить его к себе?
Прощайте же, моя
самая милая, разлюбезная и бесконечно любимая. Сегодня вечером у маркизы
д’Юксель я повидалась с г-жой де Бриссак и господином Главным. Этой герцогине и
за тысячу лет меня не приручить. Мужчин я все-таки ценю больше, чем женщин.
Осыпаю Вас поцелуями, дорогое мое дитя, и делаю это с такой нежностью, какую и
представить себе невозможно.
1. Элизабет Де
Ла Тур д’Овернь (1635-1680) — вторая жена герцога д’Эльбефа, племянница маршала
де Тюренна. Ее сын — Анри, герцог д’Эльбеф (1661-1748).
2. Речь о
герцоге де Буйоне, кардинале, графе де Лорже и графе де Руа, родных племянниках
маршала. Церемония воинского прощания состоялась 12 августа в местечке
Ихтерсхейм.
3. Кортеж
прибудет в Сен-Дени на следующий день, в четверг 29 августа, около 10 часов
вечера. Церковное отпевание в Сен-Дени состоится 30 августа, а в Париже, в
соборе Нотр-Дам, — 9 сентября. Известно, что была еще и третья заупокойная
служба, которую также 30 августа отслужил Боссюэ в главной обители кармелитов в
Париже, куда было доставлено сердце маршала.
4. Речь идет о
денежной ссуде, необходимой для продолжения военной карьеры Жозефа, шевалье де
Гриньяна, брата графа де Гриньяна.
5. Жан Руссо (из
рода де Рец) — адвокат Парижского парламента. Его имя часто фигурирует в
нотариальных документах семьи де Гриньян в качестве поверенного в делах.
6. Речь идет о
сражении при Альтенхайме 1 августа 1675 г. Господин, приехавший в Версаль 5
августа, — граф де Сен-Пон, адъютант Тюренна. Двое других братьев графа де
Гриньяна — Жан-Батист (1639-1697), коадъютор, позже архиепископ Арля, и Луи
(1650-1722), епископ Эвре, а позже Каркассона.
7. Ла Трусс
состоял в родстве и с семейством де Куланжей, и с г-жой де Санзеи.
8. Дворец
правосудия. В те времена год прерывался не школьными каникулами, а вакациями
служащих в судах.
9. Ни в июле, ни
в августе 1675 г. 30-е число ни разу не приходилось на среду, а г-жа де Севинье
никогда не писала по воскресеньям. Речь может идти об ошибочно указанной дате в
письме от пятницы, 16-го числа, доставленном в Гриньян с непостижимой, дьявольской, быстротой. Гном — волшебник
Паколе — является одним из героев популярного рыцарского романа Средневековья
“Валантен и Орсон”. Он сделал себе деревянного коня, который летал быстрее
птицы.
10. Ги, граф де
Пертуис — в 1659-м капитан отряда мушкетеров личной охраны де Тюренна. В 1673-м
командует кавалерийским полком. Продвинувшись по службе, в 1679 г. становится
губернатором в Менене, а в 1680 г. получает чин генерал-майора.
Госпоже де
Гриньян
Париж, среда, 29
июля 1676 г.
А теперь, моя
милая, смена декораций, которая Вам должна понравиться не меньше, чем самим
участникам. В субботу мы с Вилларами были в Версале1; дела там вот
какие. Вы представляете себе утренний туалет Королевы, мессу, обед, так вот,
нынче уже не надо давиться в толпе, когда Их Величества за столом, ибо ровно в
три Король, Королева, Месье, Мадам, Мадмуазель2, все наличествующие
принцы и принцессы, госпожа де Монтеспан, ее свита, все эти придворные, дамы —
словом, все, что зовется двором Франции, входят в роскошные покои Короля, где
Вам приходилось бывать. Интерьеры божественны; сплошное великолепие. Никакой
духоты. Можно без сутолоки перейти куда вздумается. На время партии в реверси3
всё замирает, у каждого свое место. Вот Король (карты в руках у г-жи де Монтеспан),
Месье, Королева и госпожа де Субиз, далее г-н де Данжо4 со своим
окружением, Лангле и компания. Тысячи луидоров рассыпаны на ковре; и никаких
тебе жетонов. Я следила за игрой Данжо и при этом не переставала удивляться,
какие же мы глупцы против него! Он весь в игре и выигрывает там, где любой
другой обречен на неудачу. Ему до всего есть дело, он все обращает себе на
пользу, он ни на минуту не позволяет себе отвлечься; словом, его манера играть
— словно вызов фортуне! За десять дней — двести тысяч франков, сто тысяч экю за
месяц, и весь приход заносится в специальную книжицу. Он сказал, что это я
принесла ему удачу, заняв столь подходящее и приятное его глазу место.
Я поклонилась
Королю, как Вы меня учили; он отвесил ответный поклон, словно бы я в самом деле
была молода и красива. Королева так подробно выспрашивала про мое нездоровье,
как если бы речь шла о родах. Она, кстати, и Вас вспоминала. Господин Герцог5,
как водится, буквально осыпал меня любезностями. Маршал де Лорж набросился с
расспросами о шевалье де Гриньяне, словом, tutti quanti6: сами
знаете, с каждым надо перекинуться хоть словечком.
Г- жа де
Монтеспан рассказала про свою поездку в Бурбон; в ответ расспрашивала про Виши
и про то, как мне там жилось. В Бурбоне у нее не только колену лучше не стало,
так еще и зубы разболелись. Я нашла, что спина у нее, как говаривала маршальша
де ла Мейере, что твоя доска, ну а если без шуток, то ее красота просто
поражает: едва ли не вполовину похудела, однако ни глаза, ни губки, ни цвет
лица от этого нисколько не потеряли. Она была с ног до головы во всем
французском по последней моде, головка в мелких буклях. Щеки почти полностью
скрыты ниспадающими с висков прядями. Черные ленты в волосах, жемчуга не хуже,
чем у маршальши де л’Опиталь7, а к ним еще бриллиантовые серьги и
подвески чистейшей воды, три-четыре усыпанных алмазами заколки, открытый лоб,
словом, триумф красоты на зависть всем послам. До нее дошли слухи, что из-за
нее-де Франция лишена возможности лицезреть своего Короля, и, поглядите-ка, она
его вернула, Вам трудно представить то всеобщее ликование и тот блеск, коим
воссиял при этом двор. И эта несуетливая суета изысканности продолжается с трех
до шести. По прибытии очередного курьера Король выходит, чтобы ознакомиться с
донесениями, затем возвращается. Льется музыка, он прислушивается, по всему
видно, что ему хорошо. Из дам он обращается только к тем, для кого эта честь
стала уже привычной. Игра заканчивается ровно к указанному выше часу, подсчеты
просты, итог ясен; нет ни жетонов, ни записей. Обычный кон — пятьсот, шестьсот
либо семьсот луидоров, большой — тысяча, тысяча двести. Для начала каждый
ставит по двадцать луидоров, итого сотня, дальше тот, кто набирает больше всех
взяток, доставляет еще десять. Если у тебя quinola8, то ты забираешь
все, плюс еще по четыре луидора с каждого, и все пасуют. А если масть у тебя
длинная и ты проигрываешь, то сам в назидание доставляешь на кон шестнадцать
луидоров. Все переговариваются, ничего не понять. “А у вас есть черви?” — “У
меня две, а у меня три, у меня одна, а у меня четыре”. Стало быть, в игре еще
либо три, либо четыре. А Данжо все эти разговоры только на руку: он весь в
игре, он анализирует, он продумывает ходы. Короче, я была просто восхищена его
мастерством, вот уж кто видит карты насквозь, он наперед знает, у кого какая
масть.
Итак, в шесть
часов все рассаживаются по каретам, Король, г-жа де Монтеспан, Месье, г-жа де
Тианж9, а милашка д’Эдикур10 на откидном сиденье, словом,
что тебе в раю либо подле Никеи во славе11. Вы же знаете, как устроены
эти коляски, все сидят в затылок, лиц не видно. Королева с принцессами заняли
другую карету, а следом уж все остальные набиваются по своему усмотрению. Потом
катание в гондолах по каналу; отовсюду доносится музыка. В десять едут обратно;
смотрят комедию. Бьет полночь; подают medianoche. Так прошла суббота; мы,
впрочем, уехали, еще до того, как все стали рассаживаться по каретам12.
Если бы
Вы только знали, сколько раз со мной заводили речь про Вас, сколь часто
расспрашивали про Ваши новости, а сколько вопросов задавали просто так, лишь бы
спросить, скольких из них мне удалось незаметно избежать, скольким до этого не
было дела, а мне до них тем более, тогда бы уж Вы воочию увидели этот “l’uniqua
corte!”13 Надо признать, однако, что никогда ранее там не было столь
приятно, и все уповают на продолжение. Госпожа де Невер чудо как хороша, чудо
как скромна, чудо как наивна; ее красота живо напоминает о Вас.
Г-н де Невер,
как водится, самый забавный из Робинов14, жена его так и пышет к
нему страстью. Правильностью своих черт м-ль де Тианж15 даст фору
сестре. Г-н дю Мэн просто неподражаем; с его острым умом он позволяет себе
говорить немыслимые вещи.
Г-жа де
Ментенон, г-жа де Тианж, гвельфы и
гибеллины16,
представьте только, все тут. Стараниями милой принцессы де Тарант Мадам
буквально осыпала меня знаками внимания.
Г-жа де Монако17
осталась в Париже.
Намедни господин
Принц удостоил своим вниманием г-жу де Лафайет, тот самый “alla cui spada ogni
vittiria è serta”18. Как можно не растаять от подобной
милости, тем более что он не очень-то расточителен на них в отношении дам? Все
его разговоры только про войну; как и мы, он весь в ожидании известий. Те, что
доходят из Германии, вызывают трепет. Говорят, однако, что из-за таяния снегов
в горах Рейн настолько поднялся, что противник более нашего пребывает в
замешательстве. Рамбюр19 был застрелен по неосторожности одним из
своих солдат во время перезарядки мушкета. Осада Эра20 продолжается,
там уже есть погибшие среди лейтенантов гвардии и солдат. Армия Шомберга21
в полной безопасности.
Г-жа де Шомберг
снова меня возлюбила, поэтому наш барон22 купается пока в лучах
благосклонности своего генерала. Этот хвастунишка
бездельничает, как, впрочем, и все остальные; пусть себе поскучает; если
захочет контузию какую получить, то пусть сам себе ее и устраивает. Да хранит
их всех Господь в этой праздности! Таковы, милая моя, все эти утомительные
детали: либо они покажутся Вам скучными, либо придутся по сердцу, вот только
безразличной остаться не дадут. Хоть бы у Вас случилось то самое настроение,
когда Вы мне порой пеняете: “Ах, так Вы не желаете со мной говорить, так за что
же тогда я обожаю свою мамочку, которая скорее умрет, чем вымолвит хоть
словечко”. Ну а коли вам взгрустнется, так это не по моей вине, как, впрочем, и
Вашей вины не было, когда я опечалилась смертью Рюйтера23. В Ваших
письмах случаются порой воистину божественные строчки.
Вы так занятно
пишете про свадьбу, и это радует. Рассудок взял-таки верх, только вот
поздновато уже. Постарайтесь, чтобы господин де Ла Гард на меня не гневался, и,
как всегда, мои приветы г-ну де Гриньяну. Общность взглядов на Ваш отъезд вновь
делает нас друзьями.
Вы полагаете,
что я заострила свое перо исключительно для того, чтобы восхвалять доблести
господина Главного24. Что ж, не без этого, однако мне казалось, что
мой рассказ о его страстном желании возвыситься или, на худой конец, получить
звание маршала Франции, как в старые добрые времена, больше походил на
подтрунивание. Однако как это Вас задело; мир, увы, так несправедлив.
Вот и Бренвилье25
так же казалось. Никогда прежде такое обилие преступлений не рассматривалось
столь благосклонно; ее даже толком и не допросили. Кто-то внушил ей надежду на
помилование, да так крепко, что она и мысли о смерти не допускала, уже на
ступенях эшафота неожиданно произнесла: “Все ведь обойдется?” Наконец-то ее
прах развеян по ветру, исповедник же, однако, говорит, что она святая. А ведь
господин Председатель лично ей этого чудо-духовника26 выбирал.
Впрочем, Вам ведь случалось видеть карточных шулеров? Они тоже тасуют, тасуют
колоду, а потом, отвернувшись, предлагают вам вытащить карту. Вы ее
вытягиваете: во всяком случае, Вам кажется, что это Вы ее сами тянете, на самом
же деле Вам ее ловко всучили. Беспроигрышный вариант. Маршал де Вилеруа сказал
недавно: “После этого дела Пеннотье точно пойдет по миру”. На что маршал де
Грамон метко возразил: “Не раньше, чем прекратятся его званые обеды”27.
Такие вот нынче шуточки. Думаю, Вы не удивитесь, если я скажу, что поговаривают
о сотне тысяч экю, розданных нужным людям; истинная невиновность не нуждается в
расточительности. Впрочем, чтобы написать обо всем, что мне известно, надо
просидеть целый вечер. Ваши рассказы об этой премерзкой особе весьма занятны.
Вы должны быть удовлетворены: куда-куда, а в рай-то ей дорога заказана; более
того, столь подлую душонку надо бы вообще держать отдельно от всех. “Убить
гораздо вернее и короче”28: тут мы с Вами согласны; это ведь сущий
пустяк в сравнении с тем, чтобы целых восемь месяцев день за днем травить
родного отца, удваивая дозу в ответ на его нежную привязанность и заботу.
Передайте все
это господину архиепископу, мне же для облегчения страданий об этом поведали
люди из окружения господина Председателя. Я показала Ланжерону29
свои руки и ноги почти по колено, дабы он смог послужить Вам живым свидетелем.
У меня есть тут одна мазь, которая, как уверяют, творит чудеса. Я же не
живодер, чтобы принимать ванны из бычьей крови, да еще в самую жару30.
Одна Вы, дочь моя, способны избавить меня от всех недугов. Если б только г-н де
Гриньян мог представить себе радость, которую он доставил мне, согласившись на
Ваш приезд, то она одна послужила бы утешением в те полтора месяца, которые ему
предстоит провести в одиночестве.
Г-жа де Лафайет
помирилась с г-жой де Шомберг. Та необычайно милостива ко мне, а ее супруг — к
моему сыночку. Госпожа де Виллар спит и видит, как бы сбежать в Савойю, она
заедет к вам по пути. Корбинелли31, что ни говори, от Вас без ума.
Он по-прежнему трогательно обо мне заботится. Наш Добрый Друг просит передать,
что ждет не дождется Вашего приезда; он уверен, что и для меня это будет лучшим
лекарством, Вы ведь знаете, как он меня любит. Часто вспоминаю Ливри, порой
делаю вид, что начинаю задыхаться в надежде, что мне позволят туда выехать.
Прощайте же,
любезная и любимая Вы моя. Не заклинайте меня любить Вас. О, право, ни о чем
другом я и не мечтаю; и никто не посмеет упрекнуть меня, что я хоть в чем-то
Вам отказываю.
1. До этого
события г-жа де Севинье не бывала в Версале почти год.
2. Мадам — титул
жены брата короля, Мадемуазель — титул незамужних племянниц и двоюродных сестер
Короля, Месье — титул старшего из братьев короля.
3. Реверси —
карточная игра, в которую обычно играют вчетвером либо впятером. Победителем
считается тот, кто набирает наименьшее количество взяток.
4. Филипп де
Курсийон де Данжо — доверенный Короля. Увлекался литературой и обладал
безупречным вкусом. Сколотил состояние за игорным столом, где был удачлив
благодаря точному знанию правил и необычайной наблюдательности. Его честность
при этом всегда оставалась вне подозрений.
5. Господин
Герцог — это Анри-Жюль де Бурбон-Конде, герцог Энгиенский. По всей вероятности,
они были дружны с дочерью г-жи де Севинье.
6. Вперемешку,
но не в беспорядке (итал.).
7. Франсуаза
Миньо, вдова фермера. В 1653 г. стала второй женой маршала де л’Опиталя, а
позже тайной супругой короля Польши Яна Казимира после отречения того от
престола. В воспоминаниях современников часто упоминаются ее драгоценности,
вкус и умение их носить.
8. Валет червей
(итал.). Судя по расчетам маркизы, за
столом пятеро. Г-жу де Севинье, похоже, больше интересует величина ставок, чем
техника самой игры.
9. Габриэль де
Рошешуар, маркиза де Тианж, — старшая сестра г-жи де Монтеспан.
10. Г-жа
д’Эдикур (1644-1707) воспитывалась в доме маршала д’Альбера, барона де Пона,
которому они с сестрой Элизабет доводились племянницами. Была очень хороша
собой. Вышла замуж за Мишеля Субле, маркиза д’Эдикура, от которого у нее
родилась дочь. Г-жа Скаррон (будущая маркиза де Ментенон) воспитывала эту
девочку вместе с детьми г-жи де Монтеспан, поэтому та была посвящена в личные
дела королевской семьи.
11. Никея,
героиня серии средневековых испанских романов “Амадис Гальский”, восседала на
троне в окружении принцесс, которые держали перед ней волшебное зеркало, где
она любовалась отражением Амадиса Греческого, в которого была страстно
влюблена. Обладала даром превращать в статую каждого, кто поднимет на нее
глаза.
12. Г-жа де
Севинье соединила в одном письме то, что увидела собственными глазами (до 18
часов) и то, что ей, видимо, рассказали позже.
13. “…с
величием дворцовым”. (Т. Тассо “Освобожденный Иерусалим”, VII. 13). Перевод В.
С. Лихачева.
14. Робин —
влюбленный пастух из пьесы средневекового трувера XIII в. Адама Горбатого. Со
временем стал синонимом “глуповатого простака”.
15.
Диана-Габриэль де Дама — дочь маркиза де Тианжа, племянница г-жи де Монтеспан.
По свидетельствам современников отличалась удивительной белизной кожи,
красивыми глазами и длинным носом, который свешивался прямо к алым губам. Ее
сравнивали с “попугаем с вишенкой в клюве”.
16. В Средние
века Гвельфы выступали защитниками Папы против притязаний германских
императоров. Гибеллины, напротив, были противниками Папы. Их упоминание в
письме указывает на соперничающие группировки при дворе. Возможно, что это
намек на разгорающееся противостояние г-жи де Ментенон и г-жи де Монтеспан.
17.
Катрин-Шарлотта де Грамон — дочь маршала Антуана де Грамона. В 1660 г. в
возрасте двадцати одного года вышла замуж за г-на де Монако. Блистала при дворе
и вместе с г-жой де Гриньян танцевала в балетных спектаклях; отличалась
легкомыслием и свободой поведения.
18. “…меч
коего всегда порукой был побед” (Т. Тассо “Освобожденный Иерусалим”, II, 69).
19.
Луи-Александр де Рамбюр — сын маркиза де Рамбюра, полковник инфантерии, погиб в
возрасте восемнадцати лет.
20. Эр — городок
в Германии, земля Рейнланд-Пфальц.
21.
Фредерик-Арман де Шомберг (1619-1690) — выходец из Пфальца. В 1668 г. получил
французское гражданство, а в 1675-м также стал маршалом Франции. Вторым браком
был женат на Сюзанне д’Омаль д’Аркур, которая до замужества была большой
жеманницей и подругой г-жи де Гриньян. Именно о ней здесь идет речь.
22. Шарль — сын
маркизы.
23. Михаил
(Михил) Адриансзон де Рюйтер или Рейтер (1607-676) — нидерландский адмирал.
24. Речь, по
всей видимости, о графе де Люде, которым г-жа де Севинье одно время была
увлечена.
25. Речь о
Мари-Мадлен д’Обрей, маркизе де Бренвилье (1630-1676), знаменитой
отравительнице. Она отравила отца, мужа, детей, двух братьев и сестер с помощью
своего возлюбленного, капитана кавалерии Годена де Сент-Круа. 17 июля 1676 г.
маркиза была казнена по приговору специального трибунала.
26. Ни
общественное мнение, ни судьи не верили в то, что отравительница действовала в
одиночку. Рассчитывали, что она назовет сообщников на исповеди. Но она так
никого и не назвала.
27. Пьер-Луи де
Рейш, сеньор де Пеннотье, был арестован 15 июня по делу г-жи де Бренвилье.
Отравительница искусно использовала в своих целях нужных людей. Де Рейш был
богат и пользовался дружбой и покровительством Кольбера. Отказ от проведения
званых ужинов служил по тем временам первым свидетельством материальных
затруднений, что и послужило поводом для шутки. Пеннотье вскоре вернулся к
своим обязанностям и вновь стал давать званые обеды.
28. “Убить
гораздо вернее и короче” (Мольер “Сицилиец”, сц. XIII). Перевод с франц. З.
Венгеровой.
29. Маркиз Жозеф
Андро де Ланжерон (1649-1711) — морской офицер, представитель высшей
аристократии Франции. В двадцать два года он уже капитан судна. С 1689 г. —
командир эскадры, а в 1697 г. командует всеми военно-морскими силами Франции. В
Мессине он влюбляется в донью Корнелию Сигала, на которой решает жениться
вопреки запрету Кольбера. Его берут под стражу и переправляют во Францию. Донна
Сигала последовала за ним, но он к ней уже охладел. Именно тогда, в подражание
басне Лафонтена “Стрекоза и муравей”, появилось стихотворение, где действующими
лицами были маркиз де Ланжерон, Корнелия Сигала, граф и графиня де Гриньяны.
30. Бурдело,
личный лекарь семьи Конде, при приступах подагры предписывал принцу ежедневно
какое-то время держать руки в пасти быка. Он же лечил и маркизу.
31. Жан де
Корбинелли (1615-1716) — философ, друг юности и один из учителей маркизы де
Севинье.