Стихотворение. Перевод с итальянского и вступление Петра Епифанова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2015
ДИАЛОГ СКВОЗЬ ВОЙНУ И СМЕРТЬ
Есть женщины, сырой земле родные.
И каждый шаг их — гулкое рыданье,
Сопровождать воскресших и впервые
Приветствовать умерших — их призванье.
О.
Мандельштам, 1937
И мировосприятие, и художественный язык Витторио Серени (1913-1983)[1] сложились задолго до первых поэтических опытов, в раннем детстве, а развивались — памятью о нем. Отец Витторио служил начальником таможни на приграничной железнодорожной станции. Луино, городок у отрогов Альп, на берегах узкого северного рукава Лаго Маджоре, — железнодорожные ворота Италии для стран Центральной и Северной Европы. На вагонах поездов, изо дня в день в определенные часы проходивших через Луино, читались названия более чем половины европейских столиц. Такие скромные предметы, как сетка расписания и стрелка вокзальных часов, имели волшебную власть соединять ритмы детской жизни, воображения, игр, снов и мечтаний Витторио с ритмами далеких блестящих городов. Мальчику из семьи, условно говоря, «станционного смотрителя», кажется, было предопределено иметь особые отношения с пространством и временем. Именно из полусознательного детского опыта он вынесет то острое и индивидуальное чувство вовлеченности в историческое пространство и время Европы, которое на всю жизнь останется характерной, отличительной чертой его поэзии.
Важным этапом в интеллектуальном и эстетическом развитии Серени явилось обучение на философском факультете Миланского университета, в семинаре по эстетике профессора Антонио Банфи. Этот семинар в 1930-е годы оставался одним из немногих непогашенных очагов свободной мысли в Италии. После войны ученики Банфи встали в первом ряду гуманитарных деятелей страны: философы, социологи, писатели, литературные критики, публицисты, педагоги. Крепкие связи среди «банфиан» (в истории итальянского ХХ века это слово является термином) позволили Серени сделать успешную карьеру — в течение многих лет он являлся главным литературным редактором крупнейшего издательства «Мондадори».
Одно из значительных обстоятельств «банфианского» периода жизни Серени — дружба с соученицей по семинару, поэтессой Антонией Поцци. Если Витторио видел в творчестве, помимо прочего, способ обрести место в обществе, то для Антонии поэзия была сокровенным служением, «исповеданием», реализацией особой религии как связи, единства всего со всем. Поэзии, по ее мысли, подобало собирать и возвращать все явления природы и культуры, будущего (в мистически ощущаемом ею призвании материнства) и прошлого (умерших) к единому исконному животворящему лону.
Витторио и Антонию не связывало любовное чувство: у него была возлюбленная, которой предстояло стать его женой, матерью его детей. Но дружба между обоими была весьма интенсивной и горячей. Во всяком случае, так видится из писем Антонии.
«Ты для меня вот что: существо другого пола настолько близкое, что мне кажется, что у меня в венах течет та же кровь, человек, которому можешь смотреть в глаза без смущения, который не стоит над тобой или перед тобой, а рядом, и идет вместе с тобой, по той же равнине» (20 июня 1935).
«Я вижу, что могу сказать тебе все — как самой себе, только той, которая лучше и светлее меня» (16 августа 1935).
Активно общаясь с известными поэтами старшего возраста (К. Бетокки, С. Квазимодо, Л. Синисгалли, А. Гатто), Серени был не связан ни с кем из них подобным творческим и человеческим союзом. Сравнение стихов его и Антонии 1935-1938 годов обнаруживает многие переклички, вплоть до взаимного цитирования.
Яркой отличительной чертой раннего Серени было переживание зыбкости мира и европейской цивилизации, ускорения исторических часов, предчувствие близкой войны. Подобное ощущение, нарастая до отчаянного, катастрофического, возникает и в стихах Антонии. Оба, каждый по-своему, чувствуют и передают приближение роковой грани.
За несколько месяцев до своей смерти Антония отдала Витторио записи своих стихов последних лет. Возможно, он увидел в этом знак принятого решения: мысль о самоубийстве не оставляла Антонию уже давно. Вскоре им было написано стихотворение «Диана», обращенное к скрытой под вымышленным именем женщине, или добровольно ушедшей из жизни, или готовящейся уйти. Не беремся уверенно судить, какова связь между именем Дианы, девственной богини-охотницы, и Антонией, девственницей, спортсменкой, участницей конных охот своего отца. Копию этого стихотворения, сделанную рукой Антонии, нашли при ее бесчувственном теле в день самоубийства, 2 декабря 1938 года. Внизу было приписано: «Прощай, Витторио, дорогой, — мой дорогой брат! Вспоминай меня вместе с Марией[2]».
Трагедия в каком-то смысле закрепила их связь. Антония стала внутренним собеседником поэта. Серени будет отзываться на голос подруги еще спустя два десятилетия после ее смерти.
Серени призвали на военную службу сразу после свадьбы, в июле 1939-го, в 1940-м он вернулся домой, а через год, осенью 1941-го, был повторно мобилизован буквально от колыбели новорожденной дочери. Время с августа по ноябрь 1942-го Серени вместе со своей пехотной дивизией провел в Греции, ожидая отправки в Северную Африку. Поражение под Эль-Аламейном обрушило эти планы, дивизию перебросили обратно: теперь флот и войска союзников грозили самой Италии. В июле 1943-го — за два дня до падения Муссолини — лейтенант Серени был взят в плен американцами близ Трапани (Сицилия); два тягостных года прошли в лагерях Алжира и Марокко. Серени нифкфогда не разделял агрессивно-имперского пафоса фашизма. Войну он принял как закономерную судьбу заблуждавшейся нации. Вместе с нею ему довелось пройти сквозь свое «чистилище». В молчании пустыни, в стороне от решающих событий войны, поэт, тем не менее, не выпадает из истории. Чувство истории в его алжирских стихах только сгущается. И, как в самых первых опытах, в них снова присутствуют детские спутники Витторио — сетка расписания и часовая стрелка.
Не знают, что они мертвы,
мертвые вроде нас,
не знают покоя.
Они повторяют упрямо жизнь,
находят слова поддержки,
читают в небе вечные знаки.
Вертится серый алжирский круг
в мелкой сетке недель и месяцев,
но упирается стрелкой в одно названье: ОРАН[3].
Через порт Оран пленные после освобождения могли добраться до родных мест.
В 1947-м выйдет сборник военных стихов Серени под общим заглавием «Алжирский дневник». Книга сделает его поэтом не только знаменитым, но действительно нужным своему поколению в момент отрезвления от имперско-милитаристского самообмана.
Первую часть сборника составляет цикл «Афинская девушка». Содержание стихотворения, давшего название всему циклу, не предполагает ни любовного романа, ни даже просто знакомства с его центральным персонажем. Но, вызывая в поэте волну глубоких, далеко не только личных переживаний, «афинская девушка» становится одним из ярких образов мистической посвятительницы, проводницы в странствиях поэта, в каком-то смысле приближаясь к центральным женским образам двух столпов италийской поэзии — Вергилия и Данте.
Вся ранняя поэзия Серени содержит постоянную отсылку к Европе, не только как к родному для Серени культурному миру, но и как к живому существу. В стихотворении «Итальянец в Греции» (август 1942[4]) мы прочитываем важное обращение: «Europa, Europa che mi guardi… Европа, Европа, которая смотришь на меня…» Эта строка моментально вызывает в памяти слова Антонии Поцци: «Poesia… Poesia che mi guardi… Поэзия, которая смотришь на меня…»
Поэзия для Антонии неразделимо соединяется с совестью. Функцию совести, некой твердой моральной опоры, имеет и образ Европы у Серени. Серени видит в Европе проявление того же божественного творческого принципа, который чтит Антония. Оба поэта идут рядом, как писала Антония семью годами раньше.
Греция была близка Антонии во многих смыслах. С семнадцати лет всю ее судьбу определила ее первая и последняя любовь — любовь к Антонио М. Черви, филологу-грецисту, преданному поклоннику Афин эпохи Платона и Перикла. В силу того же чувства древнегреческие культурные корни юга Италии — земли, связанной с любимым, — Антония воспринимала как свои собственные, воспринимая их с мистическим оттенком. Предметы из раскопок, фотографии древнегреческой скульптуры, попадая ей в руки, становились для нее реликвиями. Этим предметам она посвящала и стихи.
В «Афинской девушке» содержится ряд аллюзий на более раннее стихотворение Серени — «Третье декабря» (1940), написанное на смерть Антонии, с рядом скрытых цитат и намеков, понятных ее друзьям. Здесь звучат и ее мысли: единение-отождествление с умершими, одна из ее излюбленных идей, а также вера во всеобщее воскрешение, не христианское, эсхатологическое, а природное, связанное, возможно, с ницшеанской идеей «вечного возвращения». Голосом безвестной афинянки, олицетворяющей одновременно и Европу Серени, и Поэзию Антонии, миру возглашается весть «милости, надежды, благоговенья».
Восстановление связи с землей, ее природой и прошлым, и с умершими — своего рода «усилье воскресенья» — стало насущной потребностью итальянской поэзии после пережитой нацией катастрофы. Когда Антония Поцци писала об этом десятью-тринадцатью годами раньше, задолго до всего, что суждено было перенести Италии и Европе, ее голос был никому не слышен. Теперь призыв был громко повторен свежим голосом Серени, зазвучавшим с новой силой голосом Унгаретти[5]. Зерно упало на плодоносную почву и проросло. Голоса живых слились с голосами ушедших в чаянии нравственного возрождения страны.
[1]ї Arnoldo Mondadori ed. 1965
ї Петр Епифанов. Перевод, вступление 2015
[2] Мария-Луиза Бонфанти
— невеста Серени, переводчица английской прозы. (Здесь
и далее — прим. перев.)
[3] Перевод Е. М. Солоновича.
[4] Даты в стихах Серени
1930-1940-х гг. означают не время написания стихотворения, а момент в истории и
биографии, с которым оно связано: еще один характерный способ «сверки часов».
[5] «Не кричите», «Ангел бедного» (1944),
«Земля» (1946), весь сборник «Земля обетованная» (1951).
[6] Речь может идти об «охоте» на
партизан. Охота — как образ агрессивной и жестокой среды, преследующей поэта, —
упоминается у Серени в стихотворении «3 декабря».
[7] Предместье Афин, где стояла в
августе-ноябре 1942 г. дивизия Серени.
[8] Греческое уважительное обращение к
девушке, аналог итальянского «синьорина». «Другим, не тебе» — женщинам Италии,
для которых пришла очередь вкусить ужасы войны. «Поздние… плоды тревоги», то
есть, возмездие, давно причитавшееся Италии как стране-агрессору.