Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2011
БиблиофИЛ
Cреди книг
с Верой Калмыковой
Книги, которые укрепляют надежду
Иштван Силади. Камень в сухом колодце / Пер. с венгерского Ю. Гусева[1]. — М.: Водолей, 2010. — 496 с.
Издание первого и наиболее удачного романа венгерского писателя из Трансильвании И. Силади сопровождается послесловием переводчика, Юрия Гусева (прием более чем уместный, и жаль, что нечастый). “При чтении…, — отмечает Ю. Гусев, — память тут же подсказывает аналогию: ▒Леди Макбет Мценского уезда’ Н. Лескова. Но чаще всего аналогии помогают лишь в первый момент: помогают ухватиться, более или менее сориентироваться. А затем восприятие сосредоточивается на том, чтобы увидеть, понять: все — другое, все — по-другому”.
Сравнение героинь Лескова и Силади — дело долгое, но ключ оно действительно дает. Илька Сенди убивает своего возлюбленного, который собирается в поисках лучшей доли направиться в Америку. Наутро после убийства Илька бросает камень в высохший колодец; чуть позже туда отправится и тело ДенешаГёнци. И много, много других камней полетит вслед, пока сознание Ильки будет кружить среди образов полусумасшествия-полужизни после убийства. Здесь главное не то, что Денеш планирует уехать; он готов оставить ее, и вот против этого Илька восстает со всей яростью живого существа, жаждущего быть, но обреченного смерти. Поэтому еще одна ближайшая аналогия — разумеется, с “Преступлением и наказанием” (Свидригайлов ведь тоже, кажется, в Америку собирался?) — здесь не действует: Илька убивает, чтобы сохранить себя — и в том, что это попытка с негодными средствами, ей придется убедиться ценой себя же.
Силади-психолог не был бы столь убедителен, если б его мышление не отличалось афористичностью: концентрация общечеловеческого эмоционального опыта помогает читателю соотнести героиню-убийцу с собою, сделав ее историю частью своего внутреннего сюжета. “…Инстинкт самосохранения не позволяет нам сказать себе, что если мир этот плох, то повинна в этом наша бездеятельность…” “Хорошо бы как-нибудь сесть на придорожный камень и, глядя на дымящуюся печную трубу, просто сидеть… Или, лежа в траве на опушке леса, просто любоваться кустом шиповника… Жестокий инстинкт самосохранения неумолимо несет нас мимо подобных моментов, и тот же самый инстинкт вынуждает нас набрасываться на землю, которая принадлежит нам примерно так же, как женщина — прошедшим через деревню солдатам-наемникам”. “Когда судьба начинает тобой помыкать, поневоле захочется стать упрямым”. “Добрый поступок, как известно, непростителен, ибо вытерпеть его с поднятой головой никому не под силу. А ведь поднятая голова — важнее всего”.
Читательское сочувствие здесь, как и в других случаях, заставляет восприятие работать “от противного”. Вот почему совершенно прав Ю. Гусев, утверждающий: “▒Камень’ — как и книги Маркеса — из числа тех произведений, которые укрепляют надежду”.
Юлиан Стрыйковский Аустерия. Роман / Пер. с польск. К. Старосельской. — М.: Текст, 2010. — 282 с.
Надежда — то единственное, чем по-настоящему обладают герои “Аустерии”. Это их единственное прибежище и спасение. Фабула, относящаяся к началу Первой мировой войны, традиционна для произведений из стихийно складывающейся серии “прозы еврейской жизни”, которую активно пропагандирует издательство “Текст”: на город надвигаются войска, евреи бегут прочь… Некоторые уже убиты — самые молодые. Самые красивые. Самые незащищенные.
В книге главное — даже не трагическая история об одном из микроисходов, которыми столь богата история народа Израиля в рассеянии, сколько удивительная интонация полусказа-полупритчи-полуромана, мастерски переданная Ксенией Старосельской: “Отец мой… рассказывал мне, как еврей учитель вел детей в синагогу молиться. И что же делает сатана? Оборачивается вурдалаком… детей пугает… Раз, раз, и окончена битва, бах, бах, и конец молитвам. Что же делает еврей учитель? Конечно, как всякий человек, плачет. А вурдалак лает и скачет. ▒Не убивай беззащитных овечек! Я за душу твою поставлю три свечки’. А вурдалак знай себе смеется-хохочет. Еврею учителю худо, силы уже на исходе, он плачет и думает: не на что надеяться вроде. И тут с губ его последняя песнь слетает, предсмертную исповедь он, как каждый еврей, начинает. Глядь, вурдалак-пройдоха хвост поджал, точно пес побитый, в брюхе бурчит, обоссался, простите, смердит, как мужик немытый. Обещает: я зло позабуду; клянется: я детей больше трогать не буду. Упрашивал, лил слезы, но поздно, раньше надо было просить за грехи прощенья. Вот так вот еврей учитель детей своих бедных спас. А с неба глас: будет тебе за это награда — ты дождешься прихода Мессии”.
Приход Мессии, бесконечный, непрекращающийся разговор о Боге, разговор с Богом составляет сюжет “Аустерии”. Логика жителей маленького городка, логика посетителей аустерии, логика беженцев, логика обреченных, пытающихся сохранить здравый смысл и стиль мышления, пребывая в аду, сохраняется лишь благодаря тому, что диалог с Создателем, ведущийся и автором, и старым Тагом, не прерывается ни на одну минуту. Автор и его герой постоянно меняются местами, на первый план выступает то один, то второй, за счет чего сказовая интонация не преобладает над романным повествованием, но и само это повествование не приобретает характера “объективного”, отстраненного рассказа об ужасающих событиях, как это происходит, для сравнения, к “Конармии” Бабеля. В сказе точка зрения автора и героя обычно различны; в “Аустерии” этого не происходит: оба они едины в желании счастья для всех — даже если за него придется заплатить собственной жизнью. Недаром в самом конце романа старый Таг говорит: “Ради спасения все дозволено. Когда надо спасать чью-то жизнь. <…> У нас исповедуются только один раз. Есть такая предсмертная молитва. Я ее уже сказал”.
Джеральд Мартин Габриэль Гарсиа Маркес. Биография / Пер. с англ. И. П. Новоселецкой. — М.: СЛОВО/ SLOVO, 2011. — 624 с.
Биографию Г. Г. Маркеса Джеральд Мартин пишет с конца 1990 года: по его приблизительным подсчетам, он потратил на эту работу четверть своей собственной жизни. За это время он взял, в частности, более трехсот интервью, и многих из его собеседников уже нет в живых. Изначально Маркес согласился общаться лишь на условии, что биограф не будет заставлять писателя выполнять свою работу; кончилось дело тем, что патриарх мировой словесности сообщил, что Мартин — его официальный биограф.
В предисловии Мартин отмечает: “Написав более двух тысяч страниц и… шесть тысяч сносок, я наконец понял, что, возможно, никогда не закончу этот проект. Сейчас на суд читателя представлен сокращенный вариант гораздо более длинной, уже почти завершенной биографии, которую я намерен опубликовать еще через несколько лет, если судьба будет ко мне добра. Я счел, что было бы разумнее отложить на время свой гигантский труд и свести результаты своих изысканий и весь собранный материал в относительно компактное повествование, пока герой моей книги, которому уже за восемьдесят, жив и способен прочитать мою работу”.
Что ж, первым читателем действительно всегда становится сам герой — это верно для любой книги, если смотреть на взаимоотношения автора и героя с точки зрения, предложенной в произведениях Маркеса.