Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2011
Новые книги Нового Света
с Мариной Ефимовой
Совместно с радио “Свобода”
Timothy W. Ryback Hitler’s Private Library. — Alfred A. Knopf, 2008
Вообще говоря, меня не интересует, какие книги читал Гитлер. Я думаю, что он из любой книги смог бы вычитать то, что соответствовало его низкой душе. Однако историк ТимотиРайбэк любопытно поворачивает тему “Гитлер-книгочей”. Начать с того, что, по его версии, страсть к книгам с юности заменяла Гитлеру любовь к человеческим существам:
В ноябре 1915 года капрал 16-го Баварского резервного полка пришел в увольнительную во французский городок в двух милях от линии фронта. В отличие от других солдат, тративших деньги в борделе и винной лавке, Гитлер потратил 4 марки на книгу о культурных сокровищах Берлина. Он читал постоянно: в фермерских домах на постое, на привалах во время маршей, в траншее. Он ни с кем не дружил и почти ни с кем не общался, и единственным существом, к которому он явно привязался, был приблудный белый терьер, который беспрекословно его слушался. Приятель венской юности Гитлера, Август Кубизек, говорил про Гитлера: “Книги были его миром”.
Человек, который больше известен тем, что демонстративно сжигал книги, был после выхода на историческую арену обладателем библиотеки в 16 тысяч томов. (Ее остатки хранятся в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне.) И хорошо знакомый с этой гитлеровской библиотекой ТимотиРайбэк пытается реконструировать тот путь — от книги к книге, — на котором Гитлер создавал свой, так сказать, “психологический атлас мира”.
Главное влияние на Гитлера Райбэк приписывает книге Ганса Гюнтера “Расовая типология немецкого народа”. Этому автору в Германии дали прозвище Гюнтер Расист за фанатичное отношение к чистоте крови. Другим учителем был мюнхенский издатель Юлиус Фридрих Леман. Давно забытые авторы сотен изданных им книг и были, по мнению Райбэка, вдохновителями официально принятого и якобы “научно обоснованного биологического расизма” нацистов. ТимотиРайбэк считает, что весь комплекс идей и взглядов Гитлера строился, в общем, на вот этих доморощенных теориях, вычитанных им из дешевых тенденциозных брошюр и из книжек-однодневок крикливых выскочек. Райбэк пишет:
Набор книг, изданных Леманом, составляет ядро книжной коллекции Гитлера и краеугольный камень не только интеллектуального мира самого Гитлера, но и всего идеологического фундамента его Третьего рейха.
Однако рецензент книги “Личная библиотека Гитлера”, ДжейкобХэйлбрун, в статье “Книгочей” напоминает нам о том, что у Гитлера было гораздо больше источников вдохновения и гораздо больше учителей:
Райбэк не отметил важного влияния на Гитлера изящного города Вены — этакого волшебного горшочка, в котором постоянно варилась не каша, как в сказке братьев Гримм, а, по словам австрийского историка БригиттыХаман, “наваристая ненависть к евреям”. В юности Гитлер восхищался мэром города — антисемитом Карлом Лугером — и пописывал в тамошние расистские газеты и листовки. Не упоминает Райбэк и то, что в тюрьме Ландсберг, куда Гитлер попал в 23-м году после провала “Пивного путча”, он получал еженедельные наставления профессора политических наук Мюнхенского университета Карла Хаузгоффера, проповедника “лебенсраум” (то есть необходимости бóльшего жизненного пространства для немцев). Словом, идеи Гитлера были им вычитаны не только из дешевых книжонок. Они были популярны в буржуазных и даже в интеллектуальных кругах Германии и Австрии. Феномен Гитлера заключается в том, что он сумел объединить немецкий культурный национализм с политикой.
Еще в 20-х годах Гитлер составил список книг, которые “каждый национал-социалист должен знать”. Среди них книга Генри Форда “Международный еврей” и “Сионизм как враг государства” Альфреда Розенберга. Словом, Гитлеру было из чего выбирать и у кого учиться.
В 1987 году в Нобелевской речи поэт Иосиф Бродский предложил (полушутя-полусерьезно) выбирать правителей, исходя из того, какие книги они читают. К сожалению, тут нельзя не вспомнить, что серийный убийца Генри Эббот, чьи литературные способности так ценил писатель НорманМейлер, читал замечательные литературные и философские сочинения: Шопенгауэра и Гегеля, Кьеркегора и Ницше, Нильса Бора и Бертрана Рассела, Стендаля и Чивера, Сартра и Бубера. Многие американские преступники зачитывались книгой Сэлинджера “Над пропастью во ржи” — в том числе убийца Джона Леннона. В личной библиотеке Сталина было 20 000 томов…
Разумеется, сам по себе вкус к чтению не делает человека убийцей или тираном, но и гарантированного противоядия от злодейства из книг тоже не получается.
Jonathan Brent Inside the Stalin Archives. Discovering the New Russia. — Atlas & Company, 2008
Когда Борис Ельцин объявил об открытии секретных архивов КГБ и закрытых партийных архивов, историки, социологи, архивисты и журналисты всего мира ринулись в Москву. Бросились в архивы (вместе со специалистами) и простые советские граждане — как жертвы, так и палачи. Тысячи людей впервые читали ставшие доступными дневники, письма, протоколы допросов, доносы и партийные директивы. Среди иностранцев, успевших быстро отреагировать на открывшийся доступ к драгоценной информации, был Джонатан Брент — сотрудник издательства Йельского университета, готовившего сборник “Анналы коммунизма”. Читаем в книге Брента “В сталинских архивах”:
В абсолютной эйфории (достаточно наивной, как оказалось) я прилетел в Москву в январе 1992 года. Моей целью было получить ответы на вопросы, которыми задавались все западные специалисты по советской истории. А именно: было ли убийство Кирова делом рук одинокого убийцы или оно было совершено по приказу Сталина? действительно ли произошел разрыв в отношениях Сталина с Лениным? была ли компартия Соединенных Штатов вовлечена в советский шпионаж? какова была настоящая роль Советского Соза в Гражданской войне в Испании? почему Сталин не отреагировал на донесения разведчиков в канун немецкого вторжения в июне 1941 года? по чьей инициативе и под чьим контролем проходил Большой террор 36-38-го годов? как и почему произошла резня польских офицеров в Катыни? был ли голод 32-33-го годов на Украине и в других областях страны результатом неурожаев или это был политически мотивированный, санкционированный правительством геноцид?
Странно, что Брент не задается вопросом, не была ли трагедия 32-33-го годов на Украине и в Казахстане результатом глупости, непредусмотрительности и тупой жестокости. То есть не могло ли быть, что приказ о конфискации продуктов был спущен сверху без всякой даже мысли о том, что из этого может выйти: “Нам, мол, сейчас важно спасти от голода города, а на Украине, в Казахстане или где там еще — хоть трава не расти…” Кстати сказать, именно в книге Брента приводится характерный в этом смысле пример — меморандум главного сталинского прокурора времен Большого террора Андрея Вышинского, выпущенный им в 1938 году после инспекционной поездки по ГУЛАГу.
Заключенные, говорится в Меморандуме, доведены там до того, что совершенно потеряли человеческий облик. Кто-то — очевидный враг — добивается того, чтобы эти люди умирали или по дороге в лагеря, или по прибытии туда.
Меморандум Вышинского — классическая сталинистская реакция: в каждом провале системы винить саботажников.
По моему мнению, Вышинский (больше, чем кто-либо другой из подручных Сталина) заслужил смерть на виселице, а не в собственной постели. Но и он, я думаю, не имел в виду сознательно обрекать своих подсудимых на то существование, свидетелем которого стал во время инспекционной поездки по лагерям. Он ведь и сам мог туда попасть. Другое дело, что он не мог и остановить шабаш садизма, вызванный к жизни его собственной трактовкой юриспруденции. Поэтому возможно, что он написал меморандум с единственной целью: хоть как-то прикрыть свой тыл — на всякий случай.
Согласны мы или нет с формулировками вопросов Брента, его работа в России в начале 90-х годов имела огромное значение для заполнения белых пятен в советской истории. И Брент первым особо подчеркнул в своей книге, что эта задача не могла быть выполнена, если бы не честная, мужественная и неустанная работа и помощь российских архивистов и историков. Тем не менее получить ответы на заданные американскими историками вопросы оказалось труднее, чем Брент ожидал.
Несмотря на то, что в одном только Центральном партийном архиве 250 миллионов документов, лишь горстка этих документов содержит бесспорные доказательства тех или иных действий советского правительства — доказательства, которые в Америке называют “дымящимся пистолетом”. Теперь стало очевидно, что советские лидеры никогда не оставляли в письменном виде самые судьбоносные решения на высшем уровне и самые важные приказы. Они всегда были устными. А те, что остались, уничтожены. В связи с этим возник новый, более общий вопрос: каков был механизм, которым оперировала советская система в целом?
Другим разочарованием для Брента была замеченная им готовность (чтобы не сказать, тенденция) правительства новой России вернуться к такой патриотической интерпретации русской и советской истории, которая не останавливается перед явными искажениями этой истории. Брент пересказывает случай с немолодым, уважаемым русским историком, опубликовавшим работу, в которой говорилось, что советская армия оккупировала Литву еще до вторжения Гитлера в Советский Союз в 1941 году. Историк немедленно получил предупреждение, что если он будет повторять свою версию, то и он, и его дочь лишатся квартиры и работы. “Возвращаются 70-е годы, — сказал историк. — Ничего не попишешь”.
Но больше всего удручает и поражает Уильяма Брента в России феномен Сталина.
Через два дня после похорон Сталина Илья Эренбург в конце торжественного некролога написал слова: “Сталин жив!” Кажется, его слова оказались пророческими. Сейчас, через полвека, когда всему миру известна цепь невообразимых преступлений Сталина и он признан главным убийцей ХХ века, его место в жизни России остается загадочным. Когда я спросил офицера ФСБ, возможна ли в России реабилитация Сталина, он посмотрел на меня с ужасом: “Абсолютно невозможна, — сказал он. — Это все равно что реабилитировать Гитлера”. Однако авторы множества книг, опубликованных в России, находят немало причин для прославления Сталина. Его портрет можно увидеть на коробках конфет в магазинах аэропорта Шереметьево. Можно ли себе представить, чтобы в аэропорту Мюнхена или Берлина продавали конфеты с изображением Гитлера?
Я так хорошо представляю себе людей, готовых сегодня к постепенной реабилитации Сталина. Это те, кто хочет не любить Россию, а гордиться ею, кто хочет трудиться не над ее выздоровлением, а над восстановлением ее имиджа сверхдержавы. Словом, те, для кого важнее не быть, а казаться.
Но пока дело историков — собирать факты. Йельский университет уже выпустил первые 25 томов своего грандиозного проекта “Анналы коммунизма”, включая недавно найденные стенограммы тридцати собраний Политбюро 30-40-х годов. Сейчас американские историки работают над архивами Сталина. Так что продолжение следует…
John Carey William Golding. The Man Who Wrote “Lord of the Flies”: A Life. — Free Press, 2010, 573 p.
Несколько английских школьников по стечению обстоятельств надолго оказываются на необитаемом острове, без взрослых. Через некоторое время они изгоняют или подавляют тех, кем руководит здравый смысл и совесть, и превращаются из группы цивилизованных подростков в дикарей, которыми правят законы джунглей. Этот сюжет придуман писателем Уильямом Голдингом в романе 1954 года. “Повелитель мух” и превращен в аллегорию такой художественной силы, что роман сделался всемирным бестселлером, а его автор был удостоен Нобелевской премии. Однако через пятнадцать лет после публикации “Повелителя мух” Голдинг, тогда уже автор трех романов, признавался другу:
Меня бесит успех этого романа: он означает, что моя репутация держится на незначительной вещице, что моя слава — шутка, и все полученные мною деньги — выигрыш в игре “Монополия”. Я их не заработал.
Это письмо приведено в книге “Уильям Голдинг. Человек, написавший ▒Повелителя мух’, которая является первой биографией писателя, умершего в 1993 году. Автор биографии — один из лучших литера-турных критиков Англии Джон Кэри — характеризует Голдинга, как писателя, больше интересовавшегося идеями, чем людьми. В отличие от него, сам биограф Кэри создает в своей книге поразительно живой и странный образ писателя, шокирующий контрастами и противоречиями характера:
Голдинг был сверхчувствительным, робким, одиноким и боязливым мальчиком. У него были холодные отношения с родителями и с братом, и не было друзей… Когда он стал подростком, его отчужденность вылилась в классовую ненависть. Отец, малоимущий интеллектуал, преподавал в средней школе для бедных, которая, к несчастью, находилась близко от элитарной частной школы “MarlboroughCollege”. Рядом с ее богатыми, чистыми учениками Уильям чувствовал себя “грязным и пристыженным”. “Моей глубочайшей подсознательной мечтой, — писал он, — было высмеять мальборских, да еще и помочиться на них”. Писательство Голдинга, в каком-то смысле, стало его мщением.
Классовое чувство не покидало Уильяма и в Оксфорде, где он был (по кодовому определению профессоров) “не с верхней полки”, то есть не блистал талантами, и “не вполне Джи” — не вполне джентльмен. Сам же Голдинг писал, что он часто грезил, как пробирается в Итон — самый престижный колледж Англии — с тоннами взрывчатки “и с тем взрывательным устройством, которое срабатывает от движения руки и дает почувствовать себя Иеговой”.
Голдинг мастерски описывал унижение, но не скрывал и своих темнейших импульсов — подавленной тяги к жестокости. Он писал: “Я всегда понимал нацистов: я сам таков по натуре”. Его “Повелитель мух” продиктован отчасти знанием собственной натуры: когда один из мальчиков говорит своим товарищам: “Мы не дикари, мы англичане!”, вы слышите за этой строчкой издевательский смех Голдинга.
Тем не менее Голдинг потому и получил Нобелевскую премию, что и роман “Повелитель мух”, и остальные его романы не оставляют сомнения в том, где добро и где зло.
Знакомый мир, понятный и охраняемый законами, ускользал прочь… Ральф плакал… плакал о потерянной невинности, о темной глубине человеческого сердца и об исчезновении настоящего, мудрого друга по имени Хрюшка, который всегда придумывал что-нибудь осмысленное.
СамоосознаниеГолдинга было скорее преувеличенным самообвинением — продуктом чувствительной совести. В жизни УильямГолдинг мухи не обидел. И биограф Кэри с замечательным юмором и с искренним сочувствием описывает невероятные контрасты этой странной личности:
Во время Второй мировой войны Голдинг был отважным командиром одного из небольших катеров с ракетными установками, которые в день высадки в Нормандии обстреливали навесным огнем прибрежные немецкие укрепления. При этом однажды, по рассеянности, он чуть сам себя не взорвал. Голдинг был человеком, постоянно попадавшим впросак, человеком, у которого все валилось из рук, человеком, который всегда о чем-то горевал. Он был помесью современного Иова с экзистенциальным Чарли Брауном [героем детских американских мультиков. — М. Е.] и с вечными страдальцами из рассказов БернардаМаламуда и ИэнаМакьюэна.
Голдинг боялся высоты, уколов, насекомых и пресмыкающихся, боялся оставаться один в темноте. Он был профессиональным моряком, но абсолютно не ориентировался в пространстве. В автомобиле он мог потеряться в нескольких километрах от дома. Он часто разбивал голову о притолоки, прищемлял себя дверьми и натыкался на тяжелые предметы. Все его начинания были обречены на провал: он развел у себя в пруду золотых рыбок, но их съели цапли. Он развел красивое водяное растение, но оно затянуло весь пруд, и Голдинг месяцами его выводил, боясь, что станет виновником заболачивания Ла-Манша.
Многие приключения УильямаГолдинга случались с ним в состоянии опьянения, которое было его если не постоянным, то частым состоянием: в гостях, например, он иногда садился мимо стула. Он ходил враскачку, что одни называли моряцкой походкой, а другие — походкой завсегдатая баров. После обеда у писателя Синклера он сломал фанерное изображение Боба Дилана: он шел по темному саду, и ему показалось, что на него движется сам Сатана. Голдинг атаковал его, победил и закопал в глухом углу сада.
Два фактора были абсолютно стабильными в жизни Голдинга: его брак с ЭннБрукфилд, с которой они были женаты 54 года (до самой его смерти), и его творчество. И биограф Джон Кэри дает творчеству Голдинга высочайшую оценку — не только “Повелителю мух”, но и остальным вещам, особенно роману 1955 года “Наследники” и роману 1956 года “Воришка Мартин”:
Его величие как романиста — в его способности войти в некую “марсианскую” систему координат — показать знакомые вещи с абсолютно незнакомой точки зрения.
Интересное определение таланта Голдинга дал писатель ЭнтониБёрджес (автор “Механического апельсина”), назвав его “очень глубоким и очень узким”. Но Голдинг сам был своим наиболее безжалостным критиком: “Я опускаюсь по спирали в положение писателя, высоко оцененного, но не читаемого”, — писал он в 60-х годах, за 20 лет до получения Нобелевской премии. И это отчасти верно. Если не считать “Повелителя мух”, его странные, зачарованные, трудные романы почти никто сейчас не читает. Но есть надежда, что восхитительная биография Джона Кэри вернет Голдингу внимание читателей.