Рассказ. Перевод Льва Оборина
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2011
Перевод Лев Оборин
Мэтью Лав#
Ночное дежурство
Рассказ
Доктор Тэран проснулся в сумерках, в час пик, от гула автомобилей, который через открытое окно доносил до него сквозняк. Квартира была перегрета; он спал без одеяла. Нестерпимо болел лоб. Глаза ввалились от переутомления. На коже остатком сна лежало прикосновение холодной руки.
Потолок был безупречно плоским, без единого изъяна. На каждой стене — плакат. Сквозь жалюзи просачивался свет зимы. Доктор Тэран ощущал присутствие остальных квартир в доме: расположены с идеальной точностью — бок о бок и одна над другой, в каждой — свои жильцы, высоко над землей. За одной из стен жила семья, состоявшая, по крайней мере, из четырех азиатов, — медсестра, ее муж и двое детей. Обычно они сторонились Тэрана, хотя муж порой рвался пожать ему руку.
Тэран поставил кипятиться воду для кофе, принял душ, а потом за едой прочел вчерашнюю газету. Он сидел за столом, любуясь его светлой древесиной. Поднялся и подошел к окну. На противоположной стороне улицы, в больничной палате, медсестра передвигалась, как в медленной пантомиме, то появляясь, то исчезая из виду. На койке лежал пациент. Тэран высунулся из окна взглянуть на небо — плотное, монолитно-серое — и вспомнил парк. Он ходил в парк поглядеть на осень. Деревья были многоцветным чудом, в основном желто-золотые; он вспомнил, как его интересовало, все ли осени одинаково желты или же бывают разными.
В лифте никого не было; закрытая кабина плавно спускалась вниз. Тэран закрыл глаза и сделал вдох, готовясь войти в мир. Дверь открылась; за ней ждала женщина в синих джинсах. Он не сразу понял, кто это — хирург, только без спецодежды.
Он окунулся в уличный шум. Ветер был сильный; перехватило дыхание. Хотя в небе и сохранялся остаток дневного света, улица была темна. Мимо протрусил бегун с красным лицом. Тэран пошел навстречу людскому потоку в сторону метро. Он был выше большинства людей в толпе и смотрел сверху вниз в надвигающиеся на него лица, выискивая глаза, с которыми могли бы встретиться его глаза, линию взгляда, по которой он мог бы передать, что у него на душе. Но никто не поднимал глаз. Все шли, окруженные плотным слоем вечерних забот; а для него это было утро.
На углу, с подветренной стороны зданий, сильными порывами набегали потоки воздуха. Тэран наслаждался им — необузданным, подвижным воздухом, — позволяя холоду завладеть телом. Газетный заголовок гласил: ОЖИДАЕТСЯ СИЛЬНЫЙ СНЕГОПАД. Такси пересекали пешеходные переходы, не дожидаясь сигнала светофора. У стоянки неотложек работники больницы ждали машин. “Ну и где этот парень? Нам надо вернуться до снега!” — громко произнесла одна женщина. “Наверняка со шлюхой на заднем сиденье развлекается!” — сказала другая, словно ожидая в ответ услышать смех.
За дверью приемного покоя какой-то мужчина, наклонив голову, прикладывал к уху сложенную ковшиком ладонь, будто хотел вытрясти из него воду.
— Ай! — кричал он. — Ай!
— Таракан в ухе, — сказала Тэрану медсестра.
— Что, правда таракан? — переспросил Тэран. Это были его первые слова за день. Сам он не ощущал своего акцента, он знал, что акцент был — индийский с примесью шотландского, унаследованного от бывшего преподавателя.
— Хуже не бывает. Таракан в панике бегает по барабанной перепонке. Как будто лошадиный табун несется, — пояснила медсестра, направляя пациента к смотровой. — Не надо кричать, сеньор, мы его вытащим.
Вдоль коридора на носилках лежали больные. Какой-то небритый старик попытался ухватить Тэрана за рукав. Одна женщина разговаривала сама с собой. Большинство пациентов лежали на спине, рукой заслоняя глаза от света. Один был накрыт простыней с головой; по выпростанной ступне Тэран понял, что это мужчина.
Старуха в съехавшем набок парике лежала на носилках возле сестринского поста.
— Извините, — обратилась она к Тэрану, — вы мне не поможете? Я не знаю, что я здесь делаю. И не знаю, где я.
— Вы в больнице, — ответил он. — В городской больнице. Я не знаю, почему вы здесь. Посмотреть?
— Да, пожалуйста.
Сестринский пост находился за толстым стеклом. Звонили телефоны. Врачи сидели за конторками и писали. Толпились медсестры. По стеклу настойчиво застучали. Обернулся только Тэран. Это была старуха в парике.
— Что с ней? — спросил Тэран у ближайшего к нему ординатора.
— Посмотрите, — деловито ответил тот.
Тэран вернулся в коридор.
— Извините, — сказала старуха. — Вы не подскажете, где я нахожусь?
— Я же вам только что сказал: в городской больнице. Разве вы не помните?
— Конечно, помню. Хотя не очень, — призналась старуха.
— Не беспокойтесь. О вас позаботятся, — сказал Тэран. — Синдром Корсакова? — спросил он у ординатора.
— В точку, — усмехнулся ординатор. — Эта старая пьянь через десять минут опять заскребется. Память у нее, как у червя.
В лифте стояла женщина и смотрела, как сменяются номера этажей; в кармане пальто у нее лежал клубок ниток, и она вязала не глядя. Врач-ординатор почесал лысину и засунул руки в карманы. На Тэрана поглядела девочка; он кивнул ей.
Джон До Четвертый из палаты номер 1552 страдал от цирроза в последней стадии; полицейские нашли его на тротуаре, в бреду. Нашли и не дали умереть. Он полулежал на койке в одном подгузнике. В круге флуоресцентного света надкроватной лампы его оранжевая кожа казалась зеленой. Живот вздут, кожа туго натянута. Грудная клетка неестественно широкая, но ноги и руки — тонкие и короткие. Он был как будто беременным самим собой, превратился в шар-личинку, конечности втягивались внутрь износившегося скелета. Его побрили, остригли ему волосы. Что-то неразборчиво бормочет.
Тэран заговорил. Сказал больному, что тот почувствует укол иглы, потом жжение от обезболивающего, потом — как будто давление, и — когда жидкость начнет оттекать — облегчение. Хотя больной находился в ступорозном состоянии, слова Тэрана его, похоже, успокоили. Тэран слушал собственный голос, такой спокойный и неторопливый, и думал о дядиной лошади — как уши у нее обмякали, когда он разговаривал с ней, а сама она недвижно стояла, ожидая, пока ее почистят и оседлают. Он постучал по животу пациента и почувствовал, как волны жидкости колышутся взад и вперед.
Воткнул иглу. Светло-желтая жидкость быстро потекла по изгибам пластиковых дренажных трубок.
— Это ваша печень вопиет к вам, проливая литры желтых слез, — сказал Тэран.
Ему пришло в голову, что гигантская, полная жидкости брюшная полость этого человека вполне подошла бы для разведения рыбы.
— Здесь для рыб места хватит! Окружающая среда, мне кажется, их отлично устроит, — произнес он.
Тут ему стало стыдно, и он слегка надавил на живот пациента, чтобы ускорить поток.
— Вы сегодня дежурите? — спросил ординатор у Тэрана в коридоре.
— Да, хотите расписаться?
Они сидели в креслах на сестринском посту. Веки ординатора закрывались, он начинал клевать носом. На секунду вдруг проснулся, буркнул что-то, но потом поддался сну и уронил голову на грудь. Начал тихо похрапывать.
Тэран взглянул в окно. Шел снег — бесшумный белый дождь. Он падал так быстро и плотно, что затуманивалось зрение. Тэран видел снег только раз, на склоне горы, но как он идет, наблюдал впервые. Неужели его может быть так много? От этого зрелища кружилась голова. Казалось, что снег кристаллизуется прямо тут, на границе света, льющегося из окон здания, — белые точки вихрем вырывались в пространство из черного воздушного моря. Тэран подошел к окну. Далеко внизу, на улице, крыши машин стали белыми.
Он встал на цыпочки и открыл большое окно. Влетели крупные хлопья снега. Он нагнулся, чтобы подобрать их, но от прикосновения кончиков пальцев снежные хлопья превращались в воду. Тэран поступил, как видел в кино: набрал с подоконника пригоршню белого пуха, сжал и скатал снежок. От холодного, мокрого снега руки покраснели.
Растормошил ординатора. Тот открыл глаза и обнаружил, что Тэран стоит перед ним и с поклоном торжественно протягивает снежок на блюде ладони.
— Снег идет? — спросил ординатор. Взял снежок и рассмотрел. — Здорово. — Приложил снежок к тыльной стороне шеи и вздрогнул. Потом встал и кинул снежком в стену. Он шлепнулся и прилип.
— Ну что ж, давайте посмотрим, — сказал ординатор, перебирая учетные карточки. — Здоров. Здоров. Выписан. Уэбстер. Помните Уэбстера — зараза, наркуша чертов, у него якобы обострение серповидно-клеточной анемии? Сидит на обезболивающих и будет у вас их клянчить. Не давайте. Делайте, как я: берите большую иголку и тяните из него кровищу, как из бочки. Я хочу от него отделаться. — Он взглянул на Тэрана и улыбнулся. — Джимсон. СПИД. Тонет в поносе. Мы колем ему два внутривенных и еле-еле справляемся с его жидкостями. Если внутривенная игла выскочит, понадобится другая. Силициано. Тоже СПИД. Вместо мозга — сплошная лимфома. Отказ от реанимации он не подписывал, но сделайте ему одолжение — дайте уйти с миром. Кстати, о птичках.
Началась ночная смена. Посетителей отправили по домам; медсестры двигались неторопливо. Развозчики пищи и уборщики сидели и громко разговаривали. Служащие звонили по телефону. Никто не узнал Тэрана, кроме самого старшего, черного как вакса, уборщика. Он отодвинул швабру, давая Тэрану пройти.
— Осторожно, док, пол скользкий.
— Спасибо, — отозвался Тэран.
Даже в коридоре все звуки заглушал телевизор: панические шаги, прерывистое дыхание и напряженная музыка из фильма ужасов. На второго пациента в палате, выжившего из ума старика в подгузниках, фильм явно действовал. Он съежился в кровати, в ужасе разинув беззубый рот и широко раскрыв глаза.
— Мистер Уэбстер! — крикнул Тэран. — Это доктор, я пришел вас навестить.
Ответа он не получил, поэтому раздвинул занавески. Небольшого роста черный мужчина лежал на боку, перед ним висел телевизор. Вылизывает красный джем из пластиковой банки. В тыльную сторону ладони вливается внутривенное. Раздался пронзительный вопль — всполох телеэкрана — и звуки ударов.
— Мистер Уэбстер, вы просили меня прийти. Пожалуйста, сделайте потише, чтобы мы могли поговорить.
Мужчина посмотрел на значок с именем Тэрана, затем с преувеличенным усилием поднялся и убавил громкость.
— Извините за телик, — проворчал он. — Это я себя от боли отвлекаю. Чертова серповидная анемия замучила. — Он оглядел Тэрана. — Тяжело вам приходится, а, док? В этой больнице столько страданий, а вы тут, наверно, один. Чтоб в такое время ночи дождаться доктора, это надо как минимум час промучиться.
— Простите, что вас без ухода оставили. Меня только что вызвали.
Уэбстер откинул одеяло и стал переворачиваться на спину, но вдруг сморщился и схватился за живот, как будто его подстрелили. Корчился на постели, боль, похоже, целиком им овладела. Лицо исказилось, на глаза навернулись слезы. Издал странный захлебывающийся звук и, обняв себя, начал перекатываться с боку на бок.
Это он нарочно, подумал Тэран. А затем виновато самому себе: Ты не лучше остальных.
Боль не унималась. Уэбстер на мгновение открыл глаз, — может, он был зол, что Тэран увидел его в таком состоянии? — и Тэран положил руку больному на плечо, чтобы ему полегчало. Наконец приступ прошел.
— Доктор, помогите. Мне нужно лекарство.
— Мистер Уэбстер, я с удовольствием вам помогу. Первым делом нужно узнать, отчего…
— Слушайте, это все серповидная анемия. Болит так же, как всегда, и ощущение то же, но теперь стало еще хуже, а все потому, что вы не даете мне лекарства, сколько надо. Первое дело — это лекарство. А там слоняйтесь, сколько влезет.
— Мистер Уэбстер, я не хочу, чтобы вы страдали, но…
— А я страдаю. Страдаю. Док, я эту историю, черт возьми, уже проходил с вами, врачами, раз двести. “Надо убедиться, что это не что-то другое”. Рентген. Томография. Анализ крови. Пейте больше воды. Наденьте кислородную маску. Каждый раз одно и то же дерьмо. Думаете, мне очень нравится выпрашивать у вас лекарство?
— Во время каждого приступа у вас такая же боль?
— Каждый раз. — Он сел и потянулся к прикроватному столику за бутылкой минеральной воды. — Все пил, как мне велели.
Тэран опять почувствовал, что мужчина притворяется. Демонстрирует изо всех сил, как он выполняет назначения.
— Извините, мне надо помочиться.
Тэран вышел за занавески. Голубой свет телеэкрана заливал палату. За окном падал снег. Старик засыпал, его кулаки были чуть сжаты, как у младенца. Уэбстер громко жаловался при каждом движении — вставая, мочась в утку, ложась обратно в постель. На кресле у него лежал сборничекзагадок-вордфайндов, открытый на странице КАНАДА. В списке все слова были обведены и вычеркнуты, кроме слова ДЕРЕВЬЯ.
Пейджер Тэрана пискнул два раза подряд. Он проверил номера.
— Я дам вам еще дозу демерола, — сказал он человеку за занавесками. — Если поможет, скажите.
Ординатор, который предложил Тэрану делать поясничные пункции, ждал в коридоре.
— Ну, сколько сделали? — спросил он.
— Четыре удачных, две неудачных.
— Будет еще возможность. Тело что надо. Очень худая. ВИЧ-инфицированная. — Он вытянул руки в перчатках.
Бледная молодая женщина сидела на краю кровати, лоб блестит от пота. Тэран представился и протянул руку.
— Извините, что я так поздно, — сказал он.
— Боже мой, спина… — чуть не плача произнесла она. — Ладно, ладно. У меня все будет хорошо. Вы со мной. Скажите, что делать.
Тэран уложил больную на бок, лицом к стене, и помог подтянуть колени к животу, придав ей позу эмбриона. Затем расстегнул на ней халат и голыми руками прощупал позвонки. Позвоночник был выпуклый и идеально ровный. Промежутки — в которые войдет игла, достаточно широкие. Вслепую введенная на глубину четырех дюймов, игла попадет в спинномозговую жидкость, чистую и бесцветную, как вода.
Тэран надел перчатки. От щедрых мазков йода светлый пушок внизу спины сделался коричневым. Тэран накрыл спину стерильной голубой бумажной салфеткой, поместив круглое отверстие над продезинфицированным местом. Ввел лидокаин и помассировал место укола.
— Можно начинать?
Пациентка не двигалась. Ординатор кивнул.
Тэран снял колпачок с иглы и проколол кожу, ведя острие по направлению к пупку. Все другие пациенты, которым он делал пункцию, были старыми, их грубые фиброзные ткани протыкались с трудом. Но эта женщина была точно испеченная булочка. Сопротивление было равномерным, ткани плотными, но податливыми. Плавно вводя иглу, он пытался пальцами почувствовать то, что чувствует кончик иглы.
Глаза пациентки были закрыты, лицо сосредоточено. Ее мысли выходили назад, дугой через плечо.
Не выпускай мысли наружу, в воздух, думал Тэран. Направляй их ко мне, через позвоночник, я почувствую.
Кончик иглы наткнулся на что-то твердое. Но не на кость.
— Dura[1], — сказал Тэран. Твердая оболочка, выстилающая спинномозговой канал.
Он уверенно толкнул иглу вперед и почувствовал, как что-то лопнуло. Пациентка открыла глаза и рот. Ожидая увидеть капельки спинномозговой жидкости, Тэран вынул зонд.
Но он был сух.
Думая, что не попал в канал, он слегка потянул иглу на себя. Сухо.
Снова ввел зонд. Сухо.
Еще раз.
— Тча! — выругался Тэран. Что-то было не так с иглой. Или со спиной пациентки. Он делал что-то неправильно.
— Ничего, — сказал ординатор, — проверьте, верно ли вы выбрали место. Вроде бы все хорошо. Вы идете по средней линии, угол правильный, кость не задета.
— Вы правы, это должно быть здесь, — сказал Тэран. Он вновь вытащил зонд и опять ввел.
— С первого раза выходит редко, — сказал ординатор. — Главное — уметь исправиться. Вытащите и попробуйте заново.
Ты просто ребенок, корил себя Тэран.
Он снова методично прощупал рельеф спины, расправил бумагу и опять представил, как игла пробивает себе путь к цели. Положил руку на бедро пациентки.
Веди меня, мысленно обратился он к ней.
Дважды ему казалось, что он вот-вот попадет в канал; три раза он ошибался. Теперь, на шестой попытке, его руки теряли уверенность. В тесных перчатках пальцы отказывались повиноваться, ладони дрожали. Пациентка переменила позу, и изменился весь вид ее спины. Он пытался собраться: море голубой бумаги; круглое пятно кожи; серебряная игла; фарфоровые руки. Это напоминало Тэрану сон. И теперь, думая о снах, ему вдруг вспомнилось собственное неясное сновидение: он почувствовал, как что-то легко коснулось его бока, испуганно обернулся — это была продавщица из магазина на углу. Ее узкая рука, как деревянная, высовывалась из рукава. Тэрану было это приятно (она всех называла “милый” и, когда брала деньги или давала сдачу, их пальцы обычно соприкасались), но тут одежда на ней распахнулась, и он увидел, что у нее нет нижней части тела — ноги и таз исчезли, живот изувечен, наружу торчат печень и селезенка. Во сне он никак не мог сообразить, что делать.
Он постарался отогнать это наваждение и ввел иглу глубже в тело женщины. Но перед ним маячили бурые органы и открытый обрубленный живот.
Спина пациентки была напряжена, на лице проступило сомнение.
— Еще раз, и я попаду куда надо.
Она вдруг отпрянула и вскрикнула от боли — игла уткнулась в кость.
— Ай! Что это было?
— Ваш позвоночник… — ответил Тэран. — Извините. — Он встал и передал зонд ординатору.
В конце темного коридора, за окном, валил густой снег. Тэран прижался лбом к холодному стеклу. Все было бело. Крыши были белыми, улица была белой, ряд припаркованных машин занесло почти целиком. Он мог проследить траектории отдельных снежинок — тех, что поближе. Сквозь густой белый туман слепящие огни лестничных клеток его дома горели мягко, как свечи.
ИдеПелтон было девяносто два года, она пережила не один инсульт и в больницу попала с инфекцией мочевыводящих путей. Крохотная старушка сидела на постели, седые волосы заплетены в косу. Левая рука усохла, она прижимала ее к боку, как перебитое крыло. Со щеки свисал кусок грязного пластыря. Не замечая Тэрана, она смотрела перед собой в одну точку.
Наполовину парализована, догадался Тэран. Хотя в принципе она могла его видеть, но мозг, вероятно, игнорировал все раздражители с левой стороны вследствие того же инсульта, от которого у нее отнялась рука. Тэран перешел в другой конец палаты, и старуха стала за ним следить.
Вошла медсестра с наручниками, назогастральной трубкой и чашечкой с таблетками.
— Придется ее привязать, док. Она опять вытащила трубку.
— У меня нет желания запихивать ей в нос трубку. Давайте оставим ее в покое. Выглядит она нормально.
— Не будет трубки к началу следующей смены, мне скажут: “Почему вы оставляете ее без трубки?” Хотите, чтобы у меня были неприятности, нет уж, сэр. Я написала в отчете — я сказала доктору. Она все равно должна быть с ней, ей положены сердечные.
— Дайте-ка мне таблетки. Может быть, она их примет.
Тэран разгладил халат на плечах больной, поправил выбившуюся из-за уха прядь. Старуха косилась на него злым птичьим взглядом. Он выбрал самую красивую таблетку, светло-голубую капсулу, поднял ее, потом положил на ладонь. Больная вдруг резко подалась вперед и склевала таблетку, коснувшись сухими губами его кожи.
Сестра засмеялась.
— Ей вы нравитесь, док. Попробуйте другую.
Он показал старухе маленькую круглую желтую таблетку, которую та с готовностью проглотила. Но когда он поднес ей белый шестиугольничек и подбросил его на ладони, она и внимания не обратила. Чтобы перехитрить ее афазию, он показал, что она должна положить эту таблетку в свой рот и проглотить.
Словно ничего не видя, она отвернулась.
— О Боже, — произнес Тэран. — Где трубка?
— Я должна получить у вас разрешение на наручники, — сказала сестра.
— Да, конечно, — ответил он, не сводя глаз с пациентки. — Минутку. — Он показал на обрывок пластыря у нее на щеке. — Видите? Трубку вводили не с той стороны. С этой стороны она ее беспокоит. Если ввести в другую ноздрю, ей это будет безразлично: та сторона у нее нечувствительна. Хоть какая-то польза от ее инсультов. Думаю, она сопротивляться не будет.
— Вы доктор. — Сестра выложила все на прикроватный столик и ушла.
— Спасибо за помощь, — сказал Тэран самому себе. Затем — пациентке: — Ну, что скажете? Все хорошо? Ладно, я зайду с другой стороны.
Трубка — длинная гибкая пластиковая змея толщиной с авторучку — должна была войти через ноздрю, пройти в носоглотку и, минуя рот, попасть в пищевод, а затем в желудок. Чтобы размягчить пластик, Тэран свернул и развернул трубку. Затем смазал ее по всей длине анестезирующим гелем. Аккуратно вложил кончик в ноздрю пациентки и начал вводить трубку.
— Так. Так.
Старуха невозмутимо смотрела куда-то вдаль. Ее ключичные впадины были так глубоки, что шея казалась необычно длинной. Халат соскользнул, обнажив одну жалкую грудь. Чтобы удержать равновесие, он положил руку на выступ ее плеча.
Кончик трубки уперся в заднюю стенку носа — старуха расширила ноздри и сузила глаза, но не шелохнулась.
— Вы держитесь молодцом, миссис П. Вы просто умница.
Она улыбнулась тем уголком рта, который мог еще улыбаться.
Трубка внутри носа, как и положено, изогнулась вниз. Тэран приготовился к следующему препятствию.
— Как у вас с рвотным рефлексом, миссис П.? Надеюсь, что пропал, но, боюсь, придется проверить.
Он продвинул трубку еще чуть-чуть, и тут старуха начала давиться пластиком, отчаянно моргая, но по-прежнему не шевелясь. Он быстро втолкнул трубку. Секундное сопротивление — которое не должно было появиться, — но он преодолел его и ввел трубку до конца. Закачал в трубку полный шприц воздуха, приложив к животу пациентки стетоскоп. Сигнала — воздушного звука — он не услышал.
— Вы что, трубку во рту свернули?
Она не раскрывала плотно сжатых губ.
— Попробуем еще раз.
Вытащил трубку обратно в носоглотку и применил другой маневр — нагнул голову старухи вперед, чтобы изменить изгиб глотки. Но она прижала голову к подушкам и опять не далась. Как он только не поворачивал трубку, вводил ее с разной скоростью. И всякий раз, когда он достигал критической точки, — там, где сходятся дыхательное горло и пищевод, — она отклоняла трубку мышцами глотки.
Он приподнял ей губу и засунул палец между десной и щекой. Передернувшись от ощущения твердой беззубой десны, он словно рычагом раздвинул ей челюсти. Там, за языком, были кольца свернутой трубки. Он вытащил ее, и старуха начала вырываться, поэтому он схватил ее за волосы у основания косы, а другой рукой стал проталкивать трубку вниз, в глотку. Он чувствовал, как старуха трется об него лицом, изгибая и напрягая мышцы. Потом дико и коротко вскрикнула. И после этого ее как прорвало. Замотала головой из стороны в сторону: Нет, нет, нет, нет, нет. С неожиданной силой ударила его здоровой рукой. Шипела, отбивалась, плевалась.
— Перестаньте! — закричал он.
Она искоса глядела на него убийственным куриным глазом.
— Прекратите немедленно!
Он подошел к двери, закрыл ее, сел на соседнюю койку и обхватил голову пациентки, зажав заодно и здоровую руку. Рука на лице, похоже, успокоила старуху, точно она была кошкой. Но когда он засунул ей в рот вторую ладонь и кончик трубки коснулся глотки, старуха с остервенением кинулась на него, собрав все оставшиеся силы, — хрупкий череп, казалось, вот-вот треснет у него в руках. Теперь однако он справился с ней и для ее же блага ввел трубку.
Коридор был пуст, этаж безлюден. Тэран сидел на сестринском посту и заполнял истории болезни. Стенные часы неожиданно вздрогнули, несколько секунд потикали, потом затихли. Он поглядел на часы, но время уточнять не стал.
Он встал. Сам не зная зачем, подошел к окну. Белое кружение снега прекратилось. И мир преобразился: одевшись тяжелым покровом снега, здание через дорогу (до того угловатое, бетонно-блочное) теперь сделалось округлым и изящным. Пожарная лестница стала изысканной нитяной конструкцией. Петля черного кабеля, свисавшего с верхнего этажа, замерзнув, превратилась в идеальную букву “U”. Покрытый снегом город сверкал темным оловом, звездным отсветом. Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, Тэран побежал к лифту.
Пока он спускался в пустой кабине, острое желание выскочить прямо в снег улетучилось. Автоматические двери бокового входа услужливо раскрылись. Он ступил на снег и упал лицом вперед, сам удивившись, как глубоко он погрузился. Холодная масса заползла в штанину.
Ни звука. Ни движения. Только обледеневшие машины стояли, погребенные под бесформенными, огромными холмами. Только одна дорожка следов чьих-то ног и отпечатки собачьих лап исказили снежную поверхность. Запахнув свое белое пальто, он пошел по следам, затем повернул и протоптал путь по улице до нетронутой середины перекрестка. Обернулся и посмотрел на проспект. Там, взирая на него сверху — будто в ожидании, — над зданием нависал холодный, осуждающий глаз луны.