Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2002
Великобритания
Евангелие от… Иуды
Всем хорошо известно, что история не терпит сослагательного наклонения, а историки, наоборот, с удовольствием пишут книги, отвечающие на вопрос: “А что было бы, если…?” Если бы Наполеон выиграл битву при Ватерлоо, он заключил бы мир с Англией, Франция стала бы ведущей державой на европейском континенте, Россия сохранила бы обособленное положение, а Германия оставалась бы лояльным и спокойным вассалом Наполеона. К такому выводу пришел в своем эссе английский историк Джордж Тревельян незадолго до Первой мировой войны. С тех пор в мировой литературе жанр “если бы” неизменно пользуется огромным успехом. Писатели не только вновь и вновь возвращаются к гипотетической победе Наполеона. Их интересуют возможные последствия успешного завоевания Европы монгольскими ордами, неудачи американской революции или высадки союзников в Нормандии. В книге “Виртуальная история”, выпущенной недавно британским историком Найлом Фергюсоном, анализируется судьба Англии без Кромвеля и Соединенных Штатов без убийства Джона Ф. Кеннеди.
Впрочем, историю стремятся “переписать” не только ученые. До сих пор самым заметным произведением художественной литературы такого рода считался роман “Фатерланд”, написанный в 1992 году Робертом Харрисом и повествующий о развитии событий в Европе после победы нацистов. А совсем недавно живущий в Риме английский писатель Саймон Моэр дал волю фантазии в книге “Евангелие от Иуды”. По сюжету романа главный герой, католический священник и специалист по древнегреческому языку отец Лео Ньюман, направляется в Израиль, чтобы расшифровать обнаруженную там загадочную рукопись, которая оказалась… пятым Евангелием — от Иуды. Согласно этому документу смерть Христа стала результатом борьбы за власть между простыми смертными; кроме того, в нем приводятся неопровержимые доказательства тому, что никакого телесного воскрешения не было. Конечно, подобная шокирующая трактовка библейских событий не может не вызвать соответствующую реакцию в Ватикане, Израиле, да и в других странах, и английский литератор подробно описывает все “случившееся” после опубликования сенсационной находки. По словам С. Моэра, “влияние, которое могла оказать эта новость на моих героев, интересовало меня не меньше, чем ее последствия для церкви или для мира вообще”.
Параллельно основному сюжету развивается линия, связанная с личными переживаниями отца Ньюмана — разочарованием в религии и любовной интригой с женой британского дипломата. Тема предательства, символом которого является само имя Иуды, проходит через всю книгу наряду с темой безбрачия. Моэр считает безбрачие мощным орудием, с помощью которого церковь добивалась от своих служителей полной самоотдачи и самопожертвования. Как говорит возлюбленная Ньюмана: “Любовь — самая эгоистичная вещь на свете. Именно поэтому церковь по-прежнему настаивает на целибате”.
Конечно, многие верующие сочтут эту книгу возмутительной и антихристианской, хотя сам Моэр вовсе не стремился оскорбить церковь или веру. Воспитанный как англиканин, в юношестве он перешел в католичество, а теперь называет себя “падшим католиком”. Он оставил веру, потому что усомнился в способности католицизма и большинства традиционных религий в целом приспособиться к современным условиям и ответить на многие вопросы, волнующие верующих. Книга Моэра, построенная на предположении о том, что Иисус вовсе не воскресал из мертвых, органична в ряду других сочинений на тему “если бы”. Ведь, как однажды заметил английский историк Хью Тревор-Роупер, невозможно понять ход и движущие силы истории, если рассматривать только факты, игнорируя альтернативы, пусть даже вымышленные.
Китай
Запрет на правду
Ее первый роман власти расценили как вызов моральным устоям страны, правда, 40 000 экземпляров первого тиража успели разойтись, но переиздание уже было строжайше запрещено. Западу, напротив, ее “Китайские конфеты” пришлись по вкусу. Издатели Европы и США предприняли публикацию книги Мьян Мьян — так зовут молодую китайскую писательницу. Впрочем, в Китае это имя предписано забыть: запрет наложен и на все ее будущее творчество. Почему же Мьян Мьян оказалась в опале? По ее собственному признанию, она не собиралась никого и ничего изобличать — просто описала жизнь молодежи 90-х годов со всеми ее проблемами, ошибками, переменами в умах и сердцах. Более того, она не стремилась ограничиться чисто китайской панорамой: “Я описываю универсальных персонажей для универсального читателя”.
Но, конечно, ее герои пришли из китайской жизни последних лет, ставших для нее самой временем “жестокой молодости”. Отправной точкой был 1987 год: тогда вскрыла себе вены самая близкая подруга писательницы. Потрясенная 17-летняя Мьян Мьян почувствовала, что больше не понимает окружающий мир. Отдалившись от родителей, она примкнула к компании маргиналов из числа рок-музыкантов, среди которых нашла себе друга. С ними она открыла для себя музыку группы “Дорз” и сладкое буйство бессонных ночей; с ними вкусила прелести ночной шанхайской жизни (бары, казино, подпольные увеселительные заведения), познала секс и наркотики… Она балансировала на грани жизни и смерти. Спасло ее — решение написать исповедальный роман, который претворил накопившуюся горечь в сладость “китайских конфет”. Роман поистине написан на одном дыхании: автор не внесла ни единой поправки в свой текст. Решение опубликовать книгу пришло лишь год спустя — за этот год она снова обрела волю к жизни.
Какой же предстает жизнь китайской молодежи в глазах Мьян Мьян? В чем особенность ее взросления? “Молодые китайцы намного беднее западных сверстников, — говорит писательница в одном из интервью. — Они более изолированы от мировой культуры, у них ограничен доступ к книгам, журналам, фильмам… С другой стороны, китайцы разборчивы: они перенимают лишь то, к чему лежит сердце. Например, они, в отличие от японцев, не поддается американизации”. На будущее молодых Мьян Мьян смотрит с оптимизмом: нынешнее развитие Интернета — их союзник в борьбе с культурно-социальной изоляцией, а улучшение условий жизни позволит мыслить и действовать свободнее.
Мьян Мьян — не единственная опальная писательница в современном Китае; ее участь разделила 27-летняя Чжу Вейхуи, чей полуавтобиографический роман “Шанхайская детка” также повествует о ночных разгулах молодежи, о запрещенных рок-группах, наркотиках, шальных деньгах. Описан роман героини с двумя молодыми людьми одновременно (один из них — пылкий голубоглазый немец-блондин, за связь с которым девушку обвинили в измене родине). Эта книга успела разойтись еще более грандиозным тиражом — 500 000 экземпляров, после чего китайская цензура ее все-таки “зарезала”. Такого поворота Чжу Вейхуи не ожидала: “Меня называют аморальной, обвиняют в разлагающем влиянии на молодое поколение, а я всего-навсего показала жизнь Шанхая такой, какая она есть”.
В отличие от опальной коллеги, склонной драматизировать происходящее, Чжу Вейхуи воспевает жизнь той шанхайской молодежи, к которой принадлежит сама. Взглядом эмансипированной, асоциальной индивидуалистки она смотрит на новый Китай, который, пробуждаясь после десятилетий спячки, открывает для себя западную культуру.
Подп. к илл.: Мьян Мьян стр. 62
Обложка французского перевода романа “Шанхайская детка” стр. 63
Португалия
“Старики” возвращаются, лауреаты бунтуют
Сто пятьдесят лет — таков возраст старейшего португальского издательства “Парсериа”. Оно могло бы и не дожить до этой даты: ведь в 1974 году его закрыли власти. Но нынешние лидеры страны рассудили иначе: в свое время “Парсериа” специализировалась на классиках (это, в частности, Камилу Каштелу Бранку, Эса де Кейрош, Фернандо Пессоа) и само по праву считалось классическим издательством — так зачем же терять классиков? Возвращение “Парсерии” в книгоиздательский мир происходило торжественно, с участием экс-президента Марио Соареша.
По замыслу сегодняшних руководителей издательства, оно “сохранит традиционную ориентацию на классиков, но вместе с тем распахнет свои двери и для крупных современных авторов национальной литературы”.
В их число, безусловно, попадет и Жозе Сарамаго, ставший уже классиком. Его новый роман быстро поднялся на первые строчки в списках бестселлеров, причем не только на родине, но и в других португалоязычных странах. Сюжет книги “Пещера” (издательство “Каминьо”) основан на мифе; вместе с предыдущими произведениями 78-летнего нобелевского лауреата (“Эссе о слепоте” и “Все имена”) книга, по его собственному выражению, “невольно образовала трилогию”.
О том, что автор стремился выразить в последнем произведении, он рассказал в интервью газете “Паис”: “Земля с каждым днем становится беднее: исчезают целые виды животных и растений, языки, ремесла… Меж тем богатые все богатеют, а бедные все беднеют. Есть меньшинство, которое с каждым днем пополняет свои знания; и есть большинство, которое с каждым днем теряет их. Невежество растет ужасающими темпами…” Восставая против несправедливого устройства современной жизни, Ж. Сарамаго с болью отмечает: “У людей есть право жить и строить свое собственное счастье, но мир отвергает их. Проигрывая в борьбе за выживание, они все равно отказываются жить по правилам навязанной им системы. Они уходят побежденными, однако уходят достойно, показывая, что не принимают эти правила”.
Пессимизм патриарха португальской литературы разделяют не все его коллеги. К счастью, в суровой жизненной борьбе есть и победители, причем нередко добиться своей цели и реализовать свои устремления удается представительницам слабого пола. Им писательница и журналистка Инес Педроса посвящает свою документальную книгу “20 женщин для ХХ века” (издательство “Дом Кишоте”), получившую широкий отклик в прессе. Симона де Бовуар, Коко Шанель, Мария Кюри, Агата Кристи, Бетт Дэвис, Айседора Дункан, Эва Перон, Голда Меир, мать Тереза, португалки София де Мелло Брейнер и Мария Жоао Пиреш и некоторые другие женщины минувшего столетия стали, на взгляд автора, знаменосцами эмансипации. С другой стороны, они просто стремились не столько брать от жизни, сколько привносить в нее, обогащая человечество своими знаниями и талантами.
Франция
Лошадь и эротика
“Лошадь — такая же женщина, как и все остальные” — под таким странным названием в издательстве “Повер” (серия “Антоложи”) вышла в свет довольно необычная антология. К публикации эту 450-страничную книгу подготовил Жан-Луи Гуро, а предисловием ее снабдил известный писатель Франсуа Нурисье. То, как соотносится мир лошадей и мир эротики, интересует не только составителя сборника: даже ревностный католик и консерватор Поль Клодель (которого сегодня относят чуть ли не к “священным коровам” французской литературы) в свое время был зачарован этой связью. В его пьесе “Полуденный раздел” главная героиня Изе говорит своему любовнику: “Под тобой я стала покоренной плотью, лошадью, которую ты крепко сжимаешь коленями, неким животным, которое уже не руководствуется разумом, лошадью, которая, повинуясь поводьям, идет туда, куда ее направляют”.
Работая над антологией, Жан-Луи Гуро исходил из того, что лошадь — самое эротичное животное на свете, она — четвероногое воплощение животного секса. Обладая исключительной женственностью, лошадь является символом любовной пылкости и мощи.
Парадоксально выглядит подбор авторов и героев предлагаемых текстов: здесь и Чингисхан, и Федерико Гарсиа Лорка, и Пьер Луи с его почти зоофильскими вольностями. Чудесные легенды североамериканских индейцев соседствуют со стихами галантных арабских поэтов, которые, не смея напрямую обратиться к возлюбленной — всаднице, делают комплименты ее лошади. Переиначивая крылатое изречение, можно сказать, что во всякой лошади следует искать женщину. Однако сами женщины воспринимают это сильное, красивое животное иначе, и для так называемой “женской литературы” жеребец-производитель служит концентрированным образом самца. “Мой любовник, мой друг, мой кентавр” — так называет жеребца поэтесса Даниель Розадони. Она, как и многие другие литераторы, выражает свое восхищение этим удивительным и эротичным животным.
По материалам газет “Паис” [Испания], “Либерасьон”, “Эпок” [Франция], журналов “Ньюсуик” [США], “Виржен”, “Курье интернасьональ” [Франция].