Переводы
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 68, 2023
ИЗ ДЖОНА АПДАЙКА[*]
ЛЮБИТЕЛЬСКАЯ КИНОХРОНИКА
Как изменились мы!.. Глядел бы и глядел
в мерцающий экран – в утраченный Эдем,
где пацанов, догнав, накроет на холсте
сегодняшний их смех в нетрезвой темноте.
А в канувшем саду – блаженная весна.
(Вне времени, увы, лишь года времена.)
Ни лысин, ни долгов… О времени поток!
Он всё летит во мрак, невидим и жесток,
как взрослый человек, поймавший наш балдёж
в свой кинообъектив… Попался! Не вернёшь
тех лет волшебный свет. Стена… И не дано
вскарабкаться назад. Кончается кино.
БЛАГОСЛОВЕНИЕ
Темнело. Комната сгущала тьму,
покуда наша нагота не стала слепком мрака.
Тогда ударил дождь.
И мы
благословенны были и защищены,
и мир бушующий нам даровал прощенье.
Я никогда до этого дождя
не ощущал по-настоящему,
что значит для меня
твоя любовь.
Темнеющая комната. Туман.
И как прозренье –
незащищенность лона твоего.
Благословенная незащищенность.
ТЕЛЕГРАФНЫЕ СТОЛБЫ
Как долго им томиться среди нас…
Они переживут и эти вязы.
Деревья видим, а столбы минует
дикарский взгляд наш в поисках забавы.
Как исполины бабушкиных сказок,
ассимилировавшись в новых мифах,
они бредут цепочкой неприметной
по улочкам неглавных городов.
Отмытые от веры наши очи
скептически пройдутся по коронам
из траверс, изоляторов и крючьев,
болтов и прочего электрохлама,
припоминая некую Горгону,
когда-то обращавшую нас в камень.
И всё же это наши великаны.
Мы сами сотворили их, содрав
три шкуры с них и в голые стволы
штыри вонзив для электромонтёров,
и в лесенках достойно отразив
строенье наших славных организмов.
Ногам удобней, и куда сподручней
перемещаться. На каком ещё
услышишь дереве ты птичий щебет,
отмодулированный человечьей речью?
Конечно, несущественна их тень.
Но никаких трагедий и смущений
в сезон разоблачения от листьев.
А в добродетельнейшем постоянстве
предложат фору и вечнозелёным.
…Ведь никогда им не зазеленеть.
БРОМПОРТРЕТ
Коричневый преобладает в баре,
где старятся, уставившись на рюмку.
Коричнев негр за стойкой, и сигары
коричневы, и выкрики техасских,
и в нескончаемых бутылках виски,
и полированная стойка – тоже.
Коричнев мир, и это заключенье
выводится довольно-таки просто
из истинного цвета человека,
души его, до срока задубевшей
до самых-самых сокровенных жилок,
из жизни – долгой и неизлечимой.
АВИАШОУ В БЕДФОРДЕ
Природа – что… Вот наши ВВС
Разнообразят фауну небес!
То бишь войны. Зверья ни Бог, ни Босх
такого не придумают. Но спрос…
И новым монстрам уступив места,
повымерли, в борьбе за мир устав,
бомбардировщик-хряк былых времён
и стройный истребитель. Вышли вон.
Вот он – отполированный дракон!
Осклабится, обласкан ветерком,
натужит огнедышащий свой зад,
сглотнёт пилота и рванётся в ад,
со всем усердьем отторгая звук.
Весь в ненависти ко всему вокруг.
Весь – совершенство. Пламенный привет
залогу наших будущих побед!
Заклёпок блестки словно жемчуга
на кардинальской мантии. Рога
антенн. Сплетенья нервов-проводков.
А лозунги на серебре боков!
С такою важностью впились в металл,
как если бы Господь их начертал.
Три тысячи чертей! Как те рабы,
на царские одёжки морща лбы,
на гордый цвет червонных позолот
таращились – на каторжный свой пот,
уставимся на собственную блажь.
…Да сам бы Чингисхан, увидя наш
Воздушный флот, утёрся: «Во даёт
Оплот демократических свобод!»
ЭКСКУРСИЯ НА СВАЛКУ
Тот день перед разводом. Я с детьми
иду гулять. Вот перед нами свалка.
Волшебный мир вещей, что отслужили,
их завораживает.
Каждая из этих, столь сложносочинённых судеб
здесь обнажает жалкое желанье
побыть – ну хоть мгновение – игрушкой.
Мне тоже кажется волшебным этот мусор.
И россыпи радиоламп сгоревших,
и никелем блестящий автохлам,
гирлянды стружек и холмы жестянок,
нахально радужных, как хвост павлиний –
всё будоражит
врождённое стремленье сохранить.
Не получается. Всё это – переговорено
и приговорено к освобожденью.
… А сыновья прочёсывают свалку,
подобно дистрофикам на дармовом пиру,
где угощенья слишком уж обильны
и слишком праздничны, чтоб оказаться
вдобавок и съедобными.
Кричу:
«Там битое стекло! Поосторожней!»
На неприступном некогда металле
цветение рыжих кружев проступает.
Ветер полощет целлофановые флаги и лопухи.
И чайки плачут.
Мои мальчишки волокут не заводной ли вездеход?
и ключик,
в надежде оживить
то, что однажды
уже заиграно детьми другими насмерть.
Нет. Невозможно.
Я пришёл сложить
свои обломки – к всеобщему вместилищу утрат.
И пусть жестоко, в продолженьи – с ними –
я не участвую.
Дочурка тащит нагого и безрукого куклёнка.
И всё ещё смущается надежда
в истёршихся его глазах.
И я
сказать могу ей лишь одно:
«Жалей его сейчас. Люби сейчас.
Забрать его с собою мы не сможем.»
КОСМИЧЕСКАЯ НАГЛОСТЬ
…эти нейтрино пронзают нас ежесекундно, сотни миллиардов на каждый квадратный дюйм; днём – сверху, а ночью, когда Солнце освещает противоположную сторону Земли – снизу.
Рудерман и Розенфельд «Основы физики элементарных частиц»
Нейтрино! Прямизна их трасс –
прямее нету. Высший класс.
Пускай размер ничтожно мал
у каждой из частиц, а масс
и вовсе нет – но этот шквал!..
Для них – прошить бронеметалл,
что расписной иконостас.
Барьеры классовые – пас.
И террорист, и либерал,
английский лорд, и папуас,
генераллисимус, капрал –
всех, независимо от рас,
конфессий и первоначал –
насквозь!.. И я бы промолчал,
но, ясным днём пронзивши нас,
и простыню, и наш матрас,
проносятся в ночной Непал
и там сквозь пару одеял
пронзают вмиг без лишних фраз
непалочку с дружком на раз.
С непальцем. Снизу. О скандал!
А ты – не сводишь томных глаз…
ВО СЛАВУ [-CH2-CH2-OCO-C6H4-OCO-]n
…а теперь, в течение вот уже полутора лет, я постоянно
ношу один и тот же галстук – из териленовой ткани.
Кеннет Хаттон «Химия»,
изд-во «Пингвин»
О неизменный терилен!
О чудо постоянства!
Ни ветреность матёрых зим,
ни вёсен окаянство
вовек не совладают с ним.
Блистательный! Ни стужа
взбесившегося января,
ни мартовская лужа
мой галстук не уговорят.
Жара июля – тоже.
…Отправлюсь к праотцам я сам,
смиренно век итожа,
то бишь отдам концы – и там,
в откопанной по росту
и углеводы и белки
оставят скорбный остров
лишь кальцию. Но вопреки
смертям и точно поперёк
рассыпавшихся ребёр
вам обозначит мой перёд
мой галстук высшей пробы.
Проверенный во цвете лет,
замрёт неколебимый.
Нетленный полиэтилен-
терефтолат любимый.
БЕСПРЕДЕЛ
Скосил глаза на пальцы ног.
Их целый век не видел я.
Как скрючились за этот срок
вернейшие мои друзья!
А помню, в детстве золотом,
в любви безгрешной и слепой,
их пересчитывая ртом,
я сходу различал любой.
Года… Иные счёты. Рос,
не глядя вниз, меняя вкус.
Чем дальше в лес – тем больше врозь.
…И каждый бросил мне: «J’accuse!»[†]
Бледны. Распухли. Как я мог?
О Боже!.. Где второй носок?!
ПЕРЕМЕЩЕНЬЯ ПТИЦ
Джеку Доу
Окинешь взором кружева орбит –
есть что-то примиряющее с миром.
Неконцентрические их круги,
точнее, эллипсы совместных геометрий,
случайные, как и сама природа,
но поддающиеся, в основном, расчётам,
нас возвращают к небу Птолемея,
вмещавшему и духа, и отца, и сына,
и вечные прообразы Платона,
и веру в справедливость власти,
и веру в счастье,
и всяческие предзнаменованья –
всё это, в сокровенном сочетаньи,
поддерживало равновесье.
Та крайняя,
та крохотная птаха,
нагруженная низлежащей стаей,
такой огромной,
что кажется, лишь миг – и грохнется,
она – летает!
А свет, врываясь в дверь, роняя тени,
размазывает по стене
дрожащие изменчивые нити,
и спутанные голоса небес
декоративны, как узоры эти,
невнятны, как далёкий диалект.
…Сливаются, и распадаются,
и вновь сплетаются в изысканные сети
отображения и двойники,
а сами птицы не вступают в сговор
и на насесте телеграфных проводов.
Их кружит ветер
в неведениях одиноких.
ПО КАКОЙ ПРИЧИНЕ ПРОВОДА В КРУЧИНЕ,
А СТОЛБЫ НАКРЕНЕНЫ, КРИВЫ И СКРИПУЧИ,
АЖ ДО САМЫХ ДО ОКРАИН ТЯНУТСЯ НА КРУЧИ?
Выспрашивал старик у молодого в сером,
который эту сеть напряг над каждым долом,
со вдолем поперёк связав таким манером
в стране лесов, полей и рек тому назад.
А наш-то – вздором сыт, наш разум просвещённый,
и след распознаёт орлинейшей вороны,
накаркавшей задор на склоны и равнины,
связующий столбы в единый невпопад.
О СОСТОЯНИИ ЗДОРОВЬЯ
1
Я в эту ночь один.
Конечно, я не прав.
Заведомое зло моих тебе даров
вздымается в огне, как язва озверев,
пылает, как нарыв,
на левой на моей сердечной стороне.
Я нездоров.
Вполне.
Нутро, отбывши срок в тисках любви,
болтается со всеми потрохами.
На месте, где была душа,
какой-то хитрый лабиринт,
где наши страсти когти рвут,
как беженцы в неразберихе.
Как эмигрируют в закат
узоры солнечного дня,
твоих блистательных колен
здесь неостановим исход.
2
Другая ночь.
Сегодня мне твой новый друг
сказал, любимая, что ты
прекрасно выглядишь.
…И нож
больнее ранить бы не смог.
Как смеешь ты счастливой быть,
ты – зеркало и слепок мой,
ты чаша, что дана испить
мне Господом и Сатаной,
ты – и спокойно поводить
волос небрежною копной,
и улыбаясь позабыть,
всё то, что у тебя со мной?
Нет. В это я не верю. Ты
прекрасно выглядела, потому что
прекрасно знала. что приятель твой
пойдёт ко мне,
и каждый завиток
случайным не был ни на волосок,
и роль играл,
и словом был и жестом
актрисы,
что, не щурясь на прожектор,
вслепую заговаривает зал.
Что до меня, то небо до сих пор
твоими смотрит на меня глазами.
Присутствуешь, куда ни брошу взгляд.
И даже мой отсутствующий вид
тебе спешит попасться на глаза.
3
Пора заканчивать письмо.
Последние слова – на кой?
Прощай, любимая. Не дай
мне исцелиться. Всё о’кей.
Не беспокойся. Свой удел
я выбрал сам. Я угодил
в тот ад, которого хотел:
где двери каждый скрип
меня на части рвет,
безжалостно свиреп,
он – о твоих шагах;
где искуситель-змей
в сиреневых кустах –
о локонах твоих.
И о твоих устах.
ИЗ УЗБЕКСКИХ ПОЭТОВ[‡]
ОСЕННИЙ САД
Из Усмана Азимова
Осень. На исходе сад.
Каждый ствол – отдельно, врозь.
Как далёки небеса.
Солнце еле тащит груз –
к горизонту, под откос.
Упадёшь ко мне на грудь.
Потекут ледышки глаз.
Осень. На исходе грусть.
Осень. Все деревья врозь.
Небо оставляет нас.
ЦВЕТЫ НА ХОЛОДИЛЬНИКЕ
Из Мухаммада Рахмана
И покажется вдруг,
что вибрация здесь ни при чём,
а живые
трепещут в гранёном стакане цветы.
И друг дружке гадают
ромашки о чём-то своём,
лепестками всё машут и машут,
нещадно чисты.
И безгласным укором,
по самое горло в воде,
черноглазые маки
дрожат, изготовясь к беде.
Весь в крови,
опускает зелёные крылья тюльпан,
он – не жаворонок,
и конечно, совсем не олень…
Но порою так хочется
младшими братьями звать
и цветы.
Ну хоть ласковым словом…
Ну что мне сказать…
ИЗ ИЗРАИЛЬСКИХ ПОЭТОВ
ИЗ ПОЭМЫ «РАССКАЖУ ЛИШЬ РЕБЁНКУ»
Ури Цви Гринберг
(с иврита)
…А когда над оливами всходит луна
и являет пророческий лик,
я и музыку Храма из самых глубин
возношу до небес – для него:
Прекрасен твой Ерушалаим во веки веков,
и та же луна, под которой Всевышнего славил Давид,
тебе посылает свой самый серебряный свет.
И каждый, и каждый – во всех поколениях –
ждёт, облачившись в талит,
того, кто придёт и народ наш опять соберёт.
Я дрожу, и холод сжимает виски, и жар застилает глаза…
И рыданья его сквозь рёбра мои рвутся наружу.
Ну а может, не так, может быть, это он
взмыл орлом из долины Кидрон
и над Храмовой нашей горою рыдал,
я же видел – кружил и рыдал.
И себе я сказал: это плачет орёл.
И себя я спросил: если плачет орёл,
совершая свой круг, может быть, это знак,
может быть, это был расставания круг?
Может быть, расстаются сегодня с Горой
вековые мечты о Стране?
И окончился круг, и орёл полетел к Средиземному морю.
Он летел и не двигал крылами.
Он парил…
И такой обуял меня мрак…
Может быть, он опять в этот город летит,
к этой арке проклятой, которую Тит…
И, не видим никем, опрокинется вновь
в ту же бездну, туда, где еврейская кровь
и еврейский позор…
по закону Мессии.
И опять на две тысячи лет…
Кто уверен, что это не так?..
1930, месяц элуль, униженный Ерушалаим
[перевод 2014]
КРОВЬ
Из «Поэмы казней египетских» Натана Альтермана
(с иврита)
Столица, твой подол задрал бесстыжий свет.
Чужой звезды огонь простёр кровавый след
и выжег ночь до дна колодцев и озёр.
И вся краса видна, и нищеты позор.
Рассыпанных волос летит густая медь.
И нету больше слёз, и впору онеметь.
И самый жалкий грош… И девичья коса…
И огненная дрожь… И алая роса.
Колодец в небеса стремит багровый зной
и стук ведра сухой по тишине ночной.
Проснулся или спишь – для всех один конец.
«Отец…» – заплакал сын. «Да» – прошептал отец.
– Отец, я весь дрожу… я умираю… пить…
Прошу тебя, отец, не дай мне умереть.
Спаси меня, отец… ну, сделай что-нибудь…
хоть капельку воды в колодце раздобудь.
– Сыночек, только кровь… В колодцах нет воды.
Здесь проливали кровь, не видя в том беды.
Здесь кровь лилась рекой, но люди никогда
не думали о том, что кончится вода.
– Отец, я весь горю… хоть капельку воды…
– Мой сын, столица вся в крови чужой звезды…
– Отец, а может быть… Ты видишь, там кувшин?..
– Но пламя этих волн обнимет нас, мой сын…
(перевод до 2016)
ТУРИСТЫ
Из Йеуды Амихая
(с иврита)
1.
В Яд ва-Шеме
они соболезнуют шести миллионам
и стоят, серьёзные, возле Стены плача,
и фотографируются
с особо важными мертвецами,
на могиле Рахели снимаются,
и на могиле Герцля,
и скупую слезу роняют о наших героях,
и на девочек наших
пристальным смотрят взглядом,
и в прохладном отеле, плотнее задвинув шторы,
от души хохочут, развешивая над ванной
свежевыстиранные трусы и майки.
2.
Я присел на ступеньки у входа в башню Давида
и поставил две тяжелые сумки рядом,
оказавшись тут же ориентиром
для туристской группы с экскурсоводом.
– Господа! Смотрите туда… Вон тот мужчина…
Ну, вот этот – с большими сумками, за которым…
И ещё немножко правее – арка эпохи Рима
и пилоны древнеримской архитектуры!..
– Но ведь он шевéлится… видите?.. шевелѝтся!..
И тогда я себе сказал: старик, не надо!..
Лишь тогда удостоимся мы свободы,
когда эти люди услышат от гида:
– Господа! Вы видите это древнеримское чудо?
Ну так вот, обратите вниманье,
левее сидит мужчина.
Он купил виноград, помидоры, яблоки, авокадо
и сейчас понесёт их домой жене и детям.
[перевод 2000]
ОГНЕННЫЙ ПОТОП
Из Велвла Чернина
(с идиша)
До чего ты мала, страна моя, до чего мала!..
С горы, что напротив Шхема, на тебя гляжу,
обнимаю взором, как самый первый еврей,
Иудею и Самарию,
Галилею, Негев, Васан, Галаад –
между Рекой и Рекой.
До чего ты мала, страна моя, до чего мала!..
Проходя по холмам и долинам, встречаю здесь
ханаанца на каждом шагу,
как самый первый еврей.
И тесно моим стадам
в завещанной мне стране –
между Рекой и Рекой.
До чего ты мала, страна моя, до чего мала!..
И опять спускаюсь к таким низинам, опять,
и с Всевышним спорю, как самый первый еврей,
и молю уберечь хоть искорку высоты,
и огонь избавления требую здесь возжечь –
между Рекой и Рекой.
1996
[перевод 2008]
МОЯ ИГРУШКА
Из Велвла Чернина
(с идиша)
Моя страна – для меня – игрушка.
Для меня и для горних сфер.
Как мне радостно с ней!
Какое счастье: моя страна существует!
Разве кто-нибудь мог в это поверить?
Я играю в эту игру всерьёз.
Я уже вырос.
А мне говорят, что я веду себя как ребёнок.
Гляжу на неё и глаз не могу оторвать.
Неужели мне это снится?
Разноцветна она, трёхмерна…
Моя страна действительно существует!
Разве кто-нибудь мог в это поверить?
…В отношении горних сфер
соблюдаю нейтралитет.
Всемогущие силы
сотворили эту страну для себя.
И для меня!
Порою они
чересчур суровы к моей стране.
И всё-таки я благодарен им.
Это моя игрушка.
2008
(перевод 2008)
[*] Переводы из Дж. Апдайка выполнены в основном в первую половину 80-х гг.
[†] J’accuse! – Обвиняю! (фр.) Открытое письмо Эмиля Золя президенту Франции, в котором писатель гневно осудил разгул антисемитизма в стране в связи с делом Дрейфуса.
[‡] Переводы выполнены в 80-е годы. – «Эмигрантская лира», № 1 (33), 2021.