1960-70…
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 68, 2023
* * *
когда рассыпятся в беззвучность буквы
и в о п л ь обернётся п и в о м
и мир в меня уставится как будто
я знаю тайну как не быть счастливым
когда гитара жутко до органности
в безбожность растворяет ноты
и хочется вещать такие гадости
чтоб не до крови бля а до блевоты
не отвернусь не закричу и звёзды
за глотку не схвачу с поличным
отличная погода свежий воздух
проходит жизнь и первый самый лишний
1967
ИЗ ИСПАНСКОЙ ПОЭЗИИ
Я мальчик на среду,
красивый и умный.
Когда развернётся
неделя обратно,
я выйду в бездомный
разбойничий сумрак –
берите и пользуйте
неоднократно.
Ну что мне в шестёрке
остаться без взятки?..
Смотрите! – я мизер
играю тузами.
Я сплю, если жарко,
и пью, если зябко,
и сам себе самый
судья и экзамен.
Так это мне в морду?
Я тоже ударю –
вы даже попросите
сами об этом.
И снова. И сердце
распну на гитаре.
И стану совсем
настоящим поэтом.
А завтра – четверг.
Я успею закончить.
И дальше со свистом,
буян и обманщик.
И шепчет во мне
тот, что смят и заколот:
я мальчик… я мальчик…
я мальчик… я мальчик…
1968
* * *
Часто пишется казнь, а читается правильно – песнь…
Мандельштам
Часто пишется песнь, а читается правильно – казнь.
Ну так что же, читать ли, писать или петь перестать?
Если есть уж болезнь, это водо- и светобоязнь.
И лечиться – себя в океаны бросать и бросать.
Часто пишется плыть, а читается верно – тонуть.
Что ж, о море забыть и топтать берега, берега?
Нет, я переплыву, и вернусь, и тебе улыбнусь,
И тебя усажу на за морем добытый фрегат.
Часто пишется жизнь, а читается правильно – смерть.
Только есть кроме правил океаны, любовь и борьба.
Чтоб гитаре звенеть, я сумею успеть и посметь,
Чтобы песню сложить, и пропеть для тебя.
* * *
Наговорили тома майн риды,
Сто коробов, ну а потом жюль верны,
И всё про Рио, и всё про Рио,
И всё про Рио, Рио-де-Жанейро.
Всё про далёкий, лазурный Рио,
Чудесный город Рио-де-Жанейро.
Закрылись сказки, все на учете,
Но вы о них, ребята, не жалейте.
Да что нам сказки, да сказки к черту,
Ведь в них не Рио, не Рио-де-Жанейро.
Да что нам сказки, да сказки к черту,
Ведь в них совсем не Рио-де-Жанейро.
Да что нам байки, что нам клондайки,
Пиастры, доллары, песеты и крузейро,
Уйдём бесштанны в Копакабану,
В Копакабану, в Рио-де-Жанейро.
Уйдём бесштанны в Копакабану,
В Копакабану, в Рио-де-Жанейро.
Манят огнями и кабаками
Париж, Майами, Лондон и Женева.
Но нам ни славы, ни жизни сладкой,
Нам просто надо в Рио-де-Жанейро.
Но нам ни славы, ни жизни сладкой,
Нам просто в Рио, в Рио-де-Жанейро.
Гремят гитары, гитары плачут.
Ох, вы куда, ребята, в инженеры.
Что ж, вам удачи, всем вам удачи,
Итак, до встречи в Рио-де-Жанейро.
Что ж, вам удачи, и нам удачи,
До скорой встречи в Рио-де-Жанейро.
ПАРИЖ-68, ПРАГА-68, АВГУСТ-68
Песня, написанная под впечатлением непрочитанной,
но пересказанной повести Стругацких «Гадкие лебеди»
Не прячьте спички от детей,
не прячьте спички,
Так веселее и мудрей,
но вы логичны.
И мы не просим, наклонясь,
их, как пощады,
Ведь там, где логика, огня
уже не надо.
Вы словом греетесь, браня
шальное слово,
И вы боитесь, как огня,
огня иного.
Так оставайтесь же пенять
на всех и всяких,
Ведь вам уже не до огня,
как не до драки.
Так пейте водку и пиво́,
мыслите планы,
А мы еще зажжем его,
веселый пламень.
Ох, посмеется с нами он,
раскрыв кавычки.
А вы молитесь на неон
и прячьте спички.
СЕНТЯБРЬ-68
(на мотив Высоцкого)
Братья наши чехи, и братья словаки,
Держитесь, крепитесь, мужайтесь.
Кусочек мороки, немного драки,
Но вы всё равно не отчайтесь.
Спешат к вам на помощь советские танки,
И танки братьев поляков,
Братьев болгаров, немцев, мадьяров.
Не надо, товарищи, драки.
Покайтесь публично, товарищ Дубчек,
Товарищ Черник, покайтесь
В грехах и деяньях, недопониманьях,
Давайте, время пока есть.
В Чиерне еще не просохли чернила,
А нам уж приходится брать вас.
Куда ж вы смотрели, вы всё проглядели,
Чехословацкие братья.
На что променяли союз и порядок,
На мразь буржуазных свобод вы.
А наши ребята за ту же зарплату
Партийны, свободны, народны.
Братья наши чехи, и братья словаки,
Держитесь, крепитесь, мужайтесь.
Кусочек мороки, немножко драки,
Но вы всё равно не отчайтесь.
ТУРИСТСКАЯ
И вот мы уходим, и вот мы уходим,
и говорим: до свиданья, прощайте.
Не поминайте, и забывайте,
и не ищите, и не ждите нас.
А там на исходе, потом на восходе,
мы обернемся, как будто бы случайно.
И не поведать никакой печали,
что не увидеть даже вас во снах.
И может быть, завтра, и может быть, завтра,
когда устанем мы считать километры,
И удивимся, что всё это случилось,
и сложим песни новых неудач,
Прощальные залпы, прощальные залпы,
и беспощадные попутные ветры,
Бросят перчаткой, что мы мужчины,
и донесут ваш нечаянный плач.
А мы улыбнемся, а мы улыбнемся,
как надо глупо и кинематографично.
У нас свои бродяжные причины
все оставлять дороги позади.
И мы не вернемся, уже не вернемся,
быть может, просто далеко до электрички.
И вообще нам говорили, что мужчины,
должны молчать про слёзы и идти.
И мы не вернемся, уже не вернемся…
* * *
Перед казнью Жанне д’Арк говорили: «Ваш король вас
предал». – «Нет… Значит, так надо было для Франции».
И кричала она из огня
губ сгоревших и глаз сожженных:
«Мой король не покинет меня!
Он пришлёт за мной легионы…»
Ну, а если он даже знал,
но не спас, не сумел, досада…
«Мой король меня не предал!
Значит, так для Франции надо!..»
Мой король меня не предал…
И в проклятом том январе,
когда шли за крестом и Гапоном,
И свинцом в них стрелял дворец,
целовали царя на знамёнах.
Ну, а если он знал и молчал,
но не спас, но не смог, досада…
«Мой король меня не предал!
Значит, так для Отечества надо!..»
Мой король меня не предал…
И в сибирских лесах лагерей,
где теперь ни звезды, ни креста нет,
Зажигали глаза в палачей
и кричали: «Да здравствует Сталин!»
Ну, а если про всё он знал,
но не спас, не хотел, досада…
«Мой король меня не предал!
Значит, так для Партии надо!..»
Мой король меня не предал…
«Мой король не покинет меня!»
И в века сминаются вёсны.
И встают, дожидаясь огня,
обелиски, кресты и звёзды.
И золою растёт пьедестал,
и вздымается подлость громадой.
«Мой король меня не предал!
Значит, так для Франции надо!..»
Мой король меня не предал…
* * *
Записываем молча адреса,
и навсегда уходим в досвиданья.
Простите нас, ночные голоса –
Вы знали, мы не сдержим обещанья.
Простите, море, скалы и песок,
И звёзды, вы ведь тоже это знали,
Что впереди у нас страна дорог,
Дорог, которых мы не выбирали.
А ночью нас развозят поезда.
Да, поезда идут по расписанью.
И кажется еще, что в досвида…
А мы уже уходим в насвегданья.
* * *
Володе Шишигину
Осанна!
Славься Нет!
великое из слов –
в небытии сует
взаправдашнего зов.
Как очищает снег
больные города,
живительное
Нет!
Постылым «навсегда».
Ругаюсь ли, пою,
жить – значит отрицать.
Пунцовому дубью
и умненьким купцам
Нет!
Как «No pasaran!»
навечно юных лет,
не погибай от ран
спасительное
Нет!
Храни от лепых фраз
и сложного стыда.
Но сколько разных раз
мы говорили «да…»
1973
БУЛАКСУ
Юле
И ночь.
И тихого костра участие.
Ещё какого-растакого счастья мне?
Хоть на два дня
с домами распрощаюсь,
в которых ни причала,
ни причастности.
Печальна осень, но светла печалями.
Дымится чай и пламенеют речи.
Случайно всё.
Но звёзды этой ночи
хранят меня до следующей встречи.
Даруют мне, без чуда одичалому,
осенний свет очей твоих нетраченых,
осенний свет прозрачно обозначенных
дорог обратных.
…И светла печалями.
1977
СИНЕЕ, ЗЕЛЁНОЕ
Т. М.
Что осталось при мне от весёлого города Пермь?
Англо-русский словарь, тот с которым и в отпуск лечу,
не дарёный, не краденый – взятый на время и только.
Время кончилось вместе с любовью. Вернуть бы теперь
и словарь – у меня от своих прогибается полка:
и двухтомный, и вебстерский. Переводи – не хочу.
Я английский не выучил. Я покупал словари.
Я летал самолётами и обретался в квартире.
А Черняевский лес, а червонные лики зари…
Нет. Лишь синий словарь, да зеленый военный билет
лейтенанта запаса. Пацан девятнадцати лет
всё глядит и глядит с фотографии три на четыре.
ЛЕТО В ГОРОДЕ
Моя весна златоволосая –
таежных рек и стройных сосен –
к себе грохочущими грозами
меня порой еще уносит.
Но мне не спрятаться от осени
и даже в самой средней Азии.
Она найдет меня вопросами,
и что ей петь, и что рассказывать…
Про звездные свои любови ли
тому назад десяток весен,
и их развязки бестолковые,
непоправимые как осень?
И пусть не белыми морозами,
а только росами на розах –
она придет ко мне вопросами.
Куда же деться от вопросов…
Тех лет стремленья и мечтания,
надежды – чистые, как реки.
В них всё – вершины, расстояния
и обещания – навеки.
Еще не седина, лишь проседи.
Еще так жарко греет лето.
И вовсе не беда с вопросами.
Беда – что есть уже ответы.
ЗИМА В ГОРОДЕ
Боже,
кто же я был,
кто была эта женщина в синем
в прошлой жизни её и моей,
нашей общей – до жути отдельной?
Молодые? Безжалостные? Но какие ещё?
Ну скажи, если знаешь,
какие?
Боже,
где же я жил?
Да, названия помню:
«Прикамье»,
Мотовилиха, Горки,
Закама, Балатово,
Кама…
Неужели поэзия в этих словах и была,
и осталась лишь в этих –
смешных и похожих?
Боже,
я позабыл,
что случилось,
когда же настало,
какое-такое пространство,
в котором ни камы, ни сути,
но опять улыбается мне
эта женщина в синем костюме.
Боже,
вот я стою
посреди этой Азии,
кто я, куда и откуда,
тихий,
в драных вельветовых джинсах,
совсем облетевший.
Что же кружат и кружат «Жигули»
эту женщину
в синем, в красный цветочек, костюме?
Розочки разные – белые, красные розы
по синему-синему, синему-синему полю…
1979
РЕЧИТАТИВ
(Речитатив Ионы)
Мой Ворон, мой поезд обратный уже на перроне.
В буфете вокзальном стою, и никто не торопит.
И красные тучи заката спокойно чернеют.
Спешил, на такси, в самолетах, бегом – и не знаю,
Чего мне спешилось – мой поезд стоит, дожидаясь.
Есть время. И деньги. И место в буфете. И поезд.
Обратно. В те годы, где горечь, и все-таки горы.
Обратно. В тот гордый, чужой, но единственный город.
По той же дороге железной в ту пьяную осень.
Обратно. К весенней смеющейся женщине в нежность.
Обратно. В ту зиму, где хвоя, лыжня и надежда.
Обратно. К веселому умному мальчику в лето.
Один. И не надо попутчиков и провожатых,
Ни слов, ни последних объятий, ни рукопожатий,
Ни песен прощальных, ни слов, ни пустых обещаний.
Мой поезд – обратный…
* * *
Я садовник плохой. В мерзлоте городской
семена мои – мимо. Копай не копай.
Вот и минул апрель, и какой-никакой,
но единственный мой, но дарованный май.
Как ни воспоминай и в строку ни пакуй
то, что сеялось в марте и не проросло,
мне покоя не сбудется, да и на кой
этот весь огород зеленеющих слов.
Этих ямбов газоны, и нимбов декор,
кропотливой иронии агродизайн
производят, конечно, какой-то сыр-бор,
но кого им накормишь, дерзай не дерзай.
И опять по зиме соберётся толпа,
снова очередь встанет за пайкой скупой…
Видишь, поле не копано? Видишь – тропа?
И лопата ржавеет… Ступай. Искупай.
1977–1982