Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2013
В кошнице гор
Владивосток
(Давид
Бурлюк, 1919)
В
начале ХХ века родилось искусство авангарда, которое открыло новые образы,
новые художественные и пластические формы, расширило горизонты мышления в
живописи. Имена художников, стоявших у истоков авангардного искусства, сегодня
известны всему миру: Анри Матисс, Пабло Пикассо,
Василий Кандинский, Павел Филонов, Аристарх Лентулов,
Наталья Гончарова. В одном ряду с ними стоит Давид Бурлюк,
или, как его часто называли с легкой руки поэта Василия Каменского, – «отец
русского футуризма».
Творческая
неуспокоенность была главным свойством натуры Бурлюка. В искусстве первой половины ХХ столетия почти нет
направления, в котором бы он не был зачинателем, первопроходцем, теоретиком.
Кубизм, абстракционизм, супрематизм, фовизм,
сюрреализм… Кажется, нет ни одного «-изма», в котором бы не отметился Бурлюк,
оставаясь изменчивым, неуловимым и не поддающимся никакой классификации.
Продуктивность его была необычайной. Питаясь несокрушимой верой в собственную
правоту, Бурлюк в течение своей жизни создал огромное
количество работ и стал одним из самых плодотворных художников в истории.
Широко
заявив о себе в 1913-1917 гг. в Петербурге и Москве, Бурлюк
стал пропагандистом нового искусства в России, но с началом революции и
гражданской войны он вместе с семьей бежал из воюющей европейской России на
Дальний Восток. В 1919-1920 гг. он жил и работал во Владивостоке.
Первый визит во
Владивосток
Давид
Бурлюк родился в 1882 году на хуторе Семиротовщина Харьковской губернии на Украине. Предки Бурлюка были запорожскими казаками и обладали недюжинной
силой, что передалось Давиду. Отец – выходец из крестьян, добился многого
своими силами, стал ученым-агрономом. Мать – из дворян, художник-любитель,
привила детям любовь к искусству. Все шестеро детей Бурлюков
– трое сыновей и трое дочерей – так или иначе были
причастны к художественному творчеству: литературе или живописи. Давид Бурлюк с детства писал стихи и
прекрасно рисовал. После гимназии Давид учился в Казанском, а затем Одесском
художественном училищах. Продолжил образование заграницей: в Мюнхенской
королевской академии и студии Кормона в Париже.
Наконец, он поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ),
где познакомился с Маяковским и откуда они были исключены «за нарушение
общественного порядка».
Рождение
русского футуризма Бурлюк сотоварищи провозгласили в
декабре 1912 года выпуском сборника «Пощечина общественному вкусу». Сборник
открывался манифестом, где декларировались новые принципы искусства. Высшей
ценностью в искусстве провозглашался художник и его внутренний мир, а прежние
авторитеты сбрасывались с «корабля современности». С этого начался «штурм и
натиск» русского футуризма, который навлек на себя яростную критику со стороны
приверженцев академической культуры. Главным полемистом с противниками выступал
всегда Давид Бурлюк, и надо отметить, что делал он
это блестяще. Так, полемизируя с А. Бенуа, он как-то сказал: «Надо верить в
свое искусство и искусство своей родины. Россия – не художественная провинция
Франции. Пора провозгласить нашу национальную художественную независимость»
[8].
В
1917-1918 годах Бурлюк проживал в Москве, где издавал
«Газету футуристов», но в это время в столице начались голод и разруха, вызванные гражданской войной. Опасаясь за
свою семью (в 1912 году он женился на Марии Еленецкой
и у них родилось двое сыновей: Давид (1913) и Николай (1915), Бурлюк увозит их в имение под Уфой. Весной 1919 года,
оставив жену с сыновьями в имении, Бурлюк
отправляется в большую гастрольную поездку по Сибири и Дальнему Востоку. Он
организует выставки, читает стихи и лекции, пропагандирует новое искусство. Уфа – Челябинск – Екатеринбург – Омск – Иркутск – Чита – Хабаровск
– тур длился несколько месяцев. В июне 1919 года Бурлюк
добрался до Владивостока.[31]
События
революции 1917 года породили массовую миграцию населения внутри России и
эмиграцию за рубеж. Как конечный пункт Транссибирской магистрали Владивосток
оказался на пути этих потоков – его
наводнили беженцы со всех концов Российской империи. Кроме беженцев, город
заполнили белогвардейские части, военнопленные с фронтов Первой
мировой войны, войска интервентов. Это породило уникальную ситуацию смешения
различных рас, народов, языков и культур. Вот как описывал Владивосток тех лет
журналист Константин Харнский:
«Этот
скромный окраинный город был тогда похож на какую-нибудь балканскую столицу по
напряженности жизни, на военный лагерь по обилию мундиров. Кафе, притоны, дома
христианских мальчиков, бесчисленные, как клопы в скверном доме, спекулянты,
торгующие деньгами обоих полушарий и товарами всех наименований. Морфий и
кокаин; проституция и шантаж; внезапные обогащения и нищета. Напряженное
ожидание то одного, то другого перехода. Белогвардейцы и партизаны,
монархический клуб рядом с митингом левых. Взаимное напряженное недоверие.
Шпики. Взлетающие на воздух поезда в окрестностях и неизвестно куда пропадающие
люди. Отдайте одну улицу белым, а другую красным, прибавьте по полку солдат
разных наций от голоколенных шотландцев до аннамитов
и каких-то неведомых чернокожих; и над всем этим — интервентский кулак…» [15].
Если
в 1916 году население Владивостока составляло около 100 тыс. чел., то в 1922
году превысило 400 тыс. чел. В городе скопилась масса творческой интеллигенции:
литераторов, художников, музыкантов, особенно чутко реагирующих на изменения в
стране. В эти годы во Владивостоке постоянно проходили концерты, ставились
спектакли, устраивались выставки, выпускались книги и художественные журналы.
В
1919 году местная газета «Новый путь» писала: «Владивосток становится столичным
центром художественной жизни Сибири. Тут уже целая армия деятелей всех видов
искусств и течений, которые со всех концов волею судеб причалили к берегам
Великого Океана». В 1920 году газета «Дальневосточное обозрение» саркастически
отмечала: «Конечная станция шарабанов всея Руси – Владивосток, кажется, не шутя собирается стать Афинами здешних мест». [22]
В
1918 году во Владивостоке обосновалась целая группа футуристов, попавших сюда
разными путями. Кто-то бежал от ужасов гражданской войны в европейской части
страны, кто-то был мобилизован в армию и на флот, а кто-то просто путешествовал
с концертами по Транссибу, как это делали многие артисты, поэты и музыканты
того времени. В 1918 году и сам Бурлюк, вместе с
Маяковским и другими футуристами совершил поездку по Уралу и Сибири с лекциями
о футуризме и чтением стихов, но в условиях начинающейся гражданской войны они
не смогли прорваться через линию фронта и доехать до Владивостока. Это удалось
сделать другим товарищам Бурлюка по цеху: Николаю
Асееву, Сергею Алымову, Сергею Третьякову, Виктору
Пальмову и другим.
В
январе 1919 года футуристы создали во Владивостоке Литературно-художественное
общество (ЛХО), которое объявили филиалом ЛЕФа. С этого времени культурная жизнь Владивостока
стала концентрироваться вокруг штаб-квартиры ЛХО, которое располагалось в футуро-кафе «Балаганчик» на Светланской,
в подвале гостиницы «Золотой Рог» (ныне это здание Приморской краевой
филармонии). Формы работы ЛХО были самые разнообразные: литературные вечера,
концерты, театральные постановки, выставки картин и творческие конкурсы. Вокруг
ЛХО стала формироваться своеобразная литературно-художественная творческая
среда, на ближайшие три года определившая высокий градус культурной жизни
Владивостока.
Бурлюку
понравился накал творческий жизни во Владивостоке и он
понял, что может влиться в работу ЛХО. Кроме того, здесь не было вооруженного
противостояния красных и белых, поскольку присутствие корпуса интернациональных
войск сдерживало насилие. Владивосток был единственным городом в России, где в
городской думе и земской управе одновременно заседали эсеры, большевики, кадеты
и представители других партий.
Бои
красной и белой армий шли в районе Урала и Западной Сибири, а здесь наблюдалась
внешнее спокойствие и стабильность. Как писал в своих мемуарах Михаил Щербаков,
главный редактор Владивостокской монархической газеты «Русский край»: «Странная
жизнь текла тогда в Владивостоке: тревожно-острая,
несуразная, переворотная и все-таки какая-то по-русски вальяжная и
нетрудная».[16]
Этой
вальяжной жизнью прельстился Бурлюк и решил срочно
ехать в Башкирию за семьей. В поездке он заработал некоторую сумму денег, но
инфляция грозила съесть этот доход и, чтобы спасти капитал, Бурлюк
закупил во Владивостоке товары, имевшие ценность при натуральном обмене:
аспирин, пряжу, одеколон, духи и пр. В июле он поспешил назад, в Иглино, где его ждала семья. [6].
В
это время голод и разруха уже свирепствовали на Урале, на станции Иглино были слышны артиллерийские выстрелы с близкого
фронта и Владивосток казался далеким раем и оазисом благополучия.
Второй визит во
Владивосток
В
августе 1919 года Бурлюки фактически бежали из Иглино, купив место в теплушке до Челябинска (купить билет
сразу до Владивостока было невозможно). Теплушки были переполнены, условия в
них царили ужасные, и вскоре поезд переполнился больными и умирающими. Бурлюки сошли в Омске, чтобы заработать денег на пропитание
и то же самое пришлось сделать в Иркутске. Деньги зарабатывались обычным
способом: устраивался поэзоконцерт и выставка, что на
удивление давало доход.
В
пути им пришлось пережить немыслимые передряги, но самое страшное случилось в
конце путешествия. За несколько дней до приезда во Владивосток Бурлюк заболел тифом.
Не
доехав до Владивостока, Бурлюки сошли в Никольске-Уссурийском и сняли
квартиру на окраине. Несмотря на болезнь, Бурлюк,
пока лежал в постели, умудрился написать «Морскую повесть», что говорит о
невероятной работоспособности художника. Болезнь удалось победить. Дав
напоследок поэзоконцерт, Бурлюки
покинули город и в октябре 1919 года прибыли во Владивосток.
Сразу
по приезду, Бурлюк заявил о себе выставкой. Вот как
описывала ее газета «Приамурские ведомости»: «Футурист для Дальнего Востока
– слово почти новое и в отношении футуризма
мы совсем отсталые люди. Поэтому не без известного интереса во Владивостоке
недавно отнеслись к приезду одного из стяжавших славу в столицах и даже за
границей футуриста Д.Д. Бурлюка. Или как он
рекомендуется – Сам Бурлюк. На выставке за ним
неотступно ходили толпы народа. И тогда, надо заметить, он был даже без
украшения на лбу или щеке или экзотическом костюме… Надо
ли говорить, сколько колкостей, жестоких оценок, забавных выпадов, метких и не
метких словечек сыпалось на голову Бурлюка… Но он не
унывает и так же, как на своей лекции
готов без конца повторять: «Пройдет еще немного времени, когда мне удастся
вбить в ваши пустые головы все значение футуризма…» Он становится выше толпы,
ее предрассудков и поэтому имя ему – футурист».[7]
Еще
не успев толком оправиться от болезни, Бурлюк
появился в «Балаганчике» и сразу включился в работу. Он активно участвовал во
всех событиях и мероприятиях ЛХО, устраивал поэтические вечера, проводил
конкурсы среди поэтов и художников и сам с удовольствием в них участвовал.
Бурлюк
устраивал выставки и конкурсы, писал статьи для местных газет и альманаха ЛХО
«Творчество», иллюстрировал свои и чужие материалы. Чтобы поправить финансовые
дела, Бурлюк устроился работать директором
популярного во Владивостоке кафе-шантана «Би-ба-бо», но по сути, выполнял
работу конферансье, развлекающего публику. Он выходил на сцену с разрисованным
лицом, в брюках со штанинами разного цвета и серьгой в ухе. Читал стихи,
комментировал события в городе, рекламировал футуризм и свои выставки.
К
лету 1920 года он создал целый цикл Владивостокских произведений, как обычно,
не придерживаясь определенного направления. Это и пейзаж-марина «Китайские
джонки во Владивостоке», и импрессионистские «Крыши Сибири», и
грубо-натуралистичные «Купальщицы», и абстрактная
«Глаза Маруси».
В
1920 году с участием Бурлюка во Владивостоке проходит
масса выставок, диспутов, конкурсов. Он лично организует конкурс эскизов «Улица
современного Владивостока», декоративных и живописных композиций на лучший
театральный занавес, конкурс статей и рефератов на тему «Искусство и
революция». Большинство конкурсов и выставок проходили под вывеской ЛХО в
«Балаганчике». Посетители этого своеобразного арт-кафе отмечали, что «здесь собраны все
направления… искусства». Газетный критик того времени писал: «Стены ЛХО
переполнены этюдами. Картинами, набросками художников. Многие из них уже
проданы, но это не уменьшает комплекта; неутомимые художники дополняют пробелы
новыми работами… » [11]
О
своих встречах с Бурлюком в «Балаганчике» написала
художник Елена Афанасьева, которая в это время жила во Владивостоке:
«Приехал
Бурлюк. Нарисовала Бурлюка.
«Гениальная девушка!» Я удивилась легкости его определения. Бурлюк
– натура деятельная, много работал. Он здесь с семьей: жена, два сына, сестра
жены — все крупные, монументальные.
Весной в «Балаганчике» опять конкурс портретного наброска. Бурлюк
– I премия, венгерский художник – II, мне – III премия.
Бурлюк
читал стихи Маяковского… большой, артистический… голос низкий, сильный. Стихи
звучали и поражали энергией и своеобразием».
Венгерским
художником, о котором пишет Афанасьева, был Ференц Имре, которого Бурлюк встретил
среди военнопленных и привел в «Балаганчик». Ференц Имре также оставил воспоминания о владивостокском
периоде своей жизни, где писал: «Сразу после того, как я был сделан членом
«Балаганчика»… Бурлюк собрал художников со всех мест,
не считаясь с национальностью и положением. Вскоре состоялась выставка, и одной
моей проданной картины было достаточно, чтобы моментально поднять меня с самого
дна. Что еще лучше – это мне принесло заказы».[6]
Объединив
вокруг себя художников разных направлений, Бурлюк
весной 1920 года открывает «Международную выставку художников». «Бурлючья выставка», как окрестила ее пресса, представила
публике картины Бурлюка, Пальмова, Ференца Имре, Вацлава
Фиалы. Самое большое внимание, естественно к Бурлюку.
«Эффекты, построенные на откровенно беспомощном рисунке, на разных вывертах
туловища и лица, на сдвигах плоскостей, на наблюдениях с разных точек зрения и
т.д. сами может быть и забавны для любителей, но одним желанием быть
своеобразными их применение и оправдывается… »
Вообще
местная пресса довольно часто критиковала Бурлюка,
иногда по делу, но чаще всего для красного словца. Вот, например, стихотворный
фельетон из газеты «Воля»:
Поступлю-ка в футуристы, —
Ты дуди, моя
дуда!
Футуристы ходят
чисто
И живут как
господа.
Спят обычно до
обеда, —
Ночью едут в «Би-ба-бу», —
С долларессами беседа,
До утра мозоль
губу.
Сыт и пьян, нос
в кокаине,
Не тревожат сны
грехи.
Спьяну мажет он
картины,
Пьяным стряпает
стихи… [8]
Имя
Бурлюка здесь не называется, но понятно кого имеет в
виду фельетонист. В другом фельетоне, в газете «Голос Родины» уже более
определенно звучит имя Бурлюка, хоть и превращенное в
глагол: «Кто-то где-то уж бурлючил, кто-то что-то футурил…» [19]
На
самом деле Бурлюк был как нельзя дальше от образа
декадента, нарисованного в фельетоне. Как вспоминал Николай Асеев, «Бурлюк жил с двумя детками и женой за сопками, в Рабочей
слободке… в парикмахерской, брошенной владельцем. Комнаты были заняты нарами,
книгами и холстами для картин. Бурлюк жил берложной
жизнью. Он ходил, устраивал выставки, издавал книги, шумел и громил мещан и
пассеистов. Наскребши немного денег, он закупал краски, холст, бумагу, чай,
сахар, пшено, муку и материю на рубашки детям, всего этого месяцев на 5, и
засаживался за холсты.
Он
писал маслом и акварелью, сепией и тушью, а жена его Мария Никифоровна сидела
рядом, записывая диктуемые им рассказы и воспоминания.
Был
он похож на дрессированного рабочего слона. Двери его квартиры никогда не
запирались. Возвращавшиеся из доков рабочие часто заходили к нему смотреть его
цветистые полотна и разговаривать о них — столь странных, ярких и непохожих на
Третьяковскую галерею». [1]
Как
рассказывал художник П. Иванов: «Бурлюк утром в 6
часов с балкона читал свои стихи, а когда соберется народ – сообщал об открытии
художественной выставки и необходимости ее посетить: «А то неучами останетесь!»
[2]
Бурлюк
был блестящим полемистом и на все нападки отвечал искрометно и с чувством юмора
– либо со страниц печати, либо со сцены «Балаганчика» и «Би-ба-бо».
Так, в той же газете «Голос Родины», он провозглашает: «Футуризм – это новое
мироощущение, предчувствие беспокойной, но бодрой эпохи нашей. Футуризм – дух
бодрости, чеховские нытики уступили место буйным и
неунывающим».
Столь
яркая и бурная деятельность приносит Бурлюку широкую
славу и популярность. На публике он всегда появлялся в яркой одежде (пестрая
жилетка, разноцветные штаны, цилиндр), с разрисованным лицом, в ауре «отца
русского футуризма». На многочисленных выставках, лекциях, поэзоконцертах
его воспринимали, как мессию. Зеваки ходили за ним толпами. [6]
Во
владивостокских газетах и журналах 1919 – 1920 гг.
опубликована целая россыпь статей Бурлюка, в том
числе мемуарного характера. В них Бурлюк рассказывает
о встречах с художниками, писателями, поэтами, вспоминает случаи из своей
жизни, публикует переводы стихов европейских поэтов, а также собственные стихи.
В кошнице гор
Владивосток —
Еще лишенный перьев света,
Когда, дрожа, в
ладьи Восток
Стрелу вонзает Пересвета.
Дом — Мод
Рог — Гор.
Потоп! Потоп!
Сюда, объятые пожаром,
У мыса Амбр,
гелиотроп
Клеят к
стеклянной коже рам…[21]
Живопись Бурлюка владивостокского периода.
Впрочем,
главным делом Давида Давидовича была живопись. Его работы разноязычны,
выполнены в самых разнообразных стилях, разной манере и разных жанрах: от
натюрмортов, которые он очень любил рисовать, до абстрактных работ.
Натюрморт
Бурлюка, выполненный во Владивостоке, нам известен
один – это букет полевых цветов в вазе, на фоне сельского пейзажа. Цветы,
изображенные на картине – это рудбекия или, как ее называют в Приморье,
«тигровая ромашка». Интересно, что она произрастает в Приморье, Северной
Америке, Канаде и больше нигде в мире не встречается.
Во
Владивостоке Бурлюк начинает активно работать
весной-летом 1920 года. Именно в это время он пишет несколько этюдов и работ
под условным названием «Рабочая слободка» или «Крыши Владивостока». Яркие
краски и экспрессивный мазок на этих полотнах отсылают к творчеству импрессионистов,
Сезанну и Моне.
Следуя
примеру другого великого француза, Эдуарда Мане, Бурлюк
создает серию портретов, написанных в кафе, изображая собратьев по цеху,
которые собирались в «Балаганчике». Из этой серии сохранились портреты Николая
Асеева, Венедикта Марта и портрет неизвестного, который называется «Пьяница».
Летом
1920 года Бурлюк отправился на пленер по окрестностям
Владивостока. На восточной окраине города, там, где ныне расположен микрорайон
Бухта Тихая, они вместе с Пальмовым написали серию пейзажей. И снова Бурлюк пишет в импрессионистской манере, явно подражая
французам.
Во
Владивостоке Бурлюком также написано несколько маринистических пейзажей с видами на суда, стоящие в бухте
Золотой Рог. К сожалению, до нас дошел
только один такой пейзаж: «Китайские джонки во Владивостоке» (1920). Несмотря
на то, что в этой работе вновь видно влияние импрессионистов, в композиционном
плане пейзажа-марины Бурлюк тяготеет к
классической форме.
Кроме
перечисленных работ, Бурлюк пишет во Владивостоке
несколько абстрактных картин, из которых наиболее известны «Абстракция» («Без
названия») и «Глаза». Обе работы хранятся в музее Гуггенхейма
(Нью-Йорк). [6]
К
сожалению, многие работы Бурлюка владивостокского
периода, нам либо неизвестны, либо недоступны. Вот что об одной из выставок Бурлюка пишет Елена Афанасьева: «Летом 1920 года Бурлюк устроил свою первую большую выставку живописи и
рисунка. Был выставлен и «Летающий парикмахер»… Впечатление необыкновенности и
мастерства…». Об этой картине мы знаем
только по названию и сохранилась ли она до наших дней
– неизвестно.
Поездка в Японию и
окончательный отъезд из Владивостока.
Несмотря
на то, что по сравнению с другими городами России, Владивосток казался мирным
городом, но и здесь гражданская война таилась за каждым углом. Вскоре после
приезда Бурлюка власть в городе переменилась. В
начале 1920 года в Сибири была разгромлена армия Колчака и в
городе произошел переворот. Во Владивосток вошла партизанская армия, и колчаковского ставленника генерала Сергея Розанова сменил
его тезка и политический противник Сергей Лазо.
Вот
что об этих событиях писал поэт-футурист Сергей Третьяков:
«31
января 1920 года… партизаны в козьих тулупах и папахах, перечеркнутых красной
лентой, вошли во Владивосток, ставя точку колчаковщине. Где-то у Русского
Острова на мели бултыхается пароход «Орел» с удирающими генералами…». [30]
Но
красная власть в городе продержалась недолго. Уже в апреле произошел новый
переворот: на сей раз власть перешла к японцам. Послушаем того же Третьякова:
«Вечером
4 апреля на Тигровой горе, тянущейся гребнем фортов над линией портового
причала, собрались у кого-то (не помню) мы, футуристы, — Асеев, Бурлюк, Пальмов, Алымов, я.
Говорили торжественные, приподнятые тосты, адресованные московским футуристам,
связи с которыми еще не было, ибо в Чите сидела контрреволюционная пробка
атамана Семенова и японцев… Назад шли вечером,
спускаясь в город. Улицы были безлюдны. Отряды японцев спешно занимали
перекрестки. Почуяв неладное, мы прибавили шагу. За
спиной закричал пулемет. Сбоку другой. Ружейные выстрелы с Тигровой горы
перекликнулись с далеким Гнилым Углом, а с броненосца «Хизен»
плеснули тревожным белым светом прожектора.
Это
началось знаменитое японское наступление 4–5 апреля. Японцы оккупировали город,
часть красных войск разоружили, часть вытеснили снова в сопки и арестовали
военный совет – Лазо, Луцкого, Сибирцева. …Все
японское население Владивостока вышло на улицу торжествовать победу. Прачечники, парикмахеры, часовщики и тысячи японских
проституток шли сплошной воблой по улице, дома которой были утыканы японскими
флагами цвета яичницы – белое с красным диском, и несли в руках такие же
маленькие флажки». [30]
С
одной стороны, Бурлюк не чурался политики, он
приветствовал партизан и осуждал японский переворот. Продолжим цитировать
Сергея Третьякова: «В одном из железнодорожных домиков, позади расстрелянного
японцами земства, собрались в этот день мы четверо – Бурлюк,
Алымов, Асеев и я – и не вышли из комнаты, пока не
записали 4 стихотворения об этом дне».[30] (эти антияпонские стихи затем были
напечатаны в большевистских газетах).
С
другой стороны, Бурлюк не любил, когда политика
слишком активно вмешивается в искусство. Все-таки для него на первом месте
стоял внутренний мир художника, его фантазия, вкус и интуиция. Бурлюк провозглашал примат формы над содержанием, за что
левые критики обвиняли его в аполитичности и формализме.
К
концу 1920 года Бурлюк решил покинуть
переставший быть оазисом спокойствия Владивосток. Его манила Америка, но
для поездки нужны были деньги, и Бурлюк решился на
поездку в Японию. Сложность заключалась в том, что японские власти не были в
восторге от того, что в Японию собирается въехать «революционер от искусства»,
да еще и запятнавший себя сотрудничеством с большевиками, шумный, эпатажный и
скандальный Давид Бурлюк. И тут ему помог случай.
Однажды
на улице он неожиданно встретил одноклассника по Тверской гимназии Герберта Пикока. Пикок, британский
подданный, по женской линии являлся потомком знаменитого русского анархиста
Михаила Бакунина и много лет жил в России. В течение нескольких лет он был
британским консулом в Красноярске, но в 1920 году получил назначение в Японию.
Они разговорились и Герберт обещал помочь. Он
познакомил Бурлюка с главой японской миссии во
Владивостоке Мацудайра и тот способствовал оформлению
документов на въезд, но только одному Бурлюку, без
семьи. Официально эта поездка была оформлена как визит в Японию группы русских
художников с выставкой картин. Вместе с Бурлюком визу
и паспорт получил Виктор Пальмов. [6]
Перед
отъездом Бурлюк продал несколько картин, чтобы
заработать денег на поездку, не особо настаивая на цене. Одну из картин
приобрел японский буддийский священник, первый настоятель храма Урадзио хонгандзи во
Владивостоке. [11]
В
Японии Бурлюк был встречен восторженно. Газеты
называли его «прославленный живописец Бурлюк» и
«знаменитый европейский мастер». Выставка, которую привезли Бурлюк
и Пальмов, называлась «Первая выставка русских художников в Японии» и с шумным
успехом была показана в Токио, Иокогаме, Киото. В каталоге выставки было 473
работы 28 художников, из них – 150 работ Бурлюка. Уже
в ноябре 1920 года работ было продано столько, что Бурлюк
смог отправить во Владивосток деньги на переезд всей семьи и Вацлава Фиалы, который в то время женился на сестре Бурлюка Марианне.
В
декабре 1920 года семья прибыла в Японию и воссоединилась. Им предстояло 2 года
прожить в Японии, чтобы затем отправиться дальше, в Америку. За это время Бурлюк экспортировал в Японию футуризм и
у него появилась масса последователей. Это позволяет сказать о том, что
он стал отцом не только русского, но и японского футуризма.
После отъезда Бурлюка
из Владивостока газета «Голос Родины» язвительно бросила ему вслед:
Не удалось Владивосток
Ему кривляньем одурачить,
И он поехал на
Восток,
А из Японии утек
Американцев
околпачить.[21]
—
это несправедливо. Надо сказать о том, что Бурлюк
вовсе не намеревался эмигрировать из России. Для него это было очередное
путешествие к неведомым землям и новым впечатлениям, которые питали его
неуемную и ненасытную натуру художника. Он собирался вернуться, когда
гражданская война закончится и в России наступит мир. Не его вина, что события
в СССР складывались таким образом, что впоследствии семья приняла решение не
рисковать и остаться в США. После Второй мировой войны
Бурлюк изменил свое решение и готов был вернуться в
СССР, но советские власти не позволили ему это сделать.
Судьба владивостокских работ Давида Бурлюка
После
отъезда Бурлюка его работ во Владивостоке практически
не осталось. Одни, приобретенные соотечественниками, были увезены в эмиграцию
вместе с белыми войсками, другие, приобретенные иностранцами, разлетелись по
миру после эвакуации иностранных войск. Правда, один рисунок чудом сохранился в
семье Матвеевых, в доме которых некоторое время проживала семья Бурлюка. Он был оставлен в семейном рукописном журнале
«Мысль» еще во время первого приезда Бурлюка в июне
1919 года. Фактически – это первый рисунок художника, сделанный во
Владивостоке. Журнал «Мысль» хранился у поэта-футуриста Венедикта Матвеева,
более известного под псевдонимом Венедикт Март. В 1937 году он был репрессирован и расстрелян, а журнал оказался
в музее ОИАК, ныне – музей им. В.К.Арсеньева.
Рисунок
сделан обычной перьевой ручкой, синими чернилами. На нем изображена обнаженная
женщина, стоящая на одной ноге, и собака. В руке женщины – статуэтка
средневекового рыцаря с копьем. Оскалившаяся собака стоит на задних лапах. По
манере рисунок похож на работы Пикассо того же периода – те сдвинутые плоскости
(видны одновременно спина женщины и ее грудь) и сдвоенный портрет (фас и
анфас). Под рисунком стоит собственноручный автограф Бурлюка.
[31].
Большая
часть работ Давида Бурлюка, выполненных во
Владивостоке, находится, по всей видимости, в Японии, где он жил с 1921 по 1922
гг. и где организовал несколько выставок совместно с Виктором Пальмовым и Вацлавом Фиалой. Многие работы по
окончании выставок были распроданы и
разошлись по частным коллекциям и музеям.
Часть
картин владивостокского периода были увезены Бурлюком в США, где также хранятся в различных частных
коллекциях, а также архиве художника, который унаследовали его правнучка.
В
2012 году музей им. В.К. Арсеньева приобрел рисунок Бурлюка
– «Женский портрет» (1949). В 2013 году коллекционер из США передал в дар музею
две живописные работы Бурлюка, одну графическую работу
и акварель. Теперь во Владивостоке существует, пусть и небольшая, но
собственная коллекция произведений Давида Бурлюка.
Когда-то
Бурлюк мечтал вернуться на родину. После смерти
Сталина он дважды обращался к советскому правительству с просьбой вернуть ему
гражданство, но ему было отказано. Давид Бурлюк
скончался в г. Хэптон-Бейз
на острове Лонг-Айленд (штат Нью-Йорк) в 1967 году, а его прах, согласно
завещанию, был развеян над Атлантикой. [28].
СПИСОК
ЛИТЕРАТУРЫ
1. Асеев Н.Н. Октябрь на Дальнем. Собрание сочинений в 5 томах. М.: Художественная
литература, 1964, Т. 5. С.121-135.
2. Афанасьева Е.А. Портрет эпохи.
Каталог выставки. Владивосток, 2012.
3. Бурлюк Д.Д.
По Тихому океану.—New-York: Изд. Марии Никифоровны Бурлюк, 1927.
4. Бурлюк Д.Д.
От лаборатории к улице (Эволюция футуризма) //
Творчество, Владивосток, 1920, № 2, с. 23.
5. Д.Д. Бурлюк.
Морская повесть. // Рубеж, 2010. с. 279.
6. Калаушин
Б.М. Бурлюк. Цвет и рифма. Спб.:
Аполлон, 1996.
7. Кандыба В.И.
История становления и развития художественной жизни Дальнего Востока. Владивосток:
Изд-во ДВГУ, 1985.
8. Кириллова Е.О. Дальневосточная гавань
русского футуризма. Кн. 1. –
Владивосток, Изд-во Дальневосточного федерального университета, 2011.
9. Лившиц Б. Полутораглазый
стрелец. Л.: Сов. писатель,
1989, с. 628.
10. Марков В.М. Из века в век.
Путеводитель. Владивостоток, Дальпресс.
2004.
11. Марков В.М. Русский след в Японии //
Рубеж, 2010. с. 261-278.
12. Моргун З.Ф.
Исторя буддийской молельни Урадзио
хонгандзи во Владивостоке // Фудзимото
Вакио. К юбилею ученого. Сборник научных статей.
Владивосток. Изд-во Дальневосточного ун-та, 2004, с. 44.
13. Турчинская
Е.Ю. Авангард на Дальнем Востоке. СПб.: Алетея, 2011.
14. Третьяков С.М. Страна-перекресток.
М., Советский писатель, 1991.
15. Харнский
К.А. Китай с древнейших времён до наших дней», Владивосток, 1927.
16. Щербаков М. Одиссеи без Итаки.
Владивосток: Рубеж, 2012.
Периодические издания
17. Воля, 1920, 5 сентября.
18. Восточный курьер, 1922. 27 апреля.
19. Голос Родины, 1920, 21 марта.
20. Голос Родины, 1920, 8 августа.
21. Голос Родины, 1922, 11 ноября.
22. Дальневосточное обозрение, 1920, 16
мая.
23. Новый путь, 1919, 16 декабря.
24. Творчество, 1920, № 2.
25. Творчество, 1920, № 3.
Интернет-ресурсы
26. Белых А. Давид Бурлюк,
транзит, Владивосток: http://www.stihi.ru/2010/12/19/3444
27. Визуальная энциклопедия: Давид Бурлюк: http://www.wikipaintings.org/ru/david-burliuk/
28. Википедия:
Давид Бурлюк: http://ru.wikipedia.org/
29. Евгений Деменок.
По пражским следам Бурлюка: http://www.aej.org.ua/History/1368.html
30. Сергей Третьяков. Штык строк: http://uznet.biz/Han/Articles/ArticleInfo.aspx?Id=93d26d92-9924-4916-9d71-18737f98fcf2
Документы
31. Рукописный журнал «Мысль». Фонды
Приморского объединенного государственного музея им. В.К. Арсеньева.
МПК-9867-1.