Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2013
* * *
Только дело не в снеге. Ступая по голой земле,
Улыбаясь камням и стирая подошвы в мозоли,
Мы сумеем так нежно, так тихо исчезнуть во мгле,
Так легко, чтоб при этом никто не почувствовал боли.
Горизонтом назвавшись, к себе приближенья не ждут.
Так заблудимся в чаще, лишь шаг не дойдя до опушки,
Наблюдая, как, за руки взявшись, столетья идут
И, старея на наших глазах, умирают кукушки.
В предвечернюю синь убегает разбитый огонь,
И, запамятав, что человек человеку полено,
Мы поместимся в мире, ладонь положив на ладонь,
И поместимся в клетке, коленом упершись в колено.
Пусть спасенье нелепо, как айсберг укутанный в мех,
Но, сближаясь в щелчке, уже пальцы не так одиноки.
И над нами рассыплется каплями тихонький смех –
Это ветер смеется о наши небритые щеки.
Шестистишья
Твоя наивность слишком горяча.
А я устал. Ни твоего плеча,
Ни рук твоих, ни нежного затылка
Я не коснусь. Как к пламени свеча,
Так жертва опрометчиво и пылко
Стремится под секиру палача.
Я не злодей, я не нарочно груб.
Звучит печально флейта в хоре труб.
Под ветром осыпается шиповник,
Теряя лепестки невинных губ.
Помилуй Бог – какой же я садовник?
Скорее – поневоле – лесоруб.
В душе моей гуляют декабри –
Темно снаружи, холодно внутри.
Завален снегом сад наполовину,
И, как живые пятнышки зари,
Поклевывают мерзлую рябину,
Сверкая алой грудью, снегири.
Забредшая сюда издалека,
Застыла в изумлении река,
Со всех сторон охваченная льдами.
Но неподвижность стала ей близка –
Мгновения, умножившись годами,
Незримо превращаются в века.
Так было, есть и, верно, будет впредь.
Печально раньше смерти умереть.
Бездарно ощущенье здешней скуки.
Вечерний воздух потемнел на треть,
И ветер дует бешенно на руки,
Пытаясь их морозом отогреть.
Но даже если нет пути назад,
Заглянем напоследок в этот сад,
Где, с трепетом предчувствуя секиру,
Под снегом ветви голые висят.
И наши судьбы шествуют по миру,
Живя и умирая невпопад.
* * *
Ты извини, мне ничего не надо,
Мне эта радость странная дана –
Забыться от дождя и листопада,
Как от стакана крепкого вина.
Я буду слушать этот тихий шорох,
И где-то там, у бездны на краю,
Во мне сгорит опавших листьев ворох,
Развеяв горечь давнюю мою.
Светлеют мысли, сердце забывает,
Не торопясь, не чувствуя вины.
Чужой страны на свете не бывает,
Как не бывает не чужой страны.
Всё ни к чему. И всё подобно чуду.
И подустав от этих вечных тем,
Я был всегда и я всегда пребуду,
Не зная, кто я, где я и зачем.
Я наступаю заново на грабли.
Кружит листва. Нерадостен и тих,
Дробится дождь на крохотные капли.
И я похож на каждую из них.
* * *
Много ли нам осталось?
Сделалась даль близка.
Вот и прошла усталость.
Вот и пришла тоска.
Переполняй елеем
Заново суть и речь –
Мы уже то не склеем,
Что не смогли сберечь.
Мы превратились в слитки,
Мы разучились сметь,
Медленно, как улитки,
Переползая в смерть.
Небо над нами звездно,
Высится гор гряда.
Лучше проститься поздно,
Нежели никогда.
Шествуй по миру снова
В алом плаще зари.
Только прошу – ни слова
Больше не говори.
Сумеречно и ложно,
Вьется туда стезя,
Где полюбить – безбожно.
А не любить – нельзя.
* * *
Мне помнится дивно бессмысленный город,
Пригревший меня на груди,
Где падало небо, и прямо за ворот
Текли проливные дожди.
Здесь каждый другому был снами навеян,
Запутавшись в ложных узлах.
И время, кружась каруселью кофеен,
Мелькало в кривых зеркалах,
Качалось в угаре и пьяном размахе,
Сжималось в стальную иглу.
И женщины, жадные, как росомахи,
Глотали коньяк на углу.
Под пятнами туши синели прожилки,
Неон разливался, слепя.
Они предлагали хлебнуть из бутылки
И следом за этим – себя.
Но месяц лохматый с укором почтеным
Скрывался в свою конуру,
И ночь, захмелев, оседала по стенам
Домов, просветлевших к утру.
И в утренней дымке, неясной и зыбкой,
Я пьяный лежал у реки.
И маленький ангел с недетской улыбкой
Кормил меня хлебом с руки.
* * *
Всё было горько и красиво.
Писалась повесть площадей
Похмельным трепетом курсива
Перекосившихся дождей.
Пространство города пустело
От фонаря до фонаря,
И тот скрывал нагое тело
Под власяницей ноября.
Кружилась тьма в протяжном свисте,
И в забытьи полухмельном
Неслись оборванные листья
Косматым рыжим табуном.
Прости мне мысли неблагие,
Безлюдье улиц и дворов.
Я забываю ностальгию
Ноябрьских темных вечеров.
Всё стало тихо и сурово.
Одетый в зимнюю броню,
Под белоснежностью покрова
Я наше время хороню.
Затянут холодом снаружи
Щемящий осени разброд.
И лед сковал дыханье лужи,
Зажав рукой ей влажный рот.
Забудем наше многословье,
Оставим эту круговерть.
Нас ждет безмолвное зимовье,
Напоминающее смерть.
Молитвы нежные допеты.
Подобно умершим богам,
Деревьев голые скелеты,
Чернея, бродят по снегам,
Теней змеящуюся полость
Освободив из западни.
И наша собственная голость
Их обнаженности сродни.
Мы стали теми, кем хотели,
Укрывшись снегом под конец
С татуировками метели
На алой мякоти сердец.
Дудочник
Сумерки. Солнца тускнеет медь.
Дымом сочатся трубы.
Дудочник, что ты хотел пропеть,
Флейту целуя в губы?
В мыслях и чувствах царит разброд.
Обруч пространства тесен.
Дудочник, твой онемевший рот
Слишком устал от песен.
Мир перевернут. Святых святей,
Бесы одеты в ризы.
Дудочник, в городе нет детей –
В городе только крысы.
Всё омертвело. Сердца пусты.
Сжаты в тисках и гулки,
Вьются изгибами, как хвосты,
Голые переулки.
Скука и смута, распад и тлен.
Скалясь с холма свирепо,
Бурые десны кирпичных стен
Зубы вонзают в небо.
Сдохнуть ли, спиться ли от тоски?
Тщетно мечтать о чуде?
Странно, но стали тебе близки
Эти места и люди.
Ты угодил на свою беду
В темное закулисье.
Лучше молчать, чем учить дуду
Преданно петь по-крысьи.
Сумерки. Солнца тускнеет медь.
Дымом сочатся трубы.
Дудочник, что ты хотел пропеть,
Флейту целуя в губы?
Дай ненадолго покой дуде,
Мирно сомкнув ресницы.
Перевернувшись в речной воде,
Город ко дну стремится.
Дневник Леонардо
*
Мир – не больше чем холст без рамок.
Здешний воздух весной вальяжен.
Отчего-то похож мой зáмок
На замóк без ключей и скважин.
В этом теле душа остыла,
Но работа ее разбудит –
Вспоминая о том, что было,
Забываешь о том, что будет.
*
Для того, кто рожден в Тоскане
Среди солнца и померанцев,
Непонятна тоска. Тоска не
Омрачает сердца тосканцев.
Здесь готовы молиться зверю,
Помести его на иконы.
Незаконнорожденный? Верю.
Всё рожденное – незаконно.
*
Масть ложится послушно к масти,
Собираются в крылья перья.
Извини, побежденный мастер,
Победившего подмастерья.
Ученичества суть рутинна,
Как вода под застывшей ряской.
Если таинства нет, картина
Остается холстом и краской.
*
Человек потому стремится
В недоступное поднебесье,
Что немного похож на птицу,
Потерявшую равновесье.
Окружен несусветной грязью
И закупорен в твердолобье,
Сотворенный по безобразью
Пробивается к бесподобью.
*
Я не то что охоч до денег,
Почитания, грубой лести,
Но без низких на вид ступенек
Не построить высоких лестниц.
Позволительно, зная, кто ты,
Небеса за себя посватать
Для того чтоб достичь высóты –
Те, с которых не стыдно падать.
*
Я не верю в прелюбодейство,
Но уверен, что есть расплата.
Живописцу вредит семейство,
Если только оно не свято.
Мироздание столь бездонно,
Что вполне объяснимо, если
Интересней писать Мадонну,
Чем супругу в уютном кресле.
*
Я смогу пережить измену.
Я сумею с изменой слиться.
Я гляжу на пустую стену,
И на свет проступают лица.
Подсознанье зудит, как муха.
Этот кубок и мной отведан –
Иисусу страшна не мука,
А сознанье того, что предан.
*
Я устал от общенья с теми,
Кто напялил обличья судей.
Успокоят людей на время
Только залпы из всех орудий.
Еретически бесит вера.
И бессмысленно оправданье
Самозваного инженера
Разрушенья и созиданья.
*
Время, видимо, нас пороло
Снисходительнее доныне.
Что такое Савонарола?
Перемноженная гордыня.
Увлекая богообразно
Покаянников и отребье,
Страстотерпец сильней соблазна.
Но слабее, чем страстотерпье.
*
Венценосцы, святейший Папа
Предаются, сойдясь, азарту.
В их игре ни одну без крапа
Не отыщешь в колоде карту.
От посулов любвеобильных
Тяжело, как в медвежьих лапах.
Ублажив интересы сильных,
Откликаешься в сердце слабых.
*
Я уеду. Я стану частью
Недописанной мной тетради –
Нет, конечно, не ради счастья,
Но согласья с собою ради.
Здесь довольно самцов и самок.
Их бездарность надежней дара.
Возвышается древний замок.
А под замком течет Луара.
*
Я не помню своих флоренций,
Я по ним отслужил молебен.
Мне приходит на ум Лоренцо –
Так ли был он великолепен?
Честолюбие – немощь духа.
Для ничтожных и сильных мира
На земле и светло и сухо,
Под землею темно и сыро.
*
Чем отчетливей поднебесье,
Тем размытей граница между
Сновиденьем и явью. Здесь я
Оставляю в залог надежду.
Пусть над ухом жужжит, как овод,
Меж земной и небесной твердью
И внушает, что жизнь – лишь повод
Не для смерти, а для бессмертья.