Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2025
Калинкина Галина Евгеньевна — прозаик, критик, эссеист. Родилась и живёт в Москве, окончила РГГУ. Публиковалась в журналах «Вопросы литературы», «Новый мир», «Знамя», «Урал» и др. Автор книг малой прозы: «Поверх крыш и флюгерных музык» и «Идти по прямой», а также романа-надежды «Лист лавровый в пищу не употребляется» (сага о старообрядцах). Лауреат ряда литературных конкурсов.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2023, № 6.
Чатик блям-блям: приглашаем на поэтический плэнер на Донском кладбище.
Малахи выбралась из кресла под литографией с портрета Елизаветы Второй и, надёжно одевшись, вышла на улицу. Выйти на улицу — чего проще? Миллионы людей ежедневно выходят из своего дома не по одному разу в сутки. Но если знать, что прежде Малахи не покидала квартиру четыре года, то можно себе представить тот фурор, который произвело на членов клана и домовое сообщество её исчезновение. Сиделка Сима, выгуливающая собаку, по возвращении застала квартиру пустой. Тут же пошли звонки в три московских дома и в подмосковное Ильинское: sos, Малахи пропала. А пёс неблагородных кровей уткнулся носом в порог входной двери и заскулил. Через два часа безуспешных поисков скулёж превратился в тоскливый вой.
К тому же стоит учесть льды, сковавшие город, и арктический холод, посетивший столицу. Сверхъестественная зима. Город под бесконечным снегом превратился в промёрзший черёмуховый сад — черёмуха всегда несёт холода. На короткое время в городе закончился «бордюринг», земля промёрзла. Пропали дворники и таксисты. По улицам разъезжали закутанные в прозрачную плёнку курьеры на велосипедах, доставлявшие товары не первой необходимости по скользкому льду. Жижу на мостовых взбивали в жирное масло металлические ковчеги — Haval и Huawei, останки отечественного автопрома осели сугробиками возле дворовых помоек. Существование жизни на обезлюдевшей земле города подтверждали почтовые роверы, с маниакальным упорством робота ползущие заснеженными улицами к цели. Кто их цель, — ты? Роверов не смущала пропажа дворников и таксистов. Им хорошо в пустом пространстве. Город — для роверов! И только нечищенные тротуары создавали препятствия буксующим колёсикам. Но тут же из туманного безвременья мёрзлого черёмухового мегаполиса выбирался обледенелый прохожий и пихал робота ногою, а более гуманный бережно переносил автоматического «почтового голубя» через сугроб.
Песни «муэдзинов» раздавались с жестяных крыш. Трижды за неделю принимался сыпать сплошной черёмуховый снегопад, и трижды молодцеватые дети степей и пустыни чистили покатые бока крыши восьмиэтажки на Домниковской улице, в Докучаевом переулке, обращая протяжные молитвы к небу и не думая, что их слышат на земле, причём все восемь этажей бывшего доходного, ныне ведомственного дома.
Страшные льды стояли в городе. Человеку нужно было сперва решиться «переплыть» обледенелую или «жирную» мостовую, прежде чем ступать на неё. В лёд вмёрз след человека, мятая сигаретная пачка, пивная пробка. Но ещё не остыла надежда: может, из-подо льда засветит нам звезда.
Коченели зелёные человечки переходов. Выстраивались километровые очереди из самосвалов у снегоплавильной станции на набережной Яузы; снегоплавильня не справлялась с обилием грязной прессованной массы.
Судя по объявлениям в бесплатной районной газете, востребованной стала профессия «тракторист». Трактора в городе есть, а трактористы вывелись.
Так и жили той зимою. Где-то далеко, кажется, шла война. Но не в этом городе.
Здесь по-прежнему завёрнутые в целлофановые скафандры доставщики развозили в уикенд пиццу, бургеры и суши. Здесь по-прежнему не собирались признавать конец эпохи гламура и наступление «времени хаки».
Шла та зима, что называют снежной зимой, в какой всякий неосторожный прохожий рискует затеряться в безвременье.
Шла зима из тех зим, что помнят долго, несколько лет; виной чему небывалые морозы, запредельный холод в домах, бесконечные поломки труб отопления.
Шла та зима, в какую сущие пустяки — неубранные сугробы, скользкие тротуары, сосульки размером с Ниагарский водопад — неоправданно остро возмущали горожан и переполняли чатики.
Шла та зима, что как вставший лёд на Москва-реке — вставшее время, вставшее, кажется, навсегда, навечно.
Чатик блям-блям: подайте заявку на бесплатное обучение в Китае. Соседи, я не шучу, бесплатно. Осталось последних 35 мест.
Предыдущие две недели клан Хавронских занимало предчувствие скандала. Все были насторожены по отношению друг к другу. Из дачного Ильинского от зимовавшей там родни шли беспокойные эсэмэски по вопросам назревающего наследования. И, возможно, скандал разразился бы со дня на день, если бы в один ничем не примечательный день не произошли совершенно невозможные события, которые перебили иные внутрисемейные инсинуации: кража у Петуховых и внезапное исчезновение Малахи.
Давным-давно отец оставил им счастливую семью. Он был призван поздней осенью. Во что семья превратилась без него — это единственно их заслуга. Похороны отца прошли по высшему разряду. Генералов хоронят в черте города, на старых, давно закрытых кладбищах, которые от случая к случаю обновляются свежими подзахоронениями. Отпевали в приземистой, тесной, как непропечённый кулич, церкви. Гроб несли на руках солдаты, за ними чеканил шаг почётный караул с медалями, орденами на бархатных чёрных подушечках и казённым портретом в парадной форме. Скоростное шоссе перекрыли. Красные флажки колонновожатых рдели на ветру. Автомобили, скапливаясь, замерли на двух встречных полосах, пока процессия пересекала дорогу. Чёрное шествие на минуту напомнило водителям о бренности жизни, преобладающий защитный цвет толпы указал: смерть звёздочки на погонах не считает. Путь от церкви-кулича до дышащей жаждой ямы был самым сложным из всей церемонии. Духовой оркестр военных музыкантов вытягивал последние усилия души утерпеть без слёз. Особенно напирали тубы. А когда гроб окунули на канатах в прореху земли и когда сквозь глухие рыдания, сквозь прощальные речи застучали мёрзлые комья о деревянную крышку, выстрелы шести карабинов вспугнули с голых берёз кладбищенских ворон — вечных свидетелей жизни и смерти. Вороны скрипуче разлетелись под оружейное эхо. В залёгшей тишине жутко лязгнули о металл соседней оградки острые лезвия лопат, землекопы счищали налипшую грязь с орудий своего ремесла. Дочери генерала жались друг к другу, впервые в своей жизни столкнувшись со смертью. Генеральша упала на свежую насыпь, озадачив распорядителей с повязками на рукавах шинелей — обморок в отлаженном сценарии похорон не значился.
Мрачно, но широко помянули в девятый и сороковой дни. Проще отметили полгода — узким кругом. Жизнь наследников никак не могла войти в колею. Две взрослые дочери на выданье срочно должны были составить хорошую партию. После санкционированного и благопристойного замужества старшей с подающим надежды теннисистом Петей Петуховым, с положенным «прошу руки вашей дочери», мендельсоновской тоской в ЗАГСе, ресторанной вакханалией и брачной ночью, когда молодожёны яростно отсыпаются за все три месяца суеты, младшая несанкционированно сбежала с соседом-биологом, защитившим кандидатскую диссертацию по теме «Изучение функций каудальной части гиппокампа у мышей и полёвок». Мать-генеральшу утешило в побеге некоторое преимущество: жених — единственный сын и обладатель квартиры родителей, выныривающих из одной загранкомандировки в другую, в их ведомственном доме на Домниковке. Когда и генеральша отправилась вслед генералу, обе дочери пребывали в состоянии отягощённости семейными узами и в далеко забальзаковском возрасте, что, правда, не помешало младшей впоследствии сменить трёх мужей, плавно перейдя от биолога к гобоисту, от гобоиста к скульптору-монументалисту.
Жизнеустройство разъединило сестёр: старшая всю жизнь прожила в родном городе и родительской четырёхкомнатной с мужем-примаком, а младшая, поездив по миру, меняя страны и города, в конце концов пришвартовалась в квартире по соседству с родительской, в двушке, доставшейся от мужа-биолога.
Петуховы обрели взволнованность вновь образовавшимся соседством. Сёстры всю жизнь оставались в ровных, приличествующих степени родства отношениях, но с момента взросления не жили столь близко. Теперь — заново выстраивать домашний политес, учитывать интересы ещё одного члена при разделе зимней ильинской дачи.
Первый визит старшая нанесла младшей с единственной целью: взглянуть, как обставили квартирку биолога. Осталась довольна: хаос, эклектика и дурные увлечения налицо. Под дурными увлечениями подразумевалось хобби младшей — грязное гончарное дело. Аккуратистке Петуховой вид квартиры, заваленной павлиньими перьями, статуэтками из слоновой кости, пробковыми шлемами, ветошью, черепами и черепками, бутылками с кальвадосом и ромом, одновременно претил и прибавлял победного настроения. У них в четырёхкомнатной генеральской идеальный порядок, поддерживаемый без сторонней помощи платного клининга. Некоторый бедлам, бывает, наносит убранству внучка. Но и она приучена к соблюдению правил в петуховском дому.
Чатик блям-блям: внимание, в следующем году планируют вручить литературно-патриотическую премию фантастам. Соседи, у нас есть фантасты? Подъезд неухоженным стоит.
— Можно, у тебя курну, пока Петухов не видит? Когда, случалось, я курила у себя на балконе, ощущала способность воспарить над городом. Потом приходила в себя и возвращалась к котлетам с подливой.
— Кажется, у тебя синдром Шагала.
— А однажды в задумчивости затянулась, выдохнула, насладилась видами, табаком, волей и собиралась уже уходить в комнаты, как вдруг смотрю, а сигарета в руках неприкуренная, незажжённая даже. Вот с того времени и решила бросить, раз уже мерещится курево в воображении. С того вечера не курю. Хотя рука к сигарете тянется, особенно в моменты волнения.
— Помнится, вчера ты курила.
— Одну после дневного сна — не считается.
— И как же твой Петухов терпит? Он же спортсмен и ярый сторонник ЗОЖ.
— Ну, перекур — моя отдушина. Сколько времени?
— Тебе по каким сказать: по тем, что спешат, или по тем, что отстают?
— К шести возвращается Ритка. Мне надо кормить ребёнка супом.
— Ты окончательно забрала родительские права у её матери и отца?
— Они добровольно мне их отдали, уехав в свою бессрочную командировку. Девочка выросла у нас с дедом на руках. И, думаю, мы недурно её воспитали.
— Да, девочка недурная.
Старшая мгновенно метнула в младшую взгляд из тех, что внезапно приближают до невозможности и тут же отдаляют на большее расстояние.
— Собаку ты у меня забрала. Но внучку — не дождёшься.
Чатик блям-блям: новости нашего городка — в третьем подъезде отремонтировали окно, а в 17-той квартире первого перегрелся холодильник.
После того визита сёстры больше общались по телефону. Хотя, казалось бы, чего проще, спустись на три этажа ниже или поднимись на три выше. Так нет же, их вполне устраивал ежедневный созвон, лёгкие разговоры обо всём и ни о чём: о погоде, помаде консьержки, ценах на лекарства, рецептах… Вот на рецептах младшая всё-таки буксовала, если не ломалась. Сваливаться в петуховский мирок её не прельщало, и на очередном салате из протёртых кабачков она резко обрывала разговор: «От рецептов хорошо помогает мигрень».
С Риткой у Малахи установились дружеские отношения, что радовало, контакта вовсе могло бы и не возникнуть после того, как внучку Петуховых она видела в последний раз остриженной наголо девочкой и в пятнах зелёнки от перенесённой ветрянки. Сейчас Ритка находилась в безвременье: между окончанием школы прошедшим летом и поиском института, где можно эффективно тусоваться, закрыв вопрос с родителями и дедами о выборе профессии. Профессия никак не находилась, и Ритка каждый день отправлялась на её поиски: то в открытых студиях Винзавода, то в офисе ивент-площадок, то на Патриках, то на блошином рынке на Тишинке, то на курсах конструирования одежды на 3D-принтере. Ритка научила Малахи пользоваться мессенджерами и подсадила её на чатик «Соседи», что никак не удавалось провернуть с Петуховыми: те до сих пор пользовались кнопочными телефонами. Ритка оценила кальвадос «Секрет Леи», но своей оценкой из врождённой осторожности не делилась с Петуховыми.
— Деду я могла бы рассказать, кажется… Но он поклонник «Жигулёвского».
— Его не обвинишь в непоследовательности.
— Вот сегодня в группе обсуждают какую-то табличку на стене. Твоё мнение?
— О, мне самой хотелось бы его знать.
— Почему тебя зовут Малахи?
— Ну, моё настоящее имя не лучше — Норма. Это имя писательниц и артисток. Я же ни то, ни другое. И, как в насмешку, никогда в норму не укладывалась. Вообще, как жить с таким именем — Норма Васильна Хавронская?
— Но ты же жила.
— Я выкрутилась. Брала фамилии своих трёх мужей. А по итогу так и осталась Хавронской. Моей сестре удалось засидеться в Петуховых. Да у неё и имя подходящее. Почему на мне родители решили отыграться, — загадка.
— Дарья Васильевна Петухова. У бабушки всё органично: и имя, и рецепты, и дача, и дедушка.
— Зато на имя собаке они не поскупились. Я вообще не понимаю, зачем люди называют домашних питомцев человеческими именами. Смешно, когда на улице на крик «Анжела» оборачивается красивая девушка, а бежит к хозяйке со всех ног задрипанная собачонка.
— Как думаешь, рассказать сегодня за обедом, что я рассталась с Вадиком и встречаюсь с Иваном?
— Однозначно, позитивные новости способствуют пищеварению. Непозитивные ведут к инфаркту. А самое неприятное в жизни — это смерть.
— Но теперь моим Петуховым придётся привыкать, что мой новый ухажёр — полицейский. Они сами настаивали, чтобы я не общалась с автослесарем.
— Тогда не стоит за обедом. Хочешь, моя Сима накормит тебя бульоном Gallina Blanca?
— Что ты! Неявка на обед у бабушки засчитывается как подрыв семейных устоев. Мне пришьют подрывную деятельность. А Симу твою я опасаюсь. Она какая-то странная, не находишь?
Чатик блям-блям: женщины, не ведитесь, как я, не верьте им, все мужики — сво… И почему мне всё время так не везёт, то на сидельца попала, то на скамера нарвалась… Выпотрошил до дна.
Сима Ничкова — женщина лет пятидесяти на вид, а паспорт у неё никто не спрашивал — появилась в квартире Малахи в острый момент. Предыдущая сиделка Зуля срочно выехала на родину, не передав свою подопечную с рук на руки. И Малахи требовалась помощница по хозяйству, а не сиделка как таковая. По дому она перемещалась свободно, сама себя обихаживала, крутила гончарный круг до боли в руках. Ей было лень выходить из дому — чего она там не видела, в этом лучшем городе мира; ну и сказывалась болезнь костей, ноги периодически выкручивало изнурительной судорогой. Но больше Малахи нуждалась в компаньонке: поговорить, потрапезничать, попить кофию, чаю с ромом, ну и прибрать её художественный бедлам. Когда куски глины разлетались увесистыми шлепками по стенам, требовалась серьёзная уборка. Симу нашли всё в той же группе «Соседи», она тоже находилась в срочном поиске. Сиделка рассказывала, как предыдущая молодая «хозяйка», передвигавшаяся на костылях, кидалась в неё вещами и предметами. И, закрыв глаза на высокую цифру заработка, пришлось уйти, ещё до снятия гипса. А Симе мать кормить, старушку с деменцией, и дочь — студентку медицинского вуза, семь лет подряд упорно поступавшую на бюджет. Денег пойти на платное у Ничковых не водилось, а желание продолжить семейную врачебную династию не пропадало.
Сима придумала в углу, выделенном в маленькой комнате под гончарную мастерскую, завесить стены и мебель полиэтиленовой плёнкой, что значительно облегчило уборку. Сима Ничкова смиренно приняла свои новые обязанности: прибраться, приготовить полуфабрикаты, погулять с собакой. Сперва она наотрез отказывалась усаживаться с Малахи за кофе с бутербродами, но постепенно пообвыклась и перед уходом всегда пила горячего чаю; Зюзино от Домниковки далековато, а ещё нужно в «Пятёрочку» заскочить. Мать у Симы весь день на виду, под камерой он-лайн, да той и Симина дочь-студентка помогала. Малахи быстро привыкла к молчаливой и незаметной сиделке, деятельно хлопотавшей по дому. При ней шли телефонные разговоры с сестрой, подругами, при ней обсуждались вопросы, на какой счёт положить доллары или как делить дачу в Ильинском, прозываемую в клане Хавронских «Не чуй горя» по одному из тамошних фрейлинских павильонов романовского дворца.
Сима устраняла проблемы с антеннщиком, телефонным мастером и маляром Али, пролетавшим мимо их окон на четвёртом в подвесной люльке. Лебёдка у люльки застревала напротив седьмого, как только в комнате с раздвинутыми шторами — гончару нужен свет — появлялась длинноногая и коротко стриженная Ритка. Сима выносила на мороз горячие бутерброды и дымящуюся ароматным паром кружку с кофе, заряжала телефон Али. Али благодарил и уплывал этажом выше.
Малахи многое казалось странным в этом городе. Не странное ли дело зимой штукатурить щели в их доходном доме 1915 года постройки? Но ей объясняли: тендер. Странной ей казалась и сама Сима, тут Ритка права. Но в чём та странность, сразу не объяснишь.
Старшая сестра обижалась за собаку. Свою Клементину-Розалию она дала младшей сестре по приезде, мол, для компании, разбавить одиночество. Но обронила «надоело за старухой Клементиной полы подтирать». «Старуха» отлично прижилась в новом дому, тем более что тут её кормили не по режиму. Клементина повышала голос в ответ на песни «муэдзинов», чистивших жестяную крышу, и заходилась лаем при появлении за окном люльки с обмороженным лицом человека в каске. Малахи с Клементиной полюбили друг друга, они вдумчиво обсуждали политические новости и состав сосисок бывшего микояновского комбината, — кажется, обе помнили лучшие сосисочные версии.
Чатик блям-блям: дорогие соседи, а кто прилично стрижёт на районе хорошо? Давно не было, кстати, обновлений у нас на данную тему)) всем удачи
— Алло, Ритка у тебя?
— Нет, спускается. Обед по расписанию?
— Тебе не предлагаю, ты не любишь клёцек. Вот мне подсказали новый рецепт домашней лапши…
— От рецептов хорошо помогает снотворное.
— Никогда не понимала твой юмор. Послушай, тут собирают Совет дома…
— О нет, из всех общественных организаций я знала только одну: пионерия. С меня вполне хватит.
— Я так и думала… Так я за тебя проголосую?
— А в чём вопрос?
— Ну, там зарплата консьержки, уборка и «пр», прочее — доска объявлений, табличка.
— А что за доска и табличка, ничего криминального?
Гудки. Наверное, Ритка пришла.
Чатик блям-блям: девочки, вы не знаете где на районе хорошая мастер по маникюру а то моя уехала к себе в деревню и я прямо спать перестала не знаю чё делать…
Сима сегодня заплаканная. Али не заплывал, примёрз, наверное, к лебёдке. Клементина сопит у жаровочной печи, должно быть, к метели. В группе обсуждают доску объявлений и какую-то табличку, пролистываем, лонгрид. Утром, когда Ритка выспится и отчалит в снежно-уличное пространство в поисках профессии, старшая сестра будет звонить младшей, узнавать, окончателен ли разрыв с автослесарем и что за роман с полицейским. Она ревнует, но любопытство возьмёт верх. В чатике снова драчка, раскол на две стороны, но вчитываться лень — много букв. Все ругают какого-то С.Н., поставившего благопристойных законопослушных жителей в неловкое положение. У Малахи не выходит пиала, придётся доработать.
Петуховы собрались в субботу в Пущино в Институт Белка на клавесинный концерт Лолиты Ложкиной в честь Праздника рыжехвостого бурундука. Что их сподвигло в такие морозы выбраться из дома? Уж точно не клавесин и не бурундук.
— Алло. Попросила твою Симу покормить Ритку. И ты поешь. Я вам передала на первое — борщ с пампушками, на второе мясная тефтеля с пюре и горошком. Лишняя тефтеля для Клементины. Горошка много, можешь Симе отдать.
— А компот?
— Что? Компот из сухофруктов. Слушай, что-то я волнуюсь. Но отменять не буду, мне там должны подборку рецептов передать…
— На концерте?!
— Да нет. В Пущино.
— От рецептов хорошо помогают катаклизмы.
— Клизмы? Дурное предчувствие сегодня, а может, просто засиделись.
Действительно, запуржило за окном и рано потемнело. В кухне Сима уютно гремела посудой. Объявилась продрогшая Ритка с рассказом о вчерашнем движе: автослесарь и полицейский (в штатском) выясняли отношения. Оба с синяками, но Ивану больше досталось, Вадик был злее. Кальвадос и шерстяные носки поддерживали тепло, однако суставы ног у Малахи ныли.
— Ну, я решила, кем хочу быть. Галой Борзовой.
— Эээ??.
— Ну ты что, Малахи, реально не знаешь? Она инфлюэнсер!
— Твоя бабка сейчас сказала бы, что инфлюэнца передаётся воздушно-капельным путём и ты заразилась. Рассказывай, что за Гала Борзова.
— Она же известный байер, подбирает клиенту лук, делает за него покупки и представляет индивидуальную коллекцию.
Чатик блям-блям: объявление дорогие соседи у нас на районе в выставочной галерее форум ритуальных услуг «Жизненно важно» вход свободный выход тоже но нужна регистрация
Блям-блям: клиника приглашает для сотрудничества суррогатных мам! Сделаем этот мир счастливее!
Блям-блям: доброго времени суток, я няня по вызову. Также могу остаться на ночь с ребёнком. Стаж шесть лет с детьми разных возрастов
Блям-блям: здравствуйте всем, я пиар-менеджер клуба у нас на районе, который отвечает за лицо и имидж клуба. Мне нужны девушки, которые придут в 22 часа, развлекутся как хотят, мы вам без платно от клуба подарим коктель, потом можете домой. А можете потусить в дружелюбном баре и повеселиться. Приводите других девушек, мы будем платить им по таму же принципу
Блям-блям: добрый, мне требуется няня детей трёх и пяти лет на каждые выходные месяца. Ваши обязанности: погулять, покормить, поиграть, помыть, уложить. Дальше сидим и ждём родителей сколько надо. Вы — славянка не старше 50-ти, грамотная речь, вы активная хохотушка. Любить детей обязательное условие! Без своих внуков рядом. Аккуратная, адекватная, вменяемая. Об оплате договоримся по месту занятости
Блям-блям…
— Да что у них там, принтер взбесился?
— Хорошо хоть лаяться перестали про табличку. Все ополчились на какого-то С.Н.
На кухне звонко раскололась тарелка. Малахи представила, как сжались плечи Симы.
— Симочка, это к счастью. Я новую тарелку вылеплю.
Бесшумно в войлочных шлёпанцах вплыла в комнату Сима. Малахи, не поднимаясь из своего кресла, чокнулась с Елизаветой Второй, достала из секретера третий снифтер под кальвадос. Выражение Симиного лица подсказывало: пора вмешаться.
— Симочка, полглотка для лёгкости речи.
Сидя на кушетке рядом с обнимающей её Риткой, долго, по-рыбьи беззвучно рыдала в фартук Сима. А, прерываясь, глубоко вдыхая воздух, дрожа подбородком с милой ямочкой, рассказала, что ставший раздором С.Н. — это она, Сима Ничкова, а на самом деле Серафима Аничкова. В опасные времена дед её, Константин, стёр в паспорте одну букву, и переменилась линия судьбы всей их родовой фамилии. Самому деду пропавшая буква «А» жизнь не спасла, но, может быть, спасла его дочери — Симиной матери, ныне стойко боровшейся с деменцией и в светлые минуты чистого разума вопрошающей у дочери, будут ли люди помнить о невинно убиенном, по напраслине приговорённом к расстрелу и через шесть десятков лет оправданном и реабилитированном её отце Константине Аничкове?
Арестовали деда в конце 1924-го. Он был анестезиолог, один из разработчиков метода «русского наркоза», к тому времени успел послужить в белых офицерах, хоть и по медицинскому ведомству. Коллегия ОГПУ в начале 1925 года приговорила его за службу в Белой армии, шпионаж и подрывную деятельность к расстрелу. В начале лета 1925-го приговор привели в исполнение. А реабилитировали его по закону 1991 года. Серафима добилась выдачи следственного дела. Дед был осуждён не «тройкой», а «двойкой» по запрошенной сжатой выписке из районного отдела госбезопасности. Мнения всего двоих человек потребовались для решения судьбы. Квартира деда за номером 16 находилась в третьем подъезде, но на каком этаже, теперь не выяснить. Нумерация была изменена, а просторные, иногда в пять, а иногда в пятнадцать комнат квартиры, поделены на жилплощадь для нескольких семей.
Все женщины семьи Аничковых-Ничковых не сетовали на одинокую жизнь, смирялись, шли по одной стезе — людей врачевали. Несли в сердце память об отце-деде-прадеде. И когда Серафима узнала о проекте «Последний адрес», всколыхнулась её надежда исполнить мечту матери — дочери белого офицера — об увековечении памяти медика Константина Аничкова. Всего-то и нужно для закрепления памятной таблички на стене согласие всех жильцов третьего подъезда. И общее собрание на лестничной клетке провели, и в группе обсудили. Но консенсуса, как водится, не обрели. Четверо подали голоса против.
— Вот же отмороженные! Малахи, слышишь, четверо соседей. В наше время… в двадцать первом веке быть такими отморозками, снежными человеками, йети, бигфутами.
Ритка кипела, постукивая маленьким сжатым кулачком по острой коленке в розовых лосинах. Малахи молчала и, кажется, уже всё поняла. Молчала и Серафима.
— Что? Нет! Не говорите мне даже… Эти четверо — мои Петуховы, я и ты?!
Из Пущино с клавесинного концерта Петуховы вернулись, когда метель улеглась. Дарья Васильна поспешила разогревать ужин, а Пётр поднялся к Малахи за ребёнком, внучку кормить надо. Следы задушевного разговора убраны с журнального столика, кушетка уже пустовала. Ритка сердито прошмыгнула мимо деда, а сиделка и не выходила с кухни, Клементина путалась в ногах. Малахи на правах старой знакомой не поднялась навстречу. Петухов упрёки в дремучести сознания не принял, обвинения перевёл в инсинуации, — она давно завидовала их с Дарьей счастью, у самой жизнь не сложилась, семьи нету, детьми-внуками не обзавелась, со всеми мужьями ужиться не сумела. Неизвестно ещё какие связи за границей приобрела, может, и агентка иностранных государств. Теперь внучку не туда тащит. А таблички памятные вредные — как бы чего не вышло, те времена забыть надо, наговоры всё.
— Мы уверенно стоим на пенальной тверди. Чему научили нас тогда, во времена деревянных пеналов, на том и стоим.
— А ты, Петя, крышку иногда отодвигай. В твой пенальчик тогда сможет новый ластик попасть. Старые ошибки сотрёшь. Ведь был ты когда-то открытый парень, за сборную выступал, в страны соцлагеря ездил и даже в капиталистические иногда тебя пускали. С косностью боролся в институте, в КВН участвовал. Все песни «Машины времени» наизусть знал. Так когда же…
Договорить или разругаться до невосстановимости отношений им не дали. В прихожую влетела краснеющая с мороза, запыхавшаяся Дарья: обокрали, квартиру обокрали!
Всю последовавшую за клавесинным вечером бессонную ночь провели на ногах в обществе опергруппы. Шесть чужих человек, балагуривших между собою, с любопытством гуляли по квартире потерпевших. Потерпевшие жались по углам в полуобморочном состоянии. И только молоденькая внучка зло стреляла глазами в участкового Ивана и старшего опергруппы, лейтенанта в штатском. Опергруппа отработала на все сто. Выпили весь чай в доме: байховый и молочный улун. Доели весь хлеб и варёную колбасу. Откатали пальчики хозяев, девчонка сопротивлялась, но участковый Иван взял инициативу на себя, и она сникла, сдалась. Составили список пропавшего: дублёнка обливная с ценником, фотоаппарат Canon, бинокль оптический, золотое колье серии «Русский двадцать первый век», медаль серебряная третьей степени… Список состоял из двадцати семи пунктов и увенчивался полупустым флаконом духов — ничем ворьё не брезгует, пользованное берёт. Ритка жутко злилась из-за авторских духов пробной серии Ralph Lauren Glamourous, намечтанных и доставшихся ей так непросто; тут она глубоко вздыхала. На прямой вопрос лейтенанта «кого-то подозреваете» Петуховы возмущённо бросились пояснять, показывая на окна в «лесах», — гастарбайтеры, потом потыкали в пол — сиделки понаехавши. Опрос соседей по площадке и консьержки ничего не дал: чужих в подъезде не наблюдалось. Чатик гудел и выдал-таки: около восьми вечера шарахался какой-то паренёк между седьмым и восьмым этажами, лифтом не воспользовался. Лестничные курильщики — лютые враги домушникам.
После отъезда опергруппы Ритка ушла ночевать к Малахи. Участковый Иван захлопнувшейся перед его носом двери поклялся найти воров во что бы то ни стало. Призраки Петуховых бродили по разворошённой квартире, где на полу высились горы из перемешанного домашнего скарба: белья, книг, фотографий, круп, писем, битого стекла и земли цветочных горшков.
На следующее утро, ещё не оправившись от ночных событий, вздрогнули от неожиданного известия: Малахи пропала.
Малахи выбралась из кресла под портретом Елизаветы Второй и вышла на улицу. Выйти на улицу — чего проще? Миллионы людей ежедневно выходят из своего дома. Но, если знать, что прежде Малахи не покидала квартиру четыре года, то можно себе представить тот фурор, который произвело на членов клана и домовое сообщество её исчезновение. Сиделка Сима застала квартиру пустой.
Ритка, нарушив паузу, трезвонила Ване-участковому. Петуховы звонили знакомому лейтенанту, старшему опергруппы. Чатик с невероятной скоростью выдавал предположения, увязывая пропажу человека на четвёртом с кражей в квартире на седьмом. И никто не увязал исчезновение с другим событием в их общеподъездной жизни.
Малахи вернулась домой под вечер в сопровождении Али, весело сверкающего глазами на Ритку. Маляр втащил в квартиру увесистые мешки и скоропалительно ретировался под заливистый лай Клементины. А Малахи, загадочно улыбаясь, не отвечая на упрёки Петуховых, пристальный взгляд Серафимы и надутые губки Ритки, принялась за замес. Она соединяла жирную и тощую глины с шамотным порошком, водой и солью, добавляла яйца и месила, месила, вымешивала. В конце концов они остались с Серафимой вдвоём. И та уже поняла знаки рук хозяйки с закатанными выше локтя рукавами, налила кальвадосу для сугрева. Форма была выложена, обожжена, точь-в-точь табличка «Последнего адреса». Малахи скрупулёзно выводила кисточкой золотые буквы: Константин Аничков, 1895—1925 гг.
На следующий день табличка висела справа от входной двери третьего подъезда, Ритка водружала с люльки Али. Серафима принесла красные гвоздики, снимала на телефон и, счастливая, понеслась в Зюзино показать матери и дочери, что на доме, где по последнему своему адресу в Докучаевом переулке на Домниковской улице проживал их отец и прадед, появилась памятная доска.
Чатик блям-блям: девочки подскажите где у нас на районе найти нормальную педикюршу а то хожу с жёсткими пятками
Чатик гудел по поводу несанкционированной таблички. Мнения снова разделились. Кому нужна эта самодеятельность?.. Надо всё по закону делать. Если сказано, что общим собранием жильцов, так и надо общим, проведите Совет дома… А им в пику аргументировали: кто не проявит инициативу и самостоятельность, тот и в доме самоуправление не наладит, всё будет ждать, когда в подъезде лампочку вкрутят. Сделали люди, так спасибо им сказать надо. За что спасибо?! Только стены портят. Вот кто-нибудь собьёт табличку глиняную, а следы на свежекрашеной стене останутся. И вообще, бессмысленная затея, было и было. Кому сейчас какое дело, кто здесь когда жил и куда уведён был тёмной ночью? Нас это не касается. Если увели, стало быть, виноват. А за врага народа что же вписываться? Не надо жильцов беспокоить, господа-товарищи. Не превращайте наш дом в кладбище. Не стоит в политику лезть. Давайте спокойнее жить, не раскачивайте лодку.
Ритка с Иваном встретились в полупустом зале на последнем сеансе. В кинотеатре «Космос» показывали призовой фильм независимого кинематографиста «Женщина у окна». Там они первый раз поцеловались, неловко и трепетно, как будто оба впервые. И Ритка сказала, что воров искать не надо. Она знает, кто украл. И больше никогда не станет душиться авторскими духами из ограниченной пробной серии.
Памятная табличка на доме продержалась три дня. Потом её сбили. Воровски, ночью. Чем-то тяжёлым, вдребезги. Подъездная камера в тот час смотрела в другую сторону. Консьержка ничего не видела и не слышала, смотрела Малахова. Чатик на этот счёт молчал.
Можно снова вылепить глиняную «шумерскую» табличку. Но ведь снова собьют как непонятную, вредную им клинопись. Последнее усилие Малахи ещё сделает, обратится к Петухову, возопит к сестре: разморозься, отогрей своё сердце.
Какова же глубина промерзания в нас? На какой глубине промерзания находимся мы? Надо искать непромороженных. Высматривать своих, не обледенелых. Всматриваться: вдруг из-подо льда сверкнёт нам звезда.
Под тяжёлыми лучами раскалённого белёсого солнца у щербатой стены бывшего доходного дома раскачивалась пустая люлька-лодка.
И город был подо льдом.