Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2024
Тренин Владимир Витальевич — прозаик, инженер-геолог. Родился в 1977 году. Окончил КГПУ и аспирантуру при ИВПС КарНЦ РАН. Автор книг «Пять ржавых кос», «Исцеление инженера Погодина» и «Ягодные Земли», вышедших в 2020 году; «Король шмелей» (М., 2023). Живёт в Петрозаводске.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2023, № 11.
1
Осень на Севере приходит разом: минуло первое сентября, и полетели листья, а вот зима иногда стесняется, долго топчется на пороге нерешительная белая подруга, но если уж заступит на смену, освоится, то и не закончится никогда. Ветер на заонежских каменистых равнинах ждал новую хозяйку, готовил подопечные угодья к зиме, выгнал шумных пернатых на тёплые квартиры, сдувал последнюю желтизну с ветвей, убирал с глаз долой жалкие осенние приметы.
Тем временем голубоглазый лисёнок наблюдал на опушке осиновой рощи, как с горы катится с шумом и дымом непонятное существо, похожее на огромный камень с круглыми глазами. Он давно приметил это странное чудовище, несколько дней следил за ним из чащи, но сегодня природная его любознательность взяла верх, сыграла злую шутку. Пушистый красивый зверёк подкрался поближе, вдохнул незнакомый и неприятный резкий запах, сморщился и чихнул. Лисёнок совсем недавно ушёл от мамы и не видел ещё людей и их механизмы. Это была его первая осень.
Все его братья и сёстры родились с голубыми глазами, которые со временем пожелтели, превратились в тёмный янтарь, а его радужные оболочки сохранили цвет безоблачного неба. Лисёнок мог бы вырасти в большого умного и самого красивого на свете лиса, но любопытство сгубило его.
Он видел, как вонючая глыба остановилась, подняв облако пыли. Из живота чудовища выбрались странные создания, стоящие на двух лапах, не медведи, а поменьше, они смешно махали лапками, потом грянул гром, хотя небо было ясное и ничто не предвещало грозы, тотчас его тело пронзила жгучая боль. Лисёнок понял, что надо бежать, но увы, пуля перебила позвоночник. Рыжий задёргался в судороге, взбивая опавшие листья.
Говорят, у животных нет души и встречать смерть им проще, чем людям, кто знает, и нет у них сожаления о несделанном, наверное, жизнь не проносится в их глазах перед кончиной? А может, всё-таки лис вспомнил за одну секунду и горячее лоно матери, и первый глоток холодного воздуха, и тёплый сосок, и сладковатое счастье, которое он впитывал из него, и уютный клубок десятка слепых щенят, новые запахи и звуки, всё это родное, давно забытое мелькнуло в его голове, пока тело билось в смертельной агонии? Сие знание нам недоступно.
Двулапые шли к нему, лисёнок хотел убежать, очень старался, визжа от отчаяния, бессилия и запредельной неведомой ранее боли, но тщетно. Чужое необратимо приближалось. Одно существо подняло сухую длинную деревину, размахнулось и с глухим ударом опустило на хребет раненого животного.
* * *
«Буханка» раскачивалась на ухабах, в багажном отсеке гремело железо. Полевой гидрогеологический отряд возвращался с работы. Начальник — Сергей Наумович Морозов — клевал носом на командирском сиденье, опёршись локтем на кожух двигателя. Буровой мастер Калеви Савонен с гидрохимиком Андреем Пряхиным обсуждали план работы на завтра.
Григорий Терехов — аспирант второго года обучения — внимательно рассматривал район исследований на потёртой генштабовской пятисотке.
Карты Григорий любил с детства. Рисовал планы двора, своего района и его окрестностей. Праздником для него были дни, когда отец приносил с работы и давал посмотреть перед сном секретные крупномасштабные планшеты с заповедными местами Карелии и Кольского полуострова. Григорий водил пальцем по берегам озёр с финно-угорскими и саамскими названиями, извилистым руслам рек, пересечённым голубыми штрихами, указывающими на пороги и водопады, залезал на высокие каменистые кручи. Тесно прижатые друг к другу коричневые линии с одинаковыми высотами — изогипсами — и нарисованные зубцы, свидетельствовали об обрывах и крутых сложных для подъёма в лоб склонах. Он знал все условные знаки, видел наяву нарисованный ландшафт и летал во сне над суровыми северными краями, ограниченными только чёрными рамками с отметками координат.
Отец предупреждал, чтобы Григорий никому не рассказывал про карты, даже самым близким друзьям.
«ДЭ-ЭС-ПЭ», — тихо и отчётливо проговаривал папа загадочное слово, похожее на заклинание, стуча ногтем по голубой печати.
Григорий навсегда запомнил бледные штампы на верхних кромках листов со строгой надписью «Для служебного пользования» и чувствовал, что приобщается к самой главной тайне. Так хотелось похвастаться перед товарищами, но Григорий умел хранить секрет.
Тайна рассеялась в девяностые, когда появились в продаже топографические карты Карелии и южной части Мурманской области. Материалы, за копирование которых в Союзе можно было получить срок по статье шестьдесят четыре (измена Родине), распространялись в ларьках с жёлтой прессой.
Как-то летом, между вторым и третьим курсом университета Григорий варил уху и, распечатав пачку с лавровым листом, обнаружил, что упаковка пряностей напечатана на оборотной стороне советской генштабовской километровки. Высыпав содержимое в миску и аккуратно расправив бумагу на письменном столе, он сопоставил характерные топонимы с атласом мира и обнаружил, что грузины завернули лаврушку в крупномасштабную карту участка Турции в районе озера Ван. Григорий подумал тогда, сколько же человек рисковали жизнью, чтобы добыть данные и создать картинку местности государства — возможного противника.
Григорий принёс находку в универ, показал преподавателю картографии, полковнику топографической службы в отставке Полежаеву Алексею Михайловичу. Картограф направлялся в туалет на перекур, когда Григорий его перехватил и протянул расправленную упаковку с танцующими буквами народа Сакартвело.
Полковник Полежаев выпустил сигарету из уголка рта, и она скользнула по лацкану пиджака. Алексей Михайлович взял себя в руки, хлопнул широкой ладонью по груди, поймал беглянку, засунул её обратно в пачку «Космоса». Взял карту, внимательно рассмотрел и даже понюхал.
— Лавровый, да… Оставь, покажу товарищам предел падения.
— Конечно, Алексей Михайлович, я ещё куплю, может, повезёт, и в следующий раз лавровый лист завернут в карты Арарата, там рельеф поинтереснее, — усмехнулся было Григорий, но осёкся.
Полежаев серьёзно смотрел на студента. Полковнику было не до смеха, он будто сразу осунулся и постарел.
— Что же стало с этой страной, а,Терехов? — спросил Полежаев.
Григорий не ответил, только пожал плечами, он догадался, что вопрос был риторический.
Машину тряхнуло на ухабе. Карта едва не выскользнула из рук аспиранта. Григорий, изучая район месторождения, с которого они возвращались, вспомнил тот случай с преподавателем. Наверно было горько и обидно полковнику видеть труды своего ведомства на мятой бумажке, пропахшей лаврушкой.
Уазик пересёк короткую протоку по полуразрушенному бревенчатому мосту. Григорий нашёл место на планшете. Речка соединяла два длинных узких озера с говорящими названиями: Сигозеро и Окуньозеро.
«Глубокие, проточные. Рыба есть. Морозову надо сказать, в выходной сети кинуть», — подумал Григорий.
Очертания котловин водоёмов и обрывистые берега свидетельствовали о тектоническом их происхождении, а многочисленные глыбовые вывалы и осыпи говорили, что совсем недавно, может, пару тысяч лет назад, здесь случались землетрясения. Что такое для геологии тысяча лет? Так — мерцание, незаметное глазу.
От созерцания карты Григория отвлёк окрик Калеви:
— Лиса!
— Где? Что… Стой! — встрепенулся Морозов.
Машина затормозила на обочине. Странно, зверь не убежал, застыл неподалёку, выделяясь ярким рыжим пятном на фоне серых осиновых стволов.
— Молодая ещё, глупенькая Лиса Патрикеевна, — заметил буровой мастер.
Морозов достал карабин из кабины, прицелился и выстрелил. Лиса задёргалась в агонии.
Калеви с Морозовым пошли через поле к лесу. Григорий видел, как начальник поднял деревину.
— Живая ещё, добивают, — догадался водитель Саша Петренко. Его звали Винни-Пух, наверное, потому что он был низенький, пухлый и добрый.
Винни-Пух выдыхал горький дым сигарет «Прима», прищурившись, равнодушно наблюдал, как Морозов, размахивая корягой, убивал извивающееся и жалобно скулящее животное.
Гидрохимик Пряхин плюнул и забрался в машину. Он не любил такую охоту.
— Ладно ещё на ужин глухаря подстрелить, а не вот это всё. Зачем? — так он говорил обычно, глядя на выходы Наумыча.
Тем временем на опушке осиновой рощи добивали голубоглазого лиса. Морозов размахнулся и опустил дубину. Григорий услышал пронзительный страшный крик, будто кричал ребёнок. Животное, срывая голос, рыдало, как маленький человек, и это было ужасно.
Зверство людское не имеет границ и не уменьшается с развитием общества: Альбигойский крестовый поход сейчас кажется детской прогулкой. Нельзя сказать, чтобы Григорий Терехов не сталкивался с жестокостью человеческой, грязной изнанкой жизни, случалось всякое, и даже в детстве. Давным-давно, на закате большой страны, он гуляя в лесном массиве за своим районом, увидел по весне страшное. В кровавой проталине лежала мёртвая овчарка, привязанная к старой ёлке. Рядом валялся обломок черенка лопаты. Григорий с ужасом смотрел на эту картину и не понимал, что здесь произошло. Да и откуда наивному подростку из любящей семьи, воспитанному на добрых книгах, знать о мерзости этого мира. Он окликнул друга, тот был старше и опытнее. Товарищ объяснил, что так бывает, когда люди берут маленького забавного щенка, играют с ним и балуют, не задумываясь о будущем. Милый комочек вырастает в огромного пса, которому уже не рады.
— Убили собаку, надоела, видно. Привязали к дереву и забили палкой… Пойдём, Гриня, нет тут ничего интересного.
Позже, в девяностые, он видел и не такое, но, чтобы уважаемые им люди так зверствовали? Григорий в этот период жизни считал своих коллег безусловными моральными авторитетами. Сейчас там, у леса, умные и справедливые мужчины добивали животинку палкой — это уже слишком!
— Куда он вам? — спросил аспирант у запыхавшегося шефа. — И чего не застрелили, устроили избиение младенцев.
— Какие мы нежные. Зачем мне патрон тратить, между прочим, один выстрел карабина стоит как бутылка пива, опять же шкуру нельзя портить. Пущу на воротник жене, хотя маловата лисичка. — Морозов пощупал у тушки между задних лап: — А нет, лисёнок, значит. Ещё бы одного такого добыть.
Довольный Наумыч крутил мёртвого зверька, под хихиканье Винни-Пуха закинул трофей на шею бурового мастера, и Григорий отвернулся.
— Ваши отцы и мои деды были добрые, хоть и прошли войну, могли бы разорвать всё живое на территории противника, а они в первую очередь накормили немецких детей, детей своих врагов. Почему же вы, выросшие в сытое время, стали такими жестокими? Зачем убивать ради удовольствия? На хрена вам сдался этот лис? — вечером пьяный Григорий пытался достучаться до Наумыча.
— Упал на нашу голову пионер, бляха-муха, хорошо же жили — не тужили, — ухмылялся Морозов и подливал молодому аспиранту.
— Скоты вы бессердечные, — Григорий встал и пошатнулся.
Пряхин подхватил его, повёл к кровати.
— Андрей, вот ты классный мужик, а эти охотнички хреновы ничего не понимают. Казалось, нормальные человеки. Откуда в вас… в нас это? Предельная жестокость и странная доброта как сочетается? Как?
* * *
Лис умер не сразу. Никто из людей не подозревал, что зверёк ещё был жив, когда Морозов вертел его в руках. Хотелось бы написать, что, издыхая, лисёнок смотрел на «подсвеченные заходящим солнцем золотые листья осины, застывшие в лазурном небе», но нет, парализованное, оцепеневшее от ужаса животное видело своих убийц и окончательно испустило дух только через час, в тёмном пропахшем соляркой багажном отсеке уазика на измазанных глиной трубах.
За что случился маленький персональный ад для безвинного животного? Увы, ответа никто не знает.
Машина подъехала к деревне, остановились у сельмага. Морозов решил обмыть трофей. В стекло задней двери скалился убитый зверь, придавленный рабочим барахлом. Тушка лиса долго ещё валялась в «буханке», а потом её выкинули в мусорный контейнер автобазы академии наук.
2
— Идёт, — сказал сидящий у окна Винни-Пух.
— Наконец-то. — Морозов выкинул окурок в печку и закрыл чугунную дверцу.
Заскрипели половицы в сенях. Игроки заняли свои места. Винни начал тасовать колоду.
— Брось, это дело проигравшего, — сказал Морозов, и Винни-Пух послушно положил карты на стол.
Калеви хлопнул дверью, скинул сапоги, повесил промокший рыбацкий плащ на рублёвый четырёхгранный гвоздь вбитый в стену ещё до его рождения.
— Каля, ты вроде финн, а ходишь так медленно, словно в Эстонии родился, — заметил Пряхин. — Поседели уже тебя ждать.
— Чему там у тебя седеть-то, разве что жидкой поросли на заднице? — улыбнулся Калеви Савонен.
Все засмеялись, и громче всех хохотал Пряхин, тридцатилетний гидрохимик, кивая лысой головой без единой волосинки. Наверное, на висках и затылке у него остались редкие оазисы, да и они регулярно выкорчёвывались. Пряхин каждое утро тщательно осматривал себя на предмет новой растительности и проходился триммером по всей блестящей окружности необъятного черепа. Раньше гидрохимик носил кепку даже в помещении, говорил, что он не лысый, а бритый. Его самооценка изменилась после того, как вновь прибывший аспирант Григорий Терехов со свойственной молодости прямотой заметил на завтраке:
— Что вы стесняетесь, Пряхин, подумаешь, нет волос, главное — не то, что у вас на голове, а то, что в голове.
С тех пор Пряхин меньше комплексовал, и даже сам иногда подшучивал над своей ранней лысиной.
Калеви поставил водку на стол. Морозов тотчас с аналитической точностью разлил её по стаканам. Каждому по пятьдесят. Чокнулись «за нового дурака», выпили. Наумыч махнул горькую не закусывая, казалось, водка даже не прошла в его мощное горло, а пропала где-то за толстыми губами, обрамлёнными чёрными усами и седеющей бородой, растворилась в ротовой полости. Калеви отпил порцию экономно в два маленьких глоточка, посмотрел на потолок и зажмурился от удовольствия, хотя ничего вкусного не было в этой самой дешёвой водке производства Петровского ликёроводочного завода с надписью «Похьяла» на бутылке. Скорее всего, это даже была не «Похьяла», а просто «Говняшка», — так называли в полевых кругах самопальное пойло. Возможно, водка готовилась тут же, в подсобном помещении сельмага: путём нехитрых манипуляций из дешёвого «сучка» — спирта, — доставленного с ближайшего целлюлозно-бумажного комбината, получался лицензионный продукт.
Винни-Пух выпил, стукнул о стол стаканом, крякнул: «Мы карьяла — нам похьяла». Это набившее оскомину выражение, растиражированное на водочных этикетках, казалось Винни-Пуху очень остроумным. Пряхин нацедил горькую по-академически, оттопырив мизинец, аккуратно поставил стакан и потянулся за солёным огурцом.
Григорий, самый молодой, старался не упасть в грязь лицом перед коллективом, лихо употребил пятидесярик, задержав дыхание, благодарно кивнул Калеви, который протянул аспиранту вилку с наколотым кусочком жареной печени.
После ритуала поглощения дани проигравшего стаканы сдвинули в центр стола, к трёхлитровой банке с огурцами.
Калеви задумчиво тасовал колоду. В печке стреляли дрова и гудело в трубе. Окна старого дома вздрагивали от порывов ветра. Начинался третий тур состязания.
Почему так случилось, что посередине недели полевой отряд занимался не стратегически важными гидрохимическими исследованиями подземных вод в районе Н-ского уранового месторождения, а в полном составе играл в карты и выпивал? Причиной незапланированного выходного была погода, изменчивая осенью на берегах Онежского озера, как настроение капризной девушки. С утра лил дождь, тёмные тучи обступили залив, и Морозов, не обнаружив просвета в тяжёлом насыщенном водой небесном своде, принял волевое решение: на работу не выезжаем. После завтрака Винни-Пух предложил сыграть в карты: как ещё форсировать бесконечно длинный и скучный осенний день без телевизора?
Наумыч оживился, слез с лежанки и предложил условия:
— Играем в подкидного, «дурак» бежит в лавку за маленькой.
Буровой мастер Калеви Савонен проиграл и в третий раз. Вышел из-за стола, влез в сапоги и накинул плащ.
— Каля, скажи правду, ты специально поддаёшься, чтобы полюбезничать с Зиночкой? — прищурился Морозов.
Бурмастер молча хлопнул дверью. В эту ходку он обернулся быстрее. В четвёртый — не повезло Пряхину, потом дважды бегал в сельмаг Винн-Пух.
Григорий не проигрывал, он, как и шеф, считал карты. На седьмом раунде молодой организм Гриши сдал, триста граммов «Похъялы» булькало в нём, мозги затуманились, он расслабился, размяк, бездумно и лихо кидал засаленные картонки на стол с громким азартным криком:
— Н-на! Вашей даме по дряблым щёчкам козырной шестёркой мы отхлещем… Получи! Кто тут обижает нашего королька, а вот-те вам, фигура покрупнее: получи, фашист, туза!
Бесшабашная игра быстро дала результат: пришло время аспиранту побыть «дураком». Морозов довольно ухмылялся, водка его не брала, он опять в выигрыше. Под радостные возгласы мужиков Григорий облачился в дежурный рыбацкий плащ.
Он вышел на крыльцо, вздохнул полной грудью промозглый воздух, смешанный с дымом от берёзовых дров, испарениями вскопанной пашни, прелой картофельной ботвы, сваленной у забора, и духом мокрого гниющего столетнего дерева.
Широкая деревенская улица встретила Григория стеной проливного дождя. За деревней разрабатывали шунгит и сгружали на баржи, тут же, на окраине. Чёрная пыль, постоянно висящая в воздухе, сейчас растворилась в атмосферной влаге, упала на землю, и проезжая часть представляла собой антрацитовую бурную реку, несущую свои мутные воды в бурлящее Онего.
Дома, вросшие в землю на три венца, следили тусклыми оконцами за чужаком в рыбацком плаще. Тёмные бревенчатые стены знавали лучшие времена, как и большой сельмаг из силикатного кирпича с витринами, до половины забитыми досками.
Григорий, откинув капюшон, погрузился в душную атмосферу торгового зала, насыщенного сладковатым запахом мышиного дерьма, стирального порошка, конфет и парфюма, исходящего от необъятной фемины за прилавком. Он обратил внимание на её рот, накрашенный помадой синеватого оттенка, будто женщина ела чернику. Григорий рефлекторно бросил взгляд на руки. Нет, пальцы чистые, не испачканные ягодой.
— Проиграли? — улыбнулась продавщица синими губами, отвлекла аспиранта от созерцания частей её тела и, не дожидаясь, достала с полки шкалик водки.
Она знала в лицо весь экспедиционный отряд, обитающий здесь третью неделю. Даму за прилавком звали Зина. Полевики шутя сватали её холостому Калеви.
— Здравствуйте, Зинаида, как вы догадались, что мне нужно? Мысли читаете? — спросил Григорий, стараясь чётче проговаривать слова.
— Тут и читать не надо, сами всё расскажете. Мужик пошёл болтливый.
— Ага, — улыбнулся Григорий. Он заплатил за выпивку, ждал сдачу. — И не говорите, мужики — сплетники хуже баб… простите, женщин. Если хотите донести информацию до максимального количества сотрудников в коллективе, просто расскажите «по большому секрету» товарищу по работе.
Зинаида коротко хохотнула.
— Спасибо.
Григорий сгрёб мелочь, убрал водку в карман и повернулся к двери.
— Желаю выиграть в следующий раз.
— Но если я выиграю, значит, не увижу вас, так что придётся поддаваться, — вздохнул Григорий.
После определённой дозы он становился излишне любезным. Комплименты, которые он не мог выжать из себя трезвого, щедро рассыпались в поддатом виде. Он ощупал пузырь в кармане. Бутылочка была маленькая, очень маленькая для пяти здоровых мужчин.
— Слушайте, дайте мне ещё водки, две бутылки, не фуфырики, а обычные поллитровки. Сделаю товарищам сюрприз.
— Ну, тогда точно сегодня не увижу вас, — резонно заметила Зинаида и выставила на прилавок две бутылки.
— Жизнь длинная, встретимся ещё.
Григорий достал остатки наличности, расплатился. Почему-то на бутылках крышки были не фабричного чёрного цвета, а красного, как на ягодной настойке. Он поднял склянки на свет. На дне плавали какие-то ошмётки — похоже, спирт разбавлялся водой не из Онежского озера, а из пожарного водоёма, расположенного сразу за магазином.
— Осадок допускается? — поинтересовался Григорий у Зинаиды.
— Чего?
— При производстве водки осадок допускается!? — громко повторил он.
— Так, молодой человек, не мешайте работать.
Зинаиду внезапно подменили. Она сердито открыла толстую тетрадку, начала сводить баланс, раздражённо и резко щёлкала засаленными костяшками на потемневших от времени и сажи счётах.
— До свидания. — Григорий распихал палёную «Похьялу» по карманам и, не дождавшись ответа, покинул магазин.
Он улыбался обратной дорогой, предвкушая, как обрадуются мужики сюрпризу.
«А то всё малёк да малёк, ещё бы стограммовиками носили бы или рюмочками».
— Лучше бы ты не проигрывал, Гришка. За смертью тебя посылать, — проворчал Морозов. — Хм, а может, Зиночка всё-таки на тебя глаз положила? — Начальник хитро прищурился.
Григорий скидывал сапоги у входа и, кажется, немного покраснел. Он аккуратно снял и повесил рыбацкий плащ.
— Валим Пряхина в следующем раунде, он быстрее всех бегает, — продолжал Наумыч.
— Эй! Так не честно! — Лысый череп гидрохимика затрясся от смеха.
— Ну не томи, давай патрон, — шеф сгрёб стаканы в кучу и приготовился выполнить миссию по разливу.
Григорий извлёк из-за пазухи маленькую склянку, поставил на стол, потом торжественно оглядел товарищей, вернулся к двери и вытащил одну за другой две поллитровки из карманов плаща, висевшего на рублёвом гвозде.
— Ловите проставу за мой проигрыш!
— Молодой-то не промах, и правда, устроили тут викторину, пьём секунду, ждём час, будто не выпиваем, а коту яйца выкручиваем. — Винни Пух чуть не запрыгал на табурете от возбуждения.
Калеви с Пряхиным переглянулись со странной улыбкой. Казалось, они были не против, но что-то им мешало высказать одобрение.
Морозов вдруг стал чернее тучи.
— Экий ты недотыкомка, всю игру испортил.
Наумыч матерно выругался, хотел что-то ещё сказать, махнул рукой, с грохотом отодвинул табурет от стола и ушёл за печку.
— Я как лучше хотел! — крикнул вслед шефу расстроенный Григорий.
— Хотел он… Вот ведь молодёжь, а ещё «аспирант» называется, надежда отечественной науки, ума — палата, да спина горбата.
Морозов ещё что-то неразборчиво и недовольно ворчал. Слышно было, как он забрался на лежанку и спустя пять минут захрапел.
Григорий тасовал колоду и вопросительно смотрел на товарищей. Кивнул на бутылки:
— Что с этим делать?
— Что делать, что делать, нашёл бином Ньютона, открывай, Гриша, теперь ты на розливе, — Пряхин двинул аспиранту стаканы.
3
Дождь иссяк после полуночи, во втором часу третьего дня. Наступила тишина. Звук от сломанного сучка под ногой разносился в чаще далеко-далеко. Предзимнее безмолвие окутало всё вокруг. Не слышно птиц: перелётные давно улетели на юг, а осёдлые пернатые притаились в предчувствии первого снега. Затихшие поля и леса тоже ждали, ждали зиму, которая необычно долго собиралась в этом году, всё не заходила, уж очень долго прихорашивалась в сенях.
Григорий стоял, привалившись спиной к сосновому стволу. Высоко-высоко, в лабиринте ветвей запутался кусочек ветра, и дерево завибрировало слегка, передавая дуновение каждой клеточке человеческого тела.
Вчера за ужином разговор зашёл о молодых сотрудниках, перемыли кости всем, особенно новой аспирантке, эффектной казашке. Мужики цокали языками. Григорий не любил, когда при нём обсуждают женщин и перевёл разговор на работу.
Сейчас, прижавшись к сосне, он закрыл глаза и вспомнил, как утром шёл по мрачному коридору, освещённому мерцающими ртутными светильниками. Григорий увидел тёмный силуэт издалека, красивый стройный абрис, свет мелькал, сердце его сжималось, гудела лампа, и он разглядел восточное чудесное лицо. Высокая девушка с длинными волосами, новая аспирантка, проплыла мимо, не замечая его, словно Григорий был предметом интерьера, нет, просто куском стены, а может, его и не существовало вовсе. Григорий уловил её запах, — не сладкий, приторный аромат, а тонкий, нежный и пряный восточный дух. Казалось, в коридоре открылась форточка в цветущую казахскую степь, совсем чуть-чуть, только чтобы просочилась маленькая струйка тёплого южного ветра.
Чихнул двигатель, сначала неуверенно, потом ровнее, сильнее, и по окрестностям раскатилось тарахтение заведённой помпы. Григорий встрепенулся и открыл глаза.
В зарослях сорного леса, выросшего за пару десятков лет над рудным контуром уранового месторождения, кое-где торчали ржавые оголовки старых разведочных скважин. Полевому отряду нужно было найти все выработки, указанные на ветхой схеме, и прокачать для отбора проб на химический анализ. Задача сложная: некоторые трубы были срезаны на уровне почвы искателями чёрного металла и почти не заметны на местности. Оставшиеся дыры в земле представляли собой смертельную ловушку для разной мелкой живности. Полёвки, ящерицы и змеи падали в чёрное жерло, не могли выбраться и тонули в подземной влаге, насыщенной радоном. При откачке из скважин без оголовков поднимался смрад неимоверный, первые минуты шланг выплёвывал с коричневой ржавой водой полусгнившие мышиные тушки. Через некоторое время поток осветлялся, и Пряхин доставал из машины мешок с бутылками для проб. Григорий тут же на развёрнутом брезенте замерял кислотность и электропроводность воды. Морозов с Калеви искали следующую скважину, а Винни-Пух дремал в машине. После обеда Наумыч, как правило, доставал ружьё, говорил, что надо пристрелять.
Сегодня на безлесном пригорке он присмотрел знак радиационной угрозы: металлический жёлтый треугольный щит с изображением чёрного кружка с тремя лепестками. Судя по многочисленным отверстиям от пуль и дроби местных жителей знак не отпугивал, а служил мишенью.
Заряжали патроном на медведя.
Морозов отсчитал тридцать широких шагов и ковырнул высоким ботинком метку на мхе. Первым стрелял Пряхин. Взяв сильно выше, попал в верхний угол знака.
— Мазила, — усмехнулся довольный Наумыч. — Смотри, как надо.
Он выдохнул, прицелился, замер на пару секунд и плавно нажал на спусковой крючок. Его пуля угодила почти точно в центр щита, прошив нижний чёрный луч. Кстати, Григорий только в этой экспедиции узнал от Пряхина, что круг посередине обозначает сам источник радиации, а расходящиеся три лепестка символизируют альфа, бета и гамма-изучение.
Довольный начальник вернулся от мишени, переломил ружьё, вставил патрон и протянул аспиранту.
— Теперь ты попробуй.
Григорий отличился, попав прямо в середину, в чёрный кружочек. Мужики одобрительно загудели:
— Могёт молодой.
— Что так долго целился? — спросил Морозов.
Он ревновал: авторитет начальника покачнулся.
— Чай, не на соревнованиях, лимита времени нет, — резонно заметил Калеви.
Бурмастер хотел тоже показать класс, но недовольный шеф отобрал у него ствол:
— Хватит дурака валять, за работу.
Финн развёл руками и подмигнул молодому, мол, ничего не поделаешь, такой у нас командир.
— В следующий раз обязательно промажу, — улыбнулся Григорий, и мужики рассмеялись.
— Чего ржёте, арбайтен живо, два дня прошланговали, надо время наверстать. — Недовольный Морозов схватил бак для замера расхода воды и потащил к следующей точке.
Поздно вечером возбуждённый Пряхин ворвался в дом с бутылкой воды. В развёрнутой на веранде лаборатории он определял некоторые показатели сразу по приезде с объекта.
— Наумыч, радон зашкаливает, концентрация превышает допустимую в десять тысяч раз.
Морозов, кряхтя, слез с лежанки. Порылся во вьючном ящике, достал чёрную коробочку, положил рядом со склянкой, включил кнопку на боковой поверхности, и прибор противно и громко застрекотал, как сбесившийся огромный сверчок. На сером экране побежали цифры. Чем больше становилось значение, тем дальше инстинктивно отодвигались от стола Пряхин с Морозовым. Наконец, прибор издал долгий пронзительный писк и затих. Коробочка была портативным счётчиком Гейгера, измеряющим радиационное излучение.
Морозов посмотрел на показания и покачал удивлённо головой.
— Вот это да, скоро светиться начнём. Я же замерял в первые дни все пробы, прямо на участке, ничего не было, в пределах нормы. Даже убрал радиометр, думал, не понадобится больше. Скважины, откачанные сегодня, скорее всего, пройдены непосредственно в рудном теле… Ты это, Андрюша, отнеси-ка всю последнюю воду из дома в сарай, ещё не хватало нам дозу получить. У радона период полураспада четыре дня, пусть постоит это время там.
— Хорошо, Сергей Наумович.
Пряхин хлопнул дверью, держа на вытянутой руке опасную бутылку.
Григорий внимательно прислушался к разговору старших коллег. Подошёл к Морозову и наклонился к прибору:
— А сколько показал счётчик?
— Не так и много, копейки, — хитрый Наумыч решил не вносить панику в полевые ряды, щёлкнул кнопкой, обнулив показания радиометра. — Постоит и пройдёт, газ выветрится, такое дело. — Он хотел убрать прибор обратно в ящик, но передумал и засунул коробочку в карман рабочей куртки.
— Пробы эвакуировал в дровяник, — отчитался вернувшийся со двора Пряхин.
— Интересно, я, получается, в группе риска, — сидел на откачке прямо у струи, над источником заражения. Что со мной будет? — шутя заволновался Григорий.
— Ну что? Пипка не будет стоять, так это и хорошо, от члена, Гриша, одни проблемы, — заметил Морозов.
Мужики засмеялись.
— Вам-то чего терять, детей уже родили, — проворчал Григорий уже серьёзнее.
— Не бойся, эманация слабенькая от водицы, вот если бы делал анализы, сидя на выходе радиоактивной породы, то да, к концу экспедиции стал бы лысенький, гладенький, как Андрюха, опять же плюс, — в парикмахерскую ходить не надо и в шампуне экономия. Знаешь, Гриня, радиация такая вещь — может и в плюс сыграть: волосы выпадут, а член начнёт расти, — не унимался Наумыч, пряча улыбку в усы.
— Не слушай ты его, всё нормально, тут и правда детская доза, — успокоил Григория Пряхин. — Немного даже полезно. Создают же курорты на радоновых источниках. Не переживай, Гриша, пустяки это, ты от экрана компьютера больше излучения получаешь.
Засыпая, Григорий представил, как в дровяном сарае светится опасным голубоватым огнём бутылка с водой. Он услышал слабый гул, и свет замерцал, как неисправная ртутная лампа, стены сарая растворились в розовой предрассветной дымке. За волнистой тёмной кромкой уходящих вдаль пологих холмов показался оранжевый край солнца. Тёплая волна шелестела по ковылю. Затрепетали алые маковые лепестки. Вдалеке мелькнула фигура высокой девушки в белом платье, и Григорий улыбнулся во сне.
4
Григорий стряхнул снежинки с пальто, поднялся на второй этаж. В лаборатории горел свет. Странно, в такую рань уже кто-то пришёл. Он приоткрыл стеклянную дверь. За столом перед химическим штативом с закреплённой бюреткой сидела Настенька, молоденькая лаборантка, недавно взятая на работу. Она занималась титрованием. Тоненькими пальчиками надавливала на металлический зажим и выпускала из резиновой трубочки по маленькой капельке раствор реагента. Другой ручкой она нежно покачивала колбу с исследуемым раствором.
Её силуэт в белом халате, светлые локоны на шее, всё сошлось. От этого волшебного зрелища и нежного её движения он почувствовал желание.
Увлечённая занятием, она будто не замечала его. Григорий тихонько прошёл в кабинет и встал за девушкой, поглощённой работой. Ему захотелось поцеловать её в шею — в место между воротником и светлыми локонами, — нет, даже не поцеловать, а страстно покусать до кровоподтёков, и он ткнулся в прохладную кожу губами. Настя вздрогнула и надавила сильнее на зажим, брызнул реагент. Опыт был безнадёжно испорчен.
— Ну вот, теперь заново начинать, — с улыбкой заметила она, ничуть не расстроившись.
Настя, конечно, слышала, как хлопнула стеклянная дверь в коридоре, но виду не подавала.
— Оставь, потом сделаешь. Я тебе помогу, — сказал Григорий.
— Ты не умеешь, у тебя грубые руки. Забивай свои железки в землю, что вы ещё там делаете?
Под её халатом ничего не было. Он разглядел за краем белой ткани розовый ореол соска. Настя повернулась. Её пальчики ловко расстегнули ремень на его джинсах, скользнула вниз молния, и Григорий почувствовал нежное касание маленьких ладоней между ног, посмотрел вниз и похолодел: вместо члена у него свисал тоненький резиновый шланг, точь-в-точь как на лабораторном штативе. Настя теребила эту пипетку и хихикала, глядя на Григория снизу вверх.
— Ну что, займёмся титрованием?
Её ротик приблизился к красноватому кончику диаметром в пять миллиметров. Лаборантка закусила его белыми зубками, оттянула далеко в сторону, и без того тонюсенький конец превратился в длинную розовую нить, словно это была не часть тела, а жевательная резинка.
— Это всё радиация, Настя, он у меня другой, это всё неправда, он нормальный, Шурка сказал, что больше среднестатистического, я измерял ещё школьником! — отчаянно закричал Григорий и открыл глаза.
За стеной храпел Морозов. Ветер шумел в ветвях рябины за окном. Слышно было, как дышит озеро. Григорий схватился за трусы и облегчённо выдохнул, почувствовал под натянутой тканью напряжённый член. Григорий не соврал во сне, он правда мерил своё хозяйство в рабочем состоянии деревянной линейкой с золотистой надписью, стилизованной под старославянский шрифт: «Олимпиада 80».
Какой только ерундой не занимаются юноши, лишённые разума в результате острого спермотоксикоза. На эксперимент его подвигнул друг Шурка Исаченков, тот ещё фантазёр. Как-то в начале мая выпускного класса они сидели на покрышках, вкопанных в грунт школьного стадиона вдоль беговой дорожки, и наблюдали, как мимо неторопливо перемещались девчонки из биологического класса. Они сдавали кросс на время и, судя по скорости передвижения, еле-еле укладывались в норматив. Груди девиц волнующе колыхались, и Шурка заворожённо наблюдал за волшебным зрелищем, теряя нить разговора. Вначале юноши обсуждали экзамены и возможные варианты факультетов, куда могли бы поступить со своим скудным багажом знаний. В очередной раз, сделав длинную паузу и проводив голодным взглядом длинные ноги отличницы Раи Ефимовой, Шурка окончательно потерялся. Помолчав, он спросил:
— Гришаня, а ты измерял свой прибор, когда он стоит?
— Шурик, ты совсем уже с дуба рухнул? — Григорий засмеялся. — Конечно, нет! Зачем?
— У тебя было с девчонками?
— Вообще-то, это не твоё дело, — строго заметил Григорий.
— Знаю, что не было, ты девственник, как и я. Но в отличие от тебя, я читаю литературу, журналы и готовлюсь. Хочу произвести на свою девушку впечатление. Изучаю позы, предварительные ласки.
— У тебя будто кто-то есть… — хмыкнул Григорий.
— Будет, надеюсь, и у тебя тоже случится, как бы не зажимался, — пришла очередь хихикать Шурке.
Григорий действительно был очень стеснительным и избегал девичьего общества.
— Я прочитал недавно в газете «Двое», — продолжил Шурка, — что влагалище среднестатической женщины глубиной двенадцать сантиметров, а у европейского среднестатистического мужчины длина болта на сантиметр больше. Я провёл опыт: возбудил себя самостоятельно и померил от яиц до кончика — получил свои честные пятнадцать сантиметров. Меня природа снабдила с запасом, — в голосе его послышались гордые нотки. — Надеюсь произвести впечатление на свою будущую девушку, — подытожил Шурка.
Разговор этот вскоре забылся: пришло время контрольных и экзаменов. На выпускном вечере Григорий, насмотревшись на колени одноклассниц, разгорячился, набрался смелости и пригласил на танец Раю Ефимову, и, о чудо, она согласилась, и даже протанцевала с ним два медляка подряд. Scorpions завывали про ветер перемен, Григорий чувствовал, как у него набухает внизу живота, он стеснялся и немного отодвигался, а Рая, наоборот, льнула к нему. Потом все пошли гулять в город. Рая поправляла причёску и смотрела на него, ждала чего-то, но Григорий не понимал тогда женских знаков. Позже он видел, как её увёл Антон Теплицкий, серенький невзрачный парнишка, но шустрый и при деньгах, будущий хозяин эскорт агентства. Григорий мог бы оттолкнуть его, прибить одной рукой, но не решился. Так они и удалились вместе: Антоша-гандоша и Рая, девушка его мечты, — а Григорий побрёл домой, один в утренних сумерках. Хотя нет, не один, их было двое: он и его твёрдый член, задвинутый в штанину. С облегчением Григорий стащил брюки в своей комнате, случайно или нет, но его взгляд упал на стол, где в жестяной банке из-под леденцов торчала деревянная линейка. Он усмехнулся, взял рейку в руки и приставил к горячей твёрдой плоти: небольшая моральная компенсация за испорченный вечер — его болт оказался длиннее Шуркиного на четыре сантиметра.
С тех пор Григорий терпеть не мог мерзкую песню Wind Of Change. Сокурсницы, ждавшие на дискотеках этот медляк, искренне недоумевали, почему Григорий уходил с танцпола, когда включали «Скорпов».
* * *
Очень хотелось пить. Григорий тихонько, чтобы не разбудить товарищей, пробрался на кухню, открыл сорокалитровый молочник и чертыхнулся: «Вот же, ни глоточка не оставили. Наверное, Пряхин всю воду в лаборатории извёл, а на озеро, как всегда, мне идти».
Он натянул комбинезон, стащил с гвоздя ватник, взял алюминиевый бидон, в сенях подхватил другой. Григорий всегда так делал, чтобы не бегать лишний раз. Набирал по очереди ёмкости и закидывал на плечи, притаскивал сразу две за одну ходку, впечатляя мужиков молодецкой удалью.
Мелкая морось застилала глаза. К воде вела узкая тропинка, уходя направо от геологической базы вдоль забора, на небольшую горку, с которой в ясный день открывался красивый вид на залив. Выйдя на берег, он не увидел озера, только почувствовал присутствие чего-то огромного и сильного. Беззвёздное низкое небо слилось с землёй и водой. Где-то внизу рокотали холодные волны ноябрьского Онего.
Григорий сбежал к мосткам, сложенным из бетонных плит торец к торцу. Ступил на пирс, в темноте не рассчитал, задумавшись, как всегда, о смысле и судьбе, или о том рыжем звере, а может, представил, как он лихо смотрится со стороны, широко шагающий с двумя блестящими молочниками наперевес, по инерции сделал лишнее движение вперёд и рухнул в бурное озеро.
От неожиданности перехватило дух, Григорий побарахтался немного, отплёвываясь, нащупал камень под ногами, оказалось, что вода ему здесь по грудь. Падая, он каким-то чудом не упустил бидоны, и сейчас они, как бакены, болтались в волнах, удерживаемые им на вытянутых руках. Осознав нелепость произошедшего, Григорий прыснул, расхохотался в голос, перебивая грохот волн, бьющихся о каменистый берег. Первым желанием его было выкарабкаться обратно на пирс, но вода оказалась не такой уж холодной, теплее гораздо, чем воздух, и стало даже как-то уютно.
«Брошу бидоны и поплыву в темноту, раз в этом мире нет справедливости, вдруг свет будет там?» Бывало, что на него накатывала странная и опасная блажь.
В детстве, катаясь на велосипеде, он иногда, сам не зная почему, направлял руль к обочине и съезжал в придорожную канаву, а как-то в деревне даже спрыгнул на велике с обрыва в пруд. Странные поступки не поддавались рациональному объяснению. Этим летом он до смерти напугал Винни-Пуха, когда они ночью пошли из полевого лагеря в село за добавкой. У клуба тусовалась молодёжь, выстроилось с десяток мотоциклов. Из-за угла вырулил местный мажор на «Яве», резко притормозил рядом с группой девчонок. И газовал, газовал. Двигатель надсадно ревел, нарушая спокойствие белой ночи на километры вокруг.
Григорий не выдержал, прошёл через толпу к буйному ездоку и изо всех сил пнул по переднему колесу. Парень заглушил мотор. Наступила тишина. Шедший рядом Винни-Пух растворился в толпе.
— Ты чего? — спросил белобрысый мотоциклист.
— Ничего, не газуй, люди спят. Понял? — спокойно сказал Григорий.
Круг вокруг него сужался.
— Понял? — громко и дерзко повторил Григорий.
— Понял, понял, только не бей, дяденька, — белобрысый поднял руки от руля и окружающие заржали, нивелируя педагогический эффект.
Григорий повернулся, рассёк толпу в обратном направлении и двинулся в сторону магазина. Его не тронули, может, потому, что он показался странным отморозком, или кто-то его видел с начальником местной администрации, знает, что чужак пришёл из полевого лагеря, где ведутся поиски подземного источника водоснабжения, — всё-таки люди делают полезное дело. Вода нужна всем.
Винни-Пух также внезапно нарисовался рядом, как и пропал, смахнул рукавом пот со лба:
— Я думал, тебя сейчас прибьют, хотел за подмогой бежать.
Тяжёлая мокрядь ватника и утеплённого комбинезона сковала тело, и холод начал проникать в мышцы. Плыть расхотелось. Григорий тряхнул головой, отбросив дурные мысли. Открыл один бидон, притопил в волнах и подтащил к пирсу наполненным до краёв, закинул на бетонный блок, потом набрал и второй, не вылезая из воды. Всё равно уже вымок до нитки. Очень сложно было выбраться самому. Насыщенная влагой одежда тормозила Григория. Он будто оказался во сне, — хотел двинуть ногой, но не мог. Отяжелевшие брючины и громоздкие, с широкими голенищами гидрологические сапоги на толстой подошве сковывали движение. Григорий долго боролся, карабкался, наконец, в отчаянном рывке бросил тело на мокрый пирс. Выпрямился, проливая с одежды ледяные потоки, ветер свистел в ушах, сбивал с ног. Вот теперь стало действительно зябко. Он присел, закинул по очереди фляги на плечи и, покачиваясь, медленно двинулся к дому, хлюпая полными воды сапогами.
Григорий аккуратно, чтобы не разбудить товарищей, поставил бидоны в углу кухни. Разделся догола, достал сухое бельё из рюкзака. Развесил у печки мокрые вещи, потом залез в спальник. Его отсутствия никто не заметил, и Григорий никому не рассказал о ночном падении в озеро.
Григорий заснул и не слышал, как притих ветер. Волны уже не бились в каменистый берег, а только слега поглаживали его. Набухшие тёмные тучи над свинцовыми водами Онежского озера не выдержали груза, треснули и рассыпались ледяным пухом. Хлопья нежно опускались на воду и медленно растворялись в толще влаги, ещё держащей накопленное за лето тепло. Озеро замёрзнет позже, а чёрный холодный берег уже покрывался постоянным белоснежным одеялом до апреля, а может, и мая — в общем, на целую жизнь. Если уж зима решилась и заступила на смену, то и не закончится никогда.