Рассказы
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2024
Пётр Воротынцев — писатель, кандидат искусствоведения, доцент кафедры истории и теории театра и кино историко-филологического факультета РГГУ. Автор книг «Чешский смех» («Геликон Плюс», 2018), «Джорджо Стрелер. Музыкальность как принцип режиссуры» (Lap Lambert Academic Publishing, 2012), «На сцене: история театра» («Пешком в историю», 2020). Лауреат премии журнала «Дружба народов». Живёт в Москве.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2022, № 4.
Пудель
Года в три Добрыня прозвал его Фуфланиш. Буквы «ф» и «ш» отлично ему удавались. В отличие от остренькой «р». Но с буквой «р» почти у всех детей так. Сестрёнка Саша называла пуделя загадочным именем Музюнчик, в этой кличке слышался изюм. Саша в детстве поглощала изюм без остановки. Прямо забрасывала горстями и проглатывала, почти не жуя. А мама, когда случалось плохое настроение, мяла пуделя и мутузила, после чего вся семья стала величать его Мутузиком. На том и остановились. Мутузик. Чёрный пуделёк с завитушками дешёвой китайской синтетики. Добрыня говорил, что завитушки эти похожи на крошечные макарошки. По правде сказать, игрушка напоминала настоящего пуделя весьма отдалённо.
Помню, в Турции потеряли Мутузика. Персонал отеля пришёл на помощь, глядя на горе Добрыни. Особенно усердствовал в поисках здоровенный турок с ресепшна. Пуделя нашли на кухне ресторана. Как он туда попал? До сих пор гадаю.
В последний день в Турции у Добрыни заболело ухо. В самолёте из-за перепадов давления боль сверлила мозг. Пуделя он прикладывал к уху, утверждал, что становится легче, что игрушка волшебная и лечит. Впоследствии, когда Добрыня болел, родители клали ему в кровать Мутузика. Иногда, уходя в школу, Добрыня оставлял пуделя на коврике у входной двери. Чтобы тот сторожил дом.
Добрыня наш был хиленький, не богатырь. Контраст между именем и телосложением многие подмечали. Но Добрыня соответствовал своему имени иначе: он был добрый. Умел пожалеть, иногда до смешного. По пути на дачу к дедушке и бабушке мы проезжали дачный участок без дома. Участок был ухоженный, только дом отсутствовал. На шести сотках без устали трудился мужчина пенсионного возраста: поливал грядки, подрезал растения, ранней осенью жёг листву, отчего в машину проникал дурманящий, убаюкивающий запах. Добрыня всё переживал: как это получается — земля есть, а дома нет? Папа объяснял, что, наверное, денег не хватает и человек копит на дом. И однажды на участке действительно появились кирпичи. Добрыня обрадовался, что дядя теперь построит дом, как кум Тыква. Но дом кум Тыква так и не воздвиг. Через год на деревянном заборе, отделявшем участок от мира, появилась табличка «Продаётся». Я всё подшучивала над братом, мол, какое ему дело до пенсионера с грядками. А теперь сама про кума Тыкву думаю: про то, что всё в жизни заканчивается бесстрастной табличкой «Продаётся».
Затем на дачу вовсе перестали ездить. Папа разругался с тёщей и тестем, моими бабушкой и дедушкой. Это в 2014 году произошло, на майских. Поливая шашлычок кисловатым ткемали — хотя кислое ему врачи запрещали, — дедушка со смаком рассуждал, что мы наконец-то встали с колен. А папа не смолчал: «И оказались на лопатках». Мне тогда до всей этой истории с Украиной дела не было, у нас с Олегом начиналось. Любовь-морковь.
Конечно, политика была лишь предлогом. Не любили бабушка и дедушка нашего папу никогда. Это было взаимно. Тем же вечером уехали в Москву. Папа выпил за обедом, но всё равно сел за руль, так хотелось вырваться с дачи. Мама всю дорогу переживала, что гаишники нас тормознут и отберут права.
Я не знаю, как примирить детские воспоминания о дедушке и его проснувшийся милитаризм. Ведь этот человек покупал мне мороженое на ВДНХ, возводил со мной шалаш на той самой даче, играл в футбол с Добрыней сдувающимся мячом.
Не так давно дедушка умер. Бабушка жива. Она очень плоха, мама к ней ездит почти каждый день. Но давайте о Добрыне.
Добрыня придумывал сказки и вечно приставал: «Ну послушай, послушай». Фабулу он излагал путано, писклявым голосом. Я редко его сказки дослушивала до конца, предпочитая на середине слиться. Но одна мне запомнилась. Про то, как маленький мальчик проникает в чужие сны. К кому угодно попадает в сон, кроме короля. Сон короля охраняет верная гвардия в доспехах. Что там дальше происходило, уже забылось. Где-то у мамы в компьютере хранится видео, как Добрыня пересказывает сюжет. Кажется, в финале, благодаря смекалке, мальчик всё же добирался до сновидения короля, узнавал, что тот злой, и делился открытием с народом.
Ещё Добрыня учился играть на фортепиано. Освоил «Клоунов» Кабалевского и очень эффектно отыгрывал прыгающие от мажора к минору аккорды. Говорил, что у него пузырьки поднимаются от живота к горлу. Так он описывал вдохновение. И на барабанах любил постучать. Ходил, как помню, по четвергам в студию. Изо всех своих отнюдь не богатырских сил бил по тарелкам, напоминающим расплющенные шляпы. Даже «Sonne» Rammstein умел дубасить: педагог был фанатом немецкой группы.
Знаете, когда Добрыня рыдал сильнее всего? Вот это правда тяжко вспоминать. У него выпал зуб вечером, и родители спрятали зуб под подушку, всё как полагается. Но забегались и про Зубную фею забыли. Не пришла она к Добрыне. Он утром так расстроился, что мама разрешила пропустить школу. Родители до сих пор себя за этот косяк корят. Как он плакал… Я сама не выдержала. «Зубная фея меня не любит, не любит, не хочет приходить», — стенал Добрыня. После истерики заснул, и мама положила рядом пуделя.
Ещё однажды Добрыня страшно расстроился, когда спектакль школьный пропустил. Мама ему цилиндр купила, как у фокусника, плащ и волшебную палочку. Но прямо перед выступлением Добрыня заболел. Жар был такой, что всё тело зудело. Но страдал он не от температуры, мне кажется, а из-за пропуска спектакля. И когда до тридцати девяти поднялась температура, он жалобно причитал, как же ребята справятся без него.
На февральскую годовщину папа неизменно приносил к школе пуделя. Родители Анны-Марии тоже с плюшевой игрушкой приходили. А в этом году вот что случилось. Охранник вышел, с ленцой такой — папа очень артистично это показывает, — и заявил, что начальство запретило мемориалы устраивать. Папа с ним спорил, но в итоге плюнул, забрал пуделя и вернулся домой, предварительно купив бутылку коньяка. Он в тот день жутко напился, первый раз таким видела. Мама его всё переворачивала на бок, чтобы в блевотине не захлебнулся. Понять папу я могу. Если что, папа разрешил мне про это написать, он не стыдится. Чудовищная несправедливость. Такое ранит. Папа заметно постарел в последние полтора-два года, мама держится бодрячком.
Вечером накануне Добрыня заснул быстро. Мама ещё в шутку бросила, спит как убитый. Знаете, ретроспективно каждая фраза предстаёт пророческой. Утром собрался в школу легко, без привычной рассеянности. Выспался. Я его провожала. День был жутко холодный, из тех дней, когда выходишь на лестничную площадку и уже там пахнет холодом. У холода ведь тоже есть запах. А за окном поднимается ядовитый рассвет, рыжий, но не греющий. В такой день, чтобы преодолеть порог квартиры, нужно быть сверхчеловеком. Но Добрыня вышел с радостью, почти бежал в школу. Я думаю, он был немного влюблён в Анну-Марию. Её все называли Аня-Маша. Родители девочки (очень милые люди, но мы почти не общаемся, тяжело) рассказывали, что она, наоборот, в тот день в школу не хотела. Прикидывалась больной. Может, и правда инфекция разгоралась.
На Добрыне была куртка болотного цвета. На куртку падал снег, отчего Добрыня походил на ёлочку в лесу. Мы эту куртку из раздевалки так и не забрали. Где она сейчас? Короче, обычный будний день. Я, как Добрыню отвела, в институт поехала, а вечером собиралась к Олегу. Ну а дальше мои друзья и подписчики знают, я писала об этом неоднократно, в деталях, прикладывала материалы дела. Повторять и повторяться не буду.
Совсем недавно учительница, которая вела тот урок (Виолетта Павловна, привет Вам) поделилась: когда полиция забирала старшеклассника (не будем называть его имени, в комментариях прошу также воздержаться, иначе сразу бан), он плакал. Говорил, что просто хотел проверить, сможет ли убить человека. Смог двоих, Добрыню и Аню-Машу. Остальных ранил. Из-за того, что у Ани-Маши удвоенное имя, есть ощущение, что убил старшеклассник троих. Недавно слухи были, что хочет как зэк через СВО освободиться. Мы сделаем всё, чтобы этого не произошло.
Добрыня ушёл мгновенно, Аня-Маша в больнице. Этот старшеклассник (человеком не поворачивается язык назвать) ходил в тир. Следователь нам сказал, что стрелком он был посредственным, иначе жертв было бы гораздо больше.
До последнего, как говорит Виолетта Павловна, Добрыня думал, что это игра, розыгрыш. Может, и хорошо, что так? Не страшно ему было.
Кем был бы сейчас Добрыня? Где бы учился? Сбежал бы от мобилизации или остался в России? Праздные рассуждения, но и не прокручивать их в голове невозможно. Был человек и нет. Отобрали жизнь, как гопники мобильный телефон в подворотне. Раз — и всё. Нет моего брата. Как с этим примириться? Честно скажу, никак. Нет рецептов. Кто говорит, что есть, врёт. И себе, и окружающим.
Сегодня Добрыне восемнадцать лет. День рождения у Добрыни прямо посреди лета, а не стало его зимой. Я почему-то часто об этом думаю. Лето и зима, жара и холод, лёд и пламя. Ладно, далеко меня занесло, слишком много букв. Короче, накидайте поздравлений юноше. С днём рождения, братишка!
Не могу не написать. У Добрыни появился племянник. Многие считали, что мы с Олегом чайлдфри (не буду скрывать, задевало), а у нас не получалось. Мы тщательно скрывали беременность, ничего не постили в соцсетях. Из суеверия. Назвали Добрыней. Как иначе?
В эти дни у нас гостят родители с Сашей. Прилетели на каникулы. Саша уже подросток, дерзит всем, ТикТок завела. Выкладывает танцы и школьную жизнь.
Мелкому Добрынюшке родители подарили пуделя. Я долго не решалась принять подарок. Но и как не принять, с другой стороны?
Вечером мы обязательно отпразднуем день рождения Добрыни-старшего. Когда все вернутся. Олег с работы, а родители и Саша с экскурсии. Все вернутся… Какой оборот. Нет, все уже никогда не вернутся.
Пост Lilia Rudakova. Тбилиси. 14 июля 2023 года
Экскурсия
Мороженое она не лизала, а откусывала, жадно, с остервенением вгрызаясь в студёный шар. На автомате поглощала и плакала: слёзы приземлялись прямо на салатовый купол фисташкового мороженого.
Я подошёл к ней и по-английски спросил, всё ли в порядке (everything is ok?). Она, продолжая плакать и поглощать фисташковый холод, меланхолично произнесла:
— Говорите по-русски.
— У меня на лице написано, что я из России? — удивился я.
— В общем, да. Я экскурсоводом работаю десять лет. Русских сразу вижу. — Она промокнула влагу на щеках салфеткой.
Салфетку ей, видимо, выдали вместе с мороженым.
— И как же вы русских распознаёте?
— У них всегда немного растерянный, немного испуганный и немного раздражённый вид.
— Понятно. — Хотя я ничего не понимал. — А где это я, не подскажете? Раз вы экскурсовод, — приступил я к немудрёному флирту.
— Первый раз в Праге?
— Первый день даже.
Утром я прилетел на бизнес-форум, потом пять часов отсидел на скучнейшем семинаре, который в профессиональном плане мне ничего не прибавил. К вечеру освободилось время пошататься по центру. Я взял такси от гостиницы, где проходил форум, и попросил отвезти в самый центр. Водитель высадил у Староместской площади. Было без пяти шесть, и у Пражских курантов уже расположились туристы, ожидающие шествия фигурок. Перед часами толпились в том числе наши соотечественники. Откуда-то сзади маршировала немецкая речь. Мне сразу вспомнились всякие фильмы про зверства нацистов, хотя люди восхищались красотами чешской столицы. Я учил немецкий в школе и частично понимал, о чём они толкуют.
В шесть, как и полагается, закрутили хоровод апостолы. Они размеренно и степенно прошли свой ежечасный путь и скрылись за створками. В толпе поаплодировали. Мужской голос рявкнул: «Super» («зупа»), с взрывным «з». Я ещё раз бросил взгляд на циферблат и скульптурки, которые вечно дежурят рядом, никогда не исчезая. Особенно завораживал скелет, символизирующий Смерть. Я покинул Староместскую и пересёк в меру узкую улочку, пахнувшую ресторанной едой, сахарной ватой и парфюмом. На меня свалился наклонившийся, как терпящий бедствие океанский лайнер, силуэт Вацлавской площади. Я знал, что это именно Вацлавская: видел фотографии нагрянувших сюда в 1968 году танков. Я стоял в самом низу площади, у её, если угодно, предгорья. До макушки, где парила фигура Святого Вацлава, тащиться сил после изнурительного дня не было. Побродив ещё немного по Вацлавской, я свернул в небольшую галерею, где, плотно прижавшись друг к другу, располагались старомодные, из девяностых, лавки. Там торговали мелкими сувенирами и всякими перекусами вроде бутербродов. Пол галереи был вымощен крупными, неровными серыми и тёмно-синими камнями — такие полы бывают в домах культуры советского образца. Я преодолел галерею и оказался в саду. В самом настоящем саду: сюда не просачивалась суета центра, хотя он был лишь в метрах ста. По левую от меня руку сад охватывали жилые массивы, справа резвилась на детской площадке ребятня, сзади росла скала массивного храма. А на скамейке плакала она.
— Вы находитесь во Францисканском саду. Františkánská zahrada, — сказала она по-чешски. «H» она произнесла раскатисто, выпукло, с фрикативной атакой. — Вы можете наблюдать, — она в шутку взяла назидательную интонацию экскурсовода, — церковь Девы Марии Снежной.
— Красивое строение, — более интересного эпитета я не подобрал.
— Внутри ещё красивее.
— Я бы посмотрел.
— Хотите, покажу? — Она уже с хрустом расправлялась с вафельным стаканчиком.
Я не возражал.
— Я вообще с неизвестными на улицах стараюсь не заговаривать, но вы на маньяка не похожи. — Она уже доела стаканчик до сужающегося наконечника.
— С чего вы взяли, что я не маньяк?
— Уж поверьте, я как экскурсовод в людях разбираюсь. Кира, — протянула она руку.
Её ладонь была липкой от мороженого.
— Ты мне нравишься, — прямо заявила она, когда мы рассматривали восхитительный, вырезанный уверенной рукой мастера алтарь. В по-барочному перегруженном творении было столько деталей, что и за пару лет не рассмотреть. Через окна храма на алтарь сыпались разноцветные капельки вечернего солнца.
— Мы уже перешли на ты? — Я заигрывал, а она говорила без обиняков.
— Ты единственный, кто сегодня поинтересовался, всё ли у меня в порядке.
— Я не мог поступить иначе, — принялся пороть я какую-то высокопарную чепуху.
Хотя, конечно, поступить иначе я мог, и тысячу раз в жизни проходил мимо чужого горя. Мне просто хотелось склеить симпатичную милфу, чего уж кривить душой.
Кира перебила меня (слушать моё враньё она не желала) и стала рассказывать о церкви, Праге и истории Чехии. Я мало что помню из её слов, но говорила она с запалом — было видно, что своё дело любит. Благодаря импровизированной экскурсии Кира немного отвлеклась и слегка повеселела.
Потом я спросил, где можно отведать знаменитого чешского пива. Она порекомендовала одно «непопсовое местечко с адекватной для центра ценовой политикой». Когда мы вышли из храма, на город уже набегали сумерки. На улицах разгоралось шествие фонарей.
Ресторанчик, куда отвела меня Кира, располагался в переулке настолько узком, что нам вдвоём там было тесно. Кира посоветовала взять так называемое резаное пиво. «Чтобы два раза не вставать», — пояснила она. Резаное пиво — это когда тёмный сорт мешается со светлым. Прямо по центру проходит граница между двумя сортами. Сперва длинными, вдохновляющими глотками всасываешь сладковатое, как квас, тёмное, а затем потягиваешь чуть щиплющее язык светлое. Пивом, естественно, дело не ограничилось, и мы прилично закусили. Кира не отказалась от того, чтобы я заплатил за неё. Вела она себя податливо, как сливочное масло. Финал вечера (вы понимаете) был лишь вопросом времени.
О чём мы говорили в ресторане? В основном о работе (её и моей), всяких там уморительных случаях с туристами и клиентами. Её деятельность, признаюсь, была в разы веселее моей офисной рутины. Особенно потряс меня рассказ про пожилую туристку из Тулы. Дама утверждала, что мощи Христа находятся в Праге, в какой-то маленькой часовне. Любые попытки объяснить, что это не совсем так и что Христос вознёсся на небо, разбивались о её твердокаменнную уверенность. «И с такими персонажами приходится работать», — улыбнулась Кира. У неё была хорошая улыбка.
Плотный ужин склонял если не ко сну, то к горизонтальному положению. Прибавьте к мясному изобилию общую усталость от перелёта, разницу во времени (лишь час, но всё же), целый рабочий день за спиной, и вы поймёте, что лечь мне очень хотелось, желательно вместе с Кирой. Её натренированное изнурительными прогулками по городу тело источало энергию. Я понимал, что хороша она и в этом деле, а возраст (скорее всего, чуть за сорок), без сомнения, подразумевал опыт. Я занимаюсь объективацией женщины? Соглашусь. Но мы же договаривались, что в своём блоге я пишу честно. Иначе зачем писать вообще?
Да, забыл сказать, что происходило всё это весной беззаботного 2019 года, о котором только и остаётся вспоминать с ностальгией. Дело шло к закономерной развязке, и я намеревался пригласить Киру в отель, предварительно погуляв по вечерней Праге, а прохаживаться по городу с профессионалом — привилегия и удача. Кира знакомила меня с великолепием Праги с уютной, домашней интонацией. Для неё эти улицы, обволакивающие прохожего чувством подлинности истории, и были домом.
На Староместской, куда я попал уже второй раз за вечер, она неожиданно поведала о личном. Там выступали жонглёры. Они лихо подбрасывали кислотного цвета предметы, светящиеся в темноте, и невозмутимо ловили их выученными профессиональными движениями. Благодарные и расслабленные отпуском туристы хлопали и клали деньги в розовую шляпу. Оказывается, цирк и цирковых Кира ненавидела. В детстве по пути домой из цирка её родители повздорили. Мама упрекнула папу в том, что тот якобы пялился весь вечер на молодую дрессировщицу в платье с блёстками. Папа оправдывался, мама орала, что он кобель, ничтожество и импотент. Кира и спустя много лет негодовала, как могут сочетаться в одной фразе кобель и импотент. Короче, жалкая и непристойная сцена, отбившая у Киры желание ходить в цирк. Хотя при чём тут цирк?
— Всё-таки люди — те ещё клоуны, — попробовал пошутить я.
— Моя мать страдала паранойей, — Кира не поддержала шутку. — В медицинском смысле, а не как мы в обычной речи используем это слово.
— Она умерла уже? — некорректный вопрос слетел с языка помимо воли.
— Выбросилась из окна. Когда мне пятнадцать было. Совершила акт дефенестрации.
— Чего? — Я знал, что у меня очень глупый вид.
— Погугли. Важное слово для чешской истории.
Мы подошли к Карлову мосту. У моста два темнокожих парня, одетых в матросскую форму, вроде той, что носили герои «Броненосца Потёмкина», раздавали рекламные буклеты. Я взял буклет из вежливости (мне жаль людей, вынужденных делать такую работу), в нём (в том числе и по-русски) предлагалось «совершить романтическую прогулку» по Влтаве на кораблике.
На Карловом мосту даже поздним вечером было не протолкнуться.
— Следи за кошельком, — предупредила Кира, когда я засмотрелся на одно из каменных изваяний с нимбом.
— Здесь тоже воруют? — Вокруг было так сказочно, что о плохом не думалось.
— Везде воруют. Слаб человек, — без выражения сказала Кира.
Мы пересекли мост и дошли до башенки, где он то ли начинался, то ли заканчивался. Острой вершиной башня словно взрезала воздух.
— Сейчас покажу тебе любимое место в Праге, самое поэтичное, — остров Кампа. А район называется Мала Страна.
Мы сошли с моста, преодолели несколько сотен метров по коварной брусчатке и очутились у крохотной речушки.
— Чертовка, — шаловливый топоним Кира выговорила через «э» — «Чэртовка». — Пражская Венеция, хотя мне не нравится это словосочетание. Звучит уничижительно, будто есть Венеция настоящая, а есть Венеция второго ряда.
— Прага намного круче Венеции. — Моё согласие прозвучало как подхалимаж.
— Ты только посмотри, какое древнее мельничное колесо! И какой обаятельный водяной присоседился.
Водяной выглядел жутковато, но вслух я восхитился.
Пару минут, пока у Киры не зазвонил телефон, мы вглядывались в смуглую, вечернюю воду. Идеальный момент для поцелуя, но я не форсировал события. Позвонил Кире некий Марек. Он что-то орал в трубку по-чешски, суть претензии я уловил благодаря общей славянской базе. Жалобы сводились к банальщине: где это Кира шляется в столь позднее время. Кира отвечала, что у неё вечерняя экскурсия (это можно было понять, и не зная чешского). И ведь не врала.
— Муж домой вызывает.
Мои планы на вечер стремительно осыпались.
— Муж? А куда обручальное кольцо спрятала?
— Так мы же в Чехии носим на левой, — она продемонстрировала кольцо из белого золота.
— А я рассчитывал на продолжение вечера, — пошёл я ва-банк.
— Ты мне тоже симпатичен, да. Можно было бы заняться задорным сексом у тебя в отеле. Но не будет ничего такого.
— Это почему же? — по-хамски попёр я.— Из-за мужа?
— Ты смешной. — Она взяла меня за подбородок, притянула к себе и поцеловала, отксерив на губах запах фисташкового мороженого и пива.
— Ну хоть номер телефон оставь, — не отставал я. — Будем в ватсапе переписываться. Фоточки и эмодзи присылать друг другу.
— Не оставлю. Лишнее всё это.
Мы ещё чуть посновали по Малой Стране и расстались на трамвайной остановке, где-то недалеко от Карлова моста. Напоследок я беспардонно спросил, почему Кира плакала во Францисканском саду.
То, что я услышал, отправило меня в нокаут.
— Дочке остеосаркому поставили. Были подозрения, но сегодня официально подтвердили, результат пришёл. Вот и села выплакаться после экскурсии, мы на Вацлаваке как раз закончили. — Она употребила разговорное наименование площади. — Дома же нельзя раскисать, иначе точно без шансов. Сейчас придётся мужу сообщить, а с дочкой буду делать вид, что всё нормально, — Кира говорила твёрдо и собранно.
— А что такое остеосаркома? — я произнёс название диагноза запинаясь, по слогам.
— Это самое страшное, — сказала она просто.
— Всё будет хорошо, — я не нашёлся, что сказать в такой ситуации (да и можно ли?), и обнял Киру.
Трагическая деловитость Киры растаяла.
— Я сегодня в бассейне была, ещё до того, как результат пришёл, и загадала, — зашептала Кира. — Если проплыву подряд десять бассейнов, то будет жить, если нет… — Она застонала. Я догадался, что десять бассейнов она не осилила.
Объятия я прервал, когда к остановке подошёл трамвай Tatra T3 с круглыми выпученными фарами, такие и по нашим городам по-прежнему курсируют. Только почему-то у нас трамваи ездят со страшным грохотом, а в Праге почти бесшумно. Мы простились.
Через три дня я вернулся в Москву. Славные времена, когда из Праги (и других европейских городов) можно было летать в Москву напрямую. Весь полёт я смотрел в иллюминатор на рассыпанные по небу, как попкорн, облачка и молился за Кирину дочку. Я не знал, как её зовут, поэтому просил у Бога: «Помоги, пожалуйста, дочке Киры».
Не скрою, что пытался отыскать Киру. Прошерстил списки русскоязычных экскурсоводов Праги. Не нашёл. Попыток не оставляю.
Кстати, в Праге мне довелось побывать ещё раз, во время пандемии чудом проскочили с девушкой (мы уже расстались) в Европу. Во Францисканском саду купили по мороженому (я взял фисташковое). Затем мы прошлись по Кириному маршруту. Девушка была в восторге от водяного на Чертовке.
А сегодня, прямо накануне рождественских каникул, в пражском Карловом университете произошла стрельба. По предварительным данным погибли пятнадцать человек (включая нападавшего).
21 декабря 2023 года.
Пост опубликовал человек, с которым у меня восемь общих друзей.
Диптих «Пост в запрещённой соцсети» написан в январе 2024 года.