Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2024
Давыденко Мария Юрьевна — участница проекта АСПИР «Мастерские» — 2022. Родилась в 1988 году в городе Калач-на-Дону Волгоградской области. Окончила Волгоградский Государственный университет по специальности «журналистика». Работала в газете городского поселения «Калач-на-Дону». Печаталась в журналах «Новый мир», «Урал».
Предыдущая публикация в «ДН» — 2023, № 9.
Соль
Белый цвет вызывал у него панику. Он осмотрелся вокруг: всё было усеяно солью, шестилетний Казбулат никогда не видел столько белого. У него рябило в глазах от незаполненного пространства. У Казбулата сложилось впечатление, что всё до линии горизонта расчистили, своровали весь вид. Ещё Баскунчак навеял ему мысли о Северном Полюсе: было лето, но вокруг замело. Он лизнул окаменелый белый пляж. Ему хотелось почувствовать этот мир на вкус, как любому ещё мало разумному существу. Его двоюродные братья засмеялись. Раньше они никогда не брали его на озеро, как ни просил. Но сегодня он не меньше часа шёл поодаль от них до самого берега. Он стал достаточно сильным, чтобы добраться до озера самостоятельно. Он столько слышал о Баскунчаке, но до этого момента ему казалось, что его обманывали, оставляя дома одного. Солёное озеро словно было причиной его одиночества. Двоюродные братья уходили туда, отец возил на Баскунчак туристов на уазике, пропадал целыми сутками, мать торговала там лечебной грязью, сёстры торговали сувенирами. Однажды отец уехал на озеро и не вернулся, вернее, Казбулат увидел его уже неживым. Ухабистая дорога не пощадила отца. С тех пор стало совсем голодно: мать продала главный источник дохода, служивший семье двадцать пять лет верой и правдой. Теперь на этой машине ездил хозяин кафе Индар. Иногда Казбулату хотелось радостно бежать навстречу машине, словно он видел старого друга, но затем он вспоминал, что у них с этим уазиком нет больше ничего общего.
Лебедь опустился на соляной островок. Мальчики смотрели на него как заворожённые. Птица пила воду. Сначала она удивилась странному вкусу, а потом соль всё усиливала и усиливала её жажду. Лебедь не мог остановиться.
— Вот же глупая птица! Умрёт же. Обманулась, — сказал Асланбек, старший из них.
— Как умрёт?! — воскликнул Казбулат.
— Так там содержание соли в три раза больше, чем в Мёртвом море.
Казбулат побежал в воду. Он умел плавать, у них был широкий бак в огороде, но эта вода не принимала, выталкивала его наверх. Он не понимал, почему здесь плавается как-то не так. Он беспомощно барахтался в воде, не продвигаясь вперёд ни на метр. Когда Казбулат всё-таки добрался до птицы, она уже лежала без сил. Казбулат забрался на соляной остров и погладил лебедя. Птица смотрела на него каким-то всепонимающим взглядом. Ему показалось, что он не встречал никого мудрее. Это существо чувствовало, что скоро исчезнет, и словно благодарило за то, что он разделил с ним его последние минуты. В глазах птицы отразилась тайна бытия и тут же исчезла. Казбулат ощутил последний вздох лебедя. Птица лишалась своего минутного озарения.
Казбулат зарыдал на солёном острове. Братьям пришлось плыть за ним: он не мог сдвинуться с места. Как такое красивое создание может взять и исчезнуть, недоумевал Казбулат. Даже смерть отца не произвела на него такого впечатления, как смерть обманувшегося лебедя. Отец всегда понимал, что он делает, а лебедь был словно глупый ребёнок. Отец бывал с ним суровым, а лебедь нет. Так Казбулат соприкоснулся со смертью. С тех пор он никогда не купался в Баскунчаке, хотя уже через пару недель его отправили на побережье торговать лечебной грязью.
На главном туристическом пятачке вся стоянка была занята уазиками, будто здесь была точка их продажи. Под поржавевшей табличкой «Баскунчак» в позе лотоса восседал лысый азиат с бородкой, напоминая статуэтку-безделушку, которую в любой момент можно выкинуть. А у его ног скучала немецкая овчарка, привязанная к столбу обычной верёвкой: собака являла собой ещё большее умиротворение, чем её безмятежный хозяин. Оранжевое выцветшее одеяние бродяги сливалось со стеной красно-кирпичной сувенирной лавки. Поэтому его голова будто отделялась от тела и жила собственной жизнью. Азиат настойчиво читал молитву, хотя никто не обращал на него внимания:
— Природа — это Бог, Будда — это Вселенная. Мы всё время ждём явления чудес, а они всё время рядом с нами. Разве не чудо то, как деревья очищают воздух? Разве не чудо, что океан очищает себя сам? Мы часто ставим Бога на скамью подсудимых, виним в том, что Он не замечает наших страданий, но земля, вода, воздух, космос — это Он. Мы сами причиняем Ему страдания, уничтожаем Его из года в год. У природы есть всё, что нам нужно, Бог кормит нас, а мы предъявляем Ему претензии. Мы ждём от Него явления чуда, хотя он уже создал медицину и лечебные растения. Он создал человека — это ли не чудо? Узрите же Его доброту! Пусть укрепится вера, пусть будут счастливы все существа, живущие в этой Вселенной, пусть все отступят от неистины и найдут истину!
Казбулат подошёл к своему уазику цвета мерцающего стекла, самому яркому на стоянке, и достал зубочистку, чтобы выковырять остатки куэрдака между резцов. Затем он поправил на голове тюбетейку и застегнул чёрную рубашку с ветками конопли и тигром. На заезжего буддиста он смотрел с явным раздражением, он понимал, что того скоро изобьют водители и весь рабочий день пойдёт насмарку.
— Шёл бы ты отсюда, брат! Бомжей у нас отродясь не было: у всех алкашей есть родственники, у которых они могут жить задарма. А заезжих бомжей вообще тут не примут. И ты распугаешь нам туристов. Вчера дождь был, голяк полный, ни единой души не отвёз на пляж, а ты и сегодня нам заработок портишь.
— Ты калмык?
— Казах.
— Всё с тобой ясно, досточтимый. Подай во имя Будды!
— Я — мусульманин.
— Все религии спасения предполагают подаяние.
— А ты уйдёшь отсюда, если я тебе отдам свою булку с маком?
— Никогда не знаешь, куда тебя приведёт Господь завтра.
— Это точно, старик. Жизнь — соль!
— Мне сорок два. Но душа моя состарилась, это да.
Вдали показался туристический автобус, а вслед за ним джип-гелендваген. Несколько водителей накинули на заезжего буддиста покрывало, словно хозяйка припрятала мусор, когда неожиданно нагрянули гости.
Туристы сразу отправились в летний душ переодеваться. Летний душ подразумевал нагревание воды от солнечных лучей и отсутствие сантехники. Из гелендвагена показалась стильная молодая пара. Она в обтягивающем боди и шортах цвета марганцовки, он — в длинных шортах-карго. Казбулат сразу понял, что они хорошо получатся на фото: симпатичные, молодые, с хорошими зубами.
— Какой классный цвет у машины! — восхитились парень и девушка. — Отвезёте нас на пляж?
— Так вы же вон на каком аппарате.
— Не хотим пачкать. И дорога там плохая, говорят. И ваша на фото хорошо смотреться будет. Мы свадебные фото хотим сделать, — объявила девушка.
— Молодожёны, значит? Поздравляю!
— Мы решили заранее сделать свадебные фотографии, чтобы потом больше наслаждаться праздником, — пояснила она.
— В Южной Корее всегда заранее делают свадебные фотографии, — сказал парень.
— Я дальше Астрахани не ездил. Ладно, садитесь! Две с половиной тысячи — это туда и обратно.
— Грабёж! — послышалось из-под покрывала.
Бродяга снова явил себя миру.
— Все так берут за езду до берега, — оправдался Казбулат.
— До первого пляжа идти минут десять, — объявил странник.
— Он давно высох, старик! Там одна соляная пустыня.
— Говорил же тебе, что мне сорок два, не называй меня стариком!
Девушка достала телефон и принялась фотографировать заезжего буддиста и его собаку.
— Не обращайте на него внимания! Это первый бомж в Нижнем Баскунчаке на моей памяти.
— Я увлекаюсь йогой. У меня есть варёный рис в контейнере.
Девушка тут же достала из сумки пластик.
— Спасибо, дитя! Тот, кто даёт тебе рис, даёт тебе саму жизнь. А с чем рис?
— С солью. Хотя тут соли на весь мир, конечно, хватит!
— Булке с маком он так не обрадовался, — возмутился Казбулат.
— Твоё подаяние было не от чистого сердца.
— Ты ещё кастинг проводишь, у кого принять, а у кого не принять подаяние?
— В благодарность за твой рис, девушка, ты можешь поделиться со мной своей проблемой, и я решу её.
— Так и решите?
— Так и решу.
— Алис, может, поедем уже? — напомнил о себе парень.
— Да подожди ты! Может, он действительно поможет. Я очень плаксива. Стоит кому-то повысить на меня голос, как слёзы льются рекой. Это такая защитная реакция, чтобы не переживать расстройство слишком долго. Но моим работодателям не слишком нравилось, когда они меня битый час ругали за отчёт 2-ТП воздух, я была инженером-экологом, и весь этот час я плакала. Проблемы вот такие с социализацией! И когда они вместо того, чтобы вывезти отходы на полигон, как указано в отчёте, отправили их на свалку, я тоже плакала. Пришлось уволиться и стать блогером. А я любила промышленную экологию. Но работа стрессовая. Я до сих пор плачу, как вспоминаю те отчёты по разделению мусора и их несоответствие действительности. У меня началась депрессия. Теперь я могу плакать и просто так часами. Могу Баскунчак новый наплакать.
Казбулат хмыкнул, и все посмотрели на него.
— Мне кажется, он знает ответ на твой вопрос, — объявил бродяга.
— Я?
Заезжий буддист утвердительно кивнул.
— Эм, а ты пробовала когда-нибудь копать? — поинтересовался Казбулат у девушки.
— Как это?
— Лопатой. Мой дед, когда его злила бабка, всегда шёл в огород и копал: то сажал картошку, то выкапывал картошку, то просто так грядки вскапывал. Даже в восемьдесят лет. Правда, его инсульт сразил после одного такого приступа копания, он до самой смерти не вставал с кровати, но депрессии у него не было. А вообще, жизнь — соль.
— То есть копать, когда мне хочется плакать? А если нет рядом лопаты и грядки?
— Всё равно быть ближе к земле, — произнёс заезжий буддист.
Парень гладил собаку, а девушка задумалась о том, как реализовать совет.
— Помогло тебе? — спросил он. — Копать — это хорошо. Нужно попробовать, зай.
Казбулат просмотрел сообщения в мессенджере.
— А это вы заказывали верблюда?
— Ага, — подтвердил парень.
— Дядя пишет, что Фёдор уже от скуки изгадил весь пляж, и что Фёдору нужно вовремя потом вернуться домой, следует поторопиться.
— А я о чём говорю! — возмутился парень. — Хорошая у вас собака, мужик!
— Девдас со мной всегда. Он понимает меня лучше людей.
— Мой Зевс у брата на время поездки остался. Зевс тоже немец, прекрасен.
— У тебя есть собака? — удивилась девушка.
— Есть. А что, это проблема?
— Но мы же собираемся жить вместе! А у меня кот. И я тебе говорила, как меня за ногу цапнула собака, когда я каталась на велосипеде. И как на меня чуть не напали бродячие псы в Индии. Меня даже просто собачий лай пугает и раздражает.
— Но Зевс — мой друг. Его я знаю куда дольше, чем тебя. Я с ним не расстанусь.
— Тогда ты расстанешься со мной. И о таком нужно предупреждать!
— Ты серьёзно?
В воздухе повисла пугающая тишина.
— Так вам ещё нужен верблюд? — поинтересовался Казбулат.
— Ладно, поехали покатаемся всё равно, — сказал несостоявшийся жених своей несостоявшейся невесте.
«Мне бы их проблемы, — подумал Казбулат. — Хотя, главное — чтобы моя ласточка летала. Без машины нет заработка. Всё остальное — ерунда. Жизнь-соль!»
Когда я вернусь с Чукотки…
Она — из народа нивхов, он — нет. Но на краю света они оказались вместе. Здесь солнце светит как-то экономно, решила Саша, хотя в мае на Чукотке тоже ожидали лета. Она не понимала, как им удалось с Глебом забраться настолько далеко. Вроде бы хотели расстаться, но потом появились дешёвые билеты до Магадана. Решили отложить расставание до тех пор, пока им не станет гораздо скучнее.
Их хозяйка сидела у своей яранги и плакала навзрыд. Она утирала слёзы краем выцветшего халата. Казалось, её веки тоже совершенно лишились цвета: возраст забирает краски, подумала Саша. Старуха словно становилась прозрачной; ещё немного слёз, и она превратится в лужу. Раньше Саша не встречала никого, кто мог бы так самозабвенно плакать. Она вспомнила свою первую свекровь. Та была парализована на одну сторону, никогда на памяти Саши не ходила, а всё время сидела на перине, обложенная огромными подушками. И когда женщина опиралась на несколько подушек, Саша знала — сейчас её будут отчитывать, а если не повезёт, то могут запустить в неё одной из подушек. Когда Саша, которой тогда было шестнадцать, пыталась помочь свекрови подняться с горшка, та всё время покрывала её отборным матом. Такой филигранной и естественной ругани она потом не слышала ни от кого. Поэтому Саше представлялось, что её свекровь и плакать могла бы с такой же силой, как сейчас ревела хозяйка яранги, где они остановились с мужем.
— Что случилось, мать? — спросил Глеб у старухи.
— Годовщина смерти мужа сегодня. Похоронила его на Ченкуле. Несколько недель ждала, когда снег сойдёт, сама везла его туда на лодке. Камнями потом накрывала. Больше никогда не увижу его могилу! Совсем немощная стала! Что за жизнь собачья! И сама помру как собака.
И она уже не плакала, а просто выла. Саша любила поплакать, и обычно она говорила тем, кто видел её слёзы, что ничего страшного, сейчас пройдёт, что это для неё нормально. На что лишь один человек ей однажды ответил в храме: «Разве можно не обращать внимания на того, кто проливает искренние слёзы? Человек же в этот момент страдает». Саша снова подумала о свекрови. Той тогда было чуть больше пятидесяти, а рядом сновала резвая малолетка, которая, как она думала, отняла у неё сына. Саша понимала её бабью злобу, вела себя покорно, ведь именно на пенсию свекрови они покупали каждый месяц несколько мешков картошки, крупы, курицу. И ставить всё добро приходилось за её кроватью, каждый раз Саша спрашивала разрешения, прежде чем зачерпнуть ковшом риса. Та скидывала пепел с сигареты на блюдце и молча кивала. Лишь однажды свекровь усадила её рядом с собой на кровь и произнесла: «Сопля ты, мизинцем перешибить можно!» — «Угу», — промычала в ответ Саша. «Скоро мой день рождения». — «А когда вы родились?» — «Кто ж его знает? В паспорте записано, что в июле. У нивхов же как, если родился, когда выпал первый снег, — считай, октябрь. Когда я родилась, шиповник цвёл. А когда цветёт шиповник, горбуша начинает свой ход». — «Значит, с вашим рождением в семью пришёл достаток». — «Получается, что так». И Саша понимала, что свекровь не злая. Возможно, вредная, озлобленная, суровая, но ух какая сильная и жизнелюбивая. Давно уже не было Сашиной свекрови в живых, но каждый раз, когда она видела цветущий шиповник, она её вспоминала. А если цветёт шиповник, то надежда есть, будем жить, и достаток придёт. И Саше стало так жалко эту хозяйку яранги, ей больше всего на свете захотелось помочь ей, как-то прекратить её бабий вой.
— Давай наймём лодку и отвезём её на могилу мужа! — не задумываясь предложила она.
Увидела сомнение в глазах мужа. Он родился в Москве, мать тоже с ним всегда возилась, работать он не любил, но очень любил путешествовать, в основном — на деньги, которые зарабатывала Саша, собирая товары в отдалённые районы Сахалина. Она знала, что он не щедрый, поэтому и позволяла распоряжаться ему деньгами, ведь сама могла оплатить счёт друзей в ресторане или купить билеты на концерт на всю компанию. Она привыкла, что у неё никогда не было ничего своего, что всем нужно делиться. Даже с трудом заработанным она особо не дорожила: сегодня деньги приходят, завтра уходят. Глеб же был рачительный, или, как Саша сама часто думала, скупой. Но в этот раз он согласился. У него просто не было выбора: Саша всё равно настояла бы на своём, она была на редкость убедительна.
Чукчи, которых они наняли, пропили задаток как раз перед поездкой. «Господи, надеюсь, я вернусь с Чукотки целой и невредимой. Да, я никогда не была слишком хорошей хозяйкой. Так, на “троечку”. Но я же добрая. Я муху в этой жизни не обидела. Всегда слушала старших, не перечила, работала. Не хотела бы я утонуть именно сегодня. Мне кажется, если я вернусь с Чукотки, у меня жизнь наладится, что самое тяжёлое останется позади. Я же богиня кротости! Хотя какая я богиня! Так, максимум шаманка».
Весь путь до Ченкуля Саша считала не минуты, а сколько раз она могла умереть. Раз, лодка чуть не перевернулась, два, лодка чуть не перевернулась, три, мотор чуть не заглох. А старуха всё завывала неведомые песни. Саша не знала, существовали ли эти песни раньше или возникали только сейчас, подобно капризам стихии. Они появлялись подобно источникам, повинуясь лишь незыблемым законам природы. Она снова вспомнила свою свекровь. Та часто пела, сидя на краю кровати, а казалось, что она поёт на краю утёса. В этих напевах словно заключалось роптание на свою судьбу, но и беспредельные просторы смирения. И Саша отчётливо понимала, что она не станет такой, как эти женщины. Всю свою жизнь она чувствовала себя там чужой. Что бы она ни делала, семья оставалась ею недовольна, как и соседи. Она всегда была недостаточно сильной, недостаточно смиренной, как бы ни старалась. Она всегда стремилась стать частью другого мира. Она хотела избавиться от корней, но её учили уважать старших. Саша была на распутье. А что есть эта самая свобода, мучил её вопрос.
На Ченкуле они искали могилу мужа старухи часа два. В конце концов они нашли груду костей и разбросанную одежду. Белый медведь давно нарушил покой усопшего. Старуха схватила бурую рубаху, которую сама когда-то сшила мужу, и снова зарыдала что есть мочи. Её вой эхом отзывался на Ченкуле.
— Зачем вы привезли меня сюда! Лучше бы сидела я дома! — закричала старуха.
Я снова виновата, я всё делаю не так; хотела помочь человеку, а сделала ещё хуже, переживала Саша. Она упала рядом с хозяйкой яранги и заплакала. Ей хотелось остаться здесь навсегда — рядом с могилой, распотрошённой белым медведем. Ведь Саше казалось, что обратного пути нет, что всё в её жизни непреодолимо. Старуха положила ладонь ей на голову и сказала:
— Будет тебе. Всё будет. Жизнь такая!
Вскоре отправились на остров Айон. Они с мужем решили: когда, если не сейчас — другой возможности увидеть Айон не будет. Там они спасли пучеглазого оленёнка, которого их чукчи-проводники съели на следующий же день. Оленина здесь главная пища, и ничего с этим не поделаешь. И Саша поняла, что она сделает всё, чтобы потом вернуться домой. Несколько месяцев они с мужем скитались по неприветливой земле, совершенно не приспособленной для жизни человека. И перед наступлением зимы, которая оставила бы их на Чукотке еще на полгода, они встретили «чукотского дальнобойщика», который был рад попутчикам, как родным, ведь шансов у него преодолеть путь в одиночку было мало, а договор он уже заключил, да и заработок этот сулил верную гибель. Саша последний раз посмотрела на деревья, нарисованные на заборе, ведь иных тут не было, и отправилась домой, туда, где она больше никогда не будет чувствовать себя одинокой. И там не будет этой пугающей звенящей тишины, словно все звуки на земле исчезли. На кромке земли у Северного Ледовитого и Тихого Саша слишком отчётливо слышала только собственную душу, а наедине с собой становится поистине страшно: неужели это я, всего лишь я и никто больше.
Зрителям казалось, что она знает истину, а она не понимала, как оплатить хотя бы ещё один день жизни. Они ждали, что ритм барабана хурдэ исполнит их желания. Возможно, кто-то из присутствующих загадал, что станет миллионным посетителем выставки на ВДНХ и выиграет путешествие. Вот наивные, думала шаманка Саша, которая вовсе не была шаманкой. Она мечтала скорее получить свои десять тысяч за этот тяжёлый день и лечь спать. Каждый из толпы хотел ударить в бубен, словно от этого изменились бы их жизни. Ритм сбивался, терял стройность, дурнел, превращался в хаос. Интересно, оплатит ли муж, который уже практически не муж, половину стоимости за занятия сына акробатикой, переживала Саша. Ей было так же страшно, как и всем, кто надеялся хоть как-то себе помочь ударом по барабану. «Всё вокруг так дорого, что я кажусь себе самым дешёвым из предметов», — подумала Саша. И мыслями она возвращалась на Чукотку и Сахалин, где она спрятала клад своей души. Так сложно оттуда вернуться, но так легко представлять себя там снова и снова.
А ты смотрела удивлённо
На этот непонятный мир,
Дочь маленького нивхского народа,
Хозяйка острова Ых-Миф.