Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2024
Колесников Алексей Юрьевич родился в 1993 году в Белгороде. Образование высшее юридическое. Печатался в журналах «Новая Юность», «Нева» и др. Живёт в Белгороде.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2024, № 1.
Прошлогоднее унынье
Проснувшись, я почувствовала боль в горле. Будто моток проволоки проглотила.
Валя, выползай! — сказала я.
Валя была завёрнута в одеяло. Некоторое время я рассматривала её пухлые ножки с короткими пальцами. Как любит говорить один мой клиент, умилялась.
Выползай уже!
Валя улыбнулась и потянулась ко мне. Я поцеловала её в лоб, но не ответила на объятия. С неудовольствием мне пришлось отметить, что у неё руки — и белые, и припухлые — гораздо привлекательнее, чем мои. Почему-то именно женщина находится в такой безжалостной зависимости от возраста. Будто наше племя в чём-то провинилось. Я уже стесняюсь одежды без рукавов, а Вале ещё долго не знать подобных переживаний.
Клиентов под Новый год не бывает семейная пора. От Олега пропущенных не было. А было бы здорово подзаработать на клиенте или получить от него перевод. Даже шампанского купить не на что.
Сама позвони какому-нибудь клиенту, посоветовал Валя. Напросись, как ты умеешь. И что, скажи, что Новый год?!
Она сидела на кровати по-турецки и драла беленькие волосы толстозубой щёткой. Приводила себя в порядок основательно и лениво — со вчерашнего дня стало понятно, что на неделю она остаётся без работы.
Я не знала, кому звонить. И вообще так не делается. Пару раз я проворачивала. Я поставила вариться яйца. Они дребезжали в кастрюльке, поэтому я не сразу услышала вибрацию телефона.
Вот тебе и клиент, — крикнула Валя, вертясь у зеркала.
Ага, саркастически кивнула я.
Удивительно, но звонил действительно клиент. Он попросил приехать как можно скорее к его пятнадцатилетнему сыну. Я уже ездила в их богатенький дом. У них так хорошо! Мебель подобрана со вкусом: все спальни выполнены в багровых тонах, а коридоры тёмно-фиолетовые с неоновой подсветкой. И мальчик Артём, слегка располневший в последнее время, но зато уже без пубертатных прыщей, тоже мне нравился.
Артём отличался от других клиентов внимательностью и молчаливостью. В моём деле это лучший вариант.
Я сходила в душ, высушила волосы, сделала укладку, пока сохла маска, надела юбку, свитер под горло, подвела глаза, накрасила губы, сложила всё необходимое в сумочку и натянула замшевые сапожки. На всякий случай, взяла запасные колготы.
На час или на два? — спросила Валя.
На два, — отчиталась я и побежала на улицу.
Прежде чем вызывать такси, я зашла в магазин за сигаретами и заодно приценилась к шампанскому на вечер.
Декабрь был невероятно тёплым. За всё время случилась лишь одна морозная ночь. Жирный чернозём тянулся за обувью, становясь отпечатками подошв на сухом асфальте. Ничего новогоднего в природе не было.
Люди волокли шелестящие пакеты. Гуляли громкие подростки в своих смешных куртках. Дороги плотно заполнились автомобилями. Я поняла, что из-за пробок буду добираться по нужному адресу целый час. Хорошо, что такси мне оплатят.
Наша съёмная квартира находится в тихом месте у реки, в самом углу двора. Рядом мост, связывающий нас с центром, и заброшенный пляж, безлюдный даже летом. В одну сторону — частный сектор, в другую — набережная.
Берег оккупировала шумная стая диких уток. Не боясь людей, они шлёпали по пожухлой траве лапами, не то сделав стоянку в перелёте, не то вовсе решив, что наш город подходящее для зимовки место. Они базировались тут третий день, и Валя даже не поверила мне сначала, когда я их обнаружила.
Ещё скажи, жирафы поселились, — язвила она.
Я вспомнила слышанное где-то, что бедные птицы натирают крупные мозоли во время перелёта. Впрочем, потом их ждёт отдых. То есть то, что незнакомо нам ни зимой, ни летом.
Вялые, нагловатые, они бродили по берегу и переговаривались на своём языке. Редкие для этого места прохожие снимали уток на видео, бросали им хлеб.
Мальчик встретил меня во дворе. Отца дома не было. Мы неплохо ладили. Он не пытался казаться взрослым и вёл себя послушно. С такими клиентами очень легко. При этом он всегда старался произвести на меня впечатление, демонстрируя все свои навыки. Можно сказать, что он делал всё сам, и я скорее не исполняла свои обязанности, а отдыхала.
Не ожидала я вызова в Новый год, — сказала я, улыбаясь.
Он пожал плечами, снял чёрный свитерок, повесил его на горбатую спинку кресла и уселся на диван.
Мы начали. В сонном и огромном доме его голос гудел, как у взрослого.
И всё же я устала. Практически истощённая, я возвращалась домой уже с сумерками. Людей на улице становилось меньше. Утки, видимо, улетели, оставив после себя комочки пуха.
Очень хотелось есть. Так сильно, что ревело в желудке. Мальчик мне не предложил ужин, хотя я на это рассчитывала. Зато его отец перевёл мне плату на карточку.
Я купила бутылку шампанского, яблок, баночку ананасов, сыра и фруктов. Тащила всё это домой и предвкушала, как обрадуется бездельница Валька.
У подъезда я почуяла что-то неладное. Дверь в него была широко раскрыта. Под фонарём, на крыльце, я увидела размазанный грязный след. Я вспомнила того неизвестного, угрожавшего Вале.
Вошла в подъезд. Темно и пахнет, как в сарае. Мне встретился соседский старик с протезом, он всегда внимательно меня осматривал, но никогда не здоровался.
С тревогой я поднялась на второй этаж, подошла к двери нашей квартиры и увидела след волочения — такой же, как на крыльце.
Коснулась ручки двери, она измазана чем-то липким. И, самое страшное, то, чего я опасалась, дверь была не заперта.
Я шагнула в тёмный коридор, нащупала выключатель, отодвинув вечно стоящий на тумбочке мешок с грецкими орехами. Растёкся свет из лампочки, которую вкрутил нам Олег. Вздрогнув, я бросила взгляд на бледно-бежевый коврик и увидела в его ворсинках бурые пятна. Несколько орехов вывалились из мешка, как гильзы из пистолета, и зацокали по затоптанному паркету.
Время замедлилось. Я хотела позвать Валю, но в горле стало так тесно, что я только вдохнула тяжёлый сигаретный дух квартиры и пошла на кухню.
В центре комнаты, у стола, неподвижно, опустив голову, как кукла, спиной ко мне сидела Валя. У её босых ног блестела лужа крови, в которой тонули какие-то серые комочки. Рядом на столе лежал лезвием к Вале наш большой кухонный нож с деревянной ручкой. Воняло болотом и половой тряпкой.
Валя! — закричала я и схватила её за плечо.
Чего ты орёшь, мам?! — дёрнувшись, как от удара током, взвизгнула Валя.
Белые наушники выпали из её ушей и скользнули по волосам в таз с кровью. Первый раз за восемнадцать лет Валя грязно выругалась при мне, а я, не сдержавшись, ударила её наотмашь по губам.
Упокоившись, я заметила утиную голову с прикрытыми глазами. Птичью бледную тушку Валя держала в руках, как полено. На ней уже почти не осталось перьев, которые Валя складывала в пакет.
Моя девочка добыла нам ужин, как настоящая тигрица. Я и подумать не могла, что она на это способна.
Насупившись, Валя смотрела на меня некоторое время, а потом спросила надменно:
Что там твой мальчик? Его английский good?
A little better, — сказала я. «Ворона» Эдгара По переводили. Папаша куда-то уехал, а мы два часа, как проклятые: «Аnd nothing more, and nothing more». Произношение стало чуть лучше, но всё равно не такое, как у тебя.
Пфф! — гордо сказала Валя. Олег звонил. Сказал, всё отлично у них. В том смысле, что наступление затихло. Перемирие на Новый год.
Не болеет?
Сказал, коньяк пил сегодня. И, кажется, не чуть-чуть.
Как же ты её поймала? — спросила я и почувствовала такую жалость к Вале, к себе, к Олегу, ко всем нам, неприкаянным.
Да легко. Валя шлёпнула утиную тушку в миску. Ей крыло кто-то сломал. Все улетели, а она, как пьяная, ходила вокруг дерева и в глаза мне заглядывала. В общем, считай, я сжалилась.
Отвага какая! — сказала я. У бабушки мы уткам головы топором рубили. Но чтобы вот так, ножом…
А у меня отчим спецназовец, — сказала Валя гордо.
До конца этого чёрного года оставалось шесть часов. В телевизоре пьяный мужчина, как всегда, ехал на Третью улицу строителей. Он так легко перемещался между Москвой и Ленинградом, что зло брало. Мы с Валей нигде никогда не бывали. Стоимость билетов бесчеловечна.
Зажглись фонари, пошёл снег.
Со всех сторон соседи праздновали. Гремела музыка, доносился смех. Под балконом кто-то орал песню. Салют в том году отменили в нашем городе, но мы всё равно собирались пойти в центр.
Утка долго томилась в духовке, набитая кислыми яблоками и обмазанная мёдом. Дикий аромат заполнил квартиру.
Кажется, готово, — сказала Валя.
Надев жёлтое платье и персикового цвета тёплые носочки, она ждала меня на кухне.
Я переоделась в полосатый махровый халат, убрала волосы и тихонько поплакала, сидя на краешке ванной.
Да иди уже, — позвала Валя.
Повсюду, кроме кухни, мы выключили свет и отчего-то молча стали ужинать.
Снега за окном было полным-полно. Целый город снега.
Любовь к электричеству
Есть такие люди, которые долго не держатся на свете, а свет на них стоит вечно.
Андрей Платонов
Свет.
Сергей открывает глаза и осматривает квартиру. Ему снилось, что он гостит у бабушки. У неё же он и рассчитывал проснуться. Но нет холостяцкая квартира, купленная пять лет назад.
До будильника ещё час, но Сергей уже выспался. Он не пьёт, не курит, много времени проводит на свежем воздухе, внимательно относится к своему весу и четыре раза в неделю посещает спортзал. Организм его не подводит.
Сергей шестьдесят раз отжимается от пола, делает сорок медленных приседаний, потом становится на руки и вытягивает к потолку мускулистые ноги. Его лицо теплеет, он чувствует шарообразность глаз.
Потом бритьё, здоровое опорожнение и завтрак. Сегодня Сергею исполнилось сорок лет, но такой бодрости, какую он ощущает, могут позавидовать и двадцатилетние. Как раз в двадцать лет Сергей пришёл работать электриком на тогда главную в городе подстанцию.
Сергея поздравляют в офисе. Касаясь губами его квадратной щеки, женщины не отказывают себе в удовольствии тронуть ладонью его грудь или завалиться на его плечо, способное служить местом для посадки вертолёта.
Почти со всеми женщинами в офисе, в разные годы, он спал. Даже с Викторией Владимировной, которой теперь шестьдесят, а тогда было сорок.
На исходе рабочего дня он размышляет: в спортзал или — вдруг — куда-то ещё? Сегодня «день ног», но ведь они в порядке.
Сергей предпочёл бы отметить день рождения в компании друзей. Позвал бы их к себе и приготовил щедрые угощения, но они все разъехались. Он остался один в этом городе. Некого угостить кубинским ромом, которого сам он не пробовал, но всегда подозревал, что это шикарный напиток. Один друг уехал, когда упал снаряд на проезжую часть, а оставшиеся — когда разбомбили целый квартал.
Ещё у него была женщина Лара. Они познакомились в спортзале в сложный для Сергея период. Он решил осуществить мечту юности набрать максимально возможную мышечную массу. Утром ползал по ЛЭП, несмотря на возраст и начальственную должность, а вечером толкал веса. Работал на тренажёрах до обмороков. Питался практически одним мясом. Бывало, покупал утром на рынке говядину и тут же съедал сырой, не обращая внимания на ужас в глазах продавца.
У него получилось. Его мышцы весили как три мешка сахара. Если он случайно цеплял плечом дверной проём, то сыпалась штукатурка. От неловкого движения яйцо для глазуньи расплёскивалось по всей кухне. Трескались стёкла в дверях супермаркетов, когда он, как казалось, аккуратно прикрывал двери. Подбегал охранник, а Сергей растерянно смотрел на свою руку. В маленьких помещениях его тело будто бы поглощало свет, и окружающим приходилось щуриться.
Из-за этой неконтролируемой мощи пострадала и Лара. Они ехали в маршрутке стоя. Целовались, прижавшись к стенке. Лара игриво толкнула Сергея в бок. Он усмехнулся, изобразил страдание от увечья и, в свою очередь, легонько толкнул Лару. Она ахнула и упала. В больнице сказали, что сломаны два ребра. Лара понимала, что Сергей не специально, но всё равно обиделась. Да и никто из её родных не мог поверить в нелепую версию Сергея. Их отношения постепенно угасли.
Сергей не идёт в спортзал. Он заезжает на подстанцию, разговаривает с дежурным трусливым и ленивым мужчиной лет тридцати, не вынимающим сигареты изо рта.
Заменил масло в трансформаторе, но всё равно не ал, — докладывает он.
Разъединители когда регулировал?
Когда у того края, — дежурный показывает сигаретой в сторону бетонного забора, — прокладывал силовые.
Сергей смотрит на огромную ЛЭП, напоминающую то ли искусственную ёлку, то ли длинноногую женщину в юбке.
Завтра утром вместе посмотрим.
Сергей деликатно жмёт руку дежурному и уходит. После случая с Ларой треть его веса ушла, но по привычке он всё ещё аккуратен.
Дома на кухне Сергей в одиночку съедает целый торт и ложится спать.
Тьма.
За полночь начинается обстрел. С неба на спящий город падают осколки.
Свет.
Не в силах уснуть, Сергей бродит по квартире и посматривает в окна. Всё скоро закончится, но уснуть Сергею не удастся.
Проверяя фонарик, Сергей вспомнил, как полюбил электричество. Его завораживало зрелище то вспыхивающей, то гаснущей по его воле лампочки. Или когда между вилкой и розеткой нестабильный контакт и возникают электрические брызги. Сергей надеялся, что однажды станет электричеству «своим», услышав от деда: «Оно своих не бьёт». Без прибора Сергей мог отличить «ноль» от «фазы» и, на забаву товарищам, царапал оголённым проводом язык.
Одевшись, он идёт на подстанцию, будит дежурного, и они вместе осуществляют ремонт. Потом, в офисе, он аккуратно заполняет акт на ремонт, разбирается с заявками на увеличение мощности и согласовывает установку новых ЭПУ в тех районах города, где они были повреждены прошлой ночью.
Свет.
Сергей и в эту ночь не может уснуть. Лежит на кровати без трусов, как привык с юности, и смотрит в окно. В городе тихо. Только пьяные шумят у круглосуточного бара.
Сергей одевается во всё самое новое и уходит из дома, щёлкнув выключателем. Тьма. Пол, двери, кровать, стулья, унитаз и полотенце облегчённо выдыхают, когда хозяин хлопает дверью.
Свет.
С капельками сентябрьского дождя на куртке Сергей возвращается домой под утро с гостьей. Ей около восемнадцати. У неё орлиный нос, белые редкие волосы, собранные в хвост, и короткие кривоватые ноги. Из треснувшей от сухости губы сочится капелька крови, но, несмотря на это, она смеётся, пытаясь оторвать с места пудовую гирю.
В туалет хочу. И есть хочу, — говорит она, стаскивая кожаную курточку.
Только сейчас Сергей замечает, какая она тощая: ноги-спички, плоская грудь под чёрной рубашкой и птичьи суставы. Кожа на лице напоминает пелёночку на хорошо расстроившемся тесте. Это ему нравится.
Вернувшись из туалета, гостья звонит маме и предупреждает, что останется ночевать у подружки. Сергей тем временем разогревает кусок свинины размером с мяч.
Ого, — говорит она, — я не съем столько.
Ешь, — советует Сергей, — силы понадобятся.
Тьма.
Они два раза делают любовь на полу.
Свет. Сергей хочет видеть её утомлённое лицо.
Заскучав от горизонтальной любви, Сергей встаёт на ноги, прикрепляет к себе блондинку и делает любовь стоя. Иногда он прохаживается по комнате, совершая движения, напоминающие полировку обуви щёткой. Впившихся в свои бока ногтей он не ощущает.
В завершающий раз, не прерывая любовь, Сергей держит блондинку перед собой, как тумбу. Она расположена уголком, поэтому в тёмной кухне оказывается сначала голова девушки, потом её плечи, спина и, наконец, Сергей.
Свет заполняет кухню.
Придерживая девушку рукой, не прекращая любви, Сергей отрывает вилкой кусок мяса и кладёт его в рот. Потом отрывает ещё один и кормит девушку. Так этот кентавр насыщается с первыми признаками осеннего рассвета.
Сергей уходит на работу. Девушка, чьего имени он так и не спросил, спит, полностью завернувшись в красную рубашку Сергея. Через три часа она проснётся, не веря своим воспоминаниям, медленно оденется и, ступая как контуженная, покинет квартиру, захлопнув дверь.
Всю следующую неделю Сергей не спит. Мысли оборванные, навязчивые, неуправляемые, как реклама или как бестолковые диалоги в автобусе, тормошат сознание, не дают покоя.
На исходе недели в полночь начинается обстрел. Над городом вспыхивают и гаснут, издавая выламывающие грудь звуки, ракеты. Сергей отжимается и приседает в общей сложности больше двухсот раз.
У Сергея портится аппетит. Он питается сырыми овощами и пьёт кофе. Трижды за неделю у него случается несварение желудка. Спортзал он не посещает. На работе молчит.
Свет. Завтра выходной, а послезавтра на работу. Сергей смотрит в стену и допивает третий стакан кубинского рома. Спящая хрущёвка за окном измазана маслом фонаря, шуршат редкие автомобили.
Ром вызывает омерзение. Сергей удивлён, что кто-то умеет наслаждаться алкоголем.
Тьма, внезапно потух свет во всём доме. Он мало кому нужен в два часа ночи, разве что Сергею.
Позвонив на подстанцию, Сергей спрашивает:
Что?
Выбило.
Попробуй.
Квартира вспыхнула жёлтым светом и тут же погасла.
Выбивает, — согласился Сергей.
Сергею вдруг страшно захотелось к Ларе. Особенно соблазнительной она казалась ему в летнем платье или в плавательном костюме ультрамаринового цвета.
Сергей потянулся к телефону — связи нет.
За окном взорвалось так, что задрожали стёкла. Спустя секунду, ещё. Сергей выглянул в окно и не увидел света. Везде, куда дотягивалось зрение, было темно. Взрывы стали дробными. Свистящие звуки, напоминающие шрапнель, доносились с улицы.
Сергей заметался по комнате, как изнемогающий от ожога о лампу накаливания мотылёк, а потом оделся и побежал на подстанцию.
Преодолев километра два, он остановился у влажного от дождя куста сирени и помочился. Со лба капал пот, и сама природа будто потела вместе с ним от тёплого ветра и подогретого взрывами неба.
Сергей прибежал на подстанцию и проворно, как обезьяна, полез на самую высокую металлическую сосну. С высоты ему было видно, как разрушаются высотки города, как летят стёкла из автомобилей и оседают дорожные мосты. Гром, великий гром, точно разбушевавшийся языческий бог, заполнил город.
Рядом, на расстоянии окрика, раздался взрыв, заискрило железо, озарившись оранжевым светом. То, что осталось от Сергея, переворачиваясь в воздухе, полетело на землю. Тьма.
Укрытие
Водим по кругу был Денис,
Он перепутал верх и низ,
Ему кричат: — Перевернись!
И кувыркается Денис.
М.Елизаров
Страшнее всего, когда пообещали казнь и не казнят. Трусить всякого шага, увиливать: «Давай лучше дома посидим».
Оглядываешься в подъезде, избегаешь тёмных и немноголюдных дворов, и боже тебя упаси ответить на звонок с незнакомого номера.
И вот, страх, который не может длиться вечно, отступает. Даже что-то беспечное появляется в походке. Зимним бесконечным вечером заходишь в незнакомый двор и встречаешь того самого, кто обещал казнить.
Случилось, а ты понадеялся. Он скалится, вопрошает о чём-то с издёвкой, а потом выполняет обещанное.
Впрочем, спустя минуты две после того, как ты медленно поднимаешься и трогаешь кровоточащий нос, становится, наконец, ясно, что произошла не казнь, а так — казнишка.
Случилось это в прошлом году.
Директор ликвидировавшейся небольшой организации, в которой я трудился, выдал немногочисленным работникам трудовые книжки и расчётные за два месяца. Сказал: «Такие вот дела».
Быстрой замены я не нашёл. Наш город и так не радовал обилием вакансий, а после взрыва на подстанции, да разрушенного осколком ракеты магазина, да обстрелянной типографии и вовсе, кроме охранников и юристов с зарплатой меньше, чем у охранников, никто нигде не требовался.
— Учись бить татуировки, как я. Если посадят в тюрьму, скажешь, «бродяга», и никто тебя пальцем не тронет, — наставлял меня старший товарищ Жорик.
— Обязательно садиться?
Когда началось, все как-то быстро уехали, а Жорик сопротивлялся: «Куда мне? У нас с Мальвиной салон».
— Боюсь, — признался я. — Нарисую некрасиво, а человеку с этим всю жизнь ходить.
— Кожа — не душа. Всё можно исправить.
Легко так говорить тому, кто рисует без помарок.
В один из январских вечеров я засиделся у Жорика дома. Он мастерил полочку из разломанной табуретки, а я пил чай.
Раздался глухой взрыв, как майский гром.
— Отойди от окна, — крикнул я из коридора.
— Больше не летят, — возразил Жорик. — В какое интересное время живём, — стал рассуждать он. — Я из нашего города ни за что не уеду. Оставайся. Такси теперь не дождёшься.
За окном опять загремело. Затряслись окна, и в небе вспыхнул красный огонёк.
— В ванную, — скомандовал теперь Жорик, хватая чашку с какао, телефон, сигареты, пряник и ключи от квартиры.
— Это ерунда, — говорил Жорик. — Вот тридцатого декабря — это да. Пока херачило, я лежал за бордюром и видел, как мост, так немножко, — Жорк показал рукой, — присел, представляешь? Второй день рождения.
— Повезло всё-таки, что я в центр тогда не поехал. Точно бы меня прибило. Я невезучий. Я собирался, а потом передумал.
— Весь город говорит, что собирался. Я вот не собирался. Не в тот автобус сел и оказался на мосту. Больше тридцати жизней как корова слизала.
Обстрел прекратился. Мы подошли к окнам — город цел. В новостях сообщения о ракетной опасности. Потом сразу реклама.
— Вот что, — сказала Жорик, — оставайся у меня.
Жорик определил меня на хозяйскую кровать, а сам улёгся на матрасе. Подсвечивая лицо телефоном, он листал новости. Иногда матерился, а иногда посмеивался.
Жорик был талантлив, как природа. Рисовать его никто не учил. Он как-то сам. Заполнив квартиру картинами, нарисованными на досках, замазанных чужих холстах, кусках картона, он вдруг обнаружил, что ему попросту негде жить. Тогда он стал использовать их вместо подставки под горячее или мастерил из досок, изрисованных кругами, квадратами и кривыми линиям, полочки для обуви.
«Да ты что! — плакали его гости. — Зачем переводишь? Сфоткай и выложи куда-нибудь». Некоторые он опубликовал на своей страничке: «Пирамиду из кала», «Военный лимонад» и, например, мою любимую: «Заиндевелая саранча».
Свои творения он раздаривал или использовал прикладным способом.
«Ты слишком щедро расходуешь свой талант», — сказал Жорику я однажды. Жорик возразил: «Талантливый не я, а Галюн».
Галюн — мужик лет тридцати, с ног до головы забитый какими-то розами, крестами и черепами. Уже в двадцать пять он закодировался, но «взломал код» в двадцать шесть и не трезвел больше никогда. Лишившись зубов в драках с гопниками и в неравном противостоянии кариесу, Галюн улыбался воспалёнными дёснами, и если произносил что-нибудь, то приходилось отгадывать по его нулевой мимике, что именно. Я совершенно не понимал его, а Жорик восхищённо смотрел на учителя и кивал.
Примерно так выглядели их диалоги: Жорик занимается дезинфекцией инструментов, а худой, с поредевшими до черепа волосами Галюн сидит на стуле нога на ногу и смотрит прямо перед. Поправив чёрными от татуировок пальцами чёлку, явно неуместную при облысевшем затылке, Галюн говорит:
— Супит — пида. Пива хотся. Подём?
— Ярослав, — Жорик не называл Галюна Галюном в лицо, — у меня ещё девочка одна с цветочком и мужик с паутиной на локте — я не могу ещё пить пиво. Сходи сам, раз сушит.
— Сам потеяюсь.
— Ярослав, — а какое, по-твоему, сейчас самое актуальное направление в искусстве? — например, спрашиваю я.
— Я всю физнь по релизму упиваюсь.
Галюн действительно бил красивые реалистичные татуировки, но работать ему было негде. Дома в однушке — бабушка, а в салоны его не брали. (Свой — снимать не на что.)
Жорик был же пристроен к салону Мальвины — давней подружки. В дни, когда у Мальвины случался выходной, Жорик пускал Галюна подкалымить, чтобы тот не умер с голоду или от синдрома отмены. В остальные дни Галюн бил на дому. На какой-нибудь панковской хате, прямо на кухонном столе под тусклым светом жёлтой лампы.
Если бы Мальвина узнала, что Жорик пускает Галюна в салон, да ещё что он хватает своими руками её — Мальвинину — чёрную дорогую машинку, наверное, это остановило бы её маленькое брезгливое сердце.
Мальвина была невысокой, худощавой девушкой с детским лицом и длиннющими дредами. Из-за них её голова казалась больше, чем всё её воробьиное тело. Десять лет к ряду она рисовала девочкам тоненькие розочки, дельфинов и всякие там надписи на английском с ошибками. Клиентов было полно. Работала трудолюбивая Мальвина с утра до ночи каждый день без выходных. Набравшая в стране популярность татуировка пришлась на период Мальвининого максимального уровня профессионализма. Мальвина (в миру Маша) заработала не только сколиоз и сухость глаза, сидя сгорбившись по десять часов над мускулистыми бёдрами девчонок. Ещё ей удалось накопить на первоначальный ипотечный взнос. Решив жилищный вопрос, она заключила долгосрочный договор на аренду тату-салона и стала в нём единоличной властительницей. Пригласила Жорика для обслуживания сложных клиентов: неудачливых музыкантов, алкашей, бандитов, трудных подростков и всяческих политических радикалов.
Мальвина закупала краску, машинки, иглы, перчатки, а Жорик исправно платил процент в конце отчётного периода. Ещё Жорик мечтал, что сможет однажды посадить Мальвину на стол у окна, опуститься на хрустящее колено и предложить ей свою забитую богиней Иштар руку и истерзанное табаком сердце. Но робел — слишком разные люди.
Мальвина ставила перед Жориком два единственных требования: не бухать в салоне и держать его в идеальной чистоте. Жорик почти не пил и был чистоплотен.
Так вот, в ту ночь, когда я остался у Жорика, он лежал на матрасе, глядя в телефон и, подобно мне, не мог уснуть. С кем-то переписывался, редко комментируя:
— Волки, блин. Опять эти волки. И эскиз ещё уродливый.
Мука татуировщика — рисовать волков, тигров и черепа. Всякому нужен индивидуальный эскиз, но ничего индивидуального, учитывая тиражированность образа, вложить в волчий оскал, равнодушные глаза тигра или в безразличие черепа попросту невозможно. Всё уже нарисовано. Полстраны носит волка на спине, тигра на груди и череп на предплечье. И всё равно находится тот, кто пишет ночью: «Волчару на крыльях хочу».
За окном было тихо. Привыкшие к взрывам, мы прислушивались к каждому шороху. В этой тишине завибрировал Жориков телефон:
— Слушаю, — сказал он просевшим от долгого молчания голосом. — Да… точно… хорошо… хранит тебя Господь.
— Случилось что-то? Опять волка просят?
— Нет, Галюн звонил. Просил взаймы тысячу. Сейчас переведу.
— За что ты его так любишь?
— За талант. За что ещё людей любить-то?
— Но он же дегенерат, — сказал я осторожно.
— Самый честный статус по нынешним временам.
Я не понял.
Где-то через полчаса Жорик спросил:
— Не спится?
— Никак.
— Водки выпей. У меня гостевая есть.
Я отказался.
— Тогда перевернись ногами к окну, головой ко мне. Наоборот ляг. Я в детстве так делал. Помогало.
Перевернувшись на скрипучей кровати, я подставил ступни лунному свету и подумал, что если выбьет обстрелом стёкла, то пострадают ноги, а не голова.
— Правильно. Спи наоборот. Буйного тебе дня!
— И тебе дурного бодрствования, — отбив шутку, ответил я, и действительно скоро уснул.
Проснулся я, услышав жужжание Жорикова телефона. Некоторое время сонный Жорик смотрел на экранчик, а потом низким голосом ответил:
— Да. Сплю. Можно, но завтра, — сегодня воскресенье. Волка? Увал? Может, лучше завтра? У братана-сапёра тигр? Ну понятно. Пять. За двоих — десять. Ладно. Подтягивайтесь к салону через час.
Мы оба очень обрадовались, что звонивший разбудил нас в семь утра. За окном было солнечно. Хотелось немедленно вылезти из тёплой постели и побежать на улицу вместо того, чтобы блаженствовать под одеялом до обеда.
— Мне нужно в салон, — радостно сказала Жорка, — хорошо, что завтрака нет — не придётся тратить на него время. Там два солдата. Я одному уже бил кресты.
— И хорошо, — обрадовался я и совсем не испугался.
Спустя полчаса мы скользили по ледяному тротуару вдоль детских площадок, минимаркетов, панелек, аптек, банков, цветочных магазинов, каких-то зданий с флагами, шаурмячных, но в основном — вдоль пивных.
Остановку у салона переделали в укрытие: огородили её бетонными плитами и нанесли соответствующую надпись. Мы удачно оказались возле, когда раскатисто бахнуло в небе. Юркнули в укрытие и обрадовались, что там чисто, приятно пахнет и совсем не страшно. Пережидая обстрел, мы шутили и с оптимизмом смотрели в будущее.
Потом пошли дальше, дивясь чистоте наших ботинок.
В салоне благоухало цветочными жидкостями. Я развалился на диване, а Жорик стал подготавливать рабочее место: обтягивал кушетку дополнительным слоем плёнки, дезинфицировал всё и проверял работоспособность машинок.
Прошёл час, но клиентов не было. Жорик листал книгу, а я радовался пробудившемуся голоду-диете.
— Как хорошо, что они опаздывают, — сказал Жорик, — есть время на созерцание, верно?
— Ага, — согласился я. — Люди сильно преувеличивают, когда называют непунктуальность свинством. — Я хотел развить мысль, но тут двери салона раскрылись и вошли двое солдат.
Оба они были опрятно одеты, трезвые и приветливые. Жорик восхитился чистотой их ботинок. Он боялся, что оттепельным чернозёмом солдаты измажут плиточный пол. Зря переживал!
— Александр Сергеевич, — представился один из них, красавец с круглой головой, круглыми плечами и круглыми бёдрами. — Но можно и просто: Камыш. А это, — он ласково притянул к себе молчаливого товарища, — Евгений Фёдорович, но можно — Сварог.
Сварог был молчалив и растерянно поглядывал то на меня, то на Жорика, то на целомудренный портрет Мальвины, висевший на стене.
— Мы всю ночь спортом занимались и читали высокодуховную литературу, — объяснил их некоторую вялость Камыш. — И утром тоже успели спортом позаниматься. А ещё перечитать кое-что из Томаса Манна. Поэтому совсем выбились из сил. У вас попить нечего?
— Увы.
— Разрешите закурить, — спросил Сварог, но мы напомнили, что коммерческое помещение — не место для табакокурения.
— Есть специализированные месте, — нашёлся Жорик.
Сварог же сказал, что потерпит, потому что после утренней физкультуры не сможет подняться на лестницу третьего этажа.
От солдат совсем не исходило опасности. Они приветливо относились и ко мне, и к Жорику. Показывали гранату, делились опытом её применения. Всё это было крайне любопытно. Сварог оказался минёром, хотя до войны работал в сфере продаж. Он благодарил командование за такую возможность.
Мы с Жориком восхитились солдатами.
Камыш снял свои ботинки, ничего не пачкая, подтянул новенькие носки, оголил богатырскую спину и улёгся на стол. С нескрываемым удовольствием Жорка приступил к своему ремеслу.
Камыш не мешал разговорами. Вообще, он вёл себя очень интеллигентно.
— Сильно кровит, — отметил Жорик, — видимо, из-за ваших утренних занятий спортом.
— Ага, — согласился Камыш и вскоре придремнул.
Нас это огорчило. Мы остались без собеседника.
Точно угадав нашу печаль, Сварог вынул откуда-то из бушлата большую бутылку нежирного кефира и глотнул. Предложил нам, но мы отказались.
— Вот любопытно, — начал Сварог, — как тут — на гражданке — вам живётся? Нормально?
— По-всякому, — ответили мы, — но в основном очень хорошо.
Сварог посоветовал нам побывать на фронте, чтобы получить новые впечатления, обогатиться уникальным опытом.
— Уникальным опытом, — повторил Сварог, — уникальным опытом.
Проснулся Камыш, деликатно отстранил Жорика и пошёл покурить на улицу. Сварог решил сопроводить товарища и предложил ему кефир. Камыш хлебнул из бутылки, похвалил и сказал, что хорошо бы ещё купить.
— Оденься, Камыш. Холодно же, — крикнул я вслед уходящему солдату.
Камыш поблагодарил за заботу, но напомнил, что не нуждается в советах, всё-таки он солдат — человек самостоятельный и практичный.
— Что ж, — сказал я.
Пока солдат не было, мы с Жориком их с нетерпением ждали.
Наконец они вернулись в ещё более чистых ботинках. У каждого была в руке бутылка с кефиром. Камыш что-то напевал.
— Слушай, — начал Камыш, — у нас ещё дела сегодня. Свидание. Нельзя ли поскорее?
Жорик ответил, что татуировка Камыша почти готова, а вот на волка для Сварога потребуется часа три. Солдаты огорчились:
— Удивительно, — удивились они. — Позови кого-нибудь в помощь. У вас ведь салон.
Почему-то Жорик не захотел звать Мальвину.
— Есть один вариант, — сказал он, — но вам он не понравится. Этот мастер работает с высочайшей степенью реалистичности. К тому же, я уверен, что Галюн всю ночь тоже занимался спортом и может оказаться не в форме.
— За спрос не бьют в нос, — сказал Камыш.
Жорик позвонил Галюну. Тот ответил так, что стало ясно: на спортплощадке с самого утра. Тем не менее Галюн обрадовался возможности подзаработать и через минут двадцать уже был в салоне.
От Галюна пахло дорогим парфюмом. Как всегда, говоря невнятно, но искренне, он со всеми поздоровался, сел на пол, чтобы оказаться в центре внимания, и рассказал, что отжимался последние три часа и подтягивался на турнике.
Камыш и Сварог понимающе предложили Галюну кефира. Тот с удовольствием глотнул.
Потом Галюн натягивал перчатки дрожащими от напряжения руками и искал машинку.
— Может, не стоит? — переспросил тем временем Жорик. — Галюн явно устал. Да и слишком уж он реалист.
— Пусть делает, — настоял Сварог. — Нам ещё за билетами в консерваторию сегодня.
— Давайте всё-таки не будем, а? — не унимался Жорик. Но Камыш посмотрел на него жалобно и прошептал: — Пожалуйста, давайте начинать.
Я следил за одновременной работой и Жорика, и Галюна. Жорик накладывал тени молча, слегка нервно прорисовывая линии. Галюн же водил машинкой по спине Сварога размашисто. Его тонкая желтоватая рука дрожала от вибрации машинки. В свободной руке у него была бутылка с кефиром. Галюн частенько утолял жажду.
— Любви хочется, — сказал Камыш.
— Крепкой хочется любви, — подтвердил Сварог, привстав, чтобы ослабить ремень на брюках, мешавших Галюну.
В этот момент отворилась дверь. Вошла маленькая и быстрая, как мышка, Мальвина, а за ней — полноватая, одетая во всё пёстрое девушка с видеокамерой.
Мы удивились их приходу. А Мальвина, увидев нас, удивилась ещё сильнее.
— Поразительно, — сказала она, рассматривая опрятных солдат, чистые пол, стены и кушетки.
Заметив Галюна, она и вовсе расплакалась от счастья. Встреча с ним была для неё самым желанным сюрпризом в этот день. Она красноречиво восхитилась его мастерством. Девушка с камерой обошла салон и взяла интервью у Жорика:
— Как вам удаётся поддерживаться порядок в салоне?
— Вашими молитвами, — ответил Жорик.
Мальвина пригласила девушку снять репортаж про салон. Девушка трудилась блогером. Мальвина хотела повысить посещаемость салона при помощи репортажа.
— Теперь точно к нам все пойдут, — всхлипывая от грядущего счастья, сказала Мальвина и добавила, — вы работайте, а мы пойдём. Не будем мешать.
Камыш и Сварог очень обрадовались визиту Мальвины и девушки-блогера. Камыш пригласил девушек в театр на постановку «Кабала святош», а Сварог предложил кефир и спросил:
— Девчата, а читали ли вы раздел «Кино» Делёза про образ-движения?
— Приходилось, — ответила Мальвина.
— Вот бы посудачить на эту тему…
— Я закончил, — внезапно объявил Галюн.
Со спины Сварога, чуть косясь на меня, смотрел волк. Он был действительно как настоящий. От него веяло холодом хвойного леса.
— Покажите мне, — попросил Сварог.
— Сам потом лучше посмотришь, чтобы эффект был сильнее, — рекомендовал Жорик. Его глаза увлажнились от восхищения, вызванного мастерством Галюна.
У салона мы распрощались с солдатами. Галюн меж тем предложил послушать Шопена.
— Зря ты так реалистично нарисовал, — сказала Жорик. — Нужно было рассчитывать силы.
— Нормально, — заверил Галюн и сделал мастерский фляг, чтобы размять спину.
Мы вызвали Галюну такси и ушли восвояси.
Через два дня я выяснил, что Мальвина предложила Жорику такие условия дальнейшего сотрудничества, что он совсем уж застеснялся и уволился: собрал свои тачки, краски, некоторые эскизы и со светлой грустью в душе покинул салон.
А через три дня Жорику позвонил Сварог и предложил встретиться. Жорик сослался на занятость и творческие задачи, решение которых не требует промедления. Сварог настаивал. Говорил, что у него есть в распоряжении грузовик и он может подъехать немедленно куда угодно.
— А какая повестка встречи? — спросил Жорик.
— Поблагодарить тебя хочу за волка.
— Меня? Ведь его делал парень, с которым вы пили кефир — Галюн.
— Он так сделал, что все во взводе теперь боятся меня голого. Слишком реалистично вышло. Некоторые думают, что волк настоящий и сейчас кинется с моей спины на заметившего его. Завидуют и постоянно нахваливают.
— Все благодарности Галюну. Моё дело сторона. Я лишь предложил его кандидатуру. В общем, это целиком ваша и Галюна заслуга. Я лишь статист.
— Нет, — возразил Сварог. — Это ты его привёл. Мы все уставшие были после физкультуры, а ты был выспавшийся, бодрый, со свежей головой. Только тебе могла прийти в голову такая замечательная идея. Хочу отблагодарить. И друга твоего.
— Не стоит.
Жорик показывал фотографию волка на колесообразной спине Сварога. Волк скалился, прищурив глаза, и как бы поглядывал на левое плечо Сварога — очень красиво. Я тоже считал, что все лавры должен забрать Галюн, а не Жорик.
— В том-то и дело, — соглашался Жорик, — я поговорил с Галюном, но он же человек скромный. Со Сварогом и беседовать не хочет. Заплатили, говорит, и ладно. А Сварог мне звонит каждый день и пишет благодарственные сообщения. Обещает, что если встретит, то одарит цветами или путёвкой на Иссык-Куль. Если, говорит, я откажусь встретиться, то он пару бутылок дорогого коньяка мне вручит, встретив у дома как-нибудь вечерком.
— Да, — протянул я с завистью.
Шли дни. Сварог требовал встречи. Жорик больше не работал в салоне, а сидел дома без дела и рисовал тушью в тетрадке.
«Никто не берётся такое мастерство перекрывать, — писал Сварог. — Рука не поднимается».
Через неделю Сварог написал так: «Придётся подкараулить тебя, скромного художника, и отблагодарить».
— Галюн, может, ты примешь благодарность? — спросил Жорик у Галюна, но тот даже и отвечать от скромности не стал, немедленно ретировавшись.
Пропадали дни, тянулись вечера. Я частенько бывал в гостях у Жорика. Он с удовольствием рассказывал о своей новой жизни. «Мне бы так», — думал я.
Наконец, на исходе февраля, когда вдруг стало припекать солнце, Жорик сказал, что устал от сообщений Сварога, да и вообще устал, поэтому желает уехать в Москву, чтобы там попробовать послужить верой и правдой отечеству.
— Пригожусь зачем-нибудь, — верил Жорик.
Я вдруг понял, что он мой последний друг и поэтому мне взгрустнулось.
Но деваться некуда. Жорик собрал свои пожитки, уложил все дипломы, почётные грамоты, взял несколько томов Бальзака (перечитать), и вечером мы двинулись на вокзал.
— Бывай. Береги себя, — сказал Жорик. Его глаза блестели от любви к малой родине.
— Береги в себе себя, другим собою не вреди. Самое крутое впереди. Иди, — сказал я и пожал руку художника.
Уехал мой последний друг, а я остался.
Вскоре я нашёл отличную работу. Зарплату мне платили щедрую, работы давали мало и ни за что не журили. Я чувствовал, что нужен свой стране, людям, планете, в конце концов.
Как-то, кажется, первого марта, я брёл вечером с работы вдоль детских садов, школ, ДК, спортивных площадок, домов творчества, но в основном вдоль ярких многоэтажек, отданных под социальное жильё. Было солнечно и тепло, несмотря на окончание дня. Встречные мне улыбались.
Вдруг я заметил Сварога и Камыша. Они курили возле художественного музея. Я попытался встать за укрытие, чтобы не отвлекать внимание ребят на себя, но незамеченным остаться не удалось. Увидев меня, Камыш махнул рукой. Я радостно улыбнулся в ответ, но показал жестом, что спешу. «Ничего, — показал жестом Сварог, — мы сами подойдём».
Они подбежали ко мне. Я стоял у бетонной стены укрытия, поражённый благосклонностью проведения. После обмена мнениями насчёт новой постановки в местном театре, Сварог спросил, где Жорик. Я сказал, что он уехал в Москву. Сварог, как оказалось, обожал столицу. Восхищался её красотой.
— Вот что, — сказал он на прощанье, — встретишь Жорика — передавай мой большой привет.
Я не успел ответить, потому что поскользнулся (откуда только лёд!?) и упал.
Открыв глаза, я увидел чёрное небо. Было холодно. Мой пуховик впитал лужу. Стряхнув окурок, прилипший к щеке, я осмотрел безучастных к моему положению прохожих. Малолетки, прячущие лица в шарфы, пялились на меня и смеялись. Тётка, думающая, что она умнее Гегеля, кивала головой, мол, «нажрался, свинота». Какие-то старые мужики в армейских куртках курили, дожидаясь автобуса.
Я приподнялся, выругался, задрал голову, чтобы кровь из носа не текла на куртку, и побрёл домой, обратно перевёрнутый.