Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2024
Валевский Анатолий Михайлович — родился в Новом Роздоле (Украина) в 1969 году, окончил Томский государственный педагогический университет (1997). Работает учителем истории в лицее города Усинска (Республика Коми). Печатался в журналах «Дружба народов», «Нева», «Крещатик» и других.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2023, № 11.
Пятилетняя Аня проживала в старом деревянном доме с протекающей крышей, который при сильном ветре, казалось, качает из стороны в сторону, как пьянчужку, и он вот-вот не удержит равновесия и упадёт. В дальнем углу двора стоял сбитый из горбылей туалет, дверь его держалась на одной петле.
Дом состоял из десятка инсультов, инфарктов, двух висельников, одной шизофрении, доброй цистерны слёз, невообразимого количества причитаний и проклятий, полутора десятков лет бессонных ночей. Обитатели жили по принципу «он пьёт, гуляет, а она зарабатывает, воспитывает детей, решает семейные проблемы и ходит в синяках».
Под окнами росло старое дерево из породы неблагородных клёнов, даже на дрова не годных. Толстый ствол выгнулся, точно застыл в корявом реверансе. Каждый день кто-нибудь да сидел на дереве, раскачивая, и оно тихо, недовольно скрипело.
Мать Ани Татьяна вошла в этот дом шесть лет назад, залетев от Пашки Колокольцева, двадцатилетнего бугая, вернувшегося из армии. Семейство Колокольцевых агрессивно восприняло неожиданную беременность Татьяны.
— Сучка не захочет, кобель не вскочит, — злобно комментировали они.
Пришлось вмешаться матери Татьяны:
— Или под венец, или на нары! — отрезала она.
И Пашке ничего не оставалось, как дождаться совершеннолетия будущей жены и идти с ней в поселковую администрацию регистрировать официальные отношения. Анечке к тому времени как раз шёл седьмой месяц.
Молодая жена после первого месяца поняла: счастья и любви в этом доме ей не видать как прошлогоднего снега. Пашка пил, открыто гулял с поселковыми девками и два раза в неделю, словно по графику, колотил Татьяну. Вдобавок приходилось неизменно выслушивать стенания свекрови, как молодая невестка приворожила, охмурила, испортила жизнь её Пашику.
На третьем году семейной жизни муж разбился на мотоцикле насмерть. Купил у бабки Прокопьевны две бутылки самогона, сел на железного коня и помчался к компании, которая нетерпеливо дожидалась его на берегу реки. Ещё через год умерла и свекровь, как раз на Первомай. Набодяжила перед этим самогонки, позвала соседку, и так они упились, что утром невестка обнаружила свекровь холодной на кровати в неубранной комнате.
Так Татьяна стала полноправной хозяйкой дома, но к тому времени и сама начала прикладываться к бутылке. В доме замельтешили мужики. Менялись, как цветные стёкла в калейдоскопе, подолгу никто не задерживался. Маленькая Аня каждого незнакомца хотела назвать папой, но они не проявляли к ней ни малейшего интереса.
Размеренный быт дома изменился, когда появился дядя Коля. Он первый из маминых ухажёров обратил на Аню внимание и подарил куклу. Девочка прижалась к его небритой щеке и сказала: «Папа». Дядя Коля не оттолкнул. Какое-то время в семье наступили не только мир и покой, но даже и достаток, а потом нагрянули люди в милицейской форме, забрали и дядю Колю, и маму.
Аня осталась в доме со старым облезлым рыжим котом Васькой, псом Бароном, живущим в собачьей конуре, и семидесятилетней бабушкой Верой, моющей полы в поселковой школе.
Старушка была невысокая, седая, склонная к полноте. Тридцать лет под сапогом мужа приучили её к покорности, на лице навсегда застыло выражение добровольного мученичества. По вечерам к ней любил захаживать сосед Николай Васильевич, такой же одинокий старичок.
Когда-то он работал в школе учителем литературы. К пенсиону ему даже дали звание. На следующий день директриса вызвала «отличника просвещения» в кабинет и попросила написать заявление по собственному желанию, уступить дорогу молодым. Николай Васильевич ушёл, а после его часто видели в посёлке изрядно выпившим, и жители злорадствовали, что «отличника», оказывается, по недосмотру дали алкоголику.
Васильевич был одинок и начинал думать, что одиночество — черта его характера, нечто навеки неотделимое от него. Единственным человеком, привечавшим его, была Вера, бабушка малолетней Ани.
Вот так, тихо и незатейливо, катилась жизнь в старом доме.
На Победу в дерево ударила молния, образовав в стволе огромную дыру, расщепившую его надвое.
— Голо будет в окне, если дерево упадёт, пустота умножится, — выразил озабоченность Васильевич, — так стала уважительно величать баба Вера своего соседа, правильнее было бы сказать — собутыльника.
— Не приведи Господь, дом ещё завалит, — обеспокоенно поддакнула старушка.
И работа по спасению клёна закипела. Васильевич сходил за цементом в магазин, за песком на детскую площадку, камни собирал вокруг. Соседи мужского полу втянулись кто с монтажной пеной, кто с чем. В конце побелили ствол, как в парке, — приятно посмотреть. Анюта снова с радостью стала лазать по дереву.
Был поздний вечер, когда в дверь постучался Васильевич. На небе сияла июньская луна, хотя с запада надвигалась гроза; уличные фонари ещё не горели. Вспышки зарниц освещали восточный край неба.
Баба Вера быстро накрыла стол, сходила в соседнюю комнату и принесла припасённую бутылку. Глаза Васильевича довольно заискрились. Баба Вера, так же с удовольствием опустошая рюмку за рюмкой, прилично захмелела. Аня сидела на кровати с куклой в руках и тихо с ней разговаривала, не мешая старикам трапезничать.
Где-то вдали раздался продолжительный гудок пассажирского поезда. Проснулся и залаял в будке Барон, кот Васька лениво открыл глаза и посмотрел с кровати на то, что творится в комнате.
Васильевич, изрядно опьянев, обратил своё внимание на девочку. Он подозвал её, усадил на колени, заботливо погладил по волосам.
— Сироткой растёт, — сказал он, и по его щекам заструились слёзы.
Васильевич поцеловал маленькую Аню в макушку, тяжело вздохнул, словно на его плечах была ноша, которую он никак не мог скинуть.
— А мои мне внучку не привозят. Как уехали в город, так и с концами, — голос Васильевича задрожал. — Считают пьяницей, не понимают, что пью-то от тоски. От большой тоски, — уточнил он, и плечи его затряслись.
Он фыркнул носом, наклонившись вперёд, устремил взгляд в угол комнаты, словно там явилось видение.
— Как деньги нужны, сразу вспоминают. — И посмотрел на девочку, что, выпрямившись, сидела у него на коленях и преданно смотрела ему в глаза. Васильевич нежно погладил Аню по волосам. — Я привержен не только пьянству, — начал оправдываться он. — У меня была семья, была работа, а теперь — ничего. Проживёшь вот так жизнь, а потом задаёшь себе вопрос: разве ты так хотел её прожить?
Угнетённый печалью, Васильевич замолчал, однако новый гудок тепловоза вывел его из оцепенения.
— Может, я ещё проживу лет десять или поболе, а — не хочу. Вот так, не хочу, — хрипло проговорил он, слёзы вновь подступили к глазам.
Он ещё раз пристально посмотрел на девочку.
— Вот что её ожидает? Она ведь будущая женщина, мать, чья-то жена. — И слова Васильевича зазвучали серьёзно и решительно: — Ничего хорошего. Потому что жили и будем жить в этой болотной тине, и высосет она из нас все соки, как кровосос. И умрём, и унесут на кладбище, где и лежать-то мне не хочется. Это ж надо было кладбище в низине разбить, — Васильевич разозлился.
Его взгляд снова устремился в тёмный угол.
— Все думают, что быть женщиной легко! Я-то знаю, что это неправда! — заявил он. И обратился к девочке: — Я один это понимаю!
Баба Вера икнула, она не понимала, о чём это Васильевич, но слушала: всё-таки бывший учитель, интеллигентный мужчина, не то что она — всю жизнь поломойка. Хотела быть образованной, но муж сказал, что ему умная жена не нужна.
— Ни одного случая-то в литературе нет, чтобы писатель написал о счастливой женской доле!
Васильевич задумался, словно перебирал в уме все женские литературные образы, и вдруг лицо его преобразилось, в комнате словно загорелась свечка:
— Как это я забыл про Аннету?!
Баба Вера насторожённо посмотрела на Васильевича: о какой такой Аннете тот говорит? Она старалась припомнить затуманенной головой такую бабу в посёлке. Никто с таким чудным именем на ум ей не пришёл.
— Васильевич, — спросила озадаченная баба Вера, — это ты про кого говоришь?
— Аннета Ривьер! — восторженно воскликнул Васильевич.
— Приезжая какая-то? — допытывалась баба Вера.
— Нет, — махнул рукой Васильевич, — это из книги…
— А, из книги… — облегчённо протянула баба Вера. — Ну так бы сразу и говорил…
— Я с ней прожил всю свою жизнь. Как прочитал, так и понял, какая это женщина, — Васильевич сокрушённо качнул головой.
— Красивая, небось, — отозвалась баба Вера, дожёвывая огурец.
— Сильная, как смерть!
— Это как?!
– Вот так! Мужчины ищут в женщинах именно силу, но не находят её.
— Все мы сильные, — разобиделась баба Вера. — Вот своего Петра сколько терпела! И побои сносила, и в ночной рубашке от него бегала по посёлку, как очумелая, когда он за мной с топором гонялся. Ревнивый был мужик, спасу никакого. Чуть что — за топор. И так тридцать лет.
— Аннета бы так не терпела! — уверенно произнёс Васильевич.
— А что бабе делать, как не терпеть? В терпении её сила, Васильевич, уж поверь-то мне.
— Это ты рассуждаешь как забитая мужем баба. Плох, мол, забор, да свой.
— А как же? — баба Вера оживилась.
— Так не должно быть, — категорически заявил Васильевич. — Женщина не должна быть домашней рабыней, угождая мужу. Она должна быть женщиной. Аннета Ривьер была именно женщиной. Все эти Каренины, Наташи Ростовы — это бабьё. Они могли бы стать женщинами, но не стали, а Аннета Ривьер — Женщина с большой буквы, — с волнением воскликнул он и, посмотрев на притихшую Анечку, нежно коснулся рукой её волос. — Пожалуй, пройдёт лет двадцать, прежде чем ты, малышка, поймёшь, что я хочу тебе объяснить!
Девочка заворожённо слушала старика, и что-то в её маленькой головке прокрутилось, что-то она поняла такое, чего не было дано понять бабе Вере. Аня обняла пьяного Васильевича и порывисто, по-детски воскликнула:
— Я буду Аннетой!
Васильевич благодарственно посмотрел на девчушку и чмокнул её в светлую макушку:
— Обязательно будь ею.
Он поднялся, его качнуло, и казалось, что он вот-вот свалится, но вместо этого Васильевич опустился на колени, поднёс ручки Ани к своим пьяным губам и в каком-то экстазе стал их целовать.
— Будь Аннетой, малютка, — уговаривал он её. — Будь сильной и мужественной, вот твоя дорога! Будь чем-то большим, чем только женщина! Будь Аннетой!
Васильевич встал и, шатаясь, ушёл. И баба Вера, и маленькая Аня озадаченно смотрели на дверь в надежде, что Васильевич вернётся, но он не вернулся.
Первой пришла в себя баба Вера.
— Анюта, спать, — сурово и неприветливо скомандовала она.
— Я не хочу, чтобы ты меня так называла, — возразила внучка. — Я хочу быть Аннетой!
— Ты что плетёшь? — отрывисто прикрикнула баба Вера.
— Я хочу быть Аннетой! — стояла на своём пятилетняя девочка, потом расплакалась, её слёзы тронули бабку. Та старалась утешить внучку, но ей это не удавалось.
— Аня, будь хорошей девочкой, успокойся, — уговаривала баба Вера и как-то незаметно сама расчувствовалась. — Пришёл, старый хрен, наговорил всякой дребедени ребёнку и ушёл…
Маленькая Аня продолжала рыдать. С детским самозабвением она вся отдавалась горю, и её голосок нарушал ночную тишину перекосившегося дома.
— Я хочу быть Аннетой! Я буду Аннетой! — с плачем твердила она, содрогаясь и всхлипывая, будто ей в самое сердце проникли образы, порождённые словами пьяного старика Васильевича, бывшего учителя литературы.
— Хорошо, — тяжело вздохнула баба Вера. — Хочешь быть этой… как её… Аннетой, — глаза девочки заблестели, — будь этой Аннетой, что с тобой поделать.
— Я буду Аннетой, я буду Аннетой, — твердила маленькая Аня, засыпая, обняв куклу.
Через год умерла баба Вера. Девочка попала в детский дом. Она никогда не откликалась на имя Аня, но в детском доме её упорно не хотели называть Аннетой.
Будущее шестилетней Аннеты казалось бесперспективным и серым, как пейзаж за окном. Всё изменилось с появлением приятной посетительницы на новогоднем утреннике.
После представления она подозвала Аню:
— Ну, расскажи, девочка, как тебе живётся.
Аня ни капли не растерялась от постороннего внимания, хотя в детском доме особо близко к себе никого не подпускала. Девочка подошла к позвавшей её тёте, уселась ей на коленки и выразительно пропела:
Пролетают годики.
Жизнь — не сахар и не мёд,
Никто замуж не берёт!
Директриса от пропетой частушки лишилась дара речи, но быстро опомнилась:
— Она у нас народная певунья.
— Как тебя зовут? — пряча улыбку, спросила незнакомка.
— Аннета.
— Как?
— Аннета, — уверенно повторила девочка.
— Её зовут Анечка, — поправила директор детского дома.
— Меня зовут Аннета, — упёрто стояла на своём девочка.
— Почему ты хочешь, чтобы тебя звали Аннетой? — удивилась гостья.
— Потому что Аннета — это сильная. Я хочу быть сильной!
Через четыре месяца девочка была удочерена… Эльзой.
— У неё непростой характер, — предупредила директор детского дома.
— Он и у меня не сахарный. Будем вдвоём закаляться.