Два рассказа
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2024
Тамерлан Тадтаев — осетинский русскоязычный писатель, публицист. Родился в 1966 году в Цхинвале. Участник грузино-осетинской войны. Награждён медалью «Защитнику Отечества». Публиковался в журналах «Дружба народов», «Нева», «Сибирские огни». Автор нескольких сборников стихов и прозы, в том числе «Судный день» (2010), «Полиэтиленовый город» (2013), «Ангел Бесы» (2020). Лауреат «Русской премии» и премии журнала «Нева» (2008).
Предыдущая публикация в «ДН» — 2023, № 2.
«Пирамиды»
После перекура ребята принялись загружать сосновые, пахнущие смолой доски в грузовик. Меня попросили постоять на стрёме. Без проблем, сказал я, посидел в тени ореха минут десять, докурил окурок, плюнул на свои обязанности и пошёл бродить по селу. Я рассчитывал найти здесь хоть какую-то сносную обувь, мои «саламандры» никуда не годились, пора было менять, но тратиться на новую пару не хотелось — надеялся, что случай подкинет мне трофейные. Да и деньги, что иногда перепадали мне, почти все уходили на покупку патронов. Я и мамину пенсию воровал, а потом вообще совершил преступление: спёр золотые кольца умирающей от рака тётки и выменял их в сапёрной части на гранаты. Словом, всё мало-мальски ценное уходило на оружие и боеприпасы, потому и одежда на мне была сплошная рвань, зато пулемёт мой сверкал. Но с оружием к девчонке на свидание не попрёшь, ей подавай чувака в модных джинсах-пирамидах, которые стоят безумных денег.
Я толкнул ногой ржавые ворота и вошёл во двор небольшого кирпичного дома. Здесь, как и во всём селе М., никто не жил, в комнатах мебель была перевёрнута, посуда перебита, нечем было поживиться, матрасы и те утащили — страшное дело. Вдруг до слуха моего донёсся шорох. Я вскинул пулемёт, прицелился в дверь и грозно спросил: вина хар?[1] Мне не ответили. Я выждал пару секунд и бабахнул, хотя прекрасно знал, что за дверью никого быть не могло, врагами тут и не пахло. Просто мне стало скучно, я и решил повалять дурака. Ребят я тоже не напугал, никто не прибежал спросить, в чём дело, как бывало прежде: привыкли, наверное, к моим выходкам.
Сказать по правде, мы сейчас занимались самым настоящим мародёрством: разбирали и вывозили дома из села и продавали. Но долю мне не засылали! Это был уже седьмой заезд в Мамисантубан, и сегодня я решил спросить, где мои деньги. Мог выйти конфликт с мегакрутым Ж., который был не по возрасту забывчив. Я решил, что буду говорить с ним жёстко, чисто по-гаматовски, земля ему пухом, и плевать на то, что Ж. раз в пять сильней меня! Мой пулемёт против его сраного автомата — кто первым спустит курок, тот и прав. Впрочем, я надеялся, что ребята успеют разнять нас, прежде чем прольётся кровь.
Я выбрался из пустой хаты и заметил возле собачьей конуры картонную коробку, пнул её, и оттуда вывалилось несколько пар обуви. Я сразу же схватил бордовые казаки и, хотя кожа была твёрже дуба, влез в них, потоптался и, визжа от восторга, принялся кружить вокруг будки с оборванной цепью. Ходьба в колодках немного остудила мою радость, но, поразмыслив, я всё-таки взял сапоги домой: размягчу кожу оружейным маслом, ну или мама что-нибудь придумает, она у меня на все руки мастер. В общем, я решил заявиться домой в казаках, «саламандры» свои выкинул и, морщась от боли, потопал к своим. Ребята уже загрузили машину, Ж. сел в кабину, завёл мотор, кивнул мне так, будто родней меня у него никого на всём белом свете не было, и мысль поговорить с ним о деньгах погасла так же, как и вспыхнула. Нет, не умею я отстаивать свои интересы, надо быть зверем, чтобы выжить в такое время.
Машина вскоре скрылась за поворотом. А мы вчетвером брели по дороге вдоль глубокого и широкого канала, который делил Мамисантубан на верхний с живописным холмом и утопающий в зелёнке нижний. Я шёл рядом с щеголеватым парнем по кличке Диджей, он недавно приехал из Москвы, и мне смерть как хотелось узнать его мнение о моих сапожках.
— Клёвые казаки, — улыбнулся Диджей. — Ты в них похож на Блондина из «Хороший, плохой, злой».
— Клинт Иствуд крутой, — сказал я, польщённый таким сравнением.
Диджей прицелился из автомата в домик с верандой на живописном холме, надул румяные щёки и выдохнул:
— Бах, бах! Ну всё, расслабьтесь, парни, я убил всех врагов.
Ребята одобрительно покивали ему: дескать, надо же, какой молодец — и, уставшие, молча продолжали путь. А мне пришла мысль, которой я тут же поделился с новичком в нашем блевотном деле.
— Эй, Диджей!
— Что?
— Смотрел фильм «Чапаев»?
— Лучше скажи, кто его не смотрел.
— Помнишь, он плыл по реке, а вокруг него сыпались пули?
— Ну?
— Гляди, — я остановился и, направив дуло на лазурную прохладную воду канала, стал стрелять одиночными. — Такие же фонтанчики, как возле Чапая! — орал я. — Правда, красиво?
— Офигенно! — Диджей от восторга чуть не выпрыгнул из своих модных пирамид с верблюдом на заднем кармане. — Но твои фонтаны круче!
— Иди ты! Что, серьёзно?
— Ну конечно! У Чапая были чёрно-белые фонтанчики, а на твоих радуга играет!
Вдруг на нас обрушился шквал огня, пули свистели над головой, взрывали землю под ногами, косили ветки в саду за проволочной сеткой.
— Засада! — крикнул я и, развернувшись, прикрыл собой Диджея.
Но в следующий миг забыл о нём; пофиг, что с ним да и со всеми остальными тоже, главное — выбраться самому. Я нацепил очки и, улучшив зрение, палил сначала наугад, выигрывая время и пытаясь понять, откуда по нам жарят. Я нашёл огневую точку противника на холме и стал гасить её, расстреляв магазин в сорок пять патронов. В широких карманах моих слаксов оставалось ещё два таких же рожка и лимонка — самое время воспользоваться ею. Я выдернул кольцо из гранаты, швырнул её вперёд, лёг на землю, дождался взрыва. Потом пристегнул полный магазин к своему РПК и приготовился бежать к своим, как вдруг увидел в высокой, выше человеческого роста, траве парня в камуфляже.
Он был очень большой и широкий, прямо как шкаф, или, может, воображение моё его таким нарисовало. Солдат хотел улизнуть, но, заметив меня, остановился, и круглое лицо его расплылось в улыбке. Не знаю, кто это был, может, до войны мы были знакомы, учились в одной школе или вместе занимались борьбой? Тогда не было преград для дружбы, мы просто обнимались при встрече и угощали друг друга пивом. Могли, конечно, подраться пьяные в хинкальной, но точно не по национальному признаку. И если в осетинский дом приходил грузин, то, чтоб не обидеть гостя, хозяева все начинали говорить по-грузински — такие были правила, но сейчас они изменились.
Не знаю, что было у парня на уме, лучше бы он ушёл, и тогда мне не пришлось бы стрелять в него. Три года войны не прошли для меня даром, всё произошло слишком быстро: почти на автомате я дал по нему очередь, он упал в траву, и она, шурша, сомкнулась над ним, будто проглотила.
С холма опять стали жарить, я отбежал за сложенные в штабель бетонные плиты, которыми было выложено русло канала. Ребята отстреливались оттуда и кричали, что надо отступать, но было понятно, что всё самое страшное уже позади. Мы были в укрытии, живы-здоровы, можно было переждать здесь, пока перестрелка не закончится, и спокойно уйти. Ясно, что грузины устроили нам засаду: грузовик они пропустили, потому что в нём был только один человек, и, надо признать, не прогадали — зачем мочить труса? Они ждали нас, обложив с обеих сторон, сверху и снизу, но я сбил их с толку, когда стал палить в канал в воображаемого Чапаева. Те, что сидели на холме, скорей всего, решили, что пора, стали по нам стрелять, подставили своего, и я завалил его. Но почему он вышел из засады, улыбаясь врагу? Спутал, что ли, со своими или узнал меня и хотел спасти? И вдруг я вспомнил, кого убил: Хуича! Мы занимались вместе борьбой, оба ходили к одному тренеру. Он был толстый, стеснялся своей полноты, но всегда улыбался, был очень добрый, щедрый, всегда делился вкусняшками. Мы подружились с ним, и однажды я заступился за него перед каким-то бандюганом, который пытался выпотрошить его карманы. Ох как долго я дрался с этим отморозком, вся спортшкола смотрела, как мы бьёмся. Я чуть глаз не потерял в этой сумасшедшей битве, а после два месяца ходил с фингалом. После этого случая Хуича при встрече угощал меня вкусными чурчхелами. Однажды он пригласил меня в гости, родители его были на работе. Мы забрались на чердак, где сушились чурчхелы, туда же Хуича притащил бутыль сладкого вина, и мы с ним напились.
Время шло, мы росли, менялись. Из толстого, неуверенного в себе мальчика Хуича превратился в красавца великана с открытым добрым лицом. А когда его забирали в армию, он явился ко мне домой и просил прийти на проводы, сказал, что для него это будет большая честь. Отслужив, Хуича вернулся домой, и отец, директор ресторана, купил ему белые «Жигули». Сколько раз Хуича притормаживал возле меня, спрашивал, куда подвезти, не нужно ли чего, и сегодня, наверное, опять хотел выручить, но вместо «спасибо» я убил его.
Ж., голый по пояс, подвалил с автоматом, как Рэмбо, и спросил, что случилось. Я думал, что никто не заговорит с этим подонком, но нет, мы как сумасшедшие принялись рассказывать ему про то, как нас чуть не положили всех. Только Диджей молчал, румяное лицо парня было бледней тетрадного листка. Он впервые побывал в бою и сейчас переваривал его, наверное, испугался, с кем не бывает, зато получил боевое крещение, урок пойдёт ему на пользу, и в следующий раз чувак не будет прятаться за чужой спиной. Ж. похвалил меня и пообещал прислать мою долю завтра, я чуть не сплясал перед ним — так обрадовался получить за свою работу хоть что-то. Я уже воображал себя в такси с кучей бабла в кармане. Мы мчимся, я сижу в почётном переднем кресле, и таксист спрашивает, где меня высадить во Владикавказе; возле коммерческого магазина, конечно, говорю я небрежно, хочу купить себе пирамиды с верблюдом на заднем кармане. После такого ответа пассажиры в тачке думают, что я такой же крутой, как Гамат, и смотрят на меня с восхищением. Казаки на мне блестят как новые, кожа на них после обработки оружейным маслом мягкая-мягкая.
Наговорившись всласть, мы решили валить домой. Возле машины мы разделились: я и Диджей решили идти пешком, остальные забрались в грузовик и укатили. Тут меня прорвало: сука, гондон, трус, отсиделся в машине, нет чтобы прийти на помощь, а если бы нас там всех перебили! Нет, ты слышал, Диджей, он обещал заслать мою долю, как будто у него были другие варианты! Не знаю, что с ним сделаю, если ещё раз кинет меня! Пусть даже не пробует, нашпигую ему харю свинцом!
— Таме, послушай, — перебил меня Диджей.
— Что?
— Я тебя чуть не убил, до сих пор не могу прийти в себя! — Диджей отёр со лба пот.
— Как это?
— Я был за тобой, когда началась пальба…
— Не переживай, — я похлопал парня по плечу, — в первый раз я тоже струсил, в штаны чуть не наложил, так что это нормально!
— Ты не понимаешь, Таме! Когда прикрыл меня, дуло моего автомата упиралось тебе в спину, я передёрнул затвор, нажал на спуск и, если бы не осечка, убил бы тебя!
— Ну ты же не нарочно?
— Нет, конечно, прости меня!
Диджей хотел упасть на колени, но я схватил его и не дал запачкать джинсы.
— Да всё нормально! А дашь поносить свои пирамиды?
— Я тебе их подарю.
— Ты что, серьёзно?
— Какие тут шутки, — он отстегнул магазин автомата, оттянул затвор, патрон выпал из ствола, я поднял его и увидел, что капсула на нём, действительно, пробита бойком. — Теперь понимаешь, каково мне?
Я не стал говорить ему, что только что убил своего друга, он бы тогда, наверное, вообще умер от горя, а у меня даже слёз не нашлось, чтобы оплакать Хуичу.
Диджей стал снимать с себя джинсы, мы махнулись брюками прямо посреди улицы. Две женщины в чёрном прошли мимо, изумлённо оглядываясь на нас и перешёптываясь. Но мы как будто даже не заметили их и говорили-говорили-говорили…
Вся правда о героях
Впервые я увидел Серёгу Ивахненко в доме Парпата, куда я забежал по просьбе Рябого. Я должен был передать командиру какой-то старый ржавый наган с двумя патронами. По дороге меня охватило необъяснимое желание покрутить барабан и приставить ствол к виску. У меня аж руки вспотели, так хотелось поиграть в русскую рулетку, и чтоб избавиться от искушения выбить себе мозги, я зашёл за угол дома и несколько раз стукнул себя рукояткой револьвера по лбу. Но это не помогло, потому что, когда я сунул оружие в карман, я всё-таки не удержался и нажал на спуск. И если бы боёк попал не в пустое гнездо барабана, а по капсюлю патрона, я бы точно прострелил себе бедро.
У меня уже был опыт игры в русскую рулетку, только испытывал я судьбу не револьвером, а винтовкой.
Рябой, считавший себя моим командиром, хранил одну из своих винтовок у меня. А так как своего оружия у меня не было, я брал с собой на пост эту дуру и лупил из неё во время перестрелок. У винтовки, правда, была одна особенность: она стреляла через раз, то есть дослал ты, например, патрон в патронник, нажал на спуск, щёлк — осечка, перезарядил, и вуаля — бабах.
Всю ту зиму берданка была у меня. Я так привык к осечкам, что, перед тем как вступить в бой, ставил сначала дуло на мысок сапога с замёрзшей ногой и спускал курок, отмахиваясь от вредных мыслей: бросить на хрен всё и свалить за границу, жениться там на иностранке и просыпаться с ней поутру в чистой постели, а не бежать в лютый мороз на передовую, прячась от роя летящих на тебя светлячков в цельнометаллических оболочках. Не знаю, кто присматривал за мной с неба, но моим ангелам-хранителям пришлось хорошенько попотеть, чтоб я не прострелил себе ногу и не разнёс костистую ступню к чертям. После первой осечки я со всей серьёзностью, которая требуется для убийства, наводил ствол на позиции противника, выискивая прищуренным глазом зазевавшегося вражеского бойца.
Весной Рябой решил продать свой огнестрел. Для меня это была катастрофа, ведь другого оружия я не имел, и как прикажешь сражаться? Не с пустыми же руками идти на врага? Смешно, это только в кино бывают рукопашные схватки. Я убеждал Рябого, что винтовка — говно, никуда не годится, херачит через раз и то не всегда. Но у него были проблемы с деньгами, и он сказал, что на днях пришлёт ко мне покупателя, а ты, мол, хорошенько её смажь, и не будет осечек, кончатся твои мытарства — Рябой при случае любит щегольнуть какой-нибудь забористой мудрёной фразой. Да я на неё литр подсолнечного масла потратил, усмехнулся я горько, мать меня из дома чуть не выперла за это. Рябой вынул из кармана маслёнку с какой-то дрянью и велел мне обильно напитать им все части винтореза — так он называл своё кабысдохное оружие. Я пришёл домой злой как чёрт и вылил всё содержимое пузырька на затвор берданки.
Время шло, покупатель всё не объявлялся, я уже радовался мысли, что винтовка останется у меня, пока война не кончится, да не тут-то было. Однажды в городе я встретил своего приятеля Мичмана, мы немного поговорили о том о сём, выяснилось, что он и есть покупатель. Я его тут же возненавидел, но виду, конечно, не подал, ведь чувак наступил мне на яйца, сам того не подозревая. Надо было как-то выкрутиться, одурачить, что ли, но хитрить я не умею, ну и решил его просто отговорить: скажу всё как есть, а там пусть сам решит.
— На фига тебе этот ржавый кусок дерьма? Он же стреляет через раз и то не всегда.
— Но Рябой другое говорил, — развёл руками Мичман. — Ладно, дай хотя бы взглянуть на неё.
— Ты не веришь мне, что ли? Винтовка — говно, а Рябой тебе и не такое споёт, лишь бы сбагрить металлолом. Ты его слушай больше, он же подержанными гробами торговал!
Мичман, однако, упёрся рогом и ни в какую, пришлось показать ему берданку. Она ему понравилась, и он решил её испробовать.
Мама была дома, соседи сидели на улице — не хотелось никого пугать пальбой, и мы решили провести испытания в пустом селе Мамисантубан в километре от моего дома. Мы припёрлись туда, я выбрал место для стрельбы и уже искал пустые банки для мишени, как вдруг меня осенила гениальная идея. Я сжал в ладони гнутую рукоять затвора винтовки, отодвинул его назад, показал Мичману патрон, как будто собрался проделать фокус-покус, и загнал смертоносный боеприпас с чёрно-красной пулей в патронник. Потом направил дуло себе в рот, открыв пасть, будто собирался пить из горла колу, нащупал пальцем спусковой крючок.
— Ты что делаешь?! — крикнул Мичман и, схватив ствол, дёрнул его на себя. В то же мгновение я нажал на спуск, грянул выстрел, и в воздухе запахло палёной шерстью.
— А как же первая осечка? — Я даже испугаться толком не успел и оторопело смахнул с лица опалённую огнём выстрела щетину. — Она же только со второго раза бьёт.
— Ты совсем, что ли, рехнулся?! — орал Мичман. — Хочешь выбить себе мозги, — сделай это без меня!
— Да я сам в шоке, — бормотал я, возясь с затвором. — Ничего не понимаю.
— Ну а если бы ты грохнул себя, кто потом поверил бы мне, что это был не я? Мы тут одни, вокруг ни одного свидетеля!
— Погоди, дай объяснить…
— Слушать ничего не хочу! Давай сюда винтовку, и всё тут, тебе вообще нельзя давать в руки оружия!
— А деньги?
— Какие ещё деньги? Рябой задолжал мне, так что забираю винторез в счёт долга!
Мичман после хвастал, что винтовка бьёт без осечек. Наверное, в той чёртовой маслёнке, что дал мне Рябой, была какая-то волшебная жидкость, растворившая всю ржавчину, до которой не доставало густое подсолнечное масло моей милой матушки.
Я походил месяц-другой без оружия. Война между тем разгорелась не на шутку — во дворе пятой школы, где хоронили мёртвых, земли уже не хватало, и люди закапывали своих покойников в садах и огородах. Я уже серьёзно подумывал смыться за кордон. В Барселоне жила моя родственница — удивительной красоты и доброты девушка. Я знал, что она не откажет мне в приюте, и уже строил планы: первое время поживу у неё, выучу язык, найду работу, а после заберу маму и младшего брата. За отца я не беспокоился, он уже перебрался в Моздок и строил дом — тоже вариант смыться с войны. Но в Северной Осетии были проблемы с ингушами, не сегодня-завтра там могла вспыхнуть война. А я устал быть пушечным мясом, да и от вранья в зомбоящике болели уши. Хотелось чего-то другого — светлого, радостного, которым здесь и не пахло. Свалить, однако, оказалось труднее, чем я предполагал: главным препятствием оказался я сам. Я столкнулся с таким ожесточённым внутренним сопротивлением, что явился к Рябому, будто переболел мучительной болезнью, и выклянчил у него ещё одну винтовку, весьма необычную, кстати. Ствол у неё был от четырёхствольного пулемёта. Солдаты срочной службы из вертолётной части спёрли его с вертушки и продали Рябому. Тот, не будь дурак, разобрал оружие, устроил аукцион и выручил неплохие деньги за три дула. Последний ствол он отнёс оружейнику, и тот за небольшую мзду обещал сделать из него что-нибудь этакое. Мастер не подвёл: он обточил дуло на станке до блеска, затвор приладил от карабина, приклад и цевьё выстрогал из натурального ореха и аккуратно покрыл лаком. Винтовочка вышла лёгкая, то что нужно, её будто специально собрали для меня, правда, на вид она казалась игрушечной и не внушала должного уважения. Но я испытал её дома, изрешетив стену под проклятия и крики соседей, и солнечные лучи теперь струились через пулевые отверстия, освещая самые тёмные уголки прихожей.
Легковооружённый, я бегал от боя к перестрелке и однажды в Присе оказался в серьёзнейшем деле. Гамат и его разведчики донесли Парпату, что противник готовится к большому наступлению, и тот велел нам залечь за насыпью вдоль берега оросительного канала. Сзади, за спиной, тянулись сады, огороженные ржавой сеткой, схваченной колючими щупальцами ежевики, через которые хрен пролезешь. Тропинка, вдоль которой мы рассыпались цепочкой, оказалась тесной, тут не то что маневрировать, яйца слипшиеся не почешешь — прямо братская могила! Я вообще не понимал, как защищаться, ведь насыпь канала была выше человеческого роста, в небо, что ли, палить? Я уже начал сомневаться в гениальности Парпата, злился на него, скрипел зубами, фыркал и желал ему сдохнуть. Вышло так, что в цепи я оказался связующим звеном между Парпатом и Зывзывом, которого я про себя называл «человек-тигр». Я больше чем уверен, что в прошлой жизни он был царём джунглей. Во всяком случае, я ещё не видел человека, более похожего на этого полосатого хищника, даже глаза у него были какого-то жёлтого цвета и вид звериный — смотреть страшно. Время в ожидании боя тянулось страшно медленно, и эти двое принялись насмехаться над моей винтовкой, которую я любовно называл Туг Хъалас[2].
— Что это у тебя? — спросил Парпат, подмигнув Зывзыву.
— Как что? Винтовка, — сказал я гордо.
— Где взял? Не в «Детском мире», случайно?
— Чего? — я рот разинул от изумления.
— Она у него пистончиками стреляет, — подыграл командиру Зывзыв.
— Моя винтовка насквозь пробивает блок, — сказал я в бешенстве и дрожащей рукой погладил приклад оскорблённой Кровавой Глотки.
— А-ха-ха, насмешил! Какой ты фантазёр, Таме.
— Блок, наверное, был склеен из бумаги, — усмехнулся Зывзыв и взглянул на меня своими тигриными глазами.
Я не знал, куда от них деться, и если вначале заварушки боялся атаки, то сейчас желал, чтоб она началась как можно скорей.
— А она вообще стреляет, твоя пукалка? — не унимался Парпат.
— Хочешь услышать её голос? — я загнал патрон в патронник.
Но в следующую секунду командир будто забыл о моём существовании и, взглянув на часы, вылез из укрытия и крикнул:
— Всё, война отменяется, парни! Не будет никакой атаки!
Мы начали выбираться из-за насыпи. Парпат оказался у меня на пути, я хотел его обойти, споткнулся о кочку, Кровавая Глотка выстрелила, и пуля взбила землю промеж его ног. Хорошо, яйца ему не отстрелил — без него мы бы точно проиграли войну. Другой на месте Парпата убил бы меня, а он загоготал и, держась за живот, как раненый, захрипел: громко, не ожидал, а-ха-ха. Я не успел ничего сказать, потому что на нас обрушился шквал огня. Мы укрылись за насыпью и стали оживлённо отвечать. Я снова оказался возле Парпата, беспрерывно палил, стараясь обратить на себя внимание командира и удостоиться его похвалы, но он был злой и только бормотал: чёртов БМП, голыми руками его не возьмёшь, когда же у нас будут эти грёбаные гранатомёты?
В доме, возле которого я лупил себя по лбу рукояткой револьвера, жила скрипачка. До войны она училась в музыкальном училище с Марико, моей бывшей девушкой. Я даже был у неё на днюхе — до утра, помнится, танцевал с девчонками, обжирался тортом, упиваясь колой. Сладкая получилась ночка, столько упругих попок я потискал. Скрипачка не уехала, как моя бывшая, она осталась в городе, и сейчас из её окон бил марш Монтекки и Капулетти Прокофьева. Музыка меня завела, и я опять принялся крутить барабан револьвера. Стоп, крикнул я, словно приглашал музыкантшу взглянуть на смертельный номер. И если бы она выглянула из окна, я приставил бы дуло к виску, возможно, даже услышал бы её голос: не надо, Таме, ну, пожалуйста, не делай этого, хочешь, я отдамся тебе, ты давно мне нравишься, поднимайся сюда, милый, я уже готова, только возьми меня! Но скрипачка, похоже, была занята: может, она голая валялась на кровати или ногти на ногах красила, ну или мастурбировала под музыку — поди угадай, что делает девушка, когда остаётся одна в своей комнате. Ну и ладно, целей буду. Я направил ствол на мысок своей кроссовки, нажал на спуск, щёлк — осечка. Везунчик, похвалил я себя и пустился бегом к дому Парпата.
Я взлетел по лестнице на второй этаж, дверь в квартиру командира была открыта, я вошёл и увидел в прихожей русского в форме и с гранатомётом. С ним были ещё два солдата, тоже в камуфляже, и у обоих — новенькие пулемёты. И эти парни были очень высокие и говорили между собой по-осетински, но на русского смотрели как на старшего и с уважением, а тот курил и о чём-то сосредоточенно думал. Я протолкался к Парпату, передал ему наган и шёпотом спросил, кто эти ребята. Свои, ответил он и, тут же забыв про меня, обратился к русскому на цхинвальском жаргоне. Тот, к великому моему удивлению, ответил на очень чистом североосетинском диалекте. Гамат тоже был тут и, пожалуй, слышал, о чём я спрашивал Парпата, он помахал рукой, подошёл ко мне и, глядя на гостя прищуренным глазом, тихо сказал: знаешь, откуда он? Первый раз его вижу, пробормотал я, польщённый вниманием легенды. Он из Алагира, Серёгой звать, а жена у него осетинка, прикинь. Да ну, я изобразил на лице изумление, смешанное с восторгом, на ум пришла Бэла Лермонтова. Гамат, довольный тем, что удивил человека, не вхожего в дом Парпата, где считался своим, с улыбкой кивнул, будто сказал: видишь, какая я тут важная шишка, держись меня, чувак, и всё у тебя будет ништяк. Ну я, собственно, так и делал.
Как-то в Присе во время перестрелки Гамат попросил меня пойти с ним к его дому, который находился за линией огня, сказал, что нужно вынести кой-какие вещи его отца. Предложение застало меня врасплох, я не успел отвертеться и набрехать, что винтовка моя барахлит, стреляет через раз и то не всегда, мало патронов, нет гранат — словом, всё то дерьмо, на которое обычно у нас ссылаются бойцы, чтоб отказаться от рискованного предприятия. Я тяжело встал и, ступая на негнущихся ногах, побрёл за командиром присских ополченцев, не понимая, почему на такое дело он выбрал именно меня, мог бы взять с собой кого-то из своих. Впрочем, такие вопросы лучше держать при себе, если не хочешь прослыть чмо и трусом. Молча, погружённые каждый в свои мысли, мы пробирались вперёд через заросшие огороды мимо догорающих с треском домов с опалёнными вокруг них деревьями.
Гамат шёл прямо, не сгибаясь, не обращая внимания на жужжание пуль, которые косили бурьян и ветки с не созревшими ещё яблоками и персиками. Я боялся, как бы эти свинцовые осы не приняли мою тщедушную фигурку за кусок мяса и не облепили меня, дуры, и крался за командиром с неодолимым желанием повернуть назад.
Мы были уже на огневом рубеже, когда страх мой достиг апогея, меня тошнило, но я упорно пёр вперёд, отмахиваясь от картин, удивительно реалистичных, нарисованных моим воображением: вот в меня впиваются пули, я хватаюсь за глотку, горячая кровь струится сквозь пальцы, смертельно раненный, я падаю на колени и умоляю Гамата помочь, но тот, не оглядываясь, идёт дальше, мне видна только широкая спина успешного до войны борца. И в самый последний момент, когда казалось, что сердце не выдержит и лопнет, как шарик, подбитый школьником на первомайском празднике, страх схлынул, уступив место другому чувству, которое я называю адреналином.
У меня уже был опыт, я знал, что есть некая черта, через которую нужно перешагнуть, и тогда всё будет как надо. Но до этого тебя будет не по-детски трясти и колбасить. Короче говоря, я перешёл через внутреннюю красную линию, и силы вернулись ко мне, нет, вру, они удесятерились, я готов был стреляться хоть с самим дьяволом. Пальба, взрывы, кровь, убийства вызывали теперь во мне восторг! Я вышел из тени Гамата, побежал вперёд и наткнулся в зарослях бурьяна на проволочную сетку. Если бы не эта преграда, я, пожалуй, достиг бы вражеских укреплений и, скорей всего, бесславно погиб бы. Пнув ногой ржавую сетку, я обернулся и увидел, что Гамат целится в меня из автомата. Какого чёрта, что он делает, хочет завалить меня? Ну окей, дуло своей винтовки я повернул в его сторону, ладно, поглядим, кто кого. Но внутри я рыдал от обиды, ведь на мне не было ничего ценного: ни золотой, как на нём, цепочки, ни перстня, даже винтовка моя стреляла через раз и то не всегда! Гамат изобразил кистью руки хвост плывущей рыбы, типа отвали, я отскочил, он дал очередь и скосил траву по ту сторону сетки. Ничего, однако, не произошло: не было слышно ни стонов раненых, ни предсмертных хрипов умирающих. Командир кивнул: за мной, мы свернули направо, выбрались из сада и неожиданно очутились на сельской улице. Гамат попросил постоять на стрёме, а сам вошёл в ворота ближайшего дома.
Я уже бывал здесь с его старшим братом Джабо. Мы с ним друзья со школы. В седьмом классе, когда моя борцовская карьера пошла в гору, Джабо уговорил меня бросить борьбу и перейти на бокс, разжевав, что в уличной драке лучше бить, чем бороться. Там, на ринге, мы и подрались, и тренер, судивший бой, объявил ничью. Он сделал это нарочно, чтоб не обидеть своего любимчика. Джабо сам признал своё поражение и, укрывшись за тяжёлой грушей, вытирал громадной перчаткой мокрые щёки. Но мы не рассорились, напротив, дружба наша стала крепче, и однажды Джабо позвал меня к себе в гости. Мы приехали сюда из города на такси, предков его не было дома, мы напились вина, а после блевали чурчхелой, винегретом и ещё какой-то закуской. Мы и сейчас при встрече обнимаемся, как будто не виделись сто лет, подолгу разговариваем и расходимся словно нехотя.
Оставшись один, я вынул из кармана очки и нацепил их, чтоб чётче видеть и не проморгать крадущихся врагов. Стрельбы тут было меньше, потому что это была подконтрольная грузинам территория. И эти звери были уверены, что после того, как закопали живьём двенадцать наших парней, никакому осетинскому Рэмбо и в голову не взбредёт мысль навестить свой дом, тем более что половину улицы они сожгли. Но вот мы пришли, попробуйте-ка взять нас! Не знаю, как Гамат, но я буду драться как лев, у меня тату царя зверей на всю грудь наколота, не зря же набил его, спины моей вам не видать, козлы! Я, мать вашу, не безоружный бедолага из автобуса, которого можно вытащить, как безмолвного агнца, и закопать живьём. От перевозбуждения тело моё зачесалось, как у наркомана, я вынул гранату и поднёс её ко рту, готовый сорвать кольцо зубами. Уж я проявлю себя! Да обо мне будут песни слагать!
Командир присских ополченцев не заставил себя долго ждать. Не успел я окончательно съехать с катушек и натворить бед, как он появился с большим старым чемоданом — у нас дома под кроватью лежал точно такой же, в него обычно складывали мои вещи, когда собирали меня в санаторий. Гамат кивнул мне: валим, и мы благополучно вернулись к своим.
Пока я и Гамат говорили о русском, подвалили его крутые приятели, одетые в дорогие кожаные куртки и джинсы-пирамиды. Они с удивлением разглядывали меня, тощего невзрачного человечка в обычной хэбэшной рубашке, немодных джинсах и драных кроссовках. Гамат небрежно отмахнулся от них, как будто давал понять всем, что считает меня равным, и, прежде чем свалить, обнялся со мной как с братом, и сердце моё наполнилось радостью и гордостью. Я даже прослезился, но об этом, разумеется, никому ни слова. Вот как рождаются легенды. Ну-ка, пусть теперь кто-нибудь попробует сказать про Гамата плохое, да я за него глотку перегрызу! Он брат мой отныне, слышите вы, псы никчёмные?!
Гамат, позвал я легенду, тот обернулся, я поднял руку, потом сжал её в кулак: отныне ты можешь рассчитывать на меня в любом деле, я встану рядом, только позови. Гамат понял и, улыбнувшись, пошёл дальше.
Потом я часто видел русского и Парпата вместе. А эти два красавца-пулемётчика куда-то исчезли. Не знаю, что с ними сталось, надеюсь, у них всё в порядке и они живы по сей день.
Как-то мы собрались в Присе — я уже чувствовал себя здесь своим, столько за него бился. Серёга с гранатомётом тоже был с нами, а по селу со стороны Эреда в это время жарил грузинский БМП. Он уже несколько часов долбил по Прису, разнося крыши домов в щепки, и страшно злил людей, особенно местных, которые остались без крова в буквальном смысле этого слова. Парпат о чём-то толковал с Гаматом, но из-за взрывов они не слышали друг друга. Если снаряд падал близко, Парпат с Гаматом оставались одни на возвышенности, как мишени, а мы, бойцы, ныряли в подвал разрушенного дома. Стыдно, конечно, было оставлять своих командиров одних, без всякой поддержки, но страх убиться осколком снаряда или упавшим с неба брусом от кровли был ещё сильнее. Серёга тоже не прятался, он сидел на большом камне со своей диковинной трубой и беспрерывно курил. После очередного прилёта мы опять набились в прохладный сырой подвал и наслаждались компотом, поднимая над собой трёхлитровые пыльные банки, когда пронёсся слух, что Парпат решил уничтожить вражеский БМП и собирает добровольцев для этого дела.
Ох и долго же мы подбирались к бронированной махине, в атаку несколько раз бросались, и этот самый накрытый ветками БМП поливал нас свинцом, и мы прятались за большими камнями и бугорками. Парень я невысокий, и мне было комфортно за любым выступом, но со мной шли в атаку ребята ростом под два метра, и они никак не могли подобрать камень по размеру. Один из этих верзил был недалеко от меня, у него торчали ноги из-за валуна, и он с завистью поглядывал в мою сторону, потом не выдержал и сказал: хорошо тебе, ты маленький, а вот мне что делать? Ну я посоветовал ему отрезать ноги до колен, и парень очень разозлился и даже навёл на меня свою винтовку, а я прицелился в него из своего карабина. В общем, цирк, а так как адреналина в нас накопилось по бочке на брата, то, вполне возможно, могло произойти смертоубийство: свой своего. Но тут пули взрыхлили землю у ходулей высокого парня, и он, наложив в штаны, отступил.
А мы пробились к небольшой церквушке. Всего нас осталось трое: Парпат, Серёга и я. И скажу откровенно, я не знал, как стреляют из РПГ, стоял за Серёгой у края каменной стены и дурачился: глядите-ка, мне не страшно. Парпат, пока я кривлялся, вышел из укрытия, вскинул автомат и дал очередь, показав Серёге трассерами, где окопался вражеский БМП. Но когда Парпат заметил меня за гранатомётом, схватился за голову и стал орать, что устал от дебилов, которым не терпится попасть на тот свет. И это говорил человек, который сам был мишенью для грузинских пуль, только они, чёрт подери, его не брали, своими глазами видел, чтоб мне ослепнуть, если вру! Про него уже тогда ходили легенды, что он заговорённый, но одно дело слышать от кого-то всякую фигню, другое — самому быть свидетелем такого зрелища.
Я не знал, куда деться от гнева взбесившегося командира, пока Серёга спокойно, без крика не объяснил мне: сейчас я выстрелю, из трубы сзади полыхнет огнём, и тебе оторвёт башку.
Ну я и отошёл от него подальше, уверенный, что он промажет. Уж слишком хорошо всё складывалось для нашего предприятия, что-то должно было пойти не так — ложки дёгтя не хватало, короче. По правде говоря, я ввязался в это дело как в игру, думая, что нас либо остановят грузины, либо мы сами найдём причину повернуть обратно. Но с Парпатом вышло по-другому: мы оказались на финишной прямой, сами того не ожидая, нужно было только зафиксировать результат.
Я прекрасно понимал, что командир подставлялся под пули не для собственного удовольствия, он ясно давал понять русскому, что всё очень серьёзно, что мы слишком близко подобрались к смерти и уйти просто так не получится! Дело было за Серёгой, которого я не знал и не верил в его волшебную трубу. Но вот русский докурил сигарету и вышел из-за церкви, тяжело ступая, словно на плече нёс не гранатомёт, а целую планету. Он встал рядом с Парпатом, выстрелил, и башня накрытого ветками БМП взлетела в небо.
[1] Кто ты? (груз.)
[2] Кровавая Глотка.