Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2023
Тамерлан Тадтаев — осетинский русскоязычный писатель, публицист. Родился в 1966 году в Цхинвале. Участник грузино-осетинской войны. Награждён медалью «Защитник Отечества». Публиковался в журналах «Дружба народов», «Нева», «Сибирские огни». Автор нескольких сборников стихов и прозы, в том числе «Судный день» (2010), «Полиэтиленовый город» (2013), «Ангел Бесы» (2020) и др. Лауреат «Русской премии» и премии журнала «Нева» (2008).
Предыдущая публикация в «ДН» — 2021, № 10.
Земфира
К бутонам нежным страсть червей сильна,
Соблазн тем больше, чем прекрасней чудо…
Уильям Шекспир
Она появилась в нашем городе, яркая, красивая, в облегающем стройную фигуру платье, и люди на улице оборачивались вслед и застывали, как манекены в магазине. Даже спесивый владелец чёрной «Волги» Гьоро Дато (Свинья Дато), и тот сбавлял скорость возле прекрасной незнакомки и, высунувшись из окошка машины, пялился на девушку и сигналил. Но красотка будто не замечала, какой ажиотаж она вызывает, и продолжала цокать на своих шпильках в сторону большого парка. Там, в тени тополей, на лавочке у пруда, я и подкатил к ней, начав разговор с романа Хемингуэя «И восходит солнце». Я начал с эпиграфа к своему любимому роману: «Все мы потерянное поколение».
— Боже, больного мне ещё не хватало, — девушка испуганно огляделась по сторонам, но в парке в это время, кроме нас и сумасшедших в малиновых вельветовых халатах, никого не было. Я уже привык к психам, которые приходят сюда с пластмассовыми вёдрами и убирают мусор вокруг «озера» — так мы, местные, называем водоём с качающимися возле причала катамаранами.
— Род проходит и род приходит, — продолжал я клеить незнакомку текстом из Екклесиаста, от которого по всему моему телу бегали мурашки, — а земля пребывает вовеки. Восходит солнце и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идёт ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу с воем и возвращается ветер на круги своя. Э… кхм…
У меня потекли слёзы, на этом месте я всегда плачу, даже когда произношу магические слова про себя. Я отвернулся, чтобы скрыть сырость на лице, и заметил на другом берегу пруда психа, который прятался в кустах и, поглядывая на девушку, дрочил. Я погрозил ему кулаком, хотел даже кинуть в него камнем, но сумасшедший поднял руки, типа всё, уже кончил. Он спросил жестом, нет ли у меня сигарет, я отрицательно мотнул головой. Сумасшедший исчез, потом вышел из зарослей ивняка, попыхивая окурком, и как ни в чём не бывало принялся собирать мусор в своё пластмассовое красное ведро.
Девушка между тем сняла с ноги лодочку, деловито вытряхнула из неё песок, надела на свою удивительно красивую ступню, взглянула на меня уже с любопытством и произнесла:
— Не думала, что в этом городе есть интересующиеся литературой люди.
— Не знаю как все, но я целыми днями сижу в городской библиотеке.
Я вынул из кармана мамины с толстыми стёклами очки, напялил, голова сразу же закружилась, но что не сделаешь ради красивой девушки!
— Угадайте, какой книгой я сейчас наслаждаюсь?
— «Анной Карениной»?
— Нет! Даю вам ещё один шанс.
— «Тремя мушкетёрами»?
— Не, романы Дюма я прочитал ещё в начальных классах.
— Вы меня удивляете! Ладно, сдаюсь.
— «Алисой в Стране чудес»!
— О боже, вы мне будто в душу заглянули, ведь это моя любимая книжка. А как вас зовут?
— Тамме, ну, или Тамик. А вас?
— Земфира.
— Очень приятно… Земфира — какое у вас чудесное имя! Может, перейдём на ты?
— А давай.
После этого мы встали с лавочки и пошли по парку, болтая о том о сём. Оказалось, Земфира приехала сюда из Северной Осетии к родственникам и завтра должна была укатить обратно. Я тут же приуныл, ведь за такое короткое время туристку и ту не уговоришь, не то что осетинку да ещё красавицу-дочку североосетинского партийного босса.
Впрочем, это вряд ли, я давно заметил, что девчонки любят своих отцов настолько, что наделяют их полномочиями министров, в реале же те простые бульдозеристы, трактористы, водопроводчики и крановщики. А у рыжей Аллы, на которой я чуть не женился, родитель вообще оказался могильщиком на кладбище.
Земфира, заметив на моём лице недоверчивую улыбку, заявила, что её папу привозят домой на государственной чёрной «Волге».
От маминых очков мир вокруг стал мутным, меня стало пошатывать, как пьяницу. Земфира, похоже, решила, что меня крутит от смеха из-за её рассказов о том, в какой шикарной квартире она живёт с родителями в центре Владикавказа. Ну и махнула на меня рукой: мол, не веришь, не надо. Я снял очки, мы сменили тему, перешли снова на литературу и заговорили о «Мастере и Маргарите». На шпильках, конечно, далеко не уйдёшь, не погуляешь, тем более по усыпанной гравием дорожке. Земфира устала и сказала, что ей пора вернуться к родственникам, которые наверняка беспокоятся, если уже не кинулись на поиски. Тут я схватил её за осиную талию, привлёк к себе и хотел поцеловать по-французски, но она, смеясь, стала отбиваться. Я был более чем настойчив, и в конце концов Земфира сжалилась надо мной и подставила розовую, дивно пахнувшую щёчку.
— В губы, — она пообещала, — вечером.
— А мы ещё встретимся? — спросил я задыхаясь.
— Конечно, если ты поведёшь меня в кафе и напоишь шампанским.
Денег у меня в кармане хватило бы только на чай с каким-нибудь занюханным пирожным, но я подумал, что займу у ребят, если, конечно, свидание состоится.
Мы дошли до ворот парка, она сказала, что дальше провожать не надо, сама, мол, дойду. Договорились встретиться у кафе «Фатима» в шесть часов и расстались. Никто из ребят не вошёл в положение и денег, конечно, не одолжил. Пришлось украсть червонец из маминого кошелька, хотя я знал, какие последствия меня ждут. Впрочем, в глубине души была надежда, что Земфира всё-таки не придёт на свидание и не надо будет тратить деньги. Но она явилась, и червонец остался в кафе вместе с двумя пустыми бутылками шампанского и горой недоеденных закусок. Я ждал сдачи, но официантка не спешила к нам. Мужчины за соседними столиками пялились на мою даму, а я, предчувствуя скандал дома, совсем ушёл в себя, перестал улыбаться и говорить комплименты. Земфира обиделась, схватила свой зонт, встала и направилась к выходу, я обругал про себя дуру-официантку, плюнул на сдачу и побрёл за девушкой.
На улице бушевала гроза, зонтик не открывался, и мы сразу же промокли под ливнем. «Простуды мне ещё не хватало», — подумал я, со злобой глядя на носки своих хлюпающих туфель, — чего доброго, подошва отклеится по дороге. Да и вообще, какого чёрта мне нужно было клеить эту лошадь? Прыгнула бы она в машину Гьоро Дато, и он был бы на седьмом небе от счастья. Сразу бы повёз Земфиру в Тбилиси, а там повсюду дорогие рестораны. Зашли бы сначала в этот, потом в тот и напились бы на пару до поросячьего визга, только вот как с таким брюхом Дато влез бы на Земфиру?
Не знаю, что обо мне думала Земфира, наверное, тоже не очень хорошо, ну да хрен с ней, я решил, что галантно провожу свою даму до дома её родственников, а после пойду домой болеть. Так мы и шли, злые, хлюпая по лужам в сторону жилмассива, а над нами сверкали молнии и грохотал гром. Земфира снова стала возиться с зонтом, он открылся, и тут ветер вырвал его из влажных рук, я кинулся за ним, поймал и принёс обратно, как пёсик палку хозяйке. Земфира обняла меня, я впился в её пухлые губы, и мы стали истово целоваться. Я подумал, что червонец не вернуть, скандала с мамой тоже не миновать, выходило, что секс — единственная компенсация за грядущие неприятности. Я дал волю рукам, она не сопротивлялась, только стонала и тяжело дышала.
— Хочешь меня? — шёпотом спросила Земфира.
— Безумно!
— Я дам тебе, но с одним условием.
— Каким?
— Ты женишься на мне.
— Офигеть! Ты что, целка?
— Дурак!
— Извини, я ничего не понимаю.
— Тамик, или как там тебя, сегодня я не просто так заговорила о своём отце, он действительно большой человек, и если ты женишься на мне, папа поможет тебе сделать карьеру, и мы никогда ни в чём не будем нуждаться. Но есть одно «но»…
— Какое?
— Я связалась с одним парнем-наркоманом, он из нашего круга…
— Понятно, сын босса?
— Да, и по статусу он выше моего, потому-то я и оказалась в такой заднице!
— Хочешь, я разберусь с твоим типом?
— Нет, не нужно.
— Ладно, как скажешь.
— Таме, — я правильно произношу твоё имя?
— Ну да, хотя можно и Тамик, мне так больше нравится…
— Этот подонок и меня посадил на иглу, сейчас он в тюрьме сидит, но его скоро вытащат оттуда.
— Что за санта-барбара?
— Я серьёзно, Таме, если я вернусь во Владик, он украдёт меня, женится, и я стану героиновой девочкой. А мне хочется обычного счастья, — Земфира заплакала. — Ты мне нравишься, Таме, я бы родила тебе детей, и мы жили бы вместе не зная горя…
Тут на нас снова обрушился ливень с градом, и мы укрылись в подвале одного из корпусов жилмассива. Там было темно хоть глаз выколи, но мысли мои прояснились, а чувства к Земфире переменились. Мне захотелось вырвать девушку из лап наркомана, сделать её счастливой. Она такая красивая, просто лапочка, будем вместе встречать рассветы и гулять по вечерам в парке. Хорошо, если бы папа Земфиры и в самом деле оказался партийным боссом, а не могильщиком, как отец рыжей Аллы, тогда бы он помог нам встать на ноги. А нет, так сами всё сделаем: я найду работу, дострою отцовский дом, родим детей, куплю машину, летом будем ездить на море в Сухум или Батум, может, в Ялту махнём. Словом, я наполнился счастьем, как светлячок светом, и уже решил вести Земфиру к себе домой, чтоб представить её маман как невесту.
К тому времени дождь перестал барабанить по козырьку над подвалом, самое время идти. Но была уже глубокая ночь, и переть в мокрой одежде на другой конец города мне совсем не хотелось. Хорошо бы поймать такси, у меня ещё оставался в кармане рубль. Тут до моего слуха донёсся шум мотора, хлопанье дверей автомобиля и тихие приглушённые голоса.
— Сейчас поднимусь наверх, — шепнул я Земфире. — Узнаю, в чём дело, может, это такси.
— Милый, будь поаккуратней.
— Да что со мной случится? Это же мой родной город. Ладно, я сейчас.
Я выбрался наверх и направился к фигурам возле легковушки. Сердце моё пело от счастья, я почти не касался ногами земли, ещё немного, и я бы взмыл наверх. Люди возле автомобиля повернулись в мою сторону и молча смотрели на меня. Приблизившись, я увидел, что это были менты. Тугома (Кровавая Блевотина) и верзилу (Матрошку) я узнал сразу, они как-то повязали меня с другом из-за драки и били нас в участке будь здоров. Тем не менее я вежливо поздоровался с ними, сказал, что принял их машину за такси и хотел поехать на нём домой. «Мы тебя подбросим», — тихим голосом произнёс Матрошка. «Да нет, спасибо, не буду вас отвлекать, до свидания». Я развернулся и пошёл прочь. Была у меня в голове соблазнительная мысль убежать и отвлечь легавых от подвала, где сидела Земфира. Но потом я всё-таки решил, что негоже бросать невесту при первой же опасности, буду с ней до конца и в радости, и в горе. Я надеялся, что кроны платанов и тьма скроют меня от глаз легавых и сделал ещё один хитрый манёвр: прошёл несколько корпусов, потом, прячась за деревьями и кустами, вернулся к козырьку, спустился к Земфире, обнял и закрыл ей рот поцелуем. Но она, почувствовав неладное, отлепилась от меня и шёпотом спросила: «Что случилось, ты нашёл такси?» «Тс-с, я встретился с нехорошими людьми, будем сидеть тут тихо, пока эти твари не уберутся». Но легавые не ушли, они взяли след и уже спускались, освещая фонариком стены подвала, где мы прятались. Я слышал их разговор и понял, что мы влипли по самое не хочу:
— Куда подевался этот членосос? Ты точно видел, что он зашёл сюда?
Земфира дёрнулась, хотела что-то сказать, но я прикрыл ей рот ладонью.
— Посвети-ка сюда, — сказал Тугом. — Видишь мокрые следы? Как ты думаешь, чьи они?
Прятаться дальше было бесполезно, менты обнаружили нас, вытащили из подвала, засунули в машину и повезли в участок. По дороге легавые били меня и спрашивали, кто ещё был на той вечеринке. Я не знаю, о чём вы говорите, визжал я, уронив к чертям достоинство, честь, — словом, всё, что украшает мужчину, мы просто спрятались от грозы в подвале! Земфира сидела между мной и Тугомом, бедняжка плакала и говорила, что они ещё пожалеют об этом, за что Тугом ей врезал локтем по лицу. Я было рванулся к Блевотине, но Матрошка вырубил меня ударом кулака по голове.
Очнулся я во дворе участка, менты окружили и молотили меня, похоже, для них это было развлечением или своего рода зарядкой. Особенно старался Тугом, как будто оправдывал свою гнусную кличку. Из участка доносились вопли Земфиры: «Не смейте меня трогать, убери свои грязные лапы, сволочь, дочери своей засунь их туда! Да вы хоть знаете, с кем имеете дело? Мой отец вас всех пересажает, бляди! Дайте хотя бы позвонить папе!»
А я уже не чувствовал боли и перестал закрывать голову руками, мне просто хотелось отключиться, может, даже умереть. Но вдруг всё переменилось: менты вокруг засуетились, пытались поставить меня на ноги, поили водой, капали в стакан валерьянку: Земфира и вправду оказалась дочерью Н. Это имя было у всех на слуху, осетины гордились им, как грузины Сталиным. Я увидел растерянное лицо Тугома, он просил меня написать, что Земфира шлюха и занимается сексом за деньги.
— Ты хочешь, чтобы я назвал свою невесту блядью? — спросил я, глядя на эту сволочь из щелей вздутых глаз.
— За это мы отпустим тебя домой прямо сейчас. Или ты хочешь загреметь в тюрьму?
— За что?
— За то, что ты был на вечеринке, где зарезали парня, мы повесим на тебя труп. Сечёшь?
— Отвали от меня, пока я не заблевал тебя кровью.
— Шутки со мной шутить вздумал?
Тугом хотел меня ударить, но прибежал Матрошка и велел выкинуть меня за ворота. Он был ужасно расстроен и говорил Блевотине, что надо срочно звонить в Тбилиси, иначе всех причастных ждёт тюрьма. Девушку, мол, вообще нельзя было трогать, кто её бил-то, не ты, Тугом?
Домой я пришёл под утро. Мама, увидев меня, чуть в обморок не упала, я накапал ей корвалол и уложил на кровать. Потом я помылся, переоделся и вернулся в ментовку. У ворот стоял знакомый легавый, когда-то мы учились с ним в одной школе, и я, бывало, колотил его, отбирал деньги, а как-то насрал ему в портфель. Я поздоровался с ним и спросил, что сталось с девушкой, которую привезли сюда ночью вместе со мной. «Отпустили. Слушай, Таме, шёл бы ты отсюда, мне не хочется неприятностей. Да и как вспомню, что ты со мной в школе вытворял, короче, вали отсюда, мать твою, или я за себя не ручаюсь!» «Ладно-ладно, — я поднял руки и стал отступать, — ты же не всё время будешь в форме, поймаю ещё тебя в гражданке…»
Потом я ещё долго искал Земфиру, но так и не нашёл…
Заказ
Сначала мы пили в мастерской, заваленной картинами и всяким художественным хламом. На месте Бесы я был бы поаккуратней, ведь каждая его работа стоила целое состояние. Не помню, в каком году он продал картину за триста тысяч евро и купил сыну от первой жены квартиру на Кипре. Ну да это, конечно, не моё дело, я пришёл к своему другу детства просить денег на фильм. Я как раз осваивал новый смартфон с офигенной камерой, буду снимать на телефон, сейчас это модно, да и на оператора не придётся тратиться.
Актёров будет всего три: я буду играть самого себя, на роль покойного Серёги я уже присмотрел артиста, осталось провести кастинг на роль главной героини. По ещё не написанному сценарию она должна воспылать ко мне страстью на Каннском кинофестивале. Разумеется, у неё ничего не получится, потому что на родине меня ждёт жена. Но без интриги тут не обойтись: в нашем отеле живут две подруги — одна китаянка, другая чернокожая — обе бишечки, они принимают меня за Джонни Деппа, и по вечерам мы втроём тайно — надо хорошенько прописать в сценарии — кувыркаемся в постели. Увидев, что со мной ничего не выходит, главная героиня решает подкатить к Серёге и начинает околдовывать его своими чарами. Актриса должна быть молодая, двадцать пять лет, красивая, с офигенной фигурой, имени ей я ещё не придумал. По сценарию, который крутится в моей воспалённой от идей голове, она, скорей всего, Татьяна, ну, или Сандра. Она, кстати, тоже режиссёр и привезла с собой в Канны слабенькую короткометражку. В финале её похищают арабы, у которых она покупала кокс, и мы с Серёгой идём освобождать красотку. Концовку я ещё не придумал, ну да это пустяки, главное — выклянчить у Бесы десять тысяч евро, — вполне приличный бюджет для такого кино.
По правде говоря, я плевать хотел на сюжет фильма, просто мне ужасно хочется вернуться в Канны и поснимать места, где мы были с Серёгой в мае 2015-го. Трезвый, однако, я не решался просить денег у друга детства и, чтобы набраться храбрости, отчаянно пил. Беса тоже был не в духе и жрал виски с таким видом, словно хотел покончить с собой. Иногда, впрочем, лицо художника начинало сиять, а из глаз брызгали пьяные счастливые слёзы. В такие моменты он предлагал выпить за некую прекрасную Аннет. Я терялся в догадках, кто эта девушка, уж не Аня ли, бывшая его жена, и хлестал виски за неё. Когда стало ясно, что попойки по-цхинвальски не миновать — жуткое дело, — мы переместились на кухню. Холодильник был пустой, зато в баре алкоголя хватило бы на хорошую свадьбу. Беса сказал, чтобы я чувствовал себя как дома, а сам юркнул в сортир. Пока он тужился на толчке, я открыл новую бутылку виски и потихонечку увеличивал градус храбрости для своей просьбы. Кстати, не все почитатели Бесы знают, что гениальный художник страдает запорами, и он может просидеть на толчке час, а то и больше.
— Таме, — донеслось из туалета, — ты не голодный?
— Нет, — я громко, как пёс, сглотнул слюну, до того хотелось жрать, но по цхинвальскому обычаю я должен был отнекиваться, пока меня не ткнут мордой в еду.
— Не дури. Как ты относишься к японской кухне?
— Нормально, — я сощурил глаза. — Моя якудза, банзай! Смотрел «Фейерверк» Такеши Китано?
— Спрашиваешь. Слушай, я заказал суши и пиццу, сейчас их принесут.
— Помнишь, Китано завернул в полотенце камень, жахнул им по башке якудзу и у того выскочил глаз?
— Он наступил на него?
— На что?
— На глаз якудзы.
— Не помню, но Такеши и не такое вытворял в своих фильмах.
— Такеши Китано приходил на мою выставку в Токио, кажется, даже хотел купить картину.
— Охренеть! Надеюсь, ты взял у него автограф?
— Обычно у меня берут автографы.
— За тебя, Беса, ты очень крутой, я горжусь тобой, бро!
— Спасибо, Таме. А в Голливуде встречался с самим Дэвидом Линчем, он приглашал меня художником на какой-то свой проект.
— Не на «Твин Пикс»?
— Чёрт его знает, мы говорили на английском без переводчика, я ни хрена не понял, если честно.
— Ты не сказал ему, что один из моих любимых фильмов — «Малхолланд-драйв»?
— А должен был?
— Думаю, Линчу было бы приятно знать, что где-то в Мухосранске у него есть фанат. В любом случае Наоми Уоттс сыграла гениально!
— Мне больше понравилась брюнетка… Лаура Хэрринг, если не ошибаюсь.
— Она, конечно, тоже гениальна, но Наоми круче, я подписался на неё в фейсбуке и ставлю лайки под каждой её фоткой.
— Таме!
— Что?
— Ты когда-нибудь какал с женщиной вместе?
— В смысле? — я хотел выпить, но расплескал виски, пришлось долить из бутылки. — На одном унитазе?
— На толчке мало романтики. Слыхал про Лисью бухту?
— Вроде да, хотя чёрт его знает, а что?
— Похоже, я тут надолго, подай мне, пожалуйста, что-нибудь из бара.
— Ладно.
Я встал, но сперва двинул в гардеробную, отыскал брендовую кожаную куртку, которую Беса обещал мне отдать ещё в допандемийные времена, снял её с плечиков и запихнул в свой рюкзак. Потом вернулся на кухню, вынул из бара большую бутылку «Джемисон Блейк» и просунул её Бесе в сортир. Ну вот, куртка теперь моя, я столько мечтал о ней! Если Беса даст деньги на фильм, возьму кожанку на Каннский фестиваль: у меня слабость к дорогой красивой одежде, хотя фигура уже не та. Разжирел, вырос живот, но плечи мои по-прежнему сильные. Впрочем, до начала фестиваля ещё есть время, чтобы сбросить несколько кило, начну бегать, подкачаюсь, если, конечно, проклятый коронавирус не уложит меня в могилу, как чума Моцарта. Я сел за стол, налил себе и выпил.
— Как ты там? — спросил я Бесу.
— Нормально.
— Ты говорил про Лисью бухту.
— Не знаю, как сейчас, — сказал Беса после некоторого молчания, — но лет пятнадцать назад в Крыму был дикий нудистский пляж. Люди приезжали туда семьями, ставили палатки на берегу в трёх шагах от моря и жили месяцами…
Я закурил и стал слушать про то, как Беса со своей женой Анечкой прикатили в Лисью бухту с полным багажником бухла, разбили палатку рядом с шатром парочки из Киева и целыми днями купались, загорали пили вино, знакомились. Как-то ночью Анечка разбудила Бесу и сказала, что хочет выйти по-большому, но боится одна. Ему было лень вылезать из палатки, ещё больше он боялся скорпионов и ползучих гадов и посоветовал Ане заплыть в море и справить нужду в воде. Та отказалась. По негласным правилам Лисьей бухты такое делать строго запрещалось. И Бесе пришлось карабкаться с ней на холм к кустам, по дороге в животе у него тоже заурчало.
— Готов поклясться, — пыхтел Беса в туалете, — что причиной революции в наших животах были шпроты. Анечка прихватила с собой бутылку хереса для лечения, я пачку сигарет. Добравшись до отхожего места, мы сели друг против друга и давай пить-курить и испражняться. Скажи, чем не романтика?
— При всём моём уважении, — мне вспомнилась фраза из «Клана Сопрано», — я никогда не гадил с женщиной вместе.
— Значит, ты не любил по-настоящему. С холма, между прочим, был волшебный вид на лунную дорожку.
— Я хоть и не верю в гороскопы, но как Рак люблю море, только не Чёрное, мне нравится Средиземное и города на его берегах, старушку Европу, короче.
— С любимой вместе и лужа покажется океаном, — сказал Беса. — Слышь, Таме, а соседи-то наши из Киева оказались свингерами. Ребята были примерно нашего возраста, лет по тридцать пять, высокие, стройные. Парня звали Богдан, девушку Ванда. При виде её лысой киски член мой вставал, и мне приходилось набрасывать на него полотенце. Девушка была огонь, с потрясающей, без целлюлита попой, крышу сносило, когда я смотрел на неё. Богдан с Анечкой взяли привычку заплывать вместе так далеко, что исчезали из виду. Я не то чтобы ревновал, но на душе становилось скверно, иногда хотелось взять свои манатки и свалить из Лисьей бухты, но выбраться оттуда было непросто — далеко от цивилизации, да и машина, на которой мы приехали, принадлежала Анечке. Как-то я лежал в палатке один, представляя, что происходит между Аней и Богданом на морских просторах, писал стихи в блокноте, как вдруг ощутил на своих ногах чьё-то горячее тело. Закрой глаза, услышал я голос Ванды. Я повиновался, и она, стянув с меня плавки, взяла в рот. Она была мастер минета, но мне смерть как хотелось с ней соития, и мы классно трахнулись. К тому времени вернулись пловцы и застукали нас. Я приготовился к обороне и уже собирался дать Богдану в зубы первым, но тот, вместо того чтобы броситься на меня с кулаками, сжал Аню в объятиях и стал целовать её в губы, шею, грудь, живот. Потом опустился перед ней на колени, как рыцарь перед знатной леди, и прильнул лицом к влажной дырочке моей сексапильной жёнушки. Анечка откинула назад голову и, запустив пальцы в мокрые светлые волосы красавца, тихо постанывала. Но ты бы поглядел на Ванду, она мастурбировала и шептала: ребята, давайте делать это не на виду у всех. Оставшуюся неделю мы жили вчетвером, смакуя каждый день. Но уже был конец августа, и нам с Анечкой надо было возвращаться в Москву.
В дверь позвонили. Беса попросил меня принять заказ, я забрал у азиата в жёлтой униформе коробки с едой, притащил их на кухню, положил на стол, отыскал пиццу и принялся есть, пока она была горячей.
После еды меня потянуло спать. Отодвинув от себя коробки с пиццей и роллами, я положил руки на стол и опустил на них голову. Мне приснилось, будто я мальчишка, стою на крыше будки возле глубокого бассейна, крытого наполовину бетонными плитами. Ребята внизу не верят, что я прыгну с трёхметровой высоты, и кричат, чтобы я не валял дурака и слез оттуда. Но я взмываю вверх, согнувшись, ныряю вниз головой и заплываю под бетонные плиты, как рыба под камень. Глупо, конечно, привлекать к себе таким образом внимание, но чего не сделаешь ради славы. Я держусь под водой сколько могу, потом решаю подняться, но у меня не получается. Я паникую, и вместо того, чтобы плыть к свету, принимаюсь грести к мраку. Я бьюсь о стенки бассейна, как пойманная рыба в банке, и мысли, что меня хватятся дома не раньше вечера, тянут на дно, как привязанные к ногам гири. И тут какой-то тип подплывает ко мне, хватает за волосы, тащит к свету, мы выныриваем на поверхность, и я вдыхаю полной грудью воздух. Я хочу поблагодарить своего спасителя, но он исчез. Я сажусь на бортик и, обхватив руками ноги, смотрю на ребят, а они как ни в чём не бывало продолжают нырять и купаться в бассейне. Меня трясёт от обиды, я всхлипываю.
Проснувшись, я взял из бара ещё одну бутылку, налил себе виски, выпил и прислушался к рассказу Бесы про то, как они возвращались в Москву из Крыма. За рулём сидела Анечка, рядом, на переднем кресле, он, сзади два подростка: сын Ани Кирилл и его одноклассник. В обязанности Бесы как штурмана входило следить за тем, чтобы Аня не уснула за рулём, но на ней были чёрные очки. До Москвы ещё далеко, а он успел рассказать Ане все смешные и несмешные анекдоты, поведал ей новейшую историю Южной Осетии и своё участие в ней. И когда наступала пауза, Беса смотрел на чёрные очки жены, гадая, спит она или нет. Аня улыбалась и просила прикурить ей сигарету или дать попить водички. Подростки на заднем сиденье спали, несмотря на жару. Кондиционер уже не справлялся, Беса время от времени опускал стекло, и в салон врывался горячий, как из духовки, ветер. Но вот слова иссякли, в салоне стало тихо, и в этой тишине штурман услышал свой собственный храп. Он вскинул голову и увидел, что Аня решила обогнать фуру, вырулила на встречку, но не торопилась вернуться на свою полосу, а прямо на них, сигналя, нёсся серый минивэн. Беса рванулся к рулю и стал крутить его вправо, стараясь отвести машину от удара.
— Ты что творишь?! — орал Беса.
Аня откинулась назад, как манекен, очки слетели с переносицы и обнажили её залепленные сном глаза.
— Просыпайся! Жми на тормоз, блядь! Нам конец, ты угробила нас всех!
Он ещё что-то кричал, пока страшный удар не срубил его. Очнувшись, Беса увидел суетящихся возле их машины людей. Какой-то тип отшвырнул капот над дымящимся мотором и начал обрывать шланги, провода. Беса был весь в битом стекле, как новогодняя ёлка в гирляндах, ужасно болел живот, словно ему вспороли брюхо осколком лобовухи. Аня привстала и, упёршись булками о спинку сиденья, в ужасе кричала, вертела головой, искала Кирилла, но подростков в салоне уже не было. Беса схватил её за талию и вытащил из покорёженной машины, потом отошёл к обочине и осторожно, как раненый, сел на траву. Он ощупал себя, поднёс руку к глазам и, увидев, что на ладони нет крови, улыбнулся и помахал подросткам. Аня, рыдая, бросилась обнимать сына и того оболтуса, спрашивала, всё ли с ними в порядке. «Мама, успокойся, — говорил Кирилл, — с нами всё хорошо, сама ты как?» «Проклятая жара, я потеряла сознание, что за кошмарный день выдался сегодня!» «Если бы не Беса, — сказал Кирилл, — мы все погибли бы». Водитель минивэна, длинный светловолосый молодой человек, подбежал к Ане, схватил её за плечо и давай орать:
— Ты хоть понимаешь, что наделала, тупая ты сука? Будь моя воля, я бы запретил выдавать права блондинкам! Из-за тебя у меня сорвалась важная встреча! Я потерял деньги, много денег, но ты мне за всё заплатишь! Я тебя, суку, до трусов раздену, блядь!
Беса встал, подошёл к водителю минивэна, положил ему руку на плечо, и когда тот обернулся, ударил кулаком в грудь с такой силой, что у того хрустнули кости.
— Попробуй ещё что-то вякнуть, — сказал Беса, — и я, мать твою, откручу тебе башку, понял?
— Ладно, — прохрипел тот и побрёл к своей разбитой машине. Он сел в минивэн, оставив дверцу открытой.
Беса пошёл за ним, опустился на корточки напротив, попросил у него прощения, потом тихим задушевным голосом стал говорить: «Понятное дело, виновата Аня, уснула за рулём, с кем не бывает, но, слава богу, все остались живы, и это надо ценить, согласен?» «Как же не согласиться с тобой, ты мне ребро, кажется, сломал». «Да ничего я тебе не сломал, могло быть похуже, просто, когда говоришь с женщиной, надо вести себя как джентльмен. Меня самого до сих пор трясёт, хочется выговориться, понимаешь?» «Чего тут не понимать, — вздохнул водитель минивэна, — я видел, как ты выкрутил руль и увёл тачку от лобового. Не сделай ты этого, пришлось бы машину резать автогеном, чтобы вытащить по кусочкам ваши трупы». «Это точно, — сказал Беса, — скажу тебе честно, брат: не люблю я Крым, мне больше нравится Кипр, но у Ани дом в Ялте, она обожает этот город, вот и приходится с ней туда ездить раз сто в году, устал, честное слово. Как зовут тебя?» «Саша». «Очень приятно, а меня Беса. Представь, Саша, если бы на твою жену кричал какой-нибудь гондон. Я к тому, что, когда приедут гаишники, не вали всё на Аню, разойдитесь полюбовно, иначе мне придётся тебя найти потом, сечёшь?»
Саше ничего другого не оставалось как согласиться, и Беса с чувством исполненного долга отправился в кусты по-большому, а так как у него случился запор, он просидел в засаде час, пока Саша не сел в свой минивэн и не укатил.
Меня снова срубило. На этот раз мне приснилось, будто я нашёл ржавую лимонку с почти выдернутым кольцом. Я боялся, что она взорвётся и положит кучу народа, и бегал, ища безлюдное место, но, как назло, всюду толпился народ. Тогда я решил швырнуть гранату в реку, но тут кто-то положил руку мне на плечо и предложил вернуть вещь на место.
— Я не помню, где она была, — сказал я.
— В гардеробе.
Я проснулся и увидел перед собой Бесу.
— В этой квартире нельзя брать вещи без моего ведома, Таме.
— Ты про гранату?
— Я про куртку, — Беса с аппетитом уплетал роллы.
— Но ты обещал мне её два года назад!
— Разве? А, ну ладно, тогда носи на здоровье.
— Спасибо. Ещё я хочу попросить денег на фильм, только ради нашей дружбы не откажи, ну пожалуйста!
— Какой бюджет?
— Двадцать тысяч евро.
— Я дам тебе десять тысяч, — покончив с японской кухней, Беса принялся за остатки пиццы. — Не просто так.
— В смысле?
— Я хочу вернуть Анечку.
— За чем дело стало? Возвращай, ты завидный, при бабках жених, знаменитый художник, она с радостью к тебе прибежит, только свистни.
— Не могу. Она живёт с одним подонком и, похоже, любит его. Почему женщины западают на таких тварей, а порядочных, честных людей выгоняют?
— Не знаю, — я развёл руками и смахнул на пол бутылку. К счастью, она не разбилась, и я ногой запихнул её под стол.
— Знаешь, Анечка вытурила меня из этой вот самой квартиры, а теперь она моя, я купил её через знакомого риелтора. В центре Москвы, в двух шагах от метро, неплохо, а, Таме?
— Круто, ты молодец, Беса, я горжусь, что у меня такой друг!
— Спасибо, брат! Выпьем за дружбу?
— Давай, до дна!
— Я больше чем уверен, — Беса с силой стукнул пустым стаканом о стол, — что этот гондон надоумил Анечку продать квартиру и теперь висит у «Анны на шее». Он, между прочим, тоже писатель, пишет всякую хрень и выдаёт это за романы. Ты должен убить его, если хочешь снять фильм.
— Ты совсем, что ли, сбрендил?
— Искусство требует жертв, — Беса поднёс ко рту бутылку, запрокинул голову, допил всё, что было в ней, и положил пустой пузырь на пол.
— Нельзя убивать всех бездарных писателей. Может, я тоже графоман, и что теперь — покончить с собой?
— Ну, это тебе решать.
— Ладно. Как зовут того писателя?
— Килимонов. Имени не помню.
— Только деньги вперёд, а то опять уедешь за границу, и хрен дозвонишься до тебя.
— Они сейчас живут в Крыму, — сказал Беса. — Так что полетишь туда, адрес я тебе дам, выследишь парочку. Только сделай это не при Анечке, не травмируй её психику.
— Ладно.
— Убьёшь Килимонова на пляже, сейчас как раз начало августа, они любят загорать на диких нудистских пляжах, там нет камер, на всякий случай надень маску, как будто страшно боишься коронавируса.
— Я очень боюсь коронавируса.
— Таме, мать твою, не перебивай!
— Ладно, окей.
— Можно без этих твоих «окей»? Ты ведь не книгу пишешь. Короче, дождись, пока Анечка сделает заплыв, у тебя будет полчаса, чтобы разделаться с ним. Тебе и ствол не понадобится — завернёшь в полотенце два булыжника, как Китано в «Фейерверке», и трахнешь по башке Килимонова, чтобы у него глаза выскочили, потом наступишь на них. Я тебе накину сверху ещё десять штук, если снимешь всё это на телефон и пошлёшь мне.
— А что делать, если глаза не выпадут? Пальцами их, что ли, выдавить?
— Хочешь в Канны, делай, как я говорю.
Я взглянул под стол и увидел кучу пустых бутылок из-под виски. Похоже, пока я спал, Беса нажрался и теперь нёс пургу. Впрочем, я сам был пьян не меньше, иначе не стал бы слушать такую муть, тем более соглашаться убить человека, который не сделал мне ничего худого.
А Беса разошёлся, ругал Килимонова, который увёл у него жену: ничем, мол, скот не брезгует, берёт что плохо лежит, приехал из Томска с кипой никому не нужных стихов и вонючей, как падаль, прозой. Беса подвинул ко мне телефон с фотографией Килимонова. Я взял смартфон, пригляделся: знакомое лицо, кажется, мы встречались на презентации книги в «Китайском лётчике Джао Да». Я закурил, глубоко затянулся и отключился. Очнулся я на диване, за окном уже было светло. Первым делом я поискал телефон, он оказался на полу. Я взял его, поднёс к опухшим глазам и увидел сообщение от Бесы: «Таме, братишка, не помню, сказал я тебе вчера, что мне надо в Париж? Если нет, пишу сейчас: меня ждёт в Париже женщина, её зовут Аннет, утром она позвонила и сказала, что беременна от меня. Поздравь меня, брат, я очень счастлив! Когда кончится пандемия, я приеду с ней в Цхинвал, познакомлю Аннет со своими родителями. Про Килимонова забудь, он слишком ничтожен, чтоб ты марал о него руки. По Ане я иногда скучаю, верней, по тому времени, когда я впервые приехал в Москву и она показала мне другую жизнь. Мне очень понравились друзья Ани, её окружение, вся эта богема, но из-за Килимонова я перестал с ними общаться. А он втёрся к ним в доверие. Не знаю, как сейчас, а тогда он раскручивал ребят на бабло, подолгу жил у кого-нибудь на правах гениального писателя. Кстати о деньгах: пятнадцать тысяч евро я оставил на столе в кухне, дал бы больше, но сейчас с финансами туго. Ничего, прорвёмся, добавлю потом, если не будет хватать. Ты, главное, снимай, я ведь тоже знал Серёгу, светлый был человек, земля ему пухом. Я до сих пор помню, как он рассказывал историю про собаку. Жаль, что он так рано ушёл от нас. Вот сейчас сижу в самолёте и думаю, что мы с тобой не то что выжили в цхинвальском кошмаре, но ещё и добились чего-то в жизни. Это очень круто, брат. Ну ладно, мы уже взлетаем. Знаешь, может, мы с Аннет присоединимся к вам в Каннах, она, кстати, тоже актриса, снималась в каком-то сериале. Ну ладно, Таме, обнимаю».
Я встал, попёрся на кухню и увидел на столе свёрнутые в трубочку банкноты, под деньгами лежал пожелтевший исписанный листок. Я положил в карман пятнадцать тысяч, сел на стул, налил в стакан виски, выпил, закусил огрызком вчерашней пиццы и стал читать: «Тяжко собирать камни одному, какого бы цвета они ни были. А ты на этот раз заплыла так далеко, что вряд ли найдёшь меня в Черепашьей долине, чуть дальше Зелёнки. Как бы там ни было, я всё равно не покину Лисью бухту и буду ждать тебя здесь с бутылкой портвейна. Я выпью все наши запасы, только шампанское оставлю в надежде, что ты всё-таки вернёшься и мы поднимем бокалы за встречу. Но солнце уже садится, в который раз погружается в море, а я вползаю в наш двуспальный мешок. Надеюсь, ночью ты забредёшь в какой-нибудь из моих снов — ну хотя бы из любопытства. И тогда я упаду к твоим ногам, схвачу тебя за щиколотки и буду держать до тех пор, пока не проснёмся вместе. В ожидании тебя я прикинусь панком и начну доставать нудистов. Отрощу бороду до живота, и с шампанским в руке начну шататься по всей Лисьей бухте, и однажды встречу нас с тобой прежних. Порадуюсь нашим когда-то счастливым лицам. Выпью за любовь и уйду не оглядываясь. А мы с тобой посмотрим вслед чудику с шампанским, и я спрошу тебя:
— Кто это?
Ты ответишь:
— Парень, которого бросила его девушка.
Тогда я прижму тебя крепче и скажу:
— Любимая, мы же всегда будем вместе?
— Конечно, милый…»
Пленэр. Двадцать пять лет спустя
Есть у меня рассказ «Пленэр», что называется, из раннего, про второкурсников художественного училища на пленэре. Студенты живут в палаточном лагере в горах, пишут этюды, влюбляются, пьют вино, курят травку, купаются в горной реке, в которой годом раньше утонул студент из этого же училища. Главного героя истории зовут Алан, он безнадёжно влюблён в свою однокурсницу Свету, но красавица не замечает его ухаживаний, страданий и всего того, что бывает при неразделённой любви. Мало того, она сама сохнет по его лучшему другу Кериму, что окончательно добивает Алана.
Здесь и далее использованы отрывки из рассказов «Пленэр» и «Диалоги мертвецов».
«Алан сел на всё ещё тёплый камень и, обхватив ноги руками, задумался. За всю неделю, что они на пленэре, Алан не написал ни одного стоящего этюда. Моалим (учитель, таджик.) вчера вызвал его в свою палатку. Коренастый, с брюшком, он сидел на раскладушке, скрестив по-турецки ноги. Перед ним на табуретке стоял белый фарфоровый чайник, пиала и тарелка со слипшимися карамельками. Моалим поднёс пиалу к коричневому лицу и, окунув в неё чёрные усы, поставил на место.
— Что с тобой происходит, парень? — спросил он, закуривая. — У тебя вроде рост наметился, и какой рост. Ты всех удивил. За такое короткое время обогнал Керима, о других я уже не говорю.
Он вздохнул и подлил из чайника в пиалу зелёного чая. Алан украдкой посмотрел на его блестящую лысину и пожал плечами.
— Не знаю, что и сказать тебе, — продолжал моалим. — Ходишь постоянно с опущенной головой; куда это годится? Э, а может, ты влюбился? Про это я тоже слышал. И вот тебе мой совет: выбрось эти глупости из головы и работай. Эти горы, конечно, не такие красочные, как у вас на Кавказе, но работать можно.
Учитель погрузил в пиалу свои пышные усы и, прикурив новую сигарету от окурка, сказал:
— Послезавтра будет просмотр, так что иди, дерзай; да, скажешь Кериму, чтоб зашёл ко мне…»
«— Погляди-ка на этих кошек, — сказал Керим. — Ещё в воду не залезли, а какой крик подняли. И хоть бы одна из них умела сносно плавать.
— Света умеет, — вздохнул Алан, глядя на неё.
Высокая, пышная девушка с тёмными, до загорелой спины, волосами стояла на берегу и пробовала воду ногой. Красный купальник ничего не скрывал, напротив, туго обтягивал её.
— Не пойму, зачем им ещё эти бикини? — Алан обхватил руками согнутые в коленях ноги и прижал их к груди с такой силой, как будто хотел выдавить из себя сердце.
— Да чтоб дразнить нас, как быков красной тряпкой, — Керим тоже посмотрел на Свету. — Ты не обижаешься на меня из-за неё?
— Да нет, я же не слепой и вижу, что она сама на тебя лезет.
— И что ты в ней такого нашёл? — скривил губы Керим. — Товаристая, не спорю, есть за что подержаться. А ты на морду её глянь: вся в прыщах. Липнет ко мне, даже не знаю, как отвязаться. Мать не видать, давно бы её трахнул, если бы не ты.
— А что я? На твоём месте я бы не зевал.
— Так ты не против, если что?
— Конечно, нет. А как же её прыщи?
— В темноте я не буду видеть её лица, — хитрая лисья улыбка промелькнула на скуластом татарском лице Керима».
С горя Алан подсаживается на травку и по вечерам на дискотеке, обкуренный, подкатывает к другим девчонкам. Но те, разумеется, знают о его любви к Свете и отшивают страдальца. Анна прямо выговаривает герою.
«На медляки Алан приглашал Анну, девушку с несносным характером и острым язычком и, зная, что она подружка Светы, признавался ей в любви. Он прижимался к худому, плоскому телу партнёрши, тёрся о неё, как кабан о дерево, а сам украдкой поглядывал на пышные формы Светы, к которым льнул Керим под хит «Рики э повери».
— Слушай, — сказала однажды Анна Алану, когда тот опять заговорил о любви. — Хватит пудрить мозги. Как будто я не знаю, зачем ты ухаживаешь за мной. Видишь, с кем танцует Света? Так вот, она его любит. Света сама мне призналась. А ты отстань, надоел!
Анна разозлилась и ушла в палатку. Алан немного подумал и пригласил Таню.
— Я давно тебя люблю, — бормотал он, едва выговаривая слова, такой словил сушняк, после того как пыхнул целый косяк. — А Света дура. Она ещё пожалеет…
— Да пошёл ты, — прошептала в ответ молчаливая Таня. — Опять накурился, сволочь».
Керим, друг главного героя, считает Анну задавакой и рассказывает про неё историю. Парни, обкуренные в хлам, сидят на берегу шумной горной реки.
«— А кто же любит, Аннет? — сказал Керим. Слова друга доносились откуда-то издалека. — Мать не видать, если б не её папаша, эту шлюху за порог училища не пустили бы. Отец у неё всемирно известный художник, да…
— А разве Аннет шлюха? — спросил Алан, глядя на свои пальцы, которые вдруг стали расти и извиваться, будто змеи на голове Горгоны. Тесак бы сейчас и порубить их к чертям в капусту.
— Да я ж тебе рассказывал, нет? Ну так слушай. Года два назад она отдыхала в каком-то летнем лагере. Рувшан, мой двоюродный брат, тоже был там. Ты же знаешь, какой он беспредельщик.
— На вид он овца.
— Чего? — Керим удивлённо взглянул на Алана.
— Рот порву этому уроду, так ему и передай. Ай, в ухо скорпион залез! — Алан стал колотить себя кулаком по виску. — Уф… извини, я от этой дури сам не свой, несу что в голову взбредёт.
Керим понимающе кивнул, открыл пасть, вытащил оттуда живую кобру, повертел её над головой, как пращу, и закинул на верхушку горы. На змею тут же набросился мангуст, они стали сражаться, а Керим, отдышавшись, продолжал:
— Короче, в лагере Аннет опять стала хамить и задаваться, ну и Рувшан со своими дружками решил проучить эту дуру. Он приударил за ней и как-то вечером после дискотеки вывел её из лагеря, типа погуляем. В условленном месте парочку поджидали. Ребята раздели Аннет и пустили её по кругу. Брательник говорил, что она даже не пикнула, а знаешь почему?
— Сознание потеряла?
— Какое сознание? У неё и мозгов-то нет, просто понравилось ей, понимаешь? Рувшан говорил, что после этого Аннет сама просилась на групповуху, но им уже не до неё было — столько классных тёлок понаехало в лагерь».
В финале «Пленэра» Анна плавает в купальне под мостом и насмехается над своим однокурсниками.
«— Давай окунёмся, пока светло, — сказал Алан. Он где-то читал, что текущая вода смывает любую боль, даже от неразделённой любви…
Друзья спустились к берегу купальни под деревянным мостом, где собрался их курс. Все смотрели на плавающую Анну.
— Хорошо-то как! — воскликнула та, ложась на спину.
Течением девушку сносило вниз, но она вовремя переворачивалась и плыла кролем вверх. Достигнув моста, она снова ложилась на спину.
— Неплохо, блин, плавает, — произнёс сквозь зубы Керим.
— Ой, какая вода тёплая! — восторгалась Анна. — Света, иди купаться, что ты стоишь там с этими бабаями!
— Ну, блин, опять напрашивается, — сказал Джама.
— Чтоб тебя унесло в город, как того бедолагу! — каркнул Рахмон.
— Не дождёшься, ворона! — засмеялась Анна. — Лети-ка лучше в свой кишлак. Стране нужен хлопок, а не бездарные художники.
— Ну не хочет она жить в мире, — сказал Дима Пинхасов.
— А ты, влюблённый с пузом, чего стоишь? — Анна брызнула водой на Алана. — Всем подряд в любви объяснялся. Ни одной юбки не пропустил, наркоман несчастный! Признавайся: курнул опять? Что молчишь? Сушняк тебе рот заклеил, доходяга?
Алан невольно посмотрел на свой живот, потом со злобой на Анну, которую отнесло на стремнину.
— Помогите! — крикнула Света. — Она же утонет! Господи, да что же вы стоите!
— Моалим, Анна тонет! — кричали девочки.
— За что боролась, на то и напоролась, — сказал Керим, поджав свои тонкие губы.
Анна попыталась встать, но волны сбили её и понесли вниз.
— Ты куда? — крикнул Керим вслед Алану. — Утонешь ведь с ней! Ты глупый, что ли?!
Но Алан ничего уже не слышал, он побежал вдоль скалистого берега и, обогнав барахтающуюся в воде девушку, бросился ей наперерез. Тонущая протянула ему руку, и он схватил Анну за запястье. Река дралась с Аланом за Анну не на жизнь, а на смерть. Волны сбивали с ног, ударяли головой о камни, но он, не отпуская беспомощной руки девушки, грёб к берегу. В конце концов они выбрались из воды, и Алан без сил повалился на остывающие камни. Он взглянул на дрожащую Анну, на её маленькие, с кулачок, груди и отвернулся.
— Почему ты это сделал?
Трясущимися руками спасённая поправляла на себе чёрный купальник. Алан не знал, что ответить, и молчал. Он не видел или делал вид, что не замечает, как к ним приближается толпа, впереди всех бежала Света…»
Рассказ «Пленэр», как я уже говорил выше, ранний, написан скверно, и мне всегда хотелось его переделать. Но самое ужасное то, что я не изменил имён персонажей и так опубликовал его в литературном журнале. Своё-то я поменял на Алана и утешался мыслью, что прототипы персонажей моей истории безвозвратно ушли в прошлое, канули, что называется, в небытие. Но с развитием интернета я стал беспокоиться, пытался даже убрать «Пленэр» с сайта журнала. Но главред посмеялся над моими опасениями и сказал, чтоб я не порол горячку, успокоился: мало ли на свете Керимов, Светлан и Анн?
— Ты мне лучше скажи, — главред снял очки и взглянул на меня своими добрыми глазами, — сколько с тех пор прошло лет?
— Не меньше двадцати, — ответил я, подумав.
— Ну тем более. А что, собственно, тебя беспокоит в этом рассказе? Насколько я помню, там нет ничего оскорбительного.
— В «Пленэре» есть нехорошая байка про Анну, я бы убрал её, но тогда придётся переделывать весь рассказ.
— Знаешь поговорку: волков бояться — в лес не ходить?
— Знаю, — вздохнул я.
— Я от тебя уже устал, Тамерлан, — главред потянулся в своём кресле. — Скажи-ка лучше, над чем сейчас работаешь или, может, ты вообще бросил писать? Давненько мы от тебя ничего не получали.
— Скоро будет, — заверил я главреда.
Из редакции я вышел успокоенный и на несколько лет забыл об этом рассказе. К тому времени я успел развестись, перебрался в Москву, поступил во ВГИК и проучился на сценарном два года. Я ушёл оттуда, не поладив на второй год с новым, не в меру упитанным мастером. Он писал сценарии к сериалам и, мне казалось, воровал идеи у нас, своих учеников. Я его сразу раскусил и забил на учёбу, приходил только на лекции прежнего мастера и тем самым поставил своего любимого учителя в неловкое положение. В конце концов меня вызвали в деканат и вежливо попросили написать заявление по собственному желанию.
Тогда же и объявились герои моих душанбинских рассказов. Первый, с кем я поговорил, был Керим.
«После нескольких гудков послышался голос Керима:
— Алло, кто это?
— Тамерлан! Керим, брат, ты даже не представляешь, как я рад тебя слышать!
— Тамерлан? Знакомое имя.
— Ну ещё бы, мы же с тобой были как братья родные! Ты вспомни, неужто забыл?
— Послушайте, это было двадцать лет назад. А что за номер, вы где сейчас, не в Америке случайно?
— Да нет, я в Цхинвале, у нас тут была война, недавно закончилась, в городе появился интернет, и я нашёл тебя, брат! А сам-то ты где сейчас?
— В Польше. У меня жена полька. Вы извините, Тамерлан, но мне сейчас некогда.
— Ладно, но почему ты со мной на вы?
— Ну, во-первых, потому что я вас плохо помню, во-вторых, меня ждёт жена, так что извините.
— Ну, может, тогда я вам завтра позвоню?
— Зачем?
— Ну да, извините…
— Бывает».
Другие однокурсники помнили меня, почти все они читали «Пленэр» и во время телефонных разговоров интересовались, почему я так унизил Анну, что она сделала мне такого плохого. Я говорил, что у меня и в мыслях не было кого-то унижать, просто сильно тосковал по тому времени и описал сей яркий и восхитительный миг своей жизни как запомнил. Джама, однако, не верил мне и заявил, что я не ладил с Анной с самого начала, вот и решил свести с ней счёты таким образом.
— Не говори ерунды.
— Ты в курсе, что Аннет теперь известная художница? Катается по миру, устраивает выставки в Париже, Венеции, Нью-Йорке и чёрт знает где ещё.
— Да знаю я. Кто бы мог подумать? Мне казалось, что легче слона научить рисовать, чем Аннет.
— Вот видишь, ты до сих пор на неё злишься.
— Если бы не я, Аннет утонула бы тогда на пленэре, — я начал злиться, Джама и в училище доводил меня своими тупыми шутками, сколько раз хотел набить ему морду.
— В смысле?
— В прямом. Забыл, что ли, как я вытаскивал её из реки, а вы все стояли на берегу и спокойно смотрели, как она тонет?
— Такого не было, ты и вправду сочинитель! Ну и фантазия у тебя, Тамик.
Меня чуть кондрашка не хватила от его слов, я уже хотел разбить смартфон, но решил, что он мне ещё понадобится. И стал дальше обзванивать однокурсников и однокурсниц.
«— Привет, Ольга!
— О, Тамик, привет! Рада тебя слышать. Я рассказывала мужу о тебе, он даже читал твой “Пленэр”.
— Спасибо. Я вот что хотел спросить…
— Я вся внимание, Тамик.
— Помнишь, как тонула Аннет на пленэре?
— Нет. А на каком курсе это было, не на третьем, случайно?
— Ты дура, что ли? На третьем курсе я с вами не учился! — я не мог совладать с охватившим меня гневом и орал как сумасшедший. — Я, мать твою, воевал в это время!
— Ты что кричишь, Тамик? У меня и так жизнь не сахар, муж уходит к другой, молодой, а мне уже за сорок.
— Извини, пожалуйста, у меня было две контузии, — я сделал несколько глубоких вдохов, закурил и перешёл на шёпот, меня понесло. — Знаешь, я свою жену столкнул с обрыва, и она разбилась насмерть.
— Господи боже мой, что ты такое говоришь? Я включила громкую связь.
— Муж, что ли, ревнивый?
— Ещё какой ревнивый, к тому же капитан милиции. — Дело, небось, уже на меня шьёт, скажи ему, что я пошутил. Ладно, пока».
Даже Света не помнила, как я вытаскивал из сумасшедшей горной реки нашу гениальную однокурсницу. Но ей было приятно, что я написал про неё в рассказе, и даже предложила мне поехать вместе куда-нибудь за границу. Все расходы она брала на себя, сказала, что муж оставил ей в наследство доходный бизнес и она теперь всё время путешествует. Мы говорили по видеосвязи, и я никак не мог поверить, что эта некрасивая, рано увядшая женщина была моей богиней четверть века назад. В голове вертелась строчка из «Руслана и Людмилы»: «Наина, где твоя краса?»
Конечно, я мог спросить у самой Анны, как всё было на самом деле, но боялся звонить ей из-за той дурацкой байки в рассказе.
Прошло ещё несколько лет, и однажды я всё-таки набрал номер Анны. Боже, как она обрадовалась моему звонку! Сказала, что я её спаситель.
— Стоп, значит, это не сон, не выдумка?! — от волнения с меня слетели очки, но вместо того, чтобы поднять свои стекляшки, я наступил на них и раздавил. — И я реально спас тебя тогда на пленэре?
— Конечно, если бы не ты, меня бы не было на этом свете! Знаешь что, Тамик, а приезжай к нам в Питер, познакомлю тебя с мужем, он очень известный художник, его картины висят в самых престижных галереях мира, у нас большая квартира, можешь жить сколько захочешь.
— С удовольствием, только скажи, пожалуйста: ты читала «Пленэр»?
— Я слышала от наших, что ты написал про нас, но, дорогой, дай мне два дня.
— Да хоть неделю!
После нашего первого восторженного разговора я звонил Анне ещё раз пять и спрашивал, как дела с «Пленэром». «Никак, родной, дай мне ещё три дня, а лучше садись на «Сапсан» и приезжай в гости, сам же и прочтёшь нам с мужем свой замечательный рассказ, ты ведь любишь читать свои произведения? Нет, у меня плохая дикция», — и т.д.
Анна позвонила мне сама через месяц, голос у неё был злой: как ты мог написать такое, Тамерлан, боже, что я тебе такого сделала? Знаешь, на самом деле мне пофиг, но «Пленэр» прочла моя золовка, она и так ненавидит меня, и теперь я не то что не могу пригласить тебя, но прошу больше не звонить мне, гнида!