Роман
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2023
Гриневский Александр Олегович — прозаик. Геолог, преподаватель МГУ им. М.В.Ломоносова. Автор книг: «Зыбкость» (2008), «Истории с приставкой “гео”» (2012), «Ненужные» (2016). Постоянный автор «Дружбы народов». Живёт в Москве.
Предыдущая публикация в «ДН» — роман «Кондратьев и Лёля» (2022, № 4).
Чего-то, вроде, около, —
Кружилось в голове,
Оно болотом скокало,
То справа, то левей.
Геннадий Шпаликов. «Бессонница»
Часть первая
1
Я смотрел на неё с неприязнью: как я мог согласиться на эту поездку? Уговорили. Нет, конечно, интересно испытать прибор, который соорудил собственными руками. Но не с ней же! Изначально планировалось: я, Юленька и Силаев. Юленька, она хорошая! Сидит и слушает с удивлённо распахнутыми глазами всё подряд. Молодая потому что, тридцати ещё нет. И семьи, похоже, нет, раз к этим прибилась. Силаев тоже мужик ничего. Правда, пьёт сильно. Он-то утверждает, что это не пьянство, а эксперимент по собственноручно разработанной методике. Слышит и записывает какие-то голоса — говорит: зашифрованные послания оттуда. Ну, из потустороннего мира. Да бог с ним, главное, мужик компанейский. Накануне поездки выяснилось, что Юленька заболела, Силаев отказался ехать без всяких объяснений. Мне бы тоже отказаться, раз такое дело, но, как всегда, слабохарактерность подвела, мямлил что-то неопределённое, и вот результат: Светлана Сергеевна (прозвище Эсэс), сорокапятилетняя парикмахерша, помешанная на внеземном контакте, громогласная и напористая. На собраниях всегда старался держаться от неё подальше — пугала габаритами.
В этой группе паранормальщиков я недавно. В институте, где так и не получилось защитить кандидатскую, с возрастом вышел в тираж, превратился из подающего надежды молодого специалиста в рядового технаря. Сижу с вечно дымящим паяльником в своём углу, делаю, что велят. Зарплата — копейки. Тоска, одним словом, уже не подняться. И дома — тоска. Двушка со старой мебелью, телевизор, растолстевшая жена в халате и взрослая дочь, которая никак замуж не выйдет, ненавидит всех и вся — вон, замок в дверь своей комнаты врезала. Впору запить, но выяснилось, что ни душа, ни тело спиртного не принимают. Сорок шесть — это не шутки. Загрустил вконец. Тут эти чудики и подвернулись. Интересные ребята. Образования никакого, зато глаза горят. Кто в зелёных инопланетян верит, кто — в потусторонний мир. Да и хрен с ней, с этой их верой! Главное, они уважительно друг к другу относятся, не то что у нас в институте. Ко мне, который с высшим техническим, да ещё и руками работать умеет, сразу повышенное внимание. Приятно среди них находиться, значимость свою чувствовать. Неожиданно эта пещера нарисовалась. Я уже и не помню, кто информацию принёс: мол, в Архангельской области открыта новая карстовая пещера. И они загорелись обследовать раньше других. Какую-то байду несли про скрытые залы и полости, где могут храниться древние артефакты. «Золотая баба», а то и золото Колчака. Бред, конечно, но почему бы не съездить развеяться? Вот только никак не ожидал, что со Светланой Сергеевной. Хотя, что греха таить, удобно. Сразу начала командовать. Я при ней, как зять Мижуев, главное — не перечить, пусть сама все проблемы решает.
До Архангельска — поездом. Скептически наблюдая, как я пытаюсь запихнуть сумки на третью полку, сообщила, что мужа выгнала из-за несоответствия. Какого несоответствия, так и осталось загадкой. Потом самолётом до Пинеги и автобусом сюда, в Прилукомск. Та ещё дорога. Похоже, нас за мужа с женой принимали. На меня смотрели с плохо скрываемой жалостью. Огромная бабища и хилый мужичонка при ней, снаряжённые клетчатыми тяжеленными сумками с барахлом. Не барахло в сумках, аппаратура. Тащился за Эсэс, как старый гружёный буксир за кормой океанского сухогруза. Местный люд, ошарашенный габаритами и широкой поступью, застывал в изумлении, провожал взглядом. Первый же бомбила, отиравшийся на автостанции, вызвался показать вход в пещеру и отвёз в пустующую гостиницу. Шмыгая носом, мял кепку в руке, собравшись с духом, просительно заглядывая в суровое лицо Светланы Сергеевны, назвался: Ренат, предложил посидеть вечером в кафе, познакомиться, так сказать, поближе. И без лишних слов был могучей рукой отодвинут в сторону — мешал пройти в двери гостиницы. Впрочем, мужик оказался деловым и понятливым, сразу сообразил, что не обломится и его подрядили возить на машине в пещеру, а вечером забирать.
Переночевали. Полночи заснуть не мог из-за храпа в соседнем номере. Аппаратуру проверял, чем ещё заняться? Идея проста, как яйцо. С помощью вибратора воздействовать с определённой частотой на стену пещеры, а сейсмоприёмником, установленным на некотором расстоянии, принимать сигнал. Сигнал пропал или слишком исказился, по-видимому, имеем дело с какой-то полостью. Можно даже пробовать определить её размеры. Вот и всё.
Утром по разбитой грунтовке, оставляя клубы пыли за машиной, добрались до места. Хорошо, что от города недалеко — километра четыре — и сама пещера в пятистах метрах от дороги. Тайга здесь тёмная, неприветливая. Воронки карстовые как после бомбёжки. Бурелом, стволы повалены, не продраться. Серый мох с ветвей, как старушечьи седые космы, свисает. Петляешь между воронками, обходишь по краю, через стволы перелезаешь, в руках сумки, комар жрёт, не отмахнуться. Если бы не Ренат, в жизни бы эту пещеру не нашли. Но он сразу предупредил, что в дыру не полезет и нам не советует. Эсэс мгновенно сделала стойку: «Что не так?» Пожал плечами, отмолчался.
Я уж было подумал, что наша миссия на этом закончена. Воронка метров пятнадцать в диаметре и глубиной метров пять. Стенки почти отвесные, поросли мхом. Дно засыпано камнями, мох с них кое-где сорван. Чтобы попасть внутрь, нужно спуститься на дно воронки, нужны верёвки, крючья разные со страховками. Местные, народ ушлый, придумали. Завалили здоровущую ёлку, обрубили сучья наподобие ступенек, и ствол — в воронку: ползи, если не боишься. Я-то ладно, как-нибудь, а с её ста десятью килограммами — куда?
Ренат сказал, что вечером в шесть будет ждать на дороге, и ушёл. Мы сидим, обсуждаем, что дальше делать. Пока я голову ломал, Эсэс неожиданно вскочила, на живот на краю воронки плюхнулась, ноги свесила и медленно по стволу вниз поползла. Я дыхание затаил: грохнется сейчас! Ничего подобного, добралась до дна. Кричит, чтобы аппаратуру на верёвке опускал. Крутая, спасу нет!
Спустился без проблем. Зажгли фонари, в щель протиснулись и обомлели. Ровный прямой туннель, будто прорубленный, конца не видно, фонарь не добивает. В полный рост стоять можно, руки в стороны раскинуть. Но главное: туннель абсолютно белый, глаза режет. Иней, снег, ледяные иглы на своде, на стенах. Всё переливается, блестит в свете фонаря. Застыли, смотрим, пар изо рта. Были здесь люди. Грязные следы в темноту уводят, нарушают первозданную красоту. Несколько человек прошли. И мы молча по их следам двинулись. Тишина, только снег скрипит под ногами. Торжественность момента почувствовал, другого слова подобрать не могу.
Метров через пятьдесят туннель начал сужаться, а потом разветвился на два провала, ведущих вниз: один пошире, другой совсем узкий. Не полезли, решили возвращаться. Сразу ясно, что ничего мы толком не разведаем, тут нужны специалисты и оборудование. Послать бабищу с избыточным весом и городского хлюпика обследовать пещеру — надо же до такого додуматься! Что тут с моим доморощенным прибором можно сделать? Я это до Светланы Сергеевны попробовал донести.
Взбеленилась:
— Готовь аппаратуру, передохнём и в левый проход полезем, который побольше.
Тут уже я встал в позу.
— Так дело не пойдёт! Давайте сначала здесь, у входа. Отработаем методику, тогда и будем решать, что делать дальше.
Сидит, на меня не смотрит, лицо аж покраснело от злости. Не любит, когда перечат. А я внимания не обращаю, приборы из сумок достаю. Гляжу, сдулась, помогать стала.
Да, натворили мы там делов. Порушили всю красоту. Иней со стен соскребли, чтобы виброисточник прилепить, сейсмоприёмники в трещины вогнали, натоптали везде. Холодно, замёрзли до трясучки. Тут и время на исходе, возвращаться пора. Аппаратуру в пещере оставили, написали записку с просьбой: «Не трогать!» — вдруг кто сдуру сунется. И по ёлке-лестнице наверх поползли. Вот уж она попыхтела! А я ничего, мне легко было.
2
Подходил к концу третий день работ. Пещера уже не казалась сказочной. Привыкли. Обычная пещера, где мы проводили в темноте по шесть часов ежедневно. Уже не вздрагивали, когда из тёмной глубины доносилось протяжное уханье, будто тяжело выдыхал воздух кто-то большой и усталый.
Вчера отработали Снежный Туннель при входе, ничего интересного. Сегодня сунулись в Левую Дыру (названия придумали сами), и всё сразу застопорилось. Дыра круто уходила вниз и постепенно сужалась. Светлане Сергеевне удалось проползти на коленях метра три — и уже не повернуться. Я смог одолеть ещё с десяток метров. Дыра отличалась от туннеля. Здесь отсутствовал иней на стенах, было сыро и приходилось ползти по тонкому слою грязи.
Решили остановиться. Чертыхаясь оттого, что сложно как следует размахнуться молотком, пытался затолкать в трещину сейсмоприёмник. Свет фонаря судорожно метался в замкнутом пространстве, выхватывая из темноты запечатавшую вход расплывшуюся фигуру Эсэс, склонившейся над экраном компьютера.
Отстучали, переставили сейсмоприёмник. Потом переместили виброисточник и ещё пару раз отстучали. Ничего необычного, никаких пустот. Замёрзли, промокли. Настроение стремительно падало, и оба уже не раз про себя подумали, что неплохо бы свернуть работы и возвращаться в Москву.
— Который час? — спросил шёпотом. (Как-то само собой получилось, что в пещере все разговоры велись громким шёпотом.)
— Без четверти четыре, — постукивая зубами, отозвалась Светлана Сергеевна.
Видно было, что замёрзла и хочется ей наружу, на солнце, но сказать первой, что пора возвращаться, гордость не позволяет.
— Ещё один пикет сделать успеем. — Я специально произнёс эту фразу неуверенно, давая ей возможность скомандовать закругляться с работой.
Молчишь? Ну и чёрт с тобой! Я-то замёрз не так сильно, всё-таки двигаюсь, переползаю с места на место, переставляя аппаратуру. И как бы там ни было, мне нравится работать руками, нравится произносить эти специальные слова: «пикет», «виброисточник», «сигнал», «воздействие». Хотя, конечно, предпочёл бы сидеть сейчас за своим рабочим столом, а не копошиться в грязи, забившись, как крот, в какую-то подземную дыру… Да вру я, вру! Где-то на краю сознания понимаю, что эта дыра и есть то самое приключение, о котором мечтал всю жизнь, и другого, по всей видимости, уже не будет. Вот поэтому бодрюсь и терплю.
Сделали ещё один пикет. Перетащили аппаратуру в Снежный Туннель, запихнули в грязные намокшие сумки. Спешили. Светлым пятном дразнил выход из пещеры — тепло, солнце, звуки!
Вылезли, выбрались. Стояли на дне воронки, щурились, глаза привыкали к свету. Солнце садилось, на небе повисли низкие, тяжёлые плюхи облаков. Пока работали в пещере, прошёл дождь и, видно, хороший. Мох на камнях потемнел, пропитался влагой. Нависающие высоко над головой лапы ели, все в капельках, поблёскивали в лучах солнца.
— Валентин, не сочти за труд удалиться на несколько минут, — чопорно произнесла Светлана Сергеевна.
Проблема туалета встала остро в первый же день. По стволу не налазаешься, да и опасно лишний раз. Так что пришлось мне протиснуться обратно в пещеру. Обдало холодом. Отошёл на пару шагов вглубь, стоял, считал про себя до ста.
Когда вернулся, Светлана Сергеевна доставала из рюкзака свёрток с бутербродами. Термос и две кружки, до краёв наполненные горячим чаем, рядом на камнях. Это становилось традицией: выползти замёрзшими и голодными из пещеры — в тепло, в солнце, жадно заглотить бутерброды (один с колбасой, другой с сыром), а потом не спеша прихлёбывать чай из кружки, грея об неё никак не согревающиеся руки. Красота! День закончен. Скоро придёт машина — и домой. Там душ, горячая вода, столовка, и интернет с телевизором, и постель с чистым бельём.
— Время, — недовольно буркнула, передавая бутерброды, будто это я, как всегда, виноват в задержке.
Решил не обращать внимания, пускай бухтит. Спешить не хотелось, подождёт Ренат, если что…
Всё хорошее когда-то заканчивается. Вот и сейчас нужно встать, кривясь от боли, разогнуть затёкшее тело, забросить полупустой рюкзак на спину и вылезать из этой воронки. Ещё минут тридцать петлять по тайге до дороги, отмахиваясь от лезущих в лицо комаров, и только потом, в машине, можно окончательно расслабиться, растечься на мягком сиденье.
Светлана Сергеевна полезла первой. Стоял внизу, дожидался своей очереди, время от времени поглядывая на обтянутую синими спортивными штанами огромную задницу, нависающую над головой. Двигалась медленно и осторожно. Внезапно комель ствола, упиравшийся в дно воронки, содрогнулся и чуть сдвинулся, заскользил по мокрым камням. Светлана Сергеевна застыла.
— Что там? — прошипела сверху. — Держи!
Подскочил к стволу, навалился всем телом.
— Держу! Давай!
Она аккуратно переставила ногу на следующий сучок, опёрлась, пробуя его прочность, перехватилась рукой за обрубок ветки возле самого края воронки и начала подтягиваться.
Время внезапно остановилось. Внутри образовавшейся пустоты раздался хруст, и центнер живого веса, отвалившись от ствола, обрушился вниз.
Два тела с глухим стуком впечатались в груду наваленных на дно воронки камней.
3
Следователя МВД России по Пинежскому району капитана Синельникова И.К. подташнивало. В настоящий момент за поведение, недостойное звания офицера, он был выдворен из родного отдела в двухдневную командировку в г. Прилукомск: «Пошёл вон, c глаз долой! Ещё один такой залёт, и вылетишь из органов».
Старательно объезжал колдобины на дороге. Стрелка спидометра металась между шестьюдесятью и сорока. Каждая встряска отдавалась в голове болью — от виска к виску перекатывался чугунный шарик, разгонялся и бил в кость снова и снова. Наказание вылилось в бессмысленность поездки и определялось километражем. Двести сорок в одну сторону по жаре и с похмелья, да по такой дороге… Звери бесчувственные! Умереть здесь и сейчас! И вся эта мутотень затеяна, чтобы лично забрать бумаги, которые легко передаются по факсу. Воспитатель хренов! Благодетель! Ни о каком расследовании даже речи не идёт. Москвичи прибабахнутые в пещеру сунулись. Несчастный случай. Только бумажки, блин!
Остервенело крутил руль, в машине пахло пылью и бензином. Хорошо, что хоть сухо. Как же они здесь осенью-то ездят? Потрёпанный «Логан», побрякивая нутром на колдобинах, в любой момент мог закапризничать, годков-то ему уже… Пустынная жёлто-серая грунтовка, разукрашенная теневыми пятнами от подступающих вплотную деревьев, казалось, резала тайгу напополам. Автобус, говорят, до Пинеги ходит. Где он, этот автобус? Ни одной машины навстречу. Куда еду? Дыра! Ага, а Пинега твоя — не дыра?
Почему я опять сорвался? Ведь выпрут. И куда тогда? Твою же мать! Ведь всё хорошо начиналось. Всё из-за Марины. Сука! Шесть лет прошло, выкинуть из головы пора — так нет, сидит обида.
По привычке костерил жену. Хотя на уровне подсознания понимал, что сломал не её уход, а совсем другое. С уходом жены смирился, а вот с этим знанием смириться не мог.
Молодыми были. Она — красавица, за которой бегало полпосёлка. Я — старший летёха. Голубоглазый, бесшабашный, уверенный в себе. Куда им всем до меня. И ведь действительно казалось, что впереди только хорошее, весь мир у моих ног. Ещё и власть, определяемая погонами, добавляла наглости. Гулял напропалую. Оглянулся — все ровесники уже при семьях, спиногрызов нянчат, а вокруг какой-то левый молодняк крутится. Решил, что тоже пора остепениться. Марина образовалась.
Свадьбу отгуляли, зажили. Марина, она спокойная. Только поженились, и сразу совсем домашняя стала. В кино не хочет, в ДК на дискотеку не хочет. Работа, дом, книжки, телевизор. Три года прожили. Капитана получил. Заматерел, посерьёзнел сразу. Говорю ей: «Давай, рожай!» Головой кивает, а сама в сторону смотрит. И как-то так получилось, что отдаляться друг от друга стали. Развеселить её не могу. Я же потрепаться люблю. Шучу, все смеются, я доволен. А она смотрит серьёзно, будто я какую-то глупость сморозил. Ну, это ладно, и так жить можно. А вот то, что молчит всё время, это мне нож острый. Да, дошутился. Прихожу — записка на столе, прямо как в дурном сериале. Ну, там: «Прости. Не люблю. Ухожу. Не могу так больше жить». Оторопел. Эта тихоня?! Она же из дома не выходит. Когда? Сука! Где искать? Куда бежать? Она меня… К матери? Или кто?!
К холодильнику. Бутылку из стояка вырвал, лью, а горлышко о стакан бьётся — руки ходуном от злости ходят. Уже тогда привычка выработалась: как стресс, так водка. А что? У нас в отделе все так. Работа мента — сплошной стресс. Полстакана засадил — и в зеркало его со всей дури, чтобы морду свою растерянную не видеть. Вдребезги. Когда стакан хватал, записку со стола смахнул. На другой стороне, оказывается, продолжение имеется. Смотрю тупо. Не понял сначала. Другим почерком написано: «Если захочешь отношения выяснять, Приречная 15». Явно мужской почерк.
Я же мент, и не самый последний. В отдел. За телефон. Паспортный стол. Кто прописан? Такой-то такой-то, 1970 года рождения, афганец, награды, был женат, умерла в 2008-м, детей нет, шофёр в Леспромхозе. Сорок два года. А Маринке — двадцать девять. Тринадцать разница. Что-то сомнительно — шоферюга и Марина? Где пересекались-то? Идти надо. Тут Жирков нарисовался.
— Что, — говорит, — такой бледный? Съел поди, чего? — И ржёт. — Ты же вроде не на дежурстве? Давай по граммульке, здоровье поправим?
Послать бы его, но не хотелось перед всеми психом выглядеть, народ ещё в комнате обретался. Да мне и самому нужно было. По сто пятьдесят и перекурили. Стою, его не слушаю, о своём думаю. В голове прояснилось, спокойная злоба накатила, без истерик. Пойду сейчас, все точки над «и» расставлю. Отоварю с ходу и её, и его за милую душу, а потом и поговорим. Если что, застал их вместе, ревность взыграла. Отмажусь.
На окраине дом. Пинега внизу под обрывом разлилась, течёт лениво. Бани чёрные кособокие у воды, лодки цепями к вбитым колам прикованы. На противоположном берегу пойма заливная, луг зелёный, плоский, а на горизонте чёрная лента тайги выступает. Широко, вольготно. Небо глубокое, ветер задувает, облака катит.
Неказистый дом, старый, крыша в заплатах. У забора трава по пояс, штакетник потемнел от времени. Калитка кособокая приоткрыта.
Смотрю на эту халупу, себя распаляю. Такая, значит, жизнь тебе нужна? Квартира отдельная не устраивает? Да плевать мне, что тебе нужно! Ты мужняя жена, изволь соответствовать!
Дверь по-хозяйски распахнул — и в комнату. Думаю, если сейчас их вместе увижу, в бубен этому клоуну, без никаких вопросов. Так бы и поступил, да со света в тёмной комнате не разберёшь, где кто. Ещё и притолока низкая, пригнуться пришлось, чтобы головой не зацепить. Не получилось сразу.
В комнате мужик за столом сидит, спиной к окну, лица не разглядеть, только силуэт.
— Ну, что? — говорю ему с нажимом.
Надо же как-то начинать, если с ходу ударить не получилось. Тут и Маринку увидел. Сидит на кровати у стены. Сумка и чемодан неразобранные возле ног. Потом уже сообразил, ждали они меня.
Как её да на кровати увидел, меня и переклинило.
— Что, — спрашиваю, — сука, допрыгалась? А ты чего расселся? — Это я уже мужику. — Харю сейчас тебе раскурочу, а потом под статью подведу, мне что два пальца.
Он голову поднял, распрямился. Тогда его и разглядел. Голова почти вся седая — первое, что в глаза бросилось. Кряжистый. Руки, чёрные от загара, с венами перекрученными, спокойно на пустом столе лежат, словно и не его. Ковбойка клетчатая, блёклая, застиранная. Застывшее лицо с глубокими морщинами, полоска шрама через щёку к виску. Губы поджаты. И глаза белые от бешенства.
Смотрит так, что у меня слова в глотке застряли. Жуткий взгляд, неживой, потусторонний. И пониманием окатило: не будет драки, махаловки с матом и крушением мебели. Смертоубийство будет. Серьёзно всё, по-настоящему, по-первобытному: либо он, либо я. И не страхом пробило, беспомощностью: он — готов, а я — нет.
Молчим, смотрим друг на друга. Я глаза отвёл, а он сказал глухо:
— Пошёл отсюда.
И я пошёл… Сука! Я пошёл!..
Бил рукой со всей дури по рулю, по клаксону. Давил подступающие слёзы обиды. Машина жалобно гудела на пустой дороге. Шесть лет, а как вчера, как вчера! Хорошо хоть, уехали они сразу. Легче стало, но ненамного. В Архангельск. Маринка девочку родила.
4
Наконец-то! Слева возник погнутый указатель синего цвета, весь в выбоинах от дроби. Надпись «Прилукомск» едва читаема. Вот интересно, это неосознанная ненависть местных охотников к судьбе, что забросила в эту дыру, или бездумная тяга к разрушению? Хотя, может, просто проверяют разброс дроби? Удобно.
Тайга нехотя отступила с обочины. Среди пустого пространства, неряшливо заросшего высокой травой, замелькали развалины: сарай — чёрные брёвна, провалившаяся крыша, остатки стены из белого кирпича, скособоченный домишко смотрит выбитыми окнами, ржавая вереница гаражей и вдоль дороги серые столбы с обрывками проводов. Вот и грубая бетонная стела с нашлёпкой поверх, с нечитаемой, стёртой дождями надписью — визитная карточка города. Приехал.
Здесь приходилось бывать, и не раз. Мелькнули две унылые пятиэтажки. Сушится бельё на верёвках. Пацаны возле подъезда возятся с мопедом. Кошка на обочине — притормозить. Юркнула в траву, не дура. Тётка с сумкой в дверях магазина. Представил, как льётся водка в пластиковый стаканчик. Сто грамм, больше не надо, и перестанет перекатываться чугунный шарик в черепной коробке, уйдут приступы тошноты. Выдохнуть и закурить! Всего-то и надо. Нет. Успею. Сначала доехать, посмотреть, что там за атмосфера, тогда можно и расслабиться. Хотя что в этой дыре может измениться? На весь городок один участковый и пара салаг в форме.
«Логан» лениво развернулся на крохотной пустынной площади перед зданием администрации. Козырёк над входом подпирают две пузатые колонны с местами отлетевшей штукатуркой. Припарковался у одноэтажного строения. Обсыпанные пылью кусты вдоль стены, окна в решётках, дверь нараспашку, подпёрта кирпичом. Сбоку табличка: «Пункт охраны порядка».
Вылезать из машины не хотелось, сросся. Сидел, тупо уставившись в лобовое стекло, испещрённое следами разбившейся летучей живности. Пусто, жарко. Ну вот, сюда я добрался. А завтра что, назад?
Злость прошла, сменилась ступором от бессмысленности происходящего.
В чёрном проёме распахнутой двери неожиданно возник силуэт, словно фотографию проявили. Полуяров Яков Петрович, собственной персоной. Вечный участковый, карающий меч правосудия для местных алкашей и появляющихся время от времени бичей, для всех тех, кого носит по жизни без руля и ветрил. С одной стороны — смешно тратить жизнь на такую мелочёвку, возраст-то не маленький, полтинник перескочил, с другой — можно и позавидовать: начальство далеко, сам себе хозяин, городок маленький, тихий, все наперечёт, обо всех всё знает, живёт спокойно. Потому и на пенсию не уходит по выслуге.
Шагнул на свет, понуро рассматривая припаркованную машину.
— Привет, Петрович! — Распахнул дверцу, выбираясь наружу.
— И тебе не хворать, — буркнул нейтрально, не выражая особой радости от встречи. — Долгонько что-то ехал. Утром позвонили, — пояснил.
Пожали руки.
— Ну, как она, жизнь-то в твоей вотчине? Злодеи не перевелись?
— Течёт себе помаленьку. А чего это тебя в такую даль да за такой ерундой послали? Провинился опять? Помятый весь. Ох, Игорь, приведёт тебя беленькая в цугундер.
— Кончай, Петрович! И без тебя тошно.
— Ну-ну…
— Веди к себе, что ли, — кивнул в сторону открытой двери, — бумаги посмотрим, да и дело с концом.
— Охота тебе в эту духоту? Успеешь бумажки забрать. Ты же завтра поедешь? Пойдём, вон на лавочке, на ветерке посидим, побалакаем, а там, глядишь, и день рабочий закончится, всего ничего осталось, можно и здоровье твоё поправить. Не каждый день к нам такие гости.
Приземлились на скамейку во внутреннем дворике соседнего двухэтажного дома. На пронизанном солнцем кусте сирени трепетали под ветерком листья. Стоящая рядом бетонная урна до верху заполнена пивными банками и водочными бутылками вперемешку с яркими пакетами из-под чипсов. Окурки россыпью.
— Непорядок в твоих владениях, — кивнул в сторону переполненной урны.
— Я их не гоняю. Пусть выпивают на виду. Лучше, чем на квартире. Как квартира, так поножовщина.
— И что, часто?
— Да не… Случается, время от времени балуют.
— А вообще атмосфера?
— Да всё спокойно. Вот только…
— Ну? Что замолчал? — поторопил, доставая мятую пачку сигарет, и вдруг понял, что уже не подташнивает. Воздух здесь такой оздоровительный, что ли?
— Слишком часто людишки пропадать стали, — произнёс задумчиво Петрович.
— Не понял. Ты про каких людишек? По сводкам вроде всё тихо.
— Сводки-то они по всему району, размазывается картинка. А у меня тут то грибник из леса не выйдет, то тонут почём зря, да так, что тела найти не можем.
— А что, раньше меньше было?
— Чёрт его знает. Может, просто кажется. — Расслабленно привалился к спинке лавочки, вытянул ноги, заложил за голову худые жилистые руки. — Ещё и зеки сорвались. И тоже как растворились. Вохра на ушах стоит, из тайги не вылезает. Да ты, наверное, знаешь. У вас-то что делается? Я слышал, стреляли?
— Ерунда. Пацанва отношения выясняла. Насмотрелись, блин, «Бригады». Сейчас не девяностые.
Замолчали. Хорошо было вот так сидеть на солнышке и лениво вести ни к чему не обязывающую беседу.
— Москвичи-то здесь каким макаром оказались? — Вопрос был пустой, и оба это понимали. Информация прошла в сводках по району, но, раз приехал, нужно выразить заинтересованность.
— Да идиоты, — лениво отозвался Яков Петрович. — Полезли пещеру исследовать. Приборы у них какие-то.
— Это понятно. Подробности?
— Так в бабе под сто кило будет! Мы её еле из этой ямы вытащили. — Петрович оживился, поджал ноги, заёрзал на лавочке.
— И что?
— Рухнула она на него сверху, когда вылезали. А там камни. Как комара прихлопнула. У обоих черепно-мозговые, несовместимые.
— Тела отправили?
— Нет, в морге ещё.
— Глянуть завтра, что ли.
— Хочешь, погляди. Баба знатная.
Зазвонил мобильник.
— Пошли в контору. Вызывают.
По коридору, мимо обитой железом двери с решётчатым окном, за которой, отвернувшись к стене, оглушительно храпел на нарах задержанный мужик бомжеватого вида, прошли в кабинет. Как и было обещано, в комнате душно и затхло, несмотря на распахнутое окно. Стрекотал факс, выплёвывая бумагу. Парнишка в майке увлечённо что-то разглядывал на мониторе компьютера.
— Дениска, опять игрушки? — дежурно укорил Яков Петрович.
Паренёк, не поднимая головы, быстро поводил руками над клавиатурой и только потом удивлённо вскинул честные голубые глазами.
— Да никогда! Сводку составляю. Факс для вас вон, на столе.
Петрович водрузил на нос очки.
— Ничего интересного. Письмо от геологов. Начальник подстраховывается. А зачем? Либо пиши заяву, либо сиди и не высовывайся, надейся, что пронесёт.
— В чём дело-то?
— В маршрут они должны по двое ходить, строго прописано, а улетел один. На следующий день повезли напарника. Прилетели, обшарили всё вокруг — нет никого, и следов стоянки нет. Вот теперь и строчат письма. А смысл? Контрольный срок выхода из маршрута, — заглянул в листок, — через одиннадцать дней. До этого заяву никто не примет, дураков нет. Ну и сиди тихо, раз не уследил. А уж там как бог даст: либо сам выйдет, либо его уже давно в живых нет. Дениска, ответь им: «Принял к сведению». И подпись, ну, ты умеешь. — Подхватил со спинки стула китель, фуражку с крючка. — Пойдём отсюда! Денис, ты до десяти дежуришь. Этого, — кивнул на дверь, — через два часа выпусти. Должен уже проспаться. Скажешь, чтобы завтра утром ко мне явился.
На улице посвежело. Солнце садилось, деревья отбрасывали длинные тени. Из дверей администрации сочилась жидкая вереница женщин. Рабочий день закончился, по магазинам — и домой: мужей кормить, детей обихаживать. И Петрович сейчас пойдёт домой. А я — в гостиницу. Он — к жене, а я — водку в одиночестве.
— Чёрт! Бумаги-то по москвичам я не забрал.
— Завтра заберёшь, какие проблемы? Или ты с утра пораньше, по холодку хочешь уехать?
— Не решил ещё.
— Решай. Если надо, вернёмся. Но я тебе так скажу: лучше мы сейчас дойдём до магазина, закупимся и ко мне. Куда спешить? Посидим, о жизни поговорим. Наталья покормит домашним. Переночуешь.
К Петровичу идти не хотелось. Улыбаться его жене, нахваливать угощение, потом пустой разговор о работе, о политике. Спать на чужой постели, прислушиваясь к шорохам. Чужой душ, чужой туалет. Навязчивая забота хозяев. Нет, не хочу! Хочу сидеть в трусах посреди пыльного гостиничного номера, пить тёплую водку из гранёного стакана, закусывать консервой из банки, ломать хлеб руками — вот это хочу, и чтобы никого рядом, чтобы тишина.
— Нет, Петрович, извини. Не сегодня. До койки бы добраться.
— Ну, как знаешь.
— Ты только не обижайся. — По-дружески приобнял за плечи. Хоть и младше, а званием повыше, это уравнивало. — Я что-то правда не в себе.
5
Если сильно желать и желание не слишком сложное, то сбывается. Принижать желания нужно, простыми они должны быть. Всё сбылось до мельчайших подробностей: гостиничный номер, сквозь пыльное окно просачивается свет умирающего дня, выдвинутая тумбочка с остатками еды, узкая кровать со сдёрнутым покрывалом, и он, лежащий голым поверх одеяла, плывёт во сне над тайгой, прорезанной бесконечной лентой дороги, убегающей за горизонт.
Не сразу сообразил, что в дверь стучат, что уже утро. Чертыхаясь, натянул трусы, придерживаясь за стену, подошёл к двери.
— Кто? — Голос прозвучал хрипло и незнакомо, звуки отказывались покидать тело. Кашлянул, прочищая горло.
— Полуяров.
Что ему надо? Интересно, который час? Чёрт, часы на тумбочке. Щёлкнул замком, открывая дверь.
На пороге Петрович, в форме, да ещё и с планшеткой в руках. Лицо каменное, застывшее.
— Собирайся, Игорь Константинович, ЧП у нас. В машине жду.
Вот тебе на! И никакого «с добрым утром». Повернулся и ушёл. Силён мужик!
Так, первым делом под душ. Время? Ого, начало десятого. Это я хорошо придавил. Что стряслось-то? Поножовщина, огнестрел или кассу подломили?
Холодный душ вернул к жизни. Захотелось кофе.
Бодро сбежал по лестнице со второго этажа, мимо ресепшена, даже не посмотрев, кто за стойкой. Распахнул дверь. Солнце! Зажмурился. Хороший день. Это редкость в наших краях, обычно в это время уже дожди поливают. И только теперь заметил лужи, разлитые по асфальту, и листву, посбитую с деревьев. А ночью-то дождь прошёл и, похоже, сильный. Ничего не слышал.
У заляпанного засохшей грязью газика маячила длинная фигура Петровича. Ну, раз казённую подали, на своей не поеду.
Подошёл, напуская на лицо озабоченность, — будем играть по правилам.
— Что стряслось?
— Расскажу. Садись.
Тронулись, разбрызгивая по сторонам воду из луж.
— Значит так, Игорь Константинович. Сегодня ночью из морга больницы пропали два тела.
— Да ты что, шутишь? Кому… — Но, взглянув на серьёзное лицо Петровича, осёкся.
— Подожди, ещё не всё. Москвичи это. Те, что пещеру обследовали.
— Ё-п-р-с-т!
«Попал! — затолкалось в голове. — Теперь отсюда не выбраться. Вот тебе и прокатился туда-назад. Бред какой-то. Кому это нужно? Ошибка? Разбираться всё равно придётся. Не дай бог что-то серьёзное, отписываться замучаешься».
— Что ещё известно?
— Похоже, сторож при больнице тоже исчез. Но это ещё проверить надо.
— Что за человек? Сиделец?
— Не, из своих, но крепко пьющий. Санитаром в больничке работал, а потом его…
— Ясно. Куда едем?
— В морг, конечно. Посмотрим на месте, что к чему.
— Наверх сообщил?
— Решил, сначала сами осмотримся.
— Это правильно. Спешить не надо.
Минуя поднятый шлагбаум, вкатили на территорию больницы. Газон, неряшливо заросший травой, нависающие ветви берёз с начавшей желтеть листвой. Лужи на асфальте. Сбоку, у глухой стены, под сварным козырьком, крытым ржавым железом, ступеньки в подвал. На низком бетонном бордюре, опоясывающем приземистое одноэтажное здание, сидели двое. Денис и ещё один, молодой и мордатый, оба в форме.
— Что происходит? — строго спросил Петрович, распахивая дверцу.
— Ничего, — лениво выцедил мордатый. — Вы приказали явиться, мы явились. Вас ждём. А что?
— Работнички! В морге никого?
— Замок висит.
— Здесь ждите.
Главврач была на месте. Вызвонили патологоанатома. И завертелась рутина опроса, который ясности в произошедшее не внёс. Ночью сторож был один. Утром — ни сторожа, ни тел. Морг заперли, ничего не трогали.
Вернулись к моргу.
— Смотри, что получается, — подытожил Петрович. — Через главный вход, который на виду, не полезли — замок не тронут. А чёрный ход был, по-видимому, открыт, или сторож сам пустил.
— Как же они умудрились тела вытащить? На этой лесенке не развернёшься.
— Во! Это ты правильно отметил. Они! Один бы ни в жизнь не справился. Значит, несколько их было.
— Может, сторож помогал?
— Всё может быть…
Приступили к осмотру. Тёмный коридор, двери. Комнатушка сторожа. Пахнуло затхлым. Кровать с панцирной сеткой, матрац, наполовину сползший на пол. Засаленная подушка. Опрокинутый стул у стены. Стол. Возле ножки стола пустая поллитровка. На столе: бутылка водки, опустошённая на три четверти; два гранёных стакана; буханка чёрного, с отщеплёнными краями; три огурца (один надкушен); вскрытая банка консервов «Бычки жаренные в томатном соусе», практически пустая; вилка; столовый нож с деревянной ручкой. Полка над кроватью. На полке стопка газет и книга Юлиана Семёнова «ТАСС уполномочен заявить». Пол грязный, выявить отдельные следы не представляется возможным.
Перешли в прозекторскую. Холодно. Лекарственно-сладковатый запах. Врубили свет на полную. Большой гулкий зал со слепыми белыми окнами под потолком. Два застеклённых шкафа у стены, длинный массивный стол. Три каталки в центре зала хаотично сдвинуты по отношению друг к другу. Две пустые, на одной — тело, прикрытое простынёй. Жёлтые ступни, бирка.
— Как тут? Всё на месте?
Патологоанатом придирчиво осмотрел столик с инструментами, тревожно отсвечивающими сталью.
— Ничего, на первый взгляд, не тронуто. Каталки только сдвинуты, а стояли ровно в ряд вдоль стены. На этих, — указал на пустые, — они и лежали.
— Ну, это понятно… — непонятно к чему обронил Петрович. — Игорь Константинович, у тебя вопросы есть?
— Почему эти, — кивнул в сторону каталок, — здесь, а не в… — замялся, подыскивая правильное слово, — холодильнике?
— А чего их туда-сюда? Температура одинаковая. Холодильник давно на ладан дышит. Я с утра пораньше как раз с этим, — кивнул, — поработать собирался. Родственники тормошат. Хоронить надо. Сами знаете, три дня… — Патологоанатом приподнял край простыни, показалось сейчас сдёрнет, покажет, с чем ему предстоит работать.
— Занимайтесь своим делом, — поспешно произнёс Яков Петрович. — Комнату сторожа мы опечатаем, а здесь всё вроде ясно. Работайте.
До чего же хорошо было на солнце — дышать полной грудью, выгоняя холодный озноб мертвецкой. Берёза шелестела листвой, воробьи купались в луже. Парни всё так же сидели на приступке, маялись бездельем, ожидая указаний.
— Что думаешь? — нарушил молчание Петрович.
— Со сторожем разобраться надо. Если он дома…
— Это ясно.
— Ну, раз ясно, твоя земля, ты и командуй.
Петрович бросил косой взгляд и гаркнул:
— Бойцы! Подошли сюда. — Вполголоса добавил: — Сейчас мы им ликбез устроим, пусть побегают.
Бойцы нехотя подошли и встали чуть в стороне, переминаясь с ноги на ногу.
— Так… — начал вещать Яков Петрович, — налицо преступление. Из морга пропали два трупа. Исчез сторож. Это пока всё, что вам необходимо знать. Ставлю задачу. Выяснить, кто из персонала больницы дежурил ночью: врачи, сёстры и прочие. Смена закончилась, все уже разошлись по домам. Нужно взять в отделе кадров адреса и… ноги в руки, опрашивать: кто что видел этой ночью необычного, особенно возле морга. Всё ясно?
— Ясно, — не глядя на Петровича, буркнул Денис.
— А машина? — спросил мордатый.
— Перетопчетесь. О том, что произошло, не распространяться. Закрытая информация. Денис за старшего. Что стоим? Работаем!
Парни поплелись в сторону главного корпуса, что-то активно обсуждая между собой.
— Салабоны! — презрительно бросил Петрович. — Денис, тот ещё ничего, а этот… Поехали, сторожа навестим. Он тут поблизости живёт.
Бетонная четырёхэтажка утопала в листве. Берёзы вдоль фасада вымахали выше крыши. Возле подъезда лужа, ни пройти ни проехать. Доски, кирпичи набросаны, вот по ним и пробрались в подъезд. Кошками воняет, краска со стен клочьями. На третий поднялись, от звонка лишь провод из стены торчит. Постучали.
Дверь открыла женщина — пятьдесят пять, шестьдесят пять — не разберёшь, в фартуке, руки полотенцем вытирает. Опрятная, с лицом светлым. Пахнуло съестным, куриным бульоном. Увидела милицейскую форму, нахмурилась, губы поджала. Петрович полез за ксивой, но она рукой махнула, мол, не надо. Представились.
— Ну, проходите.
Хороший дом, как говорится: бедненько, но чистенько.
— Мой опять что-то натворил? — спрашивает.
— Да ничего серьёзного, не волнуйтесь. Ваш муж сейчас дома?
— Так на дежурстве он! — удивилась. — Хотя… пора бы уже прийти. Вот варнак, неужели опять запил?
— То есть дома он ни ночью, ни утром не появлялся? — дотошно уточнил Петрович.
— Ну нет же, говорю. Может, с Гришкой перехлестнулся? Они как встретятся, так всё. Сколько раз говорила: не связывайся ты с этой арестантской мордой.
— А этот Гришка, как найти-то его? Адрес знаете? — Петрович не слушал, гнул своё. — Это не Дробыш ли?
— Он. В седьмой живёт, в первом подъезде. Господи! Да что вы молчите-то? Что он натворил?
Пришлось вмешаться:
— Да вы не волнуйтесь. Просто ваш муж с дежурства ушёл, не доложив. Ну, там, водка на столе. Возможно, он не один выпивал. Не положено. Вот нас и вызвали. А куда он мог пойти, не знаете?
— Куда, куда? Домой! Бывает, с Гришкой, когда не услежу. Но дома у нас с этим строго, не позволяю. Вот он на работе и… А что? Там он один, да ещё и покойники эти под боком. А дома — ни-ни, только дай слабину, покатится.
Петрович указал глазами на дверь, мол, пора уходить. Оставили визитку с телефоном, чтобы позвонила, если объявится, и затопали вниз по лестнице.
— Гришку этого знаешь?
— Алкаш. Безобидный, но буйный. В смысле поорать, права покачать. А так трусливый. Обломали ему рога на зоне.
— За что сидел?
— Хулиганка. По молодости, но очухаться до сих пор не может. Баба ушла, живёт один. Вот и шарахается по дворам, копейки на бутылку сшибает.
Возле Гришкиного подъезда остановились, рассматривали окна. Все живые, кроме одного. Везде занавески, банки, цветы на подоконнике, а это — голое и тёмное — казалось, даже свет не пропускает. На звонок, на стук никто не открыл, зато из соседней двери тут же вынырнула соседка. Увидев милицейскую форму, выдохнула:
— Наконец-то…
— Что? Достаёт? — строго поинтересовался Петрович.
— Орёт, когда пьяный. Сам с собой разговаривает полночи. Чертей гоняет. А здесь стены… сами знаете, какая слышимость. У меня внучке четыре года.
— Понял, примем меры, — устало отозвался Петрович. — Вы его сегодня не видели? Он дома ночевал?
— Полчаса как ушёл. С окна видела.
— Жаль. Не застали.
— Вы в соседнем дворе посмотрите, там мужики в козла с утра до вечера. Если нет, то у магазина на Юбилейной.
— Спасибо.
— Сделайте что-нибудь, чтоб не орал.
— Конечно, конечно. Меры… — уже на ходу, не оборачиваясь, привычно пообещал Петрович.
Гришка нашёлся в соседнем дворе. Сидел в одиночестве на лавочке возле самодельного стола посреди вытоптанного пятачка голой земли. Растрёпанные жидкие волосы, маленькое личико, иссечённое морщинами, застиранная рубаха с длинным рукавом, застёгнутая под горло, спортивные штаны, вытянутые на коленках, похожие на треники советских времён, резиновые тапки на босу ногу. Тщедушный старый мальчик, выпущенный во двор погулять и ожидающий приятелей.
— Ну, здорово, что ли, Дробыш. Чего такой невесёлый? — поинтересовался, подходя, Петрович. — Присаживайся, Игорь Константинович, в ногах правды нет. — Вольготно развалился на лавочке, вытянув длинные ноги.
— И вам здравствовать. Чему радоваться-то? Пензии не дождаться, мать их раз так! Второй день трезвый образ жизни веду.
— А соседка жалуется, что орёшь по ночам.
— Врёт она! Сама телевизор на полную врубает, сериалы эти грёбаные целыми днями бубнят.
— Мы тут к Панову, к дружку твоему, заходили. Вопросик к нему имеется. А дома его нет. Ты его случаем сегодня не видел?
— Не. На работе, наверное.
— А когда видел-то последний раз?
— Не помню. Дня три-четыре назад. Да какой он мне друг, у него баба строгая.
— Гоняет, что ли?
— Ага. — Гришка отвернулся, с тоской оглядывая пустынный двор. — Слышь, Яков Петрович, будь другом, займи сотенную?
— Твои друзья в овраге лошадь доедают, — задумчиво произнёс Петрович, поднимаясь с лавочки. — Пойдём, Игорь Константинович, работу делать.
Гришка буркнул на прощание что-то невнятное.
— Как-то ты легко с ним обошёлся, Петрович.
— А чего на него давить? Он же трезвый. Если бы с Пановым ночью пьянствовал, он бы сейчас лыка не вязал. Поехали в отдел, может, ребятишки что раскопали.
Дверь заперта. Бойцы ещё не вернулись с задания. Комната нагрета солнцем, пылинки плавают в воздухе, дышать нечем. Распахнули окна, включили чайник — зашипел, заквохтал.
— Ну, что, обсудим? — предложил Яков Петрович, отирая испарину со лба. — Что думаешь?
— Мотива не вижу. Кому нужны трупы? Фильм ужасов какой-то… А, кстати, у тебя тут случайно сатанисты с вурдалаками не водятся?
— Вот чего нет, того нет.
— Ну и слава богу, хоть это на первых порах отметём. Конечно, можно ещё торговлю органами предположить.
— Перестань, — отмахнулся Петрович, — кому нужны органы в нашей глуши? Мы с тобой тут органы, других нет, — пошутил невесело.
— Тогда напрашиваются две версии. Обе на грани фантастики. Первая самая простая. Панов спьяну, ну, там, белая горячка или ещё что, перетащил куда-то тела, посадил их, допустим, за стол и напился до чёртиков в этой весёлой компании. Проспится и объявится. Подожди, не перебивай, сам знаю, что звучит глупо. Вторая — трупы кому-то потребовались. Значит, кто-то вместе со сторожем эти трупы куда-то дел. Первая версия для нас наиболее благоприятна. Ситуация сразу прояснится. Дело можно будет либо замять, либо свалить на бытовое пьянство. А вот если их действительно целенаправленно украли, тогда я нам не завидую. Шум поднимется. Что скажешь? Понимаю, что белыми нитками…
— Тебе с сахаром?
— Нет.
Петрович разлил по кружкам чай, достал пакет с сушками.
— Давай по порядку. Первая не катит. Панов был уже пьяным — две почти пустые бутылки. В таком состоянии он и себя в дверь не вынесет, а там баба под сотку.
— Согласен. Но, учти, мотива-то нет? Любая дурость становится мотивом.
— Вторая версия более реальна. Если исходить, что тела украли.
— Твою же мать! Кому здесь нужны эти тела?
— Предположим, кому-то нужны. Зачем, сейчас не рассматриваем. Допустим, украли. Кто? Сторож физически не смог бы. Значит, был кто-то ещё. Сторож пропал. Предположим, он соучастник. Значит, их как минимум двое. Что дальше?
— По городу с трупами под ручку прогуливаться не станешь. Машина нужна!
— Во! Машина. Если только тела не запрятали где-то в самой больнице.
— Вряд ли, слишком на виду. Подводим итог. Из морга похищены два тела. Пропавший сторож, Панов М.М., подозревается в соучастии. Розыскные меры направлены на поиск Панова и машины, на которой предположительно вывезли тела. Звони, докладывай.
— Может, сам? — предложил Петрович чуть заискивающе. — Всё равно, раз ты здесь, расследование на тебя повесят.
— Нет, Яков Петрович, извини. Ты здесь хозяин. Давай соблюдать субординацию. Будет приказ, возьму дело. Звони. Я пойду за сигаретами, до ближайшего магазина прогуляюсь, чтобы тебе не мешать.
— Пожрать чего-нибудь купи. Чувствую, до ночи здесь сидеть.
Ребятишки явились возбуждёнными.
— Яков Петрович, — торжественно объявил с порога Денис, — там машина была.
— Медсестра одна видела, она… — начал объяснять мордатый.
— А то я не знаю, что была машина, — не дал ему договорить Петрович. — Ты лучше скажи, что за машина?
— Грузовая.
— И всё? Марка, номер?
— Пожилая она, не разбирается в марках. Для неё либо грузовая, либо легковая, да и темно было. Она просто запомнила, что поздно вечером у морга стояла машина.
— Эх вы, пинкертоны недоделанные. Ладно, слушайте сюда. Дело поручено вести капитану Синельникову Игорю Константиновичу. Прошу любить и жаловать. Начальству я сообщил, приказ готовят. Вы поступаете в его распоряжение. Командуй, Игорь Константинович.
— Фамилия медсестры?
— Сейчас, — Денис извлёк из кармана мятую бумажку. — Хромова Елизавета Пална.
— Адрес? Впрочем, поехали, покажешь, где живёт. Яков Петрович, а ты займись всё-таки сторожем. Позвони жене, постарайся выяснить, где он ещё мог зависнуть. Покопай.
6
Елизавета Павловна была женщиной подозрительной, дверь приоткрыла на ширину цепочки, но, увидев Дениса, повозилась и распахнула. Смотрела насторожённо. Отёкшее, отдающее в серость лицо, поджатые губы, дулька жидких волос на затылке. В цветастом халате и расползшихся тапочках.
— Ну, что ещё? — спросила недружелюбно, застыв в дверном проёме, не собираясь пускать за порог.
— Елизавета Пална, мы про ту машину, что вы видели вчера вечером, расспросить хотим. Вот Игорь Константинович… — начал Денис.
— Елизавета Павловна, опишите, пожалуйста, ещё раз машину.
— Да я уже всё сказала. Темно было. Стояла под деревьями.
— Во сколько это было?
— Дождь как раз начался. Я спешила. Кому мокнуть охота? Около двенадцати, наверное.
— Какая она была? Что-нибудь особенное.
— Ну, не знаю. Будка сзади такая, людей возить.
Зло глянула на Дениса.
— А цвет? Марка?
— Да не знаю я! Вы у Кольки спросите.
— У какого Кольки?
— Да у шофёра, который на ней ездит.
— Так… а теперь по порядку. Что за шофёр?
— Колька. Да его все тут знают. Он на вахтовке своей рабочих на смены развозит.
— Денис, ты его знаешь?
— Это который молодой? — уточнил Денис у Елизаветы Павловны.
— Ну.
— Есть такой. Пересекались. На танцах цапанулись как-то. Фамилию не вспомню, а кликуха Рожок. Работает в автопарке на Центральной.
— Елизавета Павловна, а вы этого Кольку в тот вечер видели?
— А шут его знает. Не видела, темно. Но в кабине никого вроде не было. А что случилось-то?
— Да так, проверяем. Спасибо большое, вы нам очень помогли. Извините за беспокойство. Пойдём, Денис.
— Ну, Яков Петрович, лёгкой жизни, похоже, не будет. Полная жопа, извини за выражение, наметилась, но и в ней едва заметный просвет виднеется, — объявил весело, с едва уловимой злостью, входя в комнату.
— Ты это… — оторвал взгляд от бумаг Петрович, — уж не обессудь, теперь это твоя забота, чему я, поверь, несказанно рад. — Протянул распечатанный факс. — Приказ пришёл. Любая помощь, сам понимаешь, по-человечески… Но отдуваться перед начальством тебе. Без обид? Всё ровно?
— А то я не понимаю. Соскочил, молодец! Без обид.
— Вот и хорошо. Так что там по делу?
— У нас новый фигурант образовался. Николай Владимирович Рожков, по кличке Рожок, двухтысячного года рождения, проживающий…
— Знаю такого. Хороший парнишка.
— Машину этого хорошего парнишки видели ночью возле морга. В своей конторе он сегодня не появлялся, чего за ним раньше не наблюдалось. Дома его тоже нет со вчерашнего дня. Мать волнуется и плачет. И машину в гараж он вечером не поставил.
— Дела… — Петрович монотонно постукивал карандашом по столу.
— Похоже, двое их было. Сторож и этот Рожок. И машина у них была «шестьдесят шестая», кунг для перевозки людей. И пропали оба вместе с мертвяками и машиной. А что? Мотив пока неясен, зато возможность вывезти трупы из морга налицо. У тебя есть что новое?
— Нет. Панов как сквозь землю провалился.
7
Десять вечера, а городок как вымер. Чёрная пустота, кроны деревьев сонно распластались по тёмному небу. Заволокло. Дождь, что ли, будет? Ноги поломаешь, пока дойдёшь. Надо было на машине. Прогуляться, развеяться захотелось.
Впереди замаячил высвеченный фонарём асфальтовый пятачок. Здание гостиницы тёмное, лишь несколько окон повисли жёлтыми квадратами. Контуры припаркованных машин. Сколько? Две? Нет, вон ещё одна.
Машина. От машины надо плясать. Значит, готовились, не с кондачка. Ладно, это ясно. Но зачем им тела? Семнадцатилетний водила и сторож-алконавт, как они вместе? А ведь интересно пока… Понятно, что не сегодня-завтра всё разрешится. Глупость какая-нибудь на поверхность вылезет. Тоже мне, преступление века. Хотя… Морг грабануть — в этом что-то есть.
Остановился на границе темноты и света, в гостиницу, в пустой номер, идти не хотелось. Размял сигарету.
В дверях мелькнул размазанный силуэт. Мужик в спортивных штанах и майке вывалился на ступеньки, покачнулся.
— Эй, брателло, магазин здесь где?
— По улице прямо и сразу направо, увидишь. Похоже, ты опоздал, спиртное до десяти.
Только сейчас вспомнил, что хотел зайти в магазин прикупить водки на вечер и что-нибудь перекусить. Ну да ладно, какие-то остатки от вчерашнего должны быть.
— Не ссы, братишка, договоримся! — Мужик подтянул спадающие штаны, нетвёрдо прошествовал по ступеням и канул в темноте.
Вдруг резануло — гостиница! Приезжие! На хрен местным эти трупы?! Только кто-то со стороны мог всё это организовать. Третий должен быть, а этих он нанял…
Отбросил сигарету — упала на асфальт, рассыпалась мелкими искрами. Взбежал по ступенькам, распахнул дверь. Не та за стойкой. Вчера была другая. Ладно.
— Добрый вечер.
Администраторша нехотя оторвала взгляд от телефона.
— Мне бы хотелось узнать, — показал удостоверение, — кто проживает в гостинице? Кто сегодня или вчера выехал? Вы когда заступили?
— Утром, в десять, а что?
— Журнал покажите.
— Пожалуйста. — Презрение и обида в голосе. — Вот, смотрите. Вы вчера заехали, а эти, монтажники, сегодня. И уже пьянка. — Брезгливо поджала губы. — Больше никого нет и в этом месяце не было.
— Спасибо. Понятно.
Версия о приезжем рушилась.
— В городе ещё гостиницы есть?
— Только Дом колхозника на автовокзале. Но он уже две недели как закрылся.
— А в частном секторе остановиться?
— Можно, наверное. Не знаю. У нас это не особо практикуется.
— Прошлой ночью кто дежурил?
— Ленка. Двое нас, через сутки.
— Значит, она завтра будет?
— Ну да, я же говорю…
— Спасибо.
Поднялся к себе в номер. Водки в бутылке на треть, заветренный кусок сыра да кусок хлеба. Хватит перекусить, но сначала под душ. Стоял под горячей струёй, смывал с себя морок прошедшего дня. Мысли о приезжем, о третьем не отпускали. Где? Где его искать? Должен он быть!
8
Проснулся без четверти девять. Странно, всегда поднимало в семь, привычка, выработанная долгими годами службы, а здесь спал как сурок.
Не вставая с кровати, набрал по мобильнику Петровича. Ну да, этот-то уже на месте. Поинтересовался, нет ли новостей. Бодрым голосом сообщил, что проверяю одну версию, в конторе буду через час.
Теперь можно не спешить. Чёрт, зубную щётку так и не купил! Нужно бытом заняться, холодильник набить, зубная щётка, тапочки, штаны спортивные или шорты, что ещё? Чувствую, застрял я здесь. Ладно, не расслабляйся. Надо поговорить с администратором.
Ленка оказалась полной противоположностью вчерашней скучающей даме бальзаковского возраста: девчонка лет восемнадцати, худая и вертлявая. Чёрные джинсы в обтяжку, белая майка на бретельках, тату на плече. Мордаха смазливая, хитрая. Жвачку жуёт, еле сдерживается, чтобы пузырь не выдуть. Вот интересно, я же у неё позавчера заселялся, а хоть убей не помню. Теряю навык.
— Добрый день. Вы, я так понимаю, Лена?
— Ну? — Мазнула оценивающим взглядом.
Молодёжь, здороваться так и не научились. Опёрся обеими руками о стойку. Безотказно сработало. Мужик без кольца на пальце — это всегда интересно для таких вот молодых и дерзких.
— А что, Лена, невесты в этом городе имеются?
Смотрит насторожённо, с недоумением.
Всё понятно, проехали.
— Шучу, шучу. Я вот по какому вопросу. — Достал удостоверение, не спеша открыл и положил на стойку. — Как так получается, что люди в гостиницу селятся, а записей в журнале нет? Значит, и денежки по кассе не проходят, так ведь?
— Не понимаю, о чём вы.
А глазки-то забегали. Попал!
— Лена! Ты же умная девочка. Если с таким вопросом к тебе следователь приходит, значит, стукнул кто-то из своих. Теперь у тебя два варианта: либо всё рассказать как есть, либо… я тебя раскручиваю по полной, посадить, может, и не посажу, но с работы вылетишь с треском. Пойми, мне твой мухлёж с левым подселением до лампочки, мне информация нужна: кого и когда. Ну, так как? Будешь рассказывать?
— Дяденька! — Смешалась, заглянула в удостоверение. — Игорь Константинович, так чего рассказывать-то? Ну, бывает иногда. Так это по дружбе. Вот Настька на прошлой неделе позвонила. Ну… парень у неё, перепихнуться им где-то надо, а где? Опять на лавочке? Так пацана не склеишь. Вот, пустила на вечер.
— Лена! Не держи ты меня за дурака. При чём тут эта Настька? Меня твоё прошлое дежурство интересует. Ты либо уж всё рассказывай, либо…
Потупилась. На столе что-то машинально перебирает.
— Ну, были двое.
— Вот… А теперь подробно. И жвачку выплюни, разговаривать мешает.
— Парень с девчонкой.
— Ты их знаешь? Во сколько это было?
— Нет, незнакомые. Днём, часа в три.
— Дальше!
— Она подошла, ну, это, короче, попросила поселить на ночь, ну, для этого. Они, мол, проездом, а документов с собой не взяли.
— И сколько заплатили? Ты же не за красивые глаза незнакомых пустила?
— Пять тысяч, — посмотрела с вызовом.
— Ого! Что-то многовато.
— А что мне, отказываться, если сами дают?
— Хорошо. Дальше.
— Вечером ушли. Потом ночью парень один вернулся, без девчонки. Я уже спать легла. Может, поругались? Утром пошла его будить, мне в девять смену сдавать, надо чтобы номер освободили, а там — никого. Наверное, рано утром уехал, когда ещё спала.
— Так, теперь чётко отвечай на мои вопросы. Возраст? Как выглядели? Как одеты?
— Девчонке лет шестнадцать-семнадцать. Крепенькая, лицо в веснушках. Косынка. В куртке — синяя или серая. Джинсы и сапожки резиновые, короткие, яркие такие. Парень постарше. Лет двадцать. Лицо обычное такое. Куртка брезентовая, типа как рабочие носят, и сапоги такие, высокие, подвёрнутые. Рюкзак у него ещё. Да! И пакеты у них в руках целлофановые были — еда, наверное, из магазина.
— Значит, заселились они в районе трёх часов. А ушли когда?
— Около девяти примерно.
— А парень ночью во сколько вернулся?
— Поздно. Я обычно в два ложусь, вот, мне кажется, он тогда и припёрся.
— Один?
— Да.
— И больше ты их уже не видела? И дверь никому не открывала?
— Ну я же сказала, утром пришла в номер, а там никого.
Зазвонил мобильник. «Полуяров» высветило на экране.
— Подожди, мы ещё не закончили, — предупредил, отходя. — Слушаю.
— Ты скоро? Тут кое-какая информация всплыла. Надо, чтобы подъехал, время не терпит.
— Заканчиваю. Через полчаса буду.
Вернулся к стойке.
— А теперь хорошенько подумай, может, ты что-то необычное заметила? О чём говорили или ещё что?
Задумалась.
— Я, когда утром в номер к ним пришла, весь пол водой был залит, типа как из ведра плеснули. Ну, постель скомкана, но это обычное дело. Да, и мне показалось, что в номере рыбой воняет, вот!
— А ещё, ещё?
— Ну, на машине они приехали. Она же сказала, что проездом.
— Что за машина?
— Грузовая такая, с будкой, людей возить. На такой у нас Колька Рожок ездит.
— Так может, это Колькина?
— Не знаю, но Кольки с ними не было. Парень был за рулём.
— Номер не запомнила? — спросил на всякий случай.
— Нет. Зачем мне.
— А они точно не местные?
— Я всю молодёжь в городе знаю. Это не наши. И одеты, как будто из леса вышли. Может, рыбаки какие приезжие?
— Всё. Спасибо, Лена, помогла. Если что-то ещё вспомнишь, вот номер телефона, сразу звони.
— Игорь Константинович, а со мной как?
Смотри-ка, запомнила, как зовут.
— Живи пока. Но мой тебе совет, не связывайся с незнакомыми, себе дороже станет. И в номере моём приберись.
До конторы быстрым шагом пятнадцать минут. Спешил, прокручивал в голове полученную информацию. Основное: всё-таки приезжие! И машина, факт, Рожка. Прямых доказательств нет, но чувствую. Либо он с ними заодно, либо одолжили или отжали, но это сейчас не важно. Главное, определилось техническое исполнение и выстроилась цепочка: приезжие — машина — сторож — трупы. Хватит, не ломай голову, посмотрим, что Петрович накопал.
Петрович с мужиком приблизительно такого же возраста ждали на лавочке возле конторы.
— Познакомься: Иван. Друг мой, рыбалим вместе. Ну, поехали! По дороге всё обсудим. Только я тебя, Игорь Константинович, попрошу сзади сесть, Иван дорогу показывать будет. Денис, ты остаёшься за старшего, — крикнул в приоткрытое окно.
Тронулись. Петрович бросил через плечо:
— Иван с приятелем на рыбалке были, на Лукоме.
— Там место одно есть, на машине подъехать к реке можно, мало кто про него знает, — встрял Иван.
— Подожди, — осадил Петрович. — Они вчера заехали, отрыбалили, а сегодня утром вернулись. Иван сразу мне позвонил. Вот теперь рассказывай, что видели.
— Приехали под вечер, часов в шесть. Там съезд в лес с дороги, метров пятьдесят — и на берегу. Но проехать сложно. Мы на «Ниве». На берег выехали, а там изрыто всё — машина какая-то большая буксовала. Вышли, огляделись — что-то белое у воды. Подошли, а это простыни. Одна и вторая в стороне. Я поднял — на ней клеймо больничное. Ну это ладно, мало ли… А чуть дальше по берегу отошли — на траве пятно тёмное, его, правда, плохо видно, дождь недавно прошёл. Я подумал: «Может, кровь?» В общем, не понравилось нам всё это. Мы, от греха отошли метров на сто и там лагерем встали. А утром, как вернулись, я сразу Петровичу позвонил.
Действительно, всё было так, как рассказал Иван: и глубокие следы от колёс — сфотографировали отпечатки протекторов; и простыни — старые, пожелтевшие, с больничным клеймом; и едва заметное тёмное пятно на траве. Вдобавок на стреляную гильзу от ружья двенадцатого калибра наткнулись. Сфотографировали, отобрали образец для экспертизы. Бумаги исписали — рука отваливается.
Пока работали, Петровичу о приезжих рассказал. Пришло время собрать факты в кучу и понять, что делать дальше.
— Похоже, вырисовывается такая картинка: приезжие, заполучив машину Кольки Рожка (сейчас не важно, как), с помощью сторожа похищают два трупа, вывозят сюда, на берег Лукомки. Здесь происходит какая-то разборка — кровь, гильза. Скорее всего, парень застрелил девчонку, раз вернулся в гостиницу один.
— Вилами по воде писано, — перебил Петрович. — Кого угодно могли стрельнуть: и сторожа, и Рожка, и девку. Трупы где? Зачем вообще их сюда везли?
— Не дал договорить. Если предположить, что вот это похоже на след, — указал на едва заметную дорожку в примятой траве, — то их либо тут утопили, либо куда-то вывезли на лодке.
— Лодка не катит. Вверх по реке не подняться — сплошные завалы. А вниз какой смысл? Привезли из города на машине и везти на лодке обратно в город? Да и откуда лодка? А вот то, что их — в воду… Это более правдоподобно. Здесь плёс, течения практически нет.
Постояли, помолчали. Оба понимали, какой предстоит геморрой с поиском тел.
— Что, — спрашиваю, — бригаду из Пинеги будем вызывать?
— Сами справимся, — Петрович сплюнул. — Мужиков попрошу. Пару резинок привезут, баграми потыкают. Здесь неглубоко. Поехали в город.
Молчали. Иван дремал, привалившись к дверце. При въезде в город мелькнул расстрелянный указатель. Хотел спросить, что это за традиция у местных охотников. Не успел, зазвонил мобильник.
— Слушаю, — Петрович с трудом вывернул руль одной рукой, объезжая раскинувшуюся посреди дороги лужу.
Из трубки неслась возбуждённая скороговорка.
— Понял. Бабку успокой. Передай, через полчаса буду. Всё. Отбой. — Отключился. — Твою же мать!
— Что там ещё приключилось?
— Девчонка в тайге пропала. И что их туда несёт? Ягоды! Вот не могут без грибов и ягод обойтись. Как сезон, так кто-то обязательно заблудится.
— Это кто же? — подал голос Иван.
— Да наша, Нелька Липова. С моим в одной школе училась. Так-то она в Архангельске сейчас в техникуме. К бабке на лето на каникулы приехала.
— А как узнали?
— Бабка в конторе ревмя ревёт, успокоить не могут. Вместе по ягоды и ходили. Так что, Ваня, ты уж извини, придётся тебе поиск этих, уж не знаю, как теперь и назвать, на себя взять. Может, сегодня успеете, время ещё есть. Скажи мужикам: я прошу. Лодку резиновую возьмите, пошерстите хорошенько. Сочтёмся, поляна за мной. Тебя где высадить?
— Я с вами до конторы. Мобила села. С вашего обзванивать буду.
— Ты, Игорь Константинович, тоже не расслабляйся. Нас с тобой к главе на ковёр вызывают. Готовь мыло. Учти, я за твою спину спрячусь. Но сначала поисковую группу организуем, эту дурёху искать.
На улицу вышел, как зэк на свободу.
Распрощался с Петровичем — тот намертво осел в конторе ждать Ивана. Поисковая группа, состоящая из Дениса, подвывающей бабки, троих молодых парней и двух крикливых женщин, часа через четыре вернулась ни с чем — стемнело, поиски отложили до утра. На «ковре» у главы всё, как обычно, метод кнута и пряника. Единственным плюсом был договор о неразглашении: пропажу тел как можно дольше скрывать от населения. Слухи уже поползли, но пока не катастрофично. Найдут тела в реке, дело повернётся совсем другим ракурсом. А вот если не найдут…
Каша в голове, каша! Не складывается картинка. Зачем им трупы?
Магазин светил окнами. Удушливо пахло рыбой. Блестело стекло бутылок, консервы стопками. Захотелось сайры в масле, на куске чёрного хлеба, мягкого, дышащего. И рюмку водки, холодной. И ещё одну, сразу вдогон, и закурить.
Зазвонил телефон, вырвал из оцепенения. Петрович.
— Иван позвонил. Вернулись они. — Голос тусклый, усталый. — Ничего не нашли. Речку на сто вверх и сто вниз прочесали. Замудохались, говорит, вконец.
— Ну, что ж, отрицательный, он тоже результат. Иди-ка домой. Завтра на свежую голову думать будем.
— Девка у меня эта заблудшая из головы не идёт.
— Петрович, брось! Что мог сделать, ты сделал. Ну не ночью же? Завтра, с утра всё.
— Да, это понятно… Бывай. — В трубке заметались частые гудки.
Загрузил пакеты с продуктами на заднее сиденье. Пять минут по тёмным улицам, высвечивая фарами серый асфальт. Ленка за стойкой стрельнула взглядом и, сделав вид, что не замечает, оживлённо затрындела по телефону. Поднимаясь по лестнице к себе в номер, вспомнил, что зубную щётку так и не купил. Устало ухмыльнулся. И стало грустно от общей неустроенности Мира.
9
Телефон! Да чтоб он сдох! Чертыхаясь, барахтался, высвобождаясь из простыни, закрутившейся вокруг ног. Вдруг окатило шальной надеждой: Марина! И унеслось, кануло в утреннем свете, пробивающемся сквозь задёрнутые шторы, только лёгкий озноб пробежал от затылка к плечам. Так уже бывало, и не раз.
Вот он, телефон, на тумбочке экраном светит.
— Слушаю.
— Извини, что бужу, но ты здесь нужен. Приезжай.
Петрович, кто же ещё.
— Лады. Сейчас буду. Что случилось?
— Машину нашли. Надо съездить, посмотреть. Сам не могу и послать некого. Давай, поторопись.
Машину обнаружил водитель проезжавшего лесовоза километрах в пяти от реки, где нашли больничные простыни. Уткнулась тупой мордой в подмятые кусты. Старались на скорости загнать в тайгу, не жалея. Да разве такую махину спрячешь?
Поехали на газике вместе с представителем автобазы. Кто-то должен отогнать, не бросать же в лесу. Хмурый, молчаливый мужик, может, и сиделец бывший, наколочка на руке характерная. За всю дорогу парой фраз обменялись.
Облазил, осмотрел машину, ничего интересного не нашёл. Вокруг деревья стеной, троп нет. Куда ушли?
Двинулись обратно. Я впереди, на газоне, как козёл по ухабам скачу, а сзади «шестьдесят шестая» прёт, переваливается, мотором ревёт, подгоняет.
Перед тем, как водилу за руль посадить, заставил надеть перчатки из тонкой резины, синие. Смотрю, как он их на свои ручищи с въевшейся намертво грязью натягивает, и смех разбирает. Лес кругом, зелень всё заполонила, тишина, лишь птица порой прокричит — и стоит матёрый мужик посреди этого леса в синеньких перчатках, чтобы какие-то там отпечатки пальцев не стереть. Бред!..
В конторе один Петрович, усталый и унылый.
— Новости есть? — спрашиваю.
Только головой в ответ помотал.
— Ты-то что наездил? — А сам в окошко смотрит.
— Ничего интересного. Машину перегнали. На базе опечатанная стоит. Спецов надо вызывать, больше тянуть нельзя.
— Вызывай.
— Ты совсем расклеился, я гляжу. Ночью-то спал?
— Пару часов. С шести на поиски народ отправил, а сейчас уже… Если сегодня не найдём, боюсь, всё. Вторую ночь в тайге она вряд ли… Закружила, видать, далеко отошла, потому и найти не можем. Правило есть: почувствовал, что заблудился, сиди на месте, не дёргайся, жди, когда за тобой придут. Так нет же! Сами норовят выбраться. А тайга ошибок не прощает.
И сказать нечего, и подбодрить нечем. Включил компьютер. Всматривался в экран монитора, стараясь представить, как разворачивались события. Получалось что-то невнятное. Решил записать.
«1. В похищении тел задействованы четыре фигуранта. Двое неизвестных (приезжие парень с девушкой) + сторож + шофёр с машиной.
2. Вечером, когда тела пропали, за рулём был приезжий парень.
Тела ночью вывозят на машине на берег реки. Предположительно избавляются от тел (простыни, следы волочения). На берегу происходит конфликт между участниками (гильза, кровь). Кто пострадал, неизвестно (любой, кроме парня).
3. Приезжий парень на машине ночью возвращается в гостиницу (где в это время остальные участники?).
4. Парень утром отгоняет машину в лес и там бросает (встречается с подельниками, и, если они избавились от тел, все вместе уходят в тайгу?)».
Что мне это даёт? Ничего. Мотив нужен, мотив! Зачем им тела?! Почему забрали именно тела москвичей? Вот что надо понять, тогда пазл сложится. А впрочем, уже без разницы. Сейчас понаедут из области спецы, возьмут отпечатки, пробьют по базе. Скорее всего, меня отстранят. Вот пусть сами и решают эту головоломку.
Всё равно не отпускало. Что-то было, что-то пропустил. Вертелось невнятное, никак не формулировалось.
Зазвонил мобильник у Петровича. Выслушал молча, дал отбой.
— Возвращаются. Не нашли. Тайга, мать её! — тихо выругался.
Тайга. Что Ленка говорила? Проездом, как будто из леса вышли. Сапоги болотные и брезентовая куртка. И машину бросили, в тайгу ушли. Так, так, тайга. Кто в тайге? Петрович что-то два дня назад…
— Яков Петрович, когда геолог пропал?
— Дня три-четыре назад. А что?
— Да нет, ничего. Можешь мне это письмо найти?
Покопался в бумагах.
— Держи. Уж не думаешь ли ты, что он у нас объявился? Иди сюда.
Подошли к карте на стене.
— Судя по координатам, его здесь выбросили. — Ткнул пальцем в зелёное, прорезаемое тонкой синей ниткой реки. — А мы — тут. Напрямую порядка двухсот сорока, да по тайге. Никак он не может у нас очутиться. Физически невозможно.
— Да я и сам понимаю. Цепляюсь за любое.
Письмо с просьбой выслать фотографию пропавшего геолога всё же накатал и отослал. Петрович бесцельно мотался по конторе.
— Иди домой, отоспись. Завтра ведь опять ни свет ни заря поднимешься?
— Хочу утром сам на поиски… Мне уже и людей просить неудобно. Ты только дождись, пока Денис вернётся.
Ушёл, а я закопался в бумагах. Самое время, пока никто не мешает. Заурчал факс, выплёвывая длинный лист бумаги. Геологи ответили. Чёрно-белая, чуть размытая фотография — обычный молодой человек, ничего примечательного. Короткая стрижка, открытый широкий лоб, нос чуть приплюснут. Простое лицо, рабоче-крестьянское. Где ж ты бродишь, парень? Почему ушёл с места выброса?
Сумерки. Городок погружался в темноту, казалось, тонет. Ну, что? Осталось проверить этого геолога и можно на сегодня закончить. Или до утра потерпит? Завтра Ленка на смену выйдет, вот тогда и покажу фото.
Машина пискнула сигнализацией. Нажал на клавишу, стекло медленно поползло вниз. Закурил. Дым растекался по лобовому стеклу. Нет! В номер забиваться рано. Поедем поищем Ленку. Но сначала всё-таки в гостиницу, надо узнать, где живёт.
Ленка сидела на лавочке возле подъезда в компании двух парней. У парней в руках бутылки с пивом, хлещут из горла, у Ленки — яркая металлическая банка с каким-то новомодным пойлом.
— Лена, можно тебя на минуту?
Посмотрела удивлённо, переглянулась с парнем.
— А в чём дело? Ты кто? — Попёр тот сразу буром.
— Спокойно, всё в порядке. Лена, объясни ему. Я тебя у машины жду.
Отодвинулся, но краем глаза посматриваю. Чёрт знает, что у этого молодняка в голове. Ленка подошла, покачивается с пятки на носок, в сторону смотрит. Показываю фото геолога.
— Этот парень был?
Глянула мельком.
— Да.
— Лена, не до шуток! Точно он? Уверена?
— Говорю же, он. И девчонка с ним была.
Стою, молчу. В голове пустота, ни одной мысли.
— Ну, всё? Я пойду?
— Иди, спасибо.
Отошла к своим, что-то объясняет.
Отъехал, мотор выключил, фары погасил. Сижу, темноту рассматриваю. Как? Как такое может быть? Не по воздуху же он сюда?
Телефон зазвонил неожиданно. Даже вздрогнул с испугу.
— Готовься, Игорь Константинович. Из администрации звонили.
— Ну?
— Завтра из Москвы родственники за телами приезжают. И с ними ещё этот… представитель уфологического общества.
Часть вторая
1
Портянка сбилась, а перемотать лень. Полулежал на подстеленном ватнике, опираясь спиной на рюкзак, из которого торчало разобранное ружьё в потёртом брезентовом чехле. Укороченная лопата и примотанный к ней верёвкой геологический молоток рядом. Лениво отмахивался от комаров, назойливо зудевших в лицо. Впереди — квадрат вертолётной площадки, выложенной растрескавшимися, вросшими в землю бетонными плитами с клочьями травы на швах. Дальше редкие берёзки застыли по колено в густом разнотравье, разлапистые заросли орешника — и вот она, тайга, чёрной еловой стеной, разреженной белыми стволами берёз. За спиной — будка сторожа, неизвестно что здесь охраняющего. Чай, поди, у себя дует. Возле будки ржавые ворота нараспашку. Ворота есть, а забора нет, смешно. В ворота утыкается просёлочная дорога. Вот на дорогу сейчас смотреть не хотел. Хватит, все глаза проглядел. Полдень уже, солнце прямо над головой. Борт мог уже десять раз прилететь, а Юзика всё нет. Вчера они целый день промаялись, ожидая заброски, но борт так и не пришёл. Оставили барахло у сторожа и разошлись. Я — к себе на базу, Юзик — куда-то. Условились в восемь утра встретиться здесь — и вот.
Юзик — здоровый тридцатилетний прибалт из бичей. Прижился в посёлке. Летом он с геологами, зимой за любую работу берётся, выживает как-то. Все, кто с ним в маршрутах бывал, отзывались хорошо — надёжный парень.
Так что делать-то? Начальству звонить? Объяснять ситуацию? И так всё ясно. Одному? Одиночные маршруты категорически запрещены. В любом случае виноват окажусь я. Я — геолог, я — главный. Юзик — что? Бомж, работяга, человек-лопата. Его даже с работы не попрут. А если борт уже вышел? Деньги тогда пропали, а экспедиция и так на мели. Да мне тоже ничего не будет. Усмехнутся, пожмут плечами. И пойдёт слушок: слабачком парнишка оказался, лопушком, сорвал первый самостоятельный маршрут. Твою же мать!.. Не выдержал, вскочил на ноги, обернулся — дорога всё так же беспечно выкатывалась из леса. Светило солнце, и щебетали птицы. Спокойствия сие благолепие не добавляло. Оставалось ждать. Пытался задавить тревогу, вспоминая, как и почему оказался в этом месте, в это время…
Впервые в эту экспедицию он попал три года назад. Производственная практика после третьего курса. Геологическая съёмка. Экспедиция была небольшой, базировалась на окраине богом забытой деревеньки, занимала несколько полуразвалившихся брошенных изб, и только слепленный на скорую руку щитовой барак, отведённый под «камералку», радовал глаз свежей зелёной краской и сверкающими на солнце окнами. Две буровые установки, старые водовозки, утопающие в высокой траве, да две «шестьдесят шестые», на которых мотались за продуктами в ближайший посёлок, где кипела жизнь. Замкнутое жизненное пространство, замкнутый на себе коллектив, своя иерархия. Естественно, главный геолог — руководитель экспедиции. Завхоз, кадровичка — они и в Африке начальники, не о них разговор. Речь о настроении, о незримом облаке внутренней оценки. Две касты, держащиеся особняком, со своими лидерами: буровики и полевики-маршрутники. Буровые установки работали там, куда можно было дотянуться с помощью дорог. Маршрутник — это геолог, которому в помощь придан человек-лопата: шурфы бить (бич или студент на крайний случай). Рюкзак, молоток, ружьё, минимум жратвы и заброс вертолётом в тайгу на две недели. Автономное плаванье. О таких полевиках складывались легенды, которые значили куда больше, чем занимаемые должности. «Лосями» их здесь уважительно называли.
Арговский, Гроздев и были такими «лосями». Держались они особняком. Две недели в поле, неделя отдыха. Гроздев сразу уезжал в посёлок и на базе появлялся только накануне следующего маршрута. Арговский занимал отдельную половину деревенского дома. Пил всю неделю, не просыхая и не показываясь на люди. Потом в полувменяемом состоянии его грузили в вертолёт, проверяя, чтобы не захватил спиртное, и вместе с приданным бичом и маленькой чёрно-белой лайкой по кличке Лака выбрасывали в тайге. Может, всё было и не столь печально, но нам, учитывая юношеский максимализм и незнание жизни, процесс виделся именно таким.
Были ещё геологи, но о них легенды не сочиняли.
Всё это совсем не походило на московскую жизнь. На второй день после приезда подсел сухонький мужичок в выгоревшей до белизны телогрейке, посмотрел с прищуром, словно оценивая:
— Ну, ребятишки, не завидую я вам. Влипли… Не дай бог к этим попадёте, — мотнул головой в сторону избы, где возле развалившегося крыльца грелась на солнышке Лака, — замордуют.
Не сказать чтобы он сильно нервничал по этому поводу. Всё-таки кое-что повидал. Но, в общем, тот мужичок оказался прав: из них, троих приехавших, выдержал только он.
Олег свалил на третий день в Москву, сославшись на внезапно открывшуюся болезнь. Толик после первого же маршрута осел до конца практики в «камералке», описывая образцы керна. А он незаметно для себя втянулся.
На первый маршрут ушёл с Гроздевым. Мужик лет сорока пяти, чёрная борода с едва заметной проседью, пронзительный взгляд голубых глаз, красавец, одним словом, если бы не фатальное одиночество, которым от него веяло за версту. Пока грузили барахло в вертолёт, Гроздев его будто не замечал, даже имени не спросил. Выбросили на болото. Перетащили вещи на сухое, под ёлки. Костерок, чай. Всё делал Гроздев, не обращая на него внимания. Потом уткнулся в карту, помечая что-то карандашом. И только когда залезли в спальники, заговорил тихо и монотонно:
— Я скажу один раз, больше не буду. Постарайся понять. Нам надо переместиться из точки А в точку Б. Но это не главное. Во время этого перемещения мы должны выполнить работу. Если мы её не сделаем, наше передвижение теряет смысл. Работа — главное. Всё остальное — усталость, мошка, голод, стёртые в кровь ладони — не важно. Попробуй выкинуть из головы, не обращать внимания. Твоя задача идти за мной и не отставать, нести рюкзак с образцами и бить шурфы. Жаловаться бессмысленно, не приму и на себе не потащу. И ещё… — Заворочался в спальнике, устраиваясь удобнее. — На второй или третий день тебе станет казаться, что основную, тяжёлую работу делаешь ты, а я просто прогуливаюсь. И чем раньше поймёшь, что это не так, и перестанешь об этом думать, тем тебе будет легче. Ты выполняешь свою работу, я — свою. Всё. Спать. Завтра у нас лёгкий радиальный маршрут, в качестве разминки.
Помогла, наверное, служба в армии. Каждый день воспринимался как очередной марш-бросок. Собраться и идти. Задыхаясь от усталости, дотянуть до вечера. Тупо пить чай, не обращая внимания на кровососущую дрянь, облепившую лицо, и знать, что на сегодня всё закончилось, осталось только доползти до спальника, вытянуться, расслабить гудящее от усталости тело и провалиться в манящее небытие.
Они почти не разговаривали: вопрос — ответ. Действительно, несколько дней он ненавидел спину, что мелькала впереди между деревьями. Потом это куда-то ушло. В том, первом, маршруте он не задавался вопросом, что и зачем они делают. Работают на износ. И только при заборе, сидя внутри наполненного грохотом вибрирующего брюха вертушки, когда Гроздев прокричал: «Следующий маршрут в районе Середницы. Через неделю. Начальство тебе сообщит», — понял, что принят во взрослую Геологию, экзамен сдал.
На преддипломную практику он снова приехал сюда. Подходило время распределения. Учился ни шатко ни валко, с тройки на четвёрку, протирать штаны в госконторе ни малейшего желания не было. Молодой, всё ещё впереди. Договорился с начальством о персональной заявке, прислали, распределился. Зиму прокантовался на камеральных работах, помогая составлять годовой отчёт. И вот, наконец, первый полевой сезон, ради которого и пришёл сюда работать…
Звук приближающегося вертолёта опознал сразу. Окатило тревогой. До этого момента развитие событий могло пойти по разным сценариям. Сейчас их только два: лететь или не лететь.
Гул перешёл в грохот. В дверях сторожки появился Данилыч, приложил руку козырьком к глазам, прикрываясь от солнца. Возле ног завертелся Цигун, серая лайка с мёртвыми голубыми глазами. Борт шёл на посадку сразу, круг над поляной не закладывал. Чуть завис в нескольких метрах над землёй, понесло сухой лист и сломанные ветки, пришлось отвернуться. Мягко опустился, сперва аккуратно тронул землю передним шасси, потом и остальными. Показалось, на корточки присел. Распахнулась дверца, на землю спрыгнул механик, приставил дюралевую лесенку о трёх ступенях.
Всё стало предельно ясно. Ветром, поднятым лопастями, из головы выдуло сомнения. Лететь! Пусть Данилыч даст радиограмму на базу, что геолог Максим Зотов принял решение вылететь в маршрут в одиночку. Напарник, Юзик Разумовский, не явился в назначенное время на вертолётную площадку. Зотов два дня будет ждать на месте выброса, совершая радиальные маршруты, потом пойдёт основным к точке забора.
Рюкзак — на плечи, спальник, обвязанный брезентовым плащом, — под мышку, вьючник с продуктами — за брезентовые лямки и — к распахнутой дверце вертолёта.
2
Маршрут, который предстояло преодолеть за две недели, вертушка отмахала минут за сорок. Рекогносцировка с воздуха. Сверялся с аэрофотоснимком и картой, разложенными на соседнем сиденье. От тряски приходилось придерживать рукой — неудобно, раздражало. Маршрут лёгкий, вдоль реки. Понятно, первый самостоятельный.
На обратном пути где-то на середине маршрута подсели на каменистую косу по правому берегу. Спеша и задыхаясь, оттащил вьючник с продуктами вверх по крутому «кореннику». Спрятал под выворотнем, среди устремившихся в небо сосен, забросав мхом и сухими ветками. По-хорошему, надо было взгромоздить повыше, на дерево, но летуны предупредили, чтобы не задерживался, спешат. Пометил место на карте. Ладно, авось за неделю ничего не случится. Если медведь, так он и на дереве всё разворотит.
О Юзике не вспоминал. Решение принято. Один. Пошло действие.
Над местом высадки дали круг. Прилип к иллюминатору. Обрывистый берег реки с наползающей тайгой, крохотное пятно болота неправильной формы. Рыжины сверху не видно, трава высокая, кое-где кустики и деревца тоненькие проклюнулись, похоже, сухое. Из кабины согнувшись вышел второй пилот. Приложил руку ко рту, перекрикивая грохот винтов:
— На болото!
Энергично закивал, мол, понял. Раскатал подвёрнутые сапоги.
Борт нырнул вниз и завис в полутора метрах над болотом. Волнами заходила трава. Механик распахнул дверцу. Ворвались ветер и грохот, заложило уши, вышибло слезу.
— Давай!
Прыгнул. Сразу сел на задницу. Терпимо. Болото держит. Воды почти нет, хотя штаны сразу промокли, почувствовал. Махнул рукой. Механик бросил рюкзак. Поймал, положил рядом. Махнул ещё раз. Полетел спальник. Его — сверху на рюкзак, аккуратно, не дай бог сползёт и промокнет, хрен высушишь. Лопата криво воткнулась в траву рядом. Механик что-то прокричал, помахал рукой и захлопнул дверцу. Придерживая спальник, прикрываясь от ветра, смотрел, как борт, клюнув носом, качнулся вперёд и резко пошёл набирать высоту.
Навалилась тишина, до звона в ушах. Ни звука. Всё замерло. Встал на колени, осматриваясь. Сориентировался. Река должна быть в той стороне, метрах в двухстах. Тишину прорезал тонкий, едва различимый, писк комара. И словно тумблер включили. Прокричала какая-то птица, воздух наполнился комариным гулом. Передышка закончилась. Надо выбираться к реке, на ветерок, иначе зажрут насмерть, проходил уже в прошлых маршрутах.
Рюкзак — на плечи, в обнимку со спальником и лопатой, по колено в высокой траве, побрёл в сторону реки, к деревьям, что тёмно-зелёной массой подступали к краю болота. Вода хлюпала под ногами.
Петлял между деревьями, выискивая удобный проход, ёлки стояли плотно. Под рюкзаком по спине потекло. Раздражала невидимая паутина, садящаяся на лицо, хотелось стереть, а руки заняты. Сколько уже прошёл? Где же она? Давно должен выйти на берег. Реки не было. И никак не угадывался просвет между деревьями, указывающий на реку. Удивительная ситуация складывается в полевой геологии: время идёт, а ничего не меняется. Оказался человек внутри природы, вся обёртка слетела. Нанотехнологии, компьютеры, мобильные телефоны, рации и прочие прибамбасы отвалились на раз. В сухом остатке: человек и его воля, ноги в кирзовых сапогах, спальник, ружьё, геологический молоток, компас и карта, как и сто лет назад, ничего принципиально не изменилось. Наука, производство, разработка — это да, шагнули вперёд, а первичная геологическая съёмка всё та же. Хотя нет, вру, вертолёты, лодки надувные и с моторами жизнь первопроходцам облегчают. Вот JPS — отличное подспорье, координаты по спутникам. На матовом экране забегали цифры. Не ловит спутник. Оно и понятно, в лесу сигнал слабый, надо на поляну выйти. Да и без него можно обойтись, сунул приборчик обратно в рюкзак, карта есть, компас есть.
Километраж в тайге не такой, как при ходьбе по дороге. И ведь не новичок зелёный. Два маршрута с Гроздевым отпахал. Но в этих маршрутах я был человек-лопата, за меня думали и решали. Шёл за маячившей впереди спиной, не задумываясь, куда и сколько нужно пройти. А вот когда сам…
Тревога не отступала. Уже не старался найти удобный проход между деревьями, пёр напролом, стараясь идти быстрее. Тридцать минут. Сорок. Выдохся. Крохотная полянка, окружённая тёмным ельником. Фиолетовые цветы в высокой траве, бесшумное мельтешение бабочек, чёрные точки комаров возле потного лица. Сбросил поклажу, тяжело дышал, озираясь. Всё то же — тайга.
Вот карта, вот река, до неё двести метров, вот болотце, на котором высадился, компас — север-юг, вот солнце, наконец. Если грубо прикинуть, прошёл уже километра два, а то и больше. А реки нет. Хрень какая-то. Так не бывает. Снова достал JPS. Не ловит. Ладно, не раскисай. Костерок, чай, ещё раз спокойно всё перепроверить и обдумать. Давай тащи вон ту сушину для костра. Выветрилось радостное ожидание свободы и одиночества, то, что представлялось во время полёта: дойду до реки, поставлю на берегу палатку, разведу костерок и буду смотреть на несущуюся мимо воду, составляя план радиального маршрута на завтра. Почти отдых, Юзика всё равно двое суток ждать на точке.
Если бы Юзик шёл сейчас рядом, всё было бы проще. Не один, поддержка. Можно посоветоваться. Если бы рация… А что рация? Кинулся бы передавать: «Я заблудился, спасите»? Да никогда. Не взял с собой рацию, лишняя тяжесть. Никто в маршрут не берёт, хотя по технике безопасности строго положено. Бьёт только на шестьдесят километров, и то если антенну на дерево забросить, а отсюда до базы все сто пятьдесят-двести. Получил, в журнале расписался и — под кровать в общаге. Лучше лишние патроны взять.
Через пару часов темнеть станет. Решил ещё час двигаться по направлению к реке, должна же она здесь быть, в конце концов. Ведь сам видел, когда борт делал круг, заходя на посадку. Если к реке не выйду, то придётся ставить палатку и ночевать в лесу, а с утра на свежую голову решать, что делать дальше. И только теперь высветило понимание: в тайге одному плохо, напарник нужен. Захотелось собрать ружьё, но сдержался. Рюкзак на плечи, и вперёд.
Через полтора часа вышел к болоту. Не к тому, на которое выбросили днём. Это было куда больше и… его не было на карте. На экране JPS светилось: ERROR. Тут впору бы запаниковать, но так устал от блуждания по лесу, от нервного ожидания, от непонимания происходящего, что воспринял появление этого болота как насмешку — кто-то невидимый глупо шутит. Застыл, криво ухмыляясь. Россыпь торчащих кочек, поросших жёсткой рыжей травой. Между ними под лучами солнца, готового вот-вот свалиться за горизонт, поблёскивала вода. Редко чернели тонкие сухие стволы без сучьев, словно специально косо воткнутые в тело болота. Было тихо, даже комар не зудел, исчез. Вдруг закуковала кукушка, отчётливо, монотонно, как будильник, отсчитывающий секунды.
Быстро темнело. Двинулся по краю болота, выискивая место повыше, пригодное для ночлега. Почти сразу же встретился небольшой мысок, заросший редким ельником и невысокой корявой берёзой. Пока окончательно не стемнело, собирал дрова. Палатку ставил уже в потёмках. Есть хотелось неимоверно. Терпел. Развёл костёр, весело затрещало, разбегаясь по сухим сучьям, пламя. Пристроил на воткнутых палках сушить портянки и сапоги. Раскатал в палатке спальник. Собрал ружьё, зарядил и только тогда достал из рюкзака банку тушёнки и хлеб. Черпанул котелком воды из болота. Со скрежетом вскрыл ножом банку.
Сытость пришла после чая. Обжигаясь, отпивал прямо из котелка, сплёвывая чаинки. Устало сидел, смотрел на пышущие жаром угли, по которым изредка пробегали сероватые сполохи. Звёзд на небе не видно, затянуло тучами. Один в темноте возле затухающего костра.
В полудрёме следил за обрывками картинок, проносящимися в голове. Пруд с торчащими камышами на краю деревни, мы с братом — оба с белобрысыми чёлками, в одинаковых чёрных трусах и белых майках, на корточках, с удочками в руках, и поплавки застыли в чёрной воде. Я — в армию, а Пашка — в колонию. Потом институт. В МГУ — провалил, в Геологоразведочный — зацепился. Промелькнула беззвучно гомонящая толпа студентов у дверей аудитории. Девчонки в коротких платьях с голыми руками. Комната в общаге, залитая утренним светом узкая кровать, вжатые друг в друга тела, спящая Ленка Юдина, голова с растрёпанными волосами на моём плече. Хватит про это. Надо встать, заставить себя умыться и заползать в палатку.
Натянул на босу ногу сапоги. Постоял, отвернувшись от костра, глядя в темноту, ждал, когда глаза привыкнут. Начали проступать очертания деревьев. Пошёл к болоту. Несколько шагов — и вода по щиколотку, дальше заходить лень, да и нет смысла. Приминая сведёнными ладонями траву, набирал в подставленную пригоршню воду. Выпрямился. Капли стекали по лицу. Впереди едва заметной точкой мелькнул огонёк. Слабенький, висит в темноте. Не на небе, слишком низко. Что же это? Люди? Костёр на той стороне болота? Может, гнилушка светится? Да, скорее всего. Откуда на болоте гнилушка? Ладно, спать надо. Сделал шаг в сторону, огонёк пропал, словно его закрыли. Интересно. Шаг назад, огонёк появился вновь. Ещё шаг — пропал. Странно. Не так он и далеко.
Ворочался в спальнике, устраиваясь. Сон куда-то ушёл. Пропавшая река, болото, которого нет на карте… На закрытых веках в темноте мерцал одинокий огонёк. Если это всё же костер, люди… может, сходить утром? Вот и прояснится. А если они снимутся с места, как ты их найдёшь?..
3
Что толку гадать, вперившись в темноту. Вскочил, натянул сапоги. Мимо прогоревшего костра — на край болота. Пусто, темно. Нет никакого огонька. Медленно брёл по краю. Шаг, второй, десятый… Вот он! Ещё шаг — пропал. Шаг назад — горит. Всё, как и час назад, ничего не изменилось.
Вернулся к палатке. Быстро одевался, боясь растерять уверенность. Глушил в себе внутренний голос, монотонно бубнивший где-то на краю сознания: «Остановись! Одному, ночью, по незнакомому болоту… Не сходи с ума!»
Лагерь решил не сворачивать. Вывалил всё из рюкзака, в него — спальник. Если там люди, переночую у них, а утром вернусь за вещами. Если это какая-то гнилушка или ещё что, поверну назад. Ружьё — на шею, патроны — в нагрудный карман, мало ли что. Готов. Пошёл! Эх, фонарик бы.
«По воде аки посуху» — бессмысленно кружилась в голове неожиданно всплывшая фраза. Это и хорошо, можно ни о чём не думать. Шёл медленно, аккуратно переставляя ноги, тыкал перед собой палкой, прощупывая твёрдое. Эту палку, верхушку сухого ствола, выломал сразу, без неё идти страшно. Смотрел вперёд, лишь иногда бросая быстрый взгляд под ноги, старался не упустить огонёк из виду. Как ни странно, воды было по щиколотку, глубже не становилось, болото держало. Прошёл метров сто, когда вдруг понял: если огонёк сейчас исчезнет, обратно к палатке по этой темноте не выберусь. Занервничал, заспешил, зацепился ногой за кочку. Стараясь сохранить равновесие, машинально шагнул в сторону и провалился по пояс. Вода хлынула в сапоги, окатила холодом. Плохо соображая, заворочался. Рука нащупала что-то твёрдое в податливой жиже. Интуитивно полз, выбираясь на это твердое — не совсем твёрдое, но держало. Ружьё намочил, но патроны в кармане вроде сухие. Дотянулся до палки, что плавала рядом. Выпрямился, тяжело дыша. Огонёк горел и даже стал ближе. Или кажется?
Нужно успокоиться, отдышаться и вылить воду из сапог. Топтался, примеряясь, как бы это лучше сделать. И вдруг осенило: это же тропа! Тыкал палкой вокруг — действительно, по бокам палка уходила почти целиком в болотную жижу, а впереди, в направлении огонька, упиралась в твёрдое. Гать, наверное. Настелили давно, заросла, ушла под воду. Главное, держит. Значит, люди были когда-то. Так, может, и сейчас?
Теперь не спешил. Нащупывал палкой гать под ногами и только тогда делал шаг.
Неожиданно вышел на берег, заросший низкими кустами, полого уходящий вверх. Вода уже не хлюпала под ногами. Внутри темноты начали проступать очертания чего-то большого, размытого, чёрного и посередине — проявившийся светлый проём. Ещё несколько шагов — и понял: это дом. Уже покатую крышу можно разглядеть. Вот окно, в окне свет, похоже, свеча горит, потому такой тусклый. Охотничья заимка? Кто там? Что за люди?
Подошёл ближе. Прокричал:
— Эй! Хозяева! Есть кто живой?
Тихо. Подмывало подойти к окну и заглянуть. Свет-то горит, значит, есть там кто-то. Не решился. Ещё пальнут с перепугу. Дверь надо найти.
Дверь обнаружилась сбоку. Постучал мыском сапога:
— Есть кто дома?
Тишина. По тому, как билась дверь о косяк, понял — не заперта. На всякий случай предупредил:
— Хозяева, я войду, ладно?
Стол большой, деревянный, старый, столешница собрана из потемневших от времени плах, такая же добротно сколоченная лавка рядом. По другую сторону стола, вдоль стены, едва видна при свете свечи, кровать или лежанка. Поверх аккуратно заправленного одеяла, вытянувшись, сложив руки на груди, лежит старуха. Окатило оторопью, страхом, непониманием. «Мёртвая? — Первое, что промелькнуло в голове. — Или спит?»
— Бабушка? — голос сорвался в шёпот. Откашлялся и уже увереннее, громче: — Бабушка!
Лежит, не двигается, глаза закрыты. Мёртвая. Во влип! И только теперь сообразил, что держу ружьё наперевес, вцепился так, что пальцы побелели. Огляделся. Стол, свеча, кровать, сундук или ящик, закрытый крышкой. Чугунная печка, дверца приоткрыта, холодная, не топили. Выводная труба уходит в стену. На трубе какие-то тряпки. Посуда грудой на печке. Скамеечка, на ней и возле кастрюли разномастные, сковородка. На гвоздях возле двери одежда развешана. Вся эта мешанина привычных вещей размыта полутьмой. Взгляд проскользил, не останавливаясь, и вернулся к старухе на кровати.
Она, что, одна здесь?
Худая. Тёмно-синяя кофта под горло застёгнута на все пуговицы, юбка серая, длинная, только ступни голые из-под неё, жёлтые, костяшки буграми выпирают, смотреть неприятно. Перевёл взгляд на лицо, не хотел смотреть, а что делать? Седые волосы гладко расчёсаны на пробор, худое лицо, щёки ввалились. Плотно сжатые в нитку бесцветные губы. Бородавка на щеке. Лежащее на кровати тело оставляло какое-то неуловимое ощущение опрятности. Почему одна здесь? Её так положили? Сама легла? Подойти надо. Вдруг просто спит? Знал, что надо подойти, оттягивал момент. Прислонил ружьё к стене, снял рюкзак.
Может, она умерла, а тот, кто с ней был, в посёлок или куда ещё пошёл? Священника привезти? А может, тело вывозить как-то надо, хоронить?
Не осознавая, уже начал приспосабливаться к этой новой напасти. Сжал зубы, обошёл стол. Задерживая дыхание, нагнулся, всматриваясь в лицо. Пальцами — под высокий воротник кофты. Пульс! Совсем слабый, но ровный. Жива она. Спит?
— Бабушка? — Легонько потряс за плечо.
Плечо под рукой худое, костлявое, посильнее сжать — хрустнет.
— Бабушка! — Потряс сильнее, так что голова сдвинулась на подушке.
Никакой реакции. Присел на лавку возле стола. Нужно собраться, подумать, что делать дальше.
Свеча догорала, на блюдце сантиметровый огарок. Печку затопить? При открытой заслонке какой-то свет будет, да и самому обсушиться.
Печку решил не растапливать, нечего хозяйничать в чужом доме. Ведро с водой, прикрытое фанерной крышкой, возле печки. Зачерпнул кружкой, поставил на стол. Если очнётся, дам напиться.
Свеча нашлась на подоконнике. Зажёг, прилепил к блюдцу. Вытряхнул спальник из рюкзака, расстелил на полу. Рюкзак под спальник, под голову. Стянул сапоги. Сырые портянки и штаны разложил на лавке. Понятно, что высохнуть не успеют, утром досушу, если солнце будет.
— Бабушка, ты давай не умирай, — попросил на всякий случай, скорее для себя, не для неё.
Лежал, слушал тишину, рассматривал пятна теней на стене. Стоило закрыть глаза, тут же начинало казаться, что старуха зашевелилась. Обдавало холодом, вскидывался. Один раз даже вылез из спальника посмотреть. Уснул, когда проём окна посветлел.
4
Доски серые от старости, дырка от вывалившегося сучка, укосина. Перевёл взгляд. На грязном полу расстелился длинный солнечный прямоугольник. Окно, пол… — старуха, вспомнил. Чёрт! Ночью ворочался, под лавкой оказался. Передвинулся, распахнул спальник, сел. В окно бил свет, словно прожектор лупил, белёсые пылинки висели в воздухе. Как там старуха? Интересно, который час?
Выбрался из спальника. На лежанке никого, словно и не было никакой старухи. Блюдце с прогоревшей до половины свечой, кружка с водой, а постель даже не примята. Неужели очухалась? Чудеса. Ладно, сейчас разберёмся, только штаны натянем. Влажные, не просохли за ночь. Ничего, на себе высушу. Половой тряпкой в избе пахнет. Жрать хочется.
Распахнул дверь. Притолока-то низкая, как я вчера в темноте лбом не уделался? Свежий воздух наполнил лёгкие. Замер на мгновенье, оказавшись внутри картины, воспринимая её всю целиком. Свет слепит глаза; чуть покачиваются вершины деревьев; босые ступни ощущают тепло нагретой солнцем ступеньки; запах травы и болота; девчонка ярким пятном застыла чуть в стороне, и совсем рядом рвано порхает бабочка. Капустница — промелькнуло в мозгу. Мгновение истекло, вывалился наружу. Солнце уже высоко, сколько же я проспал?
Поляна, порезанная тропинками в высокой траве, полого сползала к зарослям низкорослого кустарника, за которыми проглядывала плоскотина болота. Сбоку и за спиной редкий ельник с вкраплением белых стволов берёз. Дальше, на взгорке, сосны тянутся вершинами в голубое небо, пытаясь дотронуться до проплывающих комьев облаков, и это им почти удаётся. Таких низких тяжёлых облаков, как на Севере, нет нигде. Сараюха с краю, крыша покрыта рваным рубероидом, в распахнутой двери видна поленница. Возле колоды на пятачке вытоптанной земли, усеянной щепой, застыла с топором в опущенной руке девчонка. Колотые полешки белеют в траве.
Молоденькая, лет семнадцать, наверное. Загорелая, босая, в шортах. Соски небольшой груди нагло топорщат жёлтую майку на бретельках. Такая вся ладненькая, плотная, кровь с молоком. Выгоревшие волосы, почти по плечи, в рыжину отдают. Лицо широкоскулое, а подбородок узкий. Рот большой, улыбчивый. Разрез глаз необычный: уголки, те, что к вискам, чуть опущены. Есть в её облике что-то лисье — хитринка весёлая. Хоть и улыбается, а смотрит насторожённо.
— Ну и здоров же ты спать. — Это вместо приветствия.
С силой воткнула топор в колоду. Отёрла тыльной стороной ладони пот со лба.
— Я специально дрова колоть стала. Думала, проснёшься.
— Разбудила бы. Привет!
— Ага, здоровый незнакомый лоб в избе лежит. Разбудишь, а он тебя…
— Какая-то ты пугливая. — Подошёл ближе.
— Не пугливая, а осторожная. Вот ты кто? Бракаш или геолог?
— Геолог. Ладно, осторожная, давай знакомиться. Как тебя зовут?
— Катя.
— А меня — Максим. Бабушка-то где?
— Бабаня-то? Так она на болото за травами, как рассвело, убрела.
— Ты чего? Она ж при смерти лежала. Я думал, до утра не дотянет.
— Ха! Бабаня-то? Она нас с тобой переживёт. Спит как убитая, пушкой не разбудишь. Кстати, вроде тебя — тоже не добудишься.
— А сама где была? Ночью пришёл, старуха полумёртвая, никого нет. Чуть крыша не поехала.
— Так нечего ночью шляться по лесу. Я вон, — отмахнула рукой, — в сараюшке ночую, в избе душно. Бабаня поутру подняла, за тобой присмотреть велела, как бы какую пакость не вытворил. Из-за тебя не выспалась. Не стой столбом, бери дрова, пойдём печку топить, завтрак тебе готовить буду. Голодный?
— Ага. А скажи, река здесь где?
— Да подожди ты с разговорами. На ещё два полешка.
Свалил возле печки. В избе пахло тряпками, старостью. Наверное, тоже почувствовала, открыла окно нараспашку.
Скатал спальник, чтобы не мешался под ногами, засунул в чехол. Катя сидела на корточках, обрывала бересту с полена на розжиг. Посматривал на неё время от времени — хороша! Почувствовала.
— Иди погуляй, пока я готовлю. Минут через двадцать приходи.
Вспомнил, что ещё и не умывался. Решил дойти до болота, посмотреть на свои следы, как шёл ночью, там и умыться.
Болото, пустынное и безмятежное, с тонкими голыми стволами засохших деревьев заросло рыжей травой, между кочек проблёскивала вода. Где-то здесь я вышел на берег. Да, вот следы. Трава ещё не встала, разглядеть можно. Следы уходили вглубь болота и там терялись. На другом конце чёрной щетиной топорщился лес. Там палатка. Твою мать! Река-то где?
Ладно. Сначала пожрать, остальное потом. Повернул назад. И только теперь рассмотрел дом — четырёхстенок, собранный из почерневших брёвен. Крыша двускатная, как у обычного деревенского дома, рубероидом крыта. Там, где ветви деревьев низко нависают, зелёным мхом поросла. Окно двустворчатое, рама когда-то белой краской крашена. Нет, совсем не похож он на охотничью заимку, слишком большой, слишком добротно сделан. Дорог нет. Как построили? Или есть дорога поблизости?
Проходя мимо, из любопытства заглянул в сараюху. Земляной утрамбованный пол, поленница, в углу пара лопат, грабли, вилы. Две верши, старые и рваные. Бидон сорокапятилитровый с вмятиной на боку. Свет бьёт сквозь щели. Где она могла здесь спать? Странно. А что в этом углу? Санки детские со сломанной спинкой, два рулона рубероида, обрезанные сапоги, какие-то веники под потолком развешаны. Чёрт! Я же сапоги сушить не вынес. Идиот!
Сапоги с вывернутыми голенищами аккуратно стояли под солнцем на кособокой лавочке возле дома. Катя расстаралась. Молодец девка!
На завтрак — оладьи с вареньем. Целая миска. Чай с отдушкой каких-то трав. Расспрашивал с набитым ртом. Дом построил дед. То ли лесником был, то ли ещё кем, но связан с лесом. Бабка здесь всё лето живёт, а она к ней приезжает на пару месяцев на каникулы. Бабку одну оставлять страшно, старая уже. А она в текстильном техникуме учится. Рассказывала — и вдруг сама себя перебила:
— А лодка где? Ты же на лодке приплыл?
— Какая лодка? Я через болото шёл.
Удивлённо застыла с кружкой в руке.
— Да иди ты! Оно же непроходимое. Ты бы утоп!
— Один раз ухнул почти с головой, но выкарабкался.
Снова вспыхнула тревога. Рано расслабился. Встреча с людьми обнадёжила, что всё прояснится. Но ведь этого болота нет на карте!
— Подожди! — перебил. — Ты про лодку спросила, значит, река есть?
— Не, какая река? Озеро. Мы же здесь почти на острове, с одной стороны озеро, я думала, ты по нему приплыл, с другой болото. А ты куда шёл? Куда тебе надо?
— Так… — Признаваться этой девчонке, что крутой геолог заблудился в двух соснах, ох как не хотелось. — Давай карту посмотрим.
Сдвинул на край стола посуду, расстелил карту.
— Смотри, меня выбросили вот сюда, — тыкал концом вилки в крохотное бледно-голубое пятнышко.
— Как выбросили?
Отмахнулся раздражённо:
— На вертолёте. На это болотце. Вот река, — прочертил вилкой по извилистой синей нитке на карте. — Между ними расстояние метров триста, не больше. И, когда подлетали, реку эту я видел. К реке и пошёл. Километра три прошёл по лесу, а вместо реки к болоту твоему вышел.
Подперев щёку рукой, рассматривала карту.
— Нет. Ничего похожего. Не мог ты озеро за реку принять? А это что? — Показала на цифры, нанесённые красными чернилами.
— На этих точках я описание пород должен сделать. Ладно, пойду на твоё озеро посмотрю.
— Ты только в болото больше не лезь. В другой раз может и не повезти.
По петляющей тропе продрался сквозь заросли чернолесья. И открылся сосновый бор — словно в другой мир ступил. Сосны стоят редко, ковёр беломошника под ногами. Светло, солнечно. Пахнет разогретым деревом и смолой. Впереди угадывалось открытое пространство. Озеро? Или это старица речная? А она её озером называет. Заспешил, подгоняемый слабой надеждой.
Озеро было большим и почти круглым. Низко, над самой водой, прошли две утки, заполошно маша крыльями, но даже не дёрнулся снять ружье. Старался принять навалившуюся реальность — такое большое озеро обязательно было бы отмечено на карте. Но его нет! И ведь видел же я реку!
Медленно брёл по берегу. Хватит обманывать себя и на что-то надеяться, пора подвести итог. Маршрут провалил. Сначала Юзик, потом… Не важно, что виноваты вертолётчики, выбросившие не на ту точку. Всё, про маршрут можно забыть. Остаётся только понять, где сейчас нахожусь, и выбираться отсюда. Эти-то живут, значит, связь с внешним миром есть. Вернусь, расспрошу. Первый самостоятельный маршрут — и так лопухнуться! Хотелось плакать от обиды.
Решил обойти озеро. Вот интересно, если нет разницы, в какую сторону идти, то идёшь всегда направо. Потому что правша? Давай-ка сменим направление, пойдём налево. Странно, тропинка по берегу не натоптана. Надо отметить место, где вышел на озеро. Только здесь ещё заблудиться не хватает. Выворотил вросшую в мох валежину, прислонил к стволу сосны — теперь точно не промахнусь.
Рябила вода, и ветер шевелил заросли осоки возле берега. Облака медленно перемещались в вышине, разбрасывая громадные тени по натянутой водной глади. Комара совсем нет — удивительно. Ветром сдувает, что ли?
Минут через сорок берег начал понижаться, появились заросли низкорослого кустарника, под сапогами захлюпала вода. Так, похоже, в болото упёрся. Надо поворачивать, здесь не пройти. Что ж, попробуем в другую сторону. Почему они дом на болоте поставили? Вот же берег высокий, продуваемый, вид опять же… так нет, забились в чернолесье. Какой в этом смысл? Если только спрятаться. Странно.
Шёл час, а может, и полтора, спешить некуда. Ветер сменился. От воды потянуло сырым холодом, да и солнце заваливалось всё ниже и ниже — пора возвращаться. Впереди обозначился небольшой мысок. Решил: дойду до него — и назад.
За мыском берег плавно понижался, превращаясь всё в то же болото. Да, похоже, действительно это остров: с одной стороны озеро, с другой — болото. И как отсюда выбраться? На лодке или по болоту? Они-то как сюда добирались? С вещами, с продуктами…
К дому вернулся в сумерках. Свет свечи в окне едва виден. Блуждание по берегу пошло на пользу: успокоился, принял произошедшее. Что случилось, то случилось. Теперь предстояло выбираться к людям и связываться с конторой — объясняться.
В избе пахло мясным, сытным. Трещали поленья в печке. Раскрасневшаяся Катя что-то помешивала ложкой в кастрюле.
— Явился! Уже второй раз грею. Может, ты и сыт святым духом, а я голодная. Иди мой руки. Накладываю.
— Не, я тоже голодный. Что накашеварила?
— Что дадут, то и будешь. Давай пошевеливайся.
С улыбкой смотрел, как она командует. Было здесь что-то от детской игры во взрослых. Сейчас она была одета в длинную тёмно-серую юбку и синий свитер с бегущими оленями на груди, рукава по локоть закатаны. При блёклом свете свечи казалась взрослее.
— Бабуля-то где? Неужели ещё не пришла? — спросил, усаживаясь за стол.
— Бабаня? Она до самой ночи бродить может, — произнесла, как отмахнулась, орудуя поварёшкой. — Рассказывай, что выходил?
Потом, когда пили чай, она подробно и покладисто ответила на все вопросы. Рассказала, что завозит их сюда на лодке Владимир Николаевич — лесник, старый дедов друг. У него охотничья заимка на другом берегу озера. Нет, телефона у него нет. Связь только в посёлке на почте. По болоту тоже можно пройти, но она тропы не знает. Вот бабаня… но она не скажет. Болото только её пускает, чужих топит. Эту информацию пропустил мимо ушей — фигня, девичьи страхи, я-то ночью прошёл. Рассказала, что если перейти болото, то приблизительно в трёх километрах можно выйти на лесовозную дорогу и по ней добраться до посёлка. Это было уже интересно, тем более что палатка и вещи остались на другой стороне.
Стемнело. За окном шумели на ветру деревья. Из щелей дуло, пламя свечи металось, норовя погаснуть. После еды разморило, клонило в сон. Сидели за столом друг напротив друга, но продолжать разговор не хотелось. Вяло, сквозь сытую немощь, в голове неясно складывалось: молодая, красивая — одни в доме — ночь, темно — может, стоит попробовать? Нет. Скорее лечь и уснуть.
— Максим, сходи, пожалуйста, принеси из сарая дрова на утро, а я пока со стола приберу.
Идти на улицу не хотелось, но что поделаешь. Темно — ни звёзд, ни луны. На ощупь складывал полешки в охапку. Что за чёрт? Света в окне нет. Свеча погасла, что ли? Протиснулся с охапкой дров в дверь, приложившись лбом о косяк, зашипел от боли.
— Ау, Катя? Почему темно? Спички найти не можешь?
Со стуком свалил поленья возле печки.
— Ау! Что молчишь?
Нашарил в кармане коробок. Зажёг. Поднёс огонь к свече. На кровати, вытянувшись, на спине лежала старуха.
От затылка к копчику прокатилась волна озноба. Крутанулся на месте, зацепив лавку так, что она с грохотом упала, подхватил спальник и выскочил из дома. Ноги сами вынесли на тропу, ведущую к озеру.
Сидел на берегу, опираясь спиной о ствол сосны. Время от времени озирался по сторонам. Чёрт! Ружьё в доме осталось. Лучше бы его, а не спальник…
Темно и тихо. Даже ветер стих. Понемногу успокаивался. Мозг услужливо подсказывал благоприятный сценарий произошедшего. Ты просто струсил. Бабки старой испугался. Подумаешь, лежит. А когда она успела прийти? Я всего минут пять отсутствовал. Ну вот, пришла… Что такого? Ага… и сразу легла? Устала. Целый день по болоту шаталась. Почему свеча погашена? Так она спать легла сразу, вот свечу и погасила. А Катька тогда где? Вышла. Допустим, в туалет ей надо. Ты ведь даже не пробовал позвать, ломанулся сразу. Может, она тебя ищет сейчас.
Усталость брала своё, глаза закрывались, погружался в тревожную дрёму, клевал носом, вскидывался, ошарашенно озирался по сторонам: вернуться к дому, поискать Катьку, позвать, покричать? Но что-то удерживало, не давало принять это простое решение. Внезапно словно ударило изнутри, высветило перед глазами: худые старческие руки из-под закатанных рукавов. Синий свитер с бегущими оленями — Катькин свитер!
Сон улетучился. В голове крутилась бессмысленная фраза: не всё так просто — не всё так просто — не всё так просто…
5
Что-то мешало. Сквозь закрытые веки пробивался свет. Открыл глаза — россыпь сосновых иголок, через которые пробиваются тонкие ростки травы. Ударили по ноге, несильно. Повернул голову. Катька! Стоит и улыбается.
— Вставай, соня, завтракать пора.
Рассматривал её, пытаясь сообразить, как себя вести. Те же шорты в обтяжку, засохшая ссадина под коленкой, а вот майка другая — зелёная, велика ей, явно мужская, косынка выцветшая по-пиратски повязана. Солнце, синее небо, сосны, смолой, деревом, мхом пахнет. Ночной кошмар отступал. Но всё-таки не до конца.
— Ты чего здесь разлёгся? Я тебя еле нашла. Догоняй! — Не дожидаясь ответа, развернулась, вильнув туго обтянутой шортами попкой, и пошла, аккуратно ступая босыми ногами по беломошнику, усеянному сосновыми иглами. Ни здравствуй, ни до свидания. А вдруг и правда мне почудилось? Сейчас приду, а там бабка…
Катька сидела на кособокой лавочке возле дома. Прошёл мимо, сделав вид, что не заметил. В комнате пусто. Ружьё на месте, и то хорошо. Никакой бабки, конечно же, не наблюдается. Что ж, пойдём у Катьки спросим, хотя и так всё ясно. А что ясно?
Катька сидела в той же позе: вытянув голые ноги, расслабленно привалившись к стене дома, грелась на солнышке.
— Бабаня-то твоя где? Опять на болото ушла?
— Угу. — Катька даже глаз не подняла.
И что дальше? О чём ещё спрашивать?
— А вчера она, значит, ночью вернулась и сразу спать легла?
— Ну, а что не так? — Вопросом на вопрос.
— Да нет, всё так. Только вот она почему-то в твоём свитере была!
— Бывает. — Не улыбается уже, слетела улыбка. — Завтракать будешь?
Встала, потянулась, прогнула спину, не оглядываясь, пошла в дом. Злясь на неё, на себя, на то, что опять ничего не прояснилось, поплёлся следом. Сидел за столом, она возле печки гремела посудой. Молчали. Не оборачивался. На завтрак всё те же оладушки. Она что, ничего другого готовить не умеет? Как посмотришь на пустующую лежанку возле стены, кусок в горло не лезет. Отставил недопитую чашку с чаем и, не поблагодарив за завтрак, вышел из-за стола. Валить надо отсюда! Пропади они пропадом, все эти непонятки!
— Я ухожу. Спасибо, что приютила.
На Катьку не смотрел, разбирал ружьё. Цевьё, стволы, приклад закатал в спальник. Спальник — в рюкзак. Проверил, на месте ли спички, залитые воском, завернутые в целлофан. Всё, готов, рюкзак на плечо.
— Куда пойдёшь-то? — Показалось, что усмехнулась.
— Как пришёл, так и уйду, по болоту, — буркнул в ответ.
— Ну-ну, попробуй. Ладно, пойдём, провожу.
— Не надо, — обронил на ходу, не оборачиваясь.
К стене сарая прислонены шесты разной длины. Взял один. Глянул с вызовом на Катьку. Стояла в дверях, вытирая руки тряпкой.
Болото, освещённое солнцем, не казалось страшным. Где-то здесь я шёл. Вон и следы, если приглядеться. Не раздумывая сделал шаг, второй. Воды по щиколотку. Потыкал впереди себя шестом — нормально. Ещё два шага. Оглянулся через плечо. Катька сидела на берегу на корточках, не спускала глаз. На секунду замешкался, стало её жалко. Сейчас уйду, а она останется. Одна или с мифической бабкой? Тьфу, дурь какая-то!
Ещё пару шагов, и неожиданно ухнул по грудь, словно с мостков в воду шагнул. Даже испугаться не успел. Если б не шест, мог бы, наверное, и с головой уйти. Судорожно извивался в болотной жиже, цепляясь за жёсткую траву, режущую ладони, подтягивался к ближайшей кочке. Выполз.
Катька смотрела и улыбалась.
— Ну, что? Не передумал? — крикнула.
Окатило злобой — да пошла ты! Уйду! Тыкал вокруг себя шестом — странно, шест не проваливался. Следуя здравому смыслу, надо было вернуться. Берег — вот он, рядом. Вылить воду из болотников, перемотать портянки, посмотреть, сильно ли намок спальник. Но видеть улыбающуюся Катькину рожу совсем не хотелось. Нет, такого удовольствия ей не доставим. Вперёд! Не торопиться, аккуратно. Главное — гать нащупать, была же она.
Провалился, даже шага не сделав. Внезапно почувствовал под ногами пустоту и ухнул вниз. Вцепился намертво в шест. Запаниковал — самому не выбраться! Беспомощно оглянулся. Катька стояла у самой кромки, водила руками. Что-то подтолкнуло снизу, заставило согнуть колени. Почувствовал опору под ногами, как будто выдавливало наверх. Вот уже на коленях, опираюсь на руки, по локоть погружённые в няшу. Намокший рюкзак завалился набок, давит на плечо лямкой. Всё происходило быстро и в то же время медленно, не различить, как во сне.
Идти дальше не решился. Проиграл. Повернул обратно. Почему-то эти двадцать метров до берега теперь дались легко, «аки посуху». Но об этом сейчас не думал. Катька, увидев, что возвращаюсь, медленно пошла к дому. Словно ничего не случилось, так и должно быть. Её безразличие бесило. Умная, да? Вот хрен меня остановишь! Не получилось через болото, плот сделаю, по озеру уплыву.
Шаркая полными воды болотниками, добрёл до колоды, вырвал топор. Плевать, смотрит она или нет, вышел по тропинку, ведущую к озеру.
На берегу тепло и сухо. Одежду и спальник разложил на беломошнике, пусть сушатся. Собранное и заряженное ружьё прислонил к стволу дерева, так спокойнее. Сам в трусах и майке, в мокрых сапогах размахиваю топором, обрубая сухие ветки с лежащего на земле ствола. Два подходящих уже нашёл, третий пока не попался. Ничего, отыщется. Трёх должно хватить, выдержат. Только чем вязать? Какие-нибудь верёвки должны быть в сарае. Если гвозди найдутся, можно поперечин набить. Не расползутся. Поглядывал на другой берег озера — далеко. Грести чем?.. Согнувшись в три погибели, хрипя от напряжения, приволок подготовленный ствол на берег. Запыхался, как после стометровки. Улегся на мох передохнуть. Колко, и солнце бьёт в глаза. Перевернулся на живот, уткнулся лицом в согнутый локоть…
Что же всё-таки здесь происходит? Катька и бабка — куда ни шло. Но бабка только ночью, да ещё и в Катькиной одежде. Где сама Катька в это время? Ага, ты ещё скажи, что Катька в бабку превращается. Сказка наяву. Баба-Яга и дом на курьих ножках. Тогда она должна не кормить тебя, а давно сожрать. Чушь какая-то в голову лезет. Болото это… Не хочется самому себе признаваться, но ведь что-то меня из него выдавило. Я же чувствовал. Что?! Катька стояла на берегу, руками водила. Всему должно быть простое объяснение, но оно почему-то не находится. Ладно, хватит из пустого в порожнее, надо идти бревно искать.
Сел. Перед глазами на чёрном фоне расплывались малиновые круги, ни черта не видно! Проморгался. На свинцовой глади озера, почти на середине — лодка. Застыла, кажется, не движется. Далеко, кто на вёслах, не разобрать.
Вскочил на ноги, замахал руками, заорал:
— Э-ге-гей!
Вроде заметили. Или нет? Зашёл по колено в воду. Заорал снова.
Лодка двигалась к берегу. Вот и решение всех проблем. Всегда так. Нервничаешь, что-то пытаешься сделать, а потом вдруг — бах! — и всё само собой сложилось. Сейчас договорюсь с этим, как его, неважно. С лесником. Перевезёт на тот берег, расспрошу, как добраться до посёлка. И пусть объяснит, что за семейку он здесь приютил.
Заснул он там, что ли? Греби, мужик, греби! — поторапливал про себя. Уже можно разглядеть. Лодка, похоже, плоскодонка, почти по борта осела в воду. Здоровый мужик на вёслах, спина широченная. Плащ брезентовый, выцветший. Волосы, то ли седые, то ли пегие, всклокочены. Обернулся, прикидывая, правильно ли держит курс.
Уже близко. Ни фига себе! Что он воду-то не отчерпал? Теперь понятно, почему так медленно. Сейчас я тебе помогу! Зашёл в воду, чуть болотники не залил, ухватил лодку за нос.
Мужик обернулся. Пожилой, лет шестидесяти. Злой взгляд из-под кустистых бровей. Морда бандитская, одутловатая. Лоб скошен, в морщинах, волосы нависают. Красный шрам через щёку. Седая щетина по подбородку и по шее в складках. Глаза белые, как у мёртвой рыбы, неживые.
— Руки от лодки убрал! — не говорит, а хрипит.
Что это он? Ладно, отпустил лодку. Сам, так сам.
— Здравствуйте.
Противоходом вёсел с трудом развернул лодку. Застыла боком к берегу.
— Кика где?
— Кто?!
Глянул исподлобья. Поджал губы.
— Ну, Катька, — выдавил нехотя.
— Катя в доме.
— Здесь я, здесь, дядя Вова. — Катька шла по берегу и махала рукой.
Мужик неуклюже перекинул ноги через борт. Загребая руками, по пояс в воде, двинулся к берегу, полы распластанного плаща стелились следом.
— Что у тебя тут за лесоповал? Шум на всю округу. Этот приблудыш откуда взялся?
— В ночи сам пришёл, говорит, что геолог.
— Вот как… По болоту?
— Говорит, что да. Сама-то не видела, ночью дело было. На следы с утра посмотрела — не врёт.
— Похоже, опять прореха в занавесе. Надо что-то с этим делать.
— Уже решили. Хватит терпеть, надо брать в свои руки. Взвешивание назначать.
Замолчали. Дядя Вова сгрёб мокрую полу плаща и принялся выжимать. Катька стояла рядом, щурилась на солнце.
Странный мужик, и разговор между ними странный, ну да чёрт с ним! Надо договариваться.
— Прошу прощения, мне бы на ту сторону озера переправиться. Захватите?
— Тебя, геолог, как зовут-то?
— Максим.
— Ты вот что, Максимка, погуляй пока в сторонке. Нам с Катериной, — хмыкнул, — поговорить надо. Потом уж тобой займёмся.
— Хорошо, как скажете. Может, я пока воду из лодки отчерпаю? Потонет вот-вот.
— Не надо ничего делать, просто пойди погуляй.
Смотрит, как на врага народа. Ну и рожа! Придётся отойти. Ружьё захватить или оставить? Неудобно, подумают, что не доверяю. А с какого мне им доверять? Мужик стрёмный, вся ситуация стрёмная.
Сидел, ждал, когда позовут. Они разговаривали. Долго. Потом не спеша направились по тропинке к дому. Решил не идти за ними, возле лодки оставаться.
Да, странно всё — разговоры эти, занавес какой-то, лодка полузатопленная, почему он в воду спрыгнул? Сижу голый, а где комар? А может, пока их нет, сесть в лодку и махнуть на тот берег? Не сходи с ума. В тайге нельзя брать чужое — это закон. Нарушишь — убьют.
Вернулся дядя Вова один. Махнул рукой, подзывая.
— Ты, вот что, Максим, давай без истерик. Пукалку-то свою отложи, — кивнул на ружьё. — Что ты в неё вцепился?
Начало разговора не предвещало ничего хорошего.
— Забирать тебя я не буду, — отрубил дядя Вова, — ты нам здесь нужен. Помощь твоя нужна.
— Что значит — я вам нужен? Между прочим, я на работе. В маршруте. Заплутал, похоже. Вы бы лучше…
— Вот я и вижу, — перебил дядя Вова, — что заплутал. А раз заплутал, то о какой работе говоришь? Тебе к людям выбраться надо. Без нас пропадёшь. Ещё не понял?
— Так что? Не поможете? Не по-людски как-то.
— Не по-людски, говоришь, — хохотнул. — Да нет, всё по-человечески, ты нам поможешь, мы тебе. Катерину в город нужно проводить, кое-что помочь сделать. Она сама расскажет. Ну как? А ты говоришь — не по-людски.
— Да это пожалуйста. Только когда? Мне…
— Завтра пойдёте.
— Хорошо. Вы переправите?
— Сами. Через болото. Ближе будет. Катерина проведёт, не сомневайся. А дальше уж ты ей помоги, в городе-то. Ну, всё. Бывай, геолог.
«Геолог» прозвучало как насмешка.
Дядя Вова подтянул к песчаной кромке нос лодки, тяжело забрасывая ноги, залез, устроился на лавочке. Выбросил на берег двух небольших снулых щучек, нанизанных на кукан из ивового прута.
— Катерине отнеси. Толкни, что ли, — то ли попросил, то ли приказал.
Лодка сидела в воде по борта. Ухватил за нос, навалился — тяжёлая! — отпихнул от берега. Потонет ведь.
Дядя Вова не спеша заработал вёслами. Лодка стала медленно удаляться.
Катька чистила рыбу — чешуя во все стороны.
Сидел поодаль, бездумно смотрел, как работает ножом. От запаха рыбы мутило. Всё окончательно запуталось. Разговора не получилось. Сплошные недомолвки. Говорила, как гвозди забивала.
— Про плот даже не думай — глупая затея, я знаю, что говорю, не доплывёшь. Искать тебя не будут, во-первых, ещё рано, во-вторых, этого места вообще не существует, потом поймёшь. Попал ты сюда случайно, по недосмотру.
Вскинулся:
— По чьему недосмотру?
И получил очередное «неважно».
— Если хочешь выбраться отсюда, должен отслужить. Поедешь со мной в город, там есть одно дело, объясню потом. Проблема в том, что ночью я превращаюсь в старуху. Можно сказать — это болезнь такая. Твоя задача проследить, чтобы никто из чужих это превращение не увидел. Только и всего. Как свои дела в городе сделаю, так можешь гулять на все четыре стороны.
На уточняющие вопросы — один ответ: «Тебе это не нужно знать».
Ушла в дом жарить рыбу. До этого разговора посматривал на неё свысока —девчонка, малолетка. Всё поменялось в одночасье.
День исчезал, растворялся в сумеречной серости. В голове вяло толклись вопросы, на которые не было ответа. Что это за место, которого нет? Что за ночные превращения? Занавес какой-то порванный… Ладно, хватит забивать себе голову. Завтра попадём в город, как к людям выйдем, только меня и видели, пусть сама свои проблемы решает.
— Максим, ужинать, — донеслось из дома.
Катька металась по избе, гремела посудой, копалась в сундуке, перебирая одежду. Сидел на лавке у стены, на неё старался не смотреть. Не верилось, что через час она превратится в полумёртвую старуху. Как такое может быть?
За окном окончательно стемнело. Заморосил дождь. Разошёлся. Порывы ветра били горохом капель о стекло.
— Что, паря, страшно? — Встала напротив, улыбается.
— А ты как думаешь? — огрызнулся.
— Ничего, привыкай. Женщины, они разные бывают. Сегодня одна, а завтра, глядишь, она уже совсем другая. С лавки-то слезь, дай я постелю себе приготовлю.
Пришлось встать. Раскатал на полу спальник возле печки, подальше от неё.
— Не поворачивайся, не смотри. Я переодеваюсь.
Замер. Холодком окатило. Сейчас, что ли, превратится?
— Можно, — говорит, как приказывает.
Заставил себя посмотреть. Нет, просто юбку длинную и кофту надела.
— Давай укладываться, завтра вставать ни свет ни заря. Да не бойся, всё хорошо будет.
— Чего мне бояться? — вырвалось на автомате, хотя голос подвёл, сам почувствовал.
В спальник решил не залезать, лёг поверх. Если что, вскочу сразу. Ружьишко у стены, под рукой.
— Гашу, — предупредила Катька.
Сеча погасла. Темнота затопила комнату. Что она имела в виду? Чего я не должен бояться? Превращения? Её? А может, она имела в виду свои загадочные дела в городе? Кстати, чего её всё-таки туда несёт?
— Кать, а Кать? Не спишь?
Молчание.
— Ау! Спросить хочу.
Тишина. Всё уже, что ли? Нет её?
— Ка-ать.
Сел, нашарил спички в кармане, чиркнул. Брызнуло пламя, высветило. На кровати лежала старуха.
6
— Эй, геолог, подъём! Просыпайся, идти надо.
Открыл глаза. Комната, свеча, Катька. Только сейчас понял, как устал. Вставать, двигаться не было ни сил, ни желания. Хотелось только, чтобы оставили в покое.
Катька смотрела, улыбаясь.
Молча встал, отпихнув ногой спальник, вышел на крыльцо.
Серо и мокро. Дождь прекратился, но влага повисла в воздухе. Зевнул, потянулся и зашёл за угол дома. Подальше отойти было лень. Наплевать, сегодня меня уже здесь не будет. Эта мысль придала бодрости.
Катька спешила. На завтрак — разогретый на сковороде хлеб и чай.
— Ничего, — успокаивала, — в городе в столовку сходим.
Как же, пойду я с ней в столовую. Пусть только через болото переведёт.
Стояли на краю. Двадцать метров травы, воды и кочек возле ног, а дальше — молочно-белая пелена тумана, придавившая болото.
— За мной иди, — велела Катька, — и не вздумай отстать.
Раскатал болотники. Катька хмыкнула. Шёл за ней, аккуратно ступая, ожидая подвоха. Помнил, как неожиданно расступается мнимая болотная твердь под ногами. Вода чуть выше щиколоток, под ней ощущалось что-то твёрдое и ровное.
Катька обернулась:
— Не отставай!
Пошла быстрее.
Механически вышагивал, глядя ей в спину. Джинсы, чуть отвисающие на заднице, заправлены в короткие резиновые, разрисованные аляповатыми красными розами сапожки, простенькая ветровка синего цвета, полупустая матерчатая сумка на плече. Деревенская деваха на прогулку вышла. А сзади я плетусь, как терминатор какой, болотники до паха, телогрейка нараспашку — жарко, рюкзак за плечами со спальником и ружьём. Странная парочка, если со стороны посмотреть.
Сколько шли по болоту, минут двадцать? Вышли на берег к едва заметной тропе, теряющейся в густом ельнике. Озирался, стараясь сориентироваться.
— Передохнём? — спросила Катька.
Сбросил с плеч рюкзак, сел на него.
— Слушай, может, пройдём по берегу? У меня где-то здесь палатка, вещи, продукты. Забрать бы надо.
— Там что-то ценное? Мы твою палатку полдня искать будем, а время поджимает. Может, потом за ней вернёшься?
На самом деле шарахаться полдня по тайге в поисках палатки мне тоже не хотелось. Из ценного, за что могут спросить, там только JPS.
Согласился:
— Давай так.
Тропа, покрутившись по ельнику, нырнула в заросли чернолесья и вывела к залитой солнцем поляне. Малиновые и фиолетовые головки цветов редко разбросаны среди высокой травы. Мелькнул беспорядочный хоровод капустниц. Защебетала невидимая пичуга… Всё знакомо. Тайга — это тебе не болото. Улыбнулся, распрямив затёкшие плечи. Почувствовал уверенность: выбрался.
На дорогу вышли неожиданно. Раскатанные колеи с выдавленной по краям грязью, рытвины, заполненные водой. С двух сторон плотно подступал лес.
— Ну, вот и пришли, — устало сказала Катька. — Если повезёт, поймаем попутку. Тут иногда лесовозы проезжают.
— А если не поймаем? — спросил, скидывая рюкзак.
— Тогда пешком, до города километров десять.
— Так что? Пойдём?
— Не. Давай посидим полчасика, подождём.
Прошёл метров двадцать вдоль колеи. Следы свежие. Машина недавно прошла. Вон грязь плеснула, не засохла ещё. Можно прямо сейчас слинять. Послать её и одному пойти в город. А она пусть сама…
— Максим! — позвала Катька.
Стояла возле чахлого кустика, который оторвался от стены леса, потянулся к дороге, к свету, перебирала ветки руками, словно гладила.
— Что? — подошёл.
— Смотри! — показала наверх, в небо.
Задрал голову. Хлопнула рукой по груди. Почувствовал укол. Отступил машинально.
— Ты чего?
— Ничего, Максимушка, ничего.
Растёр рукой грудь.
— Ты зачем?
Отошла на несколько шагов. Выставила перед собой ладошку, воткнула в середину указательный палец другой руки, в глаза смотрит пристально. Повернула палец.
Боль рванула из груди наружу, рёбра грубо растянули и резко сжали, защемив сердце. Рухнул на колени, заваливаясь набок. Скрючился. Темнота и боль, которую нельзя терпеть. Застонал, замычал с подвизгом. Неожиданно отпустило, как и не было ничего. Попробовал вдохнуть. Вдохнулось. Перед глазами спутанные стебли травы, жёлтенький цветочек на хилой ножке, в щёку что-то давит. Поднял голову.
Катька всё так же стояла чуть в стороне с вытянутой рукой. Смотрела с интересом.
— Что это было? — с трудом выдавил из себя.
— Сердцеед.
И, видя, что не понимаю, добавила:
— Шип сердцееда я тебе под сердце загнала.
— Зачем?
— А чтобы не рыпался. Сейчас надавлю пальцем посильнее, и лопнет твоё сердечко. Максим, я же не дура, понимаю, о чём думаешь. К людям выйдем, только тебя и видели, уйдёшь. Сердцеед — подстраховка. Пока дело сделаем. Я понятно объяснила?
— Сука!
— Что? Не расслышала.
— Понял, говорю, — огрызнулся, поднимаясь.
Из-за поворота донеслось натужное завывание мотора. ГАЗ-66, покачивая тупой доброй мордой, медленно полз по развороченным колеям. Вахтовка. Машины, люди, знакомый мир.
Катька пошла навстречу, машет. Вот дура! Она что, думает, нас не заметят?
Машина подползла и остановилась. Распахнулась дверца, на землю легко спрыгнул молодой парень. Лицо детское, с чёлкой по лбу. Небось ещё не бреется. Обошёл капот, встал перед Катькой, глазами так по ней и шарит.
— Откуда такие красивые да одни в лесу?
— Геологи. Нам в город надо. Захватите? Вы же в город?
Катька обернулась, призывая поддержать разговор.
Ну тебя на фиг! Сама выпутывайся.
— Захватим. Чего ищете-то? Золото?
— Да какое там золото, так… Меня Катей зовут, а это — Максим, он главный. А вас?
— Николай. Ну что, поехали? Вы, Катя, давайте в кабину, а… — смешался на секунду, — а начальник ваш пускай в кунг лезет.
Ну, Коля-Николай! Ну, ушлый! Конечно, бабу в кабину, к себе поближе. Моё имя даже не запомнил.
В кунге обтянутые дерматином узкие лавки по бокам, из дыр поролон торчит. Трясёт, не разляжешься. Мы не гордые, мы и на полу можем. Рюкзак под голову, ватник под спину. Что ж так болтает-то? Ну, дороги!
Дремал, проваливался, выныривал и проваливался снова. Будил скрежет веток по стенке кунга, когда машина проходила впритирку к деревьям. Надоело валяться. Перебрался к окошку над кабиной. Теперь можно было смотреть на дорогу по ходу движения и наблюдать за происходящим в кабине. А там шла активная жизнь. Коля, то и дело бросая руль, размахивал руками, что-то возбуждённо рассказывая. Катька сидела к нему вполоборота и внимала. Вот его рука описала полукруг и ненадолго опустилась на её колено. Катька словно и не заметила. И ну хохотать вдвоём. Интересно, что он такого смешного сказал? Ну их к чёрту! Шея уже затекла голову выворачивать. Пускай веселятся. Этот лопушок даже не представляет, кто сейчас с ним рядом сидит.
Машина, взревев мотором, резко повернула. Ветки застучали, заскребли по крыше и бортам будки. Встали. Хлопнула водительская дверца. Согнувшись, подобрался к окну. Сквозь мутное стекло — небольшая речка и берег, заросший высокой травой. Заскрежетала проворачиваемая ручка, дверца распахнулась. Заглянул Николай.
— Вылезай, начальник. Обедать будем.
— Что за река?
— Лукома.
Красивое название, но ни о чём не говорит. Спрыгнул на землю. Катька стояла поодаль, глубоко засунув руки в карманы распахнутой куртки, смотрела на воду.
— До города-то далеко? — спросил, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Да почти приехали. Километра полтора осталось. Растрясло? Дальше дорога лучше станет, — отозвался Николай. — Я здесь всегда останавливаюсь, если получается. Место хорошее. Время обеденное. Чего не остановиться, да, Кать?
Коля суетился не в меру. Появилось старое шерстяное одеяло, прожжённое с краю, литровая банка с холодной картошкой, мелкие помидоры россыпью, соль на газетном листе, неопрятный пучок зелёного лука с поломанными стрелами. Охотничьим ножом крупно кромсал буханку чёрного. Вот и последний штрих — бутылка водки, извлечённая из-под водительского сиденья.
— Хотел дома, с приезда, — пояснил, — но раз такая компания собралась…
— Так тебе же ещё машину вести.
— Ну и что? Кто остановит? — хохотнул. — Здесь гаишников отродясь не было. Главное — не перебарщивать, и всё чики-пики будет, да, Кать?
— А ты, Максим, водить умеешь? — лениво поинтересовалась Катька.
— Умею. Прав нет, врать не буду. А водить машину приходилось, и не раз. Это ж геология, здесь всё надо уметь.
— И на этой сможешь?
— Смогу. И на такой доводилось.
Что привязалась? Вон у неё шофёр под боком. Или боится, что он нажрётся? Кружки только две. Коля по-хозяйски распоряжался. Одну поставил передо мной, вторую Катьке. Сам пил из Катькиной, следом.
Выпили, закусили, разморило. Солнце припекало. Глаза сузились в щёлки, захотелось спать. Пускай эти щебечут, пойду-ка я в будку, покемарю. Поднялся, потягиваясь. Коля тоже встал, пошёл следом.
— Слушай, — начал, когда отошли, — спросить хочу. Катя, это… — замялся, подбирая слова, — ну, это… твоя, что ли, баба? Погоди, сейчас объясню. Ну, это… нравится она мне. Ты… Вы не против?
А ведь симпатичный парень, открытый, бесхитростный. Эк его припекло. Серьёзным и деловым хочет казаться, а сам в глаза заглядывает и носом шмыгает. Пацан ещё совсем. Интересно, в армию-то успел сходить?
— Нет, Коль, я на неё никаких видов не имею. Так что действуй. У меня встречный вопрос: у тебя мобила есть? Позвонить позарез надо.
— В городе дома есть, конечно. А здесь-то зачем? Здесь не берёт.
— На всякий случай спросил.
— Не. Точно не возьмёт.
— Ну ты иди, а то она там скучает. А я в машине вздремну, лады?
— Ага, давайте. — Унесло обратно, к Катьке под бок.
Стоило прилечь, как сон куда-то испарился. В будке душно. Потел, вертелся, стараясь устроиться поудобнее. Наконец не выдержал. Прежде чем выбраться наружу, глянул в окно. Интересная картина. Подождать, что будет дальше или разогнать их?
Коля стоял в чёрных семейных трусах, нависая над импровизированным столом. Тело сметанно-белое, мускулистое, а шея и руки по локоть — загорелые. В чём-то Катьку убеждал. Та уже в майке, куртка рядом. О чём говорят, не слышно, а интересно. Приоткрыл окно.
— …Да нет здесь никого, посмотри!
— Не хочу без купальника. Потом в мокром ехать.
— Так мы голышом!
— Ага, а Максим?
— Спит твой Максим. Мы в сторону отойдём.
— Нет, я не хочу голой.
— Катя, перестань! Просто окунёмся и дальше поедем. Пошли!
— Подожди.
Не вставая, стала снимать джинсы. Коля впился взглядом. Ну, молодцы ребятишки! Быстро у них срослось, даже завидно.
Ушли. Можно вылезать. Смотри-ка, не допили. Хоть это хорошо, до города доедем. Можно, конечно, самому пешком, пока они там. Страшно. Чёрт его знает, на каком расстоянии она может этим шипом управлять.
Из-за прибрежного ивняка на поляну вышла Катька. Майка на груди промокла двумя пятнами, соски просвечивают. Не обращая на меня внимания, сдёрнула мокрые трусы, сжала в кулачке, потекла тонкая струйка воды. Отбросила в траву. Прыгала на одной ноге, натягивая джинсы на голое тело.
Старался не смотреть, но взглядом всё равно косил. Белые ноги, мелькнул тёмный лобок. Боком стоит, даже не отвернулась. Плевать, если она не стесняется, почему я должен?
— Что уставился? Заводи, поехали.
— Где Колю-то потеряла? Вот придёт и поедем.
— Заводи, говорю! Не придёт твой Коля.
— Скорее не мой, а твой.
— Слушай, кончай препираться, ехать надо. — Смотрит зло, глаз с прищуром, как тогда на дороге.
— Так…
— Утонул Коля.
— Да иди ты! Правда, что ли? — И почему-то сразу понял, что правда.
Наверное, где-то глубоко внутри всю дорогу ждал подвоха, не верил, что всё пойдёт гладко.
— Так, нужно… — Что «нужно», не знал. — Я на берег! Может, успею.
— Стоять! — Катька выставила раскрытую ладонь перед собой. — Забыл? Сейчас напомню!
7
Тяжёлые коричневые шторы раздёрнуты, свет заливает комнату. Две кровати, две тумбочки, шкаф, телевизор с чёрным экраном. Катька сидит на кровати, скрестив ноги по-турецки, пересчитывает купюры, раскладывая на покрывале. Я — на соседней, руки за голову, рассматриваю потолок, подрёмываю.
Сняли номер на сутки в двухэтажной обшарпанной гостинице. Катька пошепталась с молоденькой девчонкой за стойкой, и та даже паспорта не спросила. Городок, маленький и пыльный, называется Прилукомск. Я о таком и не слышал. Так себе городишко. Если бы не белым по синему надпись на погнутом щите при въезде, догадаться, что это город, было бы сложно. Несколько четырёхэтажных панельных домов на центральной улице, автобусный круг возле двух магазинов со стаей развалившихся в пыли собак и одиноко застывшим автобусом, гостиница, в которую заселились, длинный бетонный забор, огораживающий какое-то предприятие, каменная голова воина в каске над длинным списком погибших. Имелась в наличии и крохотная площадь перед зданием местной администрации с пузатыми колоннами на входе. Рядом с ним в приземистой одноэтажке — Пункт охраны прядка: окна в решётках и припаркованный пыльный милицейский газик возле дверей. За пределами площади — месиво из бараков почерневшего дерева с крохотными окошками и утопающих в зелени частных домов. Асфальт — сплошные колдобины. Машин не видно, людей не видно. Середина дня, жарко, сонно. Парит, как перед грозой.
Конечно же, ни в какую столовую не попали. Остановились возле магазина, купили хлеб, сыр, минеральную воду, чай, печенье и четыре бутылки водки. Расплачивалась Катька. На мой недоумённый вопрос по поводу такого количества водки, небрежно бросила: «Так надо». Перекусили и теперь ждали вечера, чтобы дела её загадочные делать.
Катька от себя не отпускала, позвонить не дала: «Вот дело сделаем, тогда хоть обзвонись». Я не настаивал. На душе муторно. Коля, шофёр, утонул. Как? Катька с ним была. Почему меня не пустила? Это она его? Может, не утонул? Может, она его чем-то? Шип такой же, как у меня, или ещё что? Сидит там сейчас в кустах или спит. Не хотелось верить в плохое. Дремал, проваливался в сон, но и там было неспокойно — ворочался, стараясь смахнуть липкую паутину реальности.
Вздрогнул, когда Катька дотронулась до плеча.
— Пора. Поехали.
— Куда?
— Здесь, недалеко. Водку возьми, — кивнула на целлофановый пакет с бутылками и остатками продуктов на полу у кровати.
Машина стояла в тени под деревьями. Завелась с пол-оборота. О ментах я уже не думал. Прав был Коля, нет здесь гаишников, некому останавливать. Хотя под вечер народу на улицах прибавилось, даже несколько машин проехали навстречу.
Катька показывала дорогу. Пару раз свернули и подъехали к распахнутым воротам. «Больница» — только и успел зацепить взглядом надпись, въезжая. Припарковались возле одноэтажного корпуса, стоявшего особняком.
— Жди меня здесь. Никуда не уходи. — Катька распахнула дверцу и ловко спрыгнула на землю. — Водку давай.
Аккуратно передал ей пакет — тяжёлый, как бы ручки не оборвались.
— На, спрячь, пригодится, — вынула одну бутылку из пакета.
Пересекла газон с пожухлой травой, с размазанными, длинно стелющимися тенями от ветвей деревьев, спустилась по ступенькам к неприметной двери, обитой крашеным железом.
Ждал долго. Может, час, а то и больше. Сидел в кабине, прогуливался в пределах видимости. Изредка мелькали тётки в белых халатах. Начало темнеть. Зажглись окна. Зажглась лампочка над входом в подвал, высвечивая стёртые ступени. Больничный двор словно вымер. А Катьки всё не было. Наконец, появилась, залезла в кабину. Остро пахнуло водочным духом.
— Ну что, поедем? — Потянулся к ключу зажигания.
— Куда поедем? Стой здесь, жди! — выдохнула зло, с надрывом.
Удивился: чего это она?
Катька нервничала, посматривала на часы:
— Полчаса ждём.
— Ждём так ждём, — буркнул в ответ. — Что делать-то будем? Просветишь?
Молчит. Ну и хрен с тобой, молчи. Зашумел, затрепал ветви берёз ветер. Первые капли дождя размашисто ударили по лобовому стеклу. Катька словно очнулась.
— Водку давай!
Поднял с пола бутылку, протянул. Чего это она водяру-то хлещет? Дорвалась, что ли? Или у неё там, на острове, сухой закон?
— Открывай. Пей.
— Я?
— Ты, ты!
— Не хочу. Я за рулём.
— Ну, как знаешь. — Взяла бутылку, глотнула из горлышка. — Слушай и не перебивай. Все вопросы потом. Просто делай, как я велю. Уяснил?
— Рассказывай.
— Это морг. Нам нужно забрать два тела и увезти.
Ошарашила. Молчу, гляжу в окно. Нас двое в кабине. Ночь и гроза. Струи дождя по стеклу. Горит лампочка над входом в подвал. Там трупы, их надо забрать. Прямо дешёвый ужастик какой-то!
— А документы? И куда потом везти? Кто они, эти покойники?
— Какая тебе разница? Твоё дело поросячье — мне помогать. Одна не справлюсь, тяжело. — Посмотрела на часы. — Пора, пошли.
— Водку дай!
Два больших глотка. Сглатывал набежавшую слюну, шумно втягивал в себя воздух. Ещё глоток. Насилу пропихнул. Нашарив ногой обод колеса, неуклюже выбрался из кабины. По голове и плечам лупил дождь.
— Будку открой и машину не запирай, — крикнула Катька.
— Подожди, я энцефалитку из рюкзака достану.
— Некогда. Не растаешь. — Побежала ко входу в подвал.
Втянув голову в плечи, рванул следом. Остановились возле двери.
— Делай только то, что я скажу. Никакой самодеятельности.
— Да понял я, понял. В сторонке постою, пока ты договариваться будешь.
Вскинулась, посмотрела удивлённо.
— Лампочку выверни или разбей. Мне не достать.
— Зачем?
— Да делай ты, что тебе говорят!
Вывернул лампочку, поддалась легко. Вошли. Тускло освещённый коридор, в торце дверь, обитая войлоком. Справа ещё одна, обычная.
— Михалыч! — позвала Катька, распахивая.
Железная кровать, матрац, подушка в серой от грязи наволочке, скомканное одеяло вдоль стены. На кровати мужик лежит навзничь, одна нога на полу.
— Михалыч! — ещё раз позвала Катька, подходя ближе.
Мужик не шевелился. Был он грузен и неопрятен. Щетина на одутловатом лице. Тёмно-синий халат на груди распахнут, видна застиранная рубашка в блёклую зелёную клетку. Дышал тяжело с присвистом. Пьян вусмерть. Так вот для чего водка была нужна.
— Готов, — с облегчением произнесла Катька. — Пойдём дело делать.
— А это кто?
— Сторож при больнице. А ты думал кто?
В мозгу выстреливали вопросы. Зачем споила? У неё что, документов на покойников нет? Зачем они ей нужны? Родственники?
— Да шевелись ты! Забираем тела и уходим.
Рванула дверь, обитую войлоком. Пахнуло холодом и больнично-сладким. Щёлкнула выключателем. Под потолком нервно замигали и вспыхнули лампы дневного света. Дверцы шкафов блеснули стеклом. Массивный стол посередине. Вдоль стены напротив — три металлические каталки, на них тела под пожелтевшими простынями.
Пробрало ознобом, то ли от холода, облепившего плечи под мокрой майкой, то ли от страха, не разберёшь.
— Не стой столбом! Бери носилки, — скомандовала Катька.
Свёрнутые брезентовые носилки стояли в углу. Не раздумывая, подчинился, схватил и застыл снова. В голове — пустота.
— Что стоишь? Разворачивай, клади вот сюда. Бери этого за ноги. Да не бойся ты, не укусит. Давай, на три-четыре. Ну!
Ухватил за ноги. Холодные, твёрдые. Тело оказалось на удивление лёгким. Положили на носилки. Стараясь не смотреть, поправил простыню.
— Понесли. Ты первым идёшь. — Катька, согнувшись, ухватила носилки за ручки.
В дверь ногой. По коридору. Ещё дверь. Дождь и темнота. Повернуть надо на ступеньки. Не проходим, носилки застревают в проёме.
— Поднимай выше! — сдавленно зашипела Катька.
Ободрал о стену костяшки пальцев. Протиснулись. Положили на землю возле машины.
— Дальше что?
Главное — ни о чём не думать. Я — механизм. Только бы побыстрее всё закончилось.
— Я в машину. Принимать буду. — Катька полезла в будку.
Замер, примеряясь. Как его?!
— Давай, давай! Время! — торопила.
Под мышки? Лицом к лицу? Нет! Втянул воздух, задержал дыхание. За ноги… Напрягся. Вверх и в дверной проём.
— Держи. Взяла?
— Да.
— Тяни.
Перехватил покойника за плечи, пихал в дверной проём будки. Голова ударилась о порог. Втащили. Всё! Промок, а жарко. Отёр лицо. Показалось, от рук пахнет.
Спрыгнула Катька:
— Пошли, скорее!
И снова дождь, ступени, полуподвал. Разложили носилки. Уже не ждал команды, сам подошёл к лежащему с краю.
— Этого не трогай, — остановила Катька, отодвигая пустую каталку. — Его на днях хоронить будут.
Второй был куда тяжелее, а может, просто уже устали. Тело вырвалось из рук, глухо ударилось об пол. Слетела простыня. Женщина! Огромная! Лицо, как блин. Живот завалился на бок, груди расползлись.
— Не смотри.
Катька встала на коленки, с натугой перевалила тело на носилки, простынёй прикрыла.
— Давай, берись.
— Не дотащим. Не смогу.
— Заткнись! Бери, где ноги, там легче. Ну!
Ухватился за ручки, поднял, пальцы вот-вот разожмутся, а Катька носилками в спину пихает — пошёл, мол. Откуда у неё сил столько?
Протащили волоком по ступеням, с трудом допёрли до машины. Промок насквозь, даже в трусы затекло. Прежде чем запихнуть тело в кунг, отдыхали, стараясь отдышаться.
Когда первого загружали, я ещё боялся: вдруг увидят. А сейчас безразлично стало. Будь что будет. Присел на корточки, привалившись спиной к колесу. Зализывал кровь на сбитых костяшках. Уехать бы скорее отсюда.
— Помоги спуститься. — Катькин голос из темноты.
Оперлась, тяжело спрыгнула на землю.
— Ну что, поехали? — спросил, доставая ключи.
— Подожди. Михалыча с собой заберём. Не дай бог проснётся. Пойдём.
С Михалычем оказалось проще. Катька сильно потрясла за плечи. Замычал, не разлепляя век. Вкатила пощёчину. Открыл глаза, смотрит не понимая. Попробовал приподняться — не вышло.
— Я это, я, Михалыч, — тараторила Катька, помогая ему принять сидячее положение, тянула за руку. — Пойдём, пойдём со мной. Давай, я тебе ещё водки налью. Мы с тобой на машине кататься поедем.
Посмотрел мутным взглядом и уронил голову на грудь.
— Потащили, — скомандовала Катька.
Она — под одну руку, я — под другую. Этот всё-таки ногами перебирал, не так тяжело, хотя мужик здоровый. Дождичком его окатило, заозирался. Посадили на землю возле машины. Катька ему бутылку под нос суёт. Зарычал, припал к горлышку. Булькнуло.
— Давай, давай, Михалыч!
Вдвоём подпирали, стараясь пропихнуть в дверцу будки.
— Всё! Поехали, Максим, скорее!
Упрашивать не нужно. Кабина. Мотор. Фары. Струи дождя. Метнулись дворники по стеклу.
— Куда?
— К реке, скорее! Помнишь, где останавливались? Да, давай же! — Протянула руку к приборной доске, к свету, посмотрела на часы. — Ох, не успеем. Гони!
Пустынную улицу городка проскочили с надрывом мотора, словно уходили от погони. Провалились в темноту — лес навис по обе стороны разбитого просёлка.
Поворот на реку проскочили. Удивительно, что Катька вообще заметила этот разрыв в стене деревьев. Пришлось сдать назад, потом, до отказа выворачивая руль, сползти с дороги в узкий прогал между деревьями.
— Ближе к реке давай, — приказала Катька.
— Не проеду. Застрянем.
— Чтоб тебя! — чертыхнулась. — Далеко тащить. Ладно, вылезай скорее, открывай будку!
Открыл, позвал:
— Михалыч?
Тишина. Как он, интересно, после езды по такой дороге? Побило, поди, всего. Хотя пьяным обычно везёт.
— Выгружаем, — Катька, стоя на цыпочках, шарила руками в тёмном провале будки. — Помогай!
Ухватил холодное и твёрдое, тянул, отвернув лицо в сторону, чтобы не видеть. Тело вывалилось и глухо ударилось о землю.
— Бери за ногу. — Катька закашлялась. — Тащим к реке.
— Зачем?
Не ответила. Да и наплевать. Перегорел, всё стало безразличным.
Дотащили до воды. Катька, не раздумывая, вошла по пояс, волоча за собой тело. Ворочала его, пытаясь подальше отпихнуть от берега. Смотрел, как она, нагнувшись лицом к воде, что-то делает руками. По тёмной глади расходились волны. Наконец, выпрямилась, побрела к берегу.
— Один есть, — сказала устало. — Пошли за другим.
Вывалили из будки головой вниз. Дотащили — и в воду. Руки тряслись, подступала тошнота. Пошатываясь, пошёл к машине. Распахнул дверцу, нашарил бутылку с водкой.
— Давай Михалыча выгрузим. Подсади меня в кунг, — попросила из темноты Катька.
Было уже всё равно — Михалыча, так Михалыча. Подсадил Катьку. Раздался звук пощёчин.
— Не реагирует, собака! — Катька появилась в проёме. — Залезай, помоги.
Что-то белое, скомканное полетело на землю. Простыни выбросила. Перекатили Михалыча к выходу. Не уронить бы. Тяжёлый! А дух-то, дух от него какой… Вот люди пьют-то! Придерживая, уложил на траву.
Катька спрыгнула следом.
— Бери за ноги, потащили к реке.
— Да ты чего?! Он же живой!
— Потащили, тебе говорю!
— Иди ты на хрен! Живого человека? И тебе не дам… — не успел договорить.
Выпрямилась. Выбросила перед собой руку, воткнула палец в ладонь. Грудь взорвалась болью. Застонал, падая на колени, рвал руками майку, заваливаясь на бок, елозил по траве ногами.
— Ну, что, сучок? Хватит или ещё добавить?
Внезапно отпустило. Приподнял голову. Катька, скользя по мокрой траве, медленно подтаскивала Михалыча к реке.
Ухватившись за колесо, поднялся. В голове кристальная пустота. И в этой пустоте всплыло слово «ружьё». Рюкзак, где же он? Темно. Нащупал. Ружьё закатано в спальник. Развернуть. Отбросить. Собрать — приклад, стволы. Защёлкнуть цевьё. Пугану! Не дам утопить. А если она опять палец в ладонь? Побоится! Выстрелить успею. Переломил стволы, загнал патроны. Спрыгнул на землю, пошёл к воде. Успел?
Катька стояла на берегу одна. Михалыча не видно. Вскинул ружьё.
— Где он?
Даже не повернулась. И только подойдя ближе, заметил, что стоит и трясётся. Не успел! Утопила, сука!
Катька неожиданно выгнулась дугой, привстала на цыпочки и осела тёмным комом. Заворочалась. Вытянулась. В прибрежной траве, запрокинув строгое белое лицо с закрытыми глазами, лежала старуха.
Попятился. Вскинул ружьё. Видел, что попал. Тело дёрнулось.
Не отводя взгляда, отступал к машине. Ключ в замке зажигания. Взревел мотор.
Пробуксовывая на мокрой траве, разворачивался. Теперь газу! Ветки заскрежетали по бортам будки. Поворот. Дорога! Смотрел в зеркало заднего вида, казалось, что кто-то бежит следом. В зеркале — темнота.
По городу ехал медленно. Улицы пустые — ни машин, ни людей, лишь высвеченные жёлтым редкие окна мелькали среди листвы.
Одинокий фонарь перед входом в гостиницу боролся с темнотой. Хотелось туда, где светло и сухо, хотелось выпить, убить себя водкой, забыться. И не думать ни о чём, сейчас не думать. Завтра утром…
8
Стук в дверь вырвал из сна. А там, внутри, было так хорошо! Светло, солнечно, просторно. Плыл по реке. Лодка — оранжевая резинка, рюкзак на дне, сам на вёслах. По одну сторону нависали светло-серые стены каньона (даже во сне определил, что известняки), по другую — плоские холмы тундры, заросшие стелившимся чапыжником. Прозрачная вода бурлила, порой вскипая пеной.
Открыл глаза, оторвал голову от подушки, ещё не соотнося себя с действительностью. Тупая боль в затылке — водка. Пустая бутылка на тумбочке. Гостиница. Номер вчера сняли с Катькой. Катька, морг, мертвецы, река… Снова стучат в дверь.
— Кто? — голос сорвался, во рту было сухо.
Утро. Солнце бьёт в окно. Откинул одеяло, сел на кровати. Мокрая одежда комом на полу. Накинул на плечи покрывало. К двери.
— Кто? — ещё раз.
Не дожидаясь ответа, приоткрыл. Мужик в брезентовом плаще налёг плечом на дверь. Знакомая морда какая-то.
Дядя Вова вошёл не спеша, по-хозяйски. Из-за его широкой спины выглянула Катька. Бледная, скособоченная, канистру пластиковую в руке держит.
Дядя Вова легонько толкнул в грудь, пришлось сесть на кровать. Ошарашенно смотрел на эту странную парочку: почему они здесь? Катька жива?..
Катька наклонила канистру, потекла вода в сапоги дяди Вовы. Заворожённо следил, как, булькая, исчезает.
— Не туда смотришь. Эк ты ей бочину-то разворотил. Большой, а без гармошки. Покажи ему, Кика.
— Обойдётся, — буркнула, но куртку распахнула.
Куртка на голое тело надета. Маленькая аккуратная грудь, тёмный сосок, а ниже, на боку, здоровое бурое пятно засохшей крови неправильной формы. Я же ей дробью, пятёркой…
— Что, молчишь? — Дядя Вова подставил Катьке сложенные пригоршни: — Ну-ка, полей.
Ладони, как лопаты. Грубые. Ногти на пальцах жёлтые, плоские. Катька наклонила канистру.
— Тебя же предупреждали — не глупи! — Плеснул водой мне в лицо.
И комната пропала. Я очутился под водой. Задержал дыхание. Покачивался в глубине — вода мутная, ничего не разглядеть. Наверху светлее, надо туда. Но как ни колотил руками, оставался на месте.
— Что с ним делать будем? — спросил Катьку дядя Вова. — Я предлагаю — в воду, и концы в воду. О! Каламбур случился, — усмехнулся.
— У нас уже этих хватает. Всегда успеем. Давай с собой возьмём, может, на что сгодится.
— Добренькая ты, Кика. А он в тебя дробью засадил.
— С перепугу и не то сделаешь.
— Ну, как скажешь. Я бы не возился. Эк его корёжит, — покачал головой, наблюдая, как извивается сползшее с кровати на пол тело.
Дышать, дышать! А дышать нечем. Вода вокруг. Запаниковал, выпуская воздух, метнулись наверх пузырьки. Бешено работая руками и ногами, вертелся на месте, стараясь всплыть. Грудь разрывает! Сейчас вдохну!
Катька прошла в душевую, вернулась с полотенцем.
Всё! Вода хлынула в лёгкие. Больно! Темно.
Присела на корточки, отёрла мне лицо.
Корчился на полу. Рвотные спазмы сотрясали тело. Дышать! Дышу. Открыл глаза. Почему на полу? Эти стоят, смотрят. С трудом переполз на кровать. Кашлял, втягивая в себя воздух, не мог надышаться.
— Вот что, паря. После того, что сотворил, все наши соглашения аннулируются. С нами пойдёшь.
Спрашивать — куда, не имело смысла. Какая разница? Смирился. Дышал.
— Я хочу, чтобы ты понял, — глянула в упор Катька, — если ещё раз ослушаешься, не пожалею. Проткну сердце. Собирайся, поехали.
9
Шёл за ними, как агнец на заклание. Загрузились в машину. Я — в кунг, эти — в кабину. Дядя Вова за рулём, Катька с канистрой. Тупо уставился в пол, ни о чём не думал. Остановились. Катька распахнула дверцу:
— Иди за руль садись.
Дядя Вова не спеша удалялся по прогалу, ведущему к реке. Даже не обернулся.
Всю дорогу молчали. А о чём говорить? Извиняться за то, что выстрелил в неё? Можно, конечно, и извиниться, но почему-то не хотелось.
— Всё. Тормози, приехали.
Вот как она ориентируется? Лес и лес.
— Дальше пешком. Машину вон туда, под деревья загони. Давай, давай, прямо в эти кусты. Она нам больше не понадобится.
Через пару часов вышли к болоту. Сели передохнуть. Удивляло собственное безразличие. Ведь сейчас переведёт через болото — и опять тюрьма. Оттуда самому не выбраться. Делать что-то надо. Вот сук здоровый на земле валяется. По голове её? Можно и прикладом… Ружьё-то разобранное в спальнике, в рюкзаке. Жаль, патроны дядя Вова выкинул. Нет, не смогу. Ладно, пусть всё идёт как идёт.
— Слушай, Кать, может, сходим, вещи мои заберём? — попросил неуверенно, ожидая, что закочевряжится.
— Зачем они тебе сдались? Ну, пойдём, если так неймётся. В какой они стороне?
Палатка обнаружилась совсем рядом. Обвязка с колышка соскочила, провисла одним боком. Рядом чёрная проплешина кострища. Распахнул полу — и словно дома оказался. Запах прогретого брезента, добела выгоревшего на солнце, разбросанные знакомые вещи. GPS сразу в карман. На болото выйдем, попробую координаты определить. Палатка, JPS, мешочки для образцов возвращали в реальность. В точку забора я должен выйти на десятый день. Через шесть дней начнут искать. Ну, пускай не через шесть, через восемь. Свяжутся с пилотами, которые забрасывали. Облёт будет. Потом поисковая группа пойдёт по маршруту. Чёрт! Жаль, ракетницы нет. Костёр можно развести, дымовуху устроить. Есть шанс! Значит, что? Надо тихо сидеть эти восемь дней, не дёргаясь. Ждать. Костры на острове приготовить.
Катька стояла в стороне, наблюдая, как, наваливаясь коленом, туго свёртываю палатку.
— Как же вы это всё на себе таскаете? Давай я что-нибудь возьму.
Отдал ей перевязанные верёвкой молоток и лопату. Взвалил на плечи рюкзак.
— Ты прямо отсюда через болото шёл? — поинтересовалась Катька.
— Ага. А что?
— Тогда здесь и попробуем.
У неё за спиной, пока не видит, включил JPS. На экране всё то же — ERROR.
Сразу, как только пришли, заявил ей, что жить, тем более ночевать, в доме не буду. На берегу палатку поставлю.
— Да пожалуйста. — Плечами безразлично пожала. — Есть захочешь, сам придёшь.
Утро летнее, нежное. Выспался первый раз за все предыдущие дни. Выбрался наружу. Здесь, на берегу озера, под соснами, было спокойно. Палатка за спиной. Спальник сушится на солнышке. Лёг на спину. Небо над головой синее, ни облачка. Жара будет. Вдруг подумалось: пятый день я здесь и только и гадаю, как бы выбраться. А расскажи мне кто-нибудь месяц назад про загадочный дом, про превращение девчонки в старуху и прочие непонятки, разве не захотел бы увидеть, попробовать разобраться?
Ружьё хорошо бы почистить, так шомпола нет. Интересно, почему они ружьё не отобрали? Хотя их ничего не берёт. У Катьки вон какая рана была, а затянулась за день. Делать что-то надо. По берегу пройтись? Зачем? Поговорить с ней? Не хочется, да и не скажет ничего нового — смотрит и усмехается. Уж лучше тут.
Лениво перевернулся на живот. Пахнуло потом. Во! Постирушки устроить. Воняю уже. Принюхиваюсь всё время, кажется, мертвяками пахну. Самому вымыться, пока тепло. В дом надо сходить. Мыло взять и таз какой-нибудь.
Катька словно из-под земли выросла, даже вздрогнул от неожиданности. Боюсь я её, что ли? Нет, не боюсь. Тревожно, когда она рядом. Как с собакой незнакомой: вроде симпатичная, а что у неё на уме — неясно, может и укусить.
— Пойдём, геолог, прогуляемся.
Стоит, улыбается. Рада, сучка, что напугала. Одета странно: жарко, а на ней длинная юбка и кофта с рукавом. Платок вокруг головы повязан, будто в церковь собралась. Ха! Уж в церковь-то ей путь заказан.
— Куда?
— А тебе не всё равно? Тут недалеко.
Не спеша поднялся — слабая попытка казаться независимым. Возражать бессмысленно, придётся терпеть.
— Сапоги надень, через болото пойдём. Давай, поторапливайся, что застыл?
Раскомандовалась! Душил в себе злобу. Натягивал сапоги, стараясь не смотреть на неё.
Болото уже не пугало непредсказуемостью, просто надо идти за Катькой след в след. Перешли и двинулись по краю, потом свернули в лес. Едва различимая тропинка вывела на небольшую поляну среди густого тёмного ельника. Таёжный оазис, залитый солнцем и цветочным разнотравьем.
— Рановато пришли, — посетовала Катька. — Ну да ничего. Значит, так: твоё дело сидеть здесь за этими ёлками и не высовываться, пока не позову.
— И что тогда?
— Познакомлю тебя кое с кем, но сначала сама должна переговорить. О том, что мы в городе делали, ни слова! Забудь, что мы вообще там были. Позову — выйдешь.
Выбрал место поудобнее, но так, чтобы поляну было видно. Сыро, роса ещё не обсохла. Прелью пахнет. Если она меня с собой позвала, да ещё и прячет, выходит, опасается. Чего? И что я должен буду делать?
Катька разгуливала по поляне как ни в чём не бывало. Присаживалась на корточки в высокой траве, срывала ягоды земляники. Совсем девчонка с виду. И не подумаешь…
Увидел его неожиданно. Откуда он появился? Сухонький старичок-грибничок с корзинкой, роста небольшого, выцветшая курточка неопределённого цвета, штаны заправлены в сапоги, соломенная шляпа голову прикрывает, палка в руке. Домашний такой старичок, благообразный. Стоит, палкой траву у ног пошевеливает, будто гриб очередной нашёл.
— Приветствую вас, Леонид Борисович!
— И тебе, Кика, здравствовать. Зачем пригласила? Что за спешка?
Катька подошла, пожали руки.
— Непорядок в наших владениях, Леонид Борисович. Меры принимать нужно, а вы, я так понимаю, устранились от своих обязанностей.
— Что-то ты с места в карьер. Если предъявить мне несоответствие хочешь, то, пожалуйста, конкретнее. И от чьего лица говоришь? Сама? Или мнение дяди Вовы высказываешь?
Говорил Леонид Борисович благожелательно, размеренно. Улыбался приветливо. А вот Катька, чувствовалось, нервничала.
— И я, и дядя Вова, и ещё… Занавес рвётся, а вы…
Слышно их хорошо, но только непонятно, о чём говорят. Опять этот занавес всплыл.
— Постой, Кика, не части. Недовольные всегда будут. На переизбрании всё и выскажете. Тем более время подошло, пора. Осталось третейского найти, и можно проводить. А вот про занавес давай подробнее. Сама видела? Или кто нашептал?
— Леонид Борисович, обижаете. Я без доказательств вас тревожить не стала бы.
— Ну-ну, рассказывай.
— Зачем рассказывать? Я вам покажу. Максим, иди сюда, — крикнула, обернувшись.
Промелькнула дурная мысль: а что будет, если не выйду? Балаган какой-то. Рояль в кустах. Раздвигая еловые ветки, вышел на поляну. Остановился в двух шагах. Катька гордо смотрела на Леонида Борисовича, предъявляя вещдок.
— Добрый день, — насторожённо обратился я к улыбчивому грибничку. Чёрт его знает, как он на моё появление отреагирует.
— Вот, пришёл… — начала объяснять Катька.
— Подожди! — Поднял сухонькую руку. — Я сам.
Властно прозвучало. Заткнулась Катька.
— Ну, здравствуй, мил-человек. Давай знакомиться. Меня Леонидом Борисовичем кличут, а тебя как?
— Максим.
— И кто же ты такой будешь, Максим? Каким ветром в наши края занесло?
— Геолог. В маршрут вертолётом забросили. Река должна быть, а её нет.
Замолчал. Вдруг понял, что рассказывать о себе не хочется. Этот Леонид Борисович — он, как и эти, не поможет, только проблем прибавится.
— Ну-ну, а дальше?
— В ночи к болоту вышел, свет увидел. Перешёл, а там — она, — кивнул на Катьку.
Она тут же встряла:
— Вот видите, занавес-то порван, раз он пройти смог.
Не обратил на её слова внимания.
— И давно ты здесь обретаешься?
— Четыре дня уже.
— Ого! Чем занимался?
Прежде чем ответить, взглянул на Катерину. Напряглась, застыла. Ждёт, что отвечу. Что-то тут не то. Какие-то тёрки между ними. Может, рассказать ему обо всём? Нет уж, сначала самому разобраться надо.
— Да так. Я бы своей дорогой пошёл, но вот она не пускает.
— Ну, и зачем ты его держишь? — обратился к Катьке.
— Мы с дядей Вовой решили, пусть третейским будет, если вы не возражаете. Время-то подошло.
— Третейским, говоришь. Ты меня за кого держишь? За четыре дня охмурили парня, запугали, ещё и сердцеед ему, поди, воткнула? Вот он ручным и сделался. Что молчишь? У него спросить?
— Пришлось. Уйти рвался.
— Вот и отпустила бы, раз случайно здесь оказался. Не его вина.
Катька потупилась. Повисло молчание.
— Хорошо. — Леонид Борисович снял шляпу и пригладил ладонью жидкие волосы. — Раз вам неймётся, сами и организуйте. Завтра в полночь устроит? Успеете собрать контингент?
— Да. Думаю, успеем. — Катька приободрилась. — Мы тогда пойдём, раз всё решили?
— Ты думаешь, я его с тобой отпущу? Ну уж нет. Он у вас побыл, хватит. Со мной останется. А ты можешь идти на все четыре. Только сначала шип свой убери, ни к чему он ему теперь.
Не ожидала такого поворота. Разом исчезла весёлая самоуверенность. Забегал взгляд. Хотелось, хотелось возразить, да не смела. Подошла.
— Майку задери, — попросила.
Напрягся, ожидая взрыва боли. Приложила руку к груди, медленно вращала ладонь. Лёгкий укол — и всё. Показала зажатую в пальцах тонюсенькую иголку, отбросила в траву.
— Больше не смею задерживать, — произнёс с усмешкой Леонид Борисович.
Повернулась, пошла к ельнику. Даже не попрощалась. Оглянулась, правда, перед тем, как за деревьями скрыться.
— Ну, что? Пойдём, дружок, покажу тебе, где нынче обретаться будешь. Или ты хотел с ней остаться, а?
— Нет, — буркнул, потирая грудь, ещё до конца не веря, что освободился. Но уже потекла мысль слабым ручейком: уходить прямо сейчас надо, пока свободен, пока этот улыбчивый старикашка что-то своё не удумал. Прямо вот так, отпихнуть его и в лес ломануться. Главное — до дороги добраться.
— Ты, парень, не дури только. Не стоит делать резких движений.
Он словно мысли мои читает. Блин! Ладно, повременим. Я теперь уйти в любой момент могу.
— Вещи у меня там остались, — сказал, чтобы только не молчать.
— Заберёшь как-нибудь. Не потребуются они тебе сейчас. Пойдём, пойдём, нечего на солнцепёке стоять.
По тайге шли минут сорок. Сначала пытался следить за направлением, засекал характерные ориентиры: выворотень, обломанный ствол дерева, на краю поляны берёза о двух стволах, потом понял, что запутался, и тупо шёл следом. Лес был глухой, тёмный. Разговаривать неудобно, да и не хотелось. Оглядывался то и дело, казалось, кто-то идёт сзади, смотрит в спину. Наконец вышли на большую поляну. Словно дверь в другой мир открылась: исчезла липкая потная духота лесной чащи, светло, открыто. Качаются вершины деревьев, шелестит листва. Высокая трава ходит волнами.
— Пойдём, умоемся с дороги, — предложил Леонид Борисович.
Умыться — да! Ещё бы искупаться. Сдирал на ходу пропотевшую майку, отряхивался от попавших за шиворот сухих хвоинок, прилипших к телу.
В низинке родничок и бочажок с чистой прозрачной водой. Досочки рядом аккуратно уложены, на колени встать можно. Первым не лез. Ждал, пока хозяин умоется. Зато потом поплескался всласть. Вода холодная, зубы ломит, но вкусная. Ветерок холодит мокрое тело — хорошо! Встал с колен, оглянулся — Леонид Борисович ждёт на краю поляны возле небольшого, поросшего ярко-зелёной травой холмика. Приоткрытая дверь зияет чёрным провалом, труба торчит на вершине. Землянка, догадался. Чего только не увидишь!
Заглянул в дверь, не заходя. Комнатка шестами берёзовыми обшита. Свет через окошко бьёт. Печка-буржуйка в углу. Полки с посудой. Ещё одна вся книгами заставлена. Стол, лавка и две лежанки вдоль стен. Чисто, уютно. Одному в палатке, конечно, лучше, но и здесь, если что, если не уйду сейчас, перекантоваться можно. Этот-то, надеюсь, ночью ни в кого не превратится.
— Заходи, — предложил Леонид Борисович.
— Нет. Я лучше пока на свежем воздухе.
— Ну хорошо, пойдём вон под берёзки, там лавочка у меня, посидим, побалакаем.
Сели. Опёрся спиной о ствол берёзы, ноги гудящие вытянул, глаза закрыл. Шелестит листва под ветром, шумит лес.
— Ты, Максим, вроде парень, гляжу, не глупый, — задумчиво начал Леонид Борисович. — Однако тебя насквозь видно. Только и думаешь, как бы в бега податься. Сердцеед убрали — свободен. Сам бы об этом, окажись на твоём месте, только и думал. Но нельзя тебе сейчас уходить, нужен ты пока здесь. Да и не получится. Мотя не пустит.
Заставил всё-таки открыть глаза, хорёк, а так хорошо было, сонно.
— Сейчас я тебя с ним познакомлю. Мотя, Мотя, иди сюда!
Из кустов неуклюже, как-то боком, неспеша выбрался медведь. Не то чтобы очень большой, но в каждом движении мощь и сила сжатой пружины. Первая реакция — страх, ничего с этим не поделаешь. Ноги под себя подобрал, бежать приготовился. Медведь башкой поводит из стороны в сторону, глазки маленькие, злые. Какой-то неухоженный, драный. На лапе проплешина — шерсти нет.
— Это Мотя, — ласково произнёс Леонид Борисович. — Он тут у нас за порядком следит. Так-то он добрый, зазря не обидит. Но вот людишек сильно не любит. Видишь, как лапу ему потревожили, варнаки! Капканы решили ставить, охотнички хреновы. Деньги есть, книжек начитались, в магазине чёрта лысого купить можно. А что в результате? Где они теперь, эти охотнички? Я Мотю не виню, собачку только жалко, ни при чём она. Что, Мотя? Лапа-то болит?
Заговори сейчас медведь, не удивился бы. Всё окончательно сделалось нереальным, как в кино. Нет, даже не кино это — мультфильм детский: старичок-лесовичок и говорящий медведь на лесной полянке, освещённой солнцем.
— Ну, будем считать, что познакомились. Иди, Мотя, отдыхай. Да и мы пойдём. Голодный, поди? — Это он уже ко мне обратился.
Пожал плечами. Смотрел, как медведь развернулся, показав обвисший зад, и медленно скрылся в кустах. Сомкнулись ветви, не шелохнутся. Как и не было медведя, привиделся.
Леонид Борисович, опираясь на палку, поднялся.
— Пойдём, — бросил не оборачиваясь. — Ты уж не обессудь, мясного не употребляю. Каши да грибочки с ягодками.
Ковырял ложкой бурое месиво в миске. Навалилась усталость, до тошноты. Глаза закрывались сами. Единственное желание — лечь, забыться, ничего не чувствовать, не думать. Отодвинул миску.
— Я прилягу? Что-то нехорошо мне.
— Ложись, ложись, милок. Сапоги только сними. Давай я одеялко наброшу. Вот так…
Сколько проспал? Долго. Вон, серость через приоткрытую дверь заползает — вечер уже. Землёй пахнет. Откуда? А-а-а, так землянка же. Чуть повернул голову и обомлел. За столом, сгорбившись на табурете, сидел Леонид Борисович, перед ним — светящийся экран компьютера и горящая свеча посередине стола.
— Проснулся, что ли? — произнёс Леонид Борисович не оборачиваясь. — А я вот новостями на старости лет интересоваться стал. Хотя прока от этих новостей никакого. Всё врут ведь.
Не верил своим глазам. Откуда здесь связь? Электричество? Вон свеча горит.
— А как это? Электричества же нет?
— От, милок, не всё от электричества работает. Но это я тебе объяснять не буду, не поймёшь. Просто прими как данность.
Да хрен с ним, как это работает! Может, и связь здесь есть?
— А интернет?
— Да пожалуйста! — Леонид Борисович обернулся. — Тебе нужно? Пользуйся.
Вскочил с лежанки. Наконец-то. Сейчас я… Подошёл, навис над столом. «Мыло» на экране — знакомая, родная картинка светится.
Леонид Борисович кряхтя поднялся, уступая место.
— Садись, садись.
Логин, пароль. Пальцы привычно заскользили по клавиатуре. Пропала землянка, исчез лес, растворилось болото среди мелькающих цифр и букв на экране монитора. Двадцать три письма. Ничего важного. Половина — спам. Сейчас не это главное. Написать, предупредить о себе надо. Кому писать? Замер. Застыли руки на клавиатуре.
— Что, милок? Что остановился? Кому, а главное, о чём ты писать собрался? — вздохнул. — Ну посиди, посиди, подумай. Если только домой, родных предупредить, что жив и здоров пока. Думай, думай, а я чаёк нам приготовлю. На травках чаёк, вкусный. Станем с тобой чаи гонять и разговоры разговаривать. — Отошёл, завозился возле печки.
Судорожно пытался понять, что делать. Контору предупредить, чтобы не искали? Или, наоборот, нужно, чтобы искали? Объяснять надо. До начала поисков ещё почти неделя, успею предупредить. Может, к тому времени всё закончится, тогда и придумаю правдоподобную версию, не рассказывать же, что со мной на самом деле произошло? Кому писать? Домой, матери? Она с компом не в ладах, да и звонил недавно с базы. Генке Сапрыкину? Что написать? Чёрт возьми! Пустота.
Леонид Борисович сидел на крохотной скамеечке возле печки с распахнутой дверцей, подкладывал сухие сучья, заранее сложенные в берестяную корзину, стоящую рядом. Тянуло дымком, огонь весело метался, ища выход в ограниченном пространстве печи. Недовольно зашумел закопчённый чайник. Странно, почему электрическим не воспользоваться, комп же работает?
— Что, писатель, закончил общение с миром? То-то и оно. Убирай компьютер на полку, где книги стоят. Доставай хлеб и сахар — ящик возле двери. Уже закипает. Подай-ка мне рукавичку, а то вставать каждый раз…
Брезентовая рукавица, замурзанная, прожжённая. Протянул. Старый он. Сколько же ему лет?
За столом. Темно, свеча. Друг напротив друга. Толсто порезанные ломти хлеба на застиранной тряпице, сахар в пачке — надорванная крышка топорщится. Парок над наполненными кружками, горьковатый запах неизвестной травы.
— Раньше-то как? На Руси-то. — Выуживал тонкими пальцами с жёлтыми ногтями кусок сахара из пачки. — Чай можно было внасыпку, вприкуску и вприглядку. Знаешь это?
— Леонид Борисович, зачем я вам всё-таки нужен?
— Так тебе про выборы ничего не рассказали? Странно. Неожиданно даже. И ничего не просили?
Глазами своими водянистыми уставился, дырку сейчас во мне просверлит.
— Первый раз про какие-то выборы слышу.
— О-хо-хо… Разговор-то, выходит, долгим будет.
Замолчал, задумался, в стол смотрит и губами шевелит, а звука нет. На куклу ожившую похож, старую, потёртую.
— Давай попробуем вот так начать, — повернули тумблер, включили звук. — Есть два Пространства: Пространство Воды и Пространство Суши. Они неразрывно связаны общим Местом. Эту связь нельзя разрушить. Уничтожение одного Пространства приводит автоматически к уничтожению другого. Существование Места должно определяться всеобщим равновесием. Каждое Пространство заселено своими обитателями, и, следовательно, резонно ожидать появление лидера. И хотя цель у всех одна — выжить, порой амбиции лидера берут верх и идут во вред обитателям обоих Пространств. Но и двоевластия быть не должно, лидеры обязательно перегрызутся. Чтобы сохранить равновесие, нужно временное единоначалие. А чтобы оно не было односторонне-вечным, раз в пять лет происходят выборы, и Главным Определяющим становится представитель либо Пространства Воды, либо Пространства Суши. Я доходчиво объясняю?
— Да пока всё понятно. Схема знакома. Везде, выходит, одно и то же: партии, агитация, баррикады и прочая мутотень. Добро и зло ещё, светлое будущее, ускорение, перестройка, перезагрузка. Только что-то электората не видно. Где народ-то?
Смотрит на меня — сожаление во взгляде. А что я не так сказал?
— Не спеши с вопросами. Просил ведь сначала выслушать.
— Извините.
— Электорат у нас тихий, незаметный. Случай представится, познакомишься. Что касается партий и баррикад, так мы не такие идиоты, как люди. У нас выборная система не одну сотню лет существует. Нас ох как мало, если бы система не работала, мы бы себя в момент изничтожили. Вот ты про добро и зло что-то обронил? Это для барышень и восторженных юнцов. Есть порядок, на нём всё держится. Любое добро по прихоти оголтелых доброхотов мгновенно превращается во зло, и наоборот. Вывод — исключить оголтелых доброхотов. Порядок должен стоять над этой сварой, узаконивать существующее положение вещей, он-то как раз и определяет, что есть зло, а что добро. Понятно теперь?
— В общих чертах — да. Выборы. А я-то здесь при чём?
Интересно, себя к людям не относит. Кто он тогда? То, что способности у него необычные, — да, но ведь человек?
— Ты — сторонний наблюдатель. Положено так, испокон веку заведено. Не нам менять. Всякая система, чтобы она существовала, должна быть косной и опираться на соблюдение традиций. Ладно, это тебе пока не понять. Кипяточку подлить?
— Нет, спасибо.
— А я себе плесну чуток. Как ты, наверное, уже догадался, представитель от Пространства Воды — дядя Вова, от Пространства Суши — я. Если вашим сказкам верить, то водяной и леший. Смешные клички, да вот прицепились.
Обалдеть! Врёт!
— А Катька? — Не хотел спрашивать, само вырвалось.
— Катька — середина, — усмехнулся. — Дядя Вова по земле не может, я — по воде. А Катька — и по земле, и по воде — связующее звено. Кикимора, по-вашему. Таких, как она, совсем мало осталось.
Пазл сложился. Так вот куда я попал. Да быть такого не может!
— Что застыл с открытым ртом? Неужели раньше сам не догадался? — Расплылся в улыбке. — На самом деле неважно, кто станет Главным Определяющим, — я или дядя Вова. В своей основе порядок нашего существования не должен меняться, и он не изменится. Это, опять же, дань традиции. Живём мы долго, обособленно, события редки. Можешь считать, что это некий доступный нам вид развлечения. Что-то устал я от этих разговоров. Не пора ли на боковую?
В голове полный сумбур.
— Леонид Борисович, а моя-то обязанность на этих выборах в чём заключается? Возле урны стоять и смотреть, как бюллетени опускают?
— Не совсем возле урны и не совсем бюллетени, — усмехнулся, тяжело выбираясь из-за стола. — Спи спокойно. Завтра с утра поговорим. Я так понимаю, ты ночью побежишь? Землю под ногами почувствовал? Не надо. От Моти не убежишь. Он тут, рядышком.
10
Через приоткрытую дверь видна редкая россыпь звёзд. Дверь открыта, а комара нет — странно. Да всё здесь не так! Этот лежит тихо, словно мёртвый. Может, он и правда мёртвый? А какие они на самом деле? Бред, бред, бред! Вот — лес, ноги в руки и… не уйдёшь. Попал. Сколько их? Они такие одни? Только здесь? Или есть ещё в других местах? Про занавес забыл спросить. Выборы… Со мной что потом будет? Ведь не отпустят.
Вертелся на лежанке. Не спалось. Потрясывало от возбуждения. Хотелось встать, зажечь свечу. Хотелось чаю. Говорить, расспрашивать дальше. Медведя натравил, сволочь! Сторожит. А если мне по нужде выйти надо? Ему же не объяснишь… или можно? Ага, попробуй. За ушком ему почеши.
Мысли бежали по кругу, заедая на одном и том же месте: что дальше? что со мною будет?
Постепенно проваливался в сон. События последних дней детским мультиком мелькали на закрытых веках. И уже не страшно. Там был кто-то, но не я. Этот кто-то попадал в необычное место, с этим кем-то происходили несуразные события, и было даже интересно. Но потом появился медведь, совсем не сказочный, не мультяшный, навис мордой — пахнуло тухлятиной из слюнявой пасти. Окатило ужасом. Застонал и проснулся.
Леонид Борисович возился у плиты, что-то булькало и противно пахло.
— С пробуждением. А ты умнее, чем я думал, — проговорил, не оборачиваясь. — Не побежал.
— Ну спасибо на добром слове. И вас — с добрым утром. — Вот откуда он узнал, что я проснулся? Глаза у него на затылке? — Чем это так попахивает?
— Что, не нравится? Завтрак готовлю, пока ты спать изволишь. Каша из чаги. Не пробовал?
— Но она вроде несъедобная.
— Всё съедобное. Готовить надо уметь. А запах — это ерунда, лишь бы вкус и сытость были. Иди умывайся. Всё готово.
Медведя из сна вспомнил. Пасть оскаленную.
— Ага, я сейчас выйду, а там этот ваш Мотя.
— Эк, куда загнул. Что, у Моти других дел нет, что ли? Иди спокойно, не бойся. Пока не надумаешь бежать, не тронет.
Сидели за столом, завтракали. Давился кашей, гадость жуткая, горькая да ещё и вяжет. Наконец не выдержал.
— Леонид Борисович, отпустили бы? Через неделю меня искать начнут, а может, и уже ищут. Такая суета поднимется — вертолётами прочёсывать станут, поисковые группы. Нужно вам это?
— Неделя-то — срок большой, — уклонился от ответа. — Поживём, посмотрим.
Пришлось заткнуться. Ненавязчиво указали — знай своё место.
— Ну хоть расскажите тогда, как здесь всё устроено?
— Спохватился. Пойдём-ка на свежий воздух, на солнышке погреемся. Время у нас есть, до вечера далеко.
Сели на лавочку, Леонид Борисович на палку опёрся, глаза прикрыл, лицо солнцу подставил. Сидим, молчим.
— Лепота-то какая! — выдал наконец, не открывая глаз.
Молчу, не нужны мне пустые разговоры о красотах природы.
— Я, конечно, могу попробовать тебе рассказать, но только это всё равно как берёзе стараться объяснить закон сохранения энергии. Попытайся уяснить основное — мы с вами разные. Мы — не люди. Внешне похожи, да, но чувствуем и мыслим иначе.
— Извините, что перебиваю. Допустим, вы что-то умеете, недоступное нам, но логика рассуждений у вас совсем человеческая, мы можем общаться и понимать друг друга.
— Давай начнём с самого начала, коротко и схематично. Не будем сейчас выяснять, откуда и как появились вы и мы. Появились — и всё. Вы природу не понимаете, она для вас враждебна, и вы все силы направляли на создание очагов безопасности: деревни, города. И мы вас пугаем. Это заставляло нас уважать, даже поклоняться. Был реальный шанс развиваться вместе. Упустили. Была ещё и другая возможность изменить историю: загнать людей в резервации, оградить от природы магией, страхом и насилием. Не знаю, почему наши предки не пошли на это. Может, они были лучше нас? В результате в резервации оказались мы сами. Нас уничтожают. Мы вынуждены скрываться…
Ну, блин, старичок-лесовичок! Говорит как по писаному, прямо лекцию читает.
— …А дальше происходит скачок так называемого прогресса. Вы преобразуете и разрушаете всё вокруг ради комфортного проживания. Природа гибнет, и мы вместе с ней. Процесс необратим, свёртывание пространства только оттянет на некоторое время наше исчезновение.
Замолчал, выдохся. Есть возможность спросить.
— Леонид Борисович, извините, что вклиниваюсь, а что это такое — свёртывание пространства?
— Ты уж извини, мил-человек, про то, как происходит свёртывание, я объяснять не буду. Прими как данность. А верить или нет — твоё дело. Так вот, есть такие… вы их ведьмами называете. Могут. Жизнь заставила прятаться, вот и научились свёртывать пространство в точку. Мы с тобой сейчас в такой точке. Для нас это лес, река, болото, живность всякая, а для людей ничего нет, оно выпало из системы человеческих координат. Мы для простоты называем это занавесом. Иногда происходит сбой, и этот занавес начинает неожиданно рваться. Вот через такую прореху тебя и угораздило попасть сюда. Не надейся, что отыщут. Для людей этого места нет и никогда не было.
Верить в то, что он говорит, не хотелось. Начитался и насмотрелся про параллельные миры, но, с другой стороны, — реки нет, JPS не работает, на карте этого места нет. Может, если во всём разобраться, если узнать, где дыра в этом занавесе, то через неё и обратно выбраться можно?
— А вот теперь подумай, кто для нас враг? И почему? Как мы должны к вам относиться? Молчишь? Скажу больше: мы понимаем, что наша борьба бессмысленна. Она — дань традиции, дань памяти тем, кого пытали, жгли на кострах и топили в реках. Вот как-то так, дружок…
— Леонид Борисович, а сколько же вас здесь, в этой точке?
— Нас здесь сотни! И мест таких на Руси под сотню наберётся. И в городах ещё, но там другая история.
— А как?..
— Увидеть — как? Да никак. Догадаться, если ума и наблюдательности хватит. Ладно, устал я что-то. Как-нибудь потом этот разговор продолжим. Сейчас делами заняться следует. Не думаешь же, что я тебя по доброте душевной у Кики забрал? Пойдём-ка прогуляемся, ноги разомнём. Хочу тебе кое-что показать.
Тащился следом. Жарко. На небе ни облачка. В тень хочется, в прохладу. Пересекли поляну. Зашли в лес, под деревья. Под ногами едва заметная тропа, похоже, звериная — трава местами примята. Мотю сразу вспомнил. Куда ведёт? Спросить? Да какая разница?
Тропа скользнула в распадок к едва приметному ручью. Перешагнули слабо журчащий поток, поднялись по склону. Сквозь заросли орешника вышли на поляну. Синева неба, жёлто-зелёное разнотравье, шелест трепещущих листьев. Белые стволы берёз разбросаны в беспорядке. Какая-то мелкая птаха подлетела, уселась на ветку над головой, запищала тонко. Трясогузка.
— Не на то смотришь, мил-человек, — тихо произнёс Леонид Борисович. — Вон туда глянь, — указал рукой.
На краю поляны, под свисающими почти до земли ветвями берёзы сидела девушка.
— Не один ты такой, горемыка.
Время остановилось, всё замерло.
Худенькая, маленькая, почти ребёнок. Каштановые волосы не достают до плеч, проглядывает тоненькая шейка. Бледное лицо, прозрачное, словно солнца никогда не видело. Царапина во всю щёку чёрной бороздой запёкшейся крови. Курточка кургузая, штаны спортивные. Босые ступни прячутся в траве. Короткие чёрные сапожки и пустая плетёная корзинка стоят рядом. В комочек сжалась.
— Как она?.. — выдавил шёпотом.
— Да так же, как и ты, милок. В прореху попала. За ягодами с бабкой пошли, а тут такое дело. Второй день ищут, да разве здесь найдёшь?
— Отпустите? — перебил.
— За какие такие заслуги? — вскинулся удивлённо. — Она же враг! Да и ты тоже.
— Ребёнок же совсем, как можно?
— Да никакой она не ребёнок. Худосочная просто. Э-э! Ты дурить-то не вздумай! Вижу, куда смотришь. Ну, возьмёшь ты этот дрын, огреешь меня, дальше-то что? Убить всё равно не убьёшь. Куда вы с ней потом? Охолони, меня послушай. Не от безделья же я тебе её показал.
Твари поганые! Ещё не разглядев толком, какая она, в глаза не заглянув, не зная, как зовут, голоса не услышав, почувствовал — моё! Не отдам!
— Отпустите, Леонид Борисович! Что вам стоит? А я для вас всё что хотите.
— Вот. Это уже верный разговор. Не ошибся в тебе. А чтобы сомнений не возникало, сразу скажу: побежишь, пойдёшь супротив меня, я на неё Мотю напущу и глазом не моргну.
— Леонид Борисович, не надо Мотю. Всё сделаю, честное слово.
— Ты честью-то не разбрасывайся. Честь у нас дорогого стоит. Сказал — сделай, или смерть. Не шучу.
— Да понял я, понял! Не трогайте её.
— Тогда слушай и запоминай. Голосование — это взвешивание э-э-э… некой субстанции, назовём так. Кто наберёт больший вес, тот и победил. Ты считаешься сторонним непредвзятым наблюдателем, третейским судьёй, по-нашему. Весы специальные, результат взвешивания ты будешь объявлять. Есть у меня подозрение, что дядя Вова с Кикой сюрприз приготовили, уж больно в себе уверены. Подстраховаться хочу. Сделаем так: когда к весам станешь, у тебя рядом с ногой веточка неприметная окажется. На неё наступать будешь, когда мой э-э-э… материал на весы положат. Всего и делов-то. Матччччильда, — протяжно прошипел, наклонившись.
Трава возле ног едва приметно затрепетала, показалась головка маленькой змейки. Серенькая гадючка, приподняв голову, смотрела стеклянным глазом, выстреливая раздвоенным язычком.
— Умница моя, хорошая девочка! — запричитал Леонид Борисович, присев на корточки, провёл ласково пальцем по змеиной головке. — Познакомься с Матильдой. Она-то веточкой возле твоей ноги и прикинется. Не вздумай давить со всей дури. Легонечко. Остальное — не твоё дело. Ну, беги, беги по своим делам, до вечера ещё время есть, — обратился к Матильде.
Всё, что он говорил, было неважно. В другой бы раз змейке ручной удивился, но не сейчас. Смотрел на девчонку. Сидела так же, только принялась тихонько раскачиваться. И в этой позе, в этом заторможенном движении было столько одинокого отчаянья, что хотелось обнять, шептать ласковые слова, обещать, что всё плохое осталось позади, — посмотри, я рядом!..
— Ты всё понял?
— Да. Как её зовут?
— Почём мне знать? — удивился. — Вот завтра, если всё правильно исполнишь, сам и спросишь.
— А можно мне сейчас…
— Ну уж нет, дружок, потерпи. Сначала дело, потом будешь шуры-муры разводить. Да не волнуйся ты так. Ничего с ней не случится. Ночи тёплые. Я её к малиннику вывел, с голоду не помрёт. Мотя, опять же, за ней приглядит.
Услышав про Мотю, вздрогнул.
— Леонид Борисович, не надо Мотю, не пугайте её.
— Не будет никто пугать. А пригляд нужен. Ну пойдём, пойдём. Хватит пялиться.
Вышли к ручью. Умыл горящее лицо, жадно пил. В голове прояснилось, начал соображать, просчитывать варианты. Может, рассказать ему о поездке в город? Нет. Не стоит пока, прибережём. Что мы имеем? Три обособленные группы: Катька и дядя Вова; Леонид Борисович и иже с ним; я и… эта девочка. Все против всех. Вот этим и надо воспользоваться.
Старик стоял чуть поодаль, опираясь на палку, не торопил.
— Леонид Борисович, а вдруг что-то не так пойдёт? Не по моей вине.
— Об этом не думай. Делай то, о чём договорились.
— А если дядя Вова выиграет?
— Вот и старайся, чтобы не выиграл.
Повернулся, собираясь уходить, показывая, что разговор окончен.
— Леонид Борисович, а вы потом точно отпустите?
— Может, и отпущу. От тебя зависеть будет.
11
С озера тянуло свежестью. Солнце скрылось, оставив тревожный ярко-малиновый отсвет над чёрной зазубренной линией леса. Налетел ветер, зашумели деревья, закачали верхушками. Заметалось пламя костров на берегу, искры рванулись вверх.
— Дуи прибыли, — констатировал дядя Вова.
Налетевший ветер растрепал волосы сидящих у костра.
— Хватит баловать! Утихомирьтесь.
В бесформенном брезентовом плаще с отброшенным на спину капюшоном, дядя Вова монументально восседал на поваленном стволе, загодя очищенном от веток. Ноги широко расставлены. Ступни молочно-белые, словно вываренные. Интересно, какой у него размер? Сорок седьмой, не меньше. Не ноги, а лыжи!
А вот Катька, или как там её — Кика? — приоделась. Юбка в обтяжку, серая, шерстяная, чуть ниже колен, блузка белая с высоким наглухо застёгнутым воротником, узкий чёрный галстучек. Строгая учительница младших классов. Ага, знаем мы таких учительниц! Два часа назад эта учительница…
Всё пошло не так, как предполагал. Не вернулись в землянку. Леонид Борисович вывел к болоту. На том краю — Катькин дом, крыша сквозь листву проглядывает.
— Тебе туда, — сказал просто.
— Разве я не с вами?
— Зачем? Выборы на острове будут. Я позже подойду. Крышу видишь? Гляди правее. Берёза на краю двуствольная?
— Да.
— Под ноги не смотри, смотри на неё, взгляд не отводи. Да не трусь ты. Давай, пошёл!
Вышел на сухое. По едва заметной тропке, продирался сквозь кусты к дому. Катька на крыльце сидит. Улыбается приветливо. Ружьё моё, родное, с потёртым прикладом, на коленях держит. Остановился. Что задумала? Пальнёт сдуру, со злости. Лучше пока не приближаться.
— Ой! Милёночек мой явился. И где ж его носило-то? Уж так ждала, ненаглядного, все глазоньки проглядела.
— Ружьё зачем взяла?
— Да как же ж мне одинокой, да без оружья? Любой варнак обидеть норовит. Ты ушёл, защитить некому.
— Перестань ёрничать, а? Положи ружьё на место.
— Неужто спужалси? Посмотреть взяла, что за штуковина, которой ты меня приголубил. Милый бьёт, значит, любит, так ведь? Показать отметинку? — Заголила бок. Кожа гладкая, ни синяка, ни царапины. Смеётся, весело ей.
— Ладно, Максим, что было, быльём поросло. Есть, небось, хочешь? Учти, ужина сегодня не будет.
— Давай, — буркнул, приходя в себя. — Ты это, прости меня…
— Я же сказала — всё! Забыли. Пойдём. И ружьишко своё прибери.
Сидела напротив, смешно подперев щёку рукой.
— Надеюсь, ты про поездку в город никому не рассказывал?
Замотал головой.
— А с дедком чего удумали?
— Ничего не удумали, Кать, — усмехнулся невесело. — У вас свои дела, я в них не лезу. Это вы меня используете и в хвост и в гриву, а крайним мне становиться совсем не хочется. Сами разбирайтесь.
Убрала пустую миску, поставила на стол чайничек в мелких цветочках. Разливала тёмную, пряную заварку по кружкам. Уютно стало, спокойно, будто домой вернулся.
— Ночка тяжёлая предстоит. Давай-ка ложись, отдохни.
Спать и правда хотелось — сил нет!
— И я сейчас с тобой рядышком. — Приговаривая, майку — через голову, отбросила в сторону. Одним движением шорты вниз. Выпрямилась. Стоит голая, улыбается.
Грудь небольшая, красивая, вена синяя наискосок проглядывает сквозь кожу, россыпь мелких родинок, плоский живот с вмятиной пупка, едва заметная выпуклость лобка, упирающаяся в чуть расставленные ноги. Мельком зацепил взглядом свежую ссадину на коленке с тёмной коростой запёкшейся крови, и… словно из ведра холодной водой плеснули — увидел трясущееся, выгибающееся тело старухи на берегу реки.
— Ты это… — отпихивая тяжёлый стол, выбирался боком.
— Что всполошился? Женщины голой не видел? Не нравлюсь, что ли? А если так?
Обхватила руками, прижалась, потянулась губами…
Блин! Что прицепилась?! Вырвался, вывалился на крыльцо.
— Выборы пройдут, такую занозу в сердце засажу — умолять будешь, чтобы трахнула!
Стемнело. Низкий берег, заросший по краю камышом и осокой, лениво сползает в чёрную гладь озера. Редкие стволы сосен освещены множеством костров. По центру — огромный, возле него установлены весы и расположились наблюдатели. Совсем мелкие, едва тлеющие, в беспорядке разбросаны по берегу. Мечется пламя, скачут тени по стволам сосен и лицам сидящих возле костров.
Рядом с дядей Вовой каменным изваянием застыл настоящий шаман, разве что бубна не хватает. Шуба бесформенная с нашитыми поверх колокольцами и пёстрыми лентами, шапка меховая с рогами. Леонид Борисович пояснил: дружественная, так сказать, сторона Тадебя — так зовут своих шаманов ненцы. Родовое стойбище у них возле этого озера. Приехал помощи просить. Какая-то проблема с Духом Озера возникла. Дядя Вова в командировку завтра отправится, разбираться, что к чему. Это по его части.
Я теперь с ним, с Леонид Борисычем. Всё, определился. Из двух зол, как говорится. От дяди Вовы ничего хорошего ждать не приходится, он и раньше предлагал от меня избавиться. И Катька теперь уже не простит. Дождался, пока Леонид Борисович переговорит со всеми, один останется, тут я ему в ножки и кинулся.
— Всё сделаю, как обещал, только потом с собой заберите, иначе дядя Вова с Кикой от меня мокрого места не оставят.
Расплылся в улыбке, по плечу отечески потрепал.
— Ошибаешься, — говорит. — Именно оно и останется. Держись у меня за спиной, и не дай бог тебе водички попить или умыться. Следи, пока не уйдём, чтобы рядом ни капли воды не было.
Хотел о той девчонке, что заблудилась, спросить, узнать, как она. Не решился. Не к месту сейчас этот разговор.
Леонид Борисович устроился на бревне чуть в стороне ото всех, словно в темноте укрыться хочет. Я рядом притулился как бедный родственник. Пока ждём, когда все соберутся, он мне рассказывает о том, что здесь происходит.
— Костры видишь? Это Огнивцы. Про саламандру, живущую в огне, слышал? Так вот, забудь. Это ваши человечьи выдумки. Огнивец — это огонь в чистом виде. Погляди, ты дрова видишь? То-то и оно. Огонь, и всё.
Пламя металось в темноте. Чернели круги выгоревшего беломошника, тлеющего по краям. Дров не было, гореть было нечему.
— Леонид Борисыч, а вот дядя Вова какое-то слово странное произнёс, дулы, что ли?
— Дуи. Это просто. Это ветерки, по-вашему. Разгильдяи ещё те, всё бы им играться. Что дети малые. Видишь, как к Огнивцам пристают, а те злятся, куснуть норовят. Вот Дождины — совсем другое дело, эти тихие. А ведь из одного рода. Вон куст орешника, справа, — указал рукой.
Листья были усыпаны крупными каплями, как после дождя. Блестели, переливались красным, отражая пламя костра.
— А бабочки — это кто?
Две пары белых бабочек-капустниц, как связанные, выписывали замысловатые пируэты, чудом избегая огненных языков, что старались дотянуться, лизнуть проносящиеся мимо бесплотные тельца.
— Бабочки? — усмехнулся. — Бабочки — это просто бабочки.
Из-под деревьев, из темноты вышли два бугая, косая сажень в плечах, до ужаса одинаковые. Телогрейки, подвернутая кирза на ногах. Морды тупые, дебильные. Лица серые, в глубоких оспинах, нос картошкой, глаза снулые, блёклые. Подошли, остановились, руки свесили.
— Знакомься. Колюня и Мишаня. Зайчики наши. Перевёртыши. Помогать тебе будут. Ты не гляди, что хмурые. Хорошие ребята, расторопные.
Хорошие ребята стояли молча, не проявляя эмоций.
— Все в сборе? Может, начнём? — предложил собравшимся Леонид Борисович.
— Пещерника нет, — лениво отозвался дядя Вова.
— Ну, давайте ещё подождём. Отдыхайте пока, ребята.
Колюня и Мишаня так же молча сгинули в темноте.
— Тебе весами пользоваться приходилось? — Леонид Борисович поднялся с бревна, потирая поясницу. — Пойдём, покажу.
Весы для промышленного использования. Мешки с картошкой на таких раньше взвешивали. Старые, краска почти вся облезла. На массивной стойке круглый циферблат без стекла. Разбили, поди. Цифры от нуля до двухсот бегут по кругу. Стрелка замерла на нуле. Откуда они тут? У Катьки в хозяйстве я их вроде не видел.
— Сюда, — указал Леонид Борисович на платформу, — Колюня с Мишаней класть будут. Здесь — смотришь, — постучал указательным пальцем по циферблату, — и громко объявляешь вес. Вот и вся работа.
— А зачем я-то нужен? Почему сами не можете?
— Ну, насмешил! У нас, у каждого, свои хитрости в запасе имеются. Нам подходить к весам во время взвешивания запрещено.
— А где?..
— Тихо ты! — Вцепился в локоть, словно клещами руку сдавил. — Под ноги смотри, раззява!
Во мху, возле самой стойки, будто часть корня наружу из земли торчит, горбик гадючки едва заметный.
— Коли всё понятно, то пошли, нечего возле весов отираться.
— Что взвешивать-то будут?
— Скоро сам увидишь. Заодно посмотрим, какой ты боец.
— Загадками говорите.
— Загадками. Ещё вопросы остались?
Танцующей походкой приблизилась Катька. Встала, руку в бок, ножку чуть в сторону. Молодая, красивая. Нездешняя, совсем не лесная.
— Леонид Борисович, время, начинать пора.
— Кика, ну что ты волнуешься. Есть ещё время. Даже если обратишься, кому какое дело? Все свои. Или ты его стесняешься?
— Его? Приблудыша этого? — облила презрением. — Кстати, как он вам?
Сквозь меня глядит, будто я пустое место.
— Да вроде ничего паренёк. Истерик не закатывает.
— Так может, его…
— Подожди, Кика, не гони коней. Всё обсудим, всё решим.
— Как знаете, вам виднее. Пока, — добавила многозначительно.
Леонид Борисович промолчал, сделал вид, что не услышал. О чём это они? Твою же мать! Во попал. Как с куклой безмозглой обращаются, сволочи.
Катька отошла, вильнув напоследок бёдрами, туго обтянутыми юбкой.
— Не туда смотришь, орёлик, — хмыкнул Леонид Борисович. — Даже и не мечтай.
— Какие мечты? Она же, как попользуется, голову откусит и не поморщится.
— Во-во! Правильно всё понимаешь. Так какой вопрос у тебя был? Господа, извольте чуть в сторону, печёт слишком, — обратился к костеркам, которые медленно перемещались возле бревна, то соединяясь, то вновь распадаясь.
— Вот вы рассказывали вчера, как тут всё устроено, а в голове не укладывается. Вот эти, Дождины, Дуи, Огнивцы — они же на вас, на Кику, дядю Вову да даже на Перевёртышей этих, совсем не похожи. Их к людям ну никак не отнесёшь. А вы похожи на людей. Так почему вы с ними, а не с нами?
— Плохо ты меня слушал и не вовремя спрашиваешь. Если в двух словах. Существует четыре ипостаси: Воздух, Земля, Вода, Огонь. Это и есть природа в широком понимании данного слова. Человек выпал из этого перечня. Он стоит отдельно. Мы же своего рода мутанты. Кто-то нечестью нас зовёт, кто-то пограничниками. Действительно, мы не относимся к «чистому» человечеству, застряли между природой и людьми. Каждый наш род привязан к той или иной природной ипостаси: дядя Вова — к воде, Дуи — к воздуху… Сначала мы все были людьми, но только обладающими редкими способностями. Это пугало остальных. Кого-то уничтожили, других заставили прятаться, и в конце концов окончательно потеряли человеческий облик. Дождины, Дуи, Огнивцы и ещё многие… можно сказать, им повезло — спаслись, оказались по ту сторону границы. Но связь с человечеством не утрачена, они способны мыслить, а порой и чувствовать, как люди. Мы же, оставшиеся, такие как дядя Вова, я, Кика, Пещерник, которого мы никак не дождёмся, так и остались существовать на границе. Видимо, связи с Землёй и Водой у нас не настолько сильные. Вот и прячемся за занавесом да от скуки разные выборы устраиваем. Ещё и собачимся промеж собой. Однако ненависть к роду человеческому — за то, что с природой, с нами, с предками нашими сотворили, — как цемент.
Под кустом орешника, ранее облюбованным Дождиной, наметилось какое-то движение. Не разобрать, темно. Заяц! Здоровый, серый, кончики ушей чёрные. Замер, прижав уши к спине. Косил глазом на блуждающие поблизости огоньки.
— Рано, погуляйте ещё, ребята. Позову.
Неужели это один из тех бугаёв? Обалдеть! Почему он мне обо всём этом рассказывает? Уверен, что никогда отсюда не выберусь и никому рассказать не смогу?
— А вот и Пещерник, наконец, теперь можно начинать.
Из темноты в освещённый круг стремительно вышел высокий человек. Раскинул руки в стороны, словно собираясь обнять всех разом, затем, чуть присев, хлопнул себя по худым ляжкам и проорал:
— Жги меня огонь, сыпьте на голову пепел, поливайте дождями, забейте глотку туманом, дуйте ветра мне в… не стану говорить куда. Нет мне прощения, опоздал.
Выглядел он колоритно. Возраст не определить: может, под сорок, а может, и все семьдесят. Худой и длинный, подвижное, всё время меняющее выражение, бледное, будто солнца никогда не видел, лицо с глубоко посаженными крохотными глазками и ртом, растянутым широкой улыбкой. Выгоревшая рваная тельняшка, брезентовые штаны, подвёрнутые до колен, и валенки на верёвке через плечо.
— Валенки-то зачем приволок? — Дядя Вова протянул ручищу для приветствия.
— Дык мёрзнут копыта-то. — Приподнял ногу, показывая голую ступню. — Это у вас здесь курорт, а у нас под землёй холодрыга. Сейчас пообсохну да и обуюсь. Кика! Радость моя! Девочка моя сладкая! Дай, дай припасть, ощутить уставшему телу…
— Всё, всё, утихомирься! А то ведь и правда позволю припасть, как бы потом жалеть не пришлось.
— Давайте начинать. — Леонид Борисович трижды хлопнул в ладоши. — Пещерник у нас, как всегда, — учёт и контроль. Нет возражений? Наблюдатель — Максим.
Уставились, будто первый раз видят.
— Приблудыш, как его Кика окрестила. Случайно, по ошибке здесь оказался. Прошу любить и жаловать. Помогать ему Перевёртыши будут. Начнём по регламенту: сначала выборы, потом общие вопросы. Кандидатуры две, как обычно. Или кто-то ещё решил выдвинуться? Нет? Тогда можно приступать к взвешиванию. Согласно правилам, начнём с кандидата. Максим — к весам. Дядя Вова, командуйте.
Всё пришло в движение. Часть мелких костерков слилась с основным, и он вспыхнул ещё ярче, высвечивая чёрную маслянистую гладь озера, остальные сгрудились и расположились неправильным амфитеатром. Дождина, заметая мокрым подолом по траве, переползла ближе, занавесила молочным туманом стоящую возле весов ель. Ветер затрепал листву, смёл в темноту порхающих бабочек, взъерошил волосы сидящих. Истошно завопила под берегом одинокая лягушка.
— Давайте первого, ребята, — приказал, поднимаясь с бревна, дядя Вова и хлопнул в ладоши.
Вода у берега вскипела бурунами, словно стая огромных рыб билась на мелководье. Разбежалась волна, выгибая лунную дорожку.
Колюня-Мишаня зашли по пояс, зашарили в воде руками. Рыбу, что ли, ловят? Нет! Это же?! Бугаи выволакивали на берег тело. Женщина! Мокрые волосы свисают прядями, лица не разглядеть. Красный купальник. Ноги белые.
Окатило ужасом. Застыл. Не отвести взгляд. Подтащили к весам, уложили, деловито поправили свесившуюся руку.
— Эй, наблюдатель! — подал голос дядя Вова. — Ты смотри, в обморок не свались, а то и тебя на эти весы положим. Его что, не предупредили?
Катька засмеялась.
— Ничего, он парень крепкий, — заступился Леонид Борисович. — Ну? Вес назови.
Расплывается циферблат перед глазами. Стрелку не разглядеть. Соберись! Это всего лишь страшный сон. Этого нет на самом деле.
— Пятьдесят восемь, — просипел, сам себя не слыша.
— Утопленница, самоубийца, — скучным голосом пояснил дядя Вова.
— Зачтено, — громко объявил Пещерник. — Давай следующего.
Ребята слаженно ухватили тело женщины под мышки и потащили обратно к озеру. Вернулись, волоча за руки мужика в майке, в пёстрых семейных трусах, сползающих с тощей белой задницы.
Старался не смотреть, но не мог, косил взглядом.
— Вес? — скомандовал Леонид Борисович.
— Шестьдесят восемь.
— Алкаш. — Дядя Вова презрительно сплюнул. — Зальют глаза, и море по колено. Следующий — такой же.
— Вес!
— Семьдесят три.
Окрик Леонида Борисовича: «Вес!» — позволял открывать глаза, только когда требовалось взглянуть на циферблат.
— Зачтено. Какие-то они у тебя худосочные в этот раз, — пошутил Пещерник.
— Всё впереди, — пообещал дядя Вова.
Это не может длиться вечно! Это должно когда-то закончиться! Рыбак. Ещё рыбак — пьянка. Зачтено.
— Вес!
— Тридцать шесть.
Ребёнок, что ли? Только не смотреть!
— Нырял с обрыва. Камень. Перелом шейных.
— Зачтено.
— Вес!
— Семьдесят шесть.
— Сердечный приступ. У меня всё. Это — последний. — Дядя Вова тяжело опустился на бревно.
Неужели? С шорохом стащили с платформы последнее тело.
Открыл глаза. Видеть этих упырей не мог. Запрокинув голову, глядел на звёздное небо, на застывшее в лёгкой дымке жёлтое пятно луны.
— Кто-нибудь хочет что-то добавить или высказаться? — спросил Леонид Борисович.
— Да! — поднялась Кика. — Как представитель и Земли, и Воды хочу добавить и присоединить к весу дяди Вовы.
— Имеешь право. Все согласны? — И, не дожидаясь ответа: — Мишаня, Колюня, помогите даме.
Как? Опять? Закрыть глаза, не видеть. Ожидать оклика. Пыхтят, как два паровоза. Притащили. Леонид Борисыч, не молчи! Не заставляй смотреть.
— Вес!
— Шестьдесят шесть с половиной.
— Зэк беглый. И ещё один. Вместе они бежали, — пояснила Кика. — Через болото пытались уйти. Тот в окно ухнул, а этот его бросил. Но и сам недалеко ушёл.
— Зачтено.
— Вес!
— Семьдесят восемь.
— Зачтено.
— Вес!
— Шестьдесят четыре.
— Прошу внимания! — Кика подняла руку. — Этот вес, да и следующий тоже, может вызвать вопросы, поэтому требуется подробный разбор. Прошу предоставить слово Пещернику.
— Вот те на! А я-то здесь при чём?
— Приглядись, приглядись, твой знакомец.
Эта заминка заставила открыть глаза. На платформе ничком — голое худое тело. Мужчина. Над ним, всматриваясь, тянет шею Пещерник. Рядом Колюня с Мишаней застыли, как часовые на посту. До чего же рожи дебильные.
— Ба! Да это ж инженер! Где ты его, Кика, раздобыла? А эта — начальница его, гром-баба, тоже здесь?
— Следующая она. Поведай, как дело было.
— Москвичи это. То ли учёные, то ли уфологи. Промеж собой всё о пришельцах да об аномалиях природных долдонили. В пещеру к нам сунулись. И ладно бы просто поглазеть полезли, так нет! Какие-то приборы туда затащили и ну стены на разных частотах долбасить. У наших от этих частот головные боли, у некоторых вообще крыша поехала.
— Ну, ну, дальше! — поторопил дядя Вова.
— А что дальше? Лаз в пещеру в карстовой воронке. Местные мужики, что проход обнаружили, ёлку ближайшую свалили, ветви пообрубали — вот тебе и лестница. Я парнишку своего послал, пока эти с приборами в пещере опыты проводили, он пару верхних сучьев и потревожил. Баба первая наружу полезла, а в ней, поди, за сотню. Рухнула вниз, а там этот стоял, — кивнул на весы. — Придавила, пикнуть не успел. Там камни. Хотел прибрать по-тихому, а потом рассудил, что искать будут, всю пещеру растревожат. Оставил как есть. Милиция покрутилась и уехала. Несчастный случай, что тут ещё скажешь? А уж как они здесь оказались, не знаю, это к Кике.
— В морге взяла! — произнесла, как выстрелила.
Так вот зачем мы туда…
— Неужели сама, в одиночку из морга вытащила? — поинтересовался Пещерник.
— Сама, — и глядит с вызовом.
— Факт целенаправленного вторжения на нашу территорию налицо. Действия Пещерника абсолютно правильны, — вынес вердикт Леонид Борисович. — А вот предпринятое Кикой вызывает, мягко говоря, недоумение. Зачем? Лишний вес? Стоит ли из-за этого, я подчёркиваю, сомнительного веса, привлекать к себе внимание? Загадочное исчезновение тел из морга породит слухи и вызовет ненужные вопросы.
— Уважаемый Леонид Борисович, — Пещерник согнулся в шутовском полупоклоне, — я бы с радостью разделил ваши опасения, но! — Выставил вверх указательный палец. — Мы должны неукоснительно оберегать нашу территорию, а для этого любые средства хороши. Порой необходимо демонстрировать силу. Я поддерживаю решение Кики и её действия. Считаю, что вес может быть засчитан.
— Хорошо. Я вас услышал. Кто-нибудь ещё хочет высказаться?
— Я лицо заинтересованное, поэтому промолчу, — буркнул дядя Вова.
— Огонь, Воздух, согласны ли вы, что вес может быть засчитан? Проявитесь!
Поднялся ветер, замигали огни костров, туманный шлейф окутал сидящих.
— Всё, всё! Угомонитесь. Вес зачтён! Давайте следующего.
Теперь бугаям пришлось повозиться, пыхтели — за версту слышно.
Скосил глаза на весы. Как же это мы её с Катькой вдвоём? Правда, носилки были. Страшная какая! Зажмуриться и ничего не чувствовать — подумаешь, мертвецов взвешивают, ну и что? Я тут ни при чём, я цифры называю, меня вообще здесь нет. Это просто сон.
— Вес! — скомандовал Леонид Борисович.
— Сто четыре.
— Ничего себе, — протянул дядя Вова. — Как же она по этой ёлке-то лазила?..
— Зачтено. Есть ещё?
— Да. Давайте следующего.
Уже не закрывал глаза. Знал, кого увижу. Смотри — доля твоей вины сейчас ляжет на весы. Точно, Михалыч. Если бы успел чуть раньше выстрелить, он бы здесь не лежал.
— Восемьдесят шесть с половиной, — объявил, не дожидаясь окрика.
Повисло молчание.
— Кто это? — спросил Пещерник.
— Сторож морга.
— Почему он здесь?
— Видел меня.
— И что? — подключился Леонид Борисович. — Это повод его убивать?
— Он меня видел, — упрямо повторила Кика.
— Категорически не согласен! — Леонид Борисович вышел на освещённую костром поляну. — Уничтожение ради уничтожения идёт в разрез с принятой концепцией. Требую голосования! Я голосую против учёта этого веса. И я удивлён и разочарован, Кика, твоей недальновидностью. Кто не согласен со мной, прошу высказаться и проявиться.
Молчание было ему ответом.
— Я воздержался, — наконец, хмуро произнёс дядя Вова.
— Вес не зачтён, — объявил Пещерник. — Следующий!
Уволокли бугаи Михалыча. Что с ним теперь будет? Это хорошо, что вес не зачли? Блин! Я уже думать стал, как они. Вес какой-то… Он человеком был! Может, семья у него, дети, а они… она… Ну, вот и Коля. Эх… Чёрные трусы и белое тело. Спокойное лицо, волосы мокрые по лбу. Вот и наколочка на плече. Где же твоя тельняшка, Коля?
— Вес!
— Семьдесят три.
— Личное, — хмуро проронила Кика. — Приставал.
— Что, отвадить не смогла? — удивился Леонид Борисович.
— Активно приставал.
Что она врёт?! Сама его провоцировала.
— Свидетели есть?
— Нет.
— Выдвинуто: сомнения против голоса Кики. Свидетели происшествия отсутствуют. Согласно параграфу 111 Всеобщего Закона: голос — правда. Обсуждению не подлежит. Нападение на члена сообщества карается смертью. Вес зачтён! — торжественно объявил Пещерник. — Кика, у тебя всё?
— Да.
— Есть ли вопросы? Кто-то хочет высказаться? Нет? Тогда предлагаю сделать пятнадцатиминутный перерыв. Можно, так сказать, перекурить и оправиться.
Опустился на землю там же, где стоял. Ещё ничего не закончилось. Просто сидеть с закрытыми глазами, ничего не видеть, не слышать, не думать ни о чём.
— Максим, Максим! Ну-ка, вставай! Нечего раскисать. Смотрят на тебя. Соберись!
Леонид Борисович стоял рядом, тяжело опираясь на палку.
— Сколько ещё? — выдавил из себя.
— Я думаю, за час управимся. Ты хорошо держался, не подведи меня и дальше.
— Голова кружится, — не хотел жаловаться, само вырвалось.
— Это не беда. Сейчас Дождина тебя освежит, я скажу. Ты, главное, помни — она там сейчас одна в лесу. А могла бы здесь, на этих весах, оказаться, если бы не ты. Помни! Терпи и делай, о чём договорились.
И Дождина не помогла. Превратился в бездумный слепой автомат, механически выполняющий команды. «Вес!» — открыть глаза — слегка нажать на выступающий под ногой корень — выкрикнуть цифры, обозначенные стрелкой на циферблате, — закрыть глаза — ждать окрика. Заблудившиеся, в основном старики и старухи — грибники-ягодники. Два рыбака, траванувшиеся спиртом. Охотник, решивший потягаться с медведем… Перестал вслушиваться. Не сразу понял, что всё закончилось. Очнулся, лишь когда в неожиданно возникшей вязкой тишине Пещерник торжественно и громко провозгласил:
— Подсчёт веса завершён. Победил представитель Земли — Леонид Борисович.
На трясущихся ногах добрёл до ближайшего дерева, сел, привалившись к стволу. Выдержал! Смог! Она не ляжет на эти весы. Теперь нужно сделать так, чтобы он её отпустил.
…Тепло деревянного цевья в ладони, палец на изгибе курка. Выстрел! Отдача. Повело стволы вверх, и выправились вновь. Ходят из стороны в сторону, выбирая жертву. Выстрел! Обхватив руками живот, упал возле весов Пещерник. Выстрелом опрокинуло с бревна дядю Вову, а шаман, сидевший рядом, даже глазом не моргнул. И ты, тадебя, тоже получай! Куда?! Куда ты прячешься за деревья? Нет, Леонид Борисович, так не пойдёт! Выцелил, потянул плавно за курок. Выстрел. Отдача. Развернуло старичка-лесовичка, швырнуло на землю. А ты что встала и не бежишь? Думаешь, пожалею такую молодую и красивую? Не молодая ты и не красивая. Ты — стерва! За что Колю, а?! Вот он молодой был. Выстрелил в сердце из обоих стволов, чтобы наверняка, чтобы не встала…
Заснул, скрючившись под деревом, и во сне перестрелял их всех. Не увидел, как в освещённый круг, грузно ступая босыми ногами, вышел дядя Вова, хлопнул в ладоши, призывая к вниманию. Напутствовал безучастно сидевшего на бревне Леонида Борисовича:
— Земля и Вода у тебя в руках и в сердце. Сохрани жизнь лесному и водному народу!
Пропустил бурное обсуждение прорех в занавесе, не видел, как обратилась Кика, что вызвало кратковременную суету вокруг подёргивающегося тела старухи, не слышал, как объявили о закрытии собрания.
Очнулся оттого, что Леонид Борисович настойчиво тыкал в плечо своей палкой.
— Вставай. Домой пора двигаться.
— Всё? Чем закончилось?
— Нормально закончилось. Жить будешь. Пойдём, здесь больше нечего делать.
Стремительно темнело. Ярко вспыхивая напоследок, уносились снопами искр в чёрное небо Огнивцы. Дождина заметала подолом тлеющий беломошник, и дым, смешиваясь с туманом, полз по земле. Дядя Вова бережно уносил на руках старуху с распущенными седыми волосами. Не попрощавшись, исчез в темноте. Ни Пещерника, ни братьев Перевёртышей, видно, ушли раньше. И только шаман бесформенной глыбой всё так же сидел на бревне, смотрел перед собой безучастным взором.
Пришли — уже светало. В землянке, при дрожащем огне свечи, Леонид Борисович сунул в руки кружку с какой-то вонючей дрянью: мол, поможет. Давясь, выпил. Тепло — по телу, глухой шум — в голове.
— Я лягу? — то ли спросил, то ли сообщил, безуспешно стараясь стянуть с ноги сапог.
— Ложись, милок, ложись. Отработал сегодня. Отдыхай.
Погружаясь в благодатное безволие, недоумённо пробормотал:
— Зачем всё это? Кому нужно?
— Трофеи, — отозвался из темноты Леонид Борисович. — Просто трофеи. Каменный век. Кто убил мамонта, тот сильный. А раз сильный, значит, защитить может, значит, вождь. Вот такая первобытная логика. А что? Работает до сих пор.
12
В приоткрытую дверь бьёт свет. Сплю, а она там… Старик-то где? И всплыло вчерашнее, окатило холодком по спине, заставило собраться, сжать зубы, каменея лицом. Надо хотя бы её, такую маленькую, беззащитную, отсюда вытащить. Хоть это сделать. Раз обещал, пусть выполняет, а не то… Что «не то»? Неважно.
Леонид Борисович обнаружился по другую сторону земляночного холма. Перебирал поленницу, обустроенную меж двух берёз. Тощий, невзрачный дедок — и не подумаешь…
— Ну, наконец-то. И здоров же ты спать. Даже завидно. А я вот баньку решил протопить, грехи вчерашние смыть душа просит. Думаю, встанет Максим — обрадуется.
Что он мне зубы заговаривает? Какая ещё баня?
— Леонид Борисович! Я, о чём договаривались, выполнил. Ваша очередь. Пойдёмте к ней. Вы обещали.
— Максим! — Отбросил сучковатое полено в сторону. — Ты на меня не дави! И слов, тобой выдуманных, мне не приписывай. Я говорил: может, отпущу, — это во-первых. А во-вторых, ни звука о том, когда. Так что не хорохорься и глазами тут не сверкай. Хочешь чего-то добиться, научись сперва разговаривать и слушать.
Сука, сука, сука! Обманул! Ведь обещал же… И что теперь?
— Ну, вот, сейчас или слезу пустишь, или в драку полезешь. Что же вы, молодые, такие дурные-то? Пятый час пошёл, куда ты её выводить будешь на ночь глядя? А? Отпущу я её, отпущу. Завтра поутру выведешь. В бане помоешься, чтобы от тебя козлом не несло, а как темнеть начнёт, к ней отведу. Вот и милуйтесь до утра на здоровье. Пойдём, чаю хоть перед банькой выпьешь, а то куда на голодный желудок?
После бани сидели на лавочке возле землянки, пили горький пахучий отвар из трав. Леонид Борисович, отдуваясь, наставлял:
— Я уж, так и быть, жилплощадь вам освобожу, пользуйтесь. Сам к Кике подамся, надо одно дельце обмозговать. А ей ты говори, что геолог, что изыскания здесь ведёшь. Ну да сам придумаешь, как поскладнее соврать. Не ровён час, она что-нибудь заподозрит или почувствует, тогда ей отсюда не выбраться. Учти, я ведь всё равно узнаю. Ты меня понял?
— Да понял я, понял! Когда пойдём?
— Приведёшь сюда. Скажешь, на ночь глядя через лес не пойдёте, утром. Покормишь. Картоху я сварил. В чугунке. Разогреешь, воды добавишь и разомнёшь — жиденько должно получиться. Иначе у неё с голодухи так живот скрутит, намучаешься. И никакого хлеба. Пусть терпит. Картоха жидкая и чай. И утром так же. Ты только, это, не озоруй. Слабенькая она сейчас. И так-то худосочная, дальше некуда.
— Леонид Борисович!
— Что, Леонид Борисович? Знаю я вас, молодых, ветер в голове, да этот… в штанах. Видел, как ты на неё смотрел.
— Я же её не знаю совсем! Даже как зовут.
— От проблему нашёл, — отмахнулся. — Ты для неё сейчас кто? Герой! Спаситель! На шею сама кинется. Ладно, пойдём, пора. И не вздумай ослушаться, в бега пуститься. Мотю я к вам приставлю для порядка, так что от землянки далеко не отходите. Утром вон под теми берёзками ждать буду. Придёшь, расскажешь, как у вас там. Тогда и покажу, где выход. Отведёшь её.
— А я?
— Чтобы тебя отпускать, такого уговора не было.
Вот хитрожопый старикан! Ладно. Лишь бы прореху показал, а там посмотрим.
— Так я вроде всё для вас сделал.
— Ты, браток, сейчас свою жизнь на её променял, не сообразил, что ли? Я ведь мог её заставить вместо тебя у весов стоять, но ты вроде покрепче. А хочешь, тебя отпущу, её оставлю? Ну?!
— И что с ней будет?
— Это уже не твоё дело. Так кого отпускать — тебя или её?
— Леонид Борисович, а вы кто — бог или судья, чтобы людские судьбы определять?
— Э, нет, паря, я как раз не о себе думаю, а вот ты — о себе. Тебя перед выбором поставили, тебе и судьбу вершить.
— Отпустите её.
Пошли совсем в другую сторону, не как вчера, и отошли-то всего ничего. Остановил, придерживая за локоть.
— Тихо! Вот она. Кругами ходит, бедолага. Выбраться хочет, а сил уж не осталось. Чуть было в болото не сунулась, Мотя отогнал. Гостила бы сейчас у Кики.
Сырое чернолесье, трава по пояс. Осины трепещут листвой, рябина развесила зелёные гроздья. Отвела ветви, вышла на открытое место. Идёт, траву руками раздвигает.
— Ты сделай вид, будто не видишь, просто иди, не смотри на неё, — зашептал Леонид Борисович. — Пусть она сама. Давай, пошёл! — подтолкнул в спину.
Зачем-то подобрал кривую палку. Шёл, сбивая сухие метёлки травы, старался смотреть в другую сторону, только что не насвистывал. Ждал окрика, но всё равно вздрогнул, услышав тоненькое «ой!». Обернулся. Она бежала, путаясь в траве. Споткнулась, чуть не упала. Добежала, ухватила за руку. Заглядывает в глаза, а у самой слёзы по щекам. Скривился рот, носом хлюпает, поскуливает. Мне бы обнять, прижать её к себе, а я до неё дотронуться боюсь, только твержу:
— Всё хорошо, всё хорошо.
— Заблудилась, — сквозь всхлипы. — Три дня в лесу… С бабушкой, за черникой… Заблудилаааась!
Нелли её зовут, Нелли. Странное имя. И вся она какая-то… не от мира сего. Откуда такая взялась? Или получилась? Спит, свернувшись калачиком. Телогрейкой накрыл. Одеяло из-под неё вытаскивать надо, а тревожить не хочется. Сразу уснула и чай не допила. Пробормотала что-то, но я не разобрал. Она же местная, кровь с молоком должна быть. Маленькая, не больше пятнадцати на вид. Даже не худая, а тонкая, как тростинка. Лицо узкое, кожа прозрачной кажется, прядь каштановых волос царапину на щеке почти закрыла. Глаза… Какие у неё глаза? Серые? Не помню. Губы припухлые. Красивые губы — чуть приоткрыты сейчас. Улыбка хорошая, застенчивая.
Пододвинул свечу, чтобы лучше освещало лицо. Вена тонкой синевой по виску. Красивая она? Не знаю. Не это главное. Она — родная. Хочется баюкать, слова хорошие шептать. Защищать, не давать в обиду, чтобы радовалась, а не плакала. Подбросить ещё дров, или и так жарко?
Улыбнулся: первым делом, когда пришли, к печке кинулась. Сидит на корточках, руки к огню тянет. Да, намучилась. Ну никак ей восемнадцать не дашь. После школы в техникум поступила, в Архангельск, там учится, а сюда — на каникулы. Это всё неважно. Главное — завтра её отсюда вывести… Ладно, тоже ложиться надо.
Вышел из землянки, отошёл на десяток шагов. Темно — глаз выколи, звёзд не видно. Где-то рядом Мотя обретается. Странно, думаю о медведе без страха, как будто всё в порядке вещей. Детство, дом, институт, геология — далеко, уже и не разглядеть. Здесь совсем другое. Усмехнулся. Сплюнул под ноги. Жизнь-перевёртыш. Реальность — тут, сказка — там. Офигеть…
Спал чутко. Глаза открыл сразу, как заворочалась. Темно. Зашептал громко, чтобы не испугалась:
— Нелли, Нелли! С добрым утром. Всё хорошо. Вставать будем или ещё поспишь?
— С добрым утром. А сколько времени? — Голосок спросонья чуть хрипловатый.
— Часов шесть, наверное.
— Мне на улицу надо, — закашлялась. — Максим, а где мои сапоги?
— Подожди, свечку зажгу. У печки они сушатся. Сейчас я тебе подам.
Накормил завтраком — всё та же картошка на воде и чай. Она больше молчала, старалась не смотреть, но когда всё же поднимала глаза, столько в них было надежды и ожидания, что делалось не по себе. Оживлённо врал про геологию, про работу, про замеры уровней воды в ручьях и в болоте, кровь из носу, а нужно три раза в день. Подготавливал. Мол, вывести-то из леса — выведу, но самому придётся остаться. И почему-то не верилось, что всё пройдёт гладко. С этим стариканом, да чтобы гладко? А может, просто не хотел, чтобы уходила. Говорил и говорил. Наконец, она не выдержала:
— Максим, а мы когда пойдём?
Осёкся на полуслове.
— Сейчас. Через полчаса. Я только схожу к ручью, замеры сделаю, и пойдём.
— Можно с тобой?
Боится одна остаться. Жалостью окатило. Я тут распинаюсь, а ей каково?
— Зачем? Я быстро. А ты чайник пока вскипяти. Вернусь, мы чаю попьём и сразу двинемся. Хорошо?
— Только ты недолго, пожалуйста.
Утренний туман укутал лес. В воздухе повисла морось, словно тонкая липкая паутина — стираешь с лица, а она снова… Вот-вот дождь пойдёт. В такую погоду ничего делать не хочется, всё через силу. Боевой настрой куда-то испарился. Ну, и где он — этот вершитель судеб? А если не придёт, что тогда?
Леонид Борисович сидел нахохлившись на лавочке. Берёза над ним обвисла ветвями. С листьев редко капало.
— Спите долго, — вместо приветствия проворчал Леонид Борисович. — Ну, как она? Идти сможет?
— Здравствуйте. — Уф! Отлегло от сердца. Неужели отпустит? — Сможет. Слабенькая, конечно. Накормил, как вы научили. Ждёт она.
— Сам-то не передумал? Или решил вместе с ней в прореху юркнуть?
Откуда узнал? Или просто догадался?
— Ох, Максим, Максим! И её не спасёшь, и себе не поможешь. Рискни, конечно, твоё дело. Но ты, напомню, честное слово давал, а освободить от честного слова может только тот, кому его дали.
— Леонид Борисович, давайте делать, как договаривались. К чему лишние разговоры. Отпустите её.
— О, каким ты дерзким стал. Защитник! Это мы уважаем. — Помолчав, добавил: — Ну, раз всё сказано, Настюха вас отведёт.
Вскинулся, не понимая.
— Трясогузку помнишь? Я заметил, ты давеча ещё удивился — откуда здесь, в тайге? Настюха это. Перевёртыш. По секрету тебе скажу: знаешь, у неё какая жопа? У-у-у! Ты таких жоп не видал! За ней пойдёте, она к прорехе выведет. Сосна с обломанной верхушкой и берёза по правую руку — не ошибёшься. Вот, между ними… Ты деваху свою вперёд пусти, пусть идёт с миром. Я бы на твоём месте ничего ей не обещал. Ну, а ты — как знаешь. Через прореху выйдет, сразу на просеку попадёт, а там и дорога в двух шагах, уже не заблудится. Я тебя здесь ждать буду. Помни, ты слово чести дал. Ну, всё. Забирай её и иди.
С ветки, на ветку. Сядет и раскачивается. Ждёт нас. Серенькая, с белой грудкой, и хвост чёрный, длинный.
Идём, петляем среди деревьев. Нелли чуть сзади, отстать боится. Слышу, как дышит.
Полянка крохотная. Сосна с обломанной верхушкой, берёза рядом. Заметалась птичка между сосной и берёзой, то на одну ветку сядет, то на другую перелетит.
Вот и всё. Пришли.
Часть третья
1
Ближе к семи по дворам забрехали собаки. Городок просыпался. Через час выплеснуло на улицы рабочий люд. Заспешил торопливо и растворился за услужливо распахнутыми дверьми и воротами. Всё снова замерло. Редкий прохожий покажется на пустынной улице, освещённой утренним солнцем. К приступке возле дверей магазина начали сползаться бабульки с раздутыми незамысловатой снедью сумками. Раскладывали на картонках нехитрый товар: вяленую рыбу, картошку, огурцы в банках. Собаки лениво переместились на пыльный пятачок, залитый солнцем, досыпать в тепле.
Игорь Константинович не спеша шёл по теневой стороне улицы к Пункту охраны порядка. Нужно было попрощаться с Петровичем. Отодвинули легко и непринуждённо. Приехавшие вчера спецы вежливо расспросили и дали понять, что свободен. Дальше сами. Может, и хорошо? А то пришлось бы общаться с москвичами, выкручиваться, объясняя исчезновение тел из морга. Один чёрт, это явно глухарь. А если ещё и Москва подключится… Могут и звёздочки посыпаться. Нет, надо валить отсюда, и чем быстрей, тем лучше.
В конторе кипела жизнь. Окна нараспашку, в комнате полно народа. Ребятишки, в мятой милицейской форме похожие друг на друга, сиротливо маялись на улице возле дверей, ждали указаний.
Поздоровался. Кивнул в сторону открытых окон:
— Давно совещаются?
— Скоро час, — отозвался Денис. — Игорь Константинович, а вы и дальше… — смешался. — Или уедете?
— Уеду. Тут, видишь, какие спецы понаехали? Без меня обойдутся.
— Понятно… — В голосе Дениса прозвучало сожаление.
Дверь открылась, и к припаркованным машинам повалил народ — деловой и целеустремлённый. Кивали на ходу.
Подошёл майор, пожал руку.
— Ну, что? Отбываешь?
— Да. Поеду потихоньку. К Петровичу попрощаться зашёл. А у вас? Есть что новое?
— Откуда? Только и делаем, что совещаемся. Москвичей этих грёбаных ещё принесло! Всё. Работать надо. Бывай!
Петрович, сгорбившись, нависал над столом.
— Ну, ты как? — поинтересовался Игорь, присаживаясь.
— А что я? Моё дело свинячье! Я за порядком поставлен следить, а не преступления раскрывать. Пусть они бегают. — Раздражение рвалось наружу.
— Ты с этим майором поаккуратнее — тот ещё шакал, подставит, глазом не моргнёт.
— А то я не знаю. Чай не первый год замужем. Вот что скажи: когда с ними вчера беседовал, про геолога пропавшего рассказал?
— Что я — дурной, что ли, себя на посмешище выставлять?
— И я не сказал. — Петрович принялся задумчиво свёртывать в трубочку обрывок бумаги. — Девчонка эта, Нелька Липова, нашлась.
— Да ну?! Хоть одна приятная новость. Я уж думал, всё…
— Нашлась-то нашлась, — Петрович не слушал, — только не всё так просто… Две ночи, бедолага, одна в тайге… А на третью парня встретила. Тот её в землянку отвёл.
— Иди ты! Это то, о чём я думаю?
— Отогрел, накормил. Наутро к дороге вывел, а сам в лесу остался. Представился геологом, Максимом звать. Тебе это о чём-то говорит?
— Тот, пропавший, тоже Максим вроде… Фото показывал?
— Нет. С собой не было.
— Так надо…
— К ней сейчас не подобраться. Еле живая. Хотели в больницу, бабка не дала. Сама выхаживает, никого на порог не пускает.
— И что думаешь делать?
Игорь сам не знал, зачем спрашивает. С одной стороны, надо бы пожать Петровичу руку, сесть в машину, надавить на газ и забыть про крохотный городок, утопающий в тайге. С другой — ведь интересно! Все нити ведут к пропавшему геологу. Приехавшие спецы о нём пока не знают. Можно попробовать докопаться. Ну, не одному… с Петровичем.
— Тут ещё такая странность всплыла. У него землянка там… Похоже, надолго обосновался. А когда успел? И ещё… Нелька сказала, он остался какие-то измерения важные на болоте проводить. Поэтому и не смог её к людям вывести, только до дороги.
— И что в этом странного? Не хотел светиться. Опасается.
— Так-то оно так. Опасается… Но я-то места эти знаю. Нет там никакого болота. А Нелька его видела. Даже ночь пересидела возле. Говорит, большое…
— Давай-ка я съезжу, попробую фото показать, чтобы уж никаких сомнений не было. А то мы сейчас с тобой навыдумываем невесть что.
— Съезди, коли охота.
Бабка действительно стояла насмерть. Долго пришлось уговаривать, чтобы хоть дверь открыла. Волком смотрит. Упросил фотографию показать. Забрала, дверь перед носом захлопнула. Вернулась, правда, быстро. Дверь приоткрыла, буркнула:
— Этот. И не ходите сюда больше!
Игорь Константинович сидел в машине, размышляя: уезжать или задержаться? Дома никто не ждёт. Начальство за прошлый прогул зуб точит. Нелепая командировка за документами обернулась нераскрытым делом и, похоже, маховик неприятностей только начал раскручиваться. Ну что гадать! Какая разница, где вечерами водку в одиночестве пить, здесь или там? Надо позвонить и попросить отпуск на неделю.
— Наш это клиент, Яков Петрович, наш! — объявил Игорь, распахивая дверь.
— И что? — меланхолично отозвался застывший перед компьютером Петрович.
— А то, что я в недельном отпуске с сегодняшнего числа. Свобода!
— Поздравляю. Соскочил. Вот бы и мне… Остаёшься, значит?
— Поживу пару дней. Ты что-то там про охоту с рыбалкой говорил?
— Игорь, окстись! Какая охота, какая рыбалка? Сейчас на меня самого охотиться будут, не видишь, что ли?
— Ладно, ладно… это я так, к слову. Есть у меня одна задумка, обсудить хочу.
2
Темнело. Пора было готовиться к ночлегу. Пошёл комариный вылет. Настроение из боевого плавно перетекало в унылое. На хапок ничего выяснить не удалось, да и вся его задумка сейчас казалась более чем сомнительной. Придётся согласиться с Петровичем: авантюра чистой воды.
Раз всё закручивалось вокруг этого загадочного геолога, нужно его найти. Как? Да просто. Приблизительное место мы знаем — там, где девчонку заблудившуюся на дорогу вывел. Отсюда и плясать: взять ружьишко да побродить по этим местам. Либо следы найдутся, либо сам объявится.
Петрович отнёсся к плану скептически, а когда выяснилось, что всё затевается на ночь глядя, пальцем у виска покрутил. Пришлось убеждать, что геолог может сам ночью к костру выйти — огонь, его же видно. Откровенно говоря, Игорю просто не сиделось на месте, хотелось действия. Надоел этот сонный городок. Не желал видеть озабоченные рожи понаехавших оперов, разыскивающих пропавшего сторожа. В конце концов, у него отпуск. В лес хотелось, на волю.
В тайге сумерки наползают снизу. Небо ещё синее, а промеж опущенных до земли ветвей уже копится тьма, ещё немного — и расползётся, затопит. На ночлег решил остановиться на краю большой поляны, заросшей высокой травой. Мысль о том, что кто-то увидит ночью свет костра, постепенно испарилась, о загадочном геологе уже и не вспоминал. Рубил сухару, тонкой голой вершиной вонзившуюся в потемневшее небо. Поглядывал, как бы верхушка не обломилась, а то прилетит по голове — известны случаи, била насмерть. Радовало, что рядом есть ещё одна — дров на ночь хватит. Горит сухара быстро, что твой порох, но ничего, для нодьи берёзу завалить можно.
Спасибо Петровичу, экипировал. Штаны, правда, подвернуть пришлось, и рукава у куртки закатать, а то, что она длинная, так даже хорошо — теплее ночью будет. Хотя при холодной ночёвке один бок у костра греется, другой — мёрзнет. Вот и вертись. Но часа два-три поспать, может, и удастся, а больше и не надо. Завтра пошатаюсь до обеда и вернусь. Похоже, не удалась затея. А впрочем, посмотрим — следы-то девчонки вроде нашлись. Обрубал лапник у ёлки, подтаскивал к костру. Главное, не лениться — чем больше, тем лучше. На голой земле спать — дохлое дело, всё тепло в момент высосет.
Нет, всё же Петрович хозяйчик! Гляди, какое топорище ладное. Таким топором работать одно удовольствие. И с ружьём… Уж так маялся, так неудобно ему было — глаза отводил. Мямлил, мол, ружьё одного хозяина любит, измены не прощает — косо бить станет. Да всё понятно, у каждого охотника свои заморочки. Вертикалку, которой хвастал, не дал. Вывернулся. Всучил старую одностволку, семнадцатого, с верёвкой вместо ремня. Хорошо хоть дуло не кривое.
Стемнело понизу. Наверху, над чёрными зазубринами верхушек деревьев, ещё видна лимонная полоса, но и она постепенно истончается. Сейчас навалится ночь, пространство схлопнется до размеров светового круга возле костра.
Достал из тощего рюкзака банку тушёнки, полбуханки чёрного и пластиковую бутылку с водой, наполовину опорожнённую — вот и все припасы, не густо. Материл себя за то, что поленился взять котелок для чая. А как бы сейчас хорошо…
С костром наигрался. Отполыхал, пока ужинал. Собрал нодью из двух лежащих бок о бок берёзовых стволов, побросал сверху сушняка, чтобы пламя промеж вытянуло. Ну, можно и ко сну отходить.
Костёр света почти не давал, сидел в темноте, прислушивался. Лес ожил — что-то потрескивало, шуршало. Было неспокойно, тревожно. Всё возвращалось на круги своя — как раньше с батей…
Отец был заядлым охотником, в тайгу таскал с детства. А он так и не смог полюбить лес, привыкнуть к нему. Нет, когда с отцом или ещё с кем, тогда терпимо. А вот если один остался… так и кажется, что лес на тебя смотрит, готовится вобрать в себя, а ты беззащитен. Нет, убить он не хочет, ты для него никто. Если что с тобой случится, лес и не заметит. Это сложно объяснить, можно только чувствовать. Умом понимаешь: медведь на тебя выйдет, зэк беглый… — какой шанс, что это произойдёт? Да минимальный. И всё равно вздрагиваешь от каждого шороха. Чтобы полюбить лес, надо стать его частью. А как? Отец смог.
Хрустнула ветка. Прислушался, тревожно всматриваясь в темноту. Ещё хрустнуло, вроде вон там… Сижу тут, как под прожекторами на сцене. А если этот геолог — убивец? Что-то ты расслабился, Игорёк!
Подхватил ружьишко, два шага в сторону от костра — ушёл со света. Присел на корточки, привалившись спиной к поломанному косо торчащему стволу. Замер.
Вроде, тихо.
Следы этой девчонки обнаружил возле дороги почти сразу. Высокая трава не успела подняться, словно тропка протоптана. Только странно, что неожиданно оборвались на этой поляне. Будто по воздуху её сюда перенесли. И шла она одна, никаких следов геолога.
Ладно, хватит в темноте отсиживаться. Паранойя какая-то… Встал, потянулся, распрямляя затёкшую спину. Подхватил из заготовленной кучи охапку сухих сучьев, положил в костёр. Вспыхнуло пламя. Высветило чёрный силуэт человека в пяти метрах от костра.
Озноб от затылка до копчика.
Ружьё!
Человек не двигался.
Окатило стыдом за свой страх, но было не до рассусоливаний — мозг лихорадочно работал, считывая скудную информацию. Один. Может, с ним ещё кто… в темноте? Ружьё — на плече, дулом вниз — перехватит и… Моё — где? — возле дров, не успею. Молодой. Энцефалитка, рюкзак, болотники. Стоит спокойно… Так это же он — геолог! От этой догадки легче не стало, но сработал профессионализм:
— Зотов Максим? — Не дожидаясь ответа: — Вы задержаны! — выпалил, как выстрелил.
Опыт работы подсказывал, надо перехватывать инициативу, давить фигуранта с первых минут. Руку — в нагрудный карман куртки. Вырвал удостоверение — раскрыл — на, смотри! Один чёрт, при таком свете ничего не разглядит.
— Капитан Синельников, следственный комитет. Ружьё положите на землю. Только медленно.
Руку — в карман куртки, пальцы оттопырить. Пусть думает, что у меня там ствол.
Всё так же стоит, будто не слышит.
— Откуда вы меня знаете?
Ну, наконец-то! Есть контакт.
— Много чего знаем. Разговор будет долгим.
Снял с плеча ружьё, медленно опустил в траву. Заторможенный какой-то. Не похож на злодея.
— Отойди в сторону. Ещё!
Игорь обошёл костёр, поднял ружьё, переломил — не заряжено.
— Патроны давай!
Полез в рюкзак. Протягивает.
— На землю положи.
Зарядил. Проверил, как ходит предохранитель.
— Присаживайся, Максим, побеседуем.
3
Максим к землянке не пошёл — пускай, гад, понервничает!
Долго смотрел, как Нелли, поминутно оборачиваясь, бредёт среди высокой травы в сторону дороги. Махал рукой, чтобы шла не останавливаясь. Но она его уже не видела — уже по разные стороны занавеса. Дождался, когда скроется из виду, и направился к ручью. Какое-то время, перепархивая с ветки на ветку, сопровождала трясогузка. Достала! Показал толстожопой средний палец. Лети докладывай! Подействовало. Упорхнула, затерялась в листве.
Сидел на поваленном стволе, смотрел, как вода течёт. Никакой радости от того, что получилось… Думай, думай, как дальше? Её отпустили. Теперь надо выбраться самому. Ничего путного в голову не приходило. Единственное желание — лечь и заснуть, на сутки, на двое. Отосплюсь и уйду, хрен вы меня удержите!
Шёл по едва заметной тропинке вдоль ручья, хлестал со злостью прутом по жирным зелёным листьям заросшего русла. Постепенно успокаивался.
Почему вот так? Только увидел… Никогда такого не было. Как дурман какой. Я её совсем не знаю. Помог выбраться — это понятно. Ребёнок же совсем. Но я о ней думаю, как о своей женщине. Поправился: о будущей своей женщине. И как-то уверенно думаю… её не спросив. Ладно, разберёмся.
Леонид Борисович возле землянки тюкал не спеша топориком — обтёсывал колышек. Глянул на подходящего Максима и продолжил.
— Я спать лягу. — Прозвучало как вызов.
— Иди, милок, ложись. Намаялся. Нешто я не понимаю. А ещё лучше мешок свой возьми — да под берёзки, на свежий воздух.
— Разберусь.
Разбудил Леонид Борисович — разжигал печь, гремел посудой. Вставать, разговаривать с ним не хотелось. Но сколько ни вылёживай, а подняться всё же пришлось. Молча скатал спальник и вышел на улицу. Глубокие сумерки. Часов восемь проспал. Голова чугунная. Плескал холодной водой на лицо. Обдуло вечерним ветерком. Полегчало.
— Максим, иди ужинать.
Ага, опять каша твоя не пойми из чего… Сам жри!
— Сейчас.
На сковороде шипели оладьи.
Да что они, одними оладьями здесь все питаются?
— Кика тебе гостинец послала, — пояснил Леонид Борисович, сбрасывая деревянной лопаточкой со сковороды в миску. — Сказала, ты любишь. Велела передать, чтобы не забывал её. Ты смотри, паря, аккуратнее. Дело молодое. Не по Сеньке шапка. Ты в медок, в медок макай! Медок, он полезный, от всех хворей первое дело.
Кусок не лез в горло. Издевается Катька, про своё обещание напоминает.
— Дошёл до меня слушок, — продолжал Леонид Борисович, — что ошивается у прорехи кто-то. Дай, думаю, посмотрю.
Максим жевал, не отрывая взгляда от выщербины на поверхности стола, как раз возле миски. Формой что-то напоминала, а что — никак не ухватывалось.
— Гляжу, мужик какой-то бродит. Под охотника косит, а ружьишко на плече поганенькое, в лес с таким не ходят. И всё на одном месте кружит, будто ищет что.
— Бывает… — бросил, чтобы хоть как-то поддержать беседу.
— Да уж больно целенаправленно он там топчется. Давно бы уйти пора, а он на ночёвку расположился, костёр жечь собрался. Я вот думаю, может, на него Мотю напустить? — задумчиво спросил Леонид Борисович.
— Мотю-то сразу зачем?
— А пусть побегает. Посмотрим, что за фрукт.
— Какой-то вы неугомонный. Сидит человек у костра, ночь коротает, уйдёт завтра.
— Ох, Максим, Максим, доверчивая ты душа. А мне неспокойно. Сунется он в прореху, что мне тогда с ним делать прикажешь? Что-то здесь не так… Просьба у меня к тебе, Максимушка: сходил бы, побеседовал с человечком? Ты же опытный, ночью в лесу не забоишься.
Максим удивлённо вскинулся:
— О чём я с ним говорить буду?
В голове судорожно завертелось: может, вот он, шанс убраться отсюда? Нелли ушла, ей они сделать ничего не смогут. В прореху я сейчас выйду…
— А ничего выдумывать не придётся. Сам с тобой заговорит. Не зря, не зря он там оказался. Вынюхивает. Вот и выясни, что знает, о чём догадывается.
— Леонид Борисович, а вы не боитесь, что я…
— Сбежишь, что ли?
— Ну да.
— Ты же слово чести дал! — искренне удивился Леонид Борисович.
Блин! Какой-то старорежимный старикан. Заладил: честь, честь! Кто на это сейчас внимание обращает? Да и ситуация не та, чтобы этими детскими играми забавляться.
— Хорошо. Я могу попробовать. Только как? Подойду и скажу: «Здрасьте!»
— Рюкзак возьмёшь, ружьё своё — ты геолог в маршруте, с ночёвкой припозднился, а тут костёр увидел. Повезло людей встретить. А дальше — слово за слово… Но только не вздумай рассказать, что здесь с тобою приключилось.
4
Расположились друг напротив друга. Костёр — посередине.
Максим сидел, подобрав ноги, уперев подбородок в колени. Смотрел на огонь. Молчал. Казался усталым и безразличным.
Игорь, не в пример ему, был азартно возбуждён. Удивительно всё сложилось — так, как и предполагал. Вот он, главный подозреваемый. Держал заряженное ружьё на коленях, контролировал ситуацию. Нужно срочно колоть этого Максима. Похоже, он не ожидал, что я по его душу пришёл.
— Ну, рассказывай, как здесь оказался?
Поднял голову, смотрит. Молодой парень. Лобастый. Лицо хорошее. Что же ты натворил, а главное — зачем?
— Вы не ответили: откуда меня знаете?
— Начальство твоё паникует. Ушёл, мол, человек в одиночку в тайгу и не вернулся. Вот тебя и ищут.
Ага, начальство наконец-то забеспокоилось. Давно бы так. А может, вот он шанс? Меня нашли. Тем более — милиция. Я не сбежал, меня забрали. И никакого дурацкого «слова» тогда не нарушу. Идёт старикан боком!
— Заблудился. Сорвал маршрут. Неделю в лесу. Вот, только вышел, вас встретил.
— Заблудился, говоришь… — Игорь пристально разглядывал освещённое пламенем лицо Максима. — А тебя в городе недавно видели. Это как?
Ну, конечно, отвёл глаза. Зелёный совсем, врать не умеет.
— Как ты вообще здесь смог оказаться? По тайге — две недели пёхом.
Чёрт! Что в городе был, знает. Рассказать про нечисть эту? Так всё равно не поверит. Влип!
— Это не ко мне, это к вертолётчикам. Они точку выброса перепутали.
— Допустим. А почему, когда в городе был, с начальством не связался? Волнуются же люди.
— Да я пробовал. Там у них со связью что-то…
Вот ты и посыпался, в городе был — сам проговорился, за язык тебя никто не тянул. Ну, давай дальше…
— Значит, в городе всё-таки был. А потом обратно в тайгу подался. Мёдом тебе здесь намазано, что ли?
Максим уставился в огонь и молчал.
Игорь не торопил — не спеша раскатал нодью — уже не нужна, спать не придётся. Подбросил охапку дров в костёр. Осталось недолго. Как рассветёт, выходить будем.
— Вопросов к тебе, Максим, много. Молчать бессмысленно. Неужели и правда подумал, что я — капитан, следователь МВД — тебя в лесу разыскиваю, чтобы за ручку домой отвести? Не хочешь сам рассказывать, давай я расскажу. В городе ты объявился четыре дня назад, не один, с какой-то девахой. На машине. То ли угнали, то ли ещё как… — это сейчас не важно. С помощью сторожа выкрали из морга два трупа. И обратно в тайгу, прятаться. Машину бросили. Ну? Что не так?
Максим привстал, потянулся рукой в темноту.
— Но-но! Не дури! — Игорь подобрался, вскинул ружьё. — И так уже наворотил, не усугубляй.
— Я палку взять, дрова в костре поправить.
Присел на корточки, подгребает головешки к центру — вспыхнуло ярко.
Игорь вдруг почувствовал, что ему симпатичен этот парень с растерянным открытым лицом.
— Может, ты есть хочешь? У меня полбанки тушёнки осталось.
— Нет, спасибо. Сытый.
— Ты, Максим, пойми: в отдел тебя сдам, там по-другому разговаривать станут. Так что мой тебе совет: выкладывай. Кто вас нанял? Вот не верю я, что это тебе трупы понадобились. Куда их дели? Что за девица с тобой была? Сторож с вами? Третий? Где он сейчас? Его ищут. Шофёр тоже пропал. Ты учти, дело громкое получается. Следственная бригада из Пинеги прибыла. Москва вот-вот подключится. Отвертеться не удастся.
— Кхе-кхе, — послышалось за спиной. — Не помешаю?
Игорь вздрогнул и обернулся.
В предрассветной мути проявился контур человека.
Вскочил, сжимая в руках ружьё. Старик какой-то.
«Вот принесла нелёгкая», — чертыхнулся про себя Максим.
— А я-то гадаю, куда мой парнишка запропастился? А он тут сумерничает, разговоры разговаривает. — Старик не спеша подходил. — Ты что вскинулся, мил-человек? — обратился к Игорю. — Кем будешь-то? И что в наших краях делаешь?
— Это я вас попрошу представиться!
— Эх, молодёжь, молодёжь… Чему вас только учат? Кто так со старшими разговаривает? Времена… Тем более я первым вопрос задал. Изволь ответить.
— Следователь. Синельников Игорь Константинович, — пришлось представиться, не лезть же в бутылку.
— Что? И бумага имеется?
Достал удостоверение, развернул перед носом дотошного старика.
— Не надо мне в лицо сувать! Да и показывать не требовалось — не просил. Милицанер, значит…
Старик стоял, тяжело опираясь на палку. Рубаха на нём белая с высоким воротом — такие не носят теперь, — тонким ремешком подпоясана. И как ему не холодно? Лицо загорелое, в морщинах, а глазки — цепкие. Вон как поглядывает. Лысина в свете костра поблёскивает, и седенький венчик волос за ушами. Нет, не похож он на сторожа. Чистый, ухоженный.
— Вот и я, считай, тоже милицанер, в каком-то роде… Ты за людишками следишь, порядок поддерживаешь, а я за зверюшками разными, что в лесу обитают. Леонидом Борисовичем меня зови.
— Лесник, что ли?
— Можно и так выразиться. Лесник.
— А фамилия?
— Зачем тебе фамилия? Никогда не слышал, чтобы в лесу по фамилии обращались. Насмешил.
Тёмный старикан какой-то… кручёный. Ладно. Сейчас разберёмся.
— А Максим? Он с вами?
— Со мной, со мной! — Закивал утвердительно головой. — Бог в помощь послал, поручения кой-какие выполняет.
— Что, и в город его недавно посылали?
— А как же. Мне самому уже тяжело в такую даль ездить, вот он…
Не закончил фразу, да и так всё ясно. Что ясно? Ну, знает он, что Максим в городе был, что с того? К делу не приложишь. Надо и его в отдел тащить, пусть там с ними разбираются.
— Леонид Борисович, сообщаю вам, что вынужден задержать Максима, вплоть до выяснения его недавних действий в городе. В связи с тем, что он является вашим помощником, вам необходимо так же проследовать с нами, чтобы разрешить ряд вопросов.
— Эк ты витиевато изъясняешься. В город, что ли, съездить надо? Так и скажи, а то… Отчего ж не съездить? Да, Максим? Машина-то есть? А то ноги, знаешь, уже не те.
Максим с интересом прислушивался к разговору.
— Рядом машина, на дороге оставил, — отозвался Игорь.
— Чего тогда зря время тянуть? Пошли, что ли? Командуй, милицанер.
Ещё не до конца рассвело, но ориентироваться было легко. Поначалу Игорь шёл впереди, поминутно оглядываясь, — не хотел оставлять за спиной эту странную компанию. Притормозил, пропуская, махнул рукой, указывая направление. До машины было недалеко — полкилометра, не больше.
Шли краем поляны, которая выводила к дороге. Судя по молодым полутораметровым деревцам, торчащим на каждом шагу, бывшее пожарище, только начавшее зарастать. Трава высокая, вся в росе. Штаны ниже колен намокли сразу. Кроссовки тоже промокли, и ноги противно елозили внутри. С завистью поглядывал на сапоги спутников. Подходящего размера сапог у Петровича не нашлось.
Было по-утреннему тихо. Бесцветное время. Вокруг медленно расползалась серо-молочная муть тумана. Бесшумно над головой пролетела большая птица. Чёрная. Ворон, что ли? Вылетела из ниоткуда и тут же канула обратно в туман.
Немного осталось. Два ружья на плече нести неудобно — ремни поминутно соскальзывают, надоело поправлять. Вон ту группу деревьев обойти, — и на дорогу выйдем. Что там сверкнуло?
Леонид Борисович шёл первым, первым и остановился возле догорающего костра, опёрся о палку, поджидая остальных. Максим особо не удивился, а вот Игорь был поражён. Его костер! Вот — дымит раскатанная нодья, вот — куча сучьев. Ополовиненная банка тушёнки, забыл забрать. Как так? Крутанулся по лесу? Да не может быть!
— Ну, ты, милицанер, — Сусанин! — со смешком произнёс Леонид Борисович. — Чувствую, мы с тобой долго ходить будем, что те поляки. Хотя Сусанин совсем и ни при чём в той истории. Ну да ладно, не ко времени байки.
Игорь молчал, старался сообразить, что же произошло.
— Присаживайся, Максим, в ногах правды нет. — Леонид Борисович заозирался, выбирая, где бы присесть.
— Куда, куда? — очнулся Игорь. — Нечего рассиживаться. Идти надо!
— Так уже сходили? — делано удивился Леонид Борисович. — Неужели ещё раз хочешь?
Максим стоял поодаль и глупо улыбался.
Теперь Игорь шёл впереди. Стало тревожно. Раздражал это самоуверенный наглый старикан. Максим — какая-то рохля. Как я мог плутануть? Всё же просто: по старому пожарищу — и ты на дороге. Я даже в лес не входил.
Рассвело, но солнца ещё не видно. Туман опал обильной росой. Ели обретали форму и цвет, зеленели, переставая быть сплошной чёрной массой. В траве замелькали головки цветов — красные, синие, — словно фотографию проявили. Споткнулся о полусгнивший вросший в землю ствол, чуть не упал. Ружья соскользнули с плеча. Остановился, поправляя. Впереди — знакомый мысок из низкорослых елей, наползающих на поляну. Обогнуть — и дорога. Вон пара сухар голыми вершинами вонзаются в белёсое небо. Подожди, а были эти сухары? Додумать не успел. Увидел, как в просвете среди ельника стелется тонкая полоска дыма. Не раздумывая, прибавил шаг, почти побежал. Дымило кострище. То, от которого они отошли пятнадцать минут назад.
За спиной встали старикан с Максимом. Леонид Борисович закашлялся — то ли действительно запершило в горле, то ли смех скрывал. Игорь вдруг почувствовал, что устал. Бессонная ночь, затянувшаяся попытка выйти на дорогу… и глаза режет, словно песок под веками. Как теперь? Снова выходить?
— Ну, вы тут порешайте, что дальше делать, а мне по надобности приспичило. Отлучусь ненадолго. Бумажки не найдётся? О-хо-хо… Не боись, начальник, никуда я не денусь. Куда ж мне теперь от вас… — Леонид Борисович не спеша направился в сторону леса, пошевеливал перед собой выставленной палкой — сбивал росу с травы.
— Может, ты мне объяснишь, что здесь происходит?
Максим выждал, пока старик скроется за деревьями, подошёл и сбивчиво зашептал:
— Не поняли ничего! Вот и я тоже… сначала. От них не уйдёшь. Только если сами…
— О чём ты? От кого от них?
— Тише, вы! Быстро надо, не перебивайте. Это — леший. Он крутит, выйти не даёт и не даст, сколько ни пытайся. Он не один здесь. Место такое. Потом объясню. Не отпускают меня. И вас не отпустят. Верьте! Пока его нет, надо попробовать. Я от бабки слышал, чтобы леший не закрутил, нельзя по сторонам смотреть, нужно только под ноги. И куртку, куртку наизнанку выверните! Да не стойте вы! Скорее!
Игорь, чуть отстранившись, с удивлением смотрел на возбуждённо шепчущего Максима. Парень-то вроде поначалу нормальным казался. А вдруг правда? Чего только не бывает. Рассказывают же в деревнях всякую хрень.
— Сторож где? — спросил неожиданно, сам не понимая, зачем ему это сейчас.
— Убили они сторожа! И Кольку-шофёра тоже…
Окатило мгновенной ясностью: убираться надо отсюда и поскорее. С остальным потом разберёмся.
— Пошли. Быстро! — Сунул Максиму в руки свою одностволку. Предупредил: — Не заряжено.
Заспешили. Максим шёл первым. Игорь отставал на шаг, упорно смотрел вниз, на подминающие траву сапоги Максима. Хотелось оглядеться, понять правильно ли идут и сколько ещё осталось до машины. Казалось, стоит только пискнуть сигналкой, открыть дверцу, устало откинуться на сиденье, чувствуя руль под рукой, как всё вокруг снова станет ясным и понятным. Пусть и не до конца понятным, но привычным, а это главное.
Раздавшийся рык был глухим и клокочущим. Показалось, совсем рядом. Заставил вскинуть голову, заозираться. От неожиданности окатило холодом, вспотели ладони. Местность совсем незнакомая — болотистое чернолесье: кусты, осинник, редкие кособокие ёлки. Где поляна? Как сюда попали? Рычание раздалось снова. Слева захрустело. Страх сложился в слово. Медведь! Потянул с плеча ружьё.
— Бежим! — истошно выкрикнул Максим. — Он Мотю спустил!
— Какого ещё Мотю?
— Медведя. Злющий, зараза!
Небольшой взгорок, заросший кустами, за ним — уже рядом — деревья. Продрались наверх. Застыли, тяжело дыша. На пеньке грелся в первых лучах утреннего солнца Леонид Борисович. Рядом, упёршись передними лапами в землю, сидел по-человечьи медведь. Глазки маленькие, злые, и пасть приоткрыта — слюной пузырится.
— Что? Спужалися, орёлики? — Леонид Борисович дотянулся, почесал медведя за ухом. — Это ж Мотя, он быстро порвёт, чего зря бегать-то?
Игорь непроизвольно оглянулся, словно собираясь рвануть обратно. Чернолесье и кусты, через которые только что продирались, исчезли. За спиной простиралось болото. Отблёскивала вода на солнце, торчали кочки, поросшие жёсткой осокой.
— Что же ты наделал, Масимушка? Ты ж ему, — кивнул небрежно в сторону Игоря, — смертный приговор подписал. Куда мне его теперь? Это не Мотя, это ты его сейчас рвать в клочки будешь.
Максим стоял потупясь, било мелкой дрожью, тёр ладони о штаны.
Медведь тяжело завалился на бок и встал на лапы. Неуклюжим кажется, а поднялся легко, словно и нет в нём веса. Медленно поводил башкой, нюхая воздух. Перед мордой закружила бабочка-капустница, и унесло в сторону, будто сдунул.
— Как же ты не понял-то? — продолжил свою проповедь Леонид Борисович. — Попала собака в колесо — пищи, но бежи. А ты?
Медведь медленно, словно нехотя приближался. Утробно рыкнув, чуть привстав, ударил передними лапами о землю. Игорь непроизвольно отшатнулся, отступив на шаг.
— Стой! — прикрикнул Леонид Борисович. — Не шевелись. Они сюда бежали, — это он уже Моте. — На дерево хотели… Полез бы ты следом, а этот бы тебе глаза дробью выхлестал. — Сплюнул под ноги. — Да не полез бы Мотя. Что он дурной? Я б твоё дерево на болоте выставил, в самой топи. И сидел бы ты там, пока не свалился перезрелой грушей. Следователь!
Медведь остановился в метре. Пахнуло вонючим, горячим, звериным.
— Не надо, Леонид Борисович! Ну пожалуйста! — выкрикнул Максим.
— Что «не надо»? Не надо к нам лезть! Кто его просил? Припёрся… книжечкой размахивает. Я вас задерживаю. Давай, задерживай!
Не спеша подошёл к застывшему Игорю. Положил руку на холку медведя.
— Ну, ты всё понял? — Леонид Борисович пристально смотрел на Игоря, словно стараясь понять, о чём тот думает, что чувствует. — Не слышу!
— Понял, — выдавил Игорь, не глядя на него.
— То-то. Иди, Мотя, отдыхай. Полежи в теньке. Не сейчас. Успеется. А ты, — обратился к Игорю, — садись, где стоишь. Да не вздумай за ружьё хвататься. Так у тебя хоть какой-то шанс есть в живых остаться, а дёрнешься… — не закончил, всё и так понятно. — Пойдём-ка, Максим, отойдём, побалакаем. Мотя, пригляди.
5
Отошли краем болота. Максим всё оглядывался на ходу.
— Да не волнуйся ты, — успокоил Леонид Борисович, — не тронет его Мотя. Если только этот, как его… следователь, сам глупить не станет… Значит так, Максим, слово своё, я вижу, ты держать не хочешь, — лениво начал Леонид Борисович, устраиваясь на поваленном стволе, предварительно обстучав его палкой и согнав лягушку, греющуюся на солнце. — Оно и понятно… Тянет убраться отсюда, да ещё и зазноба появилась.
— Так я же не по своей воле. Меня арестовали. Оказывается, разыскивают.
— Не хитри. Арестовали… Будто я не понимаю: тебе лучше арестованным быть, чем здесь оставаться.
А если всё понимаешь, так делай, что решил, и нечего мне мораль читать.
— Леонид Борисович, что с нами будет? — Вопрос прозвучал просительно, аж самому противно стало.
— Не знаю, не знаю… Есть к тебе одно предложение. А с тем… — кивнул в сторону оставшегося на поляне Игоря, — порешаем.
Замолчал, пристально рассматривая Максима, и, что-то для себя решив, продолжил:
— Хочу, чтобы в город ты наведался. Человеку одному — так его обзовём, чтобы привычнее было, — помочь надо. Сделаешь, слово тебе верну. Обещаю. И катись под бок к своей зазнобе. Ну, что скажешь? Возьмёшься?
— Туманно как-то… Что за человек? Мне вообще это по силам?
— Вопрос принципиально поставлен: да или нет? Помнится, когда за деваху просил, на любое дело соглашался. Так что?
— Хорошо, я попробую. Только…
— Говори, говори, раз начал.
— Леонид Борисович, вы этого следователя… не надо. Он же случайно, из-за меня…
— Жалостливый ты, Максим. Не могу тебе этого обещать. Поживем, увидим. А вот и Кика!
Катька быстро шла по болоту, подобрав чуть выше колен длинную цыганскую юбку — чёрную, в ярких красных цветах. Куртка нараспашку. Всё та же — синяя, выцветшая.
— Пойдём, встретим. — Леонид Борисович, опираясь на палку, поднялся с бревна. — Что-то дяди Вовы не видать…
Катька была в боевом настрое. Вышла на берег, подбоченилась, огляделась.
— Леонид Борисович, приветствую вас!
Подошла к Максиму.
— Ну, здравствуй, дружок, давно не виделись. Дошли до меня слухи, что подружку себе завёл. А ты помнишь, что тебе пообещала? Учти, я-то не забыла.
Услышав её голос, медведь приподнял морду.
— Мотя! Мальчик мой! — Подскочила, присела на корточки, обняла за шею. — И тебя сюда притащили, не дают жить спокойно.
— Кика! Угомонись, меньше жизни, — улыбаясь, постарался урезонить её Леонид Борисович. — Дядя Вова где?
Катька не слушала. Стала подле сидящего на траве Игоря:
— А это кто такой?
— Да вот, ещё одного женишка тебе привёл. Нравится?
— Не… Я — однолюбка! — Вызывающе глянула на Максима.
— Ты не ответила. Где дядя Вова?
— Занят он, просил по телефону с ним связаться, — беспечно отозвалась Катька. — Набрать? — Достала из кармана куртки мобильник.
Игорь аж привстал от удивления: здесь же нет связи, сто раз проверял! — но осел под жёстким взглядом Леонида Борисовича.
— Набирай. И на громкую поставь. Скрывать нечего. Здесь все заинтересованные лица.
Слышно было отлично. Казалось, дядя Вова находится среди них. Обменялись приветствиями. Леонид Борисович вкратце рассказал историю появления следователя в лесу.
— Ну так и отдай его Моте. Что здесь решать? Хотя… — сам себя одёрнул дядя Вова. — Не надо Моте. Следы останутся. Этого свои точно искать будут. Нечего медведя светить, потом хлопот не оберёшься. Отдай Кике. Или давай ко мне его, я разберусь.
— Подожди, не торопись, — отозвался Леонид Борисович. — У меня одна задумка появилась.
— Усложняешь всё… — В голосе дяди Вовы звучало недовольство.
— Мы планировали в командировку Кику с Максимом отправить…
— А что приблудыш? — перебил дядя Вова.
— Согласился. Куда ему деваться? Вот я и подумал… учитывая, так сказать, особенности Кики… может, не стоит ей ехать? Пошлём этого следователя. Он в таких делах должен быть дока. Контролировать его мы сможем. Что скажешь?
— Неожиданно. Что-то в этом есть. Я с самого начала не хотел, чтобы Кика в этом участвовала.
— Да я только рада буду, — вклинилась Катька. — Очень мне надо по городу шастать. Пусть едут вдвоём.
— На том и порешим, — подвёл итог дядя Вова. — С технической стороной сами разберётесь или моё присутствие требуется?
— Разберёмся.
— Тогда всем привет. Отключаюсь.
Повисла тишина, все молчали.
Игорь вдруг понял: ему это снится. И стало спокойно. Откинулся на спину, закинул руки за голову. Лежал в траве, смотрел на небо. Облако наплывало сбоку — медленно, лениво. А сон-то интересный, что там дальше? Медведь, он, в общем-то, и не страшный.
— Ты чего развалился, как на пляже? — строго спросил Леонид Борисович. — Ну-ка поднимайся.
— Сейчас ему сердцеед загоню, и аля-улю, гони гусей! — весело сообщила Катька.
Пританцовывая, подошла, заглянула в глаза и легонько похлопала ладошкой по груди.
Игорь, почувствовав лёгкий укол, попытался отстраниться.
— Зря вы… — Максим попытался остановить, но не договорил.
Катька с вызовом посмотрела на него.
— Что, помнишь? Не понравилось? — хохотнула. — Леонид Борисович, этому ставить будем? — указала на Максима.
— Нет, этому не надо. Он уже всё понял, глупить не станет. А ты, Кика, покажи милицанеру, как это работает, а то он, похоже, совсем поплыл. Стоит, улыбается, как идиёт. Не верит, что это с ним наяву происходит. Думает, мы ему снимся. Встряхни его, пусть очухается.
Катька встала перед Игорем, вытянула руку ладонью вверх.
— Смотри, следователь.
Воткнула указательный палец другой руки в раскрытую ладонь. Провернула.
Игорь вытянулся, привстал на цыпочки, изогнулся в пояснице. Рот широко открылся — то ли вдохнуть старался, то ли закричать. Обеими руками схватился за сердце и рухнул навзничь в траву.
— Ты чего это? — удивлённо глянул Леонид Борисович на Кику. — Нам он живым нужен.
— Похоже, переборщила. Ничего, мужик здоровый, сейчас оклемается. Зато поймёт сразу, больше демонстрировать не надо. Эй, следователь? — присела рядом с Игорем на корточки, похлопала легонько по щеке.
Зашевелился, замычал невразумительно. Прут раскалённый в сердце вогнали! Никогда ещё такой боли не чувствовал. Вроде отпустило. Пошевелиться страшно, вдруг вернётся? Инфаркт? Небо, ветки. Зачем она по щекам?
— Очухался, — объявила Катька. — Я ещё нужна?
— Иди, иди, занимайся своими делами. Мотю с собой забери. Пусть дядя Вова рыбкой покормит, а то он всё на ягодах…
6
Катька ушла. Медведь, порыкивая, убрёл следом. На траве, растирая рукой грудь, сидел Игорь. Максим пристроился на корточках рядом. Леонид Борисович удовлетворённо на них поглядывал, по-прежнему восседая на пеньке.
— Ну, что, милицанер? Как там у вас говорится: шаг в сторону расценивается как попытка побега. Так? Тебе всё понятно? Спрятаться невозможно — это ты должен уяснить и не пытаться. Сделаешь дело — гуляй на все четыре…
Игорь молчал. Был растерян и, чего уж скрывать, напуган. Как так? Он, взрослый мужик, который на злодеев вооружённых ходил, а тут… девка-малолетка, старикан, пацан зелёный. Медведь, правда… Ружьё-то — вот! А не рыпнешься. Загнала, сука, что-то в сердце. Как теперь с этим?
— Леонид Борисович, вконец человека запугали. Если потребуется, я ему потом доходчиво объясню. Давайте конкретику.
— От ты какой, Максимушка, скорый. Ну хорошо. Поедете в Архангельск, нужно там одному, хм… человеку помочь.
Замолчал, смотрит пристально.
Достал! Физиономист хренов.
— Да что за человек? И какая помощь ему требуется?
— Не простой человек, не простой. Из наших… из совсем древних. Родность. Листогон это. Я уж думал, их совсем не осталось. Раньше-то они при церквах… Принимали их там, от людских глаз прятали. За ангелов юродивых или падших считали. Глухонемые и безумные, тощие, как щепка, в чём только душа держится. Никчёмные… Сегодня здесь, а завтра — унесло. Как сухие листья по ветру. Небо им подавай. Оторвутся от земли — и растают. Что они там, в небе этом…
— Мы-то что должны сделать? — Теперь уже не выдержал Игорь.
— А? — Леонид Борисович словно очнулся. — Вы? В психушку его упрятали. Где ж ему ещё? Документов никаких нет. Мычит и слюну пускает. Туда его, до выяснения. Вот вы и будете его оттуда вызволять.
— Как?
— А вот это уже не моё дело. Сами придумайте. Ты, я видел, любишь бумажками размахивать — вот и помаши, может, отдадут его тебе. Да хоть выкрадите. Ваша забота.
— Ну, допустим. Дальше куда? Сюда везти? В самолёт без паспорта не посадишь.
— Зачем? — искренне удивился Леонид Борисович. — Ты его только на волю выведи, чтобы он небо чистое над головой увидел. И всё! Его Дуи подхватят, они там ждать будут.
— Дуи?
— А-а! — скривился. — Максим потом тебе объяснит.
— А как же тогда его задержали, с такими-то способностями? — удивился Максим.
— Да вот, задержали. Наручники сразу. Он было дёрнулся, а держит. Те перепугались, в психушку его. Там решётки на окнах, не полетаешь.
— Как мы его узнаем, Листогона этого?
— Не ошибёшься. Таких худых ты ещё не видел. Давайте итог подведём. Приезжаете в Архангельск. Находите больницу. Любым способом выводите Листогона наружу. Всё! Вы — свободны. Что неясно?
— Леонид Борисович, у меня денег на билет нет.
— Такого добра у меня навалом. Обеспечу.
— А это когда уберут? — Игорь похлопал ладонью по груди.
— Давай мы сейчас с тобой отдельно побеседуем. А Максим пойдёт прогуляется, нечего ему наши секреты слушать. Да, Максим?
— Можно подумать, у меня есть выбор, — буркнул, вставая.
Солнце светило вовсю. Жарко. Максим отошёл, чтобы этих видно не было. А вот и бережок повыше — даже беломошник рваным ковриком под ногами. Улёгся. Спать хочется безумно, глаза слипаются. Всю ночь на ногах и на нервах. А что? Вытащим мы этого… Следователь как-никак. Наплетёт что-нибудь. Ладно, хватит париться — это ему сердцеед вогнали, не тебе. Вот пускай и суетится, а я — на подхвате. Интересно, как там Нелли? Представил, как сидит сейчас у окна на кухне — маленькая, грустная, в халатике домашнем, сквозь стекло, по которому капли дождя ползут, на улицу смотрит. Какой дождь? Почему? Солнце же… Вот интересно, она обо мне вспоминает? Закончу здесь, найду. Адрес она дала.
Подождали, пока Максим скроется за деревьями.
Леонид Борисович заговорил не спеша, ласково, будто ребёнка маленького успокаивал:
— Ты, мил-человек, зла на нас не держи, что так сурово с тобой обошлись. Согласен, можно было бы и помягче… Это Кика с дядей Вовой — любители силовых воздействий. Я не одобряю. Всегда можно полюбовно договориться. У каждого свой интерес имеется, вот и искать нужно точки соприкосновения, чтобы у каждого выгода была. Понимаешь меня?
Вот зачем он это говорит? Как бы извиняется. Что ему ещё от меня нужно? Дать бы в рыло, чтоб слетел с этого пенька! Расселся тут… разглагольствует.
— Пока ничего не понимаю.
— Ну, как же так? Я вот подозреваю, стоит тебе отсюда выбраться, сразу свои комбинации сложные, милицейские, разрабатывать станешь, как бы прижать нас, заставить занозу эту вытащить. Сила — на силу. Ведь так? Пожил — знаю. А нужно по-другому. Вот смотри: существует проблема, которую вы можете помочь мне решить. Но зачем же силой заставлять? Можно обыкновенный обмен наладить. Уверен, что и у тебя есть свои проблемы. Так расскажи. Глядишь, и придём к обоюдному соглашению: ты мне поможешь, я — тебе. И все довольны, никакого насилия.
— Проблема имеется, тут она, — Игорь похлопал по груди.
— Не очень красиво получилось, согласен. Ну, эту-то исправить легко. Всему своё время.
— Тогда… Какого рода проблемы вы ещё решать способны?
— Не поверишь, но почти любые. Нет, конечно, мир во всём мире и луну с неба — не проси, а вот что-то попроще, житейское, можно попробовать. Ты подумай, подумай, я не тороплю, вспомни сокровенное… Да не стесняйся — у каждого свои скелетики в шкафу запрятаны.
Игорь задумался. Вся его жизнь в последние годы, как это болото. Нет в ней ничего хорошего, сплошные кочки. Нет никаких желаний, а потому и проблем нет. Не о чем просить. Раньше, когда Марина… по-другому было. Ребёнка хотел. Звание — побыстрее, квартиру — получше… Марина. Что, если?.. Да ну… А что ты теряешь? Вряд ли он сможет. А вдруг? Почему не проверить?
— Жена от меня ушла, — произнёс с вызовом, в упор глядя на старика, сидящего на пне.
— Что ж, дело житейское, с кем не бывает, — безразлично отозвался тот.
Ну вот, что и требовалось доказать. Зря понадеялся.
— Ты мне свою жизнь не рассказывай, мне это без надобности, — продолжил Леонид Борисович. — Ты мне конкретно скажи — что хочешь?
— Вернуть жену. Чтобы как раньше… — не задумываясь выпалил Игорь.
— Уверен?
— Да.
Леонид Борисович молчал. Задумчиво пошевеливал концом палки траву возле ног. Наконец, поднял голову.
— Значит, бабу свою упустил. Красивый и отважный… думал, мир на твоей ладони… да? Почему позволил?.. Что вскинулся? Сам вернуть не можешь, кишка тонка? Говорят: чтобы что-нибудь купить, надо что-нибудь продать. Суть в этом. Не за любовь, за самого себя стоит душу продавать. Готов? Если всё чётко сделаешь, вернём тебе бабу. А уж как ты с ней дальше жить станешь, не моя забота.
Игорь молчал, потупясь. Было противно оттого, что попросил, доверился, а в ответ отчитали, как мальчишку-слабачка, который ничего сам сделать не может.
— Как тебя по батюшке, мил-человек, напомни?
— Игорь Константинович.
— Так вот, Игорь Константинович, надеюсь, человек ты разумный — с первого раза поймёшь… Запоминай: как сделаете дело, поезжай к железнодорожному вокзалу — там банно-прачечный корпус. Найдёшь, он один такой. Спросишь Любовь Марковну, её там всякий знает. Расскажешь о своей проблеме — она всё сделает. Я предупрежу. Вернёт тебе жену, не сомневайся. Но учти, сначала дело. Сунешься раньше или провалите — не обессудь. Да, чуть не забыл, фото жены ей покажешь.
Игорь ошарашенно слушал. Вот так легко? Какая-то тётка из бани?.. Заливает? Да нет, не похоже. Что же здесь всё-таки происходит?
— А заноза эта? — напомнил.
— Она уберёт, не волнуйся. Но помни, сначала — дело! Моя проблема. И только потом твои решаем. Всё? Закончили дискуссию? Зови Максима.
…Стояли на краю болота: двое молодых с ружьями на плечах и старик в белой косоворотке, тяжело опирающийся на посох. Охотники грибника в лесу встретили. Ха! Как бы не так! Это старик — охотник, а те двое с ружьями… Они даже не добыча, а не пойми что, под ногами путающееся.
— Ну, что, орёлики? Давайте я вас до машины провожу — и в путь-дорожку.
Машина стояла чуть в стороне от дороги, уткнувшись мордой в низкорослые кусты. Игорь распахнул дверцы, проветривая салон. Откинув крышку капота, проверил масло в двигателе. Делать это совсем не требовалось, но эта возня вселяла привычную уверенность.
Леонид Борисович придержал за локоть Максима.
— Он не отстанет, обо всём расспрашивать будет, дотошный. Можешь рассказать, что здесь с тобой приключилось, только про выборы ни слова! Вот это ты себе чётко должен уяснить. Пугать не буду, сам всё знаешь.
— Поехали! — Игорь уже сел за руль. — А, это, ещё… Когда закончим, как вам сообщить о результате?
— Дело сделайте, остальное не ваша забота. Неужели ты думаешь, что за вами пригляда не будет? Всё. Поезжайте. Удачи!
7
До города оставалось километра два.
Если принять на веру то, что рассказал Максим, картинка собралась. Маячила лишь одна незаполненная дыра: зачем им потребовались тела? Но, в принципе, это уже неважно. Усмехнулся: действительно, преступление века. Да только никому об этом не расскажешь. Даже Петровичу… Ведь можно рассудить и по-другому: он сам сейчас пособник убийц сторожа и шофёра. Дело-то подсудное, сроком светит. Максим. Если что — он единственный свидетель, подтвердит. Что подтвердит? Лешего, кикимору и водяного?..
Максима высадил, не доезжая до города, — нечего ему светиться, следаки уже должны про него пронюхать и искать. Спальник есть, пусть отсыпается в лесу и ждёт.
План такой: в Лукомске переговорить с Петровичем, выяснить последние новости, вернуть вещи. В гостиницу — и поспать хоть пару часов, иначе не доехать. Вечером забрать Максима и двинуться в Пинегу. Там — на самолёт. Билеты на Архангельск достану, связи в порту есть. Что делать дальше, на месте разберёмся.
Начинался город. Взглянул на экран мобильника — связь появилась. Мелькнула вывеска «Продукты». Со вчерашнего дня ничего не ел. Притормозил у магазина. Бутылка кефира и булка, облитая чем-то сладким. К Петровичу в контору, наверное, не стоит соваться. Вытер тряпкой липкие руки. Набрал номер.
— Яков Петрович? Приветствую категорически!
— И тебе — не хворать. Что-то ты скоренько вернулся. Или привёз чего?
— Да нет… пустой лес — ни грибов, ни ягоды. У вас-то что делается?
— Суета. Водолазов вызвали. Снова речку прочёсывать собираются. Да ты мимо проезжал, должен был машины на дороге увидеть.
— Нет, не попадались.
— Значит, разминулись. Про тебя спрашивали. Побеседовать хотят по поводу машины и шофёра. Ты же её из леса забирал.
— Так я вроде уже всё рассказал и отписался.
— Им виднее. Всё время опаздывают. Сегодня решили с Нелькой переговорить, может, она чего необычное в лесу видела. Сунулись было, а её бабка уже в Архангельск отправила.
— Вот и я тоже до дому собрался. У меня к тебе просьба. Спрашивать будут — не видел, не знаешь. Вещички я тебе на квартиру сейчас заброшу. А сам поеду… Лады?
— Как знаешь. Я на твоём месте уже давно бы отсюда уехал от греха подальше. Скандал назревает. Москвичи-родственники ждут. Никто им толком ничего не объясняет. Чует моё сердце, крайнего искать станут.
— Спасибо тебе за всё. Если что не так, извини.
— Поезжай. Удачи.
Отчего-то стало грустно. Петрович хороший всё-таки мужик. Вспомнил несуразную худую фигуру, неспешную походку — как идёт, по-журавлиному переставляя ноги. Не друг, конечно, так, знакомый. Но такой знакомый, на которого всегда положиться можно. А друзей, похоже, никого и не осталось. Выпить — да, а поговорить не с кем. Не раскисай, дело делать надо.
Гостиница — словно домой вернулся. Машину припарковал в соседнем дворе. Поднимался по ступеням, вожделея горячий душ и постель. Ни о чём другом думать не мог и не хотел. В фойе Ленка трындела с какой-то подружкой.
— Игорь Константинович, а вас спрашивали. Мужчина. Мне показалось, из ваших… Я сказала, что не ночевали.
— Добрый день, дамы. Лена, я вечером уеду. Давай, сейчас в твоих бумагах распишусь. Меня ни для кого нет, поняла? Будут спрашивать, говори: выписался и уехал.
Проснулся разбитым, голову от подушки не оторвать. За окном темнело. Пора ехать. Не забыть Максиму пожрать купить. На мгновенье показалось, что всё приснилось. Провёл рукою по груди — нормально, никакого неудобства, не колет. Может, это уже не действует?
Побросал вещи в сумку. Обвёл взглядом комнату — не забыл ли чего? Никуда ехать не хотелось. Хотелось дойти до магазина, купить водки и пить, пока не вырубит, ни о чём не думать, не помнить.
Фары высветили угол дома. Куст сирени отбрасывал громадную тень. Вдоль низкого заборчика прошмыгнула кошка и канула в темноту. Пора. Плавно вывернул руль и чуть придавил педаль газа.
8
Странное чувство возникает, когда попадаешь из леса в город. Не в маленький городок типа Прилукомска, где по улице ходят в домашних тапочках, а в настоящий — с многоэтажными домами, с потоком машин, со стеклянными витринами магазинов и яркой рекламой на каждом шагу. Сосредоточенные мужики за рулём блестящих на солнце иномарок, женщины — в платьях, девчонки — в шортах, и все спешат, куда-то едут, не обращая внимания друг на друга. И ты — среди них, провожаешь взглядом, испытывая удивлённое возбуждение: всё кажется новым, интересным, необычным.
Максим, непроизвольно улыбаясь, вбирал в себя город, роднясь с ним. Знал, что это острое чувство новизны скоро исчезнет, растворится в заботах, но сейчас было приятно бесцельно брести по улице, глазея по сторонам. Мешал Игорь Константинович. Этот-то помнил, зачем они здесь. Поторапливал.
Плана как такового не существовало. Нужно оглядеться, но прежде озаботиться местом ночлега и хорошо бы машиной. С деньгами проблем не было. Леонид Борисович отвалил толстенную «котлету», предупредив, чтобы на взятку и любые другие траты не скупились. Поэтому передвигались по городу с лёгкостью — на такси, которое тормознули в аэропорту. Игорь Константинович не выдержал — вместо того, чтобы устроиться в гостинице, назвал шофёру адрес психбольницы. Максиму такое самоуправство не понравилось — но всё же промолчал. Пусть делает, как знает.
Больничка была маленькой, затерянной в узких переулках. Радовала глаз свежей жёлтой краской. Стояли в тени дома напротив, рассматривали двухэтажное старое здание, раскинувшее в стороны два крыла по бокам от входа, куда вела широкая лестница о пяти ступенях. Высокие двустворчатые двери с блестящими на солнце латунными ручками. Чей-то особняк, приспособленный под скорбные нужды. Чёрная красивая оградка с витыми, в человеческий рост, прутьями отделяла территорию больницы от тротуара. За оградкой аккуратно постриженные кусты. И почти сразу — стена с белыми пятнами окон, забранных жалюзи, порезанных прутьями решёток. Тихо и безжизненно — в двери никто не входит и не выходит, жалюзи не шевельнутся. И переулок такой же — редко припаркованные машины, людей не видно.
— Сейчас пойдёте? — спросил Максим.
— Нет. Сперва в гостиницу. Надо форму надеть. Никто иначе со мной разговаривать не станет.
— А чего мы тогда сюда приехали? Не понимаю…
— Что ты не понимаешь? — В голосе Игоря отчётливо слышалось раздражение. — Морально подготовиться надо: увидеть, куда идёшь, чтобы место знакомым казалось, тогда… проще. Нельзя с кондачка. Ладно. Это моё дело. Поехали!
Гостиница нашлась неподалёку. Небольшая, в советском стиле — бесконечный пустой коридор и двери под номерами по обе стороны. Титан с кипятком в торце, похоже, остался с тех же времён.
Игорь, не спрашивая, бросил сумку на кровать у окна. Максиму ничего не оставалось, как занять ту, что ближе к двери. Блаженно рухнул поверх покрывала, закинув руки за голову. Мечтательно произнёс:
— Душ, столовка, горячий борщ со сметаной, и спать! Давайте всё остальное — завтра?
— Максим! Нечего расслабляться. Дело сделаем, тогда и… — Игорь аккуратно раскладывал форму на кровати. — Ладно, отдыхай. Я — под душ, а потом съезжу, попробую провентилировать, что к чему. Там ли он ещё? Может, с кем из персонала удастся законтачить. А ты жди. Нет! Сходи-ка в магазин, прикупи себе одежду: кроссовки, майку, куртку нормальную. А то выглядишь, как… — Игорь отсчитал купюры, положил на прикроватную тумбочку. — Приеду, в ресторан сходим, поедим по-человечески, заодно всё и обсудим.
— Может, мне с вами? — неуверенно предложил Максим. Ехать, конечно же, никуда не хотелось, но ведь в одной команде.
— Чем ты поможешь? На улице столбом стоять?
Промолчал. Ну и ладно, давай сам, а я здесь… Лежал с закрытыми глазами. Напряжённо ждал, когда уйдёт. В магазин — потом, сначала хоть час поспать. Недосып стал хроническим.
— Пока!
За Игорем Константиновичем захлопнулась дверь.
Наконец-то.
В таких ресторанах Максиму бывать не доводилось. Ходили пару раз с ребятами, когда учился в Москве, но там было куда проще. А здесь… белые стены, багровые шторы на окнах с жёлтыми кистями на шнурах, мебель с позолотой, громадная хрустальная люстра и белые скатерти. Официанты все в возрасте, в чёрных костюмах и белых рубашках. Застыли в ряд возле стены, ждут приподнятой руки клиента, чтобы немедленно подойти. Да и публика соответствующая. На крохотной сцене полная женщина в концертном тёмно-зелёном платье устало сидит, облокотившись о рояль. Рядом скрипач — высокий, чуть сутулый мужчина во фраке, прижав скрипку к подбородку, легонько перебирает струны пальцами — звука не слышно.
Максим старался скрыть растерянность, но получалось плохо. Игорь посматривал на него с усмешкой, но Максиму казалось, что тот смотрит с презрением.
После трёх рюмок водки под грибочки и мясную нарезку наконец отпустило.
— Ну, что выездили? — попытался небрежно начать разговор. По правде говоря, ничего слышать не хотел. Впервые за последнее время почувствовал себя защищённым, предоставленным себе. И это дело, ради которого они здесь, затуманилось, казалось совсем неважным. Как-нибудь всё сложится, потом…
— Ничего хорошего. — Игорь исподлобья взглянул на Максима.
Тот расслабленно сидел, ожидая продолжения, но тут принесли солянку в горшочках и стало не до разговоров. Замолчали. Максим заворожённо вдыхал поднимающийся ароматный пар, ждал, когда Игорь Константинович закончит разливать водку по рюмкам.
— Лёгкого пути, похоже, не будет, — вернулся к разговору Игорь Константинович, утирая губы салфеткой. — Заведующий — кремень. Нет — и всё! Разговаривать со мной не стал. Даже посмотреть на него не разрешил. Будет на руках соответствующее предписание — приходите. А так — нет.
— И что теперь?
— Подожди, ещё не всё. Я покрутился, с санитаром одним поговорил. Жадный, сука, и трусливый. Деньги любит. Я говорю: может, выведешь мне его вечерком, когда начальства не будет? Мне только пару вопросов ему задать. Ни в какую! Я же говорю, ссыкун. Деньги видит — глаз горит — а не соглашается. Но! Уговорил всё же к окну подвести, чтобы я на него посмотреть смог. Не за просто так, конечно.
— Ну и… — Максиму стало интересно. — Посмотрели? Какой он?
— Не очень хорошо видно было. Стёкла на солнце бликуют. Лысый — острижен наголо. И худой. Лицо худое, — поправился Игорь. — Да он это! Чувствую. Всё сходится. Зачем санитару врать? Я же объяснил, какой он… Должен понимать — если что не так, потом аукнется. Деньги-то взял.
— А если не он?
— Максим! Вот зачем ты сейчас? Самому неспокойно… Давай будем считать, что это он. И самое главное, мы знаем окно палаты, где его держат. Что это окно палаты, я у санитара уточнил. Вот отсюда и надо плясать. Через двери его не вывести, значит, остаётся… Нам что велено? Доступ к небу предоставить. Если окно раскрыть, вот оно, небо.
— Ага. Там решётка.
— Значит, надо убрать решётку.
9
Утро началось с суеты. Игорь нервничал, собирался молча. Нервозность передалась и Максиму. Задевало, что тупо следует чужим указаниям, не предлагая ничего своего. С одной стороны, это было удобно — мол, с меня взятки гладки, с другой, если что пойдёт не так, отвечать всё равно придётся.
Решили разделиться. Игорь опять собрался в больничку. Впереди целый день, вдруг удастся всё же уговорить кого-нибудь из персонала вывести этого Листогона, если не на улицу, то хотя бы в такое помещение, где на окнах решёток нет, а там уже импровизировать. Нужно было посмотреть, есть ли камеры на фасаде, об этом как-то вчера забыли. Максим должен прошерстить интернет на предмет проката машины, хорошо бы джип помощнее, как найдёт, звонит Игорю. Потом съездить и купить на рынке лестницу и постараться найти трос, чтобы выдержал, не порвался. Это было самым тонким местом в их плане: хватит ли мощи у машины, не порвётся ли трос? Ответа не было. Если не получится, второго шанса не будет. Акцию наметили провернуть ночью, ближе к утру.
Всё пошло наперекосяк сразу. Никаких джипов в прокате и в помине не было. Игорь чертыхнулся, а что ещё скажешь? У него тоже ничего толком не получилось. Договорились встретиться через два часа возле конторы по прокату машин. Охватило предчувствие провала.
Взяли в аренду форд «Фокус» — только потому, что у него был фаркоп, хотя уверенности, что не оторвётся в самый ответственный момент, не было. Рабочая машина — сразу видно, чего только на ней не возили. Зато наверху багажник, где удобно разместилась лестница. Вот лестница была хороша — складная, лёгкая. Купили ещё три троса вдобавок к тому, что уже был в машине. Тросы поганые — хлипкие, китайские. В номере гостиницы, стоя друг против друга, со всей силы тянули связанные тросы, проверяя узлы на прочность. Стоит одному развязаться, и всё…
Повисла маята ожидания. Валялись на кроватях. Уснуть не получалось — нервно. Всё, что могли, уже обговорили. Воткнулись в экраны мобильников. А время словно остановилось.
У Максима в голове вяло перекатывалось: скорее бы. Лотерея: повезет — не повезёт. В фильмах ограбление всегда проходит гладко — связки ключей, инструменты разные, отмычки. Шапочки чёрные, маски. А у нас всё кое-как, на соплях. Кстати о масках… бейсболку не забыть надеть.
Сходили в ближайшее кафе, поели. Вернулись в гостиницу. Время только-только подкралось к девяти. Игорь не выдержал:
— Максим, что-то меня переклинило с этими тросами. Кажется, длины не хватит.
— Да вроде нормально, — неуверенно отозвался Максим.
— Давай быстренько сгоняем, на месте прикинем? Заодно дорогу разведаем, чтобы в ночи не шарахаться.
— Ну, давайте… Троса сейчас берём?
— А когда? Вон, засунь в целлофановый пакет.
Доехали до больнички, поставили машину — примерились, как будут дёргать, длины тросов вроде хватает. Темно и пустынно. По переулку гуляет ветер, гонит пыль и мусор вдоль бордюров, загоняет под припаркованные машины. Одинокие фонари роняют пятна света на чёрный асфальт проезжей части. Вход в больницу ярко освещён, и горят несколько окон на первом этаже, темно в остальных.
— Ну, что? Поехали? — Максим торопил, оставаться на пустынной улице не хотелось. Казалось, они уже сейчас совершают что-то противозаконное и их могут повязать в любой момент. Из ниоткуда появятся менты, попросят предъявить документы, и начнётся… Убираться отсюда надо, незачем здесь просто так торчать.
Игорь повернул ключ зажигания, загорелись фары, но завести машину не успел.
— Подожди-ка! — Смотрел в зеркало заднего вида.
В переулок вползал мусоровоз, выворачивал, освещая мощными фарами стены домов. Метров через триста встал, уткнувшись тупой мордой в железные ворота. Коротко гуднул.
Игорь подъехал ближе, припарковался и выключил фары.
Из кабины выбрался толстый мужик в синей спецовке с белой надписью на спине, ударил с силой несколько раз ногой в запертые ворота. Приоткрылась дверца рядом, кто-то выглянул, что-то говорили — не разобрать. Ворота со скрежетом распахнулись: сначала одна створка, потом вторая. Шофёр, тяжело подтягиваясь, полез в кабину. Спустя несколько минут дверца снова приоткрылась, выпуская человека, и мимо них, попыхивая сигаретой, не спеша прошествовал шофёр всё в той же синей куртке с надписью на спине.
— Так, этот ушёл, сторож остался. Ты у нас специалист по сторожам? — Игорь с усмешкой обратился к Максиму. — Тебе и карты в руки. Ладно, ладно, не обижайся — шучу. И всё же… может, стоит попробовать?
— Что попробовать? — Максим делал вид, что не понял.
— То же, что и вы с этой… Споить его к лешему. Тьфу ты, чёрт! Не ко времени помянул.
Максим насупился.
— Это не я. Она! Я и не подозревал…
— Извини, пошутил неудачно. Давай так: ты дуй за водкой, магазин на соседней улице, а я здесь покручусь, посмотрю, что к чему. Не получится, ну и ладно. Будем действовать, как договорились. А водка, она не пропадёт.
— Сколько брать? — спросил Максим, с явной неохотой выбираясь из машины.
— Три или четыре. Сам реши. И нарезки какой-нибудь…
10
Они с Игорем, старательно разыгрывая пьяных, грохоча незапертой железной дверцей, ввалились в тёмный двор, заставленный машинами. Мощная лампа, направленная вниз, освещала только пятачок асфальта перед двумя поставленными друг на друга балками. К двери того балка, что сверху, вела сварная лестница. Дверь распахнулась, в светлом проёме появился сторож.
— Чё надо? — грозно вопросил, глядя вниз. — Пошли отсюда! Здесь объект…
— Слышь, хозяин, выручи! — Игорь выставил на обозрение руку с ополовиненной бутылкой. — Дай стакан! Сил уже нет из горла хлебать.
— Идите отсюда!
— Да будь ты человеком. Сам, что ли, не был в такой ситуации? Друг у меня, — Игорь указал на Максима, — на работу устроился, проставляется.
— Стой, где стоишь. Свалилась алкашня на мою голову…
Скрылся за дверью.
— Бывший военный. Пьющий. Видал у него какой носяра? — быстро проговорил Игорь.
— Почему военный?
— По кочану! Выправка, не видишь, что ли?
— У нас в институте препод был — нос красный, щёки все в прожилках. Оказалось, что-то с сосудами связанное.
— Тихо!
Сторож аккуратно спустился по лестнице, опираясь на ходящие ходуном хлипкие перила.
— Держи! — Протянул Игорю кружку с отбитой ручкой, бурую от заварки внутри.
Худой и лысый. Довольно высокого роста. Куртка не по размеру, болтается как на вешалке. Лет шестьдесят, наверное. Мешки под глазами, а морщин почти нет. Стоит неестественно прямо. И правда похож на отставного военного.
Игорь взял кружку, лихо перевернул бутылку горлышком вниз — щедро забулькало. Пахнуло сивушным.
— Прошу! — важно произнёс, протягивая сторожу. — За хороших людей! — Приобнял Максима.
— Нет, ребята, вы сами…
— Прошу! — пьяно настаивал Игорь. — У нас этого добра… Макс покажи!
Пришлось открыть напоказ пакет, в котором кроме бутылок виднелись плоские упаковки с колбасной нарезкой.
— У нас вот чего есть! — Игорь выхватил из пакета лоточек с финиками, обтянутый прозрачным целлофаном. — Мировая закусь! — Цепляя ногтем, разорвал плёнку.
Максим вспомнил, как нестерпимо захотелось сладких фиников, когда увидел на витрине. Купил и забыл о них сразу. Странно…
— Я же сказал: нет. Идите, идите! Кружку можете забрать. — Сторож медленно теснил к выходу. — Всё, идите, куда шли.
— Обижаешь! Хоть по чуть-чуть. Макс — отличный парень, за него обязательно выпить надо. — Игорь попытался положить руку на плечо сторожа.
Сбросил. Видно стало, что разозлился.
— Ребята, идите отсюда по-хорошему. Не заставляйте шум поднимать. Вам же хуже будет. — Выдавил их на улицу, со скрежетом захлопнул железную дверцу.
Пили в номере чай с финиками. Потом Игорь завис в телефоне — слал кому-то эсэмэски. Максим, сходив в душ, валялся на кровати, рассматривая потолок. Разговаривать не хотелось. Потрясывало от нервного напряжения, а стрелки на часах застыли намертво.
11
Приехали. Стали, чуть не доезжая больницы. Темно. Только одинокие фонари роняют свет на тротуар. Прохожих не видно. Припаркованных машин мало.
— Ну, что? Начинаем? Да не трясись ты! Подумаешь, стекло разбили — простая хулиганка. В случае чего штрафом отделаемся, — попытался подбодрить Игорь Максима.
«Зря он хорохорится, — подумал Максим, — видно же, что тоже нервничает».
— Подождите, что это там?
В свете фонаря мелькнул мужской силуэт и снова канул в темноте. Нет… приближается.
— Пригнись! — прошептал Игорь.
Прошёл мимо. Их не заметил.
— Ты видел?! — возбуждённо зашептал Игорь. — Это же сторож с автобазы! Ушёл!
— А вдруг там сменщик?
— Максим! Какая пересменка полтретьего ночи? Домой он пошёл или к бабе.
— А если вернётся?
— Вот когда вернётся, тогда и думать будем. Пойми — это шанс! Этой машиной мы решётку в два счета сдёрнем. Давай угнать попробуем? — «Пожалуй, это уже не хулиганкой оборачивается…» — с тоской подумал про себя Игорь, но озвучивать не стал.
Дальнейшее осталось в памяти Максима в виде разрозненных фрагментов.
Дверца в воротах — на запоре.
Лезем через забор.
Первым делом посмотрели: ворота изнутри легко открыть можно.
Прокуренная кабина мусоровоза. Темно. Игорь, тихо матерясь, шарит руками в поисках ключа. Подсказываю: может, как в кино, там проводки под торпедой должны быть. Соединить…
— Какое, на хрен, кино?! Какие проводки? Ты сможешь? — огрызается.
Ключи нашлись под ковриком водительского сиденья. Мотор заводится с пол-оборота. Вспыхивают фары, высвечивая закрытые ворота.
Происходящее кажется нереальным, и поэтому даже немного весело, страх куда-то подевался.
— Открывай! Чего сидим? — командует Игорь.
Вываливаюсь из кабины, тяну на себя ржавые штыри, что, упираясь в дырки в асфальте, удерживают створки ворот. С грохотом распахиваю. Плевать, что громко, на весь переулок слышно.
Оборачиваюсь, свет фар слепит глаза, машу рукой, чтобы выезжал. Машина не двигается.
Заглядываю в кабину — пусто.
Игорь сидит на корточках возле бетонного забора, рассматривает что-то на земле.
Подхожу. Длинная труба с приваренными проушинами на концах. Жёсткая сцепка для буксировки грузовых машин.
— Забирай! Сгодится.
— Как её в машину засунуть, она вон какая длинная.
— Какая машина! Бери в руки, тащи следом.
Темнота переулка пробита светом фар медленно ползущего мусоровоза. Шевелятся громадные распластанные тени деревьев на асфальте и стенах домов. Задувает ветер.
Одинокий прохожий на тротуаре провожает взглядом странную процессию: оранжевый мусоровоз и человек с длинной трубой в руках, семенящий следом. Захотелось остановиться и помахать ему, но руки заняты. Пришлось просто глупо улыбнуться, хотя, наверное, не видит — темно.
Игорь долго устанавливает машину поближе к ограде, напротив нужных окон. Рёв мотора на весь переулок.
Просовываем трубу между прутьями ограды. Принесли лестницу и связанные тросы.
Жду, что вот-вот переулок озарится красно-синими сполохами, подкатят менты, и на этом игра в освобождение заложника закончится. Но тихо. Больница не проявляет признаков жизни — светятся лишь два окна справа от входа.
Игорь прислонил лестницу к ограде.
— Полезай. Я тебе её передам на ту сторону. Обвяжи тросом решётку. Только не один прут, а сразу несколько. Концы троса завяжи на проушине. Постарайся вязать в натяг.
— Зачем?
— Долго объяснять. Делай, как говорю. Максим, я тебя очень прошу, не торопись, крепи хорошенько. Второго шанса у нас не будет.
— А если кто выйдет? Спрашивать начнут… когда я там ковыряться буду.
— Забудь про это. У тебя есть дело, которое, кровь из носу, нужно сделать! Не спеши — чётко и аккуратно. Всё! Давай!
Неудобно на лестнице — стою, скособочившись. Трос между прутьями решётки пропихиваю. Распластался по стене — человек-паук, блин! Не спеши! Как же… быстрее надо. Не пропихивается трос. Пихаю! Костяшки на пальцах опять до крови сбил. Просунул! Теперь вниз — трос вытягивать. Концы в проушину. Как вязать? Ага, вот так… и ещё один узел на всякий случай. Оглядываюсь. Вроде тихо. Игорь за оградой стоит, ждёт. Махнул ему рукой — мол, давай! Машет в ответ, подзывает. Что он протягивает? Монтировка. Шепчет сбивчиво:
— Хорошо привязал? В сторону отойди, чтобы не зашибло. Как отлетит, сразу лезь на лестницу и бей стёкла. Только аккуратней, смотри, чтобы самого осколками не порезало.
Побежал к машине.
Монтировку сжимаю — увесистая, холодная, а руки потные.
Взревел мотор. Скрежет на весь переулок. Труба сквозь прутья ограды пошла — выгибает их — приподнялась, трос натянулся. Ну!
Вырвало из стены край решётки — штукатурка посыпалась. Зависла — и тут же, оторвалась вся — с глухим стуком обвалилась. Поползла, карябая асфальт, к ограде — тянет машина, не успел Игорь затормозить.
Не смотрю, что дальше… На лестницу! Встал поуверенней, глаза локтем прикрыл и со всей дури — монтировкой по стеклу. Первое разбил — посыпалось. Зазвенело внизу. Я — по второму, которое за ним, бью! Края от осколков обивать начал…
— Максим! Сматываем! — Игорь кричит.
Оборачиваюсь. Руками машет. Я — вниз. Лестницу хватаю. Монтировка мешает. Не нужна больше! Бросил. Приставил, перелез через ограду. Тяну лестницу за собой — не идёт: перекладиной за прут зацепилась.
Игорь подскочил. По рукам бьёт. Орёт:
— Брось её, брось!
Отпустил.
Бежим к машине.
Дверцу распахнул, обернулся. Окна, вразнобой, по больнице зажглись, и в том, где стёкла побиты, — свет. Силуэт тёмный — не разобрать кто… Вдруг как-то боком — рука поднята, словно тянется к чему-то — медленно, через провал окна — наружу. Выгнуло в спине странно, как при прыжке через перекладину, перевалил через подоконник. И тут дунуло вдоль по переулку, да так, что заставило зажмуриться. Подхватило этого, перевалившего, поплыл в воздухе на спине — куртка пижамная отвисла — покачиваясь, как на волне, на глазах объём теряя, всё выше и выше.
— Максим, что застыл?!
— Смотрите! — выдохнул.
— Вижу. Мы своё дело сделали. В машину, быстро!
12
Пили, как вернулись. Без закуски. Сидели друг напротив друга на кроватях в гостиничном номере. В машине, пока ехали, рта не закрывали — радовались, что всё получилось, а сейчас… испарился кураж — сдулись. Тупо наливались водкой. И только когда заблестело стекло под лучами солнца, тяжело отвалились по койкам.
Максим проснулся первым. Утро превратилось в день. Лежал, смотрел в потолок. Хотелось пить, но встать — лень. Наконец валяться стало невмоготу. Жадно пил воду из чайника. Распахнул окно — ворвались гул машин и едва слышное щебетание птиц.
Заворочался Игорь, открыл глаза.
— С пробуждением, Игорь Константинович. Жизнь продолжается. — Постарался, чтобы голос звучал беззаботно.
— Попить дай, — вместо приветствия.
Нацедил остатки воды в стакан. Смотрел, как пьёт, как кадык гуляет вверх-вниз. Какой-то он помятый, щетина по щекам, старый… а мешки-то какие под глазами. И вдруг ощутил свою молодость, своё налитое жизнью тело, радость этого нового солнечного дня, беззаботность и свободу. Раз не пришли за нами ночью, по горячим следам, значит, проскочили. И уже поглядывал на Игоря чуть свысока, чуть жалея. Я-то — уже свободен, а он — ещё нет. У него заноза под сердцем.
— Ну, вот. Осталось от сердцееда избавиться, и разбежимся в разные стороны. Что он там про баню вам говорил? Давайте вместе съездим?
— Не гони, — Игорь со стоном сел на кровати. — Сам съезжу. Душ, завтрак, потом…
— Как скажете…
Сам так сам — мне же лучше. Прошвырнусь по городу, может, в кино схожу, мороженое… пиво попью. А ближе к вечеру — к Нелли. Вот удивится!
— Игорь Константинович, а вы когда обратно собираетесь?
— Спешишь? У меня тут ещё дела остались. И два дня отпуска. Давай вечером решим? Или сам поезжай, чего тебе на меня смотреть?
— Ну, у меня тоже… кой-какие дела здесь есть.
— Я и говорю, давай вечера подождём. Завтракать где будем? В город или здесь, в буфете?
— Давайте здесь.
— Тогда жди. Я быстро.
Захлопнулась дверь, зашумела вода в душе.
Чёрт! У него отпуск, а у меня? Мне-то что делать? Сколько дней прошло? Восемь или девять? Завтра же контрольный срок. Вертушку пошлют. Навалилась неотвратимость объяснения с начальством и увольнения. После такого фортеля оставаться в конторе не имеет смысла. Это клеймо — его не отмоешь. Похоже, придётся уезжать куда-нибудь подальше и надеяться, что на новом месте не прознают. За Урал двинуть? Спрашивать будут: где работал? Геологический мир — он тесный. Вот же влип! А Нелли… с ней как?
Яичница была едва тёплой, пахла прогорклым маслом. Максим, стараясь не задеть желток, аккуратно работал вилкой — естественно задел, растёкся по тарелке. «Несчастливый день?» — промелькнуло в голове. Да ну на фиг! Не думать об этом, а то накличу.
— Что за дела у тебя здесь? — равнодушно спросил Игорь, прихлёбывая кофе.
— Да так… Игорь Константинович, я у вас совета хотел спросить… У меня, это… контрольный срок выхода из маршрута завтра. Искать начнут.
— Максим! Я же не знаю, что у вас принято делать в таких случаях. Как я могу советовать?
— Завтра вертолёт за мной должны на точку выхода послать. Он денег стоит. Хороших денег. А меня там нет. Искать будут, если уже не начали… Все на уши встанут. Отряды работать прекратят, людей на поиски бросят.
— Так они не знают, что ты здесь?
— В том-то всё и дело!
Игорь замолчал. Задумчиво скрёб вилкой по пустой тарелке.
— С телефона письмо можешь послать?
— Наверное… Только нужно пароль доступа у администратора узнать. Должен же здесь интернет ловить?
— Ладно. Это дело техники — сам разберёшься. Сходи к администратору, в ноги упади, пусть тебя до компа допустит. Пиши официальное письмо: мол такой-то такой-то, в связи с непредвиденными обстоятельствами сорвал маршрут. В настоящее время нахожусь… придумай какое-нибудь отдалённое место. Жив, здоров. Возможности связаться с вами по телефону не имею. Прошу мер по моему розыску не принимать. В ближайшее время приеду и дам исчерпывающие объяснения. Как-то так… Да! И ещё обязательно — пусть подтвердят получение твоего письма. Запомни, это важно. Не дай бог затеряется, и будут тебя днём с огнём разыскивать.
— Ага. Спасибо! Только я вроде пока возвращаться не собираюсь.
— Твоё дело. Важно сейчас, чтобы успокоились там… в твоей конторе. — Игорь охлопал карманы. — Ну что, разбегаемся? Тогда до вечера. Ключи от номера будут на стойке у администратора.
13
«Удивительно, — размышлял Игорь, обходя лужи, разлившиеся на донельзя разбитой дороге, где асфальт возникал лишь фрагментарно. В двух шагах — бетон новостроек рвётся вверх, стеклом сияет, пёстрые рекламные щиты, гудки машин и спешащий люд в строгих костюмах и ярких платьях. А здесь? Шаг в сторону — и ты в прошлом веке. Тихо, пустынно, бедно и грязно». Огляделся. Медленно, судорожными рывками полз товарняк. Двое мужиков в болтающихся оранжевых куртках с натугой толкали перед собой по рельсам небольшую платформу, заставленную деревянными ящиками. Следом брела здоровая бабища с молотом на плече. «Может, я не туда иду?»
Бани обнаружились на задворках вокзала. Старое приземистое двухэтажное здание красного кирпича длинно вытянулось вдоль железнодорожных путей. Чуть в стороне от дверей кучковались мужики бомжеватого вида, переговаривались, похоже, собирая деньги на выпивку. «Заброшка» — выплыло из памяти.
Узкие двустворчатые деревянные двери. Рядом забранная треснувшим стеклом, подслеповатая вывеска на изъеденной временем кирпичной стене: «Банно-прачечный комплекс № 2». Толкнул, пахнуло холодом и сыростью. Гулкое тёмное помещение. Вдоль стены вытянулся ряд деревянных кресел с откидными сиденьями, напротив будка с окошком, с надписью «Касса» — поверх. Пусто — никого. Присел, со стуком откинув сиденье ближайшего кресла. Баня, а прохладно — мурашки по голым рукам. Ну, подождём, кто-то же должен появиться? А что ты хотел? Здесь самое место для этой… — не смог подобрать слова, да, в общем, было и неважно — не в офисе же ей обретаться.
Приоткрылась дверь, ведущая в утробу банно-прачечного комплекса. Шаркая тапочками, появилась тучная старуха в синем халате и пуховом платке, наброшенном на плечи. Глянула недобро, но промолчала. Зашла в кассовую будку и словно растворилась там — не видно.
Она? Подошёл. В три погибели — к окошку.
— Здравствуйте. Как бы мне Любовь Марковну увидеть?
— Возьми и увидь! Я-то здесь при чём?
И ответить нечего. И что ещё спросить, не знаешь…
— Здание обойдёшь, дверь в торце. Там должна быть, — всё же удостоила ответом.
Да… сервис тут ненавязчивый.
— Спасибо вам, добрая женщина.
— Иди, иди, ходок…
Чего это она меня ходоком обозвала? Так. Может, эта Любовь Марковна…
Не спеша прошёлся вдоль здания. В торце — дверь нараспашку, поддоны деревянные рядом навалены. Грузовик стоит впритык к двери. Мужик из кузова пухлые мешки подаёт, другой принимает, заносит. Так вот где бельишко поездное стирают, а я и не знал. Перегрузив мешки, мужики споро забрались в кабину. Оглашая двор громким выхлопом, грузовик, дёрнувшись, тронул с места. В дверях появилась женщина лет сорока, встала подбоченясь, смотрела вслед отъезжающей машине.
— Любовь Марковна? — окликнул вопросительно.
— Ну… она самая, — цепко прошлась взглядом.
Не похожа она на ведьму или как её там… Нормальная тётка — не худая и не толстая, крашеная блондинка в кудряшках. Косынка на шее кокетливо повязана. Лёгкое светлое платье в мелкий цветок туго обтягивает полные грудь и бёдра. Платье — короткое, коленки — круглые. Глаза и губы накрашены. Такие обычно за прилавком стоят, за словом в карман не лезут: если в настроении, готовы зацепиться языком, поддержать твои незамысловатые шуточки, а если нет — не задумываясь пошлют куда подальше. К таким мужики тянутся, уверенность их чувствуют, командиры они по жизни.
— Добрый день! Я от Леонида Борисовича. Он должен был предупредить.
— О, как! Ты, значит… Ну и как там жизнь лесная? Одичали, поди, совсем?
— Нормально. Мы это… своё выполним.
— Да уж знаю, в уши надули. Ловко вы… Ладно, какое там дело у тебя ко мне?
— Жена от меня ушла, вернуть хочу. Леонид Борисович сказал, помочь можете.
— Выгнал, что ли, по пьяни? Бил? Гордая?
— К другому ушла, — выдавил сквозь зубы.
— А тебя, значит, корёжит — как посмела? Так, что ли?
— Есть немного… Ну, и это… люблю.
— Ой! Люблю! — передразнила. — Все вы мужики одинаковые. Фото принёс?
Кивнул. Полез в карман за фотографией.
— Подожди, — остановила. — Иди, вон, в теньке на лавочке посиди. Я сейчас двери запру и подойду.
Ну что, Игорёк? Вот сейчас всё и решится. Неужели не обманул старикан? Чёрт! Надо было сначала попросить, чтобы шип вытащила, потом уже остальное. Не сообразил.
Сидел на кособокой лавочке, поглядывал на дверь, откуда должна появиться Любовь Марковна. Рядом, почти у самых ног, на истоптанном пятачке, ярили сизари. Голубь — раздувая перья на шее, гукая, наступал на голубку, та, мелко семеня, отступала. Топтались по кругу.
Послышался нарастающий гул проходящего поезда. Пронёсся и затих.
Любовь Марковна возилась с замком, запирая входную дверь. Подошла. Распугала голубей. Перелетели метров на десять и опять завели свою карусель на освещённом солнцем грязном асфальте.
— Ну, давай.
Присела рядом, фото рассматривает.
— Как же ты такую красивую упустил?
Промолчал. Не рассказывать же ей обо всём.
— Значит, вернуть… — произнесла задумчиво, что-то для себя решая.
Откинулась на спинку лавочки, косынку с шеи стянула, на голову набросила — лица не видно. Фотографию меж сжатых ладоней держит. Замерла.
Интересно. Но как-то уж очень простенько. Где кипящий чан, сушёные лягушки, пиявки и мухоморы? Заклинания разные? Сидит с платком на лице… и всё? Фигня какая-то, разводка, похоже.
Резко сдёрнула косынку, повернулась, смотрит с удивлением.
— Что?
— Как тебя звать?
— Игорь.
— Что же ты, Игорь, не всё рассказал?
— Да вроде всё…
— Всё? А с довеском что делать будем?
— С каким довеском?
— Ребёнок у неё. Девочка. И не от тебя.
— А-а-а… я думал, это…
— Думал он! — перебила. — Здесь не думать, а решать надо. Насочинял, поди: она — к тебе, а ребёнка — с тем? Или в приют? Я на такое не пойду, и не проси!
— Да вы что? Конечно, вместе: она и ребёнок. Как по другому-то? Я потому и не рассказал про ребёнка, считал, что само собой разумеется.
— Смотри, не ошибись. Значит, возвращаю с довеском?
— Да. Не сомневайтесь.
— Помолчи.
Платок — на лицо, фотографию — в руки. Застыла.
Отвёл взгляд. Смотреть на неё не хотелось. Будто за чем-то интимным подглядывал. И только сейчас заметил, какая же грязища вокруг: разбросаны куски бетона, смятые пивные банки, пустой стакан насажен на обломанную ветку, бычки, втоптанные в землю. Но всё равно было хорошо здесь сидеть — тишина и запустение давали ощущение домашнего уюта — привычно и знакомо.
— Можешь двигать к своей зазнобе.
Фотография лежит на лавочке: Марина смотрит, и что-то страдальческое читается во взгляде. Убрал в карман.
— Спасибо! И… прямо вот ехать? А говорить — что?
— Да не боись ты. Поезжай. Само всё сложится, не сомневайся. Ну, я пошла. Адью!
— Любовь Марковна, подождите! А это… шип ещё. Леонид Борисович сказал: вы можете… Мы, что обещали, выполнили, — напомнил.
— Мешает, что ли? — Смотрит с усмешкой.
— Не то чтобы мешает… — смешался, — но как-то неуютно с ним.
— Рубашку расстегни.
Полезла за пазуху. Ладонь к груди прижала. Горячая. Напрягся — вдруг, как тогда, болью окатит.
— Но-но! Спокойнее. — Показала зажатую в пальцах иголку, тонкую, как волос.
Ничего не почувствовал. Ни боли, ни облегчения, что избавился. Словно занозу из пальца вытащили — как в детстве: сначала страшно, а через секунду уже забыл.
— Кстати, — оглядела оценивающе, откровенно задержав взгляд на голой груди в распахе рубашки, — ты где остановился, в гостинице? У меня комната свободна. Ах да! Ты же сейчас к своей понесёшься. Что-то туплю я… Давай двигай! Скатертью дорога.
— Деньги, которые остались, вам отдать?
— Промеж собой поделите.
Вокзал с понуро застывшими поездами остался за спиной. Город встретил весёлой суетой: неслись машины, шаркали ноги прохожих, катились велосипеды и коляски, развевались подолы летних платьев, смеялись и плакали дети. Шёл, ощущая себя пустым и лёгким. Экзамены сданы — впереди лето! — всплыло из глубин памяти забытое чувство. И о Марине старался не думать. Ничего не должно висеть за спиной. Свобода! Свобода бездумно брести по улице, провожая взглядом молоденьких мамаш с колясками, свобода купить запотевшую бутылку пива и не спеша пить из горлышка, сидя на лавочке, наблюдая, как пацаны гоняют по кругу на самокатах, что есть силы отталкиваясь ногой от асфальта. Нет никаких дел и обязательств. Передышка, отдых. Вот только… Марина. Навязчиво пробивалось сквозь ленивую расслабленность отрывочное, несформулированное: ребёнок… куда? где жить? обратно в Пинегу? как с этим — афганцем? прийти сказать: «Вот он — я»? Да и не вернётся она ко мне. Ну не может такого быть. Станет ли вообще разговаривать? Нельзя заставить человека в одночасье полюбить другого и уйти из семьи. Да ещё с ребёнком… И это неверие успокаивало
14
Если бы у Максима лежал в кармане мобильный телефон и была включена геолокация, при желании он мог бы определить, что Игорь Константинович находится совсем рядом — через две улицы. Телефона не было — остался в чемодане на базе. Но суть не в этом, а в том, что шли они схожими путями, оба старались вернуть утраченное.
Сначала Максим нарезал круги возле здания полиграфического колледжа, где училась Нелли. Хотелось появиться внезапно, прямо посреди занятий, чтобы охнула, сорвалась с места, подбежала, обняла и в грудь уткнулась. Действительность внесла свои коррективы. Здание встретило пустыми гулкими коридорами — каникулы, занятия ещё не начались. Значит, нужно искать её дома. А до её дома ещё пилить и пилить, если пешком. Лезть в троллейбус не хотелось. Хорошо, что адрес записал — перед расставанием. Вышагивал, вспоминал… Казалось, что их встреча случилась очень давно — месяц, полгода назад. А прошла всего-то неделя. Если каникулы — вдруг куда-нибудь уехала? Гнал эти мысли. Подсознательно хотел ясности: они теперь вместе? Ничего, через час всё прояснится.
15
Серёга Головин, по прозвищу Головастый, сидел с друганами на лавочке возле детской площадки. Передавая бутылку, втихаря потягивали портвейн из горлышка. Портвейн был тёплым и сладким. Лениво спросил:
— Откуда бабло на «крымский»?
— Клиент подогнал, — пояснил Рыжий. — Мажористый тип. Глушак ему меняли. Такую приблуду поставили — ревёт на всю округу! Типа спорт-кар у него.
Закурили, пряча сигареты в горсти. Косились на мамаш, пасущих мелюзгу, — как бы крик не подняли.
— Пошли отсюда, — не выдержал Колян. — Сейчас начнётся. Перетекли в соседний двор. Здесь, возле гаражей-ракушек, было спокойно.
Головастый глотал портвейн от нечего делать. Выпивать не хотелось. А как, если подошёл, а они… Не отказываться же, раз угощают? Не по-пацански. С одной стороны, хорошо, что встретил — давно не пересекались. С другой… — не очень-то с ними и интересно.
Серёге Головину везло по жизни — всё само собой получалось. Хотел уйти после девятого, да родители вцепились — учись, мол. Мог бы легко настоять на своём, но спустил на тормозах — школа так школа, с грехом пополам закончил. Армия не страшила — белобилетник. Мать подсуетилась, два года знакомым врачам подарки таскала. В институт с такими знаниями соваться нечего. Не на работу же устраиваться? Значит, в колледж. Выбрал тот, где баб побольше, а мужиков поменьше. Но не это главное. Был Серёга просто красив. В кого таким уродился — непонятно. Гены как-то перепутались или что там ещё? Мать и отец — низкорослые, а в нём — метр восемьдесят четыре. Широкоплечий, с узкими бёдрами, словно плаванием с детства занимался. Ха! Проплыть-то метров сто, конечно, может, но еле-еле. Волосы русые, густые и волнистые, черты лица тонкие и достаточно мужественные, глаза голубые. Хоть сейчас в кино снимать. Немногословен. Это придавало определённый вес в компании ровесников. От девок отбоя не было. Вот это ему нравилось. Стоило только захотеть, и она уже рядом. В глаза заглядывает. Вот только не надо на дур время тратить. Не хочешь? Что-то требуешь? Гуляй! Вон их очередь стоит. Готовых…
Сейчас с Машкой крутил. Центровая тёлка с курса. Но она с родаками в Эмираты свинтила, а он — вот здесь, с этой гопотой портвейн пьёт. Скучно.
— Ну, что? По пивасику? — Колян, запрокинув голову, вылавливал последние капли из горлышка. Аккуратно откатил пустую бутылку к стенке гаража.
— Можно, — лениво отозвался Рыжий. — Ты, Головастый, как? С нами?
— Не… у меня тут одно дельце наклёвывается.
— Опять шпилить кого-нибудь собрался?
— Всё может быть… Кстати, хаты пустой на пару часов нет, случаем?
— А что за тёлка? Может, у неё подруги есть? — поинтересовался Колян.
— Дура одна из колледжа. Втюрилась по уши. Второй год уже… А сама плоская… ни рожи, ни кожи. Столкнулись случайно сегодня утром, сдуру договорился вечером пересечься. — Сплюнул под ноги. — Так что? Нет пустой хаты-то?
16
Шуга шла по реке, шуга…
Плоская белёсая равнина, сливающаяся с серым небом, прорезана чёрной лентой реки. Ветер гонит позёмку, и вихревые языки длинно извиваются на снежном насте. Одинокая старая ива застыла, раскинув в стороны корявые ветви. Узкая полоска тонкого льда под самым берегом с вмёрзшей жёсткой травой. Чёрная вода выдыхает холод — едва заметный пар висит над ней. Река из последних сил сопротивляется нападкам мороза, не позволяя сковать льдом водную гладь. Но всё уже предопределено — не вывернуться, не спастись. Вот что видел Максим, а вовсе не двор, освещённый редкими фонарями, не разлапистые кусты сирени возле подъезда, не застывшие машины вдоль тротуара и не удаляющуюся парочку: Высокий парень по-хозяйски облапил худенькие плечики Нелли.
Стоял, привалившись плечом к водосточной трубе, которая низвергалась откуда-то сверху и загнутым концом оканчивалась возле ног. Глаза закрыты, губы шевелятся, слов не слышно.
Ещё пять минут назад всё было по-другому. Тёплый ветерок ерошил волосы, и весь он был наполнен радостным ожиданием. Вот сейчас! Вот сейчас он её увидит!
Не успел окликнуть. Даже если бы и успел, ничего бы не изменилось.
Хлопнула дверь. Она стремительно вышла из подъезда в тёплый городской вечер — худенькая, в белом платье, с сумочкой в руке. Пошла вдоль дома. Он хотел позвать, даже руку зачем-то поднял. Осёкся. Из тени вышел парень — высокий, длинноволосый. Лица не разглядеть — свет со спины. Нелли заспешила. Парень стоял — ждал. Остановилась. Смотрит на него снизу-вверх. Взял за подбородок, ещё сильнее запрокинул ей голову, поцеловал — быстро, небрежно. Обнял, и они пошли…
И пошла по реке шуга…
17
Игорь никак не мог решиться. Вот он — подъезд. Чахлые кусты в крохотном палисаднике. Дверь подъезда открыта, подпёрта обломком кирпича — заходи! Подняться на третий этаж и нажать кнопку звонка. Бродил по двору, смотрел на окна. Одно приоткрыто, ветер занавеску качает. Ещё два часа назад он размышлял о Марине, о том, реальна ли возможность её ухода. Сейчас стало не до рассуждений. Как? Звоню в дверь. Открывает афганец — что говорю? Что делаю? Звоню. Открывает Марина. Первые слова — какие? У неё из-за спины — афганец. Что я делаю?
Двор наполнялся людьми. Конец рабочего дня. Выползли собачники. Мамаши с колясками на вечерний променад. Марина — ведь тоже должна? Сколько девочке? И афганец — с работы… Сейчас мы и столкнёмся нос к носу. Отошёл в глубь двора, под деревья. Чего я жду? Надо что-то делать!
И уже решился — нельзя больше тянуть, — как вдруг увидел. Даже не поверил сначала, настолько сжился с надоедливо уёмаячившей перед глазами картинкой: распахнутая дверь квартиры и он, застывший в растерянности на пороге.
Она? Да!
Марина шла по тротуару, чуть согнувшись, подталкивала в спину девочку, столбиком застывшую на самокате. Светлое платье с коротким рукавом, в руке белый пакет. Самокат красный, с жёлтыми весёлыми колёсами. Девочка совсем маленькая, в светлых кудряшках. Всё это отложилось промельком в первый момент узнавания.
Не раздумывая пошёл навстречу.
А она изменилась. Располнела? Нет. Может, только чуть-чуть… дородность появилась, уже не та девушка, которая была со мной — женщина. Причёска другая, да и вся она…
— Игорь? Ты?
Не успел ответить.
На порыве: на цыпочки, обняла, прижалась, ткнулась губами куда-то в подбородок, отстранилась, вглядываясь в его лицо, и заговорила быстро, сбивчиво:
— Я только сегодня… — отвела взгляд, и шёпотом, — господи, какая я была дура! Что я наделала!
Застыл, настолько это было неожиданно.
Снова порывисто обняла, почувствовал, как дрожит… не дрожит, сотрясается телом.
Она старалась прижаться сильнее, а он поверх её головы смотрел на девочку, что застыла в двух шагах, а девочка смотрела на него. И столько было грусти и испуга в её глазах, что попытался отстранить Марину.
— Подожди! — Сам удивился, услышав свой чуть охрипший голос: это были первые слова, которые произнёс, а казалось, говорит, говорит, отвечает ей… — Познакомь нас. Что это за принцесса на таком красивом самокате?
— Да! Да, — зачастила. — Это Поля. Полина. Поля познакомься с… — замялась на долю секунды, — с дядей Игорем. Игорь мой друг, он к нам в гости приехал. Да, Игорь?
Девочка, потупившись, молчала, ни на него, ни на мать не смотрела.
Что же я за идиот, игрушку какую-нибудь купить не догадался! Ведь знал же… Присел на корточки. Сам себе был противен, сюсюкая:
— Ах, какой у тебя самокат красивый! А ты сама на нём ездить умеешь?
Девочка не реагировала, всё так же задумчиво глядела в сторону.
— Полинка у нас стесняется, — встряла Марина. — Молчунья она. Боится незнакомых. Но вы обязательно подружитесь. Обязательно! Да что же мы встали посреди улицы? Пойдём, пойдём! Ты ведь ко мне приехал? — И столько надежды, отчаянной просьбы звучало в её вопросе, и так смотрела…
Обнял, прижал к себе, зашептал на ухо, косясь на застывшую внизу девочку:
— К тебе! Конечно, к тебе! Я так долго этого ждал. — И, произнося эти сбивчивые слова, вдруг понял, что не так: Марина, она же всегда спокойной была, слова лишнего не вытянешь, а сейчас — сплошной порыв: говорит, не умолкая, будто её изнутри что-то распирает.
18
Душно. Надо заставить себя встать, открыть форточку, глотнуть свежего предрассветного воздуха, но навалилась апатия, двигаться не хотелось, да и сил не было. Выгорел эмоционально. Лежал на боку, зарывшись лицом в подушку, одеяло — в сторону. Жарко. Казалось, чувствует липкость собственной кожи — любовный пот, замешанный на обоюдном безумном стремлении стать единым телом.
К ней он не пошёл. Не хотел смотреть на её жизнь с этим: на его одежду, тапочки, бритвенные принадлежности в ванной. Пока не вошёл в его дом, он не ворует. А переступив порог… И он помнил этот взгляд. Такое не забывается. Марина не настаивала. Продолжала держать его за руку, другой подпихивала в спину Полю, стоящую на самокате. Пакет с продуктами он у неё забрал. Таким кагалом двигаться было неудобно — перекрывали весь тротуар, — но продолжали медленно идти. Добрели до детской площадки. Полина, бросив самокат, побежала знакомиться с железной черепахой, тяжело распластавшейся на земле. Марина заполошно, перескакивая с пятого на десятое, рассказывала о себе, о своей жизни. Сама она сейчас работает в школе — литература у седьмых-восьмых; муж — в рейсе, дальнобой, вернётся завтра или послезавтра, — пока не звонил, потому и пригласила к себе; у Полиночки аллергия на холодный ветер, лицо распухает и краснеет, но это не страшно, надо просто внимательно следить. Узнав, что он остановился в гостинице, сразу предложила: «Давай я к тебе приеду?! Полю накормлю и уложу. С соседкой договорюсь, она у меня переночует». И ни тени сомнения у неё не было, только азарт и радостное желание встречи. И он, конечно же, согласился.
Потом… ехал на такси; опасаясь, что всё сорвётся, предлагал деньги администраторше, уговаривая переселить его в отдельный номер; судорожно царапал на листке записку Максиму; собирал по номеру разбросанные вещи; метался в магазине, выбирая какие-то фрукты; купил шампанское и бутылку сухого. На улице, пока стоял в вечерних сумерках на ступеньках магазина, подумалось: «До чего же пошло. Гостиничный номер, женщина, шампанское и фрукты… слишком прозрачно, зачем всё это…» — но тут же и забылось, вытеснилось очередным приступом вожделения, желанием медленно и нежно обладать этим знакомым телом, а потом лежать рядом в темноте, ощущая её дыхание на своей щеке.
Душ, бритва и томительное ожидание.
Всё было не так! С самого начала…
С порога, без слов — прижимаясь всем телом, целовала, поспешно расстёгивала пуговицы на его рубашке. Заразился её желанием. Все слова, что заготовил, мгновенно испарились. Какое там шампанское! Стараясь не прерывать поцелуя, молча срывали с себя одежду. Успел ударить по выключателю, и они провалились в постель и друг в друга.
Это была не Марина, но было уже не важно. Её лицо и тело, но не она. Вот выпуклая родинка чуть ниже лопатки, вот узкая полоска шрама на предплечье — сильно оцарапалась о ржавый гвоздь, торчащий в заборе, вот маленькая мочка уха, которую она любит, когда целуют, грудь стала тяжелее и больше, и бёдра тоже… — это Марина. Лица не видно — темно, но это — она! А вот женщина, которая сейчас на мне, которая сочится желанием, стонет с подвизгом, царапает мне грудь ногтями, — это уже не Марина. Никогда она такой не была. Она же медленная, закрытая… дышит только тяжело и трясёт её, когда… Поэтому нежность топит — чувствуешь, что отзывается, выходит она настоящая наружу, тянется к тебе. Эти мысли проносились в мозгу во время краткого отдыха, когда шарил рукой в темноте в поисках бутылки. Захлёбываясь, пил сухое из горлышка, не ощущая вкуса, и снова погружался в телесную свистопляску. Марина была неутомима, он выдохся первым. Замолил о пощаде: давай отдохнём!
Лежали, рассматривая темноту. Заговорила первой:
— Забери меня, пожалуйста! И прости за всё. Слышишь? Прости!
Обнял, притянул к себе.
— Я когда тебя сегодня увидела, сразу поняла… не могу здесь больше. Поля, она хорошая, ты её полюбишь, я знаю. Уедем и заживём вместе, да?
Поцеловал в лоб.
— Уедем. Я же за этим приехал. — Поправился, — За вами приехал. — И тут почувствовал, что врёт, но думать об этом сил пока не было.
Она ушла под утро, только-только начало светать. За окном моросил дождь. Порывался проводить, но она запретила, и он был благодарен ей за это. Валялся на растерзанной постели, смотрел, как она одевается. Женщина! Раздеться — порыв: сбросить, сорвать. Одеваться — тщательно: предстоит выход в свет, надо подобающе подать себя окружающим, чтобы и тени догадки ни у кого не вызвало, что происходило несколько часов назад.
Вызвала такси. Поцеловала. Сказала, что позвонит в районе двенадцати: «Ведь нужно же что-то решать. Да?»
Постепенно, вместе с утренним светом, тайком заползшим в окно, пришло отрезвление и понимание случившегося. Ему это не нужно. Не хочет. Это не та Марина. Да если бы она даже была той… Там девочка! Девочка на самокате, у которой есть папа и мама, которую любят. Какое я имею право её жизнь рушить? Потешил самолюбие, идиот?! Добился своего? Что теперь станешь делать? Увезёшь эту краденую любовь? Так это Марину ты заставил с помощью нечисти вернуться, девочка-то при чём? Как она сказала — «довесок»? Не довесок это. Этот довесок всё перетянет, он на твою совесть камнем ляжет и раздавит. Хотелось выть от стыда и бессилия. И под душ — смыть!
19
Поезд гудел протяжно и длинно. Издали накатил стук колёс, усилился, прогрохотал и потерялся где-то вдали. Серость дня топила, моросило без перерыва — мелко, затяжно. Казалось, лето кончилось. Вот она, осень — накрыла покрывалом дождя, ознобом под лёгкой курточкой. Разлилась на асфальте лужами, которые старался обходить по привычке, хотя и без толку — ноги давно промокли. Только бы она была на месте. Господи, сделай так, чтобы она согласилась!
Толкнул дверь, окунулся в сырой запах глаженого белья, прошёл коридором, заглядывая в открытые двери. Поздоровался со встретившейся тёткой, хотел спросить — не успел — проковыляла мимо, не ответив на приветствие. Где её искать? Заглянул в следующую приоткрытую дверь.
Любовь Марковна сидела за столом, заполняя разлинованную страницу в толстой тетради. «Такие девяносто шесть копеек раньше стоили», — неожиданно всплыло в мозгу. Оторвалась, посмотрела, кто вошёл. В очках и белом халате выглядела отрешённо строгой, похожей на врача.
— Дывись, кто к нам пожаловал!
— Здравствуйте, Любовь Марковна! Вы извините, я…
— Дверку-то за собой прикрой. Ишь, раскричался.
Сняла очки. Из строгой превратилась в насмешливую.
Ощутил несуразность своего прихода, униженную зависимость от этой женщины. Послать бы всё к чёрту! И её в том числе. Уехать куда-нибудь, чтобы не видеть, не помнить…
— Ну? Продолжай, раз начал…
Как ей объяснить? Ведь не поймёт. Все заготовленные фразы, что проговаривал по дороге, не подходили. Невозможно было при ней вывернуть душу наизнанку, да и не получилось бы, наверное, донести словом то, что чувствовал.
— Любовь Марковна! Верните всё, как было. Пожалуйста! Я вас очень прошу.
Вся его дальнейшая жизнь зависела сейчас от этой женщины. Стоял перед ней, как набедокуривший мальчишка, пойманный за нелицеприятным занятием.
— Что, красавец, любовь не по вкусу пришлась? Или одумался — ребёнка, что она нажила, принимать не хочешь?
Вскинулся, удивлённо: «Что она говорит такое? Ребёнок-то здесь при чём?»
Исчезла насмешливость во взгляде — смотрела зло, с презрением.
— Другая она, — выдавил из себя, только чтобы не молчать.
— А ты что хотел? В ту же реку дважды? Не бывает такого. Что заказывал, то и получил. Негодный товар возвращать — такого уговора не было. Разговор окончен.
Вспотел. Всё рушилось.
— Любовь Марковна! Не для себя! Вернее, и для себя тоже… Там девочка! Ведь семья. Папа, мама, она на самокатике — они же вместе. Зачем их? Идиот я! О себе только думал. Самолюбие чёртово. А её увидел… Её-то за что? Марина, я — ладно… Этот, муж её — тоже пережить можно. Но как с девочкой? Я же не прощу себе этого. Да и не в прощении дело. Просто нельзя так, и всё! — выплеснул из себя, путанно, бессвязно, уже не надеясь.
Стоял, смотрел в пол, ждал, что сейчас снова погонит. Нет, заговорила спокойно:
— Я же тебя спрашивала: хорошо подумал? Готов на это пойти? Ты ответил. Слово дал. А слова очень много значат. Ими нельзя разбрасываться. Слово — это цемент, который скрепляет действия. Не понимаете вы этого, — произнесла задумчиво. — Для вас слова — пшик. Раньше-то за слово жизнью поплатиться можно было. Послать бы тебя куда подальше… чтобы уроком на всю жизнь. Да только и мне девочку жалко — ей-то к чему такой новый папаша-рохля? Карточку давай.
Судорожно рвал из кармана фотографию Марины. Хорошо, что так и не выложил, об этом он как-то не подумал, когда сюда шёл. Протянул. Не верил — неужели сейчас?..
— Любовь Марковна…
— Молчи!
Пристально всматривалась в лицо Марины на фото. Длинно дунула. Приложила ко лбу и медленно провела по лицу — сверху вниз — до подбородка. Её слегка передёрнуло. Открыла глаза. Молча протянула ему фотографию.
«Неужели всё?!» — радостью полыхнуло в мозгу. Губы сами растянулись в улыбку.
— Чему радуешься? — осадила. — Свободе? Зря. Ты на себя ещё одну слабость повесил — потом поймёшь. А теперь уезжай из города и не вздумай ей на глаза попасться. Смотри, не шути с этим.
— Да. Конечно! Спасибо!
Встала из-за стола.
— Подойди-ка поближе.
Сделал шаг навстречу.
Неожиданно легонько хлопнула по груди ладонью. Почувствовал укол, отстранился.
— Что это? Зачем? — машинально спрашивал, хотя сразу понял, что.
— Во-первых, чтобы не вздумал баловать, а во-вторых — ты же сам просил вернуть всё, как было. Вот я и вернула. Что не так?
Замялся. Тёр рукой грудь. Сказать было нечего.
— И ещё запомни: любовь нужно заслужить. Честно. Самому. А не к Любови Марковне за помощью бегать. Всё! Иди. И, надеюсь, я тебя больше никогда не увижу.
Села за стол, стала листать тетрадь, давая понять, что разговор окончен.
— Спасибо, — тихо проговорил, прикрывая за собой дверь.
Капли висели по краю навеса, набухали, срывались вниз, и на их месте тут же возникали новые. На мгновение замер, готовясь выйти под дождь. Серость, насыщенная влагой, мокрая листва, рябой асфальт в оспинах дождевых капель. И только сейчас ощутил, что замёрз, — била дрожь — то ли от влажной куртки, что тяжело обвисала на плечах, то ли от нервного напряжения, которое всё ещё не отпускало. Подставил под падающие капли ладони. Умыл лицо. И пришло осознание, что всё закончилось. Закончилась эта ночь, которая не принесла ничего, кроме ощущения нереальности происходящего. Не нужно больше думать о Марине, о ребёнке, о самом себе. Отступило неотвратимое будущее. Можно просто существовать в мелких повседневных заботах. Она не позвонит в двенадцать, он не услышит её голос, ему не нужно будет принимать решение. Да, он виноват: ввалился сдуру в чужую жизнь, поворочался там, как слон в посудной лавке, порушил что-то, но ведь не до конца? Да, жалко её, тяжело ей будет, когда очнётся… И так хочется верить, что хватит ей сил промолчать, списать всё на внезапно охватившее безумие. А так оно и есть! Просто она не знает об этом. И рассказать ей нельзя…
Машинально провёл ладонью по груди под курткой. Не виновата она вовсе и не должна себя винить, это всё он с его многолетней обидой… У неё муж, ребёнок — пусть она попробует жить дальше, будто ничего не было. Пусть постарается забыть — время лечит. Говорил с ней, с собой: сбивчиво объяснял, уговаривал, каялся и просил… и вдруг почувствовал: исчезла заноза многолетней обиды. Стоял, шептал, обращаясь к повисшей пелене дождя, просил дать счастья в этой жизни: ей, её мужу — этому пожилому афганцу, девочке, которая стала почти родной, красному самокату, чтобы никогда не ломался. Искренне. Он любит их. Всех! Сам — пропадёт, исчезнет и никогда больше не потревожит. Улыбнулся и шагнул под дождь.
20
Максим маялся уже который час, ожидая, когда проснётся Игорь. Тот ввалился в номер днём. Был хмур и бледен. Швырнул сумку с вещами в угол и, вместо «здравствуй», со словами «если я сейчас не посплю, то вымру!» рухнул не раздеваясь на кровать. Уже стемнело, а он всё спит, уткнувшись в подушку. Лицо серое, и щетина на щеках повылезла. Что у него там приключилось? Похоже, не срослось… И как теперь? Хотя… это не мои проблемы. Я — свободен. Но его всё же жалко. Привык к нему, что ли? А кого мне ещё жалеть? Не Нелли же? А что Нелли? Напридумывал за неё любовь… а всё не так в этой жизни. Вот и утрись. Всё растерял, ничего не осталось. Да когда же он проснётся? Осточертело целый день в номере. Жрать охота!
Магазин блистал светом. Потерянно ходил вдоль полок, не очень представляя, что же купить? Долго стоял перед витриной со спиртным. Выпивать не хотелось, но подозревал, что об этом первым делом спросит Игорь, когда проснётся. Купил бутылку рома — этикетка с пиратом понравилась.
Застал его стоящим у окна — огни в темноте рассматривает.
— Ты извини, что я такую катавасию с номерами устроил, — произнёс, не оборачиваясь, — так нужно было… Как у тебя дела?
— Нормально. Я тут еды принёс.
— А выпить у нас не осталось? — Обернулся, а взгляд-то тусклый.
— Вот! — Зашарил в пакете. Достал бутылку, показывая.
— Чего это ты на ром перешёл?
— Этикетка понравилась. Пират! Как-то созвучно: нечисть, привидения, пираты и прочая хрень…
— Давай её сюда. — Игорь не слушал, расставлял стаканы на тумбочке.
Сели. Разлили. Подняли… Максим ждал: может, что скажет? Но Игорь выпил сразу и застыл с закрытыми глазами. Молчали.
— Что делать собираешься? — спросил наконец.
— Не знаю. Какая-то опустошённость…
— Опустошённость — это хорошо. Значит, долгов не осталось, не держит ничего, можно начинать жить заново. Вот давай и выпьем за твоё освобождение, — потянулся к бутылке.
— Подождите! Давайте я хоть сыр порежу, нельзя же без закуски.
— Можно, Максим, можно, а иногда даже и нужно. — Игорь наконец-то улыбнулся. — Давай, давай режь.
— А у вас как дела? — поинтересовался, некрасиво кромсая ножом кусок сыра.
— У меня, Максим, как в сказке… где главный герой — Иван-дурак.
— Не понял.
— Не буду ничего рассказывать. Облажался я… вот и всё.
— Подождите! Вы же ходили шип вытаскивать? И что?
— Вот он — шип. Тут он, — постучал ладонью по груди. — Сжился уже с ним.
— Тётка отказала? Неужели Борисыч соврал?
— Да нет… Старикан слово держит. Это я сам… виноват.
— Не расскажете?
— Нет.
Молчание становилось тягостным. Порывы ветра швыряли капли дождя о стекло. Максиму на мгновенье показалось, что они остались одни, совсем одни — зависли в этом освещённом квадрате гостиничного номера в тёмной пустоте. Игорю ничего не казалось. Ему хотелось выпить и снова — выпить. Убить себя спиртным — пропасть, раствориться, уснуть навсегда. Не умереть, уснуть — и там окунуться во что-то очень хорошее, доброе и спокойное.
Зазвонил телефон. Максим видел, как Игорь вздрогнул, как с опаской вглядывался в высвеченный на экране номер. «Слушаю. Нет, спасибо, не надо», — с облегчением выдохнул.
— Предлагают бесплатную диагностику опорно-двигательной системы, — пояснил. — А вот, представь, — усмехнулся, — звонок, и ласковый женский голос нараспев предлагает: сегодня у нас акция по бесплатному извлечению грёбаных ядовитых шипов из грудной клетки с попутным решением ваших накопившихся проблем.
— Да. Это было бы здорово. Так всё-таки, что собираетесь делать?
— Максим, у меня теперь одна дорога — в лес, к старику. Надо же от этой дряни избавляться. Поеду, поговорю, а там посмотрим…
— Тогда и я с вами.
— Тебе-то зачем? — Игорь с удивлением взглянул на Максима. — У тебя же всё хорошо. Задание мы выполнили — гуляй на все четыре…
— Вот именно. Куда? На работу не вернусь. Бессмысленно. Геология в этом районе мне заказана — слушок мгновенно поползёт. Другую работу искать? Так я кроме геологии ничего не знаю. В личной жизни — швах. Была тут одна… думал, может, с ней? Да не срослось. Другой у неё. Куда? Возвращаться домой, в посёлок, а зачем? Что я там не видел?
— Подожди. Подожди, не гоношись. К старику-то зачем? Уезжай куда-нибудь подальше, где тебя никто не знает, и устраивайся по специальности.
— Думал я об этом. Правильно вы говорите. Уехать… Уехать теперь можно куда угодно, — Максим произносил слова не торопясь, задумчиво, будто проверяя себя. — Брательник у меня сидит. В лагере под Ленском. Это в Якутии. Ему два года ещё… Туда поеду. Но хочу сначала с Леонидом Борисовичем поговорить, вдруг чем поможет? Вы как думаете?
— Ой, Максим, не знаю… Старик ведь за просто так ничего делать не станет.
— Это понятно…
— Хотя… — Игорь оживился: перспектива возвращаться в лес вместе с Максимом его очень даже устраивала. Вдвоём — это не одному с нечестью бодаться. — За спрос денег не берут, как говорится. Сначала нужно что-то выяснить, тогда уже и принимать решение. Поехали! Вместе в любом случае веселее. Ну, за планов громадьё? — Щедро разлил ром по стаканам.
Максим непроизвольно поёжился.
— Давай! — Игорь поднял стакан с жёлтой жидкостью. — Нужно сегодня выспаться и отдохнуть.
Он снова почувствовал себя главным, принимающим решения не только за себя, но и за этого парня.
— Завтра сдадим машину — и в аэропорт. С билетами, я думаю, проблем не будет. А дальше разберёмся на месте. Да не кисни ты! Всё будет хорошо. Проснёшься, солнце будет светить ярко — всё по-другому, по-новому покажется.
— Откуда знаете?
— Знаю, и всё!
21
Солнце вставало над лесом — яркое, жаркое. Не спеша вставало, по-хозяйски. Поднималось выше и выше. Расползлись тени, зажелтели стволы сосен, капли росы посеребрили траву, истошно затрещали сороки, мошкара пустилась в хороводы над водой, со дна, поборов дрёму, всплывали рыбы — бесшумно разевали рты, стараясь ухватить мелькавших насекомых, и от их тщетных усилий на водной глади расходились круги.
Катерина приплясывала возле печки под музыку, едва доносившуюся из наушников, варила в помятой кастрюле густое коричневое что-то, пахнущее земляникой, — может, какое зелье, а может, просто варенье.
Леонид Борисович, строго всматриваясь сквозь очки в экран монитора, шерстил новости в интернете.
Дядя Вова совершал традиционное утреннее омовение: зажав пальцами ноздри и уши, с наслаждением погружался в воды озера.
Любовь Марковна, лёжа в постели, рассматривала перемещающиеся по потолку тени — листва за окном гуляла под утренним ветерком — и думала, что за двести лет с хвостиком активная половая жизнь совсем не приелась, а скорее, наоборот, — доставляет всё больше и больше удовольствия. Рядом, благоухая лёгким перегаром, спал молодой курчавый паренёк цыганистого вида, подобранный третьего дня на вокзале.
Пещерник, уединившись, в кромешной темноте латал прохудившуюся пятку на валенке и размышлял, что всё-таки зря не схоронили этих московских придурков в пещере. Спрятали бы поглубже, и дело с концом. Вовек бы не нашли. И лишь мерный стук падающих капель нарушал бы вязкую тишину пещеры.
Мишаня с Колюней, по-доброму переругиваясь, починяли трактор. Нависали широкими измазанными лицами над распахнутым нутром мотора.
Настёна вела дочку в садик. Шла по улице, и встречные мужики, сбрасывая сонное утреннее оцепенение, оборачивались вслед, провожая восхищённым взглядом: «Вот это жопа!»
Мотя распластался по ягоднику. Подогнув передние лапы, отклячив толстый зад в свалявшейся шерсти, отталкиваясь задними, медленно полз по беломошнику, пожирая ягоды брусники вместе с листьями и стеблями.
Матильда, свернувшись чёрной аккуратной спиралью подле полусгнившего пня, дремала, подставив чешуйчатое тело солнцу.
И вспыхивал огонь, и дули ветра, и где-то отплясывала Дождина, заметая мокрым подолом.
Лучи солнца растекались по глади озера, не достигая дна, где в тёмной илистой мути покоились тела навсегда пропавших. Озера, которого нет ни на одной карте, которое, вполне вероятно, вообще не существует.
По улице Прилукомска, по-журавлиному выбрасывая ноги шествовал Петрович, придирчиво осматривая подвластную территорию — пыльную проезжую часть с редкими прохожими на тротуарах, которые уважительно приветствовали его. Направлялся Петрович на похороны, а хоронили Михалыча. Тело сторожа выловили ниже по течению, недалеко от той поляны, где обнаружили больничные простыни. Тела москвичей и Кольки-шофёра так и не нашли.
Ленка сидела на ресепшене, старательно красила ногти. Отводила руку — разглядывала пальцы. Бездумно выдувала пузыри, которые, лопаясь, оставляли тончайшие следы жвачки на губах, и приходилось счищать их зубами. От этого губы становились красными, сочными.
Марина как начала вчера плакать, так и не прекращала. Казалось, ревела даже во сне. И сейчас, стоя у плиты и помешивая кашу для Полины, украдкой вытирала слёзы. Поля сидела на высоком детском стуле и радостно стучала ложкой по столу.
Вот кому было хорошо, так это Нелли. Лежала и счастливо улыбалась. На кухне гремела посудой мама, но видеть её сейчас не хотелось — пойдут расспросы: где вчера была? с кем? почему так поздно домой заявилась? Хотелось побыть одной, чтобы никто не мешал купаться в свалившемся счастье. Перебирала в памяти вчерашнее: как поцеловал, сразу! Она и не ожидала. Ведь раньше в её сторону даже не смотрел. Рухнули все преграды: он обнял, она прижалась. Потом ещё целовались и ещё… Трогал грудь. Позволила, даже сама две пуговицы на платье расстегнула, чтобы ему удобнее было. На лавочке сидели, в темноте, под деревьями. Потом он рукой туда хотел. Не дала. Нельзя на первой встрече. Ещё невесть что подумает. Обиделся? Ничего… в следующий раз… А вдруг больше не позвонит? Он — вон какой… Отстранённый и глядит свысока. Так настоящий мужчина и должен смотреть. От этого взгляда прямо мурашки по коже — ух!
В гостиничный номер, за плотно задёрнутые шторы солнце не проникало. Там, уткнувшись каменными лицами в подушку, тяжело спали двое. Они уже один раз прошли по кругу, завершив его, но им снова предстояло вернуться в исходную точку и начать всё заново.
Над всей этой общностью живого, кем-то задуманного, но скрывшего свои намерения, страдающего и блаженствующего, ищущего и не находящего, — лёгким пёрышком, высоко в небе, среди комьев белых облаков, парил Листогон, влекомый неведомо кем неведомо куда.
Июнь 2021 — май 2022