Рассказы
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2023
Заборцева Варвара Ильинична — поэт, прозаик. Родилась в 1999 году в посёлке Пинега Архангельской области. Окончила Академию художеств имени Ильи Репина (факультет теории и истории искусств). Печаталась в журналах «Юность», «Звезда», «Новый мир» и других. Участница проектов СЭИП и АСПИР. Лауреат литературных конкурсов, в т.ч. литературной премии «Лицей» (2023). Живёт в Санкт-Петербурге.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2023, № 9.
Куда поднимается дым
До Рождества оставалось всего ничего.
Мы с сестрой переделали все дела, что только смогли придумать. Пирог состряпали, конфет под ёлкой поели. Принесли по охапке дров и даже подрядили Марью, кошку нашу, их сторожить. Поленья дельненько так сложили под стулом у печи, а её сверху посадили. Кошка и рада, тепло любит. Пускай сторожит, мышей у нас всё равно не водится. А сами бегом до лесных озёр, веток еловых набрать. До чего же пахучие. Хорошо будет в доме.
Да только угораздило нас на дым засмотреться. Дружно топятся печи над нашим угором. Холода стоят что надо, рождественские. А мы про мороз и думушки не думаем. Аж валенки примерзают, а мы все глаза по-над крышей оставили. Сестре говорю:
— Шура, гляди! До чего цветной дым! Ты видишь?
— Вижу-вижу. Никакой он не серый, оказывается…
— Да-да, ты гляди, Шура! У самой трубы дым тёмно-синий, потом серый сголуба, а окончанье даже с розовинкой, аж с небом сливается, видишь?
— Вижу-вижу я. Мне вот другое покоя не даёт…
— Что такое?
— Можешь ли ты разглядеть, куда поднимается дым? — спросила Шура очень солидным голосом. Я даже растерялась.
— Как куда… это… на небо, конечно!
— Ага, ещё скажи, в облака превращается.
— А что, похожи они!
— Ой, до чего ты простая. Кто ж на похожести научные теории строит. Не, тут дело серьёзное…
Потом я малёха подумала, не сморожу ли опять какую-то глупость, но не стерпела:
— Дым не уходит бесследно… правда же? Наша бабушка, тётя Зина, дед Никанор да и все на угоре от всей души печи топят. Не может же всё тепло домашнее вот так… без следа рассеяться…
— Тоже так думаю.
Ой, как мне радостно было от этих слов! Сестра у меня умная, значит, и я что-то соображаю. Я на радости разошлась:
— Слушай, а если забраться наверх и самим проверить, куда уходит наш дым?
— Ага, ага, конечно. Верхом сядем на дым и помчимся с проверкой. Так, что ли?
— Ну да, именно так!
— Ага, а на крышу на метле полетим.
— Да ну, что мы, колдуньи какие? Мы сугроб нароем до самой крыши. Снега — хоть до неба ступеньки городи!
Наверное, потом я сказала что-то очень убедительное. Через минуту мы уже строили снежную лестницу до самой крыши. Ясное дело, у задней стены дома, где нет окон. Если бабушка заметит, плану конец.
А план был такой. Заходим погреться. Заметно так ходим-бродим по дому, чтобы бабушка не подумала, что мы весь день на морозе шастаем. Между делом находим верёвку и дедушкину сеть. Как только бабушка соберётся печь затоплять, мы скорее на крышу. Привязываем к сети верёвку с обеих сторон, чтобы нам схватиться. Кидаем сеть на дымное облако, что поупитаннее. И дело за малым: держаться изо всех сил.
Не утерпели, вышли чуток заранее. Тишина на угоре — аж небо хрустит. И мурлычет почему-то…
— Шура, ты слышишь?
Прислушались, плач из трубы идёт. Марьин голос в печи! Только этой беды не хватало.
Марья наша больно ответственной оказалась. Велели дрова сторожить — она и сторожит. Дрова в печь — и она за ними. В тёмной печи разве приметишь чёрную кошку. Бабушка дрова сложила, да, видно, отвлеклась. Захлопнула печь и, видно, снова отвлеклась. Вот и сидит Марья в темнице.
Посидела всего ничего, а страху-то натерпелась. Голоса наши услышала — как поползла по трубе, а тут и мы её встречаем.
Вот и сидим на крыше. Я, сестра и наша чёрная Марья. Дыма дожидаемся.
А он тут как тут. Высоко-высоко поднимается. Сетку бросать доверили Шуре, а я Марью держу, куда её денешь. Шура с первого раза поймала — будто всё детство дым рыболовной сеткой ловила.
Так и летим по дороге дымной. Выше и выше — над угорами нашими, над рекой. Небо темнее Марьи. Но звёзды чем ближе, тем ярче светят.
— Шура, гляди, как светло! Что это, Шура?
— Держи давай кошку покрепче, скоро приедем.
И правда. Дым поверху больше не шёл, прямо стелился по белому-белому полю. Будто свечами поле усеяно — до того ярко сияет. Даже ступать боязно, не дай бог что-то раздавим.
— Шура, надо слезать с дымного облака, верно же? Что будем делать?
— Погоди, я думаю.
А Марья долго не думала. Как выскочит у меня из рук — и бегом по белому полю. И надо же — лапы её в белый окрасились.
— Шура, гляди! Теперь у нас чёрная кошка с белыми лапами! Это хоть не опасно?
А Марья бежала себе вперёд, не зная опасностей. Будто чуяла верную дорогу. И мы пошли на носочках по её следам. Не знаю зачем, но на всякий случай.
Я всё по сторонам глядела. И разглядела — никакие это не поля. Дым печной слой за слоем стелется, плотно ложится. Нет-нет да засветится точечка ни с того ни с сего. И вдруг — так же внезапно — погаснет.
— Шура, почему же точечки гаснут?
— Они вовсе не гаснут, — отозвался голос, мне незнакомый.
Я обернулась и увидела маленького белого волчонка. В детстве я жутко боялась того, как ветер воет в печной трубе. Мне казалось, в ней поселился страшный волк. И тут передо мной стоял, конечно, нестрашный, но всё же волк. Ростом чуть выше Марьи. Думаю, сейчас как встанет кочергой наша кошка при виде волка! А она нет, бежит к нему, не боится. Какой-то свой разговор повели. Но у меня терпежа нет. Присела на корточки и спрашиваю:
— Здравствуйте, господин Волк. Скажите, пожалуйста, почему гаснут эти сияющие точечки?
Нет бы спросить, где мы и как домой попадать. Я первым делом про точечки.
— На землю спускаются. Это ж не просто точечки. Это тепло, что людьми натоплено да накоплено.
— А вы, прошу прощения… — не утерпела Шура.
— А мы, волки, стережём тепло это. Да если в каком дымоходе застрянет, всякое бывает, летаем к вам и помогаем, как вы назвали, точечке, до нужного человека добраться.
— А что ж значит — «нужного»?
— Это уже не волчьего ума дело. Наше дело сберечь и доставить человеку в тот самый момент, когда для него тепло загорается. Всегда нежданно-негаданно.
— Печки топят все, а тепло не поровну возвращается? — не унималась Шура.
— Выходит, что нет. Я и не думал об этом… Вы, это, кошку свою берегите. Тепла в ней много. Видите, аж лапки тёплым цветом окрасились!
Марья и правда чувствовала себя как дома.
Волчонок даже не спросил, как мы сюда попали и зачем. Только добавил:
— Домой возвращайтесь по следу вашей кошки. Она вас выведет.
Марья нырнула сквозь дымную пелену. Грудка её тоже сделалась белой.
И мы за её хвостом. По белому следу, что лапы её оставляли.
Долго ли, быстро — на угоре дома показались. Много печей топится. Друг перед дружкой.
Марья быстро наш дом нашла. К самому крылечку вывела.
Тут как раз дядя Витя приехал, молоко привёз. Прямо с вечерней дойки, ещё тёплое.
— Псс, Шура, давай и Марье миску нальём? С Рождеством, наша милая Марья!
Берегиня
— А знаешь, почему облако не тонет в реке?
Сестра моя, хоть и младшая, но с ответом совсем не замешкалась. Будто он давно лежал у неё в кармане, где полным-полно всякой полезной всячины на разные случаи жизни:
— Конечно, знаю. Потому что у него есть своё дело. Облака оберегают небо, чтобы оно случайно не упало на наш угор или ещё хуже — в нашу реку.
— Вот оно как! Если найду своё дело… тоже не буду тонуть в нашей реке, а значит, мигом плавать научусь. Да мне всё на свете нестрашно будет, когда я найду своё дело.
Думала, думала и придумала.
А может, моё дело — оберегать сестру?
Шура такая умная, в сто раз умней меня, хотя я выше ровно на один выключатель. Мы чёрточками на стене давно измеряем. В этом деле точность нужна.
Умная, но такая хрупкая сестра у меня. За дровами идём — обязательно занозу схватит. В поле венки плетём — травой умудрится порезаться. Как же её не оберегать. Шуре очень, очень нужен оберег, а лучше — бережность.
Бережность… Тут же полюбила я это слово. Оно мягкое, будто овечка у тёти Люси. А звучит оно как! — повторять его хочется. Слово будто волшебное — своим звуком бережёт всю нежность, какая только есть на свете.
Я даже не знаю, умею ли я беречь, живёт ли во мне — хоть немного — та самая бережность…
Думала, думала и придумала. Начну-ка с морковки.
Бабушка никогда не доверяла нам с Шурой сеять и чистить морковку. Говорит, терпение морковке нужно. Без него, привереда такая, расти не хочет. С горем пополам уговорила бабушку поручить мне маленькую грядку морковки. Обещаю-преобещаю, всё сделаю бережно.
Взялась я сеять — всё, как бабушка делает. Высыпала семена в блюдце поглубже, — чтобы ветром не выдувало их. Рядки кочергой начертила, два кулачка между ними отмерила. Вдруг большая морковка придумает вырасти, вширь как поползёт — место в земле нужно. Чего тесниться-то, это вам не укроп с петрушкой.
Рядки водой пролила, чтобы семена быстрее взялись. Тут как с гостями: посуху не держат, чаем надо поить. Земелька у нас не больно гостеприимная, сухая. Может, поласковей примет морковку, если рядки обильно пролью.
Зарывать надо бережно — не сбить семечко. Бабушка говорит, собьёшь его, выскочит морковка мимо рядка — тебе же глаза ломать на прополке, среди сорняка выискивать. Половину с мокрицей и выдернешь, не заметишь.
Вот я и поглаживаю земельку бережно-бережно. Бабушка слова какие-то всегда шепчет, я тоже пошептала, что на ум пришло: «Расти, морковушка, в голову, всем на радость расти, милушка моя».
И надо же — хорошо подросла, дружно взялась.
С прополкой успела, пока мокрица не заглушила. Ай, как полюбила я чистить морковку. Даже веселее, чем с дедушкой в шашки играть. Он мне то и дело поддаётся, я точно знаю, а тут всё по-честному — без поддавков.
Сижу себе, сначала между рядками мокрицу дёргаю, а потом и к морковке потихоньку подбираюсь. Вычищу рядок и налюбоваться не могу: неужели это я такую красоту сотворила? И главное — сберегла её, красоту. Бабушку позвала, она давай охать:
— Анделы, кака красивяшша грядка, любо посмотреть!
Закатились белые ночи — морковка скорее в землю пошла. Видно, как и я, тёмных ночей боится. Всё приду к ней, поговорю. Привязалась я даже к своей морковке, но делать нечего, убирать пора.
Ай да морковка, не подвела. Одна другой краше, и крот ни одну не погрыз. Морковки надёргала вёдер пять — с моей-то маленькой грядки.
Всю зиму с сестрой хрупостили морковкой. Может, поэтому и зима была солнечная, а морозы терпимые. Или просто мы холод не замечали — на морковкиных витаминах пробегали.
Я и забыла, что сестру хотела оберегать. У меня это само собой выходить стало.
Лепили мы как-то снеговика. У Шуры здорово лицо получается, глаза и улыбку никому аккуратней не сделать. Вижу, что варежки у неё совсем сырые — что я, не сбегаю, что ли, домой за сухими варежками? Зачем ей отвлекаться, пусть и дальше снег оживляет. Гляжу, как Шура старательно красоту творит, и радуюсь. Сберечь надо такие руки, сама-то она разве доглядит за ними.
А вечером мы с бабушкой, мамой и Шурой делали Северную Берегиню.
Взяли по лоскутку от нашей одежды, и вышла тряпичная кукла. Будет наш дом теперь охранять, как метёлка, ссоры и горести выметать. Вроде маленькая, а какую работу берёт на себя, разве одна управится…
На Новый год я так и загадала. Говорю, берегиней хочу быть, решила. Той, кто бережёт.
Конечно, поваром или изобретателем тоже интересно. Они создают разное вкусное и всякое нужное. Но на нашем угоре и без меня столько всего хорошего есть, это же надо кому-то беречь.
У неба много берегинь — это облака, тут мы разобрались. А наш травянистый берег — то затопит его, то мусор какой большая вода оставит. А наш огород — я только маленькую грядку морковки сберегать научилась, огород-то у нас ого-го.
О нашей семье и говорить нечего. Кто сестре напомнит летом о панаме, а зимой о варежках? Кто дедушке сказку перед сном расскажет? Да, мой дедушка любит сказки на ночь слушать, но об этом знаю только я. Стесняется он, а меня не стесняется.
А из дома выйдешь — опять берегини нужны. Я вот дяде Евсею, соседу нашему, всё хлеб в магазине выбираю — он старенький, видит плохо, а так любит зажарный хлеб, обязательно с корочкой да порумяней.
Ерунда вроде, а ждёт он этот хлеб. Ест да улыбается, улыбается да ест.
А радость, даже такая маленькая, она ещё привередливее морковки, это я знаю. Не сбережёшь — пропадёт. А жалко, если мокрице достанется.