Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2023
Алена Новикова родилась в 1999 году в Москве. Окончила МГИМО. Печаталась в журналах «Дружба народов», «Новая Юность», «Прочтение».
Предыдущая публикация в «ДН» — 2021, № 9.
Шёл дождь, и хотя таксист два раза подавал назад у тротуара, объезжая лужи, кроссовки Захарии Литвака всё равно промокли, пока он добрался до подъезда. С пальто капало на ковры и на пол лифта, и женщина с дрожащей собакой под мышкой не забыла об этом сообщить, выходя на пятом этаже.
Никто не ответил на первый звонок, как и на второй. Захария нажал на кнопку ещё раз и не убирал руку до тех пор, пока не открылась дверь. Он шагнул в образовавшийся проём, не здороваясь и на ходу снимая с плеча чехол с ракеткой.
— Я не ждал тебя так рано, — сказал Матвей.
Захария молча стряхнул с ног кроссовки и направился в гостиную. Матвей покачал головой.
— Не буду спрашивать, — произнёс он ровно. — Ничего ужасного в этом нет, Захария. Ты в этом году…
Осёкшись, он едва слышно вздохнул и прошёл за сыном. Телевизор работал на максимальной громкости, и голос диктора, потрескивая, докладывал о землетрясении в Сальвадоре. Захария сел на диван и снял с головы повязку, придававшую ему отдалённое, но необходимое сходство с Бьорном Боргом. Повязка была куплена года три назад, и из неё уже начали лезть нитки. Захария провёл рукой по махорчатому краю и положил её на журнальный столик между миской с фисташками и стопкой газет.
— Будут ведь ещё юниорские соревнования, — сказал Матвей. — В категории до шестнадцати лет — в следующем месяце же?
Захария поднял глаза и неотрывно смотрел на него с минуту.
— У тебя в кармане зажигалку видно, — сказал он.
Прикусив губу, Матвей затолкал зажигалку поглубже в карман.
— Говорю же, я не ждал вас так рано, — повторил он, словно извиняясь. — Кстати, — где мама?
Захария потянулся за телевизионным пультом и принялся переключать каналы.
— Вы с ней приехали не вместе?
— Нет, — отозвался Захария. — Мы с ней приехали не вместе.
— Интересно. — Матвей присел на край дивана. — Почему?
— Я взял такси.
Матвей приподнялся и вытащил из-под себя ракетку.
— Я бы на твоём месте обращался с ней поосторожнее, Захария. Она, на минутку, фирмы «Хед».
— «Уилсон».
— А. Да. Вижу, — он покрутил ракетку в руках. — В любом случае, мы ведь купили её только в прошлом месяце.
Захария продолжал щёлкать пультом. Отложив ракетку, Матвей откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.
— Ты слишком серьёзно это воспринимаешь, сынок. Это всего лишь отборочная стадия.
Захария смотрел на экран всё с тем же отсутствующим видом. Какое-то время они сидели молча.
— Надо узнать, что с мамой, — сказал Матвей, наконец. — Там, на стадионе, вообще есть телефон?
Захария хмыкнул. Матвей достал из кармана зажигалку и положил её перед собой на стол.
— Пожалуйста, Захария. Не надо грубить.
— На стадионе нет телефона.
Матвей посмотрел на часы.
— Жаль. Очень жаль. На сегодня матчи ведь уже закончились?
Захария пожал плечами.
— Она, должно быть, ищет тебя.
Соединение с треском прервалось. Матвей поморщился.
— Ты что-то сказал, Захария?
— Я сказал, что мне совершенно всё равно.
— Не очень-то это красиво, сынок. Берта — твоя мать. Мы ведь говорили на эту тему — в прошлую пятницу, кажется.
Телевизор по-прежнему трещал, отображая цветастую таблицу передач.
— Что ж, — сказал Матвей. — Если не вернётся до половины седьмого, придётся мне за ней съездить.
Захария фыркнул и столкнул телевизионный пульт с колен.
— Твои? — спросил он, взяв со столика пачку сигарет.
— Да. Да, конечно. Я забыл прибраться, сынок. Давай их сюда.
Захария достал из пачки две сигареты и прикурил их от отцовской зажигалки. Затем протянул одну Матвею.
— Спасибо, — сказал Матвей. Он затянулся глубоко и резко, как если бы мечтал сделать это с той самой минуты, как Захария появился на пороге. Потом сказал уже серьёзнее: — Мне не слишком-то нравится эта твоя привычка. И маме, к слову, тоже.
— Она не знает.
Поразмыслив пару секунд, Матвей улыбнулся.
— Я ей тоже никогда не говорил, что курю, — он стряхнул пепел в миску с фисташками. — Ну, минут десять-двадцать у нас ещё есть.
Не отозвавшись, Захария сделал затяжку — французскую и весьма профессиональную. Курить он начал в двенадцать лет — в тот же год, когда сбежал из частной школы и когда Берте, наконец, пришлось бросить мечты о получении им кандидатской степени где-нибудь между Ролан-Гаррос и кубком Хопмана.
— Кстати, сынок, — сказал Матвей, — что Ганин сказал о твоей игре?
Захария стряхнул пепел с колен.
— Ничего. Ничего он не сказал.
— Ты не стал с ним разговаривать?
— Времени не было. Послушай, я не хочу это обсуждать.
Минуты полторы они курили, глядя на таблицу передач.
— Ты не собираешься снимать пальто? — спросил Матвей.
— Не собираюсь.
— Ну, это просто глупо. По-моему, батареи в доме работают исправно… Обожжёшься!
Отведя взгляд от телевизора, Захария потушил сигарету о край миски. Матвей поднялся с места.
— Должно быть, хватит. Твоя мать рассердится, если узнает.
Он убрал зажигалку в карман. Затем, поразмыслив, взял со стола и сигареты. Прошёлся по комнате, на несколько секунд задержавшись у настенного барометра.
— Сними всё-таки пальто, — попросил он. — Пожалуйста. Оно ведь мокрое.
Захария не двинулся с места. Сделав шаг, Матвей схватил с дивана телевизионный пульт и нажал на кнопку. Экран погас.
— Прекращай. В самом деле.
Он затянулся сигаретой, но та уже погасла. Тихо выругавшись, Матвей бросил окурок в миску.
— Какой всё-таки был счёт, Захария? Что с тобой происходит, я не пойму?
— Ничего не происходит, — сказал Захария. — Абсолютно ничего.
— Хватит, сынок. Мне и без того не очень-то весело. Да, невесело. Что в этом смешного? Ты мой сын, и меня волнует, что происходит в твоей жизни.
Взяв миску в руки, Матвей принялся указательным пальцем гонять по ней окурок.
— Я понимаю, ты устал. Почему бы тебе не принять ванну? Снимешь напряжение в мышцах, отдохнёшь…
— Кто тебе сказал, что ванна снимает напряжение в мышцах? — спросил Захария.
— Твоя мама. Не надо так на меня смотреть, Захария. Да, тебя обыграли, но не я же это был, честное слово!
— Ещё бы это был ты.
Матвей рассмеялся — довольно и с некоторой долей удивления. Вместе с женой он входил в круг немногочисленных, но преданных поклонников манеры, с которой Захария имел привычку изводить людей, когда был не в настроении.
— Конечно. Разумеется.
Он снова сел на диван и поставил на стол миску.
— Бери орехи, — сказал он. — И раздевайся. Как ты смотришь на то, чтобы вечером пройтись до кинотеатра?
— Как думаешь, сколько мне лет?
Матвей вытянул перед собой ноги.
— Думаю, что пятнадцать, хотя ты себя наверняка чувствуешь на тридцать четыре.
Захария поднял «Уилсон» с пола и, сняв чехол, поднёс её поближе к глазам.
— Кто ронял мою ракетку? — спросил он сердито. — Рама вся исцарапана.
— Ты же и уронил, — сказал Матвей. — Швыряешься ими, как будто нам с матерью они достаются даром.
Проигнорировав это замечание, Захария убрал ракетку в чехол. Матвей поднялся, отряхивая руки от ореховой пыли.
— Я всё-таки съезжу на стадион, если ты не возражаешь. Понятия не имею, почему твоей мамы так долго нет. Вдруг она села не на тот автобус?
— Не села, можешь не беспокоиться, — сказал Захария. — У неё есть тысячи дел поважнее. Отвезти полотенца в прачечную. Присоединиться к митингу за освобождение Сектора Газы. Пожаловаться в профсоюз на Артемия Малиновского, этого проклятого дурака. Открыть собственный…
— На кого пожаловаться, сынок?
Захария покачал головой. Вид у него был мрачный — пожалуй, даже мрачнее, чем полтора часа назад при объявлении счёта.
— Артемий Малиновский — что это, чёрт возьми, за имя такое?
— Что за имя… — повторил Матвей, ни к кому, собственно, не обращаясь. Он снял с вешалки плащ. Вытащил из-под телефонного аппарата ключи, сунул их в карман и добавил уже громче: — Кстати, тебе звонили.
— Мне? — переспросил Захария. — Господи. Не говори ничего. Я уже вижу по твоему лицу, что…
— Тебе звонила Марго — или об этом тоже нельзя говорить?
Захария с грохотом уронил ракетку на пол.
— Когда?
— Больше не спрашивай, почему у тебя исцарапана рама, — сказал Матвей. Он подошёл к зеркалу и ловко застегнул плащ левой рукой. — Звонила часа в два — тебя уже не было, а новости ещё не начались.
— Рита, — сказал Захария. — Её зовут Рита.
— Я помню, сынок. Перезвони-ка ей, если время будет. Она в больнице и здорово расстроена. Сломала ногу или что-то в этом роде… Я что-то не так сказал?
Захария подцепил чехол за ремень и бросил ракетку в кресло. Встал, схватил со стола повязку и вышел в коридор.
— Куда ты идёшь? А. Ясно. Не выходи никуда, пожалуйста.
Захария с недоверием посмотрел на него через зеркало. Матвей кашлянул и поправил шарф. Захария развернулся и прошёл в свою комнату, закрыв за собой дверь.
Матвей потуже затянул узел шарфа. Минуты три смотрел на закрытую дверь, не шевелясь. Расстегнул верхние три пуговицы плаща, снял ботинки и прошёл за сыном.
Захария сидел на стуле спиной к письменному столу. На столе рядом с аквариумом стоял телефонный аппарат со снятой трубкой. Теннисный кроссовок соседствовал на кровати с пепельницей, в которой лежала дымящаяся сигарета.
Матвей неуверенно переступил. Склонив голову набок, Захария наблюдал за ним со своей позиции.
— Никогда раньше этого не видел, — сказал Матвей, указав на пепельницу.
Он сделал ещё шаг. Захария продолжал смотреть на него в упор.
— По-моему, мы договорились. Отдай-ка мне сигарету.
— Непременно нужна именно эта? — спросил Захария. — У тебя в кармане целая пачка.
Матвей тяжело вздохнул.
— Кончай дурачиться, Захария. Ты же знаешь, что мы с мамой запрещаем тебе курить.
Он взял пепельницу и потушил лежащую в ней сигарету.
— Я заберу это с собой.
Захария повернулся в его сторону, но не ответил. Из телефонной трубки на столе доносились голоса, плохо различимые и спорящие друг с другом.
— Ты все ещё разговариваешь?
— Да. Я все ещё разговариваю.
Матвей приподнял брови.
— Хорошо, — сказал он глухо. Взгляд его скользил по столу у Захарии за спиной. — Послушай, когда ты последний раз кормил своих рыб?
Захария постучал кончиками пальцев по столешнице.
— Ты опоздаешь.
— Да, да, да. Я уже ухожу, сынок… — сказал Матвей.
Он переступил с ноги на ногу. Захария придвинул к себе телефон и взял со стола трубку. Выразительно кашлянул.
— Ладно. Договорились. Я уже ушёл.
Воздев руки, он направился к двери. Ключи от автомобиля грустно звякали в его кармане при каждом шаге.
— Почему тебя не было на игре?
Захария по-прежнему сидел за столом вполоборота, держа в руке телефонную трубку.
— Я знал, что ты об этом спросишь.
Матвей остановился в дверях.
— Понимаешь, сынок… Это сложная штука.
— Сложная, — повторил Захария. — Сложная, чёрт возьми.
Матвей достал платок и промокнул им испарину над верхней губой.
— Я просто видеть не могу, как ты играешь. В смысле, могу. Не видеть, а… Ох. Я хотел сказать, Захария, я просто места себе не нахожу. Руки трясутся, и…
— Неправда, — сказал Захария.
Матвей шумно втянул носом воздух.
— Мама считает, что ты отвлекаешься, когда на трибуне слишком много народу. Когда мы все приходим.
— Ты всегда делаешь только то, что она скажет.
Матвей потёр лоб.
— Мне очень жаль, — сказал он. — В самом деле жаль, Захария.
Он резко перешагнул через порог и захлопнул за собой дверь с такой силой, что вода в аквариуме закачалась.
Из телефонной трубки доносились гудки. Захария вернул её на место и с сомнением проинспектировал трёх забултыхавшихся золотых рыбок. Самая раскормленная, виляя тельцем, поспешила скрыться в гроте.
— Вот так, приятель, — сказал Захария.
Он протянул руку и постучал ногтем по стенке аквариума. Потом сложил руки на столе перед собой, уткнулся в них лицом и просидел так, не шевелясь, минут пятнадцать. В квартире было темно и тихо.
Около четверти восьмого зазвонил телефон. Его ритмичный звон продолжался с минуту, заставив Захарию открыть глаза, выпрямиться и резким движением снять трубку.
— Это ты?
Захария сел ровнее и зажёг настольную лампу.
— Нет. Комиссар Гордон.
— О, Господи. Ты на него даже не похож.
— Это к делу не относится, — сказал Захария.
— Я думала, ты об этом жутком непромокаемом плаще говоришь… Ох. Или шутка слишком сложная, или я вконец отупела в этой духоте тут, в больнице. Целый коридор людей, все в пальто и все дышат как ненормальные.
За окном уже наступила ночь. Захария выдвинул ящик стола и достал сигареты, зажигалку и пепельницу, идентичную той, что покинула квартиру у Матвея в кармане. Его собеседница молчала. Захария закурил и потёр лицо ладонью.
— Рита? Ты здесь?
— Да. Конечно. Прости, пожалуйста. Только что какая-то женщина вырвала трубку у меня из рук. Она говорит, здесь не центральная телефонная станция.
— Вот это открытие.
— Да-да-да. Ужасно противная тётка. Вообще здесь народу полно. Просто толпа. Подождёшь секундочку?.. Хотя нет, не надо. Только что врач приходил. Тот, который сказал, что у Мити перелом. Он говорит, я могу воспользоваться его телефоном. Так и сказал: «воспользоваться».
— Воспользоваться? Замечательные новости. Крайне любопытно. Поступали ли от него другие предложения? Это важно. Ты должна быть со мной совершенно откровенна.
— Фу, Захария. Не будь таким…
Рита не стала заканчивать фразу. Взяв телефон в правую руку, Захария принялся гонять спичечный коробок по поверхности стола. Этой игрой он был занят около минуты — ровно до того момента, как коробок, столкнувшись с «Большой российской энциклопедией», не полетел на пол. Захария выругался, но даже это не заставило Риту прервать возмущённое молчание. В тишине стало слышно, как дождь за окном обрушивается на асфальт.
Захария встал и переставил телефонный аппарат поближе к себе. Затем наклонился, чтобы собрать рассыпавшиеся спички, снова сел к телефону и попросил:
— Скажи что-нибудь.
— Скажи лучше ты, откуда ты звонишь?
Захария снова сел и откинулся на спинку стула.
— Откуда я звоню? — повторил он. — Да хотя бы из Брисбена, штат Квинсленд.
— Я вообще-то серьёзно. Я знаю, ты там никогда в жизни не был, — она вздохнула. — Я ведь смотрела этот твой Открытый чемпионат Австралии… Что ты смеёшься?
— Ничего. Совершенно ничего. Продолжай.
— Да, смотрела, — она снова откашлялась. — Перезвоню тебе из кабинета, хорошо? Ты ведь из дома разговариваешь?
— А где я, по-твоему, должен быть?
— Ты? Не знаю. В Брисбене, штат Квинсленд.
Захария расхохотался.
— Нет, кроме шуток. Поедешь на этот свой Открытый чемпионат — в следующем году. Или через два года. Честно говоря, я понятия не имею. Профессионалами же не рождаются, правда? А ты непременно будешь… — Она прервалась и тут же добавила шёпотом: — Женщина, про которую я тебе рассказывала, идёт жаловаться в администрацию. Я тебе перезвоню через три минуты.
Захария нажал на рычаг прежде, чем в трубке послышались гудки. Потом встал и весьма профессионально растёр затёкшие ноги. Подумав, отстегнул с правой лодыжки фиксатор. Затем вернулся к столу и, наклонившись, пробежал глазами статью из «Большой российской энциклопедии». В самом низу страницы, прямо под порядковым номером, шла надпись мягким грифельным карандашом: «Земля — это огромный резонатор».
Прищурившись, Захария с некоторым недоверием снова оглядел страницу. Из окна дуло, и в комнате становилось всё холоднее. Очередной порыв ветра заставил мигнуть настольную лампу. Резко повернувшись, Захария осмотрел её и переставил поближе к подоконнику. Отложил фиксатор. В эту секунду зазвонил телефон, и Захария снял трубку быстрым, как будто заранее подготовленным жестом.
— Вот… Я долго? Ключ в двери застрял. Представляешь, эта женщина пишет на нас жалобу на стойке регистрации. Нас слишком много и мы курим в крыле для некурящих. Не я, конечно, — при папе же нельзя курить, хотя сам он дымит за пятерых. Говорит, дело в том, что Митя — его старший сын и что такие вот переломы, как у него, самые опасные… Меня хорошо слышно?
— Да. Да. Тысячу раз да. Этот треклятый доктор ещё там?
— Он давно ушёл. Он же на работе. Ну, как у тебя дела? Я ещё не спрашивала?
— Нет, — сказал Захария.
Свободной от телефонной трубки рукой он взялся за коробку с кормом, перевернул её над аквариумом и пару раз встряхнул.
— Вот теперь спросила. Как ты? Мы с тобой не разговаривали с того самого раза…
— Как я? Прекрасно. Лучше не бывает.
— У тебя голос просто убитый.
— Все мои меченосцы мертвы.
— Правда?
Захария нахмурился, убирая на место коробку с кормом.
— Их никто никогда не кормит, — сказал он. — Никто.
— Даже Берта?
Телефонный провод натянулся до предела, заставив Захарию вернуться на исходную позицию. Снова оказавшись у стола, он попробовал левой рукой вытащить из пачки сигарету.
— Даже Берта. Три моих анциструса болтаются между небом и землёй. — Он сунул сигарету рот и щёлкнул зажигалкой, но прикуривать не стал. — Всё-таки придётся брать их с собой в Венгрию.
— Ты едешь в Венгрию?
Рыбки толкались у грота, поглощая корм.
— Может, поеду. Будет ещё один парный.
— Матч? А. Ты про чемпионат. Как прошла игра?
Захария снова щёлкнул зажигалкой — на этот раз для удовольствия, чтобы отпустить колёсико в тот момент, когда появится пламя.
— Восхитительно. Просто великолепно. Давно у меня не было такого предсказуемого, механического, проклятующе скучного…
— Захария. Ты проиграл?
Он швырнул зажигалку на кровать и зажмурился.
— Да, — сказал он медленно, не открывая глаз. — Я проиграл.
Повисло секундное молчание.
— Ладно тебе, — сказала Рита, наконец. Голос у неё был нарочито весёлый. — Брось. Не надо расстраиваться.
— Расстраиваться? Я в полном порядке, — сказал Захария. Он вынул изо рта сигарету и сжал её в кулаке, переломив пополам. — В полном.
— Я же слышу.
Захария отнял трубку от уха и с подозрением посмотрел на неё.
— Вот как.
— Я не шучу. Обижайся, если хочешь, но я просто не представляю, как ты этим столько лет занимаешься. Ты не умеешь проигрывать.
Захария бросил сломанную сигарету в пепельницу, но промахнулся буквально на дюйм. Протянув руку, он сунул её к другим окуркам и потёр пальцем пятно от табака на столешнице.
— Здесь никто проигрывать не приходит, такая уж это игра. Если ты не приходишь быть первым, можешь на корте вообще не появляться.
— Да. Да.
— Что ты киваешь? Понимаешь, да? Ну разумеется.
— А с чего ты взял, что я киваю?
— Слишком хорошо тебя знаю.
— Ох, Захария. Я представляю, как ты злишься, но это сейчас было даже мило, ты в курсе?
Она снова хихикнула. Уголок рта у Захарии едва заметно дёрнулся.
— Хорошо, — сказал он неторопливо и даже с некоторой долей удовлетворения. — Хорошо, ты была права.
— В чём?
— Я ужасно не люблю проигрывать.
— Никто не любит. Ты только в самом деле не расстраивайся. Поедешь в свою Венгрию…
— Знаешь, что хуже всего? — перебил Захария. — Хуже всего, что играл он отвратительно. Слабенько так играл — никаких тебе воллеев или ещё чего. Просто бил по мячу и ждал, когда я ошибусь, — он резко наклонился и рукавом пальто протёр стенку аквариума. — Я и ошибся. Я, чёрт возьми, не умею держать себя в руках.
— Не говори так. Ты тут ни при чём. Никто не может всё время выигрывать.
— Макинрой мог. Он был теннисистом — очень известным.
Захария поудобнее взялся за телефонную трубку, из которой не доносилось ни звука.
— Ты ещё тут?
— Да. Я ещё тут. Просто молчу, потому что ты и так сердишься. По одному голосу понятно, до чего ты сердитый.
— Ты бы его видела, этого идиота. Господи Всемогущий! Я и без того наделён весьма скромным запасом терпения, а люди вроде этого треклятого Артемия Малиновского…
— Вроде кого?
Захария сделал глубокий вдох и, выдыхая, одними губами сосчитал от одного до пяти.
— Артемия Малиновского, — повторил он с усилием.
— Поняла. Поняла. Это с ним ты играл сегодня, да?
— Положим. Если мне на что-то везёт, так это на убогих, невежественных, самодовольных кретинов.
Рита молчала. Захария достал из пачки новую сигарету, сунул её в рот и прощупал карманы в поисках зажигалки — безуспешно.
— Господи, — повторил он.
Его взгляд остановился на полке, прибитой над кроватью.
— Захария. Просто скажи, что там всё-таки произошло? Какой счёт был?
Положив трубку на раскрытую энциклопедию, Захария встал и подошёл к полке. Перед фотографиями Махатмы Ганди и Кьеркегора стояла прозрачная фигура из пластмассы, призванная изображать призовой кубок. Свободной от сигареты рукой взявшись за ножку кубка, Захария сдвинул его в сторону так, чтобы лицо Ганди просматривалось со стула, на котором он сидел. Потом вернулся на место.
— Пять-два, шесть-один, пять-два, — сказал он в телефонную трубку. — Ты могла бы спросить меня через неделю, и мне бы даже память напрягать не пришлось.
Откинувшись на спинку стула и положив голову на перекладину, он уставился на портрет Кьеркегора.
— Ты поэтому так злишься? Ясно. По-моему, счёт…
— Да ладно. Брось. Отвратительный счёт. Просто позорный. Я хуже не играл с апреля, а у меня весь апрель, вообще-то, грипп был.
Из трубки донёсся протяжный малоприятный звук. Захария нахмурил брови и отнёс её подальше от лица.
— Что ты там делаешь? — спросил он враждебно.
— Высморкалась. Ну, извини, пожалуйста. Здесь такой холод, из носа просто…
Захария потушил сигарету и бросил её в пепельницу. Потом поставил пепельницу поверх «Большой российской энциклопедии» и постучал по её стеклянной стенке. — Земля — это огромный резонатор, знаешь?
Судя по затянувшейся паузе, своим вопросом он застал Риту врасплох.
— Что ты сказал? Земля — это?.. Телефон здесь какой-то странный.
— Земля резонирует, — сказал Захария. — Земля — это резонатор.
Он отодвинул пепельницу и расстегнул пуговицу у воротника. Затем вытянулся во весь рост — его длинные ноги упёрлись в батарею — и произнёс мрачно:
— В мире есть тысячи вещей — хороших, стоящих вещей, а мы слишком заняты своими треклятыми проблемами и принципами, чтобы обратить на это внимание.
Рита чихнула, предотвратив необходимую паузу. Захария недовольно покачал головой, но говорить ничего не стал. Надвинув повязку пониже на лоб, он щёлкнул по стенке пепельницы. Потом резко встал и сделал несколько шагов — ровно столько, сколько позволяла длина телефонного провода.
— Знаешь, — сказала Рита. Голос её звучал приглушённо и как будто издалека. — Мы все обеспокоены твоей судьбой, если говорить литературно. Отец вообще сказал, что нельзя доверять воспитание детей людям вроде твоей матери.
Захария с удовольствием рассмеялся.
— Как жаль, что она этого не слышала.
— Только не рассказывай ей, ладно? Она и так меня ненавидит. Ты бы слышал, как она со мной разговаривала утром. Как если бы…
— Ты разговаривала с ней утром? — удивился Захария.
Рита помолчала.
— Она мне сама позвонила. Сказала, чтобы я не думала приходить на игру, потому что ты всегда проигрываешь, когда я прихожу, и всё такое.
Захария закрыл «Большую российскую энциклопедию» с таким хлопком, что стоявшая рядом на столе пепельница подпрыгнула.
— Очень интересно, — произнёс он.
— Ты всё-таки обиделся? Я ничего уже не понимаю. Это так плохо, она всё делает, чтобы…
— Да. Да. Это убийственно.
Оба не говорили ничего.
— Ну, она не может проживать за тебя твою жизнь вечно, правда? — наконец спросила Рита.
— Почему же.
— Она, наверное, хотела как лучше.
— Лучше.
— Ну да. Да. Я, если хочешь знать, совершенно на твоей стороне… В следующий раз приду обязательно.
Захария кончиком пальца провёл по тиснению на обложке энциклопедии.
— Да что с тобой сегодня такое, Захария? Ты же злишься, я слышу. Это из-за Берты?
— Тебе наверняка идти пора.
— Ну да. Ну да. Ладно. Ты на меня сердишься?
— Я на тебя никогда не сержусь.
— Это неправда, но мне всё равно приятно. Хорошо. Я тебе из дома позвоню, можно?
— Звони когда хочешь.
— Вот только приеду и сразу позвоню, договорились? Боже. Я здесь столько времени, сижу прямо в пальто и не помню, когда вообще ела в последний раз, — было слышно, как она дует — не то сдувая волосы со лба, не то выдыхая сигаретный дым. — Ну всё. Пока-пока. Папа тебе привет передаёт.
Захария нажал на рычаг прежде, чем в трубке раздались гудки. Скрестил руки перед собой на столе, уткнулся в них подбородком и уставился в тёмный аквариум.
— Что вы знаете о проводнике акустического резонанса, ребята? — спросил он.
Упитанный анциструс зашевелил тельцем.
— Ничего, — сказал Захария. — Да ты потерян для человечества.
Он зажёг новую сигарету и закурил, глядя в окно. По потолку скользили лучи фар проезжающих автомобилей.
В дверь позвонили. Захария нахмурился и вышел в прихожую, захватив с собой пепельницу.
— Ты там, Захария?
Звон повторился.
— Нет, — сказал Захария. — Это Махатма Ганди.
— Хорошее время для шуток, нечего сказать, — голос Берты звучал устало. — Открой дверь, будь так добр.
Захария дёрнул задвижку и затянулся.
— Почему бы вам не пройтись по улице? — спросил он. — Погода просто отличная. Москва особенно хороша под дождём.
— Ты это слышал?! Ну до чего остроумно. Открой дверь, Захария. Я ещё не всё сказала тебе там, на корте.
— Скажешь в другой раз, Берта. Давай, собирайся. Ты пропускаешь чудесную ночь.
Она позвонила раз, второй. Потом начала стучать. Захария курил, прислонившись к дверному косяку, а стук продолжался, громкий и обеспокоенный.