Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2023
Ирина Краева (Пуля Ирина Ивановна) — прозаик, журналист, педагог. Родилась в 1966 году в Кирове. Автор десяти книг, в том числе «Дети неба, или Во всём виноваты бизоны» (2018). Лауреат ряда литературных премий — имени Владислава Крапивина, имени Александра Грина, «Согласование времён», «Новая детская книга» и др. Лауреат премии журнала «Дружба народов». Живёт в Москве.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2023, № 9.
Только засветится ранний румяный час, а Фатима уже спешит к тем, кто её ждёт. Нежная вся, в лёгкой испарине — прямо от плиты. Даже зимой, когда ночь залёживается на снегах, Фатима выходит в привычное время из дома, и навстречу ей день расцветает. Её ждут дети и собаки.
В руках Фатимы бидон, а в бидоне похлёбка, в которой много костей с мясом. Варево горячее, и потому бидон кажется Фатиме ещё тяжелее, а она радуется: донесёт до собачек еду не простывшей, согреют они захоложенное за ночь нутро. Шумно будут хлебать и крутить хвостами.
Собак шестеро. Черныш, Гром, Супоня, Буян, Белочка и Розана. Хорошие собаки, честные. Правда, Супоня — редкостный подхалим, готов на задних лапах танцевать, только бы заполучить лишний хрящик, но и этот пёс бывает ласков без выгоды для себя. Фатима знает, что собаки её любят, и дело совсем не в похлёбке. Днём она держит двери в Чёрном Доме нараспашку — пусть собаки приходят, когда вздумается. А на ночь оставляет открытым в подвале потайное окошко, пожелают — пролезут через него, укроются от дождя и ветра. Фатима каждое утро спешит в Чёрный Дом. Несёт в бидоне горячую похлёбку с костями, на которых много мяса, и радуется.
Фатима мала ростом, она легка в движениях, и от взгляда её веет нагретым абрикосом. А вот тело её уже по-старушечьи скудное, лицо посекли морщины, набрякли веки, словно вчера она долго плакала, и нос — точь-в-точь вяленая груша. Фатима давно остригла свои косы, и седые кудри качались бы как придётся, если бы она не смиряла их длинным пёстрым платком, который оборачивает вокруг головы по-особому, так, что тот стоит колпачком. Обычно она носит бархатное платье цвета перезревшей вишни, давнее, уже слишком просторное, но шёлковая жилетка сверху хоть как-то скрадывает лишние складки одеяния. Маленькая Фатима походит на волшебного гнома. Алюминиевый бидон в её руках светится бледным солнцем.
Она ходит в Чёрный Дом много лет, много лет. Первый раз она вошла в него, как только военные разрешили приносить сюда цветы и игрушки. Фатима увидела тогда много людей, и у всех у них из глаз сами собой лились мёртвые слёзы. Фатима чувствовала, что эти люди не думают о том, что будет завтра, и не знают, как теперь жить. Фатима была такой же, как все. У неё тоже никаких сил на жизнь не оставалось.
Когда дом ещё не был Чёрным, на большой праздник в нём собрались дети и взрослые. Они радоваться пришли, они радовались… А их убили.
Теракт устроили крейчазы. Фатима сама выдумала такое слово. Ни одним рождённым в мире словом нельзя было назвать тех, кто совершил здесь то, что совершил, и поэтому Фатима назвала их так — пирые крейчазы.
Пусть кто-то говорит, что они не хотели убивать этих детей, они хотели только напугать взрослых, хотели, чтобы перестали убивать их детей. Но дети, на которых нет никакой вины, погибли. У Фатимы нет сомнений, что детей никак нельзя делить на своих и чужих. А кто считает по-другому — тот пирый крейчаз.
В Чёрном Доме в тот чёрный день погибло много детей и взрослых, так много, что потом никто не мог запомнить все имена погибших.
В первые горестные дни, когда в Чёрный Дом стали пускать людей, Фатиму неодолимо тянуло туда. Она чувствовала, что многие женщины и мужчины тоже не могут не приходить, потому что совсем опьянели от горя, горе им застило жизнь, они не в силах им насытиться, как пьяный не может напиться вином.
Кто-то из людей, облечённых властью, решил, что дом, в котором произошла трагедия, надо оставить в назидание потомкам. На Чёрный Дом надели сверху юбку из твёрдых пластиковых лент, чтобы всем было понятно — он окружён старательной заботой и вечной памятью. В центре страшного зала, обложенного цветами, поставили деревянный крест и два напольных подсвечника на тонких стояках, кто хотел — мог взять свечи со стола, задвинутого в угол, и зажечь их перед крестом.
Но горе всё равно оставалось голодным, а слёзы — пьяными. И как с этим справиться, — никто не мог придумать.
Когда люди не знают, что делать, они вспоминают Бога. Рядом с Чёрным Домом стали возводить православный храм. Людям предложили платить за свечи — опускать деньги в специальный ящичек, чтобы собрать средства на строительство храма. Но многие кидали в ящичек всего лишь по десять рублей, а брали много свечей. Расчёты на большие сборы не оправдались. И тогда какой-то человек, облечённый властью, взял Фатиму за плечо и подвёл к столу: «И на пенсии нашлась для тебя бухгалтерия, женщина. Наведи здесь порядок. И себе бери из пожертвований по потребностям. Знаем — лишнего не возьмёшь». Вначале Фатима растерялась, а потом искорка удовольствия прокатилась по густой крови в её жилах — её уважают. Согласилась.
Церковь построили — крепкую, с тучными золотыми куполами. Но годы шли, а двери храма так и не открыли для прихожан, никто в нём молитв так и не вознёс. Денег всё не хватало — то на роспись стен, то на иконы… Кто-то из представителей власти решил, что никак нельзя, чтобы люди молились при голых стенах, а то ведь найдутся желающие поднять хай: погибших унизили. Пусть лучше люди смотрят на церковь и думают, что она скоро откроется, пусть привыкнут к ней, златоглавой и пустой, ведь люди ко всему привыкают. И люди привыкли. Почти все привыкли. Но не Фатима. Каждый день она проходит мимо храма, и даже ступни у неё холодеют. «Церковь без молитв, — думает Фатима, — будто гроб посреди улицы».
Она убирает увядшие цветы, стирает пыль с фотографий и игрушек, моет полы. Она помнит имена всех детей и взрослых, запечатлённых на фотографиях, имена сами расставились у неё в голове почти в рифму. Фатима шепчет имена и наводит чистоту. Летом в Чёрном Доме особенно много людей — приезжие, желающие отдохнуть «на югах», приходят, чтобы полакомиться достопримечательностью.
Фатима несколько раз собиралась взять немного из пожертвований — хотя бы себе на хлеб, но всё было как-то не с руки. А потом и вовсе решила не брать — после встречи с мальчиком Русланом Отоевым.
Детей ведь тоже в Чёрный Дом приводили — целыми классами. Руслан пришёл вместе с классом. Толстый, губки бантиком и рыжие, лихие кудри — домашний исцелованный такой озорник, которому всё сходит с рук. Дети двигались за учительницей пришибленные, робко, по-гусиному перебирали лапками по свежевымытому Фатимой полу. А толстуна, видимо, что-то развеселило ещё до входа в Чёрный Дом. И сейчас то же самое продолжало его веселить, и он вертел в кармане какую-то забавляющую его штучку — наверное, какую-то игрушку, не слушал учительницу. И, наконец, учительница сказала холодным тоном: «Руслан Отоев — самый плохой человек на свете», — и саданула его по щеке. Видимо, у неё давно накипело, её давно подмывало ударить Отоева, но она боялась его родителей — вдруг нажалуются директору. А в Чёрном Доме учительница почувствовала полную свою справедливость. Фатима покачала головой, отворачиваясь. А когда класс ушёл, она услышала странные звуки. Вышла из зала в коридор. Не сразу заметила в углу, напротив подоконника с игрушками, Руслана Отоева. Он сидел на полу, подтянув к подбородку одну ногу, а вторая лежала безвольно вытянутая.
— Ты чего? Из-за учительницы? — склонилась к нему Фатима.
Мальчишка втянул сопли и прошептал:
— Нет.
— Чего тогда, Руслан?
— Медведь, — прошептал он и махнул рукой в сторону подоконника.
— Медведь?
Фатима посмотрела на игрушки. Их было много на подоконнике: куколок, мягких зайцев и котов… Она сразу поняла, о каком медведе речь. Он один был такой. Коричневый, плюшевый, а вместо матерчатой мордочки — круглое малышковое личико с голубыми глазами.
— Он смотрит на меня, — прошептал мальчишка.
— Это игрушка, Руслан.
— Это мёртвый мальчик… Вдруг они все оживут…
— Тебе ведь жалко ребяток, Руслан? — попыталась подсказать мальчишке Фатима.
— Мне страшно, — едва проговорил он и закрыл ладонями глаза.
Фатима распрямилась, чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд. Ни игрушки, ни дети так смотреть не могут — будто прицеливаясь. Только пирые крейчазы смотрят так, останавливая твоё сердце. Теперь Фатима поняла, что на неё так всегда в Чёрном Доме кто-то смотрит, только она сама боялась себе в том признаться.
Фатима взяла мальчика за руку и вышла с ним на улицу, к светлому теплу, усадила Руслана на скамейку. Надо было бы принести ему горячего сладкого чая, хотя бы с сушками. Но прибежала учительница, злая, молча поволокла ученика прочь.
А спустя несколько дней после истории с Русланом Отоевым первым залетел в распахнутые двери Черныш — всклокоченный пёс. Вился на отлёте его алый язык и глаза горели весёлым, остроумным азартом. Пёс не чванился перед Фатимой, стащил зубами с её руки протянутый кусок хлеба, а вечером привёл с собой Буяна и Белку. Потом притянулись Гром, Супоня и Розана. И Фатима стала варить им похлёбку, чтобы накормить досыта и чтобы они уже никуда не уходили. Собаки вкусно хлебали варево, мотали хвостами из стороны в сторону, опрокидывались кверху белым пузом, чтобы их почесали ласковой рукой. Все дети любят собак. Пусть радуются, пусть радуются собакам все-все. Фатима решила для себя: не будет она брать деньги на похлёбку из пожертвований, не будет.
Она была уже не одна, а вместе с Чернышом, Громом, Буяном, Супоней, Белочкой и Розаной. Фатима уже решалась вступать в разговоры с людьми, которые протягивали ей деньги за свечи и о чём-нибудь спрашивали. Она решила: людям необходимо, чтобы кто-нибудь с ними говорил.
Бывало, приезжали женихи и невесты на машинах в лентах, в окружении разгорячённых гостей. Молодожёны входили с золотыми улыбками и тут же застывали в оторопи.
Фатима вкладывала им свечи в сцепленные руки и говорила:
— Вы за себя помолитесь. Помолитесь за себя. И ступайте, ступайте…
Фатима так чувствовала — молодым здесь не место, не надо начинать счастливую жизнь там, где она когда-то закончилась.
Родители погибших детей тоже приходили, хотя не часто. Фатима вставала за их спинами, беззвучно молилась вместе с ними. Но кому-то из них и выговаривала.
— Нет, Милана, говорю тебе, нет, — бормотала Фатима, без злобы, но настойчиво. — Не дам я тебе свечушку. Ты не знала, куда идёшь? Почему деньги не взяла, десять рублей хотя бы? Или ты думаешь, что теперь тебе все должны? Для твоей доченьки, чьи косточки превратились в пепел, у меня всегда есть свеча, каждый день зажигаю. А для тебя нет её и не будет.
Матери и отцы находили успокоение в строгости старухи, похожей на волшебного гнома. Они убеждались, что об их детях заботятся, за их детьми есть пригляд.
Только один раз возвысила Фатима голос.
— Послушай, любезная, — сказал какой-то мужик, подтягивая штаны на пузе. — Ты скажи там своим — пусть уберут крестовину с «гимнастом». Я хочу молится здесь своему богу, которому молился и мой погибший племянник.
— Кярч, зубрый кярч, — сквозь зубы сказала ему Фатима. — Заблохайся сердни. Гердь малюка.
— На каком языке ты ругаешься? — взъярился мужик. — Нет такого языка, и не смей говорить со мной на своей тарабарщине.
— Не нужны тебе ни крест, ни звезда Давида, ни полумесяц со звездой, — произнесла Фатима. — Не дури голову ни мне, ни себе, никакому пророку. Повезло тебе, что не слышат твоих слов отцы моих детей…
Мужик навалился на Фатиму, сдавил так, что хрустнули её птичьи косточки. Залаяли Черныш и Буян, и уже летели на подмогу Гром, Супоня и Белочка с Розаной. Мужик отшвырнул Фатиму в угол, выругался и пошёл к выходу в пьяную раскачку — то ли пришёл пьяным, то ли сейчас в голову что ударило.
Фатима часто перечитывала начертанные на стенах надписи: «Мы с вами!», «Вы с нами навсегда!». Фатима крестила эти слова и думала: живы ли те, кто их писал, или убили уже друг дружку на разъединившей их войне, которая сейчас вновь жрёт человеков. Фатима убирала увядшие цветы, мыла полы и каждый день приносила похлёбку, чтобы собаки были сыты и чтобы им гладили животы ласковой рукой. А медведя она унесла домой, спрятала в шкафу под халатами. Она хотела бы всё-таки напоить Руслана Отоева горячим чаем и что-то хорошее сказать ему. Фатима высматривала мальчика на улицах — он же местный, вполне могли встретиться. Но так и не встретились за несколько лет.
Они так и не встретились. Разминулись на три часа.
…Фатима ещё на подходе к Чёрному Дому заметила полицейскую машину, а возле неё людей в форме. Они тоже заметили Фатиму и ждали, когда она подойдёт ближе.
— Здравствуй, Фатима, — обратился один из них, её давний знакомец. — Плохие новости, Фатима.
Она стояла, вглядываясь в полицейских, руку оттягивал горячий бидон.
— Убили твоих собак, — хмуро сказал знакомец. — Шесть носов ведь было?
Фатима молчала и не шевелилась, только взгляд её стал прозрачным. А потом она всё же двинулась к Чёрному Дому.
— Там замок повесили. Считай отпуск у тебя, Фатима, — сказал вдогонку знакомый парень. — И собак я уже закопал в саду… Пойдём, покажу.
Фатима развернулась и пошла за ним в сад, где росли фруктовые деревья. Под одной из старых вишен парень указал на участок вскудренной земли. Влажные мягкие комья были мелко порублены лопатой. Фатима смотрела, смотрела на них и согласно кивнула каким-то своим мыслям.
— О чём ты, Фатима?
— Весной полетит цвет вишни. Будет розовый снег, — тихо проговорила она. И спросила: — Кто?
— Ты бидон-то дай, что ли, мне…
— Кто?
Молодой полицейский вздохнул, пожал плечами.
— Парень какой-то. С войны вернулся неделю назад. Наверное, насмотрелся там мяса… Под утро пришёл сюда, сбил замок. У него ружьё с собой было, охотничье. Кого хотел убивать в ночи — чёрт его знает. Не собак же. Как они вообще там оказались? А? В общем, люди услышали пальбу — вызвали полицию. Мы приехали… Сразу было понятно: не в себе человек.
Фатима продолжала смотреть на кудрявые лёгкие комья.
— Пойдём, Тимофей, — Фатима вспомнила, как зовут полицейского. — Ушли мои собачки, далеко ушли.
Тимофей, укорачивая шаг, чтобы не обгонять Фатиму, ступал за ней.
— Ты скажи, никаких угроз насчёт собачек-то не поступало? Может, кто недоволен был? Никто тебе не хотел за что-нибудь отомстить?
— Нет, — отвечала Фатима, — нет.
— Парня зват Руслан Отоев. Не встречались?
— Почему — «звали»? — остановилась Фатима, вытянулась вся.
— Т-тааа, — Тимофей горестно махнул рукой за её спиной. — Да жив он, жив… Толку-то ему от этого что?..
Фатима пробормотала невпопад:
— Свой страх шёл расстреливать. Но как его расстреляешь?
На следующее утро Фатима вышла из дома с горячим бидоном, который сиял бледным солнцем. Когда уже миновала Чёрный Дом, люди стали окликать её, удивлённые тем, что видят старуху в неурочный час в неурочном месте.
— Куда идёшь, Фатима?
— В Деревню мёртвых.
— До неё же далёко — на двух автобусах, потом пешком. Лучше найми машину, — советовали люди и всплёскивали руками. — Зачем тебе туда?
— Я буду зажигать свечи, — виновато отвечала Фатима. — Что я могу? Только зажигать свечи.
Людей распирало любопытство, и они продолжали вкрадчиво:
— А как же без тебя Чёрный Дом?
— Закрыли, закрыли его, — отвечала Фатима.
Но люди не унимались.
— А заразу не боишься подхватить? — спрашивали они. — Сколько веков пролежали в той деревне косточки наших предков! Почему ты хочешь нарушить покой мёртвых?
— Я схороню косточки и в каждом окне зажгу свечу. И пусть там живут собаки. Деревня не будет мёртвой.
— Не смей этого делать, Фатима, — останавливали её, толкали, чтобы старуха очнулась от своей глупости. И говорили то, что Фатима знала и без них: — Деревня мёртвых — это память о наших предках. Больные люди приходили туда, чтобы не заразить родных. Они знали, что не вернутся назад. Пролезали в окно, через которое им с воли передавали хлеб и воду. А дверей там и вовсе не было. Ты хочешь надругаться над благородной смертью наших предков?
— Зачем вам их смерть? Что она для вашей жизни? — Фатима ласково улыбалась, от её взгляда будто веяло ароматом тёплого абрикоса. И совсем что-то странное бормотала: — Пели бы вы про них песни. Смотрели бы, как с большого камня летят бронзовые голубки… Это души, свободные души летят в небо. Как красиво летят, летят… Пусть чёрное станет белым, пусть смерть станет жизнью. У смерти короткий срок, а жизнь… она вечная… Она в красоте должна быть, в красоте… в красоте…
И Фатима шла дальше, осторожно несла бидон, стараясь не расплескать горячую похлёбку. Люди смотрели ей вслед с недоумением и досадой.
Фатима оглянулась на них, улыбнулась и тихонько запела:
— Зоре оре лимые. Фа да ра. Ю алю малимые. Тамегда…
Свободной рукой Фатима вынула из кармана детскую свистульку — и в едва просыпающемся воздухе расцвела радужная, смешная, кудрявая трель. Она вилась в голубизне, качалась веткой в цвету.