Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2023
Медведев Владимир Николаевич — прозаик, журналист, редактор. Родился в Забайкалье, много лет прожил в Таджикистане. Автор романа «Заххок» и книги рассказов «Охота с кукуем». Лауреат литературной премии «Студенческий Букер» (2017), финалист литературных премий «Русский Букер» (2017), «Ясная Поляна» (2017), «НОС» (2017) — за роман «Заххок». Живёт в Москве.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2022, № 7.
Кой бес вомчал, тот и вымчал.
(Пословица)
Утром Матвей выполз на крыльцо, увидел, что по двору по-хозяйски разгуливает чудовищный чёрный хряк, не удивился и констатировал:
— О, глядь, свинья.
Хряк, услышав его замечание, остановился и вопросил густым баритоном, каким вещают высокопоставленные руководители:
— Дрыхнешь, дармоед?! А завтрак кто подаст? Жрать охота.
«Во жизнь пошла, — подумал Матвей. — Свиньи базарят и права качают. Скоро начнут жизни учить по ящику…»
После вчерашнего он был в подвешенном состоянии, а потому не нашёл ничего необычного в том, что кабан говорит по-человечески. Голос звучал предельно материально, если можно так выразиться, да и тон был повелительным, как у начальника. Такой не подделаешь. Матвей стал по привычке оправдываться:
— Так я сам ещё не жравши…
Хряк отмазку не принял, попёр буром:
— А это никого не колышет, пожрал ты или нет. Неси, что есть, — он гневно копнул землю ногой, а щетина на шее и плечах встала дыбом.
Матвей попытался сообразить, способны ли свиньи подниматься по ступенькам. Наверное, нет. Ножки коротки и брюхо чуть не по земле волочится. Да и крыльцо высокое. Осознав, что он в безопасности, Матвей опомнился. Что за дела?! Какая-то хрюшка на него шары катит!
— Ты кто такой, чтоб указывать?! — крикнул он.
— Сейчас узнаешь, — рявкнул кабан и понёсся к Матвею.
Он был похож на боевую машину, бронированную пуленепробиваемой щетиной и управляемую искусственным интеллектом. Казалось, слышно, как внутри у хряка рокочет двигатель и скрежещет стальными шестернями и коленчатыми валами силовая передача. Тактический робот сально-мясной породы. От такого не убежишь. И в доме не спрячешься: дверь высадит — не заметит.
— Постой! — завопил Матвей. — Сейчас вынесу. Подожди.
Он бросился в дом. У него, конечно, не имелось ни крошки, чтобы ублажить кабана на скорую руку, зато на кухне стояла большая молочная фляга с брагой, которую он подумывал сегодня-завтра перегнать, а в подполе осталось немало картошки. Матвей выволок флягу во двор, сбегал в пристройку за корытом и набуровил в него чуть ли не половину сорокалитровой посудины. Хряк понюхал брагу и недовольно спросил:
— Это что за хрень?
— Экологически чистый продукт, — залебезил Матвей. — Пока жратва готовится… Для аппетита…
Кабан понюхал брагу, на его физиономии отразилось отвращение. Да, да, именно отразилось и именно на физиономии. Свиньи — немногие, если не единственные, кроме человека, существа, способные выражать чувства мимикой. Как бы нехотя, кабан приблизил рыло к корыту, медленно опустил пятак в пойло. Матвей вздохнул с облегчением. Он уже начал опасаться, что не угодил грозному гостю. Хряк хрюкнул, сделал несколько глотков, как бы пробуя брагу на вкус, и принялся жадно хлебать, сохраняя на морде брезгливое выражение.
— На свиноферме, небось, не часто подносят? — посочувствовал Матвей.
Кабан оторвался от пойла:
— Ты за кого меня принимаешь?
— Ну, как это… — Матвей замялся, опасаясь обидеть незваного гостя. — В соответствии с природой.
— Думаешь, кабан с тобой говорит?
— А кто же?..
— Я! — гордо произнёс кабан. — Великий демон Магардон.
— Ты бес что ли? — удивился Матвей. Он был уверен, что беседует с кабаном.
— Демон!
— А-а-а-а, ну тогда понятно.
На самом деле, Матвей запутался окончательно. Прежде он был уверен, что беседует с говорящим хряком, который каким-то образом пролез в начальство. Или же какой-то руководитель принял облик хряка. Зачем? Бог его знает. Порой начальники чудят так, что простой человек только диву даётся. Однако кабан именует себя великим демоном, то есть по-простому бесом, и это похоже на правду. Бесу, наверное, проще, чем начальнику, обернуться свиньёй, хотя не факт. Пока Матвей уминал в голове эти соображения, сквозь похмельный туман пробилась ещё одна мыслишка: а что если говорит не сам кабан, а кто-то обитающий у него в нутре? Начальник в свинью ни за что не полезет. Побрезгует. Одно дело прикинуться чёрным беркширцем, а совсем другое — залезть тому в кишки. Следовательно, это взаправду бес. Чтобы окончательно убедиться, Матвей спросил:
— А почему в свинье сидишь?
Кабан, или Магардон — пока было не уразуметь, — вновь грозно ощетинился:
— Хватит философствовать! Иди на кухню.
Матвей поплёлся в дом, слазил за картошкой в подпол, поставил на газ большую кастрюлю и стал ждать, когда сварится брашно. Выходить к Магардону не хотелось. Тем более что со двора доносились непонятные громкие звуки…
Когда картошка сварилась, Матвей вывалил её в таз, растолок, дал немного остыть и потащил во двор. А выйдя на крыльцо, остолбенел. Взгляду его открылось невероятное зрелище. Кабан, нарушая законы гравитации и принципы равновесия, стоял посреди двора на задних ногах и, уставив рыло в небеса, горланил песню на неизвестном гортанном языке. Матвей чуть с крыльца не свалился. Ну-у-у, это перебор! Бес в кабане — ещё туда-сюда. Чего только на свете не бывает. Но чтобы свинья на задних ногах ходила, такого быть не может. Это против всех основ природы. Хотя не исключено, что там, наверху, опять приняли новые законы мироздания.
Относительно беса у Матвея уже не имелось сомнений. Если выражаться красиво, он был эмпириком, то есть полагался исключительно на собственный опыт. В чудеса и всякую чертовщину, а также в леших, русалок и домовых он не верил. Но против действительности не попрёшь. Если в объективной реальности голос, вещающий из кабаньего нутра, объявляет себя бесом, что это доказывает? Только одно — бесы реально существуют! А веришь ты в них или не веришь, значения не имеет. Тебя не спрашивают…
Но и на этой мысли Матвей, в силу шаткости его убеждений, не остановился. Имелась ещё одна вероятность — его обманывают органы чувств. Иными словами, у него самого в голове что-то свихнулось, и он видит то, чего нет. Хотя вчера не так уж много принял, чтоб мерещились бесы. А главное, никому и никогда по пьяни не чудились бесы или кабаны. Одни только черти… Как это объяснить? И в этот момент Матвея осенило: да это ж просто сон! У-у-у-ф, аж от души отлегло. Даже любопытно стало, что ещё приснится.
А ему снилось, что соседка справа, Зоя Марковна, глядящая на кабана через разделяющий дворы невысокий забор, говорит ему с упрёком:
— Ты зачем животное дурному учишь? Сам живёшь свинья свиньёй, так и его за собой тянешь.
Всегда перед всеми виноватый и привыкший к укорам, Матвей бормочет:
— Так это бес…
— Дожил! — всплёскивает руками соседка. — Беса ублажаешь!
— Да я…
Но Зоя Марковна, не слушая, уходит к себе, а Матвей ставит таз с картошкой перед кабаном, который не обращает на угощение никакого внимания.
— Жрать-то будешь? — спрашивает Матвей.
Кабан косит на него глаза.
— Сам жри это дерьмо.
На этом Матвей проснулся или, лучше сказать, очнулся. В сновидениях и наваждениях мешанку не называют дерьмом. Так грубо выражается только реальность… Значит, это не сон! Откуда же взялся бес с пышным именем? Чего только странного в жизни не встретишь — ни один враль такого не наворотит…
Кабан вновь затянул свою песню. Матвей вздохнул, присел на крыльце — ждать, пока пьяный бес нагуляется. Тот гулял долго, но, наконец, позволил отвести себя в пустой хлев, где при покойных родителях Матвея, как в Ноевом ковчеге, содержалась всякая тварь — и коровка, и козочка, и свинка, — каждая в своей загородке, да ещё куры в дальнем углу. Теперь-то загородок не осталось, Матвей стопил их однажды, когда дров не хватило, — в хлеву было просторно, ложись где хочешь. Кабан повалился в серёдке. Матвей тихонько вышел, опять расположился на крыльце и задумался.
Долго думать не довелось. Проходивший мимо по улице ветхий дед Велехов остановился, опёрся о столб штакетного забора и осведомился:
— Славно погуляли? На другом конце села было слышно.
«Хрыч любопытный, — подумал Матвей. — Прискакал разнюхивать».
Дед был в Берёзовке основным, помимо ящика, средством массовой информации. В другие времена его почитали бы как Бояна, в наши дни злые языки прозвали сплетником. Матвей, не вникая и не питая почтения к старости, звал просто хрычом. Однако заочно.
— Собутыльник твой где? — продолжал дед.
— Дрыхнет в хлеву.
— А ты, я гляжу, с ним, с Макаром, подружился.
Матвей удивился, что старик знает и переиначил имя беса, осерчал и ответил непочтительно:
— Тебе бы, дед, такого дружка. Хочешь, подарю?
Старик перекрестился.
— Упаси Бог! Нет уж, оставь себе, раз сам польстился.
— Слышь, дед, — взъярился Матвей, — напраслину не возводи. На что это я польстился?!
Вспылить-то он вспылил, зная, что дед по ветхости своей в рыло не заедет, однако понимал: запальчивость надо поубавить, иначе не узнаешь, откуда взялся кабан. Мудрый старик не обиделся, а словно прочёл его мысли.
— Как это откуда? Сам же его и привёл. Сначала человека ни за что, ни про что оскорбил, а потом дармовщиной соблазнился.
— Врёшь! Не было такого.
— Очень даже было, — возразил дед. — Трюхал ты вчера по улице, глаза заливши, неведомо куда и зачем, а шёл перед тобой колченогий Казлаускас. Ты его настиг, а обойти не можешь. Улица широкая, но ты только по прямой двигаться был способен. Вот и кричишь: «В сторону отвали, хромой чёрт! Людям прохода не даёшь! Сидел бы дома», — и такое прибавил, что повторять не буду. Казлаускас обиделся, однако ответил: «Рад бы дома сидеть, да дело есть, покупателя ищу. Вот хоть бы тебя, коли ты первый подвернулся…» — «А что продаёшь?» — «Кабанчика», — «Э, нет, — ты говоришь, — на кабанчика у меня денег нет. Вот ежели бы кролика». — «А денег не надо, — Казлаускас говорит, — отработаешь». – «Что делать-то надо?» — «Потом разберёмся». Так и сяк, короче, обольстил он тебя. Повёл к себе. Ты, увидевши кабанчика, возликовал: «Вот это покупка! Давай прямо здесь его забьём, а я тебе за труды пару кило мяса оставлю». — «Э-э-э, нет, — говорит Казлаускас, — ты купил, твоя и забота. А доставить, так и быть, помогу…» Погнали вы с ним кабанчика, а навстречу Мишка Дьяков. Увидел тебя с приобретением и остолбенел: «Ты что?! Повёлся?»
Дед замолк, потому что Матвей аж затрясся от возмущения:
— Выходит, знал Мишка, паскуда, что в кабане бес сидит?!
— Эва! В деревне все знают.
— Не все! Я-то не в курсах.
— А ты вообще различаешь, что вокруг происходит? Живёшь как в бутылке.
— Почему же Мишка, мать его, не разъяснил?!
— Пытался, — сказал дед. — Да ты не слушал. В драку полез. Решил, должно быть, что он из корысти твою покупку хает. Мишка, мол, при деньгах, и хочет твою покупку перекупить. Он плюнул и ушёл.
— А Козёл знал?
— Как же не знать? Оттого и всучил тебе кабанчика задарма.
Матвей мысленно пообещал себе поквитаться с ушлым Козлом и спросил:
— Ну ладно, я с пьяных глаз залетел. Но Козёл-то как попался? Его кто подловил?
— Никто. Случайно вышло, — объяснил старик. — География подвела. Он ведь рядом с церковью, сам знаешь, живёт. А на неделе отцу Василию привезли из Сосновки одержимую старуху. Отец Василий, как обычно, отчитал, приказал «изыди», бесы из старухи и вылетели. Куда им деваться? Пометались туда-сюда… А у Казлаускаса в хозяйстве хряк, бесы, недолго думая, в него заселились.
— Почему в хряка? — удивился Матвей.
— Так уж у них, бесов, водится, — ответил дед. — Читал, небось…
— Дед, ты их видел? Какие они? — спросил Матвей.
— Обыкновенные. Бесы как бесы.
— Как на картинках?
— На картинках — это образы, а в жизни они другие.
— С крыльями? С козлиными мордами? С рогами? Когти есть?
— Ты хоть слушаешь меня? — рассердился дед. — Говорю тебе: другие…
Матвей судил по голосу и представлял беса в человеческом облике. Невозможно вообразить, чтобы безобразная рогатая тварь с перепончатыми крыльями разговаривала бы столь зычно и сановито. По его представлениям, Магардон одет в дорогой серый костюм с бордовым галстуком, как и подобает большим чиновникам, каких показывают по ящику. Дед не внёс изменений в этот образ. К тому же в дедовом рассказе имелось противоречие, которое Матвей вначале не мог для себя изъяснить, а теперь понял, что именно его смущало.
— Дед, почему ты говоришь «бесы», когда бес один?
— Кто ж их считал…
— А если много, где прочие?
Старик замешкался с ответом и даже вроде смешался: как же, числится всезнающим, а простая задачка ставит в тупик. Однако выкрутился:
— Это у тебя надо спросить. Ты у нас главный по бесам.
Перевёл стрелки на собеседника, пусть тот отбрыкивается. А Матвею что? С него насмешки как с гуся вода. Опять с вопросом полез:
— Кабан-то сильно сопротивлялся? Чувствовал, поди, что кто-то в него лезет.
— Ему хоть бы хны, — сказал дед. — В него кто хошь вселяйся, он даже не хрюкнет.
— Дальше-то что было?
— Ничего не было. Ты кабанчика приобрёл…
— А старуха? — спросил Матвей, заворожённый рассказом. — Как в ней бес завёлся?
— Бог, выходит, попустил. А фактически разное рассказывают. Впрочем, точно никому не известно…
— Зато я знаю, — грозно сказал Матвей. — Знаю, кто виноват и что делать. Сперва Козлу морду начищу, а потом приведу за шкирку, пусть забирает своего беса.
— Опоздал, — сообщил дед. — Казлаускас с самого ранья вещички собрал, запер дом, забрался в свою «Ниву» и был таков. Даже с соседями не попрощался. Да он ни с кем и не дружил.
— Где ж его искать?
— Где всех — в Москве. Где ж ещё? А то, глядишь, в независимую Литву подался, подальше от греха.
Матвей сплюнул в бессильном негодовании:
— Вот сволочь!
— Ты, главное, Бориса Николаевича не обижай, — посоветовал дед. — Он-то ни в чём не виноват.
— А это кто? — знакомых с таким именем у Матвея не было.
— Хряк, — пояснил дед и ушёл.
И впрямь чёрного кабана, учитывая его возраст, жизненный опыт и солидную комплекцию, как-то неловко было звать Борькой, уместнее — полным именем и отчеством, скажем, Борисом Николаевичем. А почему Николаевичем? Просто потому, что Казлаускаса, бывшего его владельца, звали Миколасом. К тому же, имелось у кабана некоторое сходство с Борисом Ельциным. Как и покойный президент, хряк держался с большим достоинством. Правда, отношение к алкоголю у них не совпадало. Забегая вперёд, следует сказать, что у Бориса Николаевича — кабана, а не президента — была странная манера приступать к браге. Всякий раз он дёргался и словно бы принуждал себя пить. Не сразу Матвей догадался, что это не бес, а хряк ненавидит пойло, которое Магардон вливает в него силком. Впрочем, мы не знаем, кто заставлял пить его тёзку. Или что заставляло…
Матвея-то ничто не принуждало, кроме желания немного освежиться и встряхнуть мозги, чтобы обдумать, как разобраться с бесом. Он зачерпнул из фляги кружку-другую и приободрился. О чём тут думать?! Зарезать кабана и вся недолга. Мясо продать — бабок получится куча. А бес пусть ищет себе жилище где угодно. Надо лишь подождать до завтра. Серьёзные дела вершат на трезвую голову. Он принял ещё пару кружек, а там и ночь наступила.
Наутро вчерашние события вспоминались Матвею смутно. Было или не было? Он вышел во двор. Никакого хряка там, разумеется, не наблюдалось. В ясном свете утреннего солнца окружающее выглядело непререкаемо реальным, обычным, не допускающим никаких глупостей вроде пьяного беса. А жаль. Огорчительно, ясен пень, не отсутствие Магардона. Кому он нужен! А вот кабанчик, тот бы очень пригодился. Денег-то — ни копейки. И всё же Матвей решил на всякий случай заглянуть в хлев, прекрасно сознавая, что никого там нет. Странная всё-таки штука человеческая натура.
Вошёл и… Опа-на! Как током шибануло. Развалясь на грязном полу, дрых чёрный кабан. Матвей затряс головой, пытаясь вытряхнуть нелепое видение, и не сразу осознал, что кто-то кличет его по имени.
— Матюха, ты где?
Он выглянул наружу и увидел на крыльце Вована.
— Ты чего там забыл? — спросил приятель. — Гляжу, дверь в доме открыта, тебя нет…
— Иди сюда, — позвал Матвей.
— В хлев, что ли, жить переехал?
Шутник, блин!
— Иди, покажу чего.
Расчёт был прост. Вован у Матвея в авторитете. Давным-давно он уехал из Берёзовки, жил в Саратове, тёмные дела крутил, а потом что-то случилось: то ли он кого-то наколол, то ли его накололи, едва унёс ноги, спасибо, жив остался и головы не лишился, прятался какое-то время в Районе, а потом зарылся там, где надёжнее: в родном селе. Если кто-то в жизни что-то понимает, то это Вован. Пусть он и разберётся, есть ли бес или только грезится с бодуна. Если хлев пуст, Вован спросит: «Ну и чего хотел показать?»; а если удивится: «Где спёр?» — значит, кабан не видение, а материальное животное. И тогда придётся дополнительно выяснять, есть ли в нём бес. Хотя и без того ясно, что есть…
Вован спустился с крыльца и неторопливо двинулся на зов, трезвый до неприличия. Даже издали видно, что черепушка у него не забита захрясшим цементом, и руки не дрожат, и сердце не колотится, и сушняка во всём организме нет… А ведь другом считается.
Вован вошёл в хлев, поморгал, чтобы глаза после яркого света привыкли к полутьме.
— Видишь? — спросил Матвей, не дождавшись вопроса и не зная точно, какой ответ хочет получить.
Вован ответил вопросом на вопрос:
— А ты сам видишь?
— Вижу.
— Так с какой целью допытываешься?
Матвей был вынужден спросить в лоб:
— А что видишь?
— Окулистом заделался? — вопросил Вован насмешливо. — Я не слепой. Стопроцентное зрение.
Вертится, стервец, как последний пельмень на блюде в большом застолье — ты в него вилкой, он в сторону, ты вилкой, а он влево, ты опять, а он вправо… Матвей озлился:
— Так видишь или нет?!
— Поясни, что я обязан увидеть, — спокойно ответил Вован.
— Кабана, бл…дь! — заорал Матвей. — Кабана!
— Так бы сразу и сказал. А то юлишь, как…
Матвей сжал кулаки.
— Тебе в каком глазу зрение поправить: в левом или правом?
Впервые он позволил себе такую грубость по отношению к Вовану. Тот наконец осознал серьёзность момента. Иной алкаш ткнуть в рыло очень даже способен. Матвей, мужчинка жилистый, был как раз из таких. Смирный, но если хорошенько разозлить, — лучшей разбегайтесь. Вован легко бы с ним справился, но имел свои планы на дружка, приближённого к нечисти.
— А-а-а-а, ты вот про что, — протянул он. — Так кабан — вот он, на виду, про него и речи нет. Я думал, ты про что другое спрашиваешь… А с хрюшкой что думаешь делать?
— Зарежу, мясо продам.
Вован аж подпрыгнул.
— Сдурел?!
— А что такое?
— Взаправду не понимаешь или дурочку из себя ломаешь?
Матвей вместо ответа изобразил дурака, как умел: скорчил рожу и выпучил глаза, о чём сразу же пожалел — в башке будто граната разорвалась. Неразумно рожи строить, когда головёнка и без того раскалывается.
— Ой, блин!
— Вот именно «ой», — сказал Вован. — Тебе такой инструмент в руки попал, с ним что угодно можно сотворить… Такие дела замутить, аж голова кругом идёт… Эх, мне бы такой!
«Это он про беса», — понял Матвей. И, не думая, ляпнул:
— Бери! Даром отдаю как другу.
Фиг с ними, мясом и салом, лишь бы от беса избавиться. Вован вздохнул:
— Нет, брат, не совладаю.
«Врёт, — подумал Матвей. — Но ведь насильно не втюхаешь». Попытался ещё раз:
— Да ты попробуй.
— Знаешь, одна попробовала… А я не хочу.
Матвей опечалился.
— Вот и я никак не совладаю. Оседлал он меня и погоняет. Что хочешь говори, а я кабана всё-таки того… — он изобразил «того», проведя сложенными в лезвие пальцами по собственной шее.
— Сам резать собираешься? — осведомился Вован.
— Ты что?! Я не умею. Бубеля позову.
— Не пойдёт Бубель.
— Ладно, без него обойдусь. Кто у нас ещё забойщик? Этот… как его?.. тот, что рядом с Козлом живёт…
— Тоже не пойдёт. Вообще никто не согласится.
— Бойкот объявили?
— Боятся. В деревне гул стоит, как при ковровой бомбардировке. Меня в разведку прислали. Хотят знать, что делать собираешься.
Матвей приосанился.
— Пока ничего. А там будем посмотреть.
— Это хорошо, — одобрил Вован. — У меня как раз для тебя дельце имеется. Надо одному большому человеку помочь.
— Махоне, что ль?
Махоней прозвали, как водится, самого здоровенного в селе детину, размером с трансформаторную будку.
— Выше бери, — сказал — Вован. — Афанасию Карповичу дюже треба пособить.
— Это которому из Района к нам перебрался?
— Ему самому. Хочет Станцию приватизировать.
— Во дела! — удивился Матвей. — Сто лет стояла, никому на хрен была не нужна, а теперь из самого Района к ней руки тянут.
Станцией в Берёзовке именовали несколько заброшенных строений, окружённых бетонным забором, за околицей Берёзовки рядом с рекой Бологой. Некогда здесь располагалась Cелекционная станция имени Н.В.Вавилова: лаборатории, кабинеты, склады, гараж и опытные делянки. Напротив станции, метрах в ста от неё — десятка полтора полуразрушенных домов, так называемая Слобода, где жили в старину сотрудники станции. Станция захирела да и вовсе потом вовсе приказала долго жить в былинные времена начала девяностых годов. Из неё вытащили всё, что могло пригодиться в хозяйстве, а затем несколько поколений деревенских недорослей проводили там досуг: пили бормотуху, играли в карты, курили запретные травы, развлекались с подругами, а заодно ломали всё, что можно было сломать, и разрушали всё, что можно было разрушить. Бывшее пристанище науки превратилось в обитель зла. Правда, зла мелкого, ещё несозревшего, но всё-таки зла.
— Станция не нужна, говоришь? — вопросил Вован. — А ежели под неё в банке кредит получить? То-то же… Потому Афанасию Карповичу дорогу и перебегают. И кто? Наши деревенские: Прохоров, бывший колхозный председатель, да Сатана из сельской администрации. От тебя многого не требуется — скажи своей нечистой силе, чтоб Сатану припугнула…
Человек, не знакомый с местной обстановкой, наверняка удивится: каким это образом рядовые районные бесы припугнут высшего чиновника, распоряжающегося всем злом на Земле. Вникнув в суть, нетрудно понять, что речь идёт об Анне Фёдоровне Сатиной, главе сельской администрации, которую сельчане окрестили Сатаной не столько из-за фамилии, подсказывающей прозвище, сколько из-за дурного норова.
Вован меж тем продолжал:
— А насчёт Прохорова скажи, пусть на него хворь напустят или руки-ноги переломают. Нажрался он, мол, до изумления, упал с крыльца и вдребезги.
— Так он не пьёт.
— То-то и оно. Пусть выпьет. А с крыльцом ему помогут.
— Жаль мужика, да и нехорошо как-то… — пробормотал Матвей без особого, правда, сочувствия или возмущения.
— Ты не о Прохорове, о себе подумай. С Афанасием Карповичем закорешиться — дорогого стоит. Уж он тебя не забудет.
— Ладно, — сказал Матвей, который не умел отказывать. — Поговорю с бесом.
— Молодца! — похвалил Вован. — Ну ладно, будь. Я пошёл.
Но с места не стронулся.
— Слышь, Матюха… — И замялся.
— Слышу, не глухой.
— Нинку приворожи. Ты теперь вроде как ведьмак.
— Да какой там, — отмахнулся Матвей.
— Не прибедняйся, по-дружески прошу. Я к ней, понимаешь, и так, и сяк, а она никак. Гордая. На фига, говорит, ты мне нужен. Я в город, говорит, учиться поеду.
Матвею было лестно, что такой человек, как Вован, обращается к нему с просьбой.
— Ладно, и об этом поговорю.
Пообещал-пообещал, но не представлял, как подступиться к Магардону с заданиями. Решил пока не париться, авось само собой разрешится. Кабан храпел без задних ног, Матвей и сам был не прочь соснуть немного, тоже прилёг.
Проснулся после полудня, пошёл в хлев сообщить бесу, чтоб выселялся и не мешался под руками, когда будут колоть кабана. Борис Николаевич лежал на боку и страдальчески похрюкивал. Матвей пнул его в бок.
— Эй!
Кабан взвизгнул, не открывая глаз. Бес никак не отреагировал. Матвей пнул ещё разок, посильнее.
— Я тебе попинаю! — прохрипел бес.
Кабан, вскочил на ноги, но тут же повалился на пол.
— Уй, голова!
— Браги поменьше бы жрал, — злорадно посоветовал Матвей.
Бес возмутился:
— Ты чё пургу гонишь? — Вероятно, все силы он истратил на негодование и сумел лишь простонать: — Голова! Отрубил бы…
— Потерпи, скоро отрублю, — пообещал Матвей.
В душе он сочувствовал бесу. Знал, что такое похмелье, особенно после бражки. Накачал воды в ведро, вылил в таз, поднёс страдальцу.
— Попей холодненькой.
Рассолец помог бы лучше, но где возьмёшь столько, чтоб хряка лечить… Немного отмякнув, бес хрипло простонал:
— Это всё Козёл мутит. Надысь грозил: «Ну я тебе матку вырежу…» А за что? Ну подъел я пару-другую курей. Так он сам их жрёт, я видел. Ему можно, а мне нельзя?
Мутным взглядом он обвёл пустой хлев.
— Куда куры подевались? — А затем, что-то уразумев: — Где это я?! И ты кто такой?
К этому времени Матвей тоже сообразил, что сквозь бесову хрипоту пробивается наглый юношеский дискант, мало похожий на солидный баритон Магардона, и спросил в разрез:
— Ты сам кто такой?
— Велиазар, — гордо прохрипел бес. — Великий демон.
Матвей тут же переиначил его имя на более скромный и понятый лад — Елизар. Однако его интересовало не имя, а совсем иное. Он спросил:
— А другой куда подевался? Тот, что до тебя был.
— Ты чё-то попутал, парнишка, — просипел великий демон Елизар. — Я тут один всю дорогу. Тесноты не люблю.
«Ага, — подумал Матвей, — про Магардона не знает. Сказать или не сказать? Нет, спешить не стоит…» Вслух он задал вопрос наводящий, но нейтральный:
— Не скучно одному?
— Я сам себя веселю.
Матвей подумал, что признание звучит двусмысленно, но развивать тему не стал.
— А как в кабане живётся?
— Жить можно, — туманно ответил Елизар. — Хотя в старухе вольготней жилось. Воняла только сильно…
— Неужто сильнее кабана? — удивился Матвей.
— Хуже! Дух другой. Она…
Голос беса исказился, поплыл и замолк, словно в кабане разрядились батарейки, отчего он перестал воспроизводить звук, а после недолгого молчания вместо похмельного хрипения юного Елизара раздался бодрый голос Магардона:
— Завтрак где?
— Так время уж обеденное.
— Тащи обед.
И тут Матвей вспомнил вчерашнее решение.
— Не будет обеда, столовая закрыта на учёт. И вообще, освобождай помещение. Плановый забой.
— Какой такой план?
— Резать буду кабана.
— Не советую.
— А кто мне запретит?
— Никто, — равнодушно, даже как бы скучая проговорил Магардон. — Режь, а я в тебя переселюсь.
Бес лукавил. Кто же в здравом уме и трезвой памяти переселится из могучего производителя беркширской породы в хилого и болезненного деревенского алкаша! Однако Матвей был свято убеждён, что на подвижной лестнице Ламарка он стоит неизмеримо выше кабана, а потому поверил угрозе, присмирел и отправился за обедом, готовить который не было нужды — вчера бес даже не притронулся к еде. Освежить вчерашнее блюдо — дело плёвое. Достаточно пробраться через прореху в заборе к Зое Марковне в огород, надёргать морковки и репы, порубить овощи с ботвой в холодную картошку — вот и яство не хуже, чем в лучших ресторанах Парижа.
— Ты чего меня дерьмом кормишь? — возмутился бес. — Сам-то, небось, лучше питаешься. Придётся идти на перемену жилья.
Матвей, пока воровал соседский овощ, успел подготовить несимметричный ответ:
— Вселяйся.
— Смелый стал! — неодобрительно пробурчал Магардон.
— Поумнел. Прикинь, стану я бесноваться, отведут меня в церковь, тебя из меня изгонят… И куда ты тогда? Опять в свинью? Здравствуйте, мол, девушки! Как говорится, круговорот беса в природе…
Матвей блефовал. Имеется всего один документально зафиксированный эпизод, когда бесы из человека переселились в свиней, но нигде не говорится, что они способны на обратное перемещение. Магардон на нехитрый обман не купился. Он знал, что никуда Матвей не денется, будет исполнять всё, что от него потребуют, потому что демон сильнее человека и запросто одержит над ним верх. Но самое главное, Матвей до чёртиков боялся ненароком впустить в себя какую-нибудь нечисть, а пуще того страшился насильственного вторжения. Ему хватало одержимости бесовским зельем — алкоголем. Тем более бесов было двое, а это вдвое страшнее. Правда, в тот начальный период обитания в кабане Магардон даже не подозревал о существовании сожителя. Матвей убедился в этом, когда, улучшив момент, спросил беса:
— Ты там у себя пацанчика не встречал?
Магардон ответил похабной шуткой. Как бесы ухитряются не встречаться в столь тесном замкнутом пространстве, оставалось для Матвея загадкой, хотя, по сути, это значения не имело. От одного или двух избавляться — разницы нет.
В рукаве у него имелся козырь. В одиночку человек, возможно, с нечистыми не сладит, но есть инстанция повыше, которая успешно проводит санобработку и изгоняет бесов с эффективностью службы дезинсекции, выводящей клопов и блох. Матвей отправился за помощью в местную церковь в полной уверенности, что там помогут.
Надо сказать, к вере он относился с безразличием. Не был ни верующим, ни атеистом, ни даже агностиком просто потому, что никогда не задумывался, есть ли Бог. Не интересовался. Из всех сортов опиума для народа он предпочитал самый грубый и доступный, который к тому же нетрудно изготовить самому без особых затрат. Или вообще добыть бесплатно, если гнать из картофеля. Отчего же при таком полном безверии он в бесов поверил? А это дело другое. Согласно его представлениям, основанным на опыте, бесы были чем-то вроде обычных паразитов.
Конечно, отцу Василию он про паразитов даже не заикнулся. Священник сразу послал бы его к ветеринару. Но объяснить про бесов тоже оказалось непросто.
— Случай необычный, — сказал отец Василий. — Тебе для начала надо провериться у психиатра, узнать, чем ты страдаешь, — то ли подлинной одержимостью, то ли психической болезнью.
— Так не обо мне речь! — возопил Матвей. — Это в кабане бесы сидят.
— А кто с ними беседы ведёт?
— Ну, я, — вынужден был признать Матвей.
— Следовательно… — отец Василий многозначительно не закончил.
Матвей понял. И не возразил. Против логики не попрёшь.
— Принеси справку из психдиспансера, тогда будем разбираться, — сказал отец Василий.
Матвей сделал ещё одну попытку:
— А что, предположим, если это не я псих, а кабан?
Священник глянул на него так выразительно, что Матвей вздохнул и удалился несолоно хлебавши. Однако попытка не была напрасной — он получил важную информацию, из которой следовало, что ветеринара всё-таки не миновать. Предположение о том, что Борис Николаевич свихнулся, давало новое толкование эмпирическому опыту. Возникла дилемма, которую Матвей прежде не замечал: Борис Николаевич либо взаправду одержим бесами, либо попросту рехнулся. Во втором случае можно не опасаться угроз Магардона и либо вылечить кабана, либо забить. Точнее, сначала вылечить, а потом забить. Впрочем, лечить необязательно. А если всё-таки бесы? Необходимо было точно убедиться. Речь шла не о научной теории, а об условиях человеческого существования, если не о самой жизни…
Ветеринара не было ни в Берёзовке, ни в Сосновке, пришлось трястись в автобусе по раздолбанной дороге до Дубняков, где обретался необходимый специалист. Внешностью ветеринар был точной копией доктора Зигмунда Фрейда, чего Матвей, естественно, не заметил, поскольку никогда не слышал об отце психоанализа, а если и видел его фотографии, то не знал, кто на них изображён. Здоровое классовое чутьё подсказывало ему: просто какой-то дед из враждебного класса. Про теорию классов он тоже никогда не слышал, однако понимал: если портрет классово чуждого деда выставили напоказ, значит, дед заслужил, а это давало основания для надежды, что и его двойник хорош в своём ремесле.
В этом Матвей не ошибался, а вот классовая интуиция его подвела. Дубняковский ветеринар Фёдор Михайлович Рукавицын был самого что ни на есть крестьянского происхождения. Если бы только не очки… Или Фрейд тоже их носил? Трудно сказать. На одних фото он в очках, на других — просто хмурый мужчина с аккуратной седой бородкой. Фёдор Михайлович был всегда при очках и, не в пример Зигмунду Яковлевичу, приветлив.
— Вам не приходило в голову, что вы обратились не по адресу? — деликатно осведомился он, выслушав Матвея. — Возможно, требуется другой специалист…
Матвей, наученный горьким опытом, мигом смекнул, куда клонит ветеринар.
— У меня справка есть, из психдиспансера. Показать? — он полез в карман в полной уверенности, что его остановят.
Фёдор Михайлович замахал руками:
— Что вы, что вы! В этом нет необходимости. Скажите лучше, давно ли начали проявляться эти симптомы у вашего кабана.
— Да вот надысь только, — схитрил Матвей, чтоб не смущать врача сложной и запутанной историей.
— Н-да, случай сложный, — сказал Фёдор Михайлович. — К сожалению, ни один вуз не готовит свиных психиатров, поскольку свиная психиатрия как наука отсутствует, что не означает, что свиньи не способны страдать психическими заболеваниями. Как раз очень даже способны — это высокоразвитые млекопитающие с очень тонкой и чувствительной психической организацией.
— Это чушки-то тонкие и чувствительные? — удивился Матвей. — Они ж дерьмо жрут!
— Насчёт экскрементов вы заблуждаетесь, — возразил Фёдор Михайлович, снимая очки (выходит, можно было застать его в определённые моменты без очков, в чём последователь юнговской гипотезы о синхронизации увидел бы ещё более тесную связь с фрейдовскими изображениями). — Дерьмо они не едят. А если и едят, то исключительно психически больные особи. Впрочем, у людей то же самое… А свиньи вообще очень чистоплотны. Отводят уголок для туалета и испражняются только там. Подальше от мест, где едят и спят. По-свински они живут только тогда, когда люди помещают их в невыносимые для них условия…
Матвей усомнился:
— А как же говорят «свинья всегда грязь найдёт»?
— Опять же навет! — воскликнул Фёдор Михайлович. — Полуправда! Да, свиньи ищут грязь, но зачем? Чтобы замараться? Нет, конечно. Купаясь в жидкой глине, свиньи спасаются от накожных паразитов. Совсем как люди, которые едут за тридевять земель на курорты лечиться грязевыми ваннами. У нас с домашними свиньями вообще очень много общего. Дикие-то совсем другие. Домашние за десятки тысяч лет, что жили рядом с людьми, совсем изнежились. Чуть что закатывают истерики. Главное, заметьте, не напоказ, а из-за нервов. Визжат, будто их режут. Кто-то измерил в децибелах громкость их визга — оказалось, выше, чем у двигателя реактивного самолёта. Если не ошибаюсь, двигатель джета выдаёт сто двадцать пять децибел, а свинья — сто тридцать. Хавронья может в обморок хлопнуться от неожиданности или избытка чувств. И что ещё хуже — скончаться на месте от инфаркта…
Матвей подумал: «Бережнее надо с Борисом Николаевичем обходиться. Не дай бог окочурится от нервов, тогда придётся бесов в себя принять».
— Так как мне быть, доктор? Что делать-то?
— Есть шарлатаны, которые ставят диагноз по фотографии, — сказал Фёдор Михайлович. — Я, пока не осмотрю животное, ничего сказать не могу. Да и самому любопытно, что за феномен такой. Подождите, закончу приём и съезжу, погляжу на ваше чудо…
До Берёзовки они добрались на белой «Ниве» Фёдора Михайловича, который, загнав тачку во двор к Матвею, облачился в грязноватый врачебный халат и был готов к осмотру пациента.
Борис Николаевич дрых без задних ног в грязевой луже посреди двора.
— Здоров клопа давить, — прокомментировал Матвей.
— Это нормально, — сказал Фёдор Михайлович. — Все свиньи много спят и проводят во сне чуть ли не две трети суток.
Они расположились на краю лужи. Матвей позвал:
— Эй, сосед…
Кабан приподнял уши, прислушиваясь, но не проснулся. Молчал и Магардон. Матвей отыскал под забором отвалившуюся планку штакетника, потыкал Бориса Николаевич в бок. Кабан что-то проворчал во сне, Магардон проснулся:
— Ещё раз разбудишь, я тебе…
— Сосед, — прервал его Матвей, — тут человек приехал, хочет с тобой побеседовать.
— Какого беса ему надо?
— Помнишь, я тебя про пацанчика спрашивал? Это его парнишка потерялся…
Магардон захохотал…
— Пусть в брюхе у своей мамаши поищет. Здесь нет ни одного… А спать помешаете — головы поотрываю.
Магардон захрапел. Притворно, потому что через минуту храп затих — бес в самом деле уснул. Матвей победно посмотрел на ветеринара.
— Ну?
— Не-ве-ро-ят-но, — прошептал Фёдор Михайлович.
— Дальше ещё закидонистее, — пообещал Матвей.
Он склонился к кабаньему уху и позвал негромко:
— Елизарушка, просыпайся засоня.
Молчание. Только Борис Николаевич, тихо похрюкивавший во сне, насторожил лохматые уши..
— Елизарка! — Матвей начал сердиться.
Кабан открыл глаза, повёл рылом из стороны в сторону, словно пытаясь сообразить, на каком свете находится, затем перевалился на другой бок, повернувшись спиной к визитёрам, и, судя по всему, вновь уснул.
— Елизар, вставай! — закричал Матвей, не опасаясь уже разбудить Магардона.
Кабан вскочил, будто ошпаренный, подбежал к Матвею и ветеринару, остановился… И вдруг принялся трястись и отряхиваться совершенно по-собачьи. Брызги липкой глины полетели во все стороны. Матвею-то что. Он завсегда в затрапезе — танки грязи не боятся. А ветеринару в его не первой свежести халате досталось. Он успел отвернуться машинально, так что замарался не только спереди, но и сзади.
Елизар радостно хохотал. Ясно: гопник, притворяясь спящим, нарочно ворочался с боку на бок, чтобы побольше изгваздаться.
— Ты что, сука, творишь?! — вознегодовал Матвей.
— А не буди, — насмешливо парировал бес.
На самом деле он, конечно, был рад, что его разбудили и дали возможность сыграть над лохами клёвую шутку.
— Я тебе, падла, врача привёл, а ты… — сердито начал Матвей.
— Врачей не ем, — отрезал Елизар. — Только курей и кроликов. Или тащи его в дохлом виде. Тогда, так и быть, схаваю.
Бес он и есть бес — с ним по-человечески не поговоришь. Но и Матвей не лыком шит, попытался направить разговор в нужную сторону.
— Дурак ты, Елизарка! А если я твоему старшому настучу: совсем, мол, малец берега попутал. Как думаешь, что будет?
Бес протяжно зевнул:
— Нет здесь никого: ни старшого, ни младшего. Один я. Спать хочу. Отвали и врача своего забери.
С тем демонстрация бесов закончилась. Матвей выразительно посмотрел на ветеринара и повторил вопрос, в который упаковал постановку множества практических и теоретических проблем, решаемых только в долгой задушевной застольной беседе под хорошую закуску:
— Ну?
Состоянию Фёдора Михайловича подошло бы определение «когнитивный диссонанс», не будь этот термин заезжен до потери смысла. Специалист с большим опытом был полностью сбит с толку и не знал, что подумать, а тем более что сказать. После долгого молчания он наконец вымолвил:
— Боюсь, ваш кабан серьёзно болен.
Матвей отозвался не без иронии:
— Спасибо, доктор, очень помогли. Разъяснили. А что с ним?
После нового приступа молчания Фёдор Михайлович признался:
— Не представляю.
— Так что делать-то? Вылечить можно?
— Как лечить?! Никаких методик борьбы с душевными заболеваниями свиней не существует. Вы, конечно, спросите, не стоит ли его забить? Вопрос спорный. Известно, что мясо животного, находящегося в состоянии стресса, сильно теряет в качестве. Логично предположить, что из-за психической болезни оно, вернее всего, непригодно в пищу или даже опасно для здоровья…
Большие уши Бориса Николаевича поднялись и развернулись раструбом в сторону ветеринара. У свиней очень тонкий слух, чего Матвей не знал, а Фёдор Михайлович, очевидно, не учёл. На массивной физиономии Бориса Николаевича выразилось сначала недоумение, затем возмущение и, наконец, ярость. Он зарычал глухо и гортанно и проскрежетал, с трудом выговаривая слова человеческого языка:
— Я сам тебя забью…
По-видимому, кабан, или сидящий в нем бес, был не в ладах с русской грамматикой и не понимал, что сослагательное наклонение в данном случае служит отрицанием. Тяжко ступая, как поваленная на бок и обросшая чёрной щетиной статуя командора, Борис Николаевич двинулся к людям.
— Боря, ты неправильно понял! — закричал Матвей. — Он лечить тебя хочет!
Фёдор Михайлович, впавший в ступор, спокойно наблюдал за приближением кабана.
— Странная реакция… Обычно они стремительно бросаются в атаку.
— На кой лясы точить?! — чуть не взвизгнул Матвей. — Ноги в руки и ходу!
Он схватил ветеринара за рукав и потащил к крыльцу. Остановившись наверху, оба оглянулись. Кабан с непреклонностью миниатюрного Т-34 двигался к ним. Матвей впихнул ветеринара в дом и запер дверь на засов. Затем они услышали глухой удар. Кабан штурмовал препятствие.
— Не трухайте, доктор, выдержит, — прошептал Матвей, имея в виду дверь.
Она выдержала. Борис Николаевич отправился рушить тачку ветеринара. «Нива» тоже выдержала. Хотя пороги и низ корпуса немало пострадали. Фёдор Михайлович не обратил на действия кабана никакого внимания. Он размышлял.
Невольным узникам повезло. Матвей, ублажая беса брагой, оставил пару-другую литров для себя. Он усадил ветеринара за стол, налил ему полную кружку, чокнулся и провозгласил:
— Ну, будем! Для прочистки мозгов.
Уж кто-кто, а он знал ноотропные свойства своего зелья. И оно впрямь прочистило. После бражки Фёдора Михайловича прорвало. Он вышел из ступора и сообщил:
— Мне всё понятно.
Он попытался как можно проще объяснить Матвею, что произошло с Борисом Николаевичем. Ветеринар обладал широким кругозором и немалыми знаниями, выходившими далеко за пределы его профессии. Разбирая феномен кабана, говорящего двумя голосами, он исходил из теории замечательного отечественного учёного Бориса Фёдоровича Поршнёва о роли безумия в возникновении разума. По этой теории, безумие стирает адаптивные рефлексы нормальных животных, а потом из этого хаоса рождается разум.
— Чё-то не понял, — перебил его Матвей. — Это если съехать с ума, сразу поумнеешь? Так, что ли?
— У нас с вами разум имеется, и заполучить побольше вряд ли удастся, — сказал Фёдор Михайлович. — Поршнёв имел в виду наших далёких предков, «троглодитов», неразумных существ, которые ещё не были людьми в полном смысле слова. Улавливаете цепочку: неразумие — безумие — разум?..
— Фактически, — сказал Матвей, чтобы не ударить в грязь лицом.
— Как выяснилось, Поршнёв был неправ только в одном своём утверждении. Он считал, что в мире животных нет психопатологии, — продолжал Фёдор Михайлович. — Час назад я сам был в этом уверен. Ваш кабан доказал обратное. Очевидно, процесс одомашнивания зашёл так далеко, что у отдельных особей начали возникать психические заболевания, а вслед за ними и разум.
— Ну ни хрена себе! — только и смог вымолвить Матвей, забыв о своём намерении придерживать при докторе язык.
Доктор даже не заметил матерного словца.
— Понимаете? Выстраивается довольно убедительная цепочка. Ваш кабан заболевает психически. Заболевание способствует развитию сознания и обретению разума. Став разумной личностью, кабан получает в качестве сомнительного бонуса и все психические аберрации, в том числе — раздвоение личности.
— Как это? — спросил Матвей.
— Заболевание, при котором личность как бы разделяется на две самостоятельные личности, и каждая не знает о существовании другой.
— А что?! Похоже! — оживился Матвей. — Так кто раздвоился-то? Борис?
Фёдор Михайлович задумался.
— И да, и нет. То есть первоначально раздвоение произошло у кабана, образовав вторичную личность, которую вы зовёте Магардоном. Однако процесс двинулся дальше, и теперь у самого Магардона случилось раздвоение личности, в результате чего возник юный хулиган Елизар.
Матвей запутался в раздвоениях.
— А ежели проще, и никакие это не личности, а бесы?
Широкий кругозор не позволил Фёдору Михайловичу просто отмахнуться от глупого предположения. Он рассмотрел и этот вариант. В отличие от практического эмпирика Матвея он был эмпириком теоретическим, то есть полагался на эмпирический опыт авторитетов, который не пытался проверить, поскольку доподлинно знал, что опыт этот верен. Поэтому личный, непосредственный опыт встречи с бесами его не убедил и не мог убедить, ибо противоречил неоспоримому опыту авторитетов. Однако он нашёл верный метод объяснения феномена, не поддающегося объяснению.
— Этого не может быть, потому что бесы не существуют как реальные сущности, а являются лишь галлюцинациями или реликтами архаических верований. Но если вообразить, что они реально существуют, то можно было бы предположить, что данная особь действительно — то есть «действительно» в самом условном смысле в контексте чисто условного предположения — страдает раздвоением личности.
— Может, их просто двое, — предположил Матвей.
— Кого двое?!
— Бесов.
— Тьфу! — плюнул ветеринар. — Вы меня совсем запутали… Нет никаких бесов!
Время за этими разговорами шло, а у бесов (по версии Матвея) или у свихнувшегося кабана (по версии ветеринара) не наблюдалось намерения выпустить узников на свободу. Борис Николаевич топтался около крыльца, поджидая, пока жажда или естественная нужда не заставит их выйти наружу, поскольку вода и прочие удобства помещались во дворе. Матвей открыл окно, высунулся наружу и крикнул:
— Эй, сосед!
— Кончай прятаться, — раздражённо проговорил Магардон. — Выходи, тогда поговорим.
— А пацанёнок-то повежливее тебя!
— Какой ещё пацанёнок?
— Забыл? Я тебе о нём говорил. Пацанчик, что вместе с тобой помещается.
— Опять глаза залил? — осведомился бес.
—Ты там где живёшь? В желудке или где? В кишках? А хоть раз в другие уголки заглядывал, нет ли там кого по соседству? А пацанчик он, может, в лёгких обретается. Или в мочевом пузыре… Мест много…
— Чем докажешь? — кабан переместился от крыльца под окно.
— Дай подумаю… А вот! Он у Козла кур ловил и жрал. Сам мне рассказывал. Было такое?
— Что-то такое вроде случалось. Козлевич на стену лез.
— А теперь подумай, откуда я об этом узнал? Башкой поработай…
— Мало ли чего, — неопределённо пробормотал Магардон.
— Проверь, — предложил Матвей. — Иди к себе и затихни, будто тебя нет. А как пацанчик появится, я тебя позову. Только до времени не высовывайся, спугнёшь. Лады?
— Лады, — пробурчал Магардон и затих.
Выждав немного, Матвей позвал:
— Сосед.
Бес не откликнулся. Борис Николаевич стоял неподвижно как вымазанный в грязи памятник неизвестному кабану. Значит, нечистый без обмана ушёл на дно. Матвей отодвинул засов.
— Можно не спешить. Время есть.
С крыльца спускались тем не менее с опаской. Не было гарантий, что кабан остался без управления. Они обошли его стороной, а Борис Николаевич вопросительно уставился на Матвея своими свиными глазками. Он явно отсутствовал во время недавних бурных событий.
— Вот так-то, Боря, — только и сказал Матвей.
Разумен кабан иль не разумен, много будет чести пересказывать ему инцидент, который произошёл в его присутствии, но без его участия. Пусть газеты читает.
Ветеринар забрался в свою немало пострадавшую «Ниву». Двигатель, слава богу, завёлся. Фёдор Михайлович был настолько выбит из колеи, что укатил, не попрощавшись. Матвей остался наедине с бесами, безо всякой поддержки. Наука так же мало ему помогла, как религия.
Деваться некуда. Подмывало бросить всё к чёрту и сбежать из заражённого нечистью родового гнезда, но останавливали не столько сентиментальные, сколько рациональные соображения. Здесь он, каков ни есть, а хозяин, домовладелец. А кем станет, если уйдёт? Бомжом, которого ждёт одна только участь: подохнуть под чужим забором. Нет, надо терпеть и думать, как выкурить бесов из хряка, который был сам по себе немалым ресурсом, доставшимся к тому же бесплатно.
Ужиться с нечистью помогала ему изначальная деревенская привычка к близким межвидовым контактам — то есть общению с домашним скотом. Правда, пользы от бесов не было никакой. Конечно, если их приручить, то выгоду принесут, но Матвей никак не мог придумать, какую именно. По крайней мере, они говорили по-человечески, хотя хлопот с ними было несравненно больше, чем с коровами, козами, свиньями и прочими бессловесными тварями. И даже их владение речью приносило Матвею дополнительные заботы. Овца не способна требовать: дай мне то, сделай другое… А бесы очень даже способны.
Первым делом Магардон велел соорудить для себя ванну. Матвей залил посреди двора лужу из жидкой грязи, в которую кабан немедленно улёгся, похрюкивая от наслаждения, причём непонятно было, кто это хрюкает: Борис Николаевич или бес. А может, оба, в унисон? Так у Матвея появилась новая обязанность — ежедневно подливать в ванну воду.
Затем Магардон сообщил, что из всей еды он предпочитает комбикорм. Нелепость какая-то! Откуда бесу знать вкус комбикорма? Это, вероятно, Казлаускас, сволочь, подсадил его на полезное питание. Но Матвей и без того понимал, что проблему с прокормом придётся как-то решать. Запаса картошки надолго не хватит, придётся пустить в ход посевную. А дальше что? Ну, спёр он ночью у соседа мешок комбикорма, но это просто повезло, если б поймали, отмутузили бы до полусмерти, а в долг никто не даст из идейных соображений: «Нечего бесов кормить». Взялся Матвей за работу — пошёл по дворам: кому забор поправить, кому вскопать, кому дров наколоть… Слава Богу, в Берёзовке живёт немало престарелого, хилого народа, которому тяжёлые работы не под силу. А иные из жителей — и вовсе одинокие старушки… Так что кое-какую малость удавалось добыть, в основном бартером и под обрез — всего лишь нахлебникам на прокорм…
У Елизара запросы были попроще, а от браги юнца воротило в прямом смысле слова, тем более что изо всех алкогольных переживаний ему доставалось только похмелье. Он принадлежал к молодому поколению, которое презирает пьяниц и называет их обезьянами, а из обыденности вырывается с помощью веществ, запрещённых в Российской Федерации законом.
— Слышь, чувак, достань травки, — просил он Матвея.
— Да вон же, огород зарос. Жуй любую: хоть лопух, хоть чертополох.
— Мне другая нужна. Реальная.
— А вон ты про какую, — догадался Матвей.
— Фактически.
Такая травка в Берёзовке не росла, привозить её было некому. А жаль. Обкурившись, Елизар меньше бы досаждал Матвею. Сейчас он первым делом нашёл дыру в заборе и стал лазить к соседке Зое Марковне в огород, где не столько воровал, сколько вытаптывал. Просто удивительно, сколько упорства, сил и энергии способен затратить хулиган на бессмысленные разрушения. И не по злобе, а из извращённого чувства юмора…
— Ну вот на шиша ты Марковне опять огород перепахал?! — спрашивал Матвей.
— А чё? Прикольно.
Когда огород наскучил, настала очередь Матвея. Часа в три ночи, когда Магардон уходил на дно, а Елизар перехватывал управление Борисом Николаевичем, кабан взлетал на крыльцо, таранил дверь рылом из воронёной оружейной стали и вопил:
— Матюха, спишь, что ли?! Ну спи, спи! Не стану будить… — и гнусно хихикал.
Дверь трещала, но держалась, а Матвея подбрасывало, будто под ним взорвалась граната. Когда наконец удавалось унять сердце и кое-как слепить разорванное на куски тело, Елизар вновь шарахал в дверь:
— Мотька!
И так до утра. А то долбанёт разок и затаится, как в анекдоте, где сосед швыряет башмак в стену, а Матвей полночи лежит, ожидая: вот-вот опять вдарит.
Заодно подшучивал шалун и над Магардоном. Под забором у Матвея валялись разные железки. Было время, когда он промышлял сдачей металлолома: бродил по деревне и округе, собирая механический хлам, который валялся повсюду, начиная от неподъёмных ржавых останков механических динозавров и до железной мелюзги — пружин, болтов, гаек, непонятных деталей, похожих на части головоломок. Потом он это дело забросил, но с тех пор осталась валяться в подзаборном бурьяне всякая ржавая мелочь. Из этих-то остатков повадился Елизар выбирать самые острые и корявые железяки и бросать их в грязевую ванну посреди двора. Сидя в кабане, он управлял им, как экскаватором или бульдозером, заставляя Бориса Николаевича толкать рылом металлическую требуху или переносить её в зубах. Самое забавное, что наслаждаться результатом он мог только в воображении. Когда Магардон находился у руля, младший бес как бы не существовал или, во всяком случае, себя не помнил и не сознавал, а потому не присутствовал при том, как старший, поев комбикорма, приправленного мешанкой, и, совершив моцион, плюхался в ванну и тут же с позорным визгом выскакивал из неё как ошпаренный. А в итоге выходила Елизарова забава боком Матвею — это ему приходилось лезть в грязь и шарить в луже в поисках опасных предметов.
За этим занятием застал его бредущий мимо забора ветхий дед Велехов.
— Пиявок разводишь?
— Бес озорует, — отозвался Матвей, выбрасывая на сушу очередную железяку.
— Разве ж это озорство? — дед остановился и опёрся на столбик штакетника. — В кабане сидючи, особо не разгуляешься. Вот когда он в Сосновке в Анне Павловне сидел, там он себя показал.
— В Скобелевой сидел?! — изумился Матвей. — В главе сельской администрации? Так я и думал, что она с нечистью знается!
— Да нет же, в другой Анне Павловне, в заслуженной учительнице, пенсионерке. Сам я, конечно, доподлинно не знаю, но тамошние люди рассказывают, что жила старушка тихо-мирно, с хлеба на воду перебивалась, а потом не выдержала и написала в Район, в администрацию, заявление, чтоб пенсию прибавили, не то она Путину пожалуется. Ей оттуда вежливым письмом ответили: потерпите, мол, немного, скоро не только вам, всем повысят, а между тем для острастки, чтоб воду не мутила, наслали на неё бесов. В то время как раз перепись населения началась, и районное начальство решило сэкономить на почтовой посылке или курьере — впарило бесов переписчикам в нагрузку, чтоб старухе доставили.
Приходит переписчик к старушке, садится за стол и начинает чин чинарём записывать: имя-отчество, дата рождения и прочее. А потом, попрощавшись, вдруг спохватывается: «Ах, простите, чуть не забыл… Посылочка вам, распишитесь, что получили», — и ставит на стол картонную коробку. А сам, пока старушка копалась, ручку искала, чтобы расписаться, шмыг за дверь. Бесы разбираться не станут, в кого вселяться, влезут в того, кто поближе.
— Ни фига себе! — изумился Матвей. — Вот лопухнулась старуха. И поделом — не дразни начальство.
— С тех пор и началось, — продолжал дед. — Сперва с мелочей. Народ думал: пацаны хулиганят. Коротают время, не могут дождаться, пока окончат школу и улетят из родной деревни. В один прекрасный день вдруг разом забурлили все нужники в Сосновке и пошли извергать дурно пахнущую лаву. Отцы перепороли всех недорослей, однако не выяснили, кто придумал мерзопакостную забаву и откуда взяли карбид. Недоросли стояли на своём: «Не мы». В другой раз завыли все деревенские собаки, да не просто, а с переливами, как сирены при воздушном налёте. Сутки напролёт концертировали, несмотря на пинки и уговоры.
А потом случилось того хуже: в магазине вся водка в воду превратилась. Ну не может так быть, чтобы во всех бутылках сразу! В магазине подменить продавцы не осмелятся. С завода, что ли, такую привели? Конечно, мало кто из мужиков магазинную берёт, разве что для форса, обычно сами гонят. Однако обидно. А потом кто-то догадался, что это специально так подстроено, чтоб народ поднять против законной власти. Многие согласились, но уточнили: надо только посмотреть в интернете и убедиться, что такую же провокацию учинили не только у них в деревне, но по всей стране.
Но в это время прибежал Пашка Шинкарь и сказал, что в двух флягах у него брага обратилась в вонючую водичку и заплесневела. Мужики — те, что гнали, — бросились по домам, проверять. У всех та же история. Стало ясно: ведьма гадит. А как узнать кто? Во-первых, сразу понятно, что баба. Не то чтоб мужики были на пакость неспособны, этого никто не утверждал, но водяру испоганить — на это ни один из мужского пола не решился бы. Даже самый зловредный. Стало быть, половину подозреваемых сразу отмели. Значит, ведьма. И ясно кто: Колотушкина Дарья Семёновна. Во-первых, вдова. Троих мужей в могилу свела и на четвёртого зарится. Во-вторых, только глянь на неё, и сразу понятно — чертовка: рыжая, косоглазая, на левую ногу хромает… Это даже перебор — и одного из признаков было бы достаточно. А ещё кошек полный дом развела, а когда по улице идёт, людей сторонится да про себя что-то бормочет. Приступили к ней: «Ты зачем, Дарья, порчу наводишь?» Она в отказ. Упёрлась и ни в какую. Стали способы вспоминать, как уличить. Вспомнили: связать и бросить в воду. А дальше что? Одни говорят: если выплывет, то ведьма. Другие спорят: наоборот, если потонет. И никого не осталось, кто знал бы, как по науке. Решили испробовать, а там видно будет. По обстоятельствам. А ты небось знаешь: у них омут есть на Сунеге, самое подходящее место. Туда и бросили. Потрепыхалась в воде Дарья, булькнула и пошла на дно. Одни кричат «ведьма», другие «невиновна». Спорили-спорили, наконец сообразили: это же проба, а не казнь. Надо спасать. Вытащим, потом разберёмся. Стали нырять. Еле нашли. А в ней жизни нет. Не откачали. А Плотников возьми и скажи: «Ведьма или нет, а Митьке повезло». Дмитрий Волкодёров — это тот мужик, которого покойная Дарья себе в мужья прочила. В общем, вопрос остался открытым. Решили поглядеть, что дальше будет.
А дальше случилось вот что: проснулись однажды, а со двора не выйти. У всех калитки и ворота за ночь срослись с заборами, словно их и не было. Даже следов от петель не осталось. Хош не хош, а прорубили заново. Но это были ещё цветики. Пошли ребятишки на Сунегу купаться, а вернулись в синяках и укусах. Вся мелочь — плотва и окуньки — отрастила длинные зубы, словно пираньи. Хорошо ещё, что насмерть не закусали… А если б какая рыбина покрупнее развелась?! Притащили мужики на берег пять автомобильных аккумуляторов, соединили, опустили провода в воду, и всё кровожадное рыбье поголовье всплыло кверху брюхом. Погибли все без разбору, в том числе — невинные или попросту не успевшие отрастить клыки. Осталась Сосновка без рыбы.
Стало быть, понапрасну Дарью сгубили.
И тут началось. Чистый тридцать седьмой год. Чуть ли не с десяток ведьм разоблачили. Какая из баб с которой враждовала, тут же свою ненавистницу в ворожбе обвиняла. Неизвестно, чем бы кончилось, если б не Марина, продавщица из магазина «Хлебодар», который Илья Калачёв в прошлом году открыл на улице Красных партизан. Она-то и приметила, что Анна Павловна Скобелева, бедная пенсионерка, которая прежде у кассы в тощем кошельке копейки перебирала, стала вдруг полную корзину набирать, платить не считая, а сама вроде как пополнела, хотя ясно: всего, что накупила, ей одной не съесть.
— Бесов кормила! — догадался Матвей.
— Само собой, — подтвердил дед. — Да поди докажи. Она якобы в огороде у себя клад раскопала с золотыми монетами, съездила в Район, на деньги обменяла, оттуда, мол, и средства.
Матвей взорвался:
— Вот твари бесы! Как старуха — так ей горшок с золотом, а как Матвей — так хрячь как папа Карло, чтоб им брюхо набить.
— Не равняй, — строго сказал дед. — Там они в заслуженной учительнице обретались, а здесь в свинье. Разницу чувствуешь? Не перебивай, дальше слушай… Народ засомневался. Те, кто постарше и учились когда-то у Анны Павловны, сразу сказали: «Все девчата и пацаны в школе знали, что она ведьма. Не зря так прозвали. Думали, что просто злыдня, а оказалось, гораздо хуже». Которые помоложе рассуждали логически: «Не будь она ведьмой, звание ей бы не дали. Мы ведь знаем, кого награждают». Скептики спрашивали: «Если она ведьма, почему прежде не вредила?» Одним словом, полной уверенности не было ни у кого. На водное испытание уже не решались. И та же Марина как бы ради смеха предложила: «Отведите её в церковь». Вот оно молодое поколение, надо всем насмехаются, ни в Бога, ни в чёрта не верят… Но совет был хорош.
Едва ввели Анну Павловну в храм, как стали старушку бить судороги, заговорила она на разные голоса — один грубый, начальнический, другой молодой, ёрнический, — а потом и вовсе без чувств повалилась. Поп тамошний разволновался, кричит: «Несите бесноватую их храма!» Люди просят: «Отче, изгони бесов из несчастной!» А он: «Не умею, да и таких полномочий у меня нет. Начальство узнает, шкуру с меня спустит. Уводите её прочь!» Что делать? Вспомнил кто-то, что у соседей, — у нас, то есть, в Берёзовке — отец Василий изгоняет. Что потом случилось, ты лучше меня знаешь…
Казалось бы, рассказ старого Велехова доказывал реальность бесов. С какого бы лиха ветхому сказителю плести бредни? — он гордится документальностью своей информации. К тому же, будь бесы бредовыми видениями, они вызывали бы ужас, а в Магардоне и Елизаре не было ни малейшей инфернальности. Называют себя демонами, а на деле банальная бытовая нечисть. Дармоеды. Только и умеют, что жрать, спать да устраивать людям мелкие пакости. Лучших доказательств не требуется…
Доказательства ли? Матвея вдруг осенила неприятная мысль: «А что, если это я их выдумал такими… По образу и подобию своему. Пусть они — бред, пусть — наваждение, морок, но ведь сказано: каждому морок по делам его. У каждого свой бес, которого он заслуживает».
Вот так-то! Никогда он о том не задумывался, но внезапно обнаружил, что душонка его мелка, как та лужа, в которой Борис Николаевич бесов тешит. Даже грозных и ужасных демонов измыслить не смог. Горько стало Матвею, и единственным утешением оставалась надежда на то, что не чудятся ему бесы, а существуют в действительности, и он за них не ответственен.
Но как узнать наверняка? От непривычки к умственной работе у него заболела голова, а ведь надо просто осознать, что их на самом деле нет. И все дела.
Матвей настолько уверовал в свой метод бесогона, что дерзнул грозить:
— А вот я в вас не поверю, перестану о вас думать, и вы исчезнете.
— Напугал слона морковкой, — иронически ответствовал бес. — Ты так и так ни о чём не думаешь.
Матвей к насмешкам привык, пропустил мимо ушей и эту. Он подкрепился кружкой браги, сел на крыльце и принялся усиленно думать: «Не думаю о бесах. Никаких бесов нет. Нет их. Нет никаких бесов…» Потрудившись таким образом минут десять и притомившись, он решил испробовать результат мысленного экзорцизма. Борис Николаевич тем временем прилёг отдохнуть — по своей воле или бесовской — в грязевой джакузи. Матвей подошёл к луже.
— Сосед, эй, сосед!
Борис Николаевич хрюкнул. Магардон не откликнулся. Разнежился, задремал или пропал? Матвей позвал младшего.
— Елизарка, спишь аль нет?!
Откликнулся только Борис Николаевич — проворчал нечто неразборчивое. Неужто вправду исчезли?!
— Нет на свете никаких бесов! И вас нет! — заорал Матвей во всю глотку.
Молчание. Матвей осмелел.
— Я вам, мудакам, говорил, что изничтожу, и изничтожил. Где вы теперь?! Нет вас! И не было. Только зря на вас бражку тратил.
Бесы молчали. Кабан вновь гнусно хрюкнул. Матвей решил, что свинья куражится над ним заодно с бесами, хотел дать гадине пинка, однако передумал — в лужу лезть не хотелось, а с берега не достать. Это затруднение навело его на новую мысль: а Борька почему не сгинул? Нет бесов — не должно быть и кабана. Значит, дурят его сволочи — прикалываются.
— Я знаю, что вы здесь! — крикнул он. — Хрюкайте-хрюкайте, а я вам загадку загадаю. Свинья в дерьме лежит, дерьмо ест и пердит, в кишках дерьмо бурлит, а кто в кишках сидит? А? Не знаете? Я скажу. Бес сидит, потому что он сам дерьмо.
Короче, раздухарился мужик. Собственное остроумие насмешило его до слёз, он хохотал, не мог остановиться. И был жестоко наказан. Топоча ногами от восторга, поскользнулся, не удержался и рухнул в лужу мордой вниз. Попытался подняться, но не тут-то было. Скользко и опереться не на что. Барахтался он, барахтался, нахлебался мерзости, однако выполз из лужи. А ведь мог погибнуть… Знал один такой случай: Васька Смирнов по пьяни свалился в канаву, где воды было по колено, встать не смог и захлебнулся. Утонул, можно сказать. Правда, то было осенью, а сейчас ситуация, с одной стороны, получше: на дворе лето, не замёрзнешь; а с другой — похуже: бесы обижены. Не они ли покарали его за оскорбительную загадку?
Отплевавшись и отдышавшись, Матвей проговорил покаянно:
— Сосед, не серчай, не хотел обидеть… Бес попутал… Ты уж прости…
Магардон высокомерно промолчал. Откликнулся Елизар:
— В другой раз фильтруй базар.
Матвей надеялся, что его простили, однако несколько дней подряд всё валилось у него из рук. То кастрюлю с кипятком чуть не опрокинул и ошпарил руку, то разбил последнюю чашку, оставшуюся от матери, то вдруг начал спотыкаться на ровном месте… Но он не жаловался, не предъявлял: понимал, что будет хуже. Но и легче не стало.
От отчаяния Матвей решился на шаг, который ещё несколько дней назад счёл бы для себя невозможным ни при каких обстоятельствах. Он задумал просить помощи у власти. А у кого же ещё? Именно власть прислала бесов, хотя и не ему лично, следовательно, начальство умеет с ними управляться.
На следующее утро, пересилив себя и не глотнув ни капли браги, он сел в автобус, идущий в Район. Деньги на билет он занял у Зои Марковны, договорившись, что долг отдаст любой работой. Она поверила. В отличие от большинства пьяниц, Матвей всегда выполнял обязательства.
Ох, не любил он бывать в райцентре. Неуютно ему там было. Как только люди живут в такой тесноте и суете? Да и организм требовал своего. Приходилось ему отказывать. Ничего, потерпит. К властям следует являться трезвым как стёклышко.
Прохожий старичок объяснил, где находится районная администрация и как до неё добраться. Матвей поспешил туда, не глядя по сторонам. Не обратил он внимания и на избыточные красоты старинного купеческого особняка, в котором помещалось начальство. Колонны, кариатиды, львиные морды, стрельчатые окна и прочие архитектурные излишества. Ему бы поскорее договориться, чтоб забрали бесов, и назад, домой, к привычной жизни.
В коридоре особняка ему указали нужную дверь, в которую он вошёл не без робости. В кабинете сидела за письменным столом молодая особа на вид лет восемнадцати, не больше. Матвей подивился, что такую зелёную поставили распоряжаться бесами. Наверное, чья-то дочка или подстилка. А не то, упаси бог, ведьма. Пригляделся, и впрямь ведьма. Матвей понял это сразу, хотя прежде ведьм никогда не видал. Мордашка симпатичная, зубы белые, глаза синие, волосы светлые распущены, на спину отброшены, грудь высокая, ноги неизвестно какие, под столом не видны, а платье слишком яркое, в цветочках… Ведьма, конечно, ведьма! На приветствие посетителя она не ответила.
— Я насчёт бесов, — сказал Матвей.
— От какой организации?
— Я… — замялся Матвей, — как бы сам по себе…
— Частным лицам бесов не выдаём, — отрезала ведьма.
Чего-чего, а такого оборота Матвей не ожидал.
— Мне бы, наоборот… Я сдать хочу.
— Фамилия.
Матвей назвался. Ведьма застучала по клавиатуре компьютера, долго всматриваясь в монитор, и наконец сказала:
— Нет вас в реестре.
— Ну да, — сказал Матвей, — они ко мне как бы случайно попали.
— Как это случайно? — строго спросила ведьма.
— Так вышло…
— Обязаны сдать…
Наконец-то добрались до сути.
— Я затем и пришёл, — сказал Матвей.
— Пойдёмте, покажу вам наше бесохранилище, — сказала ведьма. — Туда и сдадите, а потом зайдите ко мне, чтобы расписаться.
Ещё одна неожиданность.
— Так нет их у меня с собой, — сказал Матвей. — Я думал, вы приедете заберёте.
— По частным вызовам не выезжаем. Обязаны самостоятельно доставить.
— Так они же в кабане! — воскликнул Матвей
— Вот кабана и везите.
Матвей задумался.
— А потом вернёте?
— Не поняла вопроса, — сказала ведьма.
— Кабана, спрашиваю, назад отдадите?
Ведьма, похоже, всерьёз удивилась.
— Гражданин, вы что, шутите? Как вы себе это представляете? Где мы будем ваших бесов содержать?
— Ну, я думал, у вас клетка какая-нибудь или ящик…
— Не говорите глупостей, — отрезала ведьма. — В качестве вместилища пригодны только живые организмы.
«Раз так, могли бы бесов из кабана в кошку отселить или, скажем, в кролика, — подумал Матвей. — Так нет, подавай им целого кабана. Даром, на халяву желают центнер свинины заполучить».
И он бочком-бочком начал продвигаться к двери.
— Вы куда, гражданин?! Постойте! — воскликнула ведьма.
Но Матвей уже бежал по коридору. Он ждал, что ведьма поднимет шум и бросится за ним. Однако погони не было. Быстрым шагом он добрался до выхода. А там прибавил хода и почти галопом доскакал до автобусной станции.
«Хрен им, а не кабан! — думал он, трясясь на сиденье дряхлого автобуса и воспроизводя собственным седалищем, как копиром, ухабистый рельеф просёлочной дороги. — Зря только бабки на билеты выкинул».
Жаба его душила, он на время забыл, сколько от бесов дерьма нахлебался и сколько ещё предстоит хлебать, чего не стоит ни один кабан, даже размером со слона.
Вы вряд ли поверите, но Матвей после бесплодной поездки в Район не пал духом. Напротив, воодушевился. Коль уж нельзя избавиться от бесов, надо приспособить их к делу. Он вспомнил рассказ ветхого деда Велехова о том, как учительница-пенсионерка внезапно обогатилась, из чего извлёк два важных факта. Первый: бесы умеют находить клады, а возможно, сами их закладывают. Вывод: пусть покажут клад. Факт второй: они умеют обращать водку в воду. Вывод: если умеют одно, значит, способны на обратное — перегонять воду в водку. Пусть гонят. Возможности открывались фантастические. Надо было срочно заключить с Магардоном соглашение (от Елизара ничего, кроме каверз, ждать нечего). Что предложить? Вроде ничего нет. Как это нет?! А драгоценность, оставшаяся Матвею в наследство от родителей! За свою цену её, конечно, не продашь, но хоть что-нибудь да выручишь. Обидно отдавать за бесценок, но и особой пользы от неё нет. Вот кабы разменять на пятаки и гривенники, так неразменная она. «Была не была, — решил Матвей. — Пообещаю, а потом как-нибудь обману нечистого. Не я первый, не я последний…»
Борис Николаевич, как обычно, принимал гигиеническую ванну. Бесы, будучи сущностями нечистыми, в это же время, надо полагать, самозабвенно валялись в грязи.
— Сосед, — позвал Матвей, — выйдь на минутку.
— Надоел! — откликнулся старший бес. — Дай отдохнуть.
Матвей схитрил.
— Дело есть. Выгодное.
Борис Николаевич нехотя встал на ноги. Матвей изложил своё предложение. Борис Николаевич скривил рыло, передавая презрение Магардона:
— Душонка твоя никому не нужна. Мне — тем более.
Умел бес торговаться, но Матвей тоже не пальцем сделан. Заготовил довод.
— Ладно, тебе не нужна, отошлёшь начальству. Глядишь, повысят по службе.
Магардон гнул своё:
— А она у тебя есть, душа?
Матвей в свою очередь прикинулся оскорблённым.
— Обижаешь.
— Тогда бабки на стол. Покажи товар. Может, он у тебя траченный или фальшивый.
Ещё не хватало, чтоб Матвей перед свиньёй душу распахивал.
— Вылезай из кабана — покажу.
— Размечтался. Сюда, ко мне просунь.
— Ишь чего удумал. Просуну и с концами. Ты ж назад не вернёшь, и фиг её потом из кабана выдерешь — хоть спереди, хоть сзади. Я в заднице у него шарить не стану.
Короче, не сторговались. Сделка сорвалась из-за технических сложностей и взаимного недоверия. Вот что значит плохо подготовиться к переговорам. Однако из неудачи Матвей извлёк урок: глупо дурить лукавого по мелочам, водить его за нос следует по-крупному. Окончательно и бесповоротно. Как это делали пращуры испокон веков. Бесы, несмотря на свою злокозненность и изворотливость, довольно простодушны. Возможно, их подводит гордыня — они мнят себя единственными мастерами обмана и лжи, и в этом их не разубедил даже многотысячелетний опыт общения с людьми.
Был, правда, в этом рассуждении изъян, но Матвей, как ни силился, не умел угадать какой. Думал день и ночь, а ближе к утру его осенило: а ведь он по самому краю пропасти ходил! И не его заслуга, что в неё не свалился. Он на полном серьёзе собирался заключить контракт с бесом. Пусть договор с его стороны был устным, обманным, недобросовестным, но это не меняло сути — он возмечтал ради денег и сивухи вступить в соглашение с силами зла.
Он попытался убедить себя: какое ж это зло? Бесы вялые, ленивые, бессильные, только и делают, что жрут, а потом лезут в грязь. Доктор говорит, что они вообще не бесы, а глюки у Бориса. Возможно даже, не у Бориса, а у него самого. Однако тонкий голосок из глубины зудел: Бесы это, бесы. На отдыхе. Отъедаются у тебя, здоровья набираются, а ты их пестуешь… Погоди, увидишь их силу и ужаснёшься… Гнать надо их, гнать, коли нет сил уничтожить… Мало ему было голосов из кабана, так он ещё один, из собственного нутра, завёл!
Нелегко было признать правоту тонкого голоска. Согласишься с ним, придётся делать резкие движения, а этого Матвею ох как не хотелось. Но, как известно, того, кто не хочет, судьба тащит за ноги мордой по камням. Выражаясь проще, против чувства нравственной ответственности за своё поведение перед неизвестно кем не попрёшь. С охами и вздохами Матвей принялся обдумывать план действий. И как только он принял решение, план сложился сам собой. Зачем воевать с бесами? Пусть сами воюют меж собой. Сейчас каждый из них не знает о присутствии другого. Надо свести их вместе. Он долго ломал голову над тем, как это сделать, и наконец придумал.
Улучил момент, когда за рулём обретался болтливый Елизарка, у которого в отличие от Магардона вода в заднем проходе не держалась, и спросил, словно невзначай:
— Елизарушка, вот я смотрю, вы как бы посменно дежурите. То один выходит, то другой. А ночью как, спите?
— За кого нас держишь? — с достоинством ответил бес. — Все спят, и мы спим.
В ту же ночь Матвей потихоньку вошёл с фонариком в бесятник. Борис Николаевич крепко спал, лёжа на правом боку. Его большое ухо поднялось и повернулось, как локатор, в сторону подозрительного звука. Матвей нагнулся к самому ушному раструбу и заорал что было мочи:
— Подъём!
Борис Николаевич дёрнулся, взвизгнул и вскочил на ноги. И тут же завопили бесы. Оба разом.
— Атас, пацаны! — крикнул Велиазар.
— Мама! — пискнул Магардон.
— И-и-и-и-и-и-и… — заверещал кабан.
— Со свиданьицем! — сказал Матвей удовлетворённо.
Все были в сборе. И пошла гулять станица. Кабана зашатало, затрясло от бучи, которая закипела внутри. Неслись оттуда вопли и фразеологизмы, которые автор не решается передавать при всём его свободном отношении к табуированной лексике. Да-а-а-а, в матерной брани бесы намного превосходят людей. Матвей мог только воображать, как разворачивается сражение. Маловероятно, чтоб духи лупили один другого кулаками и ногами, если у них есть кулаки и ноги, — все известные изображения бесов имеют символический характер и вряд ли хоть отдалённо передают реальную внешность.
Однако проблема не в анатомии злых духов, а в их предположительной бесплотности, ограничивающей возможности бойцов наносить друг другу реальные увечья. Впрочем, это лишь предположение. Будь бесы телесны, это создавало бы ещё большие проблемы, которые, думаю, понятны и без уточнений. Трудно объяснить, как они проникают в живых существ и как в них помещаются. В особенности, если бесов несколько. Разве что они очень малы, размером, скажем, с микробов. И чем чёрт не шутит, может, они микробы и есть. Говорящие. А что? Это многое бы объясняло.
Вернее всего, драка между Елизаром и Магардоном была чисто словесной. Матвей радовался возможности пополнить свой словарь. Борис Николаевич смотрел на него с немым укором, явно читавшемся даже в свете фонарика.
Наслушавшись вдоволь, Матвей сказал:
— Харе, мужики! Утро вечера мудренее. Проспитесь, а утром разберёмся.
Впервые за время общения с бесами он ощутил своё превосходство и говорил с ними свысока. Замысел начал работать. Бесы вняли. Устали или осознали бесплодность схватки в ограниченном пространстве. Ругань начала затихать, а Борис Николаевич, судя по всему, ощутил почву под ногами. Матвей погасил фонарик и вышел из бесятника.
Утром, когда кабан пошатывался после ночных сражений, вышел во двор, бесы в его чреве охали и стонали на два голоса. С тех-то пор и началась война в Крыму, всё в дыму, ничего не видно. Как понял Матвей, бесы делили территорию и, как все существа на земле, выясняли статус: кто альфа, а кто омега. Магардон, судя по голосу, был старше и сильнее, а Елизар — бойчее и клал с прибором на авторитет. Тоже претендовал.
К слову сказать, в ту пору бесы были довольно безобидными, поскольку жили своей собственной, обыденной жизнью, и даже Бориса Николаевича, в котором обитали, особо не тяготили и вряд ли наносили ему особый вред. Свиньи, как известно, животные очень умные, но в высшей психической деятельности замечены не были, несмотря на теории Фёдора Михайловича. У них, вернее всего, нет души, что бы под этим ни понималось. А потому их невозможно склонить ко злу, восстановить против Бога, подтолкнуть к греху. Им не внушишь нечестивые мысли, не заставишь пожелать осла и жену своего ближнего, а потому Борис Николаевич бесов не интересовал. Магардон и Елизарка игнорировали кабана как личность и относились к нему как к временному жилищу, гостиничному номеру с полным обслуживанием.
Если верить некоторым учёным, бесы, будучи сущностями нечистыми, чувствуют сродство со свиньями, поскольку те имеют отвратительную внешность, валяются в грязи, жрут всякую дрянь, их мясо нельзя употреблять в пищу… Насчёт бесов сказать сложно, а что касается свиней, то эти, с позволения сказать, учёные порочат их напрасно. Борис Николаевич, которому Матвей предоставил полную свободу, соблюдал себя в чистоте, питался здоровой пищей, так что бесы жили в нём как на курорте. Вред от них был только один: помыкали Матвеем и заставляли исполнять свои прихоти…
Борьбу с ними он начал со слабого звена. Улучив момент, спросил Елизара с притворным участием:
— Елизарушка, а вам не тесно? Вдвоём в одном кабане не развернёшься.
— Нормально, — отмахнулся Велиазар.
— Магардон не обижает?
— Я сам кого хошь обижу.
— Не пристаёт?
— Это в каком же смысле? — с подозрением спросил Велиазар. — Ты чё гонишь?
— Ну, сам знаешь, как бывает, — неопределённо проговорил Матвей, намекая на печальную участь малолеток в местах заключения.
Велиазар только грозно сопел.
— Вы же по очереди в память приходите, — не отступал Матвей, несмотря на угрожающее сопение. — Как дальнобойщики. Один за рулём, а второй в это время позади, на шконке клопа давит. И кто знает, что Магардон творит, пока ты в отключке.
По краю бездны ходил Матвей, бросая грязный намёк, но он не убоялся, рискнул. И продолжил:
— Пока ему не предъявляй. Может, не было ничего, а ты предъяву кинешь. За базар отвечать придётся…
— А если было? — сдавленно спросил Велиазар.
— Тем более. Лучше, чтоб он не знал, что ты знаешь. Удара не будет ожидать.
— Было, не было — я его урою! — прохрипел Велиазар.
И вдруг взвыл нечеловеческим голосом. Такое бесовское отчаяние звучало в этом вое, что Матвей похолодел.
—Ты чего, Елизарушка? — прошептал он.
—А-а-а-а-а…
Кабан сорвался с места, заметался по двору, затем ринулся к дому и грянул лбом в бетонный фундамент. Отскочил, отбежал назад, разогнался и снова врезался в бетон железной башкой.
— Бориса пожалей! — крикнул Матвей.
Позже он подумал, что кабан, исключённый из происходящего, вряд ли что-нибудь ощущал. Страдал Елизар. Вероятно, он чувствовал то же самое, что водитель автомобиля, на полном ходу врезавшегося в бетонный забор. Будь у Бориса Николаевича ветровое стекло, бес бы попросту пробил его головой и вылетел наружу. Но запертый в тесном кабаньем нутре, он не мог, как ни желал, нанести себе увечья, а был способен только барахтаться в мягких внутренностях, как в подушке безопасности.
Провокация имела неожиданные и тяжёлые последствия. Елизар, не совладав со старшим бесом, переключился на Матвея. Обычное явление: страдает тот, кто принёс дурную весть. Елизарка начал охоту на вестника, который тысячу раз пожалел о своей выдумке. Кабан при всяком удобном случае таранил Матвея, бросался на него из-за угла, всю ночь с раннего вечера дежурил во дворе, на давая выйти до ветру… Напарника еженощные бдения не беспокоили — он в это время преспокойно спал; а сам Елизарка отсыпался днём. Как и Борис Николаевич, невольно перешедший в ночную смену. Правда, Матвей приладился брать в дом ведро, и молодой бес перешёл на старую тактику: таранить дверь ночь напролёт.
Днём невыспавшийся Матвей бродил по двору, как тень отца Гамлета, что немало облегчало Елизарке охоту на него. В очередной раз спасаясь от кабана, Матвей споткнулся, ударился о землю так, что всё нутро сотряслось; лёжа прикрыл голову руками и ждал: вот-вот налетит кабан, разорвёт, затопчет. А тот всё не налетает, не топчет. Матвей повернул голову, открыл глаза, убрал руки. Двор был пуст. Он поднялся на четвереньки, оглядываясь. Нет Бориса Николаевича. Сбежал? Прячется где-нибудь? Зачем? Матвей с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, побрёл к хлеву. Осторожно заглянул в открытые ворота. Пусто. Значит, в огород затаился. Соваться в бурьян Матвей не решился. Присел на крыльцо и задумался, с тревогой строил догадки, зачем Борис Николаевич прячется. Никогда прежде он так не поступал. Неужто бесы замыслили такое, о чём и подумать страшно?
Время шло, а кабан из укрытия не выходил. И чем дальше он таился, тем страшнее становилось Матвею. Наконец, он не выдержал неопределённости и попытался выбить противника из укрытия.
Под узким навесом у стены хлева хранился у Матвея запас дров на зиму. Мужик он, конечно, был безалаберный, но без дров зиму не проживёшь. Он и сам не помнил, где и как раздобыл берёзовые чурбачки, все до одного переколол и аккуратно сложил в поленницу. Где-то в глубине беспутного человека таился трудолюбивый и основательный хозяин.
Он набрал охапку поленьев, выбрал позицию и сложил боеприпас на краю огорода. Решил абы как не бросать. Прикинул, где спрятался бы сам, будь он кабаном или бесом, и метнул полено в дальний левый угол. Снаряд шлёпнулся в заросли, но никто не хрюкнул, не взвизгнул. Второе полено Матвей направил в противоположный угол. И там пусто. Он мысленно разбил огород на квадраты и приступил к методичному поленометанию. Когда боеприпас закончился, он сходил ещё за одной охапкой. Обстрел результатов не принёс. Точнее, выявил, что кабан в огороде не прячется. Наверняка прокрался кругом, бегом и проскользнул в хлев, пока Матвей огород бомбил. Караул-то у ворот не выставлен. Однако и в хлеве наблюдалось прискорбное отсутствие кабана и, соответственно, бесов. Пропали, как их и не было…
Страшное подозрение вновь шевельнулось в голове… А были ли? Может, попросту приснились? Или того хуже — привиделись? Говорил ведь дядька Мирон, пока был жив:
— Смотри, Матюха, допьёшься до белой горячки.
Матвей обижался.
— Не пью я вовсе — так, выпиваю… Белочке меня ни в жисть не взять.
Неужто прав был дядька? Неужто взяла? А бесы в кабане ему только чудились?
Однако Матвей не хотел сдаваться. Быть того не может, чтобы белочка. Взять, к примеру, Сашку Балабанова — вот у того была горячка. Бесновался, будто в него самого бесы вселились. А он, Матвей, спокоен, разумен…
И тут новая мысль, ужасней прежней, шевельнулась. А если не разумен? Если он того… слетел с катушек и глюки его одолевают. Белочка — дело житейское, с любым может случиться… Вот если разума лишиться, тогда кранты. Разум — последнее, что у него ещё оставалось. А родительский дом разве в счёт не идёт? Нет, это другое. Пусть из дома выгонят, пусть дом отнимут, сожгут, но он-то, Матвей, останется прежним, всего лишь бездомным. И бомжи живут, и они люди. А головой повредиться, всё равно что умереть, только гораздо хуже…
— Ку-ку!
Он обернулся. Рыло Бориса Николаевича выглядывало из прорехи — раздвинутых планок штакетника в заборе, отгораживающем огород Зои Марковны от Матвеевских сорняков. Матвей обрадовался кабану как родному. Пусть нечисть лютует, пусть белочка — всё что угодно, лишь бы не сумасшествие!
Да, ничего не скажешь, беспокойными соседями были бесы. Порой они поднимали гвалт на всю округу. Соседка Зоя Марковна долго терпела, не выдержала и закричала через забор:
— Ей богу, я в полицию пойду! Пить пей, а скандал не поднимай! Житья не стало, уши болят.
— Иди, Зой Марковна, иди, — отвечал Матвей. — Я спасибо скажу.
Он бы и сам в опорный пункт побежал за помощью, но что может сделать деревенский участковый в хитрой ситуации, от которой даже священник отступился? К обеду соседка собрала сумку и пошла на остановку, ждать автобус в район, где жила дочь с мужем. Матвей об её отъезде не жалел, а, напротив, ощутил облегчение. Конечно, у соседки удавалось иной раз перехватить в долг рубль-другой, но её осуждающий взгляд время от времени пробивал продублённую шкуру нашего героя, отчего где-то в его утробе — животе или сердце — возникали малоприятные ощущения, нечто вроде позывов к душевной рвоте, с которыми он справлялся привычным способом: парой кружек хмельного.
В один прекрасный день соседский недоросль Сенька Калашников забрался в опустевший двор Зои Марковны и, прячась в кустах возле забора, принялся обстреливать из рогатки Бориса Николаевича, покоящегося в луже. Вряд ли бесам понравились острые камешки, посланные тугим жгутом, которые на близкой дистанции били ничуть не слабее полицейских резиновых пуль.
— Мотька, гадёныш, — проревел Магардон, — ты куда пропал?! Поймай засранца!
Матвей выскочил из дома, мгновенно оценил ситуацию, выметнулся из калитки и бросился за Сенькой. Даром что алкаш, а всё-таки поймал стервеца, надрал ему уши, пригрозил:
— Ещё раз тронешь кабана, скажу отцу. Он с тебя шкуру спустит.
Сам был бы рад ошкурить хулигана, но сосед не одобрит.
— Дядь Моть, я ни-ни, чесслово, только бате не сексотьте, — заныл Сенька.
Матвей отпустил его с миром. Мальчишка пустился бегом по улице, остановился возле Матвеева двора, выпустил по кабану несколько зарядов и помчался дальше. А Матвею крупно нагорело от Магардона.
Ох, не стоило сводить бесов вместе! Матвей тысячу раз пожалел о своей неосторожности. Если вспомнить, сколь настырно проявили себя враги рода человеческого за обозримую историю, воевать меж собой они могли до скончания века. Надо было срочно принимать меры. В одно из перемирий в бесовской войне Матвей опустился на нижнюю ступеньку крыльца и стал думать думу. Ничего путного в голову не приходило. Борис Николаевич подошёл к Матвею и молча уставился на него с немым укором. Матвей понял без слов:
— Что делать, Боря, сам страдаю.
Он понимал, что его страдания не идут в сравнение с муками кабана, которые тот испытывал после начала войны между бесами, но помочь ничем не мог. Похоже, Борис Николаевич тоже его понимал и укорял не человека, а свою злосчастную судьбу. Оба чувствовали, что они заодно — два млекопитающих существа с горячей кровью против двух сущностей чужой природы и, возможно даже, бесплотных. К сожалению, они не могли сговориться. Даже в краткие минуты затишья Матвей не был уверен, что они с Борисом Николаевичем остались наедине и их не подслушивает кто-то из демонов. А потом война меж бесами закончилась. Кто из них победил, Матвею не сообщили, но всё пошло по-старому. У них там, внутри, установились тишь да благодать.
А Матвей дошёл до точки. Сил больше не было терпеть неволю и бесовский произвол. Настал момент, когда он вошёл в хлев, где бесы отдыхали в привольно развалившемся на грязном полу Борисе Николаевиче, запер наглухо ворота, перекинул верёвку через балку и закричал:
— Эй вы, сволочи, слушайте!
Борис Николаевич насторожил уши. Значит, слушают.
— Пипец вам! — крикнул Матвей. — Я сейчас удавлюсь, а через неделю кабан от голода сдохнет. Будете в протухшей туше сидеть без жратвы и бухла. А потом от Борьки одни косточки останутся. Тут и вы, погань, сдохнете. В тлене иль пустоте, небось, жить не способны…
Борис Николаевич поднялся на ноги и равнодушно проговорил голосом Магардона:
— Вешайся. Через пару дней кто-нибудь да придёт узнать, куда ты пропал, откроет амбар. Что дальше будет, сам понимаешь…
— Хренушки вашей Дунюшке, — злорадно выкрикнул Матвей, взбираясь на пустой ящик. — Сдохнете. Никто не придёт. Народ мою хату за сто вёрст кругом обходит. Вас до смерти боится.
Борис Николаевич молчал. Очевидно, бесы совещались. Наконец, Магардон заговорил:
— Права не имеешь. Мы государственная собственность. Тебя за порчу так вздрючат, мало не покажется.
— На том свете не достанут.
Бесы опять посовещались.
— Достанут, — сказал Магардон. — Разыщут, не спрячешься. У них там своя контора имеется, наподобие Интерпола.
У Матвея и на это был ответ.
— Нам, татарам, всё равно — что водка, что керосин. Что на этом свету терпеть, что на том.
— Так ты у нас, выходит, терпила? — вкрадчиво спросил Магардон.
Оскорбления Матвей не собирался терпеть на краю смерти. Он бросил верёвку и соскочил с ящика.
— Ну ты, базар фильтруй! За обиду ответишь.
Бесы примолкли. Совещались.
— А если не терпила, то кто? — спросил Магардон.
— Человек.
— Царь природы? — насмешливо спросил Магардон. — А если царь, почему не царствуешь?
— С вами поцарствуешь, — сварливо сказал Матвей.
— Именно! — воскликнул Магардон. — Именно с нами и поцарствуешь.
— Зря не балаболь.
Магардон сменил иронический тон на торжественный.
— Истинно тебе глаголю.
— Вот и засунь свой глагол, знаешь куда.
— Счастья своего не понимаешь, — сказал Магардон. — Захочешь, дам тебе власть над всеми царствами и славу их, ибо она предана мне и кому хочу, тому её даю.
— Я же сказал — трындишь! Где ты царства возьмёшь?
— Царства — это метафора, — пояснил Магардон. — Да не по Сеньке шапка. Деревня — дело другое. Власть и славу над Берёзовкой дам.
— В гробу я видел такую славу. На всю Берёзовку пахать, вроде как на вас пашу?
— Ну ты и дурак!
Понятно было, что восклицание вырвалось у Магардона искренне и от души, а не было хитрым приёмом воздействия.
Внезапно в диспут вступил Елизар.
— Не веришь, попробуй! Удавиться всегда успеешь.
Предложение показалось Матвею стоящим. Конечно, он придерживался принципа «взялся за верёвку — вешайся», однако осуществлять его на практике до смерти не хотелось, и он обрадовался поводу отложить страшную процедуру или вовсе от неё отказаться, не теряя лица. Смотав верёвку, он швырнул её в угол хлева.
— Что делать-то надо?
— Просто пожелай чего-нибудь.
— Запросто, — обрадовался Матвей. — Накройте стол: жареное всякое, пареное, огурчики солёные, капуста кислая и бухла, само собой, побольше.
— Морда не треснет? — спросил Елизар.
Магардон внёс ясность:
— У нас не стол заказов. Еду на дом не доставляем, дворцы не строим, добрых дел не свершаем — не наш профиль. Ты чего попроще загадай. Пакость, к примеру, или злое дело.
— Пакость — это я без вас могу, — неуверенно пробормотал Матвей.
Однако ничего стоящего в голову не приходило. Кабан нетерпеливо топтался на месте.
— Придумал? — спросил Магардон изнутри кабана. — Чего молчишь?
— Может, подскажешь, — попросил Матвей.
— Враги у тебя есть?
Обиду Матвей таил на всю Берёзовку и, пожалуй, на весь род людской, но выделить одного конкретного врага так сразу, с налёту, не удавалось. Он промямлил:
— У кого их нет. Не знаю, кого выбрать.
— Ладно, зайдём с другой стороны, — предложил Магардон. — Домом чьим-нибудь завладеть желаешь? Или, скажем, жену ближнего заполучить? Или вола, или осла…
— Что-то одно выбрать или же комплектом?
— Мы не мелочимся, — гордо сообщил Магардон.
Матвей задумался: «Дом у меня имеется. Осёл мне нафигища не нужен. Вол тоже, тем паче что волов ни у кого в Берёзовке нет. Жена всю плешь проест…» Обидно! Перед ним открылся мир безграничных возможностей, а выбрать будто бы нечего. Нет у него никаких особых желаний. Ну, разве что похмелиться… Вслух он спросил:
— А ежели насчёт бухалова… нельзя ли всё же как-нибудь сообразить?
— Легко.
— Да ну?! — возликовал Матвей. — Ты ж вроде говорил, что на дом нельзя.
— Не доставляем, — уточнил Магардон. — А предоставить — это без проблем. Только тебе тоже придётся постараться.
Восторга у Матвея поубавилось.
— Самый чуток, — успокоил его Магардон. — Просто возжелай бухла ближнего своего.
— И всё?
— Ты хоть с этим справься.
Матвей возжелал без особых затруднений.
— Дальше-то что?
— Иди и пей сколько душе угодно.
Ближним Матвея был Андрон Мурылов, сосед слева по прозвищу Бугай. Мужик могучей комплекции и буйного нрава. Трудно поверить, что такой отдаст своё бухло любому, кто б ни возжелал, пусть даже чёрту с рогами, но испытать на практике бесовские обещания всё-таки стоило. Пусть даже с риском для здоровья. Бесы вновь уложили Бориса Николаевича отдыхать, а Матвей отпер ворота и вышел во двор. Поверх забора он увидел, что Бугай стоит на крыльце своего дома с вёдрами в обеих руках.
— Сколько тебя ждать?! — заорал он, почти приплясывая на месте от нетерпения. — Забирай в темпе своё пойло, только бесов окороти!
Как ни терзала Матвея похмельная сушь, он решил довести испытание до конца.
— Сюда неси.
Кто бы в Берёзовке поверил, что Бугай подчинится наглому приказу! И ведь не пикнул. Спустился с крыльца, просеменил по двору, вышел на улицу и остановился возле Матвеевой калитки.
— Войти-то можно?
— Входи.
Бугай всё тем же семенящим шагом обогнул грязевую лужу и поставил вёдра перед Матвеем.
— Бражка? — спросил тот строго.
— Она самая. Тару потом вернёшь. Ну что, без обиды?
— Не боись, — сказал Матвей. — Ты, главное, не жмотничай, тогда они тебя не тронут.
Бугай помялся немного, потом спросил нерешительно:
— Сосед, а как насчёт жены? Может, и её заберёшь? До кучи…
Матвей не соизволил ответить.
— Ну как знаешь, — вздохнул Бугай. — Если передумаешь, я завсегда…
Матвей занёс вёдра в дом, зачерпнул дармовой бражки, нашёл, что она неплоха, и отправился в хлев к бесам. Потрепал Бориса Николаевича по мохнатой спине.
— Сосед…
— Ну чего тебе опять? — сонно отозвался Магардон.
— Насчёт бражки… Это акция была или как?
— От тебя зависит.
Именно это тревожило Матвея. Он боялся, что выставят ему требования, которые он не отважится выполнить. Или, напротив, исполнит, а потом до конца жизни себе не простит.
— А плата какая? — спросил он. — Душу отдать или что?
— Эх, деревня, — вздохнул Магардон. — В каком веке живёшь? Души теперь по пятаку за мешок идут. Насчёт платы не парься. Главное — чтоб пожелания были правильными. Тогда не ты нас, а мы на тебя станем работать.
«Давно бы так, — подумал Матвей. — Но, поди, знай, что ларчик так просто открывается».
Несмотря на два ведра дармовой браги (одно из которых придётся отдать Магардону) радости он не испытывал. Наоборот, как бы опечалился. Он не знал, чего пожелать. Кроме того, предвидел столько новых хлопот, что тошно становилось. С лихвой хватало старых.
Однако именно печаль подсказала ему решение проблемы, которую сама же вызывала. Это ж надо быть таким дураком, чтоб умирать от жажды над ручьём! Хлопоты? Да он теперь способен переложить все свои заботы на кого угодно. Припахать всех жителей Берёзовки разом. Всех, пожалуй, не всех, а вот взять в батраки Мишку Дьякова — с нашим удовольствием. Чтоб впредь не насмехался.
Дьяк был подлюгой с пелёнок. Они учились вместе с первого класса. Однажды Матвей чисто по-дружески, для шутки, подложил ему на сиденье парты канцелярскую кнопку. Дьяк сел, взвился, завопил: «Кто?!» Танька Лушникова, язва, ябеда, в каждой бочке затычка, выскочила: «Вот он, Коростыль». И Дьяк ни за что засветил Матвею в ухо. Шуток дурак не понимал, всякий раз лез в драку. Сунешь ему стекловату за шиворот — он тебя мордой в грязь. И так всю дорогу.
Вспомнив прежнее, Матвей хотел уж было бежать к Мишке, но образумился. Пришёл срок об авторитете подумать. Самому идти западло, надлежит послать кого-нибудь. Открыл калитку, вышел на улицу. Как назло, ни единой живой души поблизости. Матвей угнездился на скамейке у ворот — дело не горит, можно и подождать. Дождался. На той стороне улицы, наискосок от Матвеева дома, со двора Калашниковых выскользнул подросток Сенька и побрёл куда-то, загребая пыль ногами. Наверняка замышлял, как обычно, какое-нибудь паскудство.
— Сеня, подь сюда, — позвал Матвей.
Сенька оглянулся, подумал и не спеша подвалил к Матвею.
— Сеня, не в службу, сгоняй к Дьяку, — попросил Матвей. — Передай, чтоб в темпе шёл ко мне.
— Что дашь? — спросил отрок.
— Ничего.
— За так не пойду, — дерзко выпалил Сенька.
А у самого глазёнки бегают — трусит, а наглеет.
— Не боишься, что в лягушку превращу?
— Не-а, в лягву не хочу. Лучше в черепаху, у неё спина костяная.
Матвей встал, повернулся к калитке, притворившись, что уходит. Равнодушно бросил через плечо:
— Как знаешь, в черепаху так в черепаху.
— Дядь Моть, — завопил Сенька, — пошутил я! Бегу…
«Интересно, станет Мишка чваниться или прилетит как бегемот с ракетой в заднице?» — подумал Матвей. Дьяк прискакал минут через двадцать. Покосился на кабана, отдыхавшего в луже.
— Чего звал?
— Здорово, Дьяк. Дела-то у тебя как? Работу нашёл? Или по-прежнему груши околачиваешь?
Вопрос был скрыто издевательским. Все рабочие места в Берёзовке плотно забиты, а новых не намечалось. Дьяк сверкнул глазами, однако дерзить духу не хватило.
— А я тебе занятие нашёл, — сказал Матвей.
— С какой радости?
— По дружбе.
— Ага! Скажи ещё, из симпатии.
«Пора окоротить», — подумал Матвей.
— Короче, так, будешь за кабаном ходить.
— Забурел, что ли? — спросил Дьяк. — Сколько будешь платить?
— Ни хрена и столько же премиальных.
— А гвоздей жареных не хочешь?
Сявкнул и пошёл. Вот ведь сволочь!
Когда Дьяк отбыл, Матвей подошёл к луже, чтоб пожаловаться. На его зов Борис Николаевич открыл один глаз.
— Слышал? — спросил Матвей, ещё не зная, к которому из бесов обращается.
Ответил Елизарка:
— Не обламывайся. Устряпаем ему козью морду.
Пацан сказал, пацан сделал. Через несколько дней Мишка Дьяков полез на крышу — жена пристала «почини да почини, пока погода сухая», — свалился оттуда, треснулся башкой и двинул копыта. А кто виноват? Баба и виновата, нечего было мужа на крышу гнать…
Но вдова даже не думала каяться. Кого хочешь спроси, любой скажет, что Дашка Дьякова — женщина вздорная, скандальная. На Мишкиных похоронах у открытого гроба начала кликушествовать:
— Это алкаш поганый, чтоб он сдох, Мишу погубил. Хотел, чтоб на него бесплатно работали. Миша отказался, так он на Мишу своих чертей натравил…
Сам-то «алкаш поганый» на кладбище не пошёл, ему Вован Дашкины проклятия пересказал. Матвей выслушал и спросил:
— Ну хоть заткнул её кто?
— Молчали.
— Одобряли? Поверили ей?
— Я не опрашивал…
Кое-кто, вероятно, несправедливо обвинит Матвея в злопамятности и мстительности. Но кто, скажите, оказавшись на его месте и заполучив такое мощное орудие, как бесы, отказался бы отплатить оком за око?
Однако, как бы то ни было, без работника не обойтись.
— Вован, — попросил Матвей, — домой пойдёшь, заскочи по пути к Климу. Пусть ко мне заглянет.
— За коим он тебе?
— Хочу в работники взять.
— Однорукого?
— Я бы безрукого взял, они лучше одноруких, да нет таких в деревне. Как-то по ящику показывали, за бугром девка одними ногами с любой работой управляется, даже дочку с ложечки кормит. Мне бы такую, так ведь не поедет в нашу глухомань.
— Пижонишь, — сказал Вован, — ох, пижонишь.
— Прикинь, с моей ли харей двурукого запрягать? — с напускным смирением вздохнул Матвей.
Клим, однорукий, разумеется, не посмел отказаться.
А Вован зачастил к Матвею. В этот раз начал издалека.
— Здорово.
— И тебе не хворать, — осторожно ответил Матвей, надеясь оттянуть неприятные объяснения, а если не удастся, то соврать: мол, Магардон над твоей просьбой ещё думает.
— Слыхал новость?
— Откуда? Никто не заходит, и я никуда.
— Боятся.
— С чего бы? Мои никого не обижают. Кроме меня, конечно.
— А Ивана Иванова с Иваном Никифоровым кто поссорил? Они теперь как собаки грызутся.
Здесь необходимо пояснить: оба упомянутых Ивана проживали по соседству, на улице Коммунаров (впрочем, название не имеет значения для повествования и никак не объясняет описываемые события). Были они одногодками и друзьями не разлей вода с младых ногтей. Да и в зрелые годы оставались чуть ли не крестовыми братьями, как Илья Муромец с Добрыней Никитичем, как Ахилл с Патроклом. Вместе на рыбалку, вместе в баню, вместе за праздничный стол… Единственное, что их разделяло, — забор между дворами, который достался им от покойных родителей, и они не захотели его рушить, чтобы «всё оставалось как при предках». Да и жёны не разрешили бы: они меж собой не особо ладили. А теперь и мужья расплевались. Злейшие враги.
— Ну и при чём здесь бесы? — спросил Матвей. — Люди и без них ссорятся.
— Бывает, — согласился Вован. — Но тут ещё коза Ивана Никифорова замешалась. А коза, как всем известно, бесовская тварь.
— Козёл, — поправил Матвей. — Не коза.
— Эта-то почище любого козла. Не зря Занозой назвали…
И Вован поведал, как поссорились два Ивана.
Забор между соседскими дворами был чисто символической преградой: давно обветшал, доски рассохлись, а кое-где сгнили, так что брешей в нём образовалось немало. В одну прекрасную ночь, а точнее, под утро, когда начало рассветать, Заноза выбралась из своего загончика в хлеву и проломилась через одну из лазеек в огород Ивана Иванова. Зачем ей понадобилось лезть в чужой огород, когда под носом имелся хозяйский? Э-э-э, нет… Там она однажды побывала, и хозяин на понятном всем живым существам языке прочитал ей поленом лекцию о священном праве частной собственности. Умная Заноза принцип усвоила безо всяких конспектов и прекрасно поняла разницу между хозяйским и чужим, то есть, по сути, ничьим. Пробравшись на ничейную территорию, учинила там то, что обычно творят козы в огородах — полный разгром: что смогла, то съела, остальное погрызла, а что не сумела погрызть, то вытоптала. Причём всё это она сотворила безо всякого бесовского наущения, а просто следуя своей природе, за что была наказана самой судьбой. На ютубе такая скорая расплата ошибочно именуется «мгновенной кармой».
Учинив разгром, Заноза усмотрела на рыхлой земле соблазнительную репку величиной чуть поболее шарика для пинг-понга, которую, очевидно, сама же выдернула из почвы. Заноза с жадностью потянулась к этому светившемуся, как золотой шарик, корнеплоду, не жуя глотнула и, как на беду, поперхнулась. Репка застряла поперёк горла. Такое случается с козами, правда, очень редко. Будь знающий человек рядом, Занозу, вернее всего, спасли бы. Но люди спали в своих домах, не зная, что рядом погибает зловредное, но несчастное животное.
Утром Таисия, жена Ивана Никифорова, проснулась, пошла покормить скотину, обнаружила с досадой, что ворота хлева отворены, ругнула мужа за беспечность и установила: корова на месте, а козы в загончике нет. Куда спряталась чёртова тварь? Во дворе затаиться негде. Неужто к соседу пролезла? Подошла к забору, заглянула на ту сторону и ужаснулась: огород разорён, истоптан, а посреди этого кромешного ада прилегла Заноза. Недвижимая. По всему видно — неживая. Обожралась, знать, оттого и подохла.
— Ваня! — возопила Таисия.
Муж замешкался, а на соседском крыльце появился Иван Иванов. Решил, вероятно, что это его позвала соседка. Но та уставилась не на него, а куда-то в сторону, мимо дома, будто узрела там нечто кошмарное. Заинтригованный Иванов, спустился с крыльца, обогнул дом и… Надо ли продолжать?
В это время подоспел Иван Никифоров. Встал рядом с женой, и первое, что бросилось ему в глаза, — умерщвлённая Заноза, над трупом которой застыл Иван Иванов, одетый только в пижамные штаны.
— Ваня, — крикнул Иван Никифоров, — на хрена ты мою козочку замочил?
— А чего ты за ней не следишь? Глядь, чего сотворила?
— Так у неё мозгов нет. Огрел бы по хребту, а ты сразу высшую меру.
Одним словом, разговор начинался мирно.
— Не трогал я её, вот те крест. Вышел, а она лежит.
— А вот врать, Ваня, не надо, — сказал Иван Никифоров. — Признайся, что не хотел, но со зла долбанул, я пойму. Друзья как никак.
— Ваня, не тебе меня учить, — сказал Иван Иванов слегка раздражённо, — твоя скотинка мой огород разорила, а ты мне предъявляешь.
— Привёл бы ко мне, вместе б разобрались…
— Глухой ты, что ли? — рассердился Иван Иванов. — Говорю же: вышел, а она лежит дохлая.
— Ваня, он… — вмешалась в разговор Таисия, обращаясь к мужу.
— Помолчи, — окоротил жену Иван Никифоров. — Вот чудеса! Козы у него сами собой дохнут, а он не при делах.
В это время из дома вышла Мария, жена Ивана Иванова.
— Ваня, что случилось?
Огорода она ещё не видела.
— Помолчи, — бросил Иван Иванов. И свирепо обратился к соседу: — Я без овоща остался, сколько труда зря ушло, а ты как дятел твердишь: коза, коза… Натягивал ты её, что ли, козолюб?
Иван Никифоров аж задохнулся от обиды и злобы.
— На хрена мне коза? Я Машку, твою жену, дрючил.
Иван Иванов бросился к нему, повалил забор, и они сцепились, как бойцы ММА в среднем весе. Дубасят один другого руками, ногами, душат, таскают за волосы… Жёны прибежали, стали разнимать. Таисия, жена Ивана Никифорова, догадалась, набрала ведро воды, окатила. Соседи сбежались, кое-как растащили.
Спасибо, в это утро в Берёзовку вызывали из Дубняков ветеринара Фёдора Михайловича к заболевшей корове, и он ещё не успел уехать. Мария, жена Ивана Иванова, сбегала, привела его на место происшествия. Ветеринар осмотрел козий труп, пощупал горло, открыл ей рот, заглянул туда, затем достал из сумки зонд, потыкал им в горло усопшей и вынес заключение: асфиксия. В трахее застрял какой-то фрукт или овощ. Можно было сказать, что справедливость восторжествовала, Заноза сама себя наказала, Иван Иванов реабилитирован… Но былая соседская дружба раскололась вдребезги.
Назавтра каждый из Иванов смотался на лесопилку, приволок досок, и оба, не сговариваясь, принялись сколачивать забор с разных концов, а когда встретились посередине, Иван Иванов пообещал:
— Я тебе хвост прижму…
Однако пока не прижал. Ждёт, пока месть остынет, чтобы подать её холодной? А может, сболтнул, чтоб попугать…
На этом Вован закончил рассказ. Матвей спросил:
— Ну и при чём здесь мои бесы?
— Ладно, проехали, — сказал Вован. — Я к тебе по делу. Как там наша проблема? Что решили?
— Думают, — соврал Матвей.
— Ништяк, — успокоил его Вован. — Пусть пока кумекают. Заказ от другой стороны поступил. Короче, Прохоров ко мне подвалил. Вы, говорит, с Матвеем Коростылёвым приятели, поговори с ним, пусть на Афанасия своих бесов натравит. Убивать не надо, пусть порчу какую-нибудь напустят. Афонька мне дорогу перебежал, задумал, гнида, Станцию на халяву приватизировать… Нам варягов из Района не надо. Я и здесь, у нас, и в управлении кого надо подмазал, так он, сукин кот, перебить хочет. Пусть Коростылёв постарается, я в долгу не останусь. И, знаешь, говорит, если Афоньку того, то есть с концами, — это даже лучше получится… Скажем, молнией убьёт или мост под ним провалится… Природные явления, никого не заподозрят, никто не виноват…
Матвей, желая понаблюдать, как Вован будет выкручиваться, притворно усомнился:
— Ты вроде другому обещал, Афанасию.
— Оба денег дали, — Вован и не думал юлить. — По мне, так все они идут лесом, буржуи грёбанные.
— Ладно, придумаю что-нибудь, — пообещал Матвей.
— А как насчёт Нинки?
— Здесь облом, братан. Ты на ней жениться хочешь, а они на это никогда не пойдут. — Матвей даже не заикался Магардону о просьбе Вована, но точно знал, что бес ответил бы. — Вот если б хотел поиграть, а потом бросить, тогда — пожалуйста, помогли бы с удовольствием. А так ты уж сам добивайся…
С тем Вован и удалился, опечаленный. «Не так-то ты крут», — решил Матвей.
Оба заказа он передал бесам, давно перестав стесняться просить у них помощи. Магардон инициативу одобрил.
— Растёшь на глазах. Одному только не научился: для себя не просишь.
— А зачем? Я сам справляюсь, — похвалился Матвей. — Брагу ближнего возжелал и получил. Батрака взял в услужение. Надоели картоха да консерва, пусть он горячий харч варит…
— Эх, люди, — вздохнул Магардон. — Века за веками проходят, а вам всё чечевичную похлёбку дай, едва жрать захотите. Да ты вокруг оглянись!
Матвей понял совет буквально и обозрел двор. Малоприглядно. Бурьян, хлам повсюду, ворота хлева настежь распахнуты, калитка на одной петле висит…
— И я о том, — сказал Матвей. — Беспорядок. Батрак приберёт.
У Магардона на такую тупость слов не нашлось. Захрюкал, а потом соизволил перевести на русский:
— Пошире, пошире гляди!
— Не получится — улица-то узкая… На хрена зря зенки таращить? Мильон раз видел.
— Окрест посмотри…
Матвей осмотрел окрестности.
— Наша улица, Советская, а там, дальше, — другая улица, потом сельсовет, почта, универсам…
— А ты пошире…
— Не пойму я тебя. Всю Берёзовку, что ли?
— Именно, — подтвердил Магардон.
— Ну и чего? Открытие сделал. Я без тебя знал, где живу. О чём вообще базар?
Бес оставил укоризненный тон и заговорил торжественно. Чудно было слышать звучный, глубокий голос, прорезавшийся у свиньи:
— Дам тебе власть над всей деревней сей и над славой её.
Матвей оторопел
— Власть ещё туды-сюды… А слава на кой?
— Без неё нельзя. Какая же это власть, если без славы. Вот о тебе, скажем, какая слава идёт?
Матвей смутился, но ответил честно:
— Известно какая: лодырь, пьяница, никчёмный человек…
— Хотел бы другую иметь?
— Не вопрос. Завсегда! А как?
— Силу надо иметь.
— Кое-какая силёнка имеется, — сказал Матвей. — Но один против всех не выстою. Возьми хоть Бугая, этот с одного удара завалит.
— Ну тогда богатство добудь. Это, конечно, не сама власть, но близко к тому. А полная власть — это когда никаких нет для тебя ограничений. Власть — это свобода…
— Я и так свободен. Куда хочу, иду. Что хочу, то и делаю.
Магардон иронически хрюкнул.
— И любой тебе в рожу плюнет, а ты только утрёшься. Причём, обрати внимание, по собственному желанию, как свободный человек. И ещё извинишься: простите, мол, что обеспокоил.
Горько стало Матвею. Правду говорит бес. Может, потому и пил беспутный бобыль, чтоб забыть все тычки и плевки. Ум и память глушил, чтоб не вспоминать… Если голову высоко нести не сумел, одно остаётся — глубже в тину погрузиться.
Матвей ждал, что ещё скажет Магардон, каким словом добьёт, однако тот замолчал, отошёл к луже и плюхнулся в грязь. Дескать, я своё сказал, а ты думай.
Остаток дня думал Матвей, всю ночь без сна ворочался, а едва рассвело, отправился в хлев. Борис Николаевич спал на боку.
— Я подумал, — сказал Матвей.
Откликнулся Елизарка:
— Молодец. Смотри, подтереться не забудь. Мамка, небось, учила.
Раньше Матвей страшно обиделся бы, а сейчас бросил безразлично:
— Старшого позови.
— Я старшой, — нагло заявил Елизар. — Говори что хотел.
Нет, не зря Матвей мучился ночными думами, теперь его нахальством не возьмёшь. Не стушевался, не побрёл прочь, жуя сопли, — ответил резко:
— Мал ещё со взрослыми беседовать. Ты хоть таблицу умножения знаешь?
— А то.
— Сколько будет восемью девять?
Бесёнок надолго задумался. Видать, плохо там у них поставлено начальное образование.
— Много будет, — догадался наконец Елизарка. — Так нечестно. Таких чисел вообще нет, ты их сам придумал. Настоящие загадывай.
— Можно и настоящие, — согласился Матвей. — Дважды два…
На этот раз Велиазар ответил мгновенно, но по голосу было слышно, что сильно сомневается в ответе:
— Мало будет… Что, опять не попал?
— Иди, зови старшого, — распорядился Матвей.
Униженный Велиазар не огрызнулся, как обычно, лишь буркнул, чтобы последнее слово осталось за ним:
— Некуда идти, здесь он.
И тут же послышался голос Магардона:
— По какому вопросу, гражданин?
— Понимаешь, сосед, — сказал Матвей, — я бы рад, но чувствую, не потяну.
— Что тянуть собрался?
— Ну это… власть и славу.
Магардон насмешливо захрюкал. Мог бы посмеяться сам, без посредства свиного артикуляционного аппарата, но хрюканье было обиднее.
— Я и не рассчитывал, что потянешь, — не из того теста слеплен. Из таких, как ты, не выходят ни бандюки, ни владыки. К власти не тянетесь, совестью болеете, злости в вас нет настоящей, других людей жалеете. Слабые людишки. Но это ничего, и слабаки власть получают, если им посодействовать. Не трусь, поможем, воспитаем.
— Я не против, коли так, — сказал Матвей. — Но как подступиться? Кто же мне её, власть эту, даст?!
— Один умный человек сказал: власть не дают, власть берут.
— Слишком для меня мудрено, — сказал Матвей. — По-простому скажи, с чего начать.
— А сам как думаешь? Первым делом чужой собственностью завладей, — подсказал Магардон.
— Может, магазином? — неуверенно спросил Матвей.
— Для начала неплохо, — одобрил бес. — А там посмотрим.
Итак, Матвей возжелал супермаркет ближнего своего, которым владел некто Чурбанов, образовавший от своей фамилии название магазина — «Чурочка». Естественно, деревенские алкаши сходу переименовали его в «Чарочку». К сожалению, чарочкой сей Матвея постоянно обносили — Чурбанов коршуном летал по торговому залу и зорко следил, чтоб продавщица винного отдела Лариса в долг не отпускала. Бдительность его была показной. Лариса алкашей ненавидела и презирала: натерпелась от мужа, который тем не менее был не алкоголиком, а просто сильно пьющим, хотя кто может сказать, чем один отличается от другого… Матвея она по неизвестной причине особо выделяла среди прочих. Можно лишь предположить, что неизменная печать виноватости на его физиономии вызывала подозрение в особо мерзких деяниях.
И вот, отныне будет восстановлена не только моральная, но и социальная справедливость. Особенно привлекало Матвея то, что винный отдел станет полной его собственностью. Со временем он отдел расширит, а потом и полностью превратит магазин в винный супермаркет. Матвей, не откладывая, начал придумывать название. Ничего путного в голову не приходило. Разве что совсем простенькое «Вина и водка». На первый случай сойдёт.
Приятные думы перебил Вован, явившийся некстати и задавший неприятный вопрос:
— А как отнимешь?
— Легко, — ответил Матвей. — Бесы помогут.
Не тут-то было. Нечистые вдруг ни с того ни с сего заартачились: пора, мол, взрослеть. Отнимай сам.
Матвей никогда ничего в жизни не отнимал и не знал, как подступиться к задаче, которая казалась ему невыполнимой. Выручил Вован.
— Рейдеров надо звать. Они всё обстряпают. Обещай пятьдесят процентов — половины тебе хватит.
А где их искать, рейдеров этих? А главное, кто они такие? Спасибо, опять Вован помог.
— Поезжай в Район, найди улицу Краснобогатырскую, на ней дом, ты сразу поймёшь — тот, который нужен, весь облеплен вывесками, а среди них одна неприметная «Нотариус». Как войдёшь, сворачивай направо, иди до конца коридора, там на двери табличка: «Корней Трофимович Савельев, нотариус», входи смело, там помогут. Скажешь, что от Владимира Кирилловича.
— Кто такой? — спросил Матвей.
— Догадайся.
Матвей догадался. Ух ты! Не знал, что приятель так высоко летает. Он подивился, откуда у Вована такие знания, но все указания выполнил, постучался и робко протиснулся в кабинет нотариуса. И увидел за большим письменным столом маленького старичка, который встретил посетителя приветливым взглядом. Матвея одолела такая застенчивость, что он вместо приветствия промямлил:
— Я насчёт рейдеров…
— Жалобу принесли? — осведомился старичок. — Так вам в полицию надо.
Матвей пришёл в себя и объяснил, кто его рекомендует, будучи почти уверен, что его пошлют к чёрту вместе с рекомендатором. Напрасно тревожился. Старичок спросил:
— Давно виделись с Владимиром Кирилловичем?
— Утром сегодня.
— Как он? Рука не болит? Вы ведь знаете, у него недавно полруки отняли. От самого локтя. Теперь приходится к протезу привыкать. Я только всё забываю, на правой протез или на левой? — старичок вопросительно уставился на посетителя.
— У него обе руки родные, — сердито сказал Матвей. — Вы с кем-то путаете.
— Ах да, — спохватился старичок. — Старость, знаете ли… Я его с Кириллом Владимировичем перепутал, это у него протез… А у Владимира Кирилловича зрение слабое, без очков ничего не видит.
— И жабры всю дорогу пересыхают, — добавил Матвей. Догадался, что его проверяют.
— Не гневайтесь, — сказал старичок. — Сами понимаете, разные приходят… Так что у вас за беда?
Матвей рассказал.
— Постараемся помочь, — пообещал старичок.
Однако выполнять обещание не спешил. День прошёл, два, три, неделя, другая, а Чурбанов по-прежнему жировал, похаживал по торговому залу, высказывал строгие замечания кассирам и продавцам.
Настал всё-таки день, когда подкатили к «Чурочке» большие чёрные машины, из которых вышли мужчины в чёрных костюмах при галстуках и с папками в руках, вошли в магазин… Что там происходило, никому не ведомо, потому что покупателей и рядовых работников выпроводили на улицу, а на дверях вывесили табличку «Закрыто на переучёт». А вскоре из магазина вышел и побрёл невесть куда Чурбанов, по виду которого толпившиеся у «Чурочки» сельчане поняли, что владелец он бывший. Народ безмолвствовал.
Переучёт произвели мгновенно. На следующее утро персонал «Чурочки» явился, как обычно, на работу. Охранник Серёга с распухшей губой и синяком под глазом впустил всех в магазин и велел не расходиться по рабочим местам, а собраться возле касс.
Вышла к ним незнакомая дама, похожая на депутата Государственной думы: средних лет, в теле, с высокой причёской и властным взглядом, Представилась Кларой Филимоновной и сообщила, что новые владельцы супермаркета назначили её директором магазина, который отныне будет называться «Респект». А в остальном всё останется по-прежнему. Работу никто не потеряет.
Через час «Респект» открылся. Хлынувшие в него покупатели придирчиво обследовали все отделы в поисках катастрофических изменений, с облегчением убедились, что смена хозяина пока не повлияла ни на ассортимент, ни на цены.
Наведался в «Респект» и Матвей. Планов перестройки торгового предприятия у него не было, он хотел лишь на правах совладельца затариться выпивкой и кой-какой закуской. Много не взял — как-никак своё, экономить надо. На выходе его с тележкой тормознул охранник Серёга.
— Куда? Платить кто будет?
— Ты и заплати, — надменно посоветовал Матвей.
— Совсем алкаши оборзели, — пожаловался Серёга, — мало того, что товар внаглую тырят, так ещё залупаются. Придётся к начальству тащить..
— Не трудись, я и есть начальство, — скромно сказал Матвей.
— Совсем мозги пропили, — отозвался Серёга.
Несмотря на обобщённость Серёгиного замечания, было понятно, что оно относится лично к Матвею, а он не любил, когда его незаслуженно упрекали в недостатках, свойственных алкашам. Он слегка рассердился и пригрозил:
— За базаром следи. Уволю. Мне такие работники не нужны.
— Вот, етит твою, времена пошли: всякая блоха из себя царя зверей строит, — философски заметил Серёга и потащил Матвея с тележкой куда-то вглубь магазина, радуясь случаю продемонстрировать бдительность и рвение.
По пути Матвей с хозяйским удовлетворением отметил, что товаров в помещениях, по которым его вели, много. Серёга втолкнул его в небольшой кабинет с табличкой на двери «Заведующий». Надпись была не совсем точной, потому что заведующим оказалась женщина. Её внешность Матвей тоже по-хозяйски одобрил: хорошо одета, представительная, в теле. Правда, шея была очень короткая — можно сказать, совсем её не было, руки и ноги тоже коротковаты, зато грудь была пышной, что, по мнению Матвея, компенсировало недостаточную длину членов.
— Что за дела? — начал он возмущённо. — Кто же так владельца встречает?!
— Он здесь? — встревожилась заведующая. — Почему меня не предупредили?
— Здесь, здесь, — подтвердил Матвей. — Хотя если по уму, то не полный владелец, а половина, пятьдесят процентов.
Заведующая, глядя сквозь него, вперила грозный взгляд в Серёгу.
— Ты кого ко мне приволок? Ещё раз психа приведёшь, уволю. А сейчас сам разберись.
Серёга отобрал у Матвея тележку, а несостоявшегося владельца вытолкал взашей на улицу. Оскорблённый Матвей бросился в Район.
Старичок-нотариус притворился, что видит его впервые.
— Вы, собственно, по какому вопросу?
Последовал долгий и малоприятный разговор, в ходе которого выяснилось, что у Матвея нет никаких оснований получить хоть сотую долю недружественно поглощённого предприятия. С какой стати? Матвей спорить не стал — мошенники не знали, с кем связались, — и отправился восвояси.
На следующий день в «Респекте» разом перегорели все электрические приборы и устройства: освещение, кассы, сигнализация и, главное, холодильники. Ремонт затянулся надолго, так что успели протухнуть сыры, рыба, колбаса, мясо. По случайности, по странному стечению обстоятельств чудовищный бросок напряжения затронул только «Респект». Матвей планировал также прорыв канализации с затоплением запасов круп и прочих сыпучих продуктов, затем серию небольших возгораний, а также…
— Охренел? — осадил его Вован. — Масла в голове нет, что своё добро мечтаешь губить?
Матвею плевать было, своё добро или чужое. Он рвался отомстить за обман, за несправедливость. Да и бесов разрушения потешат больше, чем погоня за выгодой.
— Ну и чего добьёшься? Закроют магазин, а здание продадут, — урезонивал его Вован.
— Так делать-то что?
— Возьми меня в долю, я твои пятьдесят процентов отобью, а чуть погодя всё себе заберём.
Матвей подумал, что такая месть даже слаще глупого разрушения, да и бесов не придётся лишний раз беспокоить. Скоро выяснилось, что Вован компаньон незаменимый. Половину «Респекта» он вскоре отбил, как и обещал. Как именно это удалось, Матвей не вникал. Его также не заботило, каким образом они с Вованом наложили оброк на хозяина лесопилки, затем на братьев-фермеров Василевских и вообще на любого в Берёзовке, кто получал какой-либо доход.
— Скажи своим, чтоб позаботились о таком-то, — говорил обычно Вован.
Матвей передавал бесам заказ, а дальше уж действовал компаньон.
— Эх, Мотька, не в коня корм, — упрекал его Вован. — Мне бы твоих бесов в собственность, я бы всю Россию под себя подмял. Да, видать, только дуракам счастье.
— На хрена тебе в собственность? — фальшиво удивлялся Матвей. — Ты и так вертишь ими как хочешь.
Он-то знал, что Вован мечтает от него избавиться и несколько раз подваливал к Магардону и пытался его убедить, что принесёт намного больше пользы, то есть вреда, чем Матвей. Бес всякий раз отвечал кратко:
— Пошёл к чёрту.
И не объяснял причину отказа. Матвею было любопытно, чем вызвана неожиданная верность. Однажды решился, прямо спросил.
Магардон охотно объяснил:
— Он и без нас много пакостей наделает. Это тебя постоянно приходится подталкивать. К тому же зазорно мне было бы попасть в услужение к такой мелюзге, как твой дружок.
Одним словом, не светило Вовану избавиться от почти бесполезного помощника. Матвей же не замечал, как мало-помалу превратился в посредника между Вованом и бесами, хотя ограбленные или обложенные данью винили в своих бедах именно его. А он не тужил. Был доволен, что всё сложилось таким макаром — сам ленился мироедствовать.
Дошла, наконец, очередь до дома ближнего. Сам Матвей нимало не помышлял о смене жилья. Смутила его людская молва.
Ветхий дед Велехов брёл, как обычно, по улице Советской и, увидев во дворе Матвея, который беседовал о чём-то с кабаном, возлежащим в луже, остановился у ограды и позвал:
— Корнеич, подь сюда на минутку.
Матвей махнул ему рукой — подожди, мол, а закончив разговор, подошёл.
— Ты, говорят, переезжать задумал? — не то спросил, не то сообщил дед.
— Кто говорит?
— Все говорят. Спорят лишь о том, чей дом отнимешь. Одни уверяют, Родиона Личутина хочешь выселить, другие успоряют, что братьев Василевских, а Васька Дуров, тот вообще умом обносился, вещает, мол, сельсовет захватишь.
Матвей удивился:
— С чего взяли? Я ни сном, ни духом…
Ему хорошо жилось в большом, хотя и запущенном родительском доме, хотя, по правде, было безразлично, где жить, — он мало что замечал вокруг себя.
— Ну как же, — сказал дед. — Уважаемому человеку зазорно жить в таких-то чертогах.
И впрямь, наружный вид Матвеева чертога очень уж непригляден, а что внутри творится — о том лучше не поминать.
— Мне и здесь хорошо, — сказал Матвей.
— Людям лучше знать, где хорошо, а где скверно. Авторитет поддерживать надо.
Вот оно, волшебное слово! Авторитет. Ради него Матвей согласился взвалить на себя непосильный труд. Других увещеваний ему не требовалось.
— Хотя, — произнёс он важно, — я давно маракую, не взять ли чего получше…
Дед оживился.
— Что выбрал?
— Думаю.
Дед омрачился и побрёл дальше, разочарованный. Добыть достоверную информацию не удалось, а выдумывать и домысливать, как делают многие его коллеги из более солидных СМИ, он брезговал. Недоволен был и Матвей. Разбередил душу старый чёрт, думай теперь, какие выбрать хоромы. А выбирать Матвей не умел и не любил. Пошёл за советом к Вовану, который охотно включался только в те затеи, которые приносили выгоду ему лично. Это Матвей давно подметил.
— Самому-то чего хочется? — спросил Вован.
— Мне бира бар.
— Тогда бери хату Гаврилова, лесничего.
— Есть ведь побольше, получше, — засомневался Матвей.
— Ты подумай, зачем тебе новый дом нужен. Для представительства — не самый лучший, а самый красивый. А у Гаврилова он как игрушка. Дворец. В самый раз для особого человека.
— А Гаврилова куда?
— Не моя забота.
Честно говоря, Матвей тоже не особо парился о судьбе бывшего владельца его нового дома. Магардон позаботится.
На следующий день Гаврилова вызвали в Район и объявили, что он с должности лесничего Берёзовского участка переводится в районное лесничество и обязан в самый краткий срок приступить к работе. Гаврилов, не веря своему счастью, мгновенно собрался и вместе с семьёй отбыл в Район. Дворец он оставил Матвею. Сам ли догадался или кто надоумил, что требовать денег за дом не следует, — никакая сумма не возместит бед, которые могут обрушиться на семью, если прогневить нового владельца. Кроме того, всем было ясно, что неожиданный карьерный взлёт не обошёлся без помощи бесов.
Обладай Гаврилов даром предвидения, мог бы предсказать, что счастливая волна, выкинувшая его из Берёзовки, не улеглась, а покатилась дальше, перенесла его из Района в Брянское областное лесничество, где он впоследствии был награждён нагрудным знаком «Почётный работник охраны природы». Однако последующие предсказания погрузили бы его в депрессию, ибо узнал бы, что будет сопровождать на охоте больших бонз из Центра, гостей губернатора, который устроит для них лесное сафари, хотя до начала охотничьего сезона весьма далеко, и один из сановных охотников по случайности всадит пулю в почётного лесничего, приняв его за медведя, отчего Гаврилов скончается на месте.
Трагедия произойдёт в не столь отдалённом будущем, а в текущее время Матвей переселился в дом лесничего, напоминающий изукрашенный ларец, и первым делом приказал устроить посреди двора просторную грязевую лужу, немало обесценив окружающую красоту. Это была не ложка, а целая бадья дёгтя…
Кто-то наверняка сочтёт странным и даже невероятным, что Магардон и Велиазар, которые отдыхали в Борисе Николаевиче от служебных обязанностей и радовались внезапной свободе, стали вдруг ни с того ни с сего исполнять просьбы и поручения Матвея.
Объяснение очень простое, если обратиться к понятию «потребности». Подобно тому, как у людей имеются потребности, есть они и у бесов, причём в основном совпадают с людскими. Чтобы не путаться в различных определениях, обратимся к так называемой пирамиде Маслоу, в основании которой лежат физиологические потребности. Над ними возвышается потребность в безопасности, затем идут потребность причастности к некоей социальной группе. Выше — потребность в уважении и признании. И, наконец, венчает пирамиду потребность в самореализации. Именно эту последнюю невозможно было удовлетворить, предаваясь гедонизму в кабаньих недрах.
И если Елизарка находил выход своей тяге к творчеству в хулиганских выходках, то Магардон изнывал от скуки. Оно и понятно. Отдохнул, отъелся, а дальше что? Посидели бы вы сами в кабане. Надоест до чёртиков. И, главное, — перестаёшь расти, совершенствовать мастерство… Оба беса с радостью взялись за дело.
Матвей, простая душа, этих тонкостей не понимал. Пересказал Магардону просьбу Вована и забыл о ней. Он был уверен, что бесы стараются исключительно ради него и не станут размениваться на посторонних. А потому был немало изумлён, когда к нему примчался Вован с бутылкой…
— Матюха, брат, я тебе по гроб… Ну, спасибо, братело! Слов нет…
Матвей приосанился.
— Не части. Что там у тебя?
— Всё, как я просил!
Вован наконец успокоился настолько, что смог членораздельно объяснить причину свей эйфории. Дело в том, что минувшей ночью над Берёзовкой разразилась страшная гроза. Точь-в-точь как в песне: ревела буря, гром гремел, во мраке молнии блистали. Очень не повезло тем, кто в это время оказался в чистом поле. В полной безопасности чувствовали себя только счастливые Наф-Нафы, укрывшиеся в кирпичных домах и прочных бревенчатых избах. В их числе был Афанасий Карпович Скороедов, местный магнат, владелец лесопилки, проживавший в кирпичном замке с водопроводом, туалетом, телевизионной антенной и громоотводом. Надо же было такому случиться, что именно в эту ночь за тысячи километров от Берёзовки в городе Глазго погода была прекрасной, нимало не препятствующей проведению футбольного матча на кубок Англии между командами «Манчестер Юнайтед» и «Фулхэм», который Афанасий Карпович не смог пропустить, бушуй за окном не банальная гроза, а Армагеддон (если предположить, что матч состоится, несмотря на решающую битву между силами добра и зла). Жена умоляла:
— Афанасьюшка, выключи ты телевизор. Вишь, что на дворе творится.
Афанасий Карпович мог бы ответить грубо, чтоб не отвлекала, не паскудила бабьей глупостью серьёзное мужское занятие, однако жену он любил, даже будучи магнатом, а потому ответил ласково:
— Настасьюшка, ты меня бабьими глупостями не отвлекай… На всякую грозу громоотвод имеется.
Как раз в этот момент пыхнула молния, а чуть-чуть погодя бухнул гром. По экрану телевизора пошла рябь.
— Вот видишь, — мягко упрекнул жену Афанасий Карпович. — Накликала.
Он встал с кресла, подошёл к телевизору и стал крутить ручки настройки, чтобы исправить изображение. Вновь вспыхнула молния, Афанасий Карпович содрогнулся и замертво упал на ковёр. Это был тот случай, когда не поможет ни один ветеринар в мире.
Мораль: никакой громоотвод не защитит, если на крыше торчит телевизионная антенна…
— Получилось! — вопил Вован в восторге. — Матюха, красава, мы теперь всех за жабры возьмём, в кулаке держать будем…
И он показал Матвею свой, надо сказать, немалый кулак. На что тот ответил холодно:
— А ты при чём? Бабки с Прохорова взял? С Афанасия получил? Ну и будет с тебя. К моим бесам не примазывайся. Получишь новый заказ, приходи. А на халяву ничего не обломится.
Вован растерялся:
— Мотя, как же так?! Мы ведь друзья…
— Потому и советую, а не учу. Или хочешь урок получить?
— Не хочу, — быстро ответил Вован. — Ну, бывай тогда, я пойду…
— Иди, — распорядился Матвей отрешённо, раздумывая, случайность ли произошла или Магардон постарался. Спрашивать у беса он благоразумно не осмелился.
Странное однако сложилось к нему отношение у обитателей Берёзовки. Богатые и сильные боялись его, а сирые и убогие стали вдруг видеть в нём благородного разбойника, защитника слабых.
Приходила, скажем, бабка Марья, просила:
— Матвей Корнеич, окороти соседей. Пёсик ихний, Валерка, хорошая собачка, но лает, скотина, всю ночь напролёт. Ни на минутку не смолкает. А я всю ночь глаз не смыкаю. Ты помоги, чтоб мне хоть немного выспаться.
Матвей кивает важно:
— Разберусь.
Назавтра старушка прибегает к нему радостная.
— Здорово, баб Маш, — приветствует её Матвей. — Как спалось? Собачка не донимала?
— Ась? — кричит старушка. — Бормочешь, ни слова не разобрать. Я пришла спасибо сказать. Не знаю как, а заставил ты проклятого пса замолчать. За всю ночь ни разу не гавкнул. Я вот яичек принесла, поблагодарить.
— Лишнее это, — скромничает Матвей. — Всегда рад услужить.
— Громче говори! — сердится старушка. — Я чего-то слышать стала плоховато…
На самом деле, бабка Марья глуха теперь как пень.
Помог Матвей и Никите Кожемякову. Тот жаловался на соседа: пока Никита ездил на заработки и жену с собой прихватил, сосед передвинул забор меж их участками, прихватив метр с гаком чужой земли.
— Вернёт на место как миленький, — пообещал Матвей.
И вернул. Сосед трудился всю ночь, и на следующее утро забор располагался на законном месте. А днём к Кожемякину явился участковый.
— Поступил сигнал, что вы на своём участке незаконно культивируете наркосодержащие растения.
— Клевета! — запротестовал Никита. — Капусту и огурцы никто не запрещал.
— Капусту сажать можно, — согласился участковый. — А как насчёт конопли? — и он указал на тянущуюся вдоль восстановленного забора широкую полосу густых весёлых кустиков.
Никита ещё не вникал, что за трава, а если бы пригляделся, вряд ли отличил бы запретную коноплю от обычной.
— Это Васька, сосед, посадил! — закричал он в отчаянии. — И он же стукнул, зараза…
— Странно у вас получается, — сказал участковый. — Выходит, сосед трудился на вашей земле, а вы о том понятия не имели.
— Забор! — закричал Никита. — Он забор перенёс.
— Понятно, — сказал участковый. — Не только на продажу выращиваете в крупном размере, но и сами употребляете… Будем составлять протокол..
В понятые позвали соседа, злодея Ваську, что было для Никиты нестерпимо обидно.
И уж с вовсе абсурдной просьбой пришла Светлана Никаноровна Лепёхина, престарелая интеллигентная дама, в далёком прошлом работавшая лаборанткой на Станции, да так и осевшая в Берёзовке.
— Видите ли, Матвей Корнеевич, я в немалом затруднении, — начала она слегка жеманно, — мой банник, кажется, сошёл с ума…
— Банщик, что ли? — прервал Матвей, вообразив себе невесть что.
— Ах, Матвей Корнеевич, мне не до шуток, — кротко укорила его дама. — Не знаю, чем я его обидела, но он не пускает меня в баню. Пинает, щиплет, говорит непристойности… Мне и раньше-то приходилось нелегко. Вообразите сами, каково это мыться в костюме Евы под взглядом безобразного старичка. Конечно, он себе никаких вольностей не позволял, только зыркал то из-под печки, то с верхнего полка. А что мне было делать? Без бани-то у нас, сами знаете, никак. Не на кухне же в лохани, как курица, плескаться…
Матвей немного ошалел:
— Бабушка рассказывала, я думал — это просто сказки. Нам в школе объясняли, что нет никаких леших, домовых, банников. Я лично в жизни ни одного не встретил.
— А говорят… — дама осеклась.
Вежливая. Ей бы прямо выложить, что не Матвею с его бесами строить из себя учёного фольклориста. Он и сам понял, что ляпнул глупость.
— От меня что хотите? — спросил грубо.
— Вы бы как-нибудь его приструнили…
— Попробую, — сказал Матвей, — но не ручаюсь.
Сказал неопределённо только затем, чтобы загладить оплошность. Бесы щёлкали доморощенную нечисть как семечки. Щёлкнули и банника, но радости престарелой даме его исчезновение не принесло. Откуда-то выскочило банное потомство: с десяток банчат, которые по младости и безбашенности вели себя гораздо паскуднее, чем папаша. Хоть дверь в баню заколачивай, чтоб не вырвались на волю. И надо же, чтоб в это время приехали к бабушке взрослые внуки и внучка погостить на свежем воздухе.
— Бабушка, мы баньку истопим, с дороги попаримся.
Престарелая дама всполошилась.
— В баню не ходите. Там такое творится — жуть.
Внуки и внучка, само собой, бросились в баню, а банчата, само собой, сразу же попрятались: кто под полок, кто в печь, а кто шайкой накрылся.
— Бабушка, никого там нет.
Она и расскажи им всю эпопею. Внуки и внучка переглянулись — как же оставить бедную бабушку в таком состоянии одну без присмотра. По пути домой завезли престарелую даму в Район, в психиатрическое отделение на вечное поселение.
Дошло до того, что стали приходить к Матвею за правосудием. Первыми явились два Ивана — Никифоров и Иванов, — у которых взаимная ненависть приняла форму имущественных претензий. Один твердил: возмести погубленный огород; другой отвечал: ты сначала козу возмести.
— Так доктор объяснил: сама задохнулась.
— Мало ли что доктор говорит. Ты ей репу бросил — плати.
Матвей, как всякий в Берёзовке, знал эту историю во всех подробностях. Расспрашивать обе стороны и долго думать не было нужды. Тем более что имелся прецедент. Вспомнил он Соломоново решение и постановил:
— Стало быть, так… Ты Иванов перепашешь огород Никифорова…
— Не позволю! — вскричал Иван Никифоров.
— Не спеши, — осадил его Матвей. — Зато ты забьёшь поросёнка Иванова. Козы-то у него нет.
— Не дам поросёнка! — закричал Иванов. — Это что за суд такой?!
— Справедливый, — отрезал Матвей. — Как в Библии. А с вас обоих судебные издержки… — Задумался, ничего не придумал и добавил: — Сколько и чего, потом сообщу.
После суда авторитет его сильно подскочил, но больше никто не рискнул соваться к нему за справедливостью.
Вован, несмотря на издевательскую отповедь, вновь прискакал к Матвею в крайнем возбуждении.
— Матюха, опять получилось!
— Угробил, что ль, кого? — холодно спросил Матвей.
— Сам угробился! — возопил Вован. — Чистенько так, ни один следователь не придерётся. Никто не виноват. Случайность. Как он сам заказывал…
— Не шуми, — осадил его Матвей. — Давай по порядку.
Вот что рассказал Вован. У Прохорова — того, что заказывал Афанасия Карповича, — была, как выяснилось, тайная страсть, которую он тщательно скрывал. Только жена знала, что на досуге он предавался зазорному для мужчины занятию — вышиванию гладью. Конечно, этого недостаточно, чтоб причислить его к ЛГБТ-сообществу, но всё-таки… Впрочем, имел шестерых детей, стало быть, к женскому полу отвращения не испытывал и доказывал это всякий раз, когда подворачивался случай на стороне.
Подвела Прохорова неосторожность. Увлёкшись сложным узором, он сильно уколол иголкой палец, выругался и сразу же забыл. Даже кровь не выступила. Однако на следующий день палец болел нестерпимо, температура зашкаливала, головная боль не отпускала, а члены начала сводить судорога…
— Что за чертовщина, — сказал он жене. — Нельзя же заболеть оттого, что укололся иголкой.
Жена Прохорова, женщина нервная и образованная, в который же раз повторила:.
— Проша, надо к врачу…
— Вздор, — ответил Прохоров. — Само пройдёт…
Не прошло.
— Ты не представляешь, как это опасно, — жена работала в библиотеке и знала много того, о чём Прохоров слыхом не слыхивал. — Отец поэта Маяковского тоже укололся — вот как ты…
— Тоже вышивал? — с интересом спросил Прохоров.
— Не знаю, чем он занимался, — сказала жена. — Известно только, что от этого укола заразился и умер.
— Поэты — люди хлипкие, не то что мы, мужики от земли, — парировал Прохоров. — Нас иголкой не возьмёшь. А у меня, по всем признакам, ковид.
Жена ещё пуще перепугалась.
— Проша, тем более надо в больницу.
— Чтобы там насмерть залечили?
Вызывать «скорую» из Района было бесполезно, медицинский пункт в Берёзовке давно упразднили в ходе оптимизации здравоохранения, так что жена вызвонила ветеринара Фёдора Михайловича из Дубняков. Ветеринар примчался на своей «Ниве», осмотрел больного и заключил:
— Помочь не могу. Вернее всего, столбняк, а у меня нет нужных лекарств. Везите в Район, а возможно, даже в Саратов.
— Никуда не поеду, — заявил Прохоров.
— Тебя не спрашивают, — отрезала жена.
Она пошла провожать Фёдора Михайловича, во дворе он ей сказал, что положение очень тяжёлое и надо готовиться к худшему. При столбняке чем короче инкубационный период, тем меньше шансов на выздоровление. Восемьдесят-девяносто процентов заболевших не выживают.
Жена призвала Ваську Фролова с «Жигулями». Прохорова уложили на заднее сиденье и повезли навстречу судьбе. Васька довёз его живым, но через день пришлось искать машину, чтоб отвезти домой тело Прохорова. Он вошёл в те самые девяносто процентов.
— И заметь, — ликовал Вован, — опять случайность! Не убили, а сам умер!
— Успел он хоть за Афанасия заплатить? — мрачно осведомился Матвей.
— Оба успели… Слышь, Матвей, у меня бабок с собой нет, потом твою долю отдам.
— Оставь себе.
Матвею такая мелочь была без нужды, он строил планы помасштабнее. Сам ещё не знал, насколько собирается расширить свои владения. Ему не было жаль ни Афанасия, ни Прохорова. И не только потому, что оба, вполне возможно, погибли по случайности, а, стало быть, дело обошлось без бесов, и нет на нём вины. И не то чтобы он ненавидел сельских магнатов, которых в старину назвали бы «мироедами» или «живоглотами». Просто они для него как бы не существовали. Читаем мы, к примеру, сообщение о том, что в Африке свергли и умертвили очередного диктатора, и ничто в душе не шевельнётся — слишком далеко от нас и слишком нам чуждо, как если б трагедия случилась на другой планете. Вот и для Матвея оба погибших жили в другом мире, никак не соприкасавшемся с обыденностью, в которой он обретался.
Бог знает, что на поверку думали о нём односельчане, — меж собой они этого не обсуждали, полагая, что бесы услышат несмотря на любые предосторожности. Один только ветхий дед Велехов осмелился его упрекнуть:
— Распустил ты, парень, своих бесов.
Матвей обиделся:
— Нотаций мне не читай, а лучше объясни, как это у них выходит. Из кабана не отлучаются, а вишь, что по всей Берёзовке творят.
Хотел смутить деда — пусть попотеет старый хрен, решая загадку, но тот ответил слёту, ни на мог не задумавшись.
— А ты, парень, скажи, как это начальник из кабинета не выходит, а канава роется, дорога прокладывается и всякое другое…
— За дурака меня держишь? Начальник приказ отдаст, рабочие исполняют.
— Вот и бесы приказывают.
— Кому?
— Как это кому? — возмутился дед. — Тебя чему в школе учили? Бесятам нашим деревенским. Бесы-то из Района прибыли, для здешней мелочи вроде как начальство.
Матвей никогда о бесятах слыхом не слыхивал. Впрочем, он на уроках пропускал мимо ушей всё, что говорили учителя.
— Вон, гляди, — дед указал на пустой пакетик от чипсов, который ветер гнал вдоль улицы. — Кто, по-твоему, бумажку погоняет?
— Ветер.
— А ветру кто указывает, в какую сторону дуть, какой сор с земли поднять?
— А-а-а-а, — догадался Матвей. — Так то не бесята, а игоши. Этих я знаю, бабушка рассказывала.
— То-то, — сказал дед. — Если им волю дать, они озоруют. Чисто как дети. А ныне твои бесы их в оборот взяли. Чтоб делами занимались, а не хулиганили.
— Спасибо, дедушка, — сказал Матвей. — Вразумил. Только я одного не пойму: что это за дела такие, чтобы людям пакостить?
Он не вполне освоился с новым своим положением повелителя демонов и искренне не мог уразуметь, почему его самые простые и естественные пожелания всякий раз оборачивались бедствиями для кого-нибудь из односельчан.
Позабыв о стоящем рядом старике, Матвей задумчиво наблюдал, как нарядный пакетик то орлом взмывает в воздух, то падает и ползёт по дороге, словно бессильный старец, едва передвигающий ноги… И вдруг будто очнулся, словно его разбудил порыв лёгкого ветерка. Откуда он взял игошей? Бабушка ни разу о них даже не заикалась. Какие бесы? Нет на свете ни демонов, ни богов…
Кто-то потряс его за плечо. Дед Велехов.
— Уснул, что ли?
— Проснулся, — сердито буркнул Матвей. — На фига разбудил, старый пень?
Деда обидное слово не задело. Проговорил благодушно:
— Ну спи, спи! — и побрёл вслед за упаковкой от чипсов.
А Матвей продолжал то ли жить, то ли грезить. Теперь, когда его дом стал полной чашей, начал он подумывать, не завести ли в хозяйстве женщину, о чём прежде даже не мечтал. Да вот беда — не нашлось в Берёзовке ни одной бабы, которая ему подходила бы. Говоря точнее, все они были заняты. Пока он предавался радостям и огорчениям винопития, прочие мужики расхватали женщин, способных вести хозяйство и рожать. Девки Матвея не интересовали из-за излишней молодёжной задорности и несерьёзного телосложения.
— Ты чего смурной? — спросил Магардон.
Матвей поведал бесу о своей проблеме. Тот отнёсся к ней иронически:
— Бес, что ль, в штанах заиграл?
— Не так чтобы очень, — признался Матвей. — Но сам знаешь, в деревне у бобыля ни на грош авторитета. Оно, конечно, боятся меня, не спорю, а я хочу, чтоб уважали.
— Вот это по-нашему, — похвалил Магардон. — А то гундел: подай вола, подай осла… Нет чтоб сразу жену ближнего потребовать. Однако сообразил наконец. Растёшь, растёшь… Не так безнадёжен, как я вначале подумал. Конечно, для того, чтоб убивать, ещё не созрел, но вижу, потенциал имеется.
— Так некого вроде мочить, — усомнился Матвей. — Козёл смылся, а кроме него, никто на ум нейдёт.
— А ты присмотрись, подумай. Впрочем, дело неспешное. Подождёт. Нам ведь не к лицу лишать жизни сгоряча, в спешке, по пьяни или ещё как. Нет, настоящее убийство должно быть намеренным, обдуманным, замысленным…
Однако Матвею было не до философских рассуждений.
— Так как насчёт бабы?
— Выбирай, какую желаешь?
— А мужа куда?
— Не твоя забота, — отрезал Магардон.
Стал Матвей присматриваться к населяющим Берёзовку жёнам. Он ещё не возвысился настолько, чтобы подступить к фотомодели, да их и не было в Берёзовке. Трофейной женой для него могла стать любая женщина мясной породы.
Выбор оказался делом нелёгким. Раз уж выпала счастливая возможность, Матвей боялся продешевить. Опыта обращения с женским полом у него не было никакого. С виду все они вроде одинаковы, а что внутри, распознать невозможно. Не угадаешь, приведёшь в дом, всю плешь проест, да так, что жизнь немила покажется. После долгих колебаний он остановил выбор на Ларисе Чечайкиной, которая, как он решил, отвечает если не всем, то большинству требований. Не уродина, конечно, на конкурс красоты её не пошлёшь, а для Матвея важна была не миловидность, а телеса и нрав. С телесами у Ларисы всё было в порядке, с избытком, а нрава она была кроткого и даже не жаловалась соседкам, когда муж распускал руки. А бивал он её часто.
Работала Лариса, если кто забыл, в винном отделе супермаркета «Респект», в прошлом «Чурочка». Полюбилась она Матвею из-за того, что связывалась в его воображении в единый образ с полкой, уставленной бутылками со спиртным за её спиной. Сверкающее стекло, яркие этикетки и разноцветные жидкости весьма приукрашивали облик Ларисы, в общем-то столь же бесцветный, как излюбленный Матвеев напиток. К цветным ликёрам он был равнодушен и ценил их только за то, что своей пестротой они выгодно подчёркивали скромную элегантность беленькой. Разумеется, Матвей не мог выразить свои эстетические предпочтения в подобных терминах, он лишь ощущал их всей душой. Наверное, они отразились и на выборе будущей жены.
Узнав, кто его избранница, Борис Николаевич иронически хрюкнул. Так Магардон выразил неодобрение. Перейдя на человеческую речь, он молвил кратко:
— Принято. Будет сделано.
На следующее же утро Семёну — мужу Ларисы — пришла по почте повестка, приказывающая явиться в районный военкомат для несения воинской службы в рамках частичной мобилизации. Матвей подивился скорости, с какой исполнялось его желание, — обычно письма из районного сортировочного пункта шли до Берёзовки целую вечность. Вместе с Семёном повестку получили ещё несколько мужиков.
Два призывника сбежали в соседнюю Сосновку, рассчитывая, что там их не найдут. Колченогий Иван, не особо надеясь на призывную медкомиссию, поехал в районную больницу за справкой об увечье. Семён и Дмитрий Коршунов без лишних слов отправились на рейсовом автобусе в Район, чтобы выполнить воинский долг. По дороге автобус столкнулся с КАМАЗом, неизвестно как оказавшимся на шоссе и следовавшим невесть куда. По странному стечению обстоятельств в аварии погиб один только Семён, все прочие пассажиры не пострадали, если не считать синяков и пары незначительных переломов.
Семёна похоронили торжественно, правда, с гражданскими, а не с воинскими почестями; а Лариса стала вдовой. Жаль мужика! Не стал бы спешить Магардон, отправил бы Семёна на фронт, а там, как судьба повернулась бы. Глядишь, остался бы жив. А Матвей, пока муж воевал, взял бы в дом солдатку и, если б ужился с ней, тогда и настало бы время решать дальнейшую участь солдата. А теперь обратного хода нет. Если не подойдёт баба Матвею и он выставит её за порог через пару недель, тут-то обнаружится, что понапрасну человека погубили. Впрочем, не этого ли нечистый добивался?
Матвей о подобных мелочах не задумывался. Не откладывая в долгий ящик, сообщил бесу, что завтра идёт свататься.
— Погоди, — сказал Магардон. — Дай бабе погоревать, поплакать, осознать своё положение, а потом уж предлагай руку и сердце.
Матвей выждал неделю и явился с предложением. К его изумлению, Лариса отказала. Он — к бесу, жаловаться и требовать:
— Сделай так, чтобы полюбила и согласилась.
— Ну это уж ты сам, — сказал Магардон.
Матвей стал ухаживать. Прикатил бочку квашеной капусты, притащил мешок картошки и стал думать, чем бы ещё выразить свои чувства.
— Чего ты жратву таскаешь? — упрекнул бес. — Подари ей что-нибудь возвышенное.
— Телевизионную антенну, — подсказал Елизарка глумливо.
Матвей принял совет всерьёз — привёз из Района телевизионную антенну и установил на крыше Ларисиного дома. Правда, оказалось, что телевизора у неё нет. Тогда Матвей вновь смотался в Район и притаранил огромную плазменную панель. Кто знает, любила ли Лариса мужа и как горевала — искренне или притворно, однако технологическое чудо, громадный дорогой ящик для идиотов, показался ей залогом будущего семейного счастья. Она приняла предложение. Односельчане не осудили вдову, а пожалели.
— Не за Мотьку, за беса замуж идёт, — сказал Николай Панкин.
— За двух, — поправил его Иван Никифоров.
— Хряка не забудьте, — злорадно захохотал Володька Криворучко.
Тонька Лушникова дала ему неслабого тумака.
— Не охальничай. Ишь, язык распустил!
— Да я не о том, о чём ты подумала. Дескать, с кабаном хлопот не оберёшься…
Однако похабная усмешка выдавала, что именно о том…
А Матвей тем временем призадумался: так ли ему нужна баба в доме? Какая ни кроткая, пусть даже плешь проедать не осмелится, а всё будет путаться под ногами. Одна морока. К тому же в последнее время его авторитет, похоже, не вырос, а, напротив, пошёл вниз. Никто прямо, в лицо, его не осудил за поспешное сватовство к вдове воина, погибшего по пути на войну, но общее порицание ощущалось как внезапные осенние заморозки.
Дед Велехов так транслировал ему народное недовольство:
— Женитьба, вестимо, дело хорошее, а с другой стороны — как посмотреть…
— Ты о чём?! — рявкнул Матвей.
— Да всё о том же… Дело, говорю, нужное, полезное, — мямлил дед, оглядывая двор, нет ли рядом кабана.
Матвей намёк понял и заколебался. Он-то рассчитывал на совсем иную реакцию народных масс. Бесы в это время отдыхали в хлеву. Матвей отправился к ним за советом. Но и здесь его ждал укор.
— Поздно обратку давать, — отрезал Магардон.
— Это почему же? — возмутился Матвей. — Хочу — женюсь, не хочу — не женюсь.
Совсем мужик зарвался. После того, как все его желания мгновенно исполнялись, он почувствовал себя хозяином, чтоб не сказать, господином.
Магардон быстро его образумил:
— Читать умеешь? Не пожелай жены ближнего — что, по-твоему, значит?
— Ну, мол, не засматривайся на чужую бабу.
— Глазами по сторонам шарить — то не грех и даже не полгреха, — сказал Магардон. — Это простая распущенность. Мы о ней не договаривались.
— Что-то не помню я никакого договора, — возразил Матвей. — По рукам не били, бумаг не подписывали…
— Негласный был уговор, идиот! — прорычал Магардон. — Доверительный. Думаешь, мы тебя за красивые глаза ублажаем? В зеркало посмотри. Мнишь, с такой-то рожей можешь над нами властвовать?
Матвей, самоуважение которого за последнее время сильно возросло, оскорбления не стерпел.
— Думаешь, на вас управы нет? Я и тебя, и того поганца могу в любой момент уничтожить.
— За поганца ответишь! — мгновенно вынырнул из глубины Елизарка.
— Уничтожь, — хладнокровно предложил Магардон. — Кем тогда без нас станешь? Или лучше сказать, во что превратишься… Из навоза вышел, в навоз вернёшься.
Матвей сгоряча открыл было рот, чтоб обматерить беса, но тут же опомнился и захлопнул. Не хотелось назад, в навоз.
— Взялся заповеди нарушать, так нарушай, — наставительно проговорил Магардон. — Сорвал яблоко, так съешь. Нечего из-за безделицы Бога гневить.
— Так Бога же нет, — сказал Матвей.
— Есть, нет — не твоего ума дело. Твоя забота — грешить, заповеди нарушать. А с остальным мы сами разберёмся.
Вздохнув, Матвей принялся завершать начатое. Свадьбу он замыслил грандиозную.
Лариса пожелала венчаться в церкви и осталась очень недовольной отказом отца Василия, который сказал сурово:
— Святое таинство поганить не позволю. Пусть жених сначала от бесов избавится.
«Легко ему говорить, сам-то не помог, когда я просил», — подумал Матвей. Пришлось довольствоваться регистрацией в сельской администрации. Сатана, расфуфыренная по случаю бракосочетания важной особы, произнесла трогательную речь. Так что вышло почётнее, чем в храме, — там Матвею не воспели бы хвалу. Жаль только, что в помещении администрации мало места, основная масса народа ждала торжественного выхода новобрачных снаружи и вслед за ними толпой повалила на банкет.
Столы были поставлены напротив нового Матвеева дома, на улице (не во дворе же около лужи пировать). Праздничное угощение готовили повара, нанятые в Райцентре, в ресторане «Колизей», который по этому случаю был закрыт на два оплаченных дня.
Никакими словами и красками не описать великолепие стола. Да и гости за ним сидели соответственные. Напротив блюда с говяжьими рёбрышками с грибами в вине располагались Павел Александрович с супругой. Рядом с бараньим седлом под клюквенным соусом помещалась Сатана. Тушёный гусь с яблоками соседствовал с братьями Андреем и Александром Василевскими. Бывший колхозный бухгалтер Кирьянов уселся возле петуха в вине по-французски. А уж кого посадили возле новобрачных перед гвоздём программы — медвежьими рёбрами с тыквой и глазурью из квасного сусла, — даже спрашивать не надо. Конечно, никого иного, как Сергея Прокофьевича Мертваго, прибывшего на свадьбу из самого Района. Перечисленные особы дают, думается, достаточное представление о том, какие уважаемые люди сидели во главе стола…
Изысканность яств и напитков распределялась по длине стола с убыванием утончённости, которая падала до нуля на дальнем конце, где приютился на самом краю бывший владелец «Чурочки» Чурбанов, который из Павла Афанасьевича сократился до Пашки. Перед ним стояла миска с кислой капустой и бутылка дешёвой беленькой. Но и этих убогих благ его собирались лишить.
— Пашке не наливать! — громко, на полстола провозгласил Иван Никифоров.
— Как не налить? Матвею Корнеичу обида получится, если за его счастье не выпить, — Елена Макаровна, сидевшая рядом с Чурбановым, ухватила бутылку и напузырила ему не рюмку, а фужер беленькой.
Поразительно, как часто женщины, которые страдают от мужского пьянства, сами подбивают чужих мужчин на лишнюю рюмку.
— Я со всем уважением. — Пашка встал, поднял фужер и провозгласил: — За здравие жениха и невесты. Горько!
Ни одна голова не повернулась в Пашкину сторону, его словно не слышали. Впрочем, до отдалённого, виповского конца его слабый хриплый голос и в самом деле не долетал. На тост откликнулись только двое. Никифоров, который недовольно крякнул, да сердобольная Елена Макаровна, хлопнувшая Пашку по спине:
— Молодец! Хорошо загнул.
Зато все дружно подхватили «горько», провозглашённое Сергеем Прокофьевичем Мертваго. Свадьба разворачивалась естественным чередом. Подробное описание застолья вряд ли будет кому-нибудь интересно, ибо все свадьбы похожи одна на другую, как счастливые семьи, и различаются только курьёзами, из ряда вон выходящими. В качестве такового стоит отметить присутствие на пиру известного всей Берёзовке чёрного кабана. Для него было поставлено особое угощение — два корыта: одно — с брагой, другое — с мешанкой со свежей зеленью. Кабан пировал, хотя в сторонке, но рядом с новобрачными, что сильно не нравилось Ларисе. Она долго косилась на празднично вымытого и отдраенного скребницей хряка и, наконец, спросила не понижая голоса:
— Спать на свиноферму пойдём?
Матвей, не найдя, что ответить, толкнул супругу локтем, а сам подумал: «Начинается! Так и знал».
Что же до прочих эксцессов, то это вопрос спорный. Можно ли считать драку на свадьбе событием чрезвычайным? Некогда свадебное застолье без мордобоя считалось незадавшимся. Однако это мнение постепенно уходит в прошлое не только потому, что молодёжь забывает традиции предков, но главным образом из-за того, что большинство парней уезжает в город, а у оставшихся стариков маловато сил для молодецкой забавы. У Матвея всё прошло, как надо.
Как водится, тосты гостей были довольно однообразными и сводились к поздравлению молодых. Разнообразие внёс Иван Иванов, берёзовский златоуст. Он не ограничился поздравительной частью тоста, а заговорил о любви, завершив свой спич словами:
— Нам завещана свыше не только любовь между мужчиной и женщиной, не только любовь к ближнему, но и любовь к братьям нашим меньшим, а также к сёстрам: коровам, овцам, козам…
Гости дружно захохотали. Все помнили происшествие с козой и брошенное вскользь несправедливое обвинение Ивана Никифорова в козолюбии, из которого тем не менее родилось его прозвище. Разъярённый Иван Козолюб пошарил глазами по столу, но не найдя подходящего снаряда, схватил жареную куриную ножку, швырнул её в Ивана Иванова и, несмотря на дальность дистанции, попал в обидчика, заляпав жиром его тщательно наглаженную женой белую праздничную рубаху.
Иван Иванов в долгу не остался. Под руку ему попалось яблоко, которое он и метнул в Ивана Никифорова. Бросок был столь же удачным, а меткость даже более вредоносной. Яблоко угодило Никифорову в физиономию и расквасило нос. Развивая успех, Иванов опрокинул стул и, обогнув пиршественный стол с дальнего конца, чтоб не выказать ненароком неуважения к жениху, бросился на Козолюба, а тот замахал кулаками, готовясь встретить врага. Было ясно, что, мягко говоря, добром они не разойдутся. Народ попытался образумить нарушителей порядка.
— Эй, мужики, вы чего?! — крикнул Антон Кононихин. — Остыньте.
Мужчины повскакали с мест, спеша развести драчунов: несколько удерживали Никифорова, а Ивана Иванова стиснул в могучих объятиях Махоня. Но уже бежал родичу на выручку клан Ивановых: зятья, шурины, девери, свояки; и невозможно было понять, кто бросил спичку в солому, кто кому первый дал в ухо. Завязалось эпическое сражение, которое долго потом вспоминали в Берёзовке. Только дед Велехов не оценил масштаб события и ворчал:
— Разве это драка? Вот при советской власти народ на свадьбах дрался так дрался. Полгода потом раны зашивали, переломы залечивали, вывихи вправляли. Героическое было время…
Неправ был дед. Не перевелись ещё бойцы в глубинах России, которые могли бы на равных потягаться с героями прошлых лет. Но, увы, вместе с древними героями ушло нечто важное. Непосвящённому могло бы показаться, что потасовка происходила по традиционному сценарию. Отнюдь. Мордобитие было непристойным, поскольку началось в неурочный момент. Гости не успели как следует выпить и закусить, ещё не произнесли тосты все желающие, не объяснились в любви друг другу рядом сидящие, ещё не спели ни одной песни, ещё не утомило свадебщиков однообразие пиршества и не захотелось им острых впечатлений…
Не стоит бросать недоказанных обвинений, однако, не бесы ли толкнули навстречу друг другу зачинщиков? Во всяком случае, Борис Николаевич, ведомый нечистыми, не остался в стороне. Он расхаживал по правому флангу поля сражения, комментируя и подавая советы на два голоса:
— Эй ты, борода, как там тебя? Да, да, это я тебе! Врежь плешивому! Да не тому — другому! А, чёрт с тобой, бей этого!
— Ногой, ногой по яйцам!
— Пальцем ему в глаз.
— Вы как дети, простым вещам учить надо. Чего телишься? Вилку возьми — и в брюхо!
— А я бы ещё той бабе навалял, чтобы погромче визжала.
— Не жди, пока встанет! Бей лежачего!
Матвей, восседая рядом с женой, взирал на драку, как император на гладиаторские игры, устроенные в его честь.
И тут Тонька Лушникова завизжала:
— Милиция приехала! Мужики, кончайте драться!
Она смотрела поверх головы Матвея, сидящего во главе стола, в дальний конец улицы, где показался полицейский внедорожник, сверкающий красно-синей проблесковой панелью на крыше. Вслед за ним полз чёрный минифургон.
Тонькин визг подхватил весь женский пол, присутствовавший на свадьбе:
— Милиция!
— Полиция!
Ветхий дед Велехов, который в драке, разумеется, не участвовал, а лишь наблюдал, пробормотал удивлённо:
— Что-то слишком быстро прибыли… В наше время только на второй день появлялись, и то не всегда.
Тем временем махаловка разгоралась. Никто, кроме баб и стариков, не замечал приближения полиции. Успели выявиться первые дезертиры. Митяй Коровин откатился к обочине и, прислонившись спиной к штакетнику, щупал рёбра. Глеб Калашников по прозванию Жила выполз из общего месива и притворился раненым (было бы глупо ждать от куркуля и жмота самоотверженности в бою).
Внедорожник остановился впритык к столу. Из него вышел полицейский майор и встал за спиной жениха. Минифургон встал рядом с внедорожником. Дверца отъехала в сторону, и из нутра, как черти из табакерки, начали выскакивать бойцы в чёрном с закрытыми масками лицами. Они мгновенно распределились вдоль стола с автоматами наизготовку. Всё это эффектное зрелище дерущиеся пропустили. Не до того было. Матвей даже головы не повернул. Из гордости. Не хотел выказывать беспокойство или любопытство, хотя внутри бушевало и то и другое, да ещё как бушевало…
Майор закричал:
— Прекратить драку!
Голосок у него оказался слабоват. Услышал начальника один Матвей, поскольку майор шумнул над самым его ухом. Соответственно, приказ не был выполнен. Более того, именно в тот момент, когда он прозвучал, Костян Каликин прямым ударом правой сломал новую вставную челюсть Николая Бурцева, которой тот несказанно гордился. Два местных амбала, Махоня и Бугай, бросились друг на друга, как Хищник и Чужой, и схватились, обмениваясь чудовищными ударами, рыча и приводя в ужас наблюдателей. Пётр Чушкалов наткнулся мордой на кулак Володьки Криворучкина. Никита Кожемяков, которого временно отпустили на поруки, изловчился и засадил под дых Сергею Прокофьевичу Мертваго, хотя тот просто стоял в стороне, почитая ниже своего достоинства участвовать в деревенских развлечениях. Неизвестно кто свернул на сторону нос Виктору Конюхову, и тот — сообщим, забегая вперёд, — был вынужден на следующий день обратиться к целительнице Пронихе, чтобы выправить искривлённый хрящ. Больше всех отличился Матвеев батрак, однорукий Клим. Его единственный кулак мотался как стенобитная баба на цепи: летит вправо — улица, влево — переулочек. Нет, не напрасно Матвей им завладел…
Казалось, сражение стало даже ожесточённее прежнего, но если и так, вспышка неистовства объяснялась не приказом, а случайно с ним совпала. Рядом с майором стоял высоченный спецназовец, возвышавшийся над прочими бойцами, статью похожий на Шварценеггера, из чего несложно было заключить, что именно этот верзила — командир. Он-то и гаркнул:
— Стоять!!!
Вот это был голос! Стены Иерихонские вряд ли разрушил бы, но драку остановил моментально. Во-первых, все его услышали, а во-вторых, все мужики в своё время служили и на командирский приказ среагировали бессознательно. Ратоборцы застыли на месте. Те, кто лежал, и те, кто стоял на четвереньках, замерли, однако, мало-помалу опомнившись, начали подниматься на ноги.
— Кто тут у вас М.Коростылёв?! — прогремел Шварценеггер.
— Вон этот! Жених! — закричали сразу несколько человек, указывая на Матвея.
— А кабан где?!
Амбал Махоня, пророкотал, утирая с морды кровь:
— Ишь, кабана ему подай… А где его взять? Ты, гражданин начальник, не на свиноферму заехал.
Ему-то, дубине стоеросовой, море по колено, а порядочным людям полиция много неприятностей может доставить. Сатана, как и подобает местному начальству, взяла дело в свои руки.
— Вы, товарищ командир, его, орясину, не слушайте. Кабан тут рядом со столами шляется. Борька. Только вы поосторожнее — у него в брюхе нечистая сила сидит.
— Разберёмся, — отрезал Шварценеггер. — Показывайте.
Общество зашумело, заозиралось, некоторые — те, что подогадливее, — заглянули под стол. Шустрая Тонька Лушникова нашлась, как всегда, первая:
— Нет его! Сбежал бесов кабан.
— Только что здесь разгуливал. Как полиция приехала, сдристнул…
Шварценеггер уставил суровый взор на жениха:
— Куда ты его спрятал?
— Кого? — прикинулся простачком Матвей.
— Хряка своего.
— Почему это он мой?! — надменно возмутился Матвей. — Хожу за ним, но не владею…
— Знаю, — сказал Шварценеггер. — Кабан казённый, а ты его присвоил.
— Как же, присвоил, ага… Я в Район ездил, отдать хотел, не взяли.
Командир нахмурился:
— У меня нет приказа разбираться, кто чего хотел. Обращайся к начальству. А со мной не темни. Где кабан?
— Кто ж его знает, — пожал плечами Матвей. — Он со мной не советовался, куда смыться. Бесы уволокли.
— На бесов не кивай, — строго сказал Шварценеггер. — Не найдётся кабан, ответишь по всей строгости.
Матвей не пропил мозги окончательно, чтоб сообразить, что нет такого закона, который касался бы утаивания бесов и прочей нечисти, однако понимал: припаять могут что угодно. Повернут так, будто присвоил он государственную собственность, не уточняя, какая это собственность. Как тут не возмутиться?
— А меня закон защитил, когда я от бесов страдал?! — вскричал Матвей.
— Жалуйся по инстанции, — отмахнулся от него Шварценеггер.— У меня приказ.
Сатина подкатила к нему, льстиво улыбаясь.
— Товарищ командир, куда он денется, этот кабанчик. Найдём. Организуем поиск. А вы пока отдохните с дороги. Присядьте, перекусите.
— Мы при исполнении. Служба.
— День и ночь служить — почитай, не жить, — ангельским голоском пропела Сатана. — Да и время обеденное.
— Тут у вас и без нас тесновато.
И на это имелся свой ответ:
— Где тесно, там и место. — Сатана повела рукой: — Бабоньки…
Женщины налетели со всех сторон, расставили чистые тарелки для гостей, уложили вилки-ложки, расставили упавшие лавки и стулья.
— Разве что впрямь перекусить, — Шварценеггер стащил с головы балаклаву. Оказалось, лицом он вовсе не походит на знаменитого актёра и политика, а скорее на Ивана Поддубного без усов. Так и будем именовать его впредь. Вслед за командиром бойцы закатали наверх устрашающие маски, превратив их в обычные шапочки и открыв обычные славянские лица.
— Пожалуйте к столу.
— Не побрезгуйте.
Расселись за столом. Села и полиция: майор и водитель. Вернулись к своим тарелкам и местные. Гостей поместили, перемежая уважаемыми людьми на верхнем краю стола, отчего на нижнем несколько человек остались без места.
— Где закуска, там и чарочка, — промурлыкала Сатана.
Кто ж станет спорить с народной мудростью? Возможно, найдутся такие, но только не среди спецназовцев.
— Мужчины, чего ждёте, налейте гостям, — заливалась Сатана.
Мужчины налили, а гости, хоть и при исполнении, выпили. Народ загалдел, радуясь возможности подружиться с опасными приезжими.
Возле столов тынялся безбашенный подросток Сенька, который сразу приметил, что большинство спецназовцев сняли с плеч автоматы и положили на колени, а один поставил на землю, прислонив стволом к лавке возле себя. И когда бойцы окончательно разомлели от закуски и чарочек, все они поснимали оружие с колен и положили на лавку рядом с собой, чтоб было под рукой. Сеньке словно кто-то шепнул: «Пора». Он выждал момент, подкрался и цапнул автомат. Отбежал в сторону, сдвинул предохранитель, передёрнул затвор — кто, интересно, научил малолетнего засранца с оружием обращаться? — закричал: «Атас!» — и дал очередь над застольем, высадив, наверное, половину рожка.
Сельчане пригнулись к столу, спецназовцы, вскочили, схватили оружие и заняли круговую оборону. А Сенька оцепенел. Он не ожидал, что выстрелы будут такими громкими, что автомат будет рваться из рук, а главное — что на него будет направлен десяток стволов. Он был современным подростком и много раз видел по ящику, как тело преступника рвут пули, выпущенные из таких вот спецназовских стволов.
Женщины закричали вразнобой:
— Не стреляйте! Пацан это…
— Малец он…
— Это же просто Сенька!
— Не стрелять! — прогремел Поддубный, перекрывая женский гомон.
Сенька будто очнулся. Не выпуская из рук автомата, повернулся, юркнул в ближайшую калитку, проскочил по двору мимо дома на зады, пролетел по огороду, топча капусту, выскочил на параллельную Октябрьскую улицу и тем же манером — калитка, двор, огород, — вырвался на околицу и помчался куда глаза глядят, то есть к стоящей в некотором отдалении заброшенной Станции. Спецназовцы бросились вдогонку. За ними — Сенькина мать Лизавета:
— Не обижайте мальчонку! Не троньте парнишку. Отдаст он ваше ружьё…
Затем спохватились мужики и тоже толпой кинулись ловить хулигана. Позади всех бежали женщины — приглядеть, чтобы мужчины не наделали глупостей и не обидели пацана, а заодно чтобы принять участие в захватывающем событии. Матвей топал вместе со всеми. За кабана он не беспокоился. Был уверен, что Магардон сумеет найти местечко, где Бориса Николаевича никто не отыщет.
Полностью вытоптав мимоходом огород Самсоновых, а затем Рукавишниковых, будто по грядкам пронеслось семейство диких кабанов, вся орава высыпала на околицу.
— Вон он! — закричал Иван Иванов.
Все и без него видели Сеньку, подбегавшего к Станции, в развалинах которой имелось немало мест, где можно было схорониться.
— Стой, паршивец! — закричал спецназовец, у которого Сенька утащил автомат, Никита Кирюхин по прозвищу Кирюха.
Мальчишка шагов на пятьдесят опережал спецназовцев, топавших сплочённой группой. Сельчане ломились за ними в прежнем порядке: мужики — впереди, женщины — в арьергарде. Спецназовцы сосредоточились у ворот Станции, окружённой бетонным забором. Собственно, самих ворот давно не было — Жила Калашников подсуетился и сдал их в металлолом, — остался лишь проём, по обе стороны которого на стене намалёвано предупреждение «Свалка мусора запрещена».
— Стойте, — приказал Поддубный. — На территорию не соваться. Харченко, останешься здесь, присмотришь за ними.
Спецназовцы в боевом порядке вступили на двор, заваленный кучами хлама и мусора: битым кирпичом, пустыми пластиковыми бочками с остатками неизвестной субстанции, был там холодильник без дверок, телевизор с разбитым экраном, дырявые вёдра, несколько бетонных плит, сваленных кое-как одна на другую, и прочая дрянь, не стоящая упоминания. Всё на виду. Во дворе прятаться негде. Бойцы, рассредоточившись, двинулись к дверям основного здания. Как только они скрылись, толпа попёрла во двор. Знали, что Сенька не станет палить по односельчанам. А случайной пули по традиционной русской беспечности не опасались.
— Стой! Куда? — заорал Харченко, но его смяли, отодвинули в сторону.
Матвей протиснулся во двор вместе со всеми. Он знал, где искать Сеньку. Впрочем, это знали все деревенские мужики. Каждый из них в отрочестве побывал, и не раз, в Пещёре, или Дыре, как пацаны некогда прозвали известное только им потайное убежище на Станции. Естественно, знание о схроне передавалось от одного поколения другому и дошло до нынешней генерации недорослей, к которой принадлежал и Сенька.
Никому из взрослых, толпившихся во дворе Станции, даже в голове не пришло заглянуть в Пещёру, а тем более сдать мальчишку спецназовцам. Он, конечно, шпанёнок, но свой, берёзовский… Матвей тоже не намеревался выдавать полиции маленького поганца, но застукать его в Пещёре и надрать уши — дело святое. Он потихоньку отделился от толпы и сколь мог незаметно двинулся влево, вдоль главного здания к пристройке, где, как гласила легенда, в прошлом размещались лаборатории.
Он не был здесь тысячу лет. Ничего не изменилось. Даже мусора вроде не прибавилось. Комнаты, каморки и клетушки зияли пустыми оконными рамами, двери были сорваны с петель, полы замусорены обломками каких-то приборов, осколками лабораторной посуды, разодранными тетрадями и книгами, битыми бутылками, кучками экскрементов по углам. Идти надо было с осторожностью, чтоб не наступить на острый осколок или вляпаться в свежее дерьмо, которое свидетельствовало о том, что Станцию посещали совсем недавно. Матвею даже на миг почудилось, что ему по-прежнему пятнадцать лет и жизнь только начинается.
Он прошёл по коридору мимо ряда дверей и свернул в заветную каморку, где находилась Пещёра: пролом в стене — дыра, или лаз, через который можно протиснуться в узкую щель в виде буквы «Г». Взрослому туда не пробраться. Перекладина «буквы» расширялась, образуя подобие небольшой пещеры (что и дало название схрону), и заканчивалась тупиком. Догадаться, как образовался этот замечательный разлом, пацаны не могли, но их это не парило. Неписаное правило запрещало гадить и мусорить в самой Пещёре.
Матвей заглянул в лаз, хотя знал, что увидеть, скрывается ли кто-нибудь в боковой маленькой пещерке, невозможно. Зато услышал несколько голосов, доносившихся из тёмной глубины. Один взрослый, басовитый, и два молодых, хамских. Вот те раз! В Пещёре прятался не только Сенька, но и Борис Николаевич… Матвей подивился, каким образом бесам удалось отыскать тайное убежище. Он прислушался.
— Кончайте базарить, — приказал голос Магардона.
— И то, — согласился голос Елизарки. — Дать ему пинка, пусть валит к чертям.
— Это ты, што ль, чушка, дашь поджопник? — по-блатному гнусавя, спросил голос Сеньки. — Да тебя в упор не вижу.
Елизарка моментально завёлся:
— За «чушку» ответишь.
Сенька, не вступая в обсуждение, потребовал:
— Пошли на фиг отсюда, без вас тесно. И кабана с собой заберите.
На что Елизарка ответил:
— Сам вали отсель, не то кабана натравлю.
— Ты меня кабаном не пугай. Я ему враз рога обломаю.
— А ежели тебя клыками на зуб взять?
— А ежели прикладом по рылу?
Магардон молчал. Очевидно, предоставил юным хулиганам выяснять отношения на понятном обоим языке.
— Тихо вы, — попытался унять их Матвей. — Услышат.
Но Сенька с Елизаркой вошли в раж. Слышно было, как они возятся в тёмной дыре.
— Отвали, чушка, стрелять буду.
Матвей ахнул приглушённо:
— Сдурел?! Себя рикошетом угробишь. Или Борька тебя на куски разорвёт…
Судя по звукам, Елизарка взял на себя управление кабаном и притиснул Сеньку к стенке.
— Уй, блин! Ногу отдавил, — завопил Сенька. — Ну я тебе сделаю.
Несколько секунд спустя он на четвереньках — с автоматом в руке — вывалился из дыры, выскочил в коридор, и Матвей услышал, как он во весь голос орёт во дворе:
— Эй, вы, полиция! Здесь свинья! Здесь!
Надеялся, должно быть, что оттянет общее внимание на кабана, а сам в суматохе сбежит. Матвей бросился к выходу из каморки, но спецназовцы, бежавшие навстречу по коридору, вернули его назад.
— А ты что здесь делаешь? Кто тебя пустил? — грубо спросил Поддубный.
— Я кабана нашёл. Хотел вам сообщить, да вот парнишка опередил.
— Разберёмся… Так где кабан? Там? — Поддубный указал на дыру.
Матвей кивнул. Теперь уж не скроешь.
— Тащи его оттуда.
Матвей вскипел:
— Как? Чай не поросёнок, за ноги не вытянешь.
— Сам придумай, твой кабан, — нахмурился Поддубный. — Подмани как-нибудь. Или сам лезь в дыру.
— Туда хрен залезешь.
Суровый взгляд командира заставил Матвея унять гонор. Делать нечего, подчинился. Подошёл к Пещёре, нагнулся и позвал:
— Сосед, а сосед, выходи.
— С какого это рожна? — спросил из дыры Магардон.
Ответил Поддубный:
— С агромадного. Если не выйдешь, гранату брошу.
«Пусть бросает, — подумал Матвей, — всё равно бесам бежать некуда. Борьку только жалко. Столько мяса зазря пропадёт». В полный же голос сказал:
— Сосед, он гранату достал. Швырнёт ведь не думая.
Вероятно, ложь прозвучала не слишком убедительно. Магардон отозвался, явно обращаясь не к Матвею, а к Елизарке:
— Слыхал? К врагам переметнулся, гнида, коллаборационист грёбанный…
— Говорил я, людям нельзя верить, — отозвался Елизарка. — А этому особо. Сто процентов предаст.
«Приплыл, — уныло подумал Матвей. — Даже глюки матерят».
— Гранату нельзя, — сказал он Поддубному. — Кабана попортите, а бесам — хоть бы хны, в одного из вас вселятся.
Он нагло лгал. Переселить беса из человека в животное относительно легко, а наоборот — из животного в человека — не так-то просто. Нужно, чтобы человек возжелал принять в себя демона и дал бы ему разрешение войти, однако Матвей надеялся, что Поддубному это неизвестно. Тот впрямь заглотил враньё не поперхнувшись.
— Не хотят выйти добром, заставим.
Он извлёк из подсумка металлический цилиндр, чуть потолще школьного пенала, с винтовой крышечкой — вроде тех, что на флягах — на одном из торцов. Матвей догадался, что это дымовая граната. Поддубный отвинтил крышечку, извлёк спрятанный под ней шнурок, рванул его и тут же швырнул гранату в дыру. Было слышно, как она там шипит и мечется, отскакивая от одной стенки к другой. Из пролома повалил чёрный дым.
Через несколько секунд из Пещёры вылетел кабан. Спецназовцы расступились. Не то чтоб они струсили — пытаться задержать Бориса Николаевича было всё равно что встать на пути мчащегося на высокой скорости автомобиля. Затем со двора донеслись испуганные вопли — кабан прокладывал себе дорогу в толпе. Спецназовцы потопали наружу.
Народ вперемешку со спецназовцами высыпал за ворота поглазеть издали на действия Бориса Николаевича. Вырвавшись на простор, кабан повёл себя очень странно, словно принялся не к месту исполнять диковинный танец. Он крутился на месте, бросался то в одну, то в другую сторону и вновь вращался волчком. Можно предположить, что в это время происходило в его, так сказать, недрах. Демоны в панике боролись за управление Борисом Николаевичем, который и сам был до ужаса напуган и плохо поддавался внешнему — хотя правильнее было бы сказать, внутреннему — воздействию, тем более что команды поступали противоречивые.
Мест, подходящих для того, чтобы укрыться от погони, имелось катастрофически мало. Окрестности Станции были пустынны, к тому же справа — если смотреть, стоя в воротах, — ограничены рекой Бологой. Прямо напротив помещалась, как уже говорилось, Слобода, которая могла служить лишь временным убежищем. Где ни спрячешься, рано или поздно найдут. Позади Станции, примерно в полукилометре, виднелся небольшой лесок — тоже ненадёжное укрытие. Так что разумнее всего было сдаться. Самое страшное, что могло произойти с бесами, — возвращение в район, а там: либо ожидание в резерве, либо новое назначение. Вернее всего, их бы даже до поры до времени оставили в нынешнем привычном контейнере, то есть в Борисе Николаевиче. Но гордые демоны не желали сдаваться. Коллеги засмеют.
В общем-то, было не столь уж важно, куда бежать: в Слободу или рощицу. В любой безвыходной ситуации иногда открывается неожиданный выход. Но гордыня и вздорность заели. А главное, бесы не умели управлять Борисом Николаевичем в ручном режиме. Возможно, потому, что в ретроспективе вселение бесов в свиней было разовой акцией, к тому же насильственной…
Естественно, свидетели великого события не видели, что происходит внутри кабана, однако слышали доносящиеся из него крики и могли представить, как разворачивается невидимая снаружи драма.
Вероятно, Магардон направил Бориса Николаевича к Слободе.
— Ты что творишь? К лесу надо! — завопил Елизар.
— Прячемся в развалинах, — рыкнул Магардон.
— Раскомандовался! — провизжал Елизар.
Кабан при этом развернулся на месте и помчался в противоположную от развалин сторону.
— Куда попёр! Назад гони, назад!
— Отвали! Я поведу!
— Водилка не выросла, чтоб водить!
— Борька, жми к лесу!
Затем от устного спора Магардон с Елизаркой, как водится, перешли на личности и кулаки, то есть завязалась самая банальная драка.
Фантастично, сколь долго Борис Николаевич терпел этот бушевавший в нём кошмар. Он был незаурядной и даже героической личностью. И если его выдающиеся достоинства никак не проявились в этом повествовании, то лишь потому, что он ни разу не имел возможности показать себя, будучи игрушкой во власти демонов. Неизвестно, прав ли был сельский ветеринар, полагавший, что Борис Николаевич болен психически, но бесовская распря окончательно снесла ему башню.
— И-и-и-и-и-и! — Борис Николаевич визжал будто двигатель суперджета, входящий в запредельный режим.
Вероятно, он был готов бежать куда угодно, лишь бы избавиться от того, что творилось у него внутри. Случайность расположила его головой к реке. Он сорвался с места и ринулся вперёд, ничего перед собой не видя и не зная, что мчится к знаменательному месту на высоком берегу Бологи, которое в деревне именовали описательно: там, где Пашка утоп. В былые века, в мифические времена советской власти, некий тракторист в дупель пьяный уснул за рулём колёсного трактора «Беларусь», а машина, направляемая рельефом местности, докатилась до означенного места и рухнула с высоты в воду, где и покоится по сей день. Тракториста достали из воды, откачать не сумели. «Беларусь» вытащить не удалось. Глубоко и неудобно тащить. Кабы он с противоположного, пологого, берега скатился, не было бы проблем.
— Борька, стой! — закричал Матвей.
Но кабан мчался к обрыву, как одинокий леминг…
Матвей, неизвестно зачем, бросился вслед за Борисом Николаевичем. Тому ничем нельзя было помочь. Бесы в нём продолжали бесноваться, не помышляя о том, что ждёт их через несколько мгновений. Кабана трясло, шатало на бегу из стороны в сторону, то один его бок, то другой вспучивался и опадал, а позвоночник, вопреки анатомии, выгибался дугой. И только когда Борис Николаевич проскочил край обрыва и пересёк грань, отделявшую твердь от воздуха, а сила тяжести потянула его вниз, к воде, Магардон и Елизар вдруг очнулись и поняли: их, запертых в кабане, как в кабине трактора, ждёт участь легендарного тракториста.
Матвей, подбегая к краю откоса, услышал вопли бесов и успел увидеть, как чёрная кабанья туша ударилась о водную поверхность, взметнув на миг кольцо прозрачных сталагмитов, и пошла в глубину.
К тому времени, когда сельчане и спецназовцы добежали до реки, только круги на воде напоминали о катастрофе.
— Пипец котёнку, — высказал общее мнение Кирюха, успевший отнять у Сеньки свой автомат.
— Как… сказать… — молвил дед Велехов, пытаясь отдышаться.
Он тоже был здесь. Любопытство и амплуа местного летописца пересилили дряхлость и вынудили старца бежать, не отставая от народа. В отличие от древних хронистов он считал долгом историографа наблюдать своими глазами события, о которых повествовал.
— Это как… ы-ха-а-а-а… сказать… ы-ха-а-а-а…
— О чём ты, дед? — спросил Поддубный.
— Дай… ы-ха-а-а-а… дух перевести…
Думается, многие из сельчан могли бы ответить на вопрос командира, но, признавая за старцем первенство, молчали. Восстановив кое-как дыхание, дед сказал:
— Свинья, конечно, не дельфин, но плавать горазда. А ныряет почище утки, метров на десять вглубь.
— Быть не может.
— Отчего же? Дыхание задерживает.
— Понятно, — сказал Поддубный и отдал приказ, — смотреть в оба!
Люди на краю обрыва напряжённо вглядывались в воду, ожидая, что на поверхность вот-вот вынырнет массивная ушастая башка Бориса Николаевича. Время шло, а на речной глади не всплыли ни ухо, ни рыло, а голова тем более.
— Дед, сколько он там просидит? — спросил Поддубный.
Старик задумался.
— Кто ж знает. На чемпионатах он не выступал.
А время шло. Кирюха посмотрел на свои командирские.
— Ого! Я бы столько не выдержал. Видать, всё же пипец котёнку.
«Пипец всему», — подумал Матвей. Власти, авторитету, богатству. Семье. Изменщица Лариса стояла неподалёку, старательно делая вид, что не замечает мужа. Всё — и плохое, и хорошее — ушло на дно вместе с Борисом Николаевичем. А худшее впереди. Всяк, кого Матвей притеснял, кого обидел, кого обобрал, над кем надсмеялся, попомнит ему теперь. Каждый лягнёт, каждый плюнет в глаза. Быть ему до скончания века изгоем и отщепенцем. Каково это — из князей да в грязь? Хоть бросайся в воду вслед за кабаном. На одно лишь оставалось надеяться — примчится «скорая», налетят санитары, скрутят, наденут смирительную рубашку, запихнут в санитарную карету и увезут в районную психушку, где доктора сделают укол и морок рассеется. Зловещая психушка, которую Матвей прежде до смерти боялся, виделась теперь убежищем, желанным пристанищем, чуть ли не родным домом. «Надо только продержаться, пока приедут, — убеждал себя Матвей. — Потерпи…»
Не приехали, и он постепенно стал понимать, что абсурдные перипетии не наваждение, а происходят в текущей реальности. А так ли это, спросить не у кого, хотя вокруг толпится народ. Он подошёл к Поддубному.
— Товарищ командир, кабан впрямь был или мне чудился?
Поддубный нахмурился:
— Я, по-твоему, за коим бесом сюда приехал?
— Не знаю, — сказал Матвей.
— Не знаешь, так не задавай глупых вопросов, — сурово молвил командир.
Он был прав. Глупо вопрошать о пустяках, когда не знаешь, не сознаёшь, что с тобой происходит. Матвей представить не мог, что перемена в его жизни свершится так просто и быстро. Он не был к ней готов. Не знал, радоваться ли избавлению от бесов, или печалиться, что вместе с ними исчезнут почёт, богатство, исполнение любых желаний и прочие блага сказочной действительности, которая стала для него обыденностью. Позже к нему придёт страх: а не ждёт ли его наказание за союз с бесами? Будет ли его судить земное и горнее начальство? И что присудят?
Но самой большой неожиданностью, удивившей его, было сожаление о Борисе Николаевиче. Поистине, какие чувства может испытывать человек к опрокинутой на бок хрюкающей бочке литров эдак на двести пятьдесят, обросшей железной чёрной щетиной? Никаких, если он не свиновод. Однако Матвей испытывал. Покойный Борис Николаевич был добродушный парень, непритязательный, покладистый, довольный жизнью и питанием и не подозревавший, что его откармливают для забоя. Случай свёл его с Матвеем, их сблизили общие испытания, и Матвей печалился о том, что пропал Борис, почитай, зазря. По уму, если б его забить, мяса и сала вышло бы центнера полтора чистым весом. А то и больше. Мысль была не слишком справедливой по отношению к товарищу по страданиям и борьбе, герою-камикадзе, но нельзя забывать: как ни печально, но свиньи именно затем созданы, чтобы мы их резали и ели.
Матвей зажил как прежде. Иногда он строит предположения о том, что сталось с бесами. Может, спокойно живут себе в воде, на воле, питаясь раками и рыбой. Ведь описано у Пушкина, что бесы обитают в море. Так почему бы им не обосноваться в реке? Питание, правда, скудновато: живности в Бологе осталось немного.
Или, скажем, вселились они в какого-нибудь окунька… Нет, вряд ли оба в одного. Наверное, каждый нашёл для себя персонального, если рыбные ресурсы позволили. И вот интересно, что произойдёт с рыбаком, который выловит рыбёшку, инфицированную бесом?.. И кто попадётся на крючок первым: Елизарка или Магардон? Сам-то Матвей, как прежде, рыбу не ловил, так и на будущее зарёкся. Или ещё вариант: сидят, скажем, бесы в мёртвом Борисе Николаевиче, как моряки в затонувшей подлодке, ждут, собрав волю в кулак, пока раздутая туша кабана всплывёт на поверхность, и тогда… Что тогда? «Да какая, блин, разница…» — думает Матвей. Теперь это не его забота.
Пережив взлёт на вершины власти и падение в ничтожество, в парии, он стал философом и нередко размышляет о вещах, которые доселе никогда не приходили ему в голову. Порой после лишней кружки бражки в нём разгорается романтический настрой, он вспоминает слова ветеринара о безумии и разуме, и гордится тем, что был близко знаком с первым разумным кабаном не только на нашей планете, но, вероятно, во всей Вселенной, если, конечно, доктора не занесло на повороте, и Борис Николаевич был самым обычным, ничем не примечательным существом, по случайности столкнувшимся с представителями чужой злобной цивилизации, которую люди называют нечистой силой. Однозначного ответа нет, потому что кости Бориса Николаевича лежат на дне Бологи, занесённые донным илом, и невозможно узнать, кем он был на самом деле.
«А был ли? — думает Матвей. — Или только чудился…»
Разумеется, он перебрался из хором в старый родительский дом с грязевой лужей во дворе. Весной лужа наполняется водой, в середине лета пересыхает, а осенью вновь полна грязи. Давно пора бы засыпать, но он всё не соберётся.
Вопреки тревожным ожиданиям Матвея, мало кто в Берёзовке поминает его лихом. Кроме, конечно, вдовы Мишки Дьякова и её сестёр по несчастью, лишившихся мужей. Те не устают его проклинать. Матвей на них не в обиде: понимает, что несчастным женщинам проще винить в своей горькой доле деревенского алкаша, чем Бога или судьбу. Кстати, получил он новое прозвище — Бес.
Бывший владелец супермаркета Чурбанов тоже впал в полное ничтожество, едва сводит концы с концами и стал постоянным собутыльником Матвея. О чём бы они ни беседовали, разговор рано или поздно сводится к обвинениям:
— Никогда не прощу, Бес, что ты мне жизнь сломал. Ну вот зачем тебе был нужен магазин? Ты хату в хлев превратил, а на супермаркет замахнулся…
Матвей, как прежде, оправдывается, но и нападать научился:
— Я-то при чём? Ты сам виноват — вишь как размахнулся: су-пер-мар-кет. И не выговоришь. Вот городские и отобрали. Знай, мол, меру…
Несколько раз они подрались, но со временем взаимные упрёки стали застольным ритуалом, отказываться от которого ни один из них не пожелал бы. Как-никак напоминание о былом величии.
Недавно Матвей получил посылку. Ни разу в жизни ему не присылали ничего подобного — даже родители, когда он служил в армии. А эта с какой вдруг радости? И от кого?
— Читать умеешь? — спросил его почтальон, доставивший почтовое отправление. — Вот здесь на коробке обратный адрес.
Вот оно что! Подарочек из Района. Наверняка от той ведьмы, что пыталась кабана зажилить… Матвей отнёс посылку в скворечник на краю огорода, поднял доску с очком — дыра была маловата — и швырнул ящик в выгребную яму.
Дураков нет открывать посылки из Района.