Бодрый реквием по простодушной эпохе
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2023
Николай Верёвочкин родился в 1949 году в Северном Казахстане. Окончил Казахский государственный университет. Издал семь книг. Несколько рассказов из первой книги вошли в хрестоматию «Русская словесность» для 5 класса казахстанских школ (2001). Лауреат конкурсов СОРОСа в номинациях: «Современная пьеса» («Ковчег-транзит, или Время строить лодку») и «Современный роман» («Зуб мамонта»). Лауреат «Русской премии» за 2006 год (повесть «Человек без имени»). Печатался в журналах «Дружба народов», «Знамя» и др. Живёт в Алма-Ате.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2022, № 7.
1
В Новостаровку Ленин ехал на грузовой машине марки ЗИЛ.
Голова вождя выпирала в пустоту за пределы заднего борта, висящего на цепях параллельно земной поверхности. Вдохновенно прищурившись, Ленин смотрел бронзовыми лукавыми глазами на скомканную в правой руке бронзовую кепку.
Кепка, надо признать, скульптору не удалась. Она напоминала толстого кролика. На встречном курсе кепка проплывала под ослепительно белыми облаками, и её вид веселил Ленина.
Правильнее было бы транспортировать вождя стоя. Но не по этой дороге. Редкий автобус после дождя доезжал до Кривоносово, а это как раз на середине пути к Новостаровке, северной Венеции.
Во избежание потёртостей, царапин и сколов Ленин лежал на соломе, а от бортов был обложен соломенными же тюками. Для надёжности его опутали пеньковой верёвкой, местами сильно разлохмаченной.
Выглядел Владимир Ильич Гулливером в стране лилипутов.
— Много чего возил, а Ленина не доводилось, — сказал перед рейсом на станции Сулы водитель Крутев, прозванный в народе за пристрастие к некачественным сортам табака Никотин Никотинычем. — Не гравий с ишимского карьера. Большая ответственность. Вяжи его крепче, ребята.
Не зря озабоченно скрёб пегую щетину Крутев. Чем ближе подъезжали к Новостаровке, тем неровнее становилась дорога. Сушь кончилась сразу за Кривоносово. Малые лужи сменялись всё более обширными лывами.
ЗИЛ напоминал баркас в штормящем море.
При этом волн не было.
Странное впечатление: волн нет, а баркас качает.
Преодолев четыре лужи, машина застряла в пятой, самой обширной.
Она напоминала макет океана, из которого островами и континентами торчали комья и пласты жирного чернозёма.
— Всего Ленина, трах-тарарах, грязью обляпали. Чем монументы воздвигать, лучше бы дорогу как положено сделали, — выразился Никотиныч, может быть, и справедливо, но крайне неинтеллигентно.
На что сопровождающий груз новостаровский участковый Галушко Фёдор Евлампиевич сурово нахмурился и приструнил вольнодумца:
— Ты мне ещё поговори, поговори, диссидент марьевский. Договоришься.
Галушко имел такой внушительный, такой бочкообразный вид, что, замени старшинские погоны на, допустим, полковничьи, никто бы и не заметил.
— А чего я, трах-тарарах, такого сказал? Ничего я, трах-тарарах, такого не сказал. Вот привезём, мало того, что чумазого, так ещё и побитого, Ленина, кто отвечать будет? Чем тебе хорошие дороги не нравятся? Рассуждаешь как враг народа, трах твою в тарарах!
Не смотри, что щуплый, а нацепи на промазученную фуфайку Никотиныча хотя бы и генеральские погоны, фиг бы кто заметил. Суворов тоже большого пуза не имел. Дело не в пузе, а в характере.
Сердитый Крутев открыл дверцу и, опасаясь не достать дна, осторожно, по-женски, погрузил ногу в шоколадную лужу. Человек он был стреляный во всех отношениях и давно не доверял барометрам, как, впрочем, и всему остальному. Проигнорировав «великую сушь», для поездки в Новостаровку он переобулся в бродни. Окрестности этого села в районе звали Мокрым углом. За грехи ли, за добродетели её жителей, Новостаровка с её Солёным озером притягивала к себе дожди. Об этой особенности знали все грибники области.
Распространяя по лесостепному приволью мрачные трах-тарарахи и клубы ядовитого дыма, Никотиныч обошёл вокруг машины, гоня перед собой мутную волну.
Мимоходом, выдрав клок соломы, обтёр большую голову вождя, проверил надёжность цепей, на которых висел задний борт, и крикнул:
— Эй, корреспондент, скинь-ка тюк!
На одном из тюков в ногах Ленина сидел младший литературный сотрудник районной газеты «Плуг прогресса» Петя Пышкин — человек лет восемнадцати, очень похожий на свою фамилию: пухлый и румяный. Несмотря на молодость, он, как и Никотиныч, не доверял местному климату и надел плащ-палатку.
Шла вторая неделя работы в штате, и это была его первая самостоятельная командировка. Петя Пышкин крайне возбудился ответственным заданием и заранее представлял событие, обдумывал вопросы, которые он задаст его участникам.
Всё могло случиться, любая мелочь могла сорвать репортаж. Мог подвести старенький ФЭД, висевший у него на шее подобием бинокля. Петя мог в суматохе ошибиться с выдержкой и навести не ту резкость. Мало ли из-за какого пустяка можно сорвать задание. Скажем, засохла паста в шариковой ручке — и всё, привет, приехали.
Петя Пышкин был человеком серьёзным и запасливым. В стареньком офицерском планшете, доставшемся от отца, лежал набор шариковых ручек, вечное перо, два блокнота, бутерброд с «колбасыром», завёрнутый в областную газету «Ишимские зори». В «Плуг прогресса» Петя никогда не заворачивал продукты питания и очень не любил, когда это делали другие. Лежали в этом планшете среди самых необходимых вещей две книги: большая шпаргалка — «Справочник работника печати» и Антуан де Сент-Экзюпери: «Планета людей», «Южный почтовый», «Военный лётчик», «Маленький принц», очерки, репортажи, письма. А также две заветные тетради — его и Вампирыча.
Никотиныч распотрошил тюк и втоптал под задние колёса отказывающуюся тонуть солому.
— Так и тюков не напасёшься, — проворчал он, сполоснув бродни, а, садясь за руль, посмотрел на начищенные до блеска хромовые сапоги Галушко и намекнул с тайным злорадством, — толкнуть бы надо.
Участковый решительно распахнул дверцу кабины. Полюбовался своим зыблющимся отражением в жидком зеркале шоколадной лужи и столь же решительно её захлопнул. Под вызывающий сострадание надрывный скулёж пожилого грузовика засмотрелся на пейзаж по правую сторону дороги.
Любоваться особенно было нечем. Лужа. Опаханный под самые корни берёзовый колок одиноким островком торчал в океане пшеничного поля. Любимый сюжет местного художника Манзи. А у самого горизонта, сливаясь с небом, синеет кусочек Солёного озера, словно бы выщербинка в планете.
Этот пейзаж, как надпись на картине, предварял дорожный указатель со стрелкой: «Коммунизм» — 5 км. Какой-то шалун соскоблил «совхоз», и выходило, что до мечты всего прогрессивного человечества остались какие-то пустяки, рукой подать. Но, пожалуй, по такой дороге до него никогда не доехать. Так подумал Галушко и вздрогнул, когда его мысль, слово в слово, разве что с добавлением очередного трах-тарараха, повторил вслух Никотиныч.
Посмотрел с подозрением Галушко на вольнодумца, читающего чужие мысли, и пробормотал в некотором смущении:
— Поговори мне, поговори…
Но в это время пейзаж ожил. Выкатив из-за колка, нарисовался «Кировец-700».
Галушко стремительно высунулся из кабины и замахал ему форменной фуражкой. Жесты были, с одной стороны, радушно приглашающими, с другой — требовательно повелительными.
— Это вы нарочно нашим чернозёмом Ленину глаза залепили, чтобы наших дорог не видел? — спросил весёлый тракторист Фельд, цепляя трос к своим семиста лошадиным силам.
И участковый Галушко по инерции осадил очередного вольнодумца:
— Ой, ты у меня дошутишься.
— А чего бы нам и не пошутить? — отвечал за тракториста Никотиныч. — Мы, трах-тарарах, родились там, куда других за грехи ссылали. Куда нас, трах-тарарах, высылать? В Москву, что ли?
— Ну, народ! Вот поговори с таким народом, — посочувствовал сам себе Галушко.
И, отвернувшись от бессовестного народа, с мрачной подозрительностью стал изучать родное раздолье.
«Кировец» буксировал ЗИЛ с Лениным без видимых усилий. Как торпедный катер шлюпку.
Петя Пышкин сидел на соломенном тюке в ногах статуи и пытался записать мысль в блокнот. Блокнот и ручка тряслись несинхронно, и мысль записать не удавалось.
Завести такую тетрадь ему посоветовал Федот Фёдорович Вампилов, которого сотрудники районки ласково звали Вампирычем.
Вампирыч был личностью всесторонне развитой, титанической. Не с кем его было сравнить среди ныне живущих. И только Леонардо да Винчи соответствовал широте его натуры. Вампирыч писал фельетоны в стихах. А однажды сочинил фельетон в форме венка сонетов. Фельетоны писались в основном безадресные, но акростихом: начальные буквы строк составляли имя и должность отрицательного героя. Помимо прочего, резцами, сделанными из спиц старого зонтика, он вырезал гравюры по дереву и линолеуму. Из старого велосипеда соорудил первую в райцентре ветроэлектростанцию, от которой работало механическое пугало на его огороде. Придумал авторучку-фонарь, чтобы творить по ночам, не включая света и не тревожа домашних. Был Федот Фёдорович большим авторитетом в рыбной ловле. В частности, именно он изобрёл, сконструировал и смастерил подводную подзорную трубу с подсветкой. Сунет её в лунку, и уже не сомневается — есть ли рыба, или нет. Местные интеллигенты обзывали его обидным словом «мейерхольд»: на сцене народного театра поставил Вампирыч пьесу собственного сочинения «Первая борозда», в которой сам же и сыграл роль главного героя.
У него была масса других талантов и достоинств.
Но был и один недостаток: он был запивалой. Не путать с запевалой.
Иногда он уходил в рассвет. Так поэтично называл редактор его запои. В таких случаях считалось, что он направлен в командировку в совхоз «Рассвет». Из «командировки» Вампирыч возвращался с безадресным очерком на моральную тему. Как правило, о вреде пьянства. Именно эти очерки склонили Петю Пышкина ступить на стезю газетчика. Вампирыч, познакомившись с юным внештатником, взял над ним шефство.
— Неправильная у тебя фамилия, Петя, — сказал он при первой встрече.
— Отчего же она неправильная? Фамилия как фамилия.
— Ошибочка вышла. Должно быть, в метриках вместо «у» «ы» записали. Я тебя Пушкиным буду звать. Не возражаешь?
Среди сотрудников «Плуга прогресса» существовала легенда. Она сводилась к утверждению: очерки за Вампирыча пишет редакционная бабушка — секретарь-машинистка тётя Соня. И это отчасти было похоже на правду. Как-то заглянул Петя в рукопись Вампирыча — и среди закорючек, петель и палочек не разобрал ни слова.
Впрочем, вскоре выяснилось, что это — скоропись. Окончательно развеял эту легенду Вампирыч, когда приобрёл пишущую машинку «Москва» в личное пользование и отказался от услуг тёти Сони.
При первой же встрече с Вампирычем Петя выразил горячее желание написать очерк о герое Абдикариме Омархайямове.
Вампирыч, пожилой седовласый человек с усами и бородкой клинышком, отдалённо похожий на Пришвина, покашлял в кулак и ответил обидно:
— Очерк написать — это тебе не навоз на первую полосу вывезти. Я вот тоже хочу побить рекорд Юрия Власова. Так и что с того? Хотеть не вредно. Но, знаешь, сколько тонн железа надо перетаскать, чтобы побить рекорд Власова? Вот, смотри.
И с этими словами он достал из нагрудного кармашка ключик, отпер им ящичек стола и показал Пете тайну тайн — свою заветную общую тетрадь. Это было что-то вроде склада запчастей для будущих очерков, фельетонов и статей. Отдельно складировались эпитеты, отдельно метафоры, сравнения, неологизмы. Здесь был раздел, озаглавленный «Задумки и сюжеты», разделы «Народная мудрость», «Слухи, домыслы и невероятные факты». Много чего было в этой тетради. Были там и фамилии будущих героев, под каждой из которых, как на полочки, выкладывались факты, детали и подклеивались газетные вырезки.
В тот же день Петя выцыганил у знакомого бухгалтера гроссбух и разбил его на разделы. Этот поступок вызвал у Вампирыча не ревность, а, напротив, отцовскую нежность. У Вампирыча, как и у многих гениев, не было собственных детей, и, казалось бы, навсегда уснувшие отцовские чувства вдруг пробудились и щедро излились на Петю Пышкина.
— Изучай, — протянул он свою тетрадь новобранцу, — да смотри не потеряй. Этой тетради лет двадцать. Изучишь — вернёшь с благодарностью.
У Вампирыча появился новый смысл жизни: воспитать наследника своего таланта. И начались Петины университеты.
— Газетчик, — вещал Вампирыч низким голосом заговорщика, — это чеширский кот. Появился ниоткуда, послушал, ухватил суть и растворился незамеченный. Одна улыбка среди ветвей. Газетчик — это скупой рыцарь, который отовсюду собирает факты по копеечке. Вот ты говоришь — очерк об Абдикариме. А я о нём собираю материалы уже пятнадцать лет. Время от времени пишу о нём заметки и зарисовки. Но очерк должен появиться своевременно — ни часом позже, но и ни часом раньше. Спросишь, что это за час? Отвечу. Жду, когда Герой Советского Союза Абдикарим Омархайямов станет Героем Социалистического Труда. И вот тогда я открою заветную тетрадь и по материалам, которые собирал пятнадцать лет, напишу очерк. За одну ночь. И этот очерк перепечатают все областные, республиканские и союзные газеты. Возможно, и пресса стран народной демократии. Вот что я называю выстрелить вовремя. И последний совет. Не пиши о всем известных героях. Героя нужно открывать самому. Вот с чего тебе вдруг загорелось написать очерк именно об Омархайямове? Его и без тебя со всех сторон описали.
— Он мне жизнь спас.
— И как же он тебе её спас?
— Я тонул, а он меня спас.
Вампирыч сделал губы гузкой, поскрёб затылок и сказал назидательно:
— А вот врать журналисту никак нельзя. Писателю можно и даже должно, а журналисту возбраняется. Омархайямов, конечно, герой, только плавать он не умеет. Топор лучше его плавает.
— В том-то и дело, — отвечал, застыдившись и мысленно ругая себя за болтливость, Петя.
Но поздно было хранить одну из печальных тайн его жизни — неудавшуюся попытку самоубийства, — и Петя в общих чертах передал событие двухлетней давности.
Девочка, имени которой он, естественно, не назвал бы и под пыткой, отвергла его любовь. Дружили-дружили с самого детсада, и вдруг — откуда ни возьмись — Вадик из параллельного класса. Муки молодого Вертера Петя описывать не стал. Вампирыч был сорокалетним стариком и всё равно бы не понял его.
В общем, решил Петя Пышкин обставить уход из жизни как несчастный случай. Гулял по понтонному мосту. Перегнулся через верёвочные перила, поскользнулся и, как был в одежде и с рюкзаком за спиной, свалился на самой середине в воду.
Собственно, с этого момента он и начал свой рассказ, опустив всю любовь, суицидальные настроения и некоторые детали.
Например, три булыжника в рюкзаке.
Дело было во второй половине сентября. Вода становилась неприятно тёмной, и по ночам в тихих заводях появлялись тонкие, как оконные стёкла, льдинки.
Бултыхнулся Петя, но, несмотря на довольно тяжёлый рюкзак, сразу ко дну не пошёл, а принялся себе на удивление отчаянно бороться за жизнь. Воздух между одеждами стал на некоторое время спасательным жилетом.
И пока Петя барахтался, на мосту остановился УАЗик, толстый дядька в фетровой шляпе цвета шоколада выскочил из машины и плюхнулся рядом с Петей. И шляпа при этом не слетела.
И стали они барахтаться вдвоём.
— Рюкзак сбрасывай! — приказал дядька в шляпе, и Петя подчинился. Без рюкзака тонуть стало труднее.
Между тем течение потихоньку относило их от моста.
И дядька его спрашивает:
— Ты плавать умеешь?
— Немножко умею, — отвечает Петя.
— А я так и не научился, — говорит толстый дядька, барахтаясь по-собачьи. — Давай спасай.
К счастью, полному человеку не так-то легко утонуть даже при желании.
— Не умеете, зачем прыгать было? — попенял ему Петя.
Ухватил спасателя одной рукой за ворот плаща, а другой стал подгребать к валуну, торчащему из воды. Валун, если бы ни его малые размеры, можно было бы назвать и островом. Но звали его просто Лбом.
Лоб был гладким и скользким.
По мосту с двух берегов к месту происшествия бежали рыбаки, а наперерез утопающим, отвязавшись от камыша, плыл на резиновой лодке старик Петров. Плыл и матерился на весь Ишим, сверкая толстыми линзами очков, потому что плыть на резиновой лодке против течения, подгребая обрезанными вёслами, дело нервное.
Отбуксировал старик Петров Петю и толстого дядьку ото Лба к берегу, а прибежавшим на помощь рыбакам рассказал, как Петя Пышкин спас свалившегося в воду дядьку.
Рыбаки смачно хлопали Петю по мокрой спине, одобряя его действия. Петя пытался возражать, но незнакомый дядька в шляпе, натянутой по самые брови, неожиданно поддержал старика Петрова и подтвердил героический поступок Пети Пышкина.
Старик Петров раздухарился и стал советовать незнакомцу не пренебрегать закуской после выпивки.
Тут незнакомец, ухватившись двумя руками за обвисшие поля, снял шляпу. Один из рыбаков ткнул деда вбок локтем и прогундосил:
— Глаза-то разуй.
Старик Петров разул глаза и без перехода, не меняя интонации, продолжил:
— Здравствуй, товарищ Омархайямов. Богатым будешь, не узнал тебя в шляпе с перепугу. Запомни, Петька, своего спасителя. Если бы не товарищ Омархайямов, утянуло бы тебя в бучило к налимам.
Вот так и познакомился Петя Пышкин с одним из самых уважаемых людей в районе.
И никто не узнал о тайном умысле Пети. Кроме Омархайямова, который, конечно же, на спуске к мосту видел, как неуклюже и совсем не случайно перевалил через перила Петя Пышкин. Однако он сказал, стуча зубами от холода:
— Героический парень. С таким только в разведку ходить.
— Надо бы его медалью «За спасение утопающих» поощрить, — предложил старик Петров.
— Не надо, — отвечал Петя, стуча зубами и опуская голову.
— Спасти человека — какая ещё награда нужна? Так, Петька? — поддержал его скромность Омархайямов.
Петя кивнул, не поднимая головы.
Тут подъехал УАЗик, и Петю подбросили к дому.
— Однако как же я заявлюсь на бюро мокрой курицей? — забеспокоился Герой, посмотрев на свои противоударные водонепроницаемые часы. — У тебя, Петька, утюг есть? Спасай.
О беседе, которая состоялась между ним и Омархайямовым, пока бабушка, охая и причитая, сушила утюгом одежды гостя, Петя не счёл нужным рассказать Вампирычу. Как, впрочем, и никому другому. Они сидели в трусах на кухне, пили чай, и Омархайямов рассуждал о том, что в жизни есть вещи, которые кажутся самыми важными, а пройдёт время, и они становятся пустяками и забываются. А есть такие пустяки, которые со временем вспоминаются как самое важное. Жизнь и состоит из таких пустяков. А прощаясь, шепнул на ухо: «Надоест жить — помоги кому-нибудь. Легче станет».
— Интересный факт, — сказал Вампирыч, раскрывая заветную тетрадь. — Не врёшь?
— Продам всех вождей за одну копейку, — поклялся Петя.
И Вампирыч занёс этот случай в досье Омархайямова.
Петя смотрел на слоисто-кучевые облака и представлял, как выглядит его лесостепная родина с высоты околоземной орбиты.
Петя был из числа тех редких людей, которые свою малую жизнь меряют в космических масштабах. Он постоянно чувствовал себя жителем маленькой планеты, затерявшейся в бесконечном пространстве. Другие люди тоже знают об этом, но чувствуют это очень немногие. Только те из них, кто любит Экзюпери.
Лишившись тюка, Петя сидел на бронзовой ноге Ленина, смотрел в ослепительное небо родного захолустья, слушал плеск великой лужи под колёсами, и на душе его было так беспричинно хорошо, что он запел: «Облака, белогривые лошадки…» — а потом достал из планшета бутерброд с «колбасыром» и медленно съел. Аж слёзы на глазах от наслаждения выступили.
2
В Новостаровке Ленина ждали с утра.
У пустого постамента с торчащими штырями, на которые нужно было насадить основание памятника, стоял кран. В его кабине, облокотившись о руль, скучала монументально неподвижная крановщица Фрося.
Экономно моргая — с интервалом в минуту, — она наблюдала семейство уток, степенно плавающих в залитом дождями кювете.
Время от времени утки опускали головы, исследуя глубины лужи и демонстрируя хвостики. Вода в придорожном кювете была мутной, глинистой, а утки — снежно-белыми, как одежды святых, к которым не пристаёт житейская грязь.
По другую сторону постамента стоял УАЗик. Все четыре дверцы были распахнуты и напоминали хитиновые крылышки майского жука.
Во внедорожнике, помимо водителя Кнюкшты, сидели, ожидая приезда Ленина, парторг, профорг, председатель Новостаровского сельсовета и заведующий клубом.
В нервном нетерпении автор скульптуры, Атымтал Ибраев — выходец из здешних мест — искусственным спутником кружил вокруг постамента, насвистывая упругий, но несколько однообразный мотив «Болеро» Равеля. Седые волосы напоминали парик. Одет он был исключительно в коричневый вельвет. Кепка, костюм, туфли и даже галстук-бабочка — всё из вельвета. И только платок торчал из нагрудного кармашка ослепительно белой салфеткой. Столичный житель, он кое-что знал и приехал в родные места не только на открытие памятника. Главной его целью было ваяние бюста легендарного Абдикарима Омархайямова. Атымтал не был ни пророком, ни ясновидцем, но у него работал в наградном отделе ЦК хороший знакомый. От него он и узнал, что Абдикарим с большой долей вероятности скоро станет дважды Героем, а значит, на родине его должен быть установлен бюст.
Самым представительным из встречающих выглядел водитель Кнюкшта, отдалённо похожий невозмутимостью и сдержанностью на министра иностранных дел Громыко. Облокотившись на руль, он изучал крановщицу Фросю, наблюдавшую уток в кювете. Парторг с завклубом горячо обсуждали международное положение. И в частности Карибский кризис. Председатель поселкового совета с унылым выражением лица внимательно читал областную газету. А профорг, уронив голову на грудь, безыдейно спал и видел во сне передовую доярку Нюру в легкомысленном виде. Немного поодаль, на скамейке, для надёжности сваренной из арматурных прутьев, сидели прикреплённые к крановщице рабочие: Серёга Мурзасов — Метр с Кепкой и Лёха Абрамов — альбинос, прозванный за снежно-розовый оттенок кожи Мавром. Они курили кубинские сигареты «Партогас», от которых прочищались мозги и наворачивались слёзы на глазах, и с трудом вспоминали вчерашний вечер.
Утки взволнованно закрякали, голуби слетели с проводов, встречающие, кроме Кнюкшты и Фроси, встрепенулись. Вывернул из переулка и покатил по главной улице Новостаровки заляпанный грязью «Кировец», буксирующий ЗИЛ, в кузове которого на ноге Ленина сидел инкогнито младший литературный сотрудник районной газеты.
Участковый Галушко доложил о прибытии, пожаловавшись при этом на плохое состояние дороги.
— Ну, вы его и измызгали. Волоком, что ли, волокли? — с осуждением покачал головой полусонный профорг и, зачерпнув ведром воду из лужи, окатил бронзовую голову.
— С гуся вода, с Ильича сухота, — продемонстрировал дородной крановщице чувство юмора Никотиныч.
Но Фрося пропустила шутку мимо ушей, даже глазом лишний раз не моргнула.
Таких Никотинычей в её синий комбинезон уместилось бы трое. Ещё бы и место осталось для маленькой собачки. Плюгавый мужик пошёл. А туда же — заигрывает.
Обременённые властью новостаровцы принялись горячо обсуждать, как половчее установить монумент на пьедестал и при этом не повредить произведение искусства, не оборвать провода и никого не покалечить.
Петя Пышкин, следуя завету мудрого Вампирыча, спрыгнул с кузова и растворился среди народа, чтобы, не привлекая внимания, наблюдать за событием со стороны. Однако оставаться незаметным в его фронтовом наряде было крайне затруднительно. Он подсел на скамейку к рабочим, которые в чрезвычайно вальяжных позах закурили по новой сигарете и с несколько ироничными выражениями лиц наблюдали за стихийной планёркой.
— Кина не надо, — прокомментировал Серёга.
— Комеда, — согласился Лёха.
Село выглядело богато и чисто. Главная улица заасфальтирована и обрамлена сосенками вперемежку с берёзками. В каждом палисаднике — ёлочки, рябинки, дикие яблони. Дома побелены, ограды покрашены. И ни одной коровьей лепёшки.
— Дорогу давно заасфальтировали? — спросил Петя.
Парни сурово посмотрели на него, и один переспросил:
— Чего? Ты кто такой?
Петя представился и пожал руки новым знакомым.
— А как Абдикарим директором стал, так и заасфальтировали, — сказал Лёха.
А Сёрега добавил:
— Попробуй не заасфальтируй.
— И деревьев много насадили, — заметил Петя.
— На одну душу населения на одно дерево больше, чем в Алма-Ате, — похвастался Лёха.
А Сёрега добавил:
— Попробуй не насади.
— А то что?
Парни посмотрели на Петю, как на малое дитя, не разумеющее простых вещей, разом хмыкнули, и Лёха разъяснил:
— Взять, к примеру, ты — хозяин. Вот тебе саженцы даром привезли — ухаживай. Деревце не примется — с тебя штраф. Сколько деревьев не примется, настолько и умножай. Усёк?
— А если примутся?
— А если примутся все, — премия.
— И большая премия?
— А сколько штрафов наберут, — такая и премия.
— Справедливо, — одобрил местные нравы Петя.
— Справедливо, — согласился Лёха и добавил, — если все деревья примутся.
Между тем спор не утихал. У каждого спорщика было своё мнение по поводу того, как цеплять, за что цеплять и надо ли вызывать электрика, чтобы на всякий случай снял провода с ближайшего столба. Особенно горячился завклубом и по совместительству режиссёр театра теней Акоп Тополян, то и дело в отчаянии восклицавший: «Ну как вы не понимаете! Это же элементарно!» И, вытянув руку, которая должна была изображать стрелу крана, он наглядно показывал, как надо действовать правильно. Чем дольше длился спор, тем сильнее опасался за судьбу скульптуры её автор. Его вращения вокруг пустого пьедестала становились всё быстрее. Порой он резко останавливался, поправлял галстук-бабочку и пытался высказать своё мнение, но из-за крайней интеллигентности и тихого голоса сделать ему это не удалось ни разу.
Жирные, благодаря близкому соседству с элеватором, голуби, потревоженные приездом Ленина, покружившись над селом, снова расселись на провода и хором заворковали. Свободные от работы жители села — любопытствующие граждане преклонного возраста и несовершеннолетняя мелюзга — плотным кольцом окружили место события.
Крановщица Фрося, окаменев в монументальном спокойствии, всё так же наблюдала за утками. Даже моргать перестала. Как из гипса женщину вылепили — хоть саму на пьедестал устанавливай.
В долгом споре истины не родилось.
— Надо Абдикарима звать. Пусть сам Абдикарим решает. А то уроним Ленина, кто отвечать будет? — густым басом подвёл итог дискуссии участковый.
Парторг хотя и поморщился, но стерпел явное покушение на руководящую и направляющую роль партии и собственный авторитет.
— Паша, — обратился он к водителю, — слетай в контору, пусть вызовут по рации Абдикарима.
Хлопнув четырьмя дверцами, Кнюкшта полетел.
И когда он улетел, заведующий клубом сказал с сомнением:
— Только до памятника ли сейчас Абдикариму? У него своя беда.
— Что за беда? — спросил Галушко.
— Пока ты отсутствовал, соседская корова китель его сжевала.
— Сжевала — новый купит, — легкомысленно заметил Галушко, — беда не большая.
— Китель бы ладно. Только вместе с кителем она и звезду сжевала.
— Шутишь? Пошути у меня! — вскричал Галушко.
— Какие шутки? Дело серьёзное. Можно сказать, политическое.
— Ну, ни на минуту нельзя отлучиться, — расстроился участковый.
— Интересно, при утере звезда восстанавливается? — спросил профорг.
Но вопрос его повис в мрачной тишине. И только заведующий клубом пробормотал с большим сомнением:
— Это тебе не значок ГТО. Это похлеще, чем партбилет потерять.
— Может, всё и обойдётся, — предположил профорг.
Все посмотрели на него сурово, и профорг, смутившись, вернулся к предмету спора:
— Вот я думаю, как Ленина поставить — лицом к конторе или к школе?
Не утерпел Никотиныч, язва, и поделился своим мнением:
— Конечно, к конторе. За школьниками мамки с папками наблюдают. А за конторскими глаз да глаз нужен.
Фрося шутку оценила и повела бровью.
Будь её воля, поставила бы она Ильича лицом к просвету между школой и комбинатом бытового обслуживания. Именно в этот просвет над бирюзовыми водами озера Солёное под звуки двух гимнов каждое утро встаёт солнце. Пусть стоит Ильич и любуется местным пейзажем.
Абдикарим Омархайямов вышел из машины, снял кепку и вытер бронзовую лысину ослепительно белым платком.
Он был неотразимо похож на вождя мирового пролетариата, лежащего на соломе в кузове ЗИЛа.
Хоть самого на пьедестал ставь.
Пожав всем руки, включая и Петю Пышкина, он спросил, слегка картавя:
— Проблема?
Выслушав хоровое разноголосье и вникнув в суть, Абдикарим подошёл к крановщице Фросе и спросил:
— Что думаешь, Ефросинья Прокопьевна?
Фрося ожила. Голос её был похож на духовой инструмент тубу. Приняв его за дальние раскаты грома, плавающие в кювете утки переполошились, закрякали и в тревоге посмотрели на небо, а голуби разом взлетели, оставив после себя раскачивающиеся провода высокого напряжения.
Крановщица обстоятельно, под одобрительное кивание Серёги и Лёхи, поделилась своими соображениями: по сю пору обмотать кошмой, вот так по кошме перепоясать тросом, вот здесь подцепить крюком, а сюда подтянуть дополнительный трос для подстраховки, закрепив жимками здесь и здесь, чтобы центр тяжести был аккурат по центру. За каждую ногу закрепить по канату в растяжку, чтобы избежать люфта и направить на штыри. Всего-то и делов.
Выслушал её, Абдикарим Омархайямов сказал: «Действуй!» — сел в машину и уехал.
— А нам-то что делать? — крикнул вслед Галушко.
— Не мешать, — ответила крановщица Фрося, принимая командование на себя. — Брысь из-под стрелы!
Хотел было участковый Галушко осадить строптивую крановщицу, но сдержался: по горькому опыту взаимоотношения с собственной женой он знал, как опасно вступать в пререкания с крупными деревенскими женщинами.
Через пятнадцать минут Ленин уже стоял на пьедестале лицом к дороге и школе, а из толпы доносились удивлённые возгласы: как с Абдикарима вылепили, один в один, хоть табличку меняй!
С помощью крана Ленина прикрыли белым полотнищем, сшитым из нескольких простыней. Под лёгким ветерком с озера покрывало трепетало, подразумевая под собой нечто вечно живое, но эфемерное, вроде приведения.
3
Петя Пышкин, слегка обиженный и озадаченный тем, что Омархайямов при встрече не узнал его, представился парторгу и поинтересовался, когда открытие. И был разочарован, узнав, что торжественное открытие памятника намечено аж на 1 сентября и будет состыковано с первым школьным звонком. Сам первый секретарь райкома будет присутствовать. Вполне возможно, приедут и с области.
— Давно в газете? Идём, распоряжусь снабдить тебя сводками. Передашь свежую информацию.
Парторг завёл его в свой кабинет и спросил:
— Слышал о нашей беде? Я тебе честно скажу: пока мы наверх ничего не сообщали. Может, всё и обойдётся. Тут какое дело? Из-за какой-то приблудной коровы может пострадать хороший человек. Ты видел нашу Новостаровку до Абдикарима? Две большие разницы. Наверное, слышал: должны ему дать Героя труда. А дважды герою положен бюст на родине. И на тебе — корова! Просьба у меня к тебе — придержи пока язык.
— А я хотел очерк написать, — расстроился Петя.
— Погоди ты с очерком. Как бы фельетон не пришлось писать. Как там мой друг Вампирыч поживает? Часто ли выезжает в совхоз «Рассвет»? А насчёт коровы — тёмная история. Что-то не встречал я до сих пор коров, которые бы орденами питались.
Однако слухи об аполитичной корове достигли районного руководства, и по раскисшей дороге в Новостаровку разбираться в чрезвычайном происшествии уже отправилась на вездеходе Люция Петровна, секретарь по идеологии. Фронтовичка без одной ноги. Женщина невероятной красоты и столь же невероятной суровости. Костыли делали её не просто красивой, а трагически красивой. Ни мужа, ни детей. Вся в заботах о народном благе и мечтах о справедливом коммунистическом обществе.
Кто, интересуетесь, настучал?
А сам Абдикарим и настучал.
— Это не твоя беда, Абдикарим Омархайямович, это наша общая беда. Можно сказать, беда союзного масштаба. Что у вас за коровы такие в Новостаровке? Не коровы, а диверсантки какие-то. Немедленно под нож и извлечь из мерзавки звезду.
— Нельзя. Больно удоистая. Многодетную семью кормит. Может быть, так выйдет.
— Не телефонный разговор. Приеду — разберёмся на месте.
Люция Петровна тряслась в вездеходе по великим лужам и вспоминала расширенный партийно-хозяйственный актив в районном доме культуры, на котором с вдохновляющей речью выступил сам первый секретарь компартии республики, поставивший задачу собрать на круг по району двадцать центнеров зерна твёрдой пшеницы с гектара. Директор же совхоза, в котором соберут более тридцати центнеров, пообещал он, будет представлен к Золотой Звезде Героя социалистического труда. Зал весело зашелестел, словно по пшеничному полю ветерок промчался. Тридцать центнеров! Пятнадцать бы собрать. Конечно, был бы дождик, был бы гром. Но в зоне рискованного земледелия и дождик, и гром всегда случались не ко времени. Именно в тот год директором новостаровского совхоза был назначен Абдикарим. По её, кстати, рекомендации.
По всему району выдалась великая сушь. И только в окрестностях Новостаровки прошли три обильных ливня. Как раз в необходимые сроки. И случилось чудо: собрали в хозяйстве по тридцать пять центнеров с гектара.
— Ну, Абдикарим, над тобой Звезда зажглась, — сказал, обнимая счастливчика, первый секретарь райкома.
И даже прослезился от переполнявших его чувств.
И на тебе — корова.
Абдикариму Омархайямову по жизни везло немерено. Так везёт только очень простодушному и при этом весёлому, всем довольному человеку. Выпади на весь район счастливый лотерейный билет — даже без вопросов, кому он достанется.
С войны он вернулся Героем Советского Союза. Единственным на район. Были ещё три, но все — посмертно. И Люция Петровна, в ту пору директор новостаровской средней школы, организовала встречу Абдикарима со школьниками в клубе.
Патриотическое мероприятие с треском провалилось из-за полного отсутствия у Героя художественного вымысла, то есть — неумения чуток приврать.
— А что рассказывать? Рассказывать нечего. Выстроили нас. Комбат поставил задачу: утром до солнца после артподготовки форсировать Днепр. Тот, кто первым ступит ногой на берег, будет представлен к Герою. Вопросы есть? «Есть, — говорю, — на какой берег — правый или левый?» Комбат говорит: «Отставить смех, это кто такой весёлый?» Вышел я из строя, представился. «На вражеский берег, сынок, на вражеский, — говорит комбат, — а уж какой ногой ступишь — правой или левой — это твоё личное дело. Ясно?» «Так точно». «Надеюсь, рядовой Омархайямов первым ступит на вражеский берег». «Это навряд ли, товарищ майор, я плавать не умею». Комбат задумался и говорит: «Пожалуй, учиться плавать тебе уже поздно. Лейтенант, посади его на плот с пушкой».
В этом месте Люция Петровна попыталась повернуть рассказ о героическом подвиге в правильное героическое русло.
— Вот, дети, дядя Абдикарим плавать не умел, но не струсил и не ослушался приказа — поплыл.
— Виноват, так уж вышло, не умел, — отвечал Герой, застыдившись. — Ну вот, после артподготовки поплыли мы. Очень обидное это дело — переправа. Ты плывёшь, а в тебя стреляют, как по домашней утке. Ладно бы дробью. Почему домашней? Да потому что летать не умеешь. В тебя стреляют, а ответить нельзя. Тут или плыть, или стрелять. Я-то за пушкой укрылся да постреливаю, а ребята плывут да тонут, плывут да тонут. Сколько героев до берега не доплыли, кто считал? Мой плот снарядом разметало. Пушка — на дно. А я вцепился обеими руками за бревно и глаза закрыл. Пули, как слепой дождь, по воде шлёпают, из бревна щепу выдирают. Тот, кто умел плавать, к ближнему берегу поплыл, а моё бревно поплыло к немцам. Несёт меня по течению, несёт, вдруг чувствую под ногами дно. Вот так я и выполз на берег первым. Не правой, не левой ногой, а брюхом.
Вздохнула Люция Петровна, покачала с осуждением красивой головой и говорит:
— Скромность хороша в меру. Вас послушать, так и подвига не было.
— Всё так и было, — охотно согласился Абдикарим.
— Но вы же при этом вражеское пулемётное гнездо уничтожили и тем самым способствовали успеху переправы.
— Сильно испугался, — подтвердил героический факт Абдикарим.
— И как вы его уничтожили?
— Прикладом по башке уничтожил. Весь боекомплект-то я с плота израсходовал.
— А затем из вражеского же пулемёта открыли огонь по врагу, — подсказывала Люция Петровна, бывшая фронтовичка, поглядывая на Героя с состраданием и укоризной, как на второгодника, не выучившего домашнего задания.
— А что делать было? Жить хотелось, — оправдывался Герой.
Присутствующий на той встрече инструктор райкома партии не выдержал и с обидой в голосе прошептал на ухо Герою:
— Ну что же вы, товарищ, так о подвиге-то подрастающему поколению рассказываете: плавать не умею, испугался, жить хотелось. Как-то это не вдохновляет. Вы же не Райкин — народ смешить. Расскажите ещё что-нибудь о войне. Ведь это не единственный был ваш подвиг.
Лучше бы он этого не советовал.
— А что о войне рассказывать? — простодушно переспросил Абдикарим. — Допустим, идёшь. На дороге шинель лежит. А в шинели — человек, расплющенный гусеницами и колёсами. Вот и вся война.
— Похоронили? — спросил кто-то из зала.
— Да кто бы его хоронил? То наступаешь, то отступаешь. Некогда. Ничего хорошего в войне нет.
— Вот поэтому наша страна и борется за мир во всём мире, — подвела итог встрече румяная от негодования Люция Петровна. И, бросая сердитые взгляды на Абдикарима, добавила: — А высокое звание Героя нашему земляку дали не только за то, что он первым вышел на вражеский берег под плотным огнём противника. Боевые товарищи, которые форсировали реку вместе с ним, были или убиты, или тяжело ранены. И наш земляк, ребята, оставшись один, весь день удерживал плацдарм. Он расставил по разным местам пулемёты и, скрытно перемещаясь от одной позиции к другой, стрелял по наступающим фашистам. У врагов сложилось впечатление, что бой с ними ведёт целое подразделение. Им и в голову не пришло, что с ними воюет один человек. Один в поле воин. Наш земляк отбивал атаки фашистов, пока не пришло подкрепление. Он один обеспечил успех переправы. Вот за что его наградили Звездой Героя.
После встречи, когда народ разошёлся, Люция Петровна, стуча костылями, кружила вокруг Абдикарима, сидящего с унылым видом, и выговаривала с большим разочарованием:
— На весь район — одна Звезда Героя. И кому она досталась? Это Звезда не только ваша. Она принадлежит всему району, всем нам. Не знаете вы цену этой Звезде. Голубчик, ну зачем молодому поколению знать, что вы плавать не умеете? Научились, кстати?
Абдикарим отрицательно покачал головой и попытался оправдаться:
— Я же до войны не в Новостаровке жил, а в Социале. Там у нас вообще воды нет. Одни солончаки. Только в колодце вода, да и то солоноватая.
— Надо бы научиться. А то Герой, а плавать не умеет. Нехорошо.
— Да я стесняюсь до трусов раздеваться.
— А эта шинель на дороге. Ужас какой! Голубчик, это не военно-патриотическое воспитание, а совсем наоборот. Скажу вам по секрету, в райкоме партии были на вас большие планы. Хотели вас взять в идеологический отдел. Хотели, чтобы вы все школы, все коллективы объехали с рассказом о своих подвигах. Воодушевлять, понимаете ли, вдохновлять на новые свершения. Разочаровали вы райком, сильно разочаровали.
Товарищ Сталин сурово смотрел на Героя с портрета, украшенного кумачом. Смотрел-смотрел да и отвёл глаза в сторону.
Если бы Люция Петровна близко познакомилась с Розой, супругой Абдикарима, она бы ещё сильнее разочаровалась в нём.
Роза, в отличие от своего мужа, знала цену Звезде Героя и очень ею гордилась.
Скажем, завезли в сельмаг дефицитный товар — ну там крепдешин, сапоги, боты, калоши или, допустим, алюминиевые тазы. Роза накидывает на Абдикарима китель со Звездой и за руку, как Шарика на цепи, тащит за собой. Торопится. Опасается, как бы народ до её прихода всё не расхватал.
Врывается она смерчем в магазин и с ходу мощным крупом отодвигает первого в очереди.
— Куда? — заволнуется очередь. — Надо совесть иметь!
На что Роза, указав пальцем на Звезду, спросит сурово:
— Это што такой? Птишка накакал?
И забурлившая очередь смущённо смолкает. Лишь где-то в конце её кто-то, как бы раздумывая про себя, громко прошепчет:
— Все воевали. Мой тоже воевал.
На что, обернувшись на шёпот и подбоченясь, Роза весело спросит:
— А у твоего звёздошка есть? Вот и помалкивай в тряпошка.
Не баба — ротный пулемёт.
История любви Абдикарима была короткой.
Когда, вернувшись с фронта, он решил жениться на женщине с двумя детьми, новостаровцы, особенно женская часть, заволновались: мало тебе нетронутых девок на деревне?
— Тимур перед смертью просил, — отвечал Абдикарим, вздыхая. — Я Тимуру слово дал.
Мужики недоумённо пожимали плечами, но по обычаю здешних мест молчали и в чужие сердечные дела не вмешивались.
И только бывший однополчанин Галушко, вернувшийся домой на год раньше Абдикарима по ранению, предупреждал с глазу на глаз:
— Отставить! Мне хоть медаль за отвагу давай, я бы на этой бэушной не женился. Да ты знаешь, сколько мужиков в её пепельнице окурки тушили? Кто тебе сказал, что все дети от Тимура? Говорят, уже и третий на подходе.
Абдикарим вздыхал и повторял:
— Я слово Тимуру дал.
— Повезло Тимуру геройской смертью погибнуть, — говорил, не найдя других аргументов, Галушко и думал про себя, сострадая однополчанину: не во всём же человеку везти, у каждого должен быть свой крест.
Роза, на вкус городского жителя, была несколько пышновата. Но вполне соответствовала деревенскому идеалу. Изобильная женственность её дополнялась особым, неотразимым блеском в глазах, манящими искорками, которые в здешних местах склонные к поэзии люди зовут б… Впрочем, в высокой литературе это прилагательное употребляется крайне редко и только у особо выдающихся авторов. Слабой заменой этого выражения может служить разве что словосочетание «любвеобильные искорки».
Слухи о третьем ребёнке, о котором Тимур не подозревал, оказались правдой. И тем не менее Абдикарим слово своё сдержал. Но не это было удивительным. Заполучив героического мужа, Роза стала до изумления высокоморальной личностью и исповедовала любовь в исключительно сакральном смысле как добродетель. Забегая вперёд, скажем, что под конец этой истории Роза станет известной в районе матерью-героиней, детей которой, где бы они ни учились и ни работали, всегда приводили в пример шалопаям из малых семей.
При всём разочаровании в Абдикариме Люция Петровна, которую вскоре забрали в райком на идеологическую работу, посчитала своим долгом позаботиться о его судьбе. Вряд ли эту суровую женщину, принятую в партию на передовой, можно было назвать ангелом-хранителем. И тем не менее она, как могла, опекала простодушного фронтовика.
— Это не дело, — корила она директора новостаровского совхоза имени, не помню какого, съезда комсомола Николая Нидвораевича Петрова, — когда Герой войны работает почтальоном. Неужели у вас не найдётся мало-мальской должности для Героя?
— Да откуда же мне её взять для человека без образования? — хмурился Николай Нидвораевич. — Разве что парторгом? Но это уж по вашей части.
— Нет, нет, только не парторгом, — пугалась Люция Петровна. — Парторгом ему ещё рано.
— Пекарню строим, — выстукивая по столу задумчивый галоп, задумался Николай Нидвораевич. — Дорога к нам плохая. Бывает, что и не проезжая. То дождь зальёт, то метель заметёт. Пока это хлебовозка из райцентра к нам доберётся. Вот и едим, хлеборобы, чёрствый хлеб да сухари.
— Ну вот! — обрадовалась Люция Петровна. — Заведующий пекарней — вполне приличная должность.
— Да кем там заведовать? Тётей Нюрой да бабой Утей?
— За каждый участок должен отвечать ответственный человек.
Вызвали Абдикарима в контору.
— Да я в хлебе плохо разбираюсь, — засомневался он в своей профпригодности.
— А что в нём разбираться? Бери да ешь, — приободрил Николай Нидвораевич.
И действительно, должность была хотя и пыльная, но не обременительная. Два пекаря пекли хлеб в две смены, а Абдикарим ими руководил. То есть не мешал работать.
Новостаровский хлеб той поры, кто помнит, отличался особым домашним ароматом, вкусом, пышностью. От привычных кирпичей женщины отказались и выпекали круглые румяные караваи. Сожмёшь его двумя руками до размера алматинского апорта, отпустишь, а он в три секунды — пых — и расправляется, соблазняя запахом местного хмеля. Опять немятый, румяный, девственный. За новостаровским хлебом даже из области приезжали. Не было в республике газеты, которая бы не одобряла новостаровских хлебопёков. По общему мнению журналистов такой хлеб даже есть жалко.
Но однажды один бдительный гражданин привёз в райком партии материальное свидетельство идеологической диверсии.
Привёз и положил на стол Люции Петровны. Аккурат на районную газету «Плуг прогресса» со статьёй «Новаторы хлебопеченья».
— Что это? — спросила Люция Петровна.
— А то не видите, — отвечал бдительный гражданин.
Это был каравай, облитый сверху глазурью.
Кулич.
Накануне Пасхи.
Вся антирелигиозная пропаганда насмарку.
Подхватила Люция в одну руку кулич, а в другую костыль, и без стука распахнула дверь первого секретаря.
Вошла и положила на сводки по молоку.
— Что это? — в свою очередь спросил первый.
— Это мои огрехи в идеологической работе, — самокритично призналась Люция Петровна. — Наш Герой выпустил к религиозному празднику партию куличей.
Первый достал из кармана трофейный складной ножичек, отрезал от кулича кусочек и долго сосредоточенно жевал, сурово поглядывая на портрет Хрущёва.
— Ничего так, вкусно, — оценил он продукт. И стал размышлять вслух: — С одной стороны — инициатива. Это хорошо. С другой стороны — головой надо думать. И большая партия?
— Большая. Вмиг расхватали. В драку, с криками «больше двух булок в руки не давать». Сейчас редкая женщина свой хлеб печёт.
— Значит, раскупили? Раскупили — съели. И на здоровье. И говорить не о чем. Вы-то, Люция Петровна, кулич спекли?
— Да что вы такое говорите, Карабах Арбалетович? — возмутилась Люция Петровна. — Ещё я куличи не пекла. Так что нам с этим делать?
— Надо это съесть и забыть. Оставьте, я эту улику вечером за ужином уничтожу.
— Да как же забудешь! Уж какой-нибудь нештатный корреспондент послал, поди, заметку в областную газету. Если не в «Крокодил». Что нам с нашим Героем делать? Надо бы заранее меры принять.
Первый поскрёб крутой лоб:
— У них в Новостаровке кирпичный завод есть. Работа, правда, сезонная. Бросим-ка мы его на кирпич.
И бросили.
В отличие от твёрдой пшеницы, славящейся на всю страну своей клейковиной, глины вблизи Новостаровки были бедными. Из такой глины создатель не рискнул бы не только вылепить первого человека, но и горшки обжигать не решился бы.
Работали на кирпичном заводе в основном старшеклассники во время летних каникул.
Первый лично напутствовал Абдикарима:
— Надеюсь, Герой, из кирпича куличи делать не будешь? Сделай мне из кирпича конфетку. Так, чтобы со всей области за твоим кирпичом приезжали.
Первый даже не подозревал, насколько буквально воспримет его слова Абдикарим.
— Я в глине не разбираюсь, — отнекивался он.
— А что в ней разбираться? Глина и глина. Материя простая. Ты и плавать не умел. И в тесте не разбирался. Вперёд, Герой, на мины! Выплывешь. В общем, так: даю тебе на раскачку год. Делай что угодно, но чтобы через год из твоего кирпича Кремлёвскую стену можно было строить. Без ущерба для авторитета страны. Выполнишь задачу — выговор снимем. Помни, в районе с кирпичом большой дефицит.
В районе всё было в дефиците.
Особенно с кадрами.
Кирпичный завод был в полном запустении. Узнав о своей отставке, его бывший директор с красивым библейским именем Христофор обиделся и запил. Он пил самогон и после каждой рюмки с мстительным злорадством приговаривал: «Вот пусть попробуют, а я посмотрю».
На третий день забвения Христофор увидел за столом напротив себя чёрта, похожего на Абдикарима, и подумал: здравствуй, белая горячка. Опальный директор опустил голову, заглянул под стол, но хвоста у гостя не обнаружил. И вдруг Абдикарим заговорил человеческим голосом.
О чём они беседовали, никто не знает. Но только на следующий день бывший директор стал заместителем Абдикарима и, излучая оптимизм, повторял: «Из глины первого человека вылепили, отчего бы нам из неё качественный кирпич не слепить?»
Первым делом из остатков своего же бракованного кирпича методом народной стройки сложили тёплую пристройку и, как было сказано в докладе Карабаха Арбалетовича Бабаханова к 7 ноября, «на базе кирпичного завода возродили народный промысел, а именно — гончарство».
Нашли дедушку Ивана Сергеевича, у которого тряслись руки, но он ещё помнил ремесло. И этот дедушка успел на закате дней своих передать простые секреты мастерства двум Дмитриям. Инвалидам. У одного не сгибалась левая нога, у другого — правая. Впоследствии они подписывали свою продукцию «Д.Хромых». Это был их товарный знак. А ставили они этот знак на донышках глубоких мисок для борща, горшков для печи и кувшинов для молока.
И завод стал работать круглогодично.
Глиняная посуда в наших краях, где большинство населения пользовалось печами и вело отчасти натуральное хозяйство, была в большом спросе. И этот спрос, естественно, не удовлетворялся.
Прослышав о новостаровской посуде, в село устремились сначала жители окрестных деревень, а затем и соседних районов. Производство горшков и мисок пришлось увеличить. И число гончаров возросло до десяти.
Помимо гончарного промысла, на базе кирпичного завода было организовано вяление и копчение местного окуня, для чего были сконструированы специальные печи, а в отдельной пристройке в грибной сезон почти в промышленных масштабах солили грузди и лисички.
Количество желающих работать на кирпичном заводе возросло до трёх человек на место. Принимали по конкурсу, после собеседования. «В партию, ядрёна Алёна, и то легче вступить», — говорили с осуждением отвергнутые.
Первый секретарь не забыл своего обещания и ровно через год посетил новостаровский кирпичный завод. Выбрал наугад из штабеля обожжённый кирпич и ну давай над ним изгаляться. Он его и подбрасывал, и в стену швырял, и молотком постукивал. Терпит кирпич, не трескается. В конце концов, завернул он его в районную газету «Плуг прогресса» и увёз с собой. Долгое время этот кирпич лежал на его столе. И этим кирпичом первый попрекал нерадивых хозяйственников, говоря назидательно: «Ведь могут же люди из дерьма конфетку слепить, а у вас, дорогие товарищи, как я посмотрю, руки из другого места растут».
На побочные и сопутствующие производства первый посмотрел благожелательно. И, уезжая, купил четыре миски, горшок и кувшин для личного пользования. Ему их хотели подарить, но он решительно отверг коррупционные поползновения.
Газеты разных уровней воспели новостаровских глиномесов. Каждый второй материал, естественно, был озаглавлен: «Не боги горшки обжигают».
Но через два года произошло ЧП.
Один дотошный гражданин, имя которого история не сохранила, как-то развернул ириску к чаю, а на фантике прочитал: «Изготовлено на Новостаровском кирпичном заводе». Положил он этот фантик в конверт и отправил в редакцию чрезвычайно популярного в те годы журнала «Крокодил».
Сбылся самый страшный кошмар Люции Петровны.
Одна шестая часть суши планеты Земля с весёлым изумлением узнала о существовании в одном из медвежьих углов нашей необъятной родины деревни Новостаровки, в которой есть кирпичный завод, а на этом заводе изготавливают, представьте себе, конфеты. Ириски.
Кстати, после рекламы в «Крокодиле» оставшиеся в продаже конфеты новостаровского завода были раскуплены мгновенно. На сувениры.
В те годы, кто помнит, было принято решительно реагировать на выступления прессы.
— Тебе что поручили, Герой? Тебе поручили кирпич производить! А ты что производишь? — грозно вопрошал первый, потрясая кульком с ирисками.
Абдикарим стоял по стойке смирно, слегка склонив голову набок.
— Технология родственная, — отвечал он, оправдываясь. И предложил: — А ты попробуй, Карабах Арбалетович, попробуй.
Первый запустил громадную лапу в кулёк, достал конфетку, развернул, понюхал с гримасой брезгливости и положил в рот.
Сурово поглядывая на портрет Брежнева, первый вдумчиво жевал ириску.
Члены районного бюро ждали в напряжённом молчании.
Брежнев улыбался едва заметной улыбкой Джоконды.
— Ничего так. Сладкая, — вынес вердикт первый. — Только какого чёрта, Абдикарим, ты свой адрес на фантике написал?
— Сам не знаю, — в недоумении отвечал Омархайямов.
— Валя! — грозно вскричал первый.
Вошла секретарша, и первый задушевно попросил её:
— Принеси-ка нам чаю.
Через пятнадцать минут Валя внесла самовар.
Члены партбюро пили чай с ирисками, изготовленными на новостаровском кирпичном заводе, и обсуждали судьбу его директора. Абдикарим чай не пил. Осознавая глубину своей вины, со всеми соглашался, кивая бронзовой, наголо побритой головой.
Было ясно, что Абдикарим должен быть наказан. Что-то ведь надо было отвечать «Крокодилу» о принятых мерах. Но было также очевидно, что ириски, в отличие от фабричных, имели особый чрезвычайно приятный вкус лесной земляники. И к зубам не липли. Члены бюро испытывали раздвоение личности и угрызения совести.
— Главное, кирпич пошёл качественный, — размышлял вслух первый. — Если бы не эти фантики, хоть к правительственной награде представляй. Из такого кирпича что кремлёвскую, что китайскую стену строй…
— А не послать ли нам его на учёбу? — прервала размышления Люция Петровна.
Бюро оживилось, одобрительно загудело и заулыбалось. Прекрасный выход! Абдикарим заволновался. Такого сурового наказания он не ожидал даже от Люции Петровны.
— Годы? Ну и что годы? Учиться, дорогой Герой, никогда не поздно. Семья? Ну и что семья? Не сорок первый. Пошлём тебя в ВПШ. Решено.
— Да я всё забыл…
— Вспомнишь.
— Да я…
— Выплывешь.
— Да меня не примут…
— Куда денутся? Пусть только попробуют не принять Героя. За честь почтут.
4
Петя Пышкин закрыл заветную тетрадь Вампирыча.
История жизни Абдикарима Омархайямова, переданная ироничным и местами злым языком фельетониста, показалась ему прекрасной и совершенной, как последовательность чисел Фибоначчи.
Жизнь этого человека была предопределена и закручивалась упругой спиралью к своей конечной цели — директорскому креслу Новостаровского совхоза.
Судя по записям, сам Вампирыч страдал раздвоением личности.
Для газеты он писал то, что нужно писать для газеты.
В тетрадь же заносил то, что думал и что никогда не будет напечатано.
Петя Пышкин ещё ничего не знал о мясорубке районной газеты и верил, что в «Плуг прогресса» следует писать только правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Причём высокохудожественной.
Однако и он понимал, что никогда не напишет историю о корове, сжевавшей Звезду Героя. Но своим долгом посчитал провести журналистское расследование.
Первым делом он навестил главного участника событий — корову Рябуху.
Рябуха жевала свежескошенное сено, в сарае пахло луговыми цветами и парным молоком.
На берёзовом чурбаке возле хвоста Рябухи сидел мрачный страж лет девяти и читал сказку Ганса Христиана Андерсена «Снежная королева».
Звали стража Вовкой Лукиным.
Время от времени он отрывал глаза от книги и посматривал — не вышла ли из Рябухи Звёздочка.
Рябуха грустно вздыхала и виновато отводила глаза.
— Что читаешь? — спросил для начала Петя Пышкин.
— Книжку, — угрюмо отвечал Вовка, которому ужас как наскучило быть часовым при Рябухе.
Чтобы выяснить истину, нужно было взять интервью у Рябухи. Петя погладил корову по животу, расцветкой напоминающему шкуру снежного барса, и укорил её:
— И не стыдно тебе чужие кителя лопать?
— Живут как при коммунизме. Калитка настежь, окно раскрыто. Заходи, что хочешь бери, а виновата Рябуха, — отвечал за корову Вовка.
— Говорят, тебе за Звёздочку велосипед обещали? «Орлёнок»?
— Тоже мне велосипед — «Орлёнок», — с долей презрения молвил Вовка. — «Турист» — это велосипед. Да я не за велосипед вовсе, я за Рябуху переживаю. Не выйдет Звёздочка — зарежут. Уж больно удоистая корова. Другой такой во всей Новостаровке нет. Вот зарежут тебя — будешь знать, как чужие кителя со Звёздочками лопать.
— А может, и не жевала Рябуха директорский китель?
— А кто же его сжевал? Слаба она до занавесок. Как увидит занавеску или бельё на верёвке, хлебом не корми — дай пожевать. И что она в них находит? Мне сто рублей давай — ни за что не буду занавески жевать.
Вовка был лицом заинтересованным. Очень уж ему хотелось велосипед. И он решительно отвергал невиновность Рябухи. За ней и прежде такие грехи водились. Кто, если не она? Видит: калитка открыта. Зашла. Занавеску сжевала. А потом и китель распробовала. Должно быть, вкусный китель. Не заметила, как Звёздочку проглотила.
Из Рябухи вышла очередная лепёшка, и Вовка, заложив страницу пучком травы и оставив книгу на чурбаке, принялся ковыряться талиной в том, во что превратились душистые луговые травы.
Ничего не расковырял и расстроился:
— Не корова — мясорубка. Что угодно на мелкие атомы перетрёт. — Подумал и добавил с робким оптимизмом: — Золото, поди, не перетрёт.
Во дворе послышался звон пустого ведра, чертыханье, приветствия, голоса нескольких людей, говоривших одновременно, и минуту спустя в сарай вошли попутчик Пети Пышкина участковый Галушко, директор Новостаровского совхоза Омархайямов и секретарь по идеологии райкома партии Люция Петровна.
Корова Рябуха была сильно смущена вниманием, которое ей уделяли в последнее время представители различных уровней власти. Кто только пристально ни смотрел в прекрасные коровьи очи, пытаясь проникнуть в её тайну государственной важности. Но даже участковый Галушко, для которого в Новостаровке вообще не существовало тайн и каждый новостаровец был прозрачнее «Столичной» за три двадцать, не смог прочесть в её глазах ничего, кроме женской тоски по большой и светлой любви.
Отступивший в тень Петя Пышкин чеширским котом наблюдал из своей плащ-палатки эту немую сцену, размышляя с юношеским цинизмом о том, как легко в наше время овладеть общественным вниманием и стать знаменитым. Не надо сочинять фельетоны и очерки, совершать подвиги. Достаточно съесть чужую Звезду.
— А кто видел, как Рябуха жевала китель? — прервал, наконец, долгое молчание участковый Галушко.
И это был главный вопрос.
Но не было на него ответа.
А чего стоят подозрения без свидетелей преступления?
— Рентгеном бы её просветить, — предложил Вовка.
— Как же ты её просветишь? — усомнился участковый сурово. И добавил: — Вкрытие покажет, сжевала она Звезду или не сжевала.
— Нельзя её вскрывать, — встал на защиту Рябухи потерпевший, — больно удоистая. Большую семью кормит. У соседки трёх до матери-героини не хватает.
— Какая грустная корова. Вот животное, а понимает, что жизнь её висит на волоске, — пожалела преступницу Люция Петровна.
Но грустной Рябуха была оттого, что уже третий день её не выгоняли вместе с другими коровами на пастбище. Попробуй определи в стаде, где чья лепёшка. А все лепёшки подряд не расковыряешь, хотя бы и два велосипеда предлагай.
— А может быть, её в районную больницу на рентген свозить? — настаивал Вовка.
— Если к завтрашнему утру не выйдет Звёздочка — придётся зарезать, — сказал суровый участковый Галушко.
Ничего не добившись от Рябухи, комиссия покинула хлев и направилась на место преступления.
Вслед им послышались причитания. Это многодетная хозяйка, обнимая шею Рябухи, прощалась с ней, называя её кормилицей, а Вовка дёргал её за подол и обнадёживал рентгеном.
— Насколько я понимаю в коровах, они — жвачные животные. Чтобы проглотить Звезду, корова должна была тщательно перетереть её на зубах. Это же какие зубы надо иметь? — попытался утешить хозяйку младший литературный сотрудник Петя Пышкин, выходя из тени.
Но хозяйка была безутешна. Она не верила, что на белом свете есть правда и справедливость. Рябуха же, делая вид, что она ни при чём, продолжала жевать траву и помахивать хвостом.
— Доблудила, приблуда, — внезапно осерчала на неё хозяйка, — оставила без молока деток малых! Надо бы тебя, шалава, на цепи, как собаку, держать.
Палисадник директорского дома сохранял явные следы преступления: оттиск копыта на клумбе с хризантемами из старых, побелённых известью автомобильных шин, пожёванная занавеска — всё изобличало Рябуху.
Происшествие было столь серьёзным, а важность следственных действий столь высока, что участковый Галушко никому не позволил входить за ограду. В кобуре его вместо привычной чекушки лежал старый фронтовой пистолет ТТ.
Вообразив себя преступной коровой, Галушко стал мыслить по-коровьи:
— Так. Калитка была открыта. Кто открыл калитку? Вопрос. Она вошла. Вот здесь остановилась. Попробовала цветы. Не понравились. Окно было открыто. Кто открыл окно?
— Должно быть, я, — сознался, выглядывая из окна, потерпевший.
— Где стоял стул?
— Да вот здесь у стола и стоял.
Галушко вытянул шею, пытаясь достать до стула. Это ему не удалось. Тогда он встал на завалинку и протянул руку.
— Рябуху оклеветали, — сделал вывод Галушко. — Это какую шею нужно иметь, чтобы дотянуться до кителя? Рябуха всё-таки корова, а не жирафа. Вопрос — кто? Тот, кто хотел отвести подозрения от себя и направить следствие по коровьему следу. Корова-то была двуногой. Ох, уж я этой корове рога-то пообломаю!
Дело принимало неприятный, злонамеренный оборот.
Оставалось выяснить, кто пытался подставить Рябуху, кто первым обвинил её в преступлении.
Увы. Мысль эту высказал сам потерпевший. Следствие зашло в тупик.
— Кто-то пытается сорвать важное политическое событие, испортить праздник. Надо вызывать следователей из района, — произнесла Люция Петровна суровые и очень обидные для Галушко слова.
Следователь прилетел к вечеру на кукурузнике1. Был он до того молод и стеснителен, что Люция Петровна засомневалась в скором раскрытии преступления, а участковый Галушко, как ни пытался, так и не смог спрятать усмешку в усы.
Однако для того, чтобы найти Звезду, после прибытия на место преступления районному Шерлоку Холмсу потребовалось ровно три секунды.
Так же, как и Галушко, он пошёл по следам Рябухи. Его очень удивил вид распахнутого настежь окна. Хотя, с другой стороны, что его теперь затворять, если самое ценное уже вынесли.
— Значит, китель на стуле висел? — спросил следователь, привстав на цыпочки и заглянув в окно.
— На стуле, на стуле, — подтвердил Галушко.
— Там же, где и сейчас?
Заглянул Галушко в окно и видит нечто невероятное.
Стул.
А на спинке стула висит съеденный Рябухой китель.
Со Звездой.
Так зайчиками и играет.
Пока участковый пытался восстановить в голове причинно-следственные связи, из окна выглянула пышнотелая хозяйка, мечта Кустодиева, и радушно пригласила в дом:
— Заходите — чай поставлю, чай будем пить.
И в Новостаровке случилось самое большое и счастливое чаепитие.
За чаем с баурсаками дело и разъяснилось.
Племянница Розы выходила замуж, и её родители, как и родители жениха, очень хотели, чтобы на свадьбе присутствовал знаменитый родственник.
«Только, дорогая Роза, — просила сестра, — уж пусть Абдикарим наденет китель со Звездой. Очень тебя прошу».
«Конечно, дорогая, о чём разговор», — обещала Роза.
Но Абдикарима задержали важные производственные дела.
«Поезжай, Роза, а я уж следом к завтрашнему вечеру подъеду».
Роза уехала и, зная о некоторой простоте мужа по части этикета, прихватила с собой китель. А то припрётся весь в пыли, в чём на работу ходит. Приедет да переоденется.
Время идёт, а он не едет и не едет.
Вот уже и гости собрались, смотрят на китель со Звездой, который висит на спинке кресла на самом почётном месте.
Позвонили в контору. Отвечают: «Ой, нам не до вас! Ой, у нас ЧП!» — «Какое такое ЧП?» — «А такое ЧП, что не до свадьбы. Начинайте без Абдикарима Омархайямовича», — «Да что случилось-то?» — «Не телефонный разговор».
Что делать? Не отменять же свадьбу. Стали праздновать и тосты говорить. Один другого краше и цветастее. Но каждый тост заканчивался сожалением по поводу отсутствия на торжестве знаменитого родственника. При этом тостующий слегка кланялся стулу, на спинке которого висел китель, и выражал уверенность в том, что хозяин его, занятый важными государственными делами, мысленно с молодожёнами.
Вот так счастливо завершилось это происшествие.
Больше всех повезло в этой истории Рябухе.
Да и Вовка Лукин в накладе не остался. Абдикарим своё слово сдержал и подарил ему велосипед марки «Турист». Не зря же человек нёс свою вахту. Как бы там ни было, а Звёздочка-то нашлась.
И всё сложилось как нельзя лучше.
Абдикарим Омархайямов получил вторую Звезду.
И в тот же день в районной и областной газетах появился очерк Федота Фёдоровича Вампилова «От Звезды до Звезды», который вскоре перепечатали многие издания под другим заголовком: «Медаль за бой, медаль за труд».
На открытие памятника Ленина собралась вся Новостаровка.
Особую важность событию придавало присутствие больших людей из района и области, а праздничность — белоснежные фартучки школьниц, осенние хризантемы и гвоздики революционного цвета из местных палисадников.
Сверкая двумя Золотыми Звёздами, под всеобщее ликование Абдикарим подошёл к краю трибуны, сооружённой из двух прицепов, обтянутых кумачом. Решительным жестом он восстановил тишину и огорошил новостаровцев и важных гостей задушевным, хотя и несколько грустным сообщением:
— Как известно, дорогие товарищи новостаровцы, у Ленина детей не было.
Вздохнул печально и долго смотрел себе под ноги, сильно переживая за Ленина.
Новостаровцы тоже пригорюнились, сочувствуя, скорбно кивая головами.
Абдикарим поднял голову и некоторое время молчал, как бы заглядывая каждому в глаза, потом сделал круговое движение рукой над головами собравшихся и опроверг сам себя:
— Мы все — его дети. Я правильно говорю? Я верно говорю?
Новостаровцы обрадовались за Ленина, захлопали в ладоши. Громче других хлопал Вовка Лукин. Хлопал и поглядывал на новенький велосипед «Турист», прислонённый к бетонному пасынку столба.
И пока они хлопали, Абдикарим обвёл рукой новое здание школы, комбинат бытового обслуживания, стадион, всё село и сказал:
— Пусть смотрит. Нам не стыдно. Так?
Новостаровцы ещё сильнее обрадовались. Не только за Ленина, но и за себя. И, прерывая аплодисменты, Абдикарим закончил:
— Он ещё будет гордиться нами. Это, — ткнул он себя в грудь, — наша общая Звезда, товарищи земляки!
Многие свидетели события утверждали, что в этот момент по бронзовой щеке вождя мирового пролетариата скатилась, сверкая на осеннем солнце, прозрачная слеза. Во всяком случае, кое-кто из женщин прослезился. И в их числе — хозяйка реабилитированной Рябухи и Люция Петровна, секретарь по идеологии. Никогда ей не приходилось слышать столь краткой и столь вдохновенной речи.
А младший литературный сотрудник районной газеты «Плуг прогресса» Петя Пышкин, записывая эти слова в блокнот, подумал, что спираль Фибоначчи закручена не до конца.
* * *
Однако установить бюст на родине героя при его жизни не успели.
Он умер легко: по дороге в восьмую бригаду. Водитель думал: устал человек, пусть поспит. Подъехали к полевому стану, а он так и не проснулся. На его похороны съехались люди со всего района. Они хоронили Абдикарима и не думали, что хоронят эпоху наивных в своём бескорыстии и простодушии людей.
Потом подули свежие ветра перестройки, вскоре превратившиеся в знойный суховей.
Спираль Фибоначчи стремительно раскручивалась в обратном направлении.
Совхоз как пережиток тоталитарного прошлого распустили, и от Новостаровки осталась едва ли треть домов.
Когда же началась компания по сносу памятников, хитрые новостаровцы своего Ленина не тронули. Просто поменяли табличку. Был вождь мирового пролетариата, а стал Абдикаримом Омархайямовым, легендарным директором уже несуществующего Новостаровского совхоза.
Петя Пышкин так и не издал книгу о своём кумире, потому что его герой стал неинтересен новым людям.
Январь — март 2015 года