Рассказы
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2022
Самира Асадова — прозаик, родилась в 1993 году в Анадыре. Живёт и учится в Санкт-Петербурге.
Татьяна Асадова — мама писательницы.
Предисловие
Мой дедушка Тнэтегин родился в семье богатого оленевода, в яранге возле стада. Он рано лишился отца, старших братьев. В яранге оставались только мать и две старшие сестры.
Дедушка с самого раннего детства стал учиться пасти оленей, постигал жизнь тундровика-оленевода. Тяжела, безжалостна эта жизнь. Не проявишь упорства, не будет у тебя этой самой жилки, — будет бедствовать твоя семья, с голоду и сам помрёшь. Много долгих лет он был оленеводом.
Тнэтегин прошёл типичный путь сильного человека, нацеленного на владение крупным стадом. Своими ногами, руками, а главное — головой достиг он многого.
Дедушка до самой смерти оставался верен своим оленям и редко выезжал в посёлок, потому и не знал русского языка.
Олень — полудикое пугливое животное, он никогда не станет пастись на одном месте, загрязнённую другим стадом воду пить не станет. От плохого ухода олени болеют, летом их изводят овод и гнус, зимой травят волки.
С давних пор человек и олень неразлучны, невозможно без оленя в тундре прожить. Поэтому его берегут пуще глаза. Оленевод свою жизнь сравнивает с жизнью оленя — ӄоравагыргын. Календарь составлен по межсезонному виду деятельности. Январь — ынпылювлен, в это время обучают ходить в упряжке трёхгодовалых самцов-кастратов, которых в прошлом году не успели обучить. Для поддавшихся обучению устраивают гонки — Ръилет. Февраль — чьачанльоргын: в это время стоят сильные морозы, морда оленя аж покрывается инеем, потому и назвали так месяц — «иней на морде оленя». Льоргыӄай — март, в это время на мордочке внутриутробного телёнка появляется пушок. Гыройэльгын — апрель, он так и переводится: месяц отёла. Мимлыръылин — май, месяц появления воды. Кыткытйъэлгын — июнь, весенний месяц. Анойъэлгын — июль, месяц жары. Ӈэтйъилгын — август, месяц, когда самцы начинают чистить рога. Эйӈэйъилгын — сентябрь, месяц гона. Гытгайъэлгын — октябрь, осенний месяц. Яравычьын — ноябрь, месяц, когда в утробе важенки появляется зародыш. Атъылёке — декабрь, месяц без светового дня, а моя бабушка Тымнеквына называла этот месяц ӄоольатгыргын — узкий день.
Все национальные праздники оленевода так же связаны с оленями.
Тиркынивлет — праздник Солнца
В январе, когда солнце начинает дольше задерживаться на небосводе, справляли Тиркынивлет — праздник Солнца. Как объясняла бабушка: «Солнце начинает удлинять свой аргишный путь» — «Моотылян нинэнивӆевӄин, гыроӈӄачагты ныӆиӄин».
Рано утром пригоняли стадо, забивали пэнвэля — двухгодовалого самца.
Кто не успел во время проведения Пэгытти заготовить грудинку важенки на Киӆвэй, заготовляли её во время проведения Тиркынивлет.
В утробе важенок уже были небольшие телята. Их оставляли на каше, которую выливали из желудка оленя. На кашу желудка кладут рога забитого оленя, на них кладут кусочки печени, кончик оленьего языка и кусочек окорока. Это называется — айванцъаляквыргын. Там же, на месте забоя, нынинтыткуӄин кычемаӆгын — почку забитого оленя приносили в жертву. Когда олень падал, из раны брали кровь и лили на землю, в сторону юго-востока. Там, по поверью, находится яранга Солнца, оно там живёт со своей женой — Утренней Зарёй — и детьми — повелителем ветров и повелителем дождя, ещё у них есть двойняшки: мальчик и девочка — гроза и молния, которые слепы на левый глаз. Летом, когда они начинают озорничать, происходит такое природное явление, как гроза с молнией. Инэнинтытку делают в сторону юго-востока, чтобы лето не было холодным, но и не сильно жарким, чтобы было много зелени, чтобы было достаточно воды и олени за лето нагуляли вес. На улице, в нескольких шагах от входа в ярангу, разжигали костёр — нэнанкаавӄэнат, чтобы сжечь кусочки еды.
В этот день гонок на оленьих упряжках не было, были соревнования в беге и прыжках, борьба. После бабушка вела вокруг костра взрослых и детей, заставляла отряхиваться над огнём. Мы знаем, что в других родах через костёр прыгают. Потом мы шли в сторону тундры, и бабушка нам всем за пазуху клала по травинке.
Обычно в феврале устраивали гонки — Ръилет, чтобы отёл прошёл хорошо и в пээчваке — не маточном стаде — не было отколов. Потому что в марте важенок отделяют от прошлогодних телят и бычков. Прошлогодние телята, впервые оставшись без мам, начинают бегать.
Кильвэй — праздник рождения телят
С каждым днём солнце всё сильнее пригревало. Большая часть тундры очистилась от снега. Под пригорком в небольших углублениях скопилась талая вода. Весело журчали ручейки. Мы уже не таскали лёд с озера — при колке он крошится. Да и поверх льда, под снегом, уже стояла вода.
Заканчивался отёл. Телята, родившиеся первыми и пережившие пургу и ночные морозы, окрепли. Отелившиеся важенки сбросили рога.
Когда маточное стадо пастухи толкнули в сторону яранг и оно приблизилось к стойбищу, нам — Зауру, Самиру и мне — разрешили сходить посмотреть телят.
Мы с Самиром были одеты в меховые комбинезоны — ӄалгекер. А Зауру бабушка из выделанных пыжиков, окрашенных в красный цвет ольховой корой, сшила кухлянку и настоящие мужские штаны. Хоть он и был старше нас всего-то на два с половиной года, но в кухлянке сразу почувствовал себя взрослым, сложил аркан, как обычно складывают пастухи, и перекинул его через плечо.
Бабушка в небольшую котомку положила немного провизии, погрузила на лёгкую ездовую нарту и перевязала верёвкой, чтобы мы по пути не потеряли.
Стадо хорошо видно.
— Вон, видите, голубой дымок еле заметный к небу поднимается? Это Андрей и дядя Тнескин разожгли костёр. Подойдёте к стаду — не шумите, телят распугаете. Заур, ты старший, отвечаешь за Самира и Самиру, сказала бабушка, передавая ему ръарӄы.
Заур взял ръарӄы, перекинул через левое плечо и пошёл впереди, таща за собой нарту.
Сначала мы шли за старшим братом молча. Потом Самир заскучал, на пригорке свистнула евражка, и он побежал туда.
А я продолжала идти за нартой. Мы стали переходить на другую сопку и поэтому пошли по снегу. Он был рыхлый, идти тяжело, через каждые два-три шага я проваливалась. Нарта легко скользила, поэтому мне казалось, что Зауру идти намного легче. Я тихонечко села на нарту. А он даже не почувствовал тяжести, шёл себе как ни в чём не бывало. Прибежал Самир и заорал:
— Ничего себе евражка — столько ходов нарыла!
Заур обернулся и увидел, что я сижу на нарте.
— Ну, ты наглая! — возмутился он.
Я виновато улыбнулась и стала подниматься с нарты. Тут вмешался Самир.
— А я даже вас двоих могу до стада дотащить, — потянул руку к ръарӄы.
— Я сам. Можешь тоже сесть, — обиженно буркнул Заур.
— Нет. Я помогу тебе. Буду подталкивать нарту сзади, — предложил свою помощь Самир.
— Я сказал — сам. Ты будешь только мешать. Самира, садись удобней, ноги на полозья положи, а то по снегу волочатся, тормозят, — приказал Заур.
Где-то среди кочек закудахтала куропатка. Самир тут же повернул в ту сторону голову.
— Не беги туда, там могут находиться важенки с телятами. Распугаешь, — буркнул на ходу Заур.
Самир послушно пошёл рядом. Снежная полоса оборвалась, и братья уже вместе тащили нарту по кочкам. Немного ещё посидев, я соскочила на землю.
Важенки настороженно таращили на нас свои огромные глаза. Нагнув безрогие головы, расставив широко передние ноги, они в любую минуту готовы были броситься на защиту своих чад. А телята стояли на длинных тоненьких ножках и с любопытством смотрели на нас.
Мы старались не делать резких движений, осторожно, не спеша, шли на запах костра.
Наконец мы увидели, где расположились дежурные. Дядя, улыбаясь, шёл нам навстречу. Взял ръарӄы у Заура и вместо приветствия сказал:
— Ого, сколько помощников! Даже ӈэвъэнӄэй пришла.
Подошли к костру. Чайник, подвешенный за цепь к треноге, кипел. Дядя снял его с крюка и поставил к краю костра:
— Ну, присаживайтесь поближе, будем пить чай.
Самир подошёл к нарте, где спал Андрей, и стал его тормошить.
— Пусть спит. Устал. Всю ночь ходили вокруг стада. Лисы поблизости крутились. Так и норовят стащить новорожденного телёнка. Да и, похоже, воронье гнездо где-то рядом. Несколько раз ворона видели. Вот гад, всё-таки одного телёнка утащил, прямо перед нашим носом, — разливая чай по кружкам, рассказывал дядя.
Мы с Самиром заглянули в свои кружки. Чай был до того чёрный, что дна не было видно. Самир отхлебнул немного, сморщился и поставил кружку на землю. Увидев, я даже пробовать не стала. А Заур мужественно выпил свой чай.
Дядя опять улыбнулся:
— Мы с Андреем вчера гуся подстрелили. Сегодня утром сварили. Бульон попейте, гусятины отведайте, — и указал на кастрюлю у костра.
Мы подвинули поближе к себе кастрюлю и прямо из неё стали пить бульон.
Заур присоединился. Отхлебнув, поставил кастрюлю на землю и, вытирая губы тыльной стороной ладони, сказал, обращаясь к дяде:
— Мне бабушка сшила настоящую кухлянку. Поэтому я могу уже ходить в стадо как взрослый.
Хитрец. Впрочем, это мечта любого мальчишки — с взрослыми ходить на дежурство в стадо. Ведь в яранге остаются только женщины, немощные старики и малые дети. А настоящий чаучу должен находиться возле оленей. Ведь слово «чаучу» происходит от слова кчавычьатык, что в переводе на русский язык означает «бежать».
— Вот перекочуем на летнюю стоянку после Кильвэя. Соединим рэквыт и пээчвак. С озёр и рек уйдёт лёд, пойдёшь с нами на малую летовку, — пообещал дядя.
Видно было, что это не очень-то удовлетворило Заура, но он промолчал, потому что настоящий чаучу должен быть сдержанным. Так нам бабушка Тымӈеквыӈа говорила.
В стаде мы были целый день. Помогали Андрею и дяде. Ну, чуть-чуть, в основном бегали по сопочкам. Ходили по чьей-то старой стоянке, старались угадать, сколько в стойбище яранг, в какое время года они здесь были.
К вечеру дядя отправил нас в ярангу.
— Ну что ж, а теперь вам пора возвращаться. Повезёте рога и тушки телят, — перевязывая на нарте груз, сказал он.
— А от чего они умерли? — спросили мы, разглядывая телят.
— Да нерадивые мамаши бросили своих телят, вот и затоптали их взрослые олени, — вздохнул дядя.
Идти назад было намного легче, солнце вот-вот должно было скрыться за горизонтом, лужицы покрылись тонким льдом, нарты легко катились по подмёрзшему снегу.
В яранге спать ещё не ложились. Бабушка вышла на улицу поправить вход в жилище. Просунула длинную палку между остовом яранги и рэтэмом, потом подпёрла палкой покороче вход с подветренной стороны. Из яранги повалил дым.
Перед тем как войти, бабушка оглянулась по сторонам, заметила нас и встретила ласково:
— Кынэ кынэӄэгти, нэнэнэӄэйымкын. Тымӈэквыӈанэн пастоӄымкын.
Мы с Самиром побежали к бабушке. Заур сначала шёл серьёзный, а потом не выдержал, заулыбался и прибавил шагу. Подойдя к яранге, подтянул нарту. На северо-восточной стороне яранги лежала кучка рогов, ранее привезенных дядей и Андреем. Там же мы сложили и наши рога.
— Заур, поставь нарту с восточной стороны. Передней частью поверни на юго-восточную сторону. На западной стороне и передней частью полозий на север ставят нарты мёртвых, — сказала бабушка ему.
— Почему? — спросили мы.
— Потому что для умершего земной путь уже закончился и ему уже незачем спешить. А с юго-восточной стороны поднимается солнце, начинается новый день. Чаучу всегда должен идти только вперёд, навстречу новому дню, — ответила бабушка.
— А почему тогда вновь построенную ярангу мы закрываем сначала с запада, только потом с востока? — спросил Заур.
— Потому что, если мы закроем сначала восточную сторону, а потом западную, подует сильный восточный ветер и сдует ярангу, — объяснила бабушка.
— А почему вход в ярангу только с юго-восточной стороны? — не унимались мы.
— Ну, во‑первых, с юго-восточной стороны редко дует ветер, а во‑вторых, оттуда поднимается солнце. Откуда поднимается солнце, оттуда начинается жизнь, — терпеливо объяснила бабушка.
— А бывает, что с западной стороны делают вход в ярангу, например, когда сильный восточный ветер? — опять спросили мы бабушку.
— Нет. С западной стороны лишь тогда открывают вход, когда надо вынести покойного. Ведь запад — это закат солнца. На западе горизонта находится долина усопших, — предвидя наш следующий вопрос, сказала бабушка.
— А теперь давайте я вам отряхну торбаза, ӄалгэкертэ. Тебе Заур, воротник кухлянки. Поужинаем — и спать. Завтра рано вставать, будет праздник Кильвэй — рождение телят, — беря небольшой тивичгын из рога оленя, сказала бабушка.
Она сначала отряхнула от инея одежду мальчиков, потом мою.
Мы вошли в ярангу. Прошли к пологу, сели на длинный продолговатый мешок из шкуры оленя весеннего забоя, набитый выделанными камусами и служивший подушкой — чотчот. Весело горел огонь в очаге, на длинной цепи на крюке висел чайник. Очаг был тщательно вычищен от пепла и обложен камнями. Обычно на зимних стоянках очаг камнями не обкладывают, только перед праздником Кильвэй и на летней стоянке.
Мама закончила дробить кости в большом тазу из толстой моржовой кожи. Она вытащила из-под груды толчёных костей круглый камень — элгыквын, счистила с него налипший костный жир ножом.
Я так и не поняла, почему этот круглый тяжёлый чёрный камень, хоть и небольшой по форме, назвали «элгыквын» — белый камень.
Большой кожаный таз понятно, почему называют таӄаманъёлгын — посуда для приготовления пищи, потому что там не только кости дробили, но и тщательно измельчали, растирали почти в порошок мякоть мяса, сваренного вкрутую. Потом этот мясной порошок взбивали с костным жиром — таляпалгын. Из этой смеси лепили небольшие мясные котлеты — прэрэм, выкладывали на большой ӄэмэӈы — длинное деревянное блюдо.
А когда мужчины — дядя Тнескин, дядя Тымнеквын и наш отец — уезжали на поиски отбившихся оленей, мама с сушёным мясом осеннего забоя клала в котомку и эти прэрэм. Мы их тоже пробовали, бабушка давала, и скажу вам, такой вкуснятины больше никогда не ела. Мы обычно молча сосредоточенно грызли прэрэм, а когда съедали, выжидающе смотрели на бабушку. Но она нам говорила:
— Много нельзя, сильно жирный. Вредно.
А еще в этом таӄаманъёлгын дробили мороженое мясо с зелёными сушёными листьями ивы, собранными летом, кислой кровью, печенью. Потом всё это выкладывали на ӄэмэӈы и сверху посыпали мелко нарезанными кусочками нерпичьего жира — мытӄымыт.
Мама подняла на нарту для перевозки посуды таӄаманъёлгын и положила на дроблёные кости веточку ивы, чтобы злой дух-кэлы не понюхал. У нас поверх любой пищи — кастрюли с бульоном, кашей, на разделанные куски мяса — кладут ветки ивы. Ива — сильное растение. Когда зимой снежные сугробы заваливают кусты, ветки её под тяжестью снега не ломаются. Наверное, поэтому она считается символом оленьей удачи.
Чайник вскипел, бабушка сняла его с крюка. Повесила над огнём другой, поменьше, подложила в очаг дров и разлила по термосам кипяток.
После чая мы залезли в полог. В пологе горел жирник, и поэтому было тепло. Жирник стоял на небольшом деревянном ящичке из-под инструментов. Бабушка называла этот ящичек аакатваёлгын. Между аакатваёлгын и задней стенкой лежал большой ӄэмэӈы. Его вытаскивали только перед праздниками. На ӄэмэӈы лежала целая неразрезанная грудина, снятая с туши важенки зимой в праздник Солнца — Тиркынивлет. Там же лежал и мешочек с кашицей из зелени, и тушка куропатки.
Всё это должно было оттаять до утра, чтобы можно было приготовить жертвенную пищу на Кильвэй.
Мальчишки быстро заснули — устали за целый день разворачивать важенок с окрепшими телятами, которые так и норовили разбежаться по освободившейся от снега тундре за пушицей.
А я постелила пытвайкол — шкуру прошлогоднего телёнка на место, где мы спали с бабушкой. Села у жирника и стала ждать, когда бабушка и мама залезут в полог. И не заметила, как уснула.
Проснулась, в пологе мамы и бабушки уже не было, слышала, как они тихо переговариваются в чоттагине. Слышны были шаги и треск огня в очаге.
Я выглянула. Мама снимала с крюка бак, из которого поднимался пар. Она поставила бак на землю и черунэӈэтэ перевернула грудинку. Бабушка травой чистила энанэнтыткоолгыт — небольшие деревяные мисочки для жертвоприношений. К камням вокруг очага были прислонены милгыт — священные доски для добывания жертвенного огня.
Бабушка обернулась и увидела меня:
— Ок! Тн`атваль, дочка проснулась, — сказала она маме.
Мама повесила бак над огнём. Подошла к пологу, подняла меня, сунула в свой керкер, плечи прикрыла широким рукавом и вынесла на улицу. Солнце уже поднялось над горизонтом. Мама повернула меня к нему. После сумрачного полога солнце, казалось, светит ярко. Я сощурилась от яркого света. Постояв немного, мама зашла в ярангу и передала меня бабушке. Она сидела на чотчоте и держала мой ӄалгэкер.
Заур в кухлянке и чижах вышел на улицу. А Самир по пояс вылез из полога и протянул маме руки:
— Мама, мама! Я тоже уже проснулся.
Мама подошла к нему и распахнула ворот своего керкера, улыбнулась и сказала:
— Ну, прыгай.
Самир залез в ее керкер, прикрыл голову и плечи широким рукавом. Мама вышла с ним на улицу, повернула лицом к солнцу. Самир радостно засмеялся. Он сегда смеялся, когда мама выносила его на улицу. Мама смеялась с ним.
Мы оделись. Мама открыла занавес полога и затушила жирник — ээк. Бабушка поднесла к пологу чаёолгын — столик для чаепития.
На улице послышались шаги, мы выбежали посмотреть, кто пришёл.
А это Андрей и дядя принесли охапки ивовых веток, перевязанные арканом. За ярангой они аккуратно в ряд укладывали ветки. Один ряд сложили, поверх — рога важенок, потом опять — ивовые ветки. И так, чередуя то ивовые ветки, то рога, собрали небольшую кучу.
Зашли в ярангу, дядя спросил у бабушки:
— Где посуда для чистой воды?
Бабушка из мешка, где хранились всевозможные обрядовые вещи, вытащила небольшую кастрюлю и рог барана, сделанный как сосуд. Мама возле очага разминала руками пюре из листьев ивы и щавеля.
Дядя взял посуду и рог. Возле входа в ярангу из-под нарты взял топор и вышел на улицу. Он отдал топор Андрею, и они направились к пригорку, где блестели лужицы. Мы побежали вслед за ними.
— А мы что, грязную воду пьём? Почему ты сказал бабушке: «Дай посуду для чистой воды?» — спросил Самир у дяди.
— Эта вода особенная, она пойдёт на приготовление жертвенной пищи. Нужна талая вода, к которой не прикасались ни человек, ни животное, — ответил дядя.
Недалеко от пригорка дядя набрал из лужи воды, сорвал травинку и бросил в кастрюлю. Потом передал сосуд и посуду с водой Андрею, взял топор и пошёл туда, где были видны кочки. Выбрал самую большую и лохматую, срубил её.
— А это зачем? — удивились мы.
— Говорят, дикие животные называют нас, людей, кочкоголовыми. Вот и мы приглашаем на свой Кильвэй тундрового кочкоголового, — объяснил дядя.
— А! Это как бы понарошку, — сделали мы вывод.
Дядя засмеялся. Мы вернулись к яранге. И тут Заур сказал:
— Смотрите, кто-то приехал.
— Гости из пээчвака, к нам на Кильвэй приехали, — сказал дядя.
Андрей занёс посуду с «чистой» водой, а дядя отнёс за ярангу кочку и положил её возле кучки рогов. Мы вошли в ярангу, дядя поздоровался с гостями. Бабушка в миску с пюре из зелени налила из сосуда «чистой» воды и стала взбивать кашицу. На большом ӄэмэӈы дымилась грудинка важенки. Её сварили целиком, не разделанную, с паховой мякотью тыргылпынит. На грудинке лежали тушка варёной куропатки и миска с взбитым костным жиром — таляпалгын. Куропатка — неразлучный и верный друг оленя. Даже в сильный мороз она летает вслед за стадом, бегает среди животных там, где они копытят снег в поисках ягеля. Во время Кильвэя из куропатки и оленьего мяса готовят жертвенную пищу, таким образом не разлучая их. Мама в таӄаманъёлгын сложила милгыт, тайӈыквыт — семейные обереги. Одела кэмлилюн — камлейку из ровдуги со всевозможными висюльками. Бабушка уже взбила кашицу, положила на ӄэмэӈы поверх грудинки, вытерла травой руки. Встала, взяла старый кэмлилюн, подозвала меня и накинула мне его через голову. Я запротестовала:
— Не хочу я одевать этот старый кэмлилюн. Видишь, он уже дырявый и висюльки уже страшные, бусинки оторвались.
— Ты что! Это же кэмлилюн твоей прабабушки Тутъыӈэ. Даже если ты уедешь в танӈытанские земли, он будет рассказывать тебе о наших обычаях, о нашей оленной жизни. А ты, может быть, обо всём этом своим детям, внукам расскажешь, чтобы знали свои корни. Аӄӄа-мэй, не хочет! И это потомок чаучу, — ворчала бабушка, поправляя на мне старый прабабушкин кэмлилюн.
— А куда я поеду? — спросила я.
— Поедешь учиться, как твоя тётя Ира когда-то. Теперь она учительница. И ты на кого-нибудь выучишься. Хорошо бы, на врача, — вздохнула бабушка.
Мама уже вышла с таӄаманъёлгын из яранги. Дядя взял ӄэмэӈы с грудинкой и тоже вышел.
Бабушка надела ситцевую камлейку, взяла энанэнтыткоёчгын — мешочек с посудой для жертвоприношений, а мне дала мешочек с корешками. Мы вышли из яранги и прошли на место, где всё было подготовлено к празднику. Мама с помощью милгыт уже разожгла жертвенный костёр между кучкой рогов и задней стенкой яранги. На кучку положили тайӈыквыт — наши семейные охранители — и пыжики телят, туда же были прислонены милгыт — доски для разжигания священного огня.
Бабушка из мешочка вытащила энанэнтыткоолгыт, жестом показала, чтобы я тоже вытащила корешки и положила на ӄэмэӈы с грудинкой.
Мама ножом срезала мясо с грудинки и паховой мякоти — тыргылпынит, и с тушки куропатки, мелко нарезала, размешала с таляпалгын.
Бабушка взяла энанэнтыткоолгыт, в каждую из них положила сначала кашицу зелени, потом мелко нарезанное мясо с таляпалгын. Она каждому по отдельности: дядьям, Андрею, Зауру и Самиру дала по энанэнтыткоолгыт.
Они пошли тытлытъыёчагты — делать жертвоприношения.
Мама брала из ӄэмэӈы мясо с таляпалгын и, не спеша, по кругу солнца, подкидывала в костёр, оставшиеся в руке кусочки подбраосила кверху. Потом взяла деревянной ложкой кашицу, немного положила в середину костра, остатки разбрызгала на кучку рогов.
Подошли дядья, Андрей, Заур и Самир. Бабушка дала им слепленных из таляпалгын и зелени оленей и корешки.
— А почему из таляпалгын и зелени лепят оленей, а рога им делают из ивовых веточек? — спросила я.
— Из таляпалгын — чтобы олени были жирными. Из зелени — чтобы богатые пастбища были. Рога из веточки ивы — потому что это растение оленя. Её используют во всех жертвоприношениях, чтобы была оленья удача, — разъяснила бабушка.
— А что это за корешки?
— Это иикит и лемӄут. Их собирают, когда они ещё не зацвели. Эти корешки сушат, хранят и возят с собой всю зиму, на оленную удачу. А весной, когда земля просыпается, во время праздника Кильвэй возвращают природе, — ответила бабушка.
Бабушка набрала в энанэнтыткоолгыт кашицу, кусочки мяса, таляпалгын и сказала мне:
— Ну, нам теперь тоже можно поблагодарить духов.
Капюшон старого кэмлилюн всё время лез на глаза, и я его откинула. Бабушка опять его натянула мне на голову:
— Во время жертвоприношений нельзя обнажать голову.
— Почему? — спросила я.
— Ӄоо. Так издавна ведётся, — ответила она.
Мы пошли на восточную сторону яранги. Опустились на колени. Бабушка прикрыла глаза и что-то начала шептать, потом открыла их и дала знать, что надо делать жертвоприношение. Руками вырыла небольшую ямку в земле и положила туда кусочки пищи. Когда уходили, бабушка сорвала несколько травинок, одну положила мне за пазуху. Когда пришли к остальным, по травинке положила за пазуху маме, дядьям, Андрею, Зауру, Самиру и всё время приговаривала:
— Гэ, нымэльэв. Гэ, эчвэрагыргын.
Потом мама, бабушка и я помазали костным жиром-таляпалгын милгыт и тайӈыквыт.
Бабушка положила в котомку нарезанное пластами мясо, помазанное таляпалгыном, вымя важенки и подала дяде Тымнеквыну со словавми:
— Отнеси угощение пастухам, которые дежурят в маточном стаде.
Дядя Тымнеквын — это мамин младший брат. Он взял котомку и молча, широко шагая, направился в сторону маточного стада — рэквыт. За ним увязались Заур и Самир.
Дядя Тнескин взял ӄэмэӈы с варёной грудинкой и поднёс гостям. Гости идели полукругом недалеко от кучки рогов.
Бабушка подошла к ӄэмэӈы и стала тонкими пластами нарезать мясо. Потом намазывала их костным жиром, и такие своеобразные бутерброды подавала гостям, при этом приговаривая:
— Угощайтесь, гости дорогие.
Мама поднесла две миски — в одной была просто каша из зелени, а в другой — каша из зелени, взбитой с варёными телячьими мозгами. Началась оживлённая беседа. Гости подсели к ӄэмэӈы и уже сами себе стали нарезать мясо. Я взяла тушку куропатки, отделила от грудки мясо и подала бабушке. Но она отказалась:
— Мы лучше с Эттык поедим кашу из зелени, взбитую с телячьими мозгами — мясо жевать нам нечем.
Когда трапеза закончилась, бабушка сказала:
— Рэквытӈэлвыл мынагтатъан (погоним маточное стадо).
Мужчины взялись за самые нижние ветки ивы и подтянули кучку рогов ближе к яранге. Женщины шли следом и размахивали широкими рукавами своих керкеров при этом покрикивая:
— Ок! Ок!
Потом вереница гостей потянулась в ярангу. Мама и бабушка сложили в таӄманъёлгын милгыт и тайӈыквыт. Дядя Тӈэсӄын взял его и пошёл вслед за гостями. Мама сложила в мешок из камуса энанэнтыткоолгыт, положила его на ӄэмэӈы и пошла вслед за дядей. Бабушка положила на костёр плоский камень, взяла кочку, и мы пошли за мамой. Когда вошли в ярангу, бабушка мне сказала:
— Ну, теперь можешь снимать кэмлилюн, — и помогла мне его снять. И я такую лёгкость почувствовала, как будто скинула с плеч тяжёлую ношу.
Гости сидели возле полога. Мама поднесла им чаёолгын. Пока они ели кровяную похлёбку, чайник вскипел. Мама убрала тарелки и поставила на чаёолгын чашки, заварник. Бабушка поднесла стопку лепёшек.
После чаепития гости разъехались. Нужно было спешить. На днях должны были объединить рэквыт и пээчвак. Начиналась длинная кочёвка к летней стоянке. Снег уже таял, и поэтому каждый день был дорог.
Бабушка и мама сложили тайӈыквыт и милгыт в ӈыркир — большой мешок из бычьей шкуры, в котором обычно перевозят священные вещи. Этот ӈыркир лежал на нартах, которые и зимой, и летом стояли с восточной стороны от полога в яранге. Даже весной после отёла, когда мы спешно кочевали к летней стоянке и ярангу не ставили, а ставили один полог для ночёвки, эти нарты стояли с восточной стороны.
Потом бабушка стала чистить энанэнтыткоолгыт, а мама подняла бак с дроблёными костями и отнесла его на то место, где проводился праздник. Она вывалила содержимое возле потухшего жертвенного костра. Но не всё, на дне остались бульон и немного дроблёных костей.
В десяти шагах от яранги лежали на привязи три собаки. Мама направилась к ним. Отвязала старого пса — оленегона Вытэл — и повела его к дроблёным костям у кострища. Привязала собаку к кочке. Вытэл, поджав хвост, будто боясь, что всё это у него отберут, стал жадно торопливо есть. Остальные собаки сели и терпеливо ждали, когда о них вспомнят. Мама обратилась ко мне:
— Доча, принеси миски Умки и Айки.
Я побежала к собакам. Они встали навстречу мне, радостно завиляли хвостами. Умка — белая лохматая собака, а Айка — чёрный пёс со свалявшейся на боках шерстью. Я взяла миски, подбежав к маме, отдала их ей. Мама поварёшкой зачерпнула со дна бака бульон с дроблеными костями. Остаток вылила на кучу и унесла бак в ярангу. А я миски с едой отнесла привязанным собакам.
Так прошёл праздник Кильвэй.
Через два дня стадо соединили, отбили мооӄор — ездовых. А вечером следующего дня, после отбивки ездовых, мы разобрали ярангу и целую неделю, останавливаясь днём на отдых, кочевали на летнюю стоянку. Кочевали ночами, потому что днём на солнце снег подтаивал, становился рыхлым и ездовым оленям тяжело было по нему тащить грузовые нарты. Мы спешили дойти до подножия Ейчгиӈэгти (Ушканий хребет) до того, как вскроются мелкие речушки. Там постоянно дуют ветры, а это значит, что гнус и овод не очень сильно будут мучить оленей. А летом пастухи погонят стадо к морю, чтобы там олени глотнули морской воды.
Оленеводы со стадом идут туда месяц, у моря задерживаются всего лишь на день, но оленям и этого достаточно: целый год они не будут болеть.
Ульвэв
Земля пробуждалась от долгой зимней спячки. Появилась первая зелень. Тундра полностью освободилась от снега. Только на склонах гор Ейчгиӈэгти и под крутым обрывом реки Кчакваам оставался кое-где снег.
Пастухи пасли стадо по берегам речушек и озёр. С середины июля и до середины августа в тундре наступала жара, и нужно, чтобы олени выпили много воды до наступления этого времени.
Пастухи редко появлялись в стойбище. Разве что кто-нибудь из них приходил за провизией. Старшие братья Андрей и Заур тоже находились при стаде. А мы с Самиром остались в яранге с мамой и бабушкой.
Женщины построили летние яранги. Они были намного выше и шире зимних, и летние рэтэмы были больше зимних покрышек. Если зимний рэтэм был полностью сшит из шкур, то летний — понизу был из брезента. Брезент пропускает солнечный свет и поэтому в яранге намного светлее.
Зимнюю одежду тщательно просушили и с зимними арканами, упряжью и приспособлениями для дрессировки оленей сложили в нарты. Сложили нарты друг на друга, поставили в ряд, сложили на них ӈыркирыт, зимние рэтэмы и пологи. Сверху всё покрыли сначала моржовой шкурой, а потом старым рэтэмом. Такой своеобразный лабаз называется магны. Хорошо прокопчённый, старый рэтэм не пропускает влагу, и за сохранность зимних вещей можно не волноваться. Но после продолжительных дождей мама и бабушка разбирали магны и просушивали вещи.
После постройки летних яранг женщины стойбища принялись за строительство лéдника — улюв. На берегу они собрали в большую кучу не растаявший под обрывом снег, тщательно утрамбовали. Несколько дней сдирали небольшие куски дёрна винритэ — мотыгой, складывали друг на друга. Женщины помоложе и наша мама возили дёрн на рэлӄинэӈ (небольшая нарта для перевозки жердей) к леднику. Земля прилипала к полозьям и было видно, как тяжело нарту было тащить. Мы с Самиром и другими детьми, бывшими в стойбище, как могли, помогали взрослым.
Дёрном в три слоя покрыли ледник. Работу закончили на пятый день поздно вечером. А рано утром мы с бабушкой пошли на место, где собирали дёрн, прихватив с собой сушёный элегъи. Сделав там жертвоприношение, мы поднялись на пригорок, где были евражьи норки. У каждой норки мы положили по кусочку элегъи, как бы извиняясь перед евражками за то, что ободрали дёрн, где они собирали себе на пропитание корешки, ягоды, семена растений.
Мама энанвэнаӈата выскабливала мездру со шкур, а мы с бабушкой ходили за сухим хворостом на берег реки, на склонах сопок собирали кэнъут и матачьыт для подстилок под шкуры в пологе.
Иногда накрапывал мелкий дождичек. Бабушка говорила:
— Рылыватыркынэн нутэнут (кормит грудью землю).
Мы очень хотели подсмотреть, кто это кормит землю грудью, как новорожденного ребенка.
Самир сказал:
— Это женщина и у неё много сосцов.
А я почему-то представляла себе, что это важенка, и спросила:
— Почему ты так думаешь?
Он наморщил лоб и сказал серьёзно:
— Старик Уулин сказал, что этот мир держится на женщине и в её власти и созидать, и разрушать.
Я обиделась за женщин и побежала к бабушке, рассказала ей про услышанное. Она засмеялась и сказала:
— Ах, эти мужчины, лишь бы всю ответственность свалить на женщин.
Самир обиделся:
— Я больше ничего тебе рассказывать не буду. Вечно бабушке жалуешься.
Мы обиделись друг на друга и целый день не разговаривали. Вечером за ужином мама обратила на это внимание и спросила:
— Что случилось?
Мы молчали. Бабушка рассмеялась, рассказала о причине нашей ссоры, потом сказала:
— Ок! Не может этот мир держаться только на одной женщине. Мужчина и женщина вместе его созидают. Они вместе дополняют друг друга. Они одно целое, и пока они вместе, этот мир будет существовать. Этого мира просто не может быть без кого-либо из них. И никто не главный. Мужчина и женщина вместе отвечают за этот мир.
Мама улыбнулась:
— Ладно, миритесь, а то кто мне завтра воду принесет? Видите, я тоже от вас завишу.
Обида сразу куда-то исчезла. Мы с Самиром улыбнулись друг другу, а то я уже устала обижаться. Оказывается, совсем неинтересно ссориться.
Утром следующего дня прибыл трактор с пастухами. Отец и дядя Тымнеквын остались в стаде.
После чаепития дядя сказал:
— Вечером пригонят стадо. Нужно принести ивовые кусты и успеть немного отдохнуть. Будем всю ночь работать.
Дядя, Андрей и Заур ушли за кустами. Мама на берегу реки замочила пыгпыгыт — небольшие плотные мешки из нерпичьей шкуры для хранения мяса в леднике — умов. А мы с бабушкой пошли за травой и иикит. Когда вернулись, мама уже всё лишнее убрала из яранги, а дядя, Андрей и Заур спали.
Вечером, когда спала жара, пригнали стадо. Начался забой. Наша яранга была в стойбище первой и поэтому к нам привели первого оленя. На пропитание на лето забивают только взрослых оленей.
Дядя Тымнеквын и отец держали оленя арканом, а дядя Тнескин, как глава рода, встал лицом к юго-восточной стороне, положил правую руку на ножны. У пастуха на поясе на ремне висят два ножа: один большой — кусты рубить, а второй небольшой.
Дядя Тнескин вытащил из ножен небольшой нож, спрятал за спину и тихонько подошёл к оленю. Положил левую руку на рога оленя и резким движением ударил ножом в сердце. Остальные наблюдали, как он упадёт. Олень упал на правый бок, все облегчённо вздохнули. Значит летовка пройдёт хорошо, такова примета.
Дядя Тнескин сорвал с раны шерсть, пропитанную кровью, бросил на землю в сторону юго-востока и пошёл вслед за остальными в стадо.
Бабушка набрала воды в большую алюминиевую кружку и полила сначала нос оленя, потом рану и хвост. Мама подложила под голову и под хвост небольшие прутики ивы с распустившимися зелёными листочками.
В каждую ярангу забили по три взрослых оленя. Стадо должны были угнать за сотни километров от стойбища на летние пастбища. В ярангах оставались женщины, малые дети и немощные старики. Пока шёл забой, короткая летняя ночь закончилась. Небо окрасилось зарёй в розовый цвет, из-за гор показался краешек солнца.
Пастухи разошлись по своим ярангам. Заур, отец и дядя Тымнеквын остались у стада. Они собрали оленей в кучу и ждали, когда те улягутся. Когда дядя Тнескин и Андрей пришли в ярангу, бабушка подала дяде левую переднюю ногу оленя, которого забили самым первым. Это был личный олень, прошлогодний телёнок — пэнвэль важенки-первородки. Бабушка нам объяснила, что на празднике для жертвоприношений забивают только личных оленей, потому что если забить совхозного или чужого, духи не примут жертву.
Дядя очистил ногу от жил, копыта и мяса, разломил кость и вытащил костный мозг — ӄымыл. Они с Андреем помазали костным мозгом маленькие треноги в яранге и большой камень, который был привязан к основной большой треноге — кчечьев. Потом бабушка дала дяде элегъи и они вышли наружу, отошли от входа на десять шагов, разожгли небольшой костёр. Дядя мелко нарезал кусочки элегъи, дал Андрею. Отошли от костра, встали на одно колено лицом к солнцу. Дядя что-то прошептал, и они бросили кусочки пищи в сторону тундры. Потом вернулись к костру, накормили огонь и вернулись в ярангу.
В яранге дядя Тнескин и Андрей скинули праздничные кухлянки, торопливо поели и стали собираться на дежурство. Дядя уже собрался, обулся, накинул бушлат, а Андрей наматывал портянку на ногу, когда вошла бабушка и сказала:
— Стадо поднялось, уходит.
Подошла к очагу и позвала Андрея и дядю:
— Подойдите сюда.
Взяла уголёк и помазала сначала дяде, потом Андрею лоб, макушку, виски, затылок, ладони:
— Удачи. Возвращайтесь в родную ярангу, — пожелала им бабушка.
Андрей и дядя взяли рюкзаки и вышли. Мы выбежали вслед за ними. Они ли к стаду не оглядываясь. Бабушка крикнула нам:
— Ну-ка, зайдите.
В яранге спокойно объяснила:
— Нельзя смотреть вслед уходящим или уезжающим, а то дорогу обратную закроете.
Через два дня и других пастухов увезли на тракторе на летовку. Вместе с ними уехал на свою первую летовку Заур. Перед отъездом бабушка тоже помазала Заура угольком родного очага.
Я давно не была в тундре, интересно, соблюдаются ли сейчас эти обычаи?
Как мы встречаем пастухов с летовки
Уже ясно было слышно тарахтенье трактора и лязг траков. Через стекло кабины было видно улыбающееся загорелое лицо тракториста. На волокуше стояли пастухи и сдержанно улыбались, а мальчишки, в том числе наши Андрей и Заур, махали руками.
Наша яранга, как я говорила, в стойбище стояла первой, поэтому мы должны были летовщиков встречать огнём.
Трактор ещё еле слышался вдалеке, а мама уже разожгла в яранге очаг и приготовила кэнъут.
Когда трактор подъехал к ярангам, мама зажгла кэнъут от огня в очаге и с таким своеобразным факелом выбежала из яранги. Побежала навстречу трактору, обежала вокруг него, держа огонь высоко на вытянутой руке. Недогоревшие кэнъут бросила в тракторную колею. Трактор остановился между первой и второй ярангами. Пастухи соскочили с волокуши и разошлись по своим ярангам. Мы ждали своих оленеводов. Бабушка каждого обмахнула горящим кэнъут. Я ей крикнула:
— Я папу сама.
Бабушка засмеялась и сказала отцу:
— Стой, жди.
Я вбежала в ярангу, подожгла от очага кэнъут и выбежала, подбежала к отцу и обмахнула его огнем.
Все стояли и ждали у входа в ярангу. Когда я закончила, дядя Тымнеквын засмеялся:
— Ну, Ризван, дочка всех кэльэт от тебя отогнала. Очистила тебя.
Вошли в ярангу. Огромный чоттагин показался маленьким и тесным. Расселись на расстеленные шкуры возле полога и очага. Стали снимать сапоги. Бабушка подтолкнула маму к отцу:
— Чего встала?
Мама подошла и стала стягивать с него сапоги. Я подошла к Андрею и сказала:
— Тебе помочь снять сапоги?
Андрей улыбнулся:
— Ручки нашей принцессы не для грязных сапог.
И сам разулся, вынес на улицу и бросил на землю. Я подошла к Зауру. Он асмеялся:
— Ну ладно, давай, один сапог я вынесу, второй ты.
Бабушка и мама сняли с вешалок новые кухлянки и подали их дяде Тымнеквыну, отцу и дяде Боре — маминому двоюродному брату. Бабушка подала мне кухлянку для Андрея. Мужчины скинули потные рубашки, свитера и на голые тела надели кухлянки. Зауру бабушка помогла надеть кухлянку и опоясаться ремнем.
Мама суетилась, подносила еду, чай. Мы с Самиром уселись возле отца и наблюдали, как он ест. Подбородок, щёки у него были покрыты густой бородой. Я дотронулась до щетины, борода была жёсткой и колючей. Отец улыбнулся:
— Не укололась?
Самир тревожно спросил:
— Волосы вокруг рта не мешают есть? Давай я тебе ножницы принесу.
Все засмеялись:
— Какой у тебя заботливый сын.
Заур уже поел, чай попил, и мы втроём вышли из яранги. В тот день до самых густых августовских сумерек он был в центре внимания. Мы слушали его рассказы о море, о летовке. Сначала сидели возле яранги, потом пошли к небольшому пригорку, немного поели ягод. А после прилегли на сухое место и опять слушали его рассказы. Самир заявил:
— А мне сказали, что я пойду на летовку, когда мне исполнится восемь.
— Да ладно. Просто ты самый младший и мама не хочет тебя отпускать. Ничего страшного, успеешь оленей попасти, — успокоил его Заур.
— Интересно, а мне можно на летовку? — спросила я.
— Что тебе среди мужиков делать? Маме помогай, — возмутились братья.
Я сильно и не хотела на эту летовку, мне возле мамы и бабушки как-то комфортней.
К вечеру пошли к яранге. Бабушка подозвала нас. Мама что-то нарезала на ӄэмэӈы. Заур посмотрел и сказал:
— Это мантак — китовый жир с кожей. У береговых людей обменяли оленье мясо на моржовые ремни, копалхен и мантак.
Бабушка соединила наши с Самиром указательные и средние пальцы, сказала:
— Берём кусочки жира кончиками этих пальцев и кричим: «К`а-к`а».
Мы опустились перед ӄэмэӈы на корточки. Мама и бабушка тоже соединили средний и указательный пальцы, получилось что-то вроде клюва птицы. С криками «К`а-к`а» взяли по кусочку мантака, отправили в рот. Мне почему-то стало смешно, я фыркнула и чуть не подавилась. Бабушка сказала:
— Это для нас незнакомая пища. А чайки едят всё и не травятся.
Мама от удивления проглотила целиком кусочек китового жира и спросила:
— Так им можно отравиться?
— Да нет. Это привычная еда береговых людей. Никто из них не отравился. Да и ничего вроде бы, вкусно. Ты не бойся, ешь, — успокоила бабушка.
— Ой, нет. Слишком жирный этот ваш мантак. Да и пахнет как-то не так, — поднимаясь, сказала мама.
А мы с бабушкой продолжили лакомиться. Потом заели олениной, попили чаю и опять вышли из яранги. Залезли в волокушу. Заур вытащил свой рюкзак, стал вынимать содержимое. Чего там только не было. И всё такое интересное. Какой-то небольшой стеклянный зеленоватый шарик. Сейчас-то я знаю, что это был всего-навсего поплавок от сети. А тогда мы с Самиром по очереди крутили этот шарик в руках, стараясь разглядеть через стекло горы, сопки, небо, солнце. Потом Заур вытащил моток какой-то капроновой верёвки.
— Когда эта верёвка горит, с неё падают капли и ими можно что-нибудь приклеить.
— Давайте попробуем, — предложила я.
— Не надо, мама увидит, будет ругаться. Когда все спали, я за волокушей уже поджигал. Капля мне на руку упала, я как заорал. Сильно больно было. Вместе с каплей кожу с мясом отодрал. Взрослые повыбегали. Первым ко мне подбежал Андрей, увидел руку, дал щелчок в лоб, полез в волокушу за аптечкой. Руку перевязали. Папа спички отобрал, а дядя Тнескин сказал: «Глаз с него не спускать. А то Таня с нас три шкуры за него спустит». «А вы что, из него кисейную барышню хотите вырастить? Он всё должен попробовать. А то настоящим мужиком не станет», — заступился за меня дядя Тымнеквын. «Чушь не болтай. Знал бы, что ты будешь пробовать, ходил бы за тобой с ремнём», — сказал дядя Тнескин. Закончил свой рассказ Заур.
— Но вёревку не отобрали, — сказал Самир.
— А-а, это я другую нашёл, та была синенькая, — ответил Заур, вытаскивая из рюкзака пустую небольшую бутылку.
Мы впервые в жизни увидели пустую бутылку из-под пепси-колы. Вертели её в руках, нюхали, спросили Заура:
— Вкусно?
— Не знаю. Я эту бутылочку подобрал на берегу моря, — сознался он.
— А тогда откуда ты знаешь, что это пепси-кола? Может, это вообще что-то другое, — разочарованно спросил Самир.
— Андрей прочитал этикетку. Он умеет читать по-английски, — важно пояснил Заур.
Нас позвала бабушка. Уже темнело. Мы поужинали, залезли в полог и продолжили разговор. Самир спрашивал, Заур отвечал. Под монотонные голоса братьев я не заметила, как уснула.
Когда мы с Самиром проснулись, отца и Андрея уже не было. Они с дядей Тымнеквыным рано утром ушли в стадо на дежурство, а через два дня им предстояло пригнать стадо на Вылгыӄоранмат. Ведь наша яранга в стойбище стояла первой, а значит, и стадо на праздник должны были пригнать мужчины нашего рода.
Вылгыӄоранмат
Целый день готовились к празднику Вылгыӄоранмат. Мужчины пошли за ивняком. Женщины всё лишнее вынесли из яранги, сложили в магны. Вытащили милгыт, тайӈыквыт, тщательно вычистили от золы очаг.
Потом мама надела кэмлилюн и пошла в сторону речки. Мы с Самиром побежали за ней. На берегу мама разглядывала небольшие кустики ивы. Нашла молоденький, без отмерших веточек и аккуратно с корнями выкопала. В речке отмыла корни. У самой воды вырвала с корнем пучок травы, соединила с кустиком ивы и осторожно обмотала корни вокруг своеобразного букета. Мама вырвала еще несколько кустиков ивы с корнями. Перевязала их самым длинным корнем куста и положила на плечи Самира. Поднялись на бугор. Мама собрала там мягкую траву и отдала мне. Мы пошли к яранге. Дядя Тнескин и Андрей уже тащили к восточной стороне яранги кааран и ратгыт — нарту для перевозки полога. На ратгыт положили принесённую иву. Правда, кое-где были видны жёлтые листья, хотя мужчины выбирали кусты позеленее. Но что поделаешь, осень уже на подходе. По ночам с рек и озёр поднимался туман, а по утрам на траве лежала роса. Голубика уже лопалась в руках.
Недалеко от ратгыт стояла нарта — тэврирэлӄиинэӈ. Мы с мамой положили на неё то, что принесли. Из-под нарт магны она взяла виӈыр и пошла туда, где в июне мы собирали дёрн для ледника — улюв. Мы с Самиром, как всегда, пошли за ней. Мама называла нас «мои хвостики». Она взяла с улюв топор, прорубила им дёрн и сорвала его с помощью виӈыр. Самир сказал:
— Мне тоже сорви.
— И мне, — заповторяйничала я.
Мама сорвала нам небольшие пласты дёрна. Мы понесли их к яранге. Хоть и небольшой пласт у меня был, но мне он показался тяжелым. Но я упрямо несла, старалась не показывать, что мне тяжело. Бабушка увидела нас и, забросив доску для выделки шкур на иву, сложенную на нарты, подбодрила:
— Какие у меня сильные внуки.
Стоило мне эти слова услышать, как почему-то дёрн в руках стал легче, и я без особых усилий донесла его до яранги. Мама положила дёрн возле тэврирэлӄиинэӈ, а мы свои куски положили сверху.
На другой день нас подняли чуть свет. Заря только начинала заниматься, поэтому казалось, что у людей красные лица. Дядя Боря пошутил:
— Прям чингачкуки краснокожие. Недаром индейцев считают братьями чукчей.
Все оделись в праздничные одежды. Мужчины стояли в новых кухлянках, выкрашенных в красный цвет ольховой корой. У нас с Самиром ӄалгэкэрте тоже были новые, такого же цвета. Бабушка надела новый кэркэр из серой телячьей шкуры. Я спосила у нее:
— А почему ты себе шьешь кэркэр из однотонной светло-серой шкуры?
— Старики, которые собрались к верхним людям, должны носить одежду из белой или светло-серой шкуры, — ответила бабушка.
Мужчины на доску для выделки шкур положили принесённый дёрн. Мама с помощью милгыт разожгла огонь, горящие кэнъут положила на дёрн. Дядя Боря подложил в костёр свежие ветки ивы. Дядя Тнескин сунул в огонь длинные прутья, в руках он держал два лука. Стадо медленно подходило к ярангам. Дядя Тнескин передал луки Зауру и Самиру, сказал бабушке:
— Покажешь им, как стрелять.
Дал всем по зажжённому пруту. Они с дядей Борей за два конца подняли доску с горящим на дёрне костром и пошли навстречу стаду. Мы за ними. Недалеко от стада мама от костра разожгла кэнъут, один дала мне, другой остался у неё в руках. Все яранги ждали сигнала, и люди стояли возле костров, разожжённых так же — на дёрне. Заур и Самир натянули тетивы своих луков, и горящие стрелы взмыли в небо. Все как по команде бросили свои костры в сторону стада и в один голос крикнули:
— Огой! Огой!
Женщины бросили горящие кэнъут и тоже крикнули:
— Огой! Огой!
Дядя Тнескин вынес большой ӄэмэӈы, где лежали высушенные жирные бока, рорат и олени, вылепленные из пюре зелёных ивовых листьев. Подошли Заур, Самир и дядя Боря. Я хотела пойти с ними, но меня позвала бабушка. Оказывается, женщины не должны участвовать в первых жертвоприношениях на Вылгыӄоранмате.
После жертвоприношения мужчины подтащили к будущему месту забоя оленей кааран — ездовую нарту, тэврирэлӄиинэӈ и ратрыт. Кааран и ездовую нарту поставили передними полозьями к яранге. Тэврирэлӄиинэӈ был покрыт шкурой, на которой лежали медвежьи черепа, на одном из которых, на височных костях, висели подвески из маленьких раздвоенных ивовых веточек, мелких дырявых камушков. В яранге они всегда лежали под стенкой полога с восточной стороны. Они были такие древние, что покрылись толстым слоем копоти. Я спрашивала у бабушки:
— А сколько им лет?
— Не знаю, это еще у Туттыӈэ были. Вот эта, с серьгами, — женщина-медведь, а поменьше — её сын. Когда-то давным-давно у одного оленевода были жена и маленький сын. Но однажды он привёз себе новую женщину-красавицу. Оленевод выгнал жену с сыном. Она любила своего мужа и потому не захотела идти в стойбище к родителям, а решила умереть. Яйвачвагыргин сжалился над ними и превратил их в медведей, — пояснила бабушка.
— Но другие женщины ведь уходят от своих мужей, выходят замуж. Стала бы я ещё из-за кого-то умирать. Пусть сам умирает, — возмутилась я.
Бабушка испугалась:
— Ты что такое говоришь! Нельзя много раз замуж выходить. Какой пример ты подашь своим детям? И потом, как можно много раз влюбляться? У человека же одно сердце. Я когда-то умру и, может, не увижу, как ты замуж выйдешь. Но запомни навсегда: род вашего деда Тнетегина необычный. Что можно всем, вам нельзя. Женщина этого рода должна выходить замуж только один раз. Издревле повелось, жена — тень своего мужа. Сейчас, в ваше время, я вас с мамой хотя бы не заставляю, когда приезжают чужаки, вымазывать свои лица сажей и разлохмачивать волосы.
— Зачем?
— Никто не должен смотреть на женщин нашего рода, кроме мужей, — ответила бабушка.
Мне стало смешно:
— Я же еще маленькая.
— Но ты же вырастешь. А эти головы охраняют женщин нашего рода, чтобы они не стали позором семьи, — ответила бабушка.
— А если муж уйдёт? Тогда что делать? Такое же бывает, — спросила я.
— Не знаю. Но у старшей сестры вашего деда Ранаунаут муж умер, когда она была молодой. Ваш дед Тнетегин запретил ей выходить замуж. Вон спроси у своей мамы, что ей отец говорил: «Плоть всегда можно усмирить. Человек не животное, он должен учиться управлять своим телом и разумом». Вообще транный род. Наверное, многие новшества введены отцом вашего деда — белым человеком. Громко смеяться нельзя, с чужими мужчинами разговаривать — нельзя. Когда приезжали гости в стойбище, всех сестёр вашего деда, в том числе и меня, отправляли в дальнее стадо. Мы там были до тех пор, пока не разъедутся гости. Бывало, по три дня в стаде находились, о то и больше, — вздохнула бабушка.
Она грустно посмотрела на меня. Погладила по голове, поцеловала в лоб. Вздохнула.
— Наш род когда-то создали чукчи, чтобы защищать свои территории. Рост и телосложение не имели значения, выбирали самых отважных, не боявшихся смерти. Когда юноши и девушки взрослели, собирался совет из нескольких родов и им выбирали пару. Не всегда они нравились друг другу, но нужно было подчиняться. Помню, как выдавали замуж сестру вашего деда Ранаунаут. Привезли в стойбище парня, сказали: «Вот муж для Ранаунаут». Ранаунаут вышла из яранги и за инэӈ — грузовую нарту — плакала. Мне так жалко её было. Я ведь вашему деду тоже не ровня, хоть мои родители и были намного богаче его. И ему тогда приглядели уже невесту. А мы не подчинились, я сбежала с ним со своего стойбища. Тутъыӈэ была вынуждена отдать свою дочь Ыттъуут моему брату Коткиргину, чтобы не вспыхнула вражда. Старшины других родов были недовольны. Когда твоя мать привезла вашего отца, дед сказал ей: «Нельзя смешивать народы». А я ему сказала: «А где теперь ровню искать? Нет её». Он ответил: «Значит, пусть остаётся одна. Где ты видела, чтобы волк и собака смешивались?» Мои сыновья так и не завели семьи. Почему так жестоко? Так что и в нашей жизни дурости хватало. Ну , хоть вы у меня есть.
Я представила себе, как братьям привезли невест и сказали: «Вот ваши жёны».
Андрей тут же набычился бы, сжал кулаки, а у Заура от злости его тоненькие ноздри бы побелели. Самир, как всегда, усмехнулся бы и сказал: «Ещё чего?»
Из ратрыт скинули кучу ивовых кустов. Мама и бабушка вынесли из яранги на таӄаманъёлгыне милгыт, тайӈыквыт, разложили их на ратрыт. Недавний костёр на дёрне, брошенный навстречу стаду, оказался между нартами.
Мама принесла кастрюлю с «чистой» водой и поставила иӈвытгырык ратрытык. «Чистую» воду набирают перед самым забоем там, где в последние дни не ходили люди, олени и собаки. Там же иӈвытгыргык (между передними полозьями) поставили милгыт, вынгыргыткыны, повесили тайӈыквыт. На самих нартах остались таӄаманъёлгын и ветка молодой ивы с длинными корнями, обёрнутыми вокруг самой ветки и травы с корнями.
Подошли из стада дядя Тымнеквын, отец и Андрей. Скинули рюкзаки у входа в ярангу, зашли внутрь, надели свои праздничные кухлянки, вышли и торопливо направились вслед за остальными мужчинами к стаду. Заур и Самир побежали было за ними, но дядя Тымнеквын обернулся и сказал:
— Побудьте пока возле кааран.
Похоже, братья обиделись.
Прошло совсем немного времени, как поймали первого оленя. Это был самец от первородки, довольно крупный. Хоть и родился весной. На его рогах была петля от аркана. С широко раскрытыми глазами, приподняв хвостик, олень мчался к каарану. Андрей, держа, бежал за ним. За ними торопливо шли дядья, отец. Возле аарана Андрей остановился, аркан натянулся в его руках, олень от неожиданности остановился, запрокинув голову, на ушах его были видны метки нашего рода ӈалгылвэчочвэӈо. Андрей подтянул с помощью аркана теленка к кааран. Дядя Тнескин подошёл к нему. Андрей взял оленя за рога, жестом подозвал Заура, бросил ему аркан. Заур набросил аркан на рога. Дядя Тнескин встал с левой стороны, заведя ногу за копыто левой ноги, подтолкнул оленя и точным ударом в сердце свалил.
Подошла мама, набрала воды из кастрюли, полила телёнку сначала морду, потом рану и хвостик. Подошла бабушка с двумя ветками ивы. Одну подложила под голову, другую под хвост. Жестом подозвала всех. Обмакнула указательный и средний пальцы в кровоточащую рану и обмазала домочадцев кровью. Когда мужчины ушли, бабушка обмазала кровью кааран, тэврирэлӄиинэӈ, ездовую нарту, ратрыт, милгыт, тайӈыквыт, медвежьи черепа.
Первого забитого оленёнка — самца от первородки — называют йытрын. Его забивают за каараном, тушу укладывают мордочкой к яранге, т. е. на север.
Мама разделывала тушу йытрын, бабушка разожгла жертвенный костёр. Взяла от йытрын переднюю правую ногу, печень, почку, вычищенные кишки, передние рёбра, эвыленолгын отнесла к костру. Всё это разложила на угли и стала разделывать ногу теленка. Пока разделывала, мы с Самиром приглядывали, чтобы мясо не пригорело на углях. Бабушка разделала ногу так, что копыто с мышцей висели на толстой жиле. Шкура йытрын была расстелена между эӈвытрын. Голова е была отделена от шкуры и лежала на милгыт, которые были сложены рядком головой к востоку.
Вроде бы у нас с Самиром неплохо получалось жарить на углях мясо. Печень и эвыленолгын были уже готовы. Мы готовую еду складывали на сложенный моток верёвки из моржовой шкуры, который называют раӈэлгын, в полой середине этого мотка была положена ивовая ветка с корнями.
Бабушка с головы йытрын отрезала губы и положила на угли. Туда же положила копыта с мышцей, висящей на жиле. Потом очищенную кость ноги раздробила, вытащила оттуда мозг — ӄымыл — и помазала им милгыт, тайӈыквыт и зубы медвежьих черепов.
Пока мы на костре готовили еду, мама разделывала телят, которых забивали. Шкуры расстилала возле яранги на просушку. Туши лежали на расстеленных ивовых ветвях.
Последнего телёнка забили за ярангой. Там отдельно были приготовлены ивовые ветки. Этого телёнка называют рымӈэвъё. На следующий день наша яранга должна была провести Мӈэгыргын. Одни этот день называют «Дымный день», другие — «Обряд благодарения».
Дядя Тнескин вынес из яранги моток верёвки из бычьей и оленьей шкуры и опоясал им ярангу. Этот моток называется ярапъурич — пояс яранги. Бабушка взяла кустик молодой ивы, связанный с пучком травы корнями, и пошла за ярангу. На полпути обернулась, позвала меня:
— Иди сюда. Ты будущая хозяйка яранги и должна всё знать.
Я пошла. Вместе мы пошли туда, где был забит телёнок. Бабушка сказала:
— Смотри внимательно и запоминай.
Подошла к рымӈэвъё, обмакнула корни ивы в кровь его раны. Начиная с восточной стороны, бабушка провела черту кровью по стенам яранги. Мама сняла с туши рымӈэвъё шкуру вместе с головой. Бабушка забрала эту шкуру и занесла её в ярангу, там расстелила на восточной стороне от полога.
Мы вышли из яранги. Подошли к жертвенному костру. Мужчины сидели уже вокруг на шкурах, подобрав под себя скрещенные ноги. Дядя Тнескин взял раӈэлгын со сложенной на нём едой и пошёл по кругу, где был забой. Сначала подошёл к милгыт, прикоснулся к ним раӈэлгын, потом дотронулся им до тайӈыквыт, медвежьих черепов, кааран, йытрын, тэврирэлӄиинэӈ и туш забитых телят. Все молча наблюдали за ним.
Дядя подошёл к костру и положил раӈэлгын на землю. Все молча принялись есть. Пришла мама и присоединилась к нам. Андрей взял копыта с мышцей. Бабушка сказала ему:
— Отдай матери. Неженатым парням и незамужним девушкам это нельзя есть. А то никогда не женишься.
— Да? А то я думаю, чего это никто не хочет копыта пробовать, — удивился Андрей и передал матери.
— Дай сюда. Мало ли, вдруг Ризван уйдёт от моей сестры, не оставаться же ей одной, — протянул к копытам руку дядя Тымнеквын. Отец отрезал кусок мяса и протянул матери. Та молча взяла. Дядя Тымнеквын и отец обменялись недружелюбными взглядами.
Жертвенный костёр потух, бабушка на угли положила дёрн. Мужчины занесли туши в ярангу и разложили их на заранее расстеленные ветки ивы. Мама пошла за ярангу разделывать рымӈэвъё. Бабушка натянула между подпорками — рывинэӈэт кычьэчевӈилгын — верёвку, конец смотала в круг и завязала на середине рывинэӈ, который стоял между пологом и костром. Туда же дядя Тнескин привязал переднюю ногу рымӈэвъё и куст ивы с корнями. На натянутую верёвку бабушка повесила рога и сердца забитых оленей. Перед тем как сердца повесить, бабушка кусала их. Я спросила:
— А зачем?
— Чтобы их мамы-важенки не тосковали и не убивались по ним. Когда у матери умирает ребёнок, то же самое делают с сердцем забитого на поминки оленя, — ответила бабушка.
Забой закончился, и пастухи угнали стадо за озёра, ближе к горам. Мама занесла мясо разделанного рымӈэвъё. Бабушка разложила куски на расстеленную шкуру того же оленя между тэврин и пологом. Каждый был занят. Мужчины разделывали ноги, бабушка собирала кровь в очищенные желудки, а мама разделывала туши.
Вдруг с улицы послышалось призывное хорканье важенок. Мы вышли посмотреть. Там, где всё было разрыто копытами оленей — рылынвын, бегали важенки, хоркали, останавливались и прислушивались, поворачивали головы в сторону яранг. Бабушка сказала:
— Ӈирыльыт пришли.
И зашла в ярангу. А мы остались стоять у входа, смотрели на важенок. Чувство вины шевельнулось у меня где-то в глубине души. Я посмотрела на братьев, в их глазах прочла растерянность и сожаление.
Кто-то из взрослых разжёг в яранге костёр. Тоненький дымок потянулся над входом, почувствовался сладковатый запах ивовых листьев. Из глубины яранги зазвучали удары в бубен с хорошо натянутой кожей. Послышалось пение бабушки. Из других яранг тоже послышались бубны и пение. Важенки перестали бегать по рылынвын. Подошли к ярангам, улеглись и стали прислушиваться к пению и бубну.
Мы пошли в соседние яранги. Во второй яранге пел и бил в бубен сам хозяин — старик Уулин, в последней — бабушка Эттык. Мы побывали во всех ярангах, молча проходили к пологу, садились на чотчот, смотрели на пламя костра и слушали. Весь день звучали бубны над стойбищем. Обитатели по порядку садились и били в бубен. Даже нам пришлось поучаствовать в этом импровизированном концерте.
Ближе к вечеру женщины уже разделали все туши, мясо развесили по вешалам. Мама отмыла руки от крови, села на чотчот, взяла в руки бубен. Стукнула краем обода об упчинэӈ (специальная палка для игры в бубен), потом пробила мелкую дробь. Потом ещё раз стукнула краем и стала ритмично бить в бубен. В этой игре слышалась тревога. Кто-то из мальчишек крикнул:
— Смотрите!
Бабушка с опаской посмотрела на маму, вышла вместе со всеми на улицу. Оленихи бегали по кругу на рылынвыне под ритм бубна, высоко задрав головы, вскинув рога на спину и задрав хвосты. Потом остановились, повернув морды в круг, стали мотать головами и бить передними копытами о землю, остановились и, подпрыгнув, отскочили от круга. Мы удивлённо наблюдали за танцем олених. Не заметили, как подошёл старик:
— У вас кто сейчас за бубном?
— Таня, — буркнул дядя Тымнеквын.
— Что-то ей такое предстоит пережить. Но если оленихи танцуют, значит, оленный мир за неё. Выдержит. Не всякого они поддерживают, — куря сигарету, сказал Уулин.
Самир виновато посмотрел на всех и вдруг заплакал. Андрей бросился его успокаивать:
— Ты чего, братишка? Всё нормально. Ты у нас самый умный. Выучишься, мы тобой гордиться будем.
Бабушка стала ругаться:
— Иди к своей старухе. Чего здесь каркаешь, как ворон?
Уулин стал оправдываться:
— Да я слышал про такое в далёкой молодости от одного шамана.
— Иди, иди. Недаром шаманы говорили, что ничего нельзя рассказывать дураку. Направо и налево болтать начнёт, — возмущалась бабушка.
Сейчас вспоминаю тот вечер и удивляюсь, — а ведь старик был прав. Сначала погиб мамин брат — дядя Тымнеквын, через три года — Самир. И это те, кем мама так дорожила, души в них не чаяла. А потом отец ушёл в другую семью. Три года после тех событий братья восхищались мамой:
— Ну, ты даёшь! Как ты умудрилась выдержать?
— Просто мне отец говорил, и вам на будущее совет: не стоит убегать от самого себя, беда случилась, — не надо прятаться, всё равно никуда не спрячешься. Струсишь, — в будущем последствия этих событий будут всплывать в самый неподходящий момент. Запутаешься окончательно. Ни один человек ещё не избежал испытания. А там кто уже как себя проявит. Жизнь не стоит на месте, но прежде чем что-то дать, посылает испытание. Выдержал — иди дальше. Нет, — ну и стой на месте, — грустно ответила мама.
По-разному повели себя мать и отец. Каждый пошёл своей дорогой. Разными дорогами. А мы — с мамой пошли. Трудно, плакать хочется иногда, скучаем по отцу. Но что поделаешь, идти надо. Как бабушка говорила: «Чаучу должно идти только вперёд. Не оглядываться».
После Вылгыкоранмат следовал, забивали быков, шкуры которых, заготовляли на ремни для плетения арканов.
После Тыркыльыкоранмата начинались заморозки, мы с взрослыми женщинами, разбирали улюв — ледник. Дёрн старались уложить там, откуда содрали весной. Если пройтись по старым летним стоянкам, то не сразу поймёшь, откуда брали дёрн для ледника. Это женщины и дети постарались, чтобы дёрн быстрее сросся и земля не осталась голой.
Мӈэгыргын
На следующий день после Вылгыӄоранмат мы с раннего утра стали готовиться к Мӈэгыргын — обряду Благодарения. Из магны дядя вытащил зимний рэтэм и подтащил к входу в ярангу. Между очагом и пологом, возле рывинэӈ, к которому была плотно примотана плетёной верёвкой тэлет — левая передняя нога жертвенного оленя, постелили шкуру рымӈэвъё с неразделанной головой. Ее оложили на милгыт носом к очагу. Мясо этого оленя было заранее сварено и уже остыло. Бабушка раскладывала варёное мясо на шкуре в анатомическом порядке, в каком находились в олене его части тела. Позвоночник — посередине, и замыкает крестец — вивыт, ӈойнын. Справа и слева от крестца аймалӄылтэ. Возле шеи — лопатки, по бокам — рёбра, на рёбрах — сердце. Из крови этого оленя была сварена кровяная похлёбка — паӈы. Дядья и братья набрали в энанэнтыткоолгын — посуду для жертвоприношений — паӈы, сверху положили мелко нарезанные кусочки мяса и отошли на несколько шагов от входа в ярангу делать инэнинтыткун — жертвоприношения.
Бабушка и я делали инэнинтыткун в яранге, сложили кусочки мяса и паӈы под каждый варэт — боковые треноги. А мама вышла на улицу и, начиная с восточной стороны, делала инэнинтыткун вокруг яранги. Когда подошла к входу, бросила кусочки мяса вверх, к дымоходу. Мы с бабушкой положили в огонь по кусочку мяса. Потом бабушка бросила мясо вверх, к дымоходу. Мужчины расстелили зимний рэтэм у входа в ярангу и ждали, когда закончим обряд. Когда закончили, бабушка закрыла вход. Гости сидели на шкурах, на чотчоте оставили место хозяевам. Мужчины забросили зимний рэтэм на переднюю часть яранги, стало совсем темно. Я выползла из яранги посмотреть, что делается снаружи. Мама алезла на ярангу, держа в руках кэнъут, и закрыла ими дымоход. Дядья обвязывали пъурич — верёвкой из оленьей и бычьей шкуры — ярангу. Когда все закончили, мы вползли в ярангу. Дядя Тымнеквын дёрнул меня за нос:
— Любопытная.
— Пускай, зато запомнит, что надо делать, — сказала бабушка.
В яранге было темно, только отблески костра освещали лица сидящих. Дядя нескин взял бубен, подошёл к костру. Бабушка сказала:
— Ээгэй! Начинаем.
Мама, дядя Тымнеквын, Андрей, Заур, Самир и я встали вереницей. Дядя нескин ударил в бубен, и мы пошли вокруг костра, наступая на пэӈыквыт — камни, которыми обкладывают очаг на летних стоянках. Когда обошли костёр, дядя Тымнеквын, мама, Андрей, Заур, Самир и я сели на чотчот. Бабушка встала возле кычъэчев — камня, привязанного к иӈтэвр — главному бревну основной треноги, который держит весь остов яранги. Дядя Тнескин встал у очага лицом к гостям и крикнул:
— Огой, огой!
Гости повторили:
— Огой, огой!
От подброшенных в костёр свежих ивовых веток валил дым, постепенно заполняя ярангу. Дядю и бабушку почти не было видно. Только слышно бубен и голоса поющих бабушки и дяди Тнескина. Наконец огонь вырвался, осветив танцующих. Из-за дыма тени их были сказочно причудливы. Когда дядя приседал, а потом подпрыгивал, казалось, что он взлетает к дымоходу. Но это всего лишь игра зрения. Через равные промежутки времени дядя кричал гостям:
— Огой, огой!
Гости повторяли за ним:
— Огой, огой!
Гости брали мясо со шкуры рымӈэвъё, ели и смотрели на танцующих и поющих дядю и бабушку. И мы с братьями заворожённо смотрели на происходящее. Под сердцем проступал холодок, по спине пробегали мурашки. Мы чувствовали присутствие духов предков из легенд и преданий, услышанных от бабушки.
Прозвучал последний удар в бубен. Тишина воцарилась в яранге, слышно было только, как трещат дрова в очаге. Откуда-то издалека, из полумрака, прозвучал голос бабушки:
— Опопы виин мэцынкы.
Но никто не тронулся с места, никто слова не сказал. Такое впечатление, что единение с духами предков продолжается.
Мама открыла вход в ярангу. Бабушка взяла бубен из рук дяди Тнескина и стала как бы выметать из уголков яранги что-то невидимое. Мы сидели на чотчоте и молчали. Дядья сняли с передней части яранги зимний рэтэм, сложили и отнесли к магны. Гости, немного посидев, молча разошлись по своим ярангам.
На следующий день мы проснулись позже обычного. Андрей с дядьями ушёл в стадо. Мама сняла с очага бак с таляпат и повесила на крюк кастрюлю с очищенными и промытыми кишками. Выходя из яранги, бросила:
— Присмотрите за огнем.
Конечно, у очага осталась я, а братья вышли на улицу. Когда варево вскипело, я вышла из яранги и сообщила маме.
Мама на расстеленной нерпичьей шкуре вытаскивала из телячьих боков рёбра. Бабушка чуть поодаль от входа в ярангу, на месте вчерашнего жертвенного костра, опаливала губы, хвосты и копыта. Рядом стояла кастрюля. За костром в ряд — оленьи рога. Бабушка уже заканчивала. В кастрюле лежали опалённые и очищенные от золы губы и копыта. Бабушка позвала маму. Она подошла и взяла кастрюлю и отнесла в ярангу. Бабушка обернулась к нам:
— Ну-ка, помогите!
Подошла к куче наваленных ивовых кустов, которые во время забоя стелили под туши, и потащила их к костру бросать в огонь. Мы присоединились. Заур спросил:
— А их что, нельзя использовать на дрова? Жалко просто так сжигать.
Бабушка ответила:
— Эти кусты нельзя сжигать в домашнем очаге, потому что олень — животное природы. Этот праздник посвящён ему — Ӈаргынен, который так щедр к нам. Ведь животные, птицы, рыбы, растения, которые мы используем, чтобы выжить, всё принадлежит ему — Ӈаргынен. И за это мы его должны благодарить и выполнять условия договора, который наши предки заключили с ним. Должны жить в гармонии с окружающим нас миром. Если мы нарушим заповеди, он на нас разозлится. И тогда людей постигнут голод, холод, болезни.
На костре мы сожгли кости, которые нельзя было раздробить для получения жира — таляпалгын. Когда кусты прогорели и от них остался лишь пепел, бабушка сделала ямку посередине кострища с помощью виӈыр. Мы с мамой стали таскать воду и лить её в эту ямку, пока земля под кострищем не остыла. Потом бабушка размешала с водой пепел от костей и кустов. Когда земля и пепел смешались в однородную массу, бабушка посадила туда ивовый куст с корнями и травой, который во время праздника был привязан с передней ногой жертвенного оленя к рывинэӈ. Мама надела кэмлюлин и сходила за дёрном. Бабушка аккуратно обложила им посаженный ивовый куст. Потом мы стали таскать в мешке землю и сыпать на дёрн, пока от ивового куста не осталась на поверхности только небольшая веточка. Бабушка этой горке придала форму яранги. Мы натаскали небольших плоских камней. Она обложила ими земляную ярангу и сказала:
— Ну, вот мы и построили ярангу забитым в этом празднике оленям. Если куст не зачахнет и даст листочки, значит, и наш род не захиреет.
Так закончился праздник Вылгыӄоранмат, и был завершён Мӈэгыргын — Обряд благодарения.
Пэгытти
Как и все календарные национальные праздники, Пэгытти имел своё значение в жизни оленевода. Этот праздник справляли в День зимнего солнцестояния, 21 декабря, когда дни становились короче и морозы крепчали. Рано утром пригоняли стадо, забивали жертвенного оленя. Женщины занимались разделкой туши, варили мясо, кровяную похлёбку. Тундровички сильные и выносливые, а, по меркам современного мира, казалось невозможным за короткий день всё это успеть сделать.
Мы, детвора, чем могли, помогали. Мальчишки разворачивали стадо, помогали ловить оленей. Ведь нужно было поймать ещё гоночных, а их галетами да солью не приманишь, — нужно хорошо побегать, чтоб поймать хотя бы одного такого. Я помогала бабушке и маме: подтапливала костёр, подтаскивала пустую нарту, куда должны были загрузить завёрнутую в сырую шкуру грудинку важенки на весенний праздник Киӆвей. После того, как мама с бабушкой вешали над костром бак с мясом, я приглядывала, чтобы бульон не убежал.
После того, как мужчины изловили гоночных, бабушка из яранги вынесла большой ӄэмэӈы с приготовленными для жертвоприношений эӆегъит — высушенными оленьими жирными кишками, рорат, приготовленный во время забоя быков осенью, сушёный бок, коренья иикит, слепленный из зелени олень. Там же стояла с вечера приготовленная мисочка из кольтальгын — шкуры лахтака, в которой лежало мелко нарезанное оленье мясо с жиром.
Иикит собирали летом для жертвоприношений, их возили с собой весь год для удачи, и во время каждого праздника во время жертвоприношений клали на кочку по два корешка. Мисочку с мелко нарезанным мясом и жиром клали в небольшую ямку — угощать волков, чтобы те не нападали на стадо. В деревянные плошки наливали кровяную похлёбку, сверху посыпали мелко нарезанным варёным мясом и делали инэнинтыку — жертвоприношение «хозяевам» пастбищ, гор и тундры. Женщины клали кусочки пищи в огонь, угощая хранителей домашнего очага. После жертвоприношений старший мужчина из рода втыкал в сугроб три ивовых прутика и привязывал к ним призы для гонщиков. Первый прут обычно был пустой, потому что главный приз всегда был олень. Бабушка втыкала свои три прутика с призами для участников бега. Потом мужчины запрягали своих гоночных, и начинались оленьи гонки. Пока гонщики делали свой пробег, женщины и дети соревновались в беге. Обычно бег начинала бабушка с кэӈунэӈ — пастушьим посохом. Потом мальчишки соревновались в прыжках. После соревнований все дарили что-нибудь друг другу. Вечером в пологе бабушка рассказывала, как раньше справляли Пэгытти, и легенду, ту же, что нам рассказал Саша Рахтынкау, бригадир 1-й оленеводческой бригады, с обязательной присказкой: «Тэкэм ӄэйвэ ынӄэн гатваӆен, ынӈэ эмэтивэткэ» — «То, что говорю, — это правда, так и было».
В стародавние времена, когда наши предки справляли Пэгытти, обычно стояли сильные морозы.
Богатый оленевод приглашал проезжающих путников в своё стойбище на праздник. Богачи договаривались между собой, кто в какой год будет справлять Пэгытти. И вот наступила очередь устроить праздник одному из тундровых чаучу. Он славился на всю тундру гостеприимством, не разделяя людей на богатых и бедных, ко всем относился одинаково приветливо и радушно. Заслышав, что этот оленевод устраивает праздник, к нему съехалось множество гостей: и богатые, и бедные. Издалека приехал и другой богатый оленевод, два года назад проводивший у себя Пегытти. Он всех гостей одарил щедро, никого не обделив. Люди дивились его богатству, и он никому не говорил: «Извини, нет у меня того, что ты просишь, выбери что-нибудь другое».
А на этот праздник чаучу приехал посмотреть, сможет ли нынешний устроитель, как и он когда-то, выполнить просьбы всех гостей.
Праздник длился, как положено, десять дней. Гости соревновались в силе, ловкости, быстроте.
На третий день забили самого большого быка-янральын и сырую шкуру его натянули на высокие жерди. Мужчины забирались на эту скользкую шкуру и прыгали. А гости смотрели, как развеваются полы кухлянок при этом, определяя, насколько искусна в выделке шкур жена прыгающего. Во время этого соревнования выбирали самую искусную мастерицу.
Вечерами в большой яранге хозяина стойбища начинались соревнования танцоров и певцов. Сказители рассказывали сказки, легенды, предания.
Подавалась еда: не только варёное мясо, но и дроблёная мёрзлая зелень, лёгкие, почки и печень, политые сверху нерпичьим жиром. Подавались высушенные осенью жирные бока быков, юкола, рорат — набитый мясным фаршем, взбитый с топлёным оленьим жиром таляпальгын.
После гонок на оленьих упряжках гости стали разъезжаться. У каждого хозяин спрашивал:
— Что желаешь получить в подарок?
Все желания были исполнены. Гость, богатый оленевод, за всем этим молча наблюдал. Наконец, и до него дошла очередь. Хозяин стойбища спросил:
— Что желаешь получить в подарок?
— Тучу жужжащих комаров.
Все замерли, ожидая, как хозяин стойбища отреагирует на просьбу гостя. Тот ответил:
— Сейчас зима и такой сильный мороз стоит, аж металлические снежные крошки в воздухе кружат. И потом, комары не в моём ведомстве, они принадлежат Ӈаргынэн.
Богач, садясь на ездовые нарты и давая команду оленям трогаться, сказал хозяину:
— Я уезжаю без подарка. Ты не смог выполнить желание гостя, а значит, проиграл.
И вдруг все услышали знакомое нудное жужжание. Колючая снежная крошка, витавшая в воздухе, на глазах у изумленных гостей превратилась в тучу комаров. В морозном воздухе ясно прозвучал тихий и властный голос:
— Желание гостя — закон.
Говорившего не было видно, но все поняли, что это был Ӈаргынэн.
Богатый гость ударил своих ездовых погонялкой — тины, те быстро помчали своего хозяина прочь от стойбища, туча комаров полетела следом.
С тех самых времён мудрые люди говорят: «Осторожней с желаниями, они сбываются».